Мэри о ключе ничего не знала. Бриджет хотела вызвать миссис Малоне из столовой, но, подумав, решила, что быстрее будет самой сходить в гардероб и выяснить, в чем дело. Может, остальные лилипуты нашли ключ и спасли Грету? Это представлялось абсолютно невероятным, но в данных обстоятельствах все казалось возможным.
Дверь была чуть приоткрыта, и Бриджет увидела, что у корзины откинута крышка. Она вошла в комнату и поняла, что все в порядке. Грета сидела в корзине на подушке, которую положила Бриджет. Рядом на стуле сидел Стефан.
- Так это вы взяли ключ? - спросила она с облегчением.
Он кивнул, и она увидела его лицо. На нем застыло выражение скорби.
- Что случилось? - спросила Бриджет.
Он попытался объяснить, но не смог. Ей показалось, что в его глазах стоят слезы. Он неотрывно смотрел на Грету, которая, в свою очередь, мрачно и равнодушно глядела на него.
- Что-нибудь с ней? - спросила Бриджет. Он кивнул. - Что?
Она ждала его ответа и уже почувствовала страх. Было слышно, как течет по трубам вода, а где-то вдали гудит паровой котел. Наконец он произнес спокойным, безучастным тоном:
- Я знаю.
- Знаете что?
- Знаю, кто ее родители.
Глава 10
Мэт не сомневался в существовании маленьких человечков еще до того, как увидел след. Будто в тумане, он последовал за остальными к башне. С одной стороны, он не хотел, а с другой страстно желал получить зримое подтверждение. Больше всего его разозлила небрежность Дэниела, то, как тот бесцеремонно показывал свою находку, и его типичная английская манера глотать слова: "Единственное разумное объяснение, которое я могу предложить: кто-то из нас встал пораньше и сделал его".
Поэтому Мэт чуть позднее и обвинил в этом самого Дэниела. Затем Стефан нашел дыру, и ирландец высмеял его. Но Мэт знал, что их находки настоящие, и это самое важное событие в его жизни.
Ребенком он каждое лето ездил к бабушке с дедушкой. Утомительное путешествие на поезде, который останавливался на каждой, даже самой маленькой, станции: коровы мотали головами, пытаясь отогнать мух, под серым или голубым небом простирались зеленые пастбища и бесконечные картофельные поля. День обычно выдавался жаркий и безветренный. Его всегда встречал дед на двуколке с рессорами, в которую была впряжена пони. Дед размахивал кнутом и разрешал давать Бетой специально припасенные Мэтом кусочки сахара. Они оба много смеялись, и дед просил не давать лошади слишком много сладкого, а то у нее выпадут зубы. Потом они неторопливо ехали к деревенскому домику, из которого выходила бабушка в переднике с голубыми цветами, а за ней по пятам следовали кошки.
Он очень любил бабушку с дедушкой, уже тогда понимая безразличие матери к окружающему ее миру и напускную веселость отца, поглощенного работой. Именно так, считал Мэт, люди и должны жить вместе - счастливо и безмятежно. Его вера не исчезла даже после удара, который он испытал, впервые увидев, как дед пришел пьяный со скачек.
В обычные дни все шло согласно заведенному порядку, и его отношение к происходящему никогда не менялось. Но с того момента, как дед уходил утром, все было по-другому. Бабушка готовила что-то особенное Мэту на обед, варила кофе с цикорием, пекла плоские хлебные лепешки на соде, которые он очень любил.
Самое лучшее время наступало после чая, когда дневная работа была сделана, а ужин деда стоял в печке. Бабушка рассказывала Мэту сказки. Иногда она вспоминала родственников или людей, которых знала, - странные, фантастические и часто грустные истории - например, про тетю, которая вышла замуж за протестанта, и про то, как после ее смерти мальчишки дважды выкапывали тело по ночам. Один раз они положили его на перекрестке, а потом - на крыльце ее дома. Но чаще всего она рассказывала о всяких удивительных существах - эльфах, духах, чей стон предвещает смерть, о маленьких человечках из Коинемары, где она провела свое детство. Истории про маленьких человечков он любил больше всего. Обычно он слушал ее, сидя на коврике и прислонив голову к ее коленям. В камине шипел чайник, кошки спали, устроившись поближе к огню, даже летом. В такие минуты его самого частенько клонило в сон, и он даже отказывался от какао с печеньем. Потом он лежал в кровати и смотрел, как летучие мыши шныряли взад-вперед по серо-синему небу, и вспоминал бабушкины рассказы.
Пьяный дед возвращался поздно. Его голос был слышен издалека: дед ругался или пел что-то. Падали какието вещи, бабушка возмущалась, дед очень громко кричал в ответ, и самое ужасное, что многие слова считались очень нехорошими: их употребляли только в трущобах Дублина. Громко и отчетливо бабушка говорила:
- Подумай о ребенке, который там спит, если тебе на меня наплевать! Мальчик может услышать, как ты выражаешься!
И в ответ следовали те же непристойные выражения, дед кричал, что в своем доме он будет говорить так, как хочет, а ребенок - его собственный внук, и ему надо вырасти настоящим мужчиной, который сможет постоять за себя и не окажется под каблуком ни у одной женщины. Мэту хотелось крикнуть, чтобы они замолчали. В конце концов дед, спотыкаясь на каждом шагу, отправлялся спать, а бабушка начинала плакать.
На следующий день они оба молчали. Неразговорчивая, грустная бабушка односложно отвечала на вопросы Мэта, дед пытался помириться с ней, а затем уходил на пастбище. На следующий день все снова вставало на свои места, пока через две или три недели не повторялось опять.
Но даже после того, как Мэт возненавидел такие вечера, он все равно ждал скачек - запаха кофе, мирного и волнующего утра и рассказов о маленьких человечках. В этом было спокойствие, даже волшебство, хотя ночь все портила. Это продолжалось из года в год до тех пор, пока бабушка не умерла. В ту ночь ему снилось, что ее тело выкапывают маленькие человечки и кладут у двери их домика, а дед возвращается пьяным со скачек. Мэт проснулся тогда от собственного крика.
После этого он не вспоминал рассказы бабушки. Они плохо кончались, как и почти все в этой жизни. В юности Мэт много пил, иногда по несколько дней подряд, а затем усилием воли "завязал". И держался, пока не встретил Бриджет. А теперь случилось чудо, триумф добра над злом, ясный день после ужасной ночи. Это ослепило и ошеломило его.
В тот день он больше не пил. Вместе с Дэниелом, Стефаном и Хелен он спустился в погреба под башней, хотя не ожидал, что они что-нибудь найдут. Все произойдет не так. Он не представлял себе, каким будет следующий знак или когда что-нибудь случится, но знал одно - надо ждать. Из этого состояния его на мгновение вывел огарок свечи, но это прошло. "Надо еще подождать, - решил он, - и то, что должно произойти, - произойдет". Предложение дежурить ночью он принял с тем же вялым интересом. "Англичане, американцы и немцы, - подумал он, усмехаясь про себя, - собрались ловить привидения сачком для бабочек".
Услышав шум, он решил, что они достаточно потрепали себе нервы и теперь делают вид, будто сидели в темноте не зря. Даже когда они поднялись наверх и Уоринг закричал, Мэт не сомневался, что шум поднят изза какого-то пустяка. Он увидел ее, совсем крохотную, в руках у Дэниела. Именно такими он представлял себе их по рассказам бабушки. Казалось невозможным, невероятным, что ее, как крысу, поймали в углу.
То, что за этим последовало, было еще хуже. Он молча стоял рядом, пока они говорили и спорили. Хелен предложила ему обратиться к малышке на гэльском, он посмотрел на американку с молчаливым презрением, но тут его об этом попросила Черри. Крошка ничего не ответила, да и зачем ей отвечать? Когда Стефан заговорил на немецком, ее крохотные губы ожили, она что-то произнесла. Они продолжали ее допрашивать и спорить между собой. Он сам сделал несколько замечаний, слыша свой голос как бы со стороны. Мир опять начал действовать ему на нервы, и все потеряло смысл.
Нет, не все. Его охватила злость, когда он услышал о репортерах, а перебранка Селкирков лишь усилила это чувство. "Ученые, - подумал он с ужасом и отвращением, - и цирк". Он заставил себя замолчать, не обращать внимания, но в конце концов взорвался. Он начал высмеивать их предложения, но в его издевках слышалась горечь. Горечь человека, который знает, что говорит. Все это время малышка сидела на руках у Черри и смотрела на него. Лишь когда Черри сказала: "Она может спать со мной", он смутился и решил уйти.
Они все еще обсуждали, как запереть ее на ночь. У себя в спальне он налил большую порцию виски, выпил и налил еще. Спиртное подействовало. Полностью отключившись от произошедшего, он разделся.
Черри вошла, даже не постучав. На нем были только плавки. В первое мгновение он решил, что она смутилась... Нет, она смотрела на него с легкой невинной улыбкой.
- Мне снова захотелось побыть с тобой, - сказала она.
Он не понимал, почему эта девушка сначала показалась ему скучной. Такая непосредственная и честная, совсем не похожа на улыбающуюся и скрытную Бриджет. Мэт чувствовал потребность защитить и успокоить ее, но не мог же он еще одну ночь провести на стуле.
- Я очень устал, Черри, - сказал он.
Она понимающе кивнула.
- Можно, я тебя поцелую перед сном?
Не дожидаясь ответа, она подошла к нему, встала на цыпочки и, обняв, прижалась, сомкнув пальцы у него за спиной. Ее лицо было открытым и искренним, как у ребенка.
Он торопливо поцеловал ее в губы. Затем осторожно освободился из ее объятий.
- Спокойной ночи, - сказал он.
Глава 11
Стефана удивило, что никто не вспомнил о дневнике, хотя маленькая Грета говорила по-немецки. Не исключено, что здесь существовала какая-то связь. И тут он понял, что только Бриджет знала о записной книжке, но она, видимо, не придала этому факту никакого значения. С тех пор они не возвращались к этой теме. Стефан не упоминал о дневнике, когда другие спорили. Он сам не мог объяснить почему. Наверное, он испытывал симпатию к человеку, который написал те строки, одинокому и так далеко уехавшему от дома. В конце концов, вероятно, придется рассказать о дневнике, но Стефан предпочел бы этого не делать. Сегодня утром он нашел вторую тетрадь, и ему захотелось прочитать ее и поразмышлять в одиночестве.
Ханни спала и не проснулась, когда он вошел. Он быстро разделся и забрался в кровать. Устроившись поудобнее, он раскрыл дневник.
ТРИ ДНЯ ПОДРЯД БЕСПРЕРЫВНО ИДЕТ ДОЖДЬ. НЕ СИЛЬНЫЙ, НО МОНОТОННЫЙ, А ОТ ЭТОГО УСТАЕТ ДУША. СЕГОДНЯ Я ВООБЩЕ НЕ ВЫХОДИЛ. ПОСЛЕ ОБЕДА СИДЕЛ ПЕРЕД КАМИНОМ - ОГОНЬ РАЗВЕЛА МИССИС РАФФЕРТИ. УГЛИ ПОЛЫХАЛИ ЯРКОЖЕЛТЫМ, ПОЧТИ БЕЛЫМ, И Я ВСПОМНИЛ, КАК РЕБЕНКОМ ВЕРИЛ, ЧТО В ОГНЕ ЖИВЕТ САЛАМАНДРА, И РАЗМЫШЛЯЛ, КАКОВО ЕЙ, КОГДА ОН ГОРИТ СЛАБО, И УМИРАЕТ ЛИ ОНА, КОГДА ЗАТУХАЮТ КРАСНЫЕ УГОЛЬКИ ИЛИ ОСТЫВАЕТ ПЕПЕЛ.
Я СНОВА ПРОСНУЛСЯ НОЧЬЮ ОТ РЕЗКОЙ БОЛИ В ЖЕЛУДКЕ, ПРИНЯЛ ТАБЛЕТКУ, И ВСКОРЕ БОЛЬ УТИХЛА, НО МНЕ ЕЩЕ ДОЛГО НЕ УДАВАЛОСЬ УСНУТЬ. НЕЛЬЗЯ ТАК ОТНОСИТЬСЯ К СВОЕМУ ЗДОРОВЬЮ. ДОКТОР ЗДЕСЬ ПОЛНЫЙ ДУРАК И ТАК ЖЕ НУЖЕН СВОИМ ПАЦИЕНТАМ, КАК ВОДА ИЗ ЛУРДА ИЛИ МОЛИТВЫ СВЯЩЕННИКА. ХОРОШО БЫ СЪЕЗДИТЬ В ДУБЛИН ИЛИ, ЕЩЕ ЛУЧШЕ, В БЕРЛИН. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЗДОРОВЬЯ РАЗУМНО, НО ЭТО - НЕОПРАВДАННЫЙ РИСК.
ЗАВТРА - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В. Я ПЫТАЮСЬ НЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ, НО ВСЕ РАВНО ПОМНЮ. ОНА БЫЛА СМЕЛОЙ ЖЕНЩИНОЙ.
ДОЖДЬ ВСЕ ИДЕТ. ХОЛОДНАЯ СЫРОСТЬ ЭТОЙ СТРАНЫ ПРОБИРАЕТ МЕНЯ ДО КОСТЕЙ. Я - САЛАМАНДРА, МИР ВОКРУГ МЕНЯ - ОСТЫВАЮЩИЙ КОСТЕР.
Стефан стал читать дальше. Даты указывали число и месяц, год отсутствовал, но было ясно, что эта тетрадь написана после той, которую он уже просматривал. Меланхолические нотки встречались гораздо чаще. Автор записок меньше писал о своих занятиях, как будто разуверился в них. Но ближе к середине все-таки встретился абзац, посвященный работе.
ПО РАДИО ПЕРЕДАЛИ, ЧТО ФРАУЗИГ ПОЛУЧИЛ НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ. МАЛЕНЬКИЙ КРУГЛОЛИЦЫЙ ФРАУЗИГ, КОТОРЫЙ ТАК ЛЮБИЛ БЕЛКОВЫЕ КОЛБАСКИ. ТЕПЕРЬ ОН МОЖЕТ ЕСТЬ ИХ СОТНЯМИ ТЫСЯЧ, ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ. МЫ БЫЛИ ЕДИНСТВЕННЫМИ В НАШЕМ ВЫПУСКЕ, КТО, КАК СЧИТАЛ МЕРКЕНХЕЙМЕР, ИМЕЛ КАКИЕ-ТО ЗАДАТКИ, ПРИЧЕМ МЕНЯ СЧИТАЛИ БОЛЕЕ ОДАРЕННЫМ. Я ВЫБРАЛ ИНОЕ ПОЛЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПРИ ДРУГИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ - ЕСЛИ БЫ МОИ ЗАМЕТКИ ОПУБЛИКОВАЛИ - МОЯ СЛАВА БЫЛА БЫ ОГРОМНОЙ. НО МЕНЯ ЭТО НЕ ОЧЕНЬ ВОЛНУЕТ. МЕНЯ БЕСПОКОИТ, ЧТО САМА РАБОТА ПОСЛЕ ТАКОГО НЕВЕРОЯТНОГО ДОСТИЖЕНИЯ ПРЕВРАТИЛАСЬ В ОБЫЧНОЕ НАБЛЮДЕНИЕ, КОТОРОЕ МОГ БЫ ВЫПОЛНЯТЬ ЛЮБОЙ ТРЕТЬЕСОРТНЫЙ НАТУРАЛИСТ. Я ВСЕ ЗАПИСЫВАЮ. ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ, ВОЗМОЖНО... НЕИЗБЕЖНО ПОСЛЕДУЮТ ВОЗРАЖЕНИЯ, НО ЗАСЛУГИ МОИ НЕОПРОВЕРЖИМЫ. БУМАГИ ЗДЕСЬ. КОГДА-НИБУДЬ ОНИ УВИДЯТ СВЕТ.
Стефан очень устал. Остроконечные буквы плясали перед глазами. Он начал читать быстрее, едва улавливая смысл. Более внимательно он прочитает это как-нибудь в другой раз. Но почти в самом конце была страница, которую он решил прочитать внимательно.
У Ф. И Г. СЕГОДНЯ УТРОМ ТЕМПЕРАТУРА. Ф. КРАСНЫЙ И ВЯЛЫЙ. Г. ЖАЛУЕТСЯ НА БОЛЬ В ГОРЛЕ. ОБА ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ЕДЫ. Я ПОЧТИ УВЕРЕН, ЧТО У НИХ ЖАР, Я НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ ПОДХВАТИЛ ПРОСТУДУ У Ш. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ БЫ, ЕСЛИ Б ОН ЗДЕСЬ НЕ ПОЯВЛЯЛСЯ. МЫ ВЕДЬ ИЗОЛИРОВАНЫ ОТ ОСТАЛЬНОГО МИРА. ВПЕРВЫЕ СЮДА ПРОНИК ВИРУС. ДУМАЮ, ЧТО Я МОГ БЫ ЭТО ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЕСЛИ Б НАДЕЗОЛ МАСКУ. ПОСМОТРИМ, ПЕРЕДАСТСЯ ЛИ БОЛЕЗНЬ ДРУГИМ?
Стефан закрыл тетрадь и задумался. "Ф. и Г. - Грета? "Думаю, что я мог бы это предотвратить, если б надевал маску". Так что Ш. - это, конечно, Шеймус - не общался с маленькими человечками в башне, говорящими по-немецки. "Der Grosse", - сказала она. В единственном числе. Но бог мог измениться. После того, как автор дневника умер, Шеймус остался здесь один и, поднявшись в башню, обнаружил их. И тогда научным экспериментам пришел конец. Вместо этого они стали для него игрушками, которые, вместе с виски, помогали ему коротать годы одиночества.
А бумаги - описание великого достижения - что он сделал с ними? Скорее всего, сжег. Они ничего для него не значили".
Стефан проснулся рано утром. Свет все еще горел, дневник лежал там, где он оставил его. Он смутно помнил беспокойную ночь и страшные сны. Ханни мирно посапывала. Он взглянул на часы. Было начало седьмого. Еще можно поспать.
"Бумаги, - подумал он. - Шеймус наверняка уничтожил их, но он же не сжег дневники, или, по крайней мере, не все. В таком случае..." Внезапно он вспомнил: в стопке макулатуры, откуда он взял дневник, лежали и какие-то листки.
Эта мысль увлекла его. Он еще несколько минут полежал, затем встал, тихо оделся, чтобы не разбудить Ханни. Руки не слушались, пальцы с трудом застегивали пуговицы. Появилось давно забытое ощущение интереса к жизни - в последний раз он испытывал его еще до начала войны, когда представлялось, что перед ним открывается весь мир. То была иллюзия: слишком велики и слишком туманны оказались его надежды. А сейчас перед ним встала конкретная задача, которую нужно решить.
В доме все спали, был слышен только шум генератора электроэнергии. Стефан спустился в кухню и нашел ключ от башни. Он оказался большим и тяжелым - как ключ к запертым дверям в волшебных сказках. Стефан подержал его в руке. Какая именно сказка? На ум приходила только "Синяя Борода". "Абсурд какой-то", - подумал он и, улыбаясь, закрыл за собой дверь кухни. Затем вспомнил, что ему понадобится фонарик, и вернулся обратно.
Он на минуту задумался, не застанет ли врасплох других маленьких человечков, если пойдет в башню так рано. Однако гулкое эхо от его шагов наверняка привлекло их внимание, и они успели спрятаться. Спустившись, он посветил фонариком по сторонам, но ничего не увидел, кроме стен, покрытых каплями влаги, и груды мусора у двери. На мгновение свет ослепил его, отразившись от высокого зеркала на ножках.
Бумаги лежали в беспорядке, некоторые оказались отпечатанными на машинке, другие были исписаны почерком, который он сразу узнал. Стефан вытащил одну наугад. Она была озаглавлена: "Отчет об опытах со стеарином над семью собаками". Он бегло просмотрел его, но не смог ничего понять. В любом случае разобрать что-либо при свете фонарика представлялось невозможным. "Самое разумное, - подумал он, - взять бумаги наверх, чтобы прочитать в спокойной обстановке". Папка оказалась объемистой, но унести ее не составляло большого труда.
В доме еще никто не проснулся. Стефан прошел в библиотеку, выложил бумаги на стол и придвинул стул. Он попытался разобрать их и сложить в нужном порядке. Неожиданно его взгляд остановился на какой-то странице, и он решил прочесть ее всю. Отложив ее в сторону, Стефан долго сидел и смотрел в одну точку. Его стул был развернут к окну, он видел окруженный стеной парк, болото и дальние холмы. Чистый воздух, безветрие. Ясное утро ясного дня.
После этого он начал внимательно читать написанное, но не подряд. Что-то он понимал только наполовину, что-то не понимал вовсе, к тому же бумаги лежали явно не в хронологической последовательности, что еще больше затрудняло восприятие. Но постепенно в мозгу вырисовывалась картина. Он оказался прав, решив, что объяснение кроется в этих записках. Прочитав последнюю, он опустил голову на руки. Он подумал об "Одиноком старце", покрытом чистым белым снегом на фоне ясного голубого неба его детства.
Он вспомнил последнюю встречу с отцом, когда они сидели в тюремной камере по разные стороны голого стола, а в нескольких метрах от них стоял вооруженный американский охранник, с безразличием глядящий на стену поверх их голов. Больше всего Стефана удивило не то, что отец изменился внешне, - он очень постарел. Стефан с жалостью смотрел на беспомощность и слабость того, в чьей силе он никогда не сомневался. Он протянул руку, и отец взял ее. В его голубых глазах стояли слезы, и рука дрожала, когда он сжимал пальцы сына.
- Прости меня, - сказал отец.
В камере было очень тихо. Тишина давила на них обоих. Отец попытался найти какие-то слова, но что он мог сказать? В конце концов Стефан спросил:
- Папа, что я могу для тебя сделать?
- Ничего.
- Может, ты хочешь, чтобы я передал что-нибудь? От тебя...
Отец покачал седой головой. На щеке у него выделялся свежий шрам. Говорили, что с заключенными плохо обращаются и подвергают пыткам. Некоторые из американских охранников были евреями.
- Теперь уже нечего передавать. Да и кому? - сказал отец. - Только тебе. - Он запнулся, подбирая слова. Стефан увидел, что, как и раньше, ему трудно выражать свои мысли. - А я не знаю, что сказать тебе.
- Это не имеет значения.
Снова наступило молчание. Стефану очень хотелось, чтобы американский охранник хоть что то сделал - переступил с ноги на ногу, например, - но тот продолжал рассматривать стену.
- Да, вот что я хотел тебе сказать, - снова заговорил отец. - Все, что принадлежало мне, - конфисковано. Ты знаешь об этом. Тебе ничего не достанется. Но то, чем владела твоя мать, они не могли тронуть. Лассер свяжется с тобой по этому поводу.
- Мне ничего не надо.
Это получилось грубее, чем он хотел. Стефан почувствовал, как отец отпустил его руку, а спустя минуту сказал:
- Это не моя собственность, она никогда мне не принадлежала. Мать получила ее в наследство от твоего деда. Как ты знаешь, он был хирургом. Это чистые деньги. Они хотела, чтобы они перешли к тебе.
- Прости, - промолвил Стефан.
- Мне не за что тебя прощать. - Отец посмотрел сыну в глаза, и Стефан заставил себя выдержать этот взгляд. - Послушай...
- Да?
- Тебе могут разрешить прийти еще раз. Не делай этого. Уезжай, если можешь. Не читай газет и не слушай радио. Через несколько недель все закончится, но для нас с тобой это произойдет сейчас, когда ты выйдешь отсюда. Для меня так тоже проще. Ты понимаешь?
На какое-то мгновение ему показалось, что отец обрел прежнюю силу, но когда Стефан кивнул, плечи отца опустились, ладонь в последний раз сжала пальцы сына.
Он поступил так, как просил отец. Почти два месяца он бродил среди смердящих развалин Рейха. Тогда он встретил Ханни, которую никто не тронул во время войны: ее дядя и тетя были чистокровными немцами. Они поженились осенью, когда снег еще не успел скрыть развалины. Он рассказал ей о своем отце, а она молча кивнула своей темной головой, выслушав горькую правду.
- Это не шокирует тебя? - спросил он.
- Я узнала имя и подумала, что, возможно, вы родственники.
- А ты сможешь? Сможешь взять это имя?
Она помолчала, прежде чем ответить.
- Ты бы мог еще раз его увидеть. Почему ты этого не сделал?
- Он велел мне больше не приходить.
- Он заботился о тебе. Но прийти следовало.
- Это был приказ, - с горечью ответил Стефан. - Я всегда подчинялся отцу. Я был хорошим сыном, немецким сыном.
- Тебе следовало пойти к нему.
Он с удивлением посмотрел на нее.
- Как ты можешь быть такой святой?
- Не в этом дело. - Она покачала головой.
Но именно это вывело его из состояния отчаяния и дало силы жить дальше. В ней и только в ней одной искал он отпущения своих грехов. И все-таки что-то было утрачено. Он попытался стать другим. В годовщину их свадьбы он спросил:
- Ты ненавидишь меня за прошлое?..
Она улыбнулась и ответила:
- Я всегда буду любить тебя.
Он поверил ей и успокоился. Но шли годы, и его вера ослабла. Он понимал, что это происходит не потому, что меняется она, а потому, что он падает в пропасть собственного отчаяния. Стефан не мог поверить в то, что она любит его, несмотря на прошлое, и считал каждое признание ложью. Ложью во имя того, чтобы сохранить мир или даже из страха перед ним, Стефаном.
Он неотрывно смотрел на освещаемые солнцем вершины холмов. Была ли это просто доброта, просто любовь, и достаточно ли их, чтобы уничтожить все зло?
- Расскажите мне все, что знаете, - попросила Бриджет.
Он взял из кухни ключ, пошел в гардероб и открыл замок на корзине. Грета лежала на подушках, но не спала. Взглянув на малышку, Стефан удивился, что не заметил этого раньше. Несмотря на миниатюрное личико, ошибиться было невозможно. Он не знал, как долго он находился в гардеробной.
- В башне я нашел бумаги, - сказал он. - Среди них - свидетельство о браке между Вероникой Шоунси из Корка и Карпом Хофрихтом из Мюнхена, датированное тысяча девятьсот двадцать девятым годом.
Бриджет нахмурилась, пытаясь вспомнить.
- Вероника... Дед что-то рассказывал о ней. Это его сестра. Она встала на сторону Шеймуса, когда братья поссорились. Она вышла замуж за немца? Вы хотите сказать, что дневник... Человек, который написал его, мой дядя?
- Получается так.
- Но она никогда не жила здесь.
- Она умерла в Германии до войны. Я думаю, от рака.
- Вы сказали, что знаете о маленьких человечках... об их родителях. Бриджет взглянула на Грету. - Это имеет отношение к тете и дяде?
- Пожалуй, только к дяде. Может быть, ее смерть натолкнула его на мысль изучать проблемы роста. И, возможно, повлияла на него еще как-то.
- Изучать? Вы хотите сказать, дядя был ученым? Но как он мог работать здесь?
- В основном он занимался научными исследованиями в Германии.
- Вы слышали о нем? Он был знаменит?
- Нет, - покачал головой Стефан.
- Рост... - сказала она; наступило молчание. - Это он нашел способ делать маленьких человечков?
- Да. Это его открытие.
- Но как он мог? Никому не разрешили бы проводить такие эксперименты на живых людях. Ни в одной цивилизованной стране.
- Я согласен с вами, - вздохнул он печально. - Но Грета старше, чем вы думаете. Она родилась в тысяча девятьсот сорок четвертом году. В Германии.
- Нацисты...
- У него была лаборатория в горах Шварцвальд. До его появления там находилась частная лечебница. Я думаю, денег ему выделялось достаточно. Их посылали из Берлина. Цитология - очень широкая область и включает в себя многое. Например, проблему старения. Здесь есть отчет на эту тему. Возможно, кто-то из нацистов думал, что удастся продлить жизнь Гитлера до тысячелетия Рейха. Может, ваш дядя сам так считал, а может, обманывал их и продолжал заниматься работой, которая его интересовала. В любом случае они посылали ему деньги и оборудование. И все, что требовалось для продолжения экспериментов.
- Что значит "все"? Пленных?
- Морских свинок и белых крыс. Кошек и собак. И евреев. Или евреек.
Бриджет замолчала, уставившись на Грету. Через несколько минут он продолжил, выражаясь очень точно и без эмоций, потому что никак иначе передать прочитанное было невозможно.
- В лагере был медицинский пункт. Поступающих женщин осматривали на предмет беременности. Если они оказывались в положении, их посылали к нему. Срок требовался не очень большой. Похоже, существовал... критический момент.
- А что он делал? - быстро спросила она. - Расскажите, если это не очень... ужасно.
- Здесь много бумаг, - ответил Стефан. - Часть их них мне не понятна. Он открыл препарат, который назвал стеараном. Вы помните о талидомиде? Для него тоже есть критический момент. После определенного срока беременности он не влияет на плод. Но если его принимать на ранней стадии, то некоторые конечности не вырастают, и ребенок может родиться без пальцев, без рук или ног. Местный эффект, так сказать. А этот препарат дает общий эффект. Рост контролируется гипофизом или его частью - передней долей. Именно на нее влияет этот химикат. Двухмесячный плод - это рыба или рептилия, а четырехмесячный - уже миниатюрный человек. Больше половины срока нахождения в матке он почти не изменяется, а только растет. А эти не росли. При рождении их размер был всего несколько дюймов и вес составлял не более пятисот грамм.
Дверь была чуть приоткрыта, и Бриджет увидела, что у корзины откинута крышка. Она вошла в комнату и поняла, что все в порядке. Грета сидела в корзине на подушке, которую положила Бриджет. Рядом на стуле сидел Стефан.
- Так это вы взяли ключ? - спросила она с облегчением.
Он кивнул, и она увидела его лицо. На нем застыло выражение скорби.
- Что случилось? - спросила Бриджет.
Он попытался объяснить, но не смог. Ей показалось, что в его глазах стоят слезы. Он неотрывно смотрел на Грету, которая, в свою очередь, мрачно и равнодушно глядела на него.
- Что-нибудь с ней? - спросила Бриджет. Он кивнул. - Что?
Она ждала его ответа и уже почувствовала страх. Было слышно, как течет по трубам вода, а где-то вдали гудит паровой котел. Наконец он произнес спокойным, безучастным тоном:
- Я знаю.
- Знаете что?
- Знаю, кто ее родители.
Глава 10
Мэт не сомневался в существовании маленьких человечков еще до того, как увидел след. Будто в тумане, он последовал за остальными к башне. С одной стороны, он не хотел, а с другой страстно желал получить зримое подтверждение. Больше всего его разозлила небрежность Дэниела, то, как тот бесцеремонно показывал свою находку, и его типичная английская манера глотать слова: "Единственное разумное объяснение, которое я могу предложить: кто-то из нас встал пораньше и сделал его".
Поэтому Мэт чуть позднее и обвинил в этом самого Дэниела. Затем Стефан нашел дыру, и ирландец высмеял его. Но Мэт знал, что их находки настоящие, и это самое важное событие в его жизни.
Ребенком он каждое лето ездил к бабушке с дедушкой. Утомительное путешествие на поезде, который останавливался на каждой, даже самой маленькой, станции: коровы мотали головами, пытаясь отогнать мух, под серым или голубым небом простирались зеленые пастбища и бесконечные картофельные поля. День обычно выдавался жаркий и безветренный. Его всегда встречал дед на двуколке с рессорами, в которую была впряжена пони. Дед размахивал кнутом и разрешал давать Бетой специально припасенные Мэтом кусочки сахара. Они оба много смеялись, и дед просил не давать лошади слишком много сладкого, а то у нее выпадут зубы. Потом они неторопливо ехали к деревенскому домику, из которого выходила бабушка в переднике с голубыми цветами, а за ней по пятам следовали кошки.
Он очень любил бабушку с дедушкой, уже тогда понимая безразличие матери к окружающему ее миру и напускную веселость отца, поглощенного работой. Именно так, считал Мэт, люди и должны жить вместе - счастливо и безмятежно. Его вера не исчезла даже после удара, который он испытал, впервые увидев, как дед пришел пьяный со скачек.
В обычные дни все шло согласно заведенному порядку, и его отношение к происходящему никогда не менялось. Но с того момента, как дед уходил утром, все было по-другому. Бабушка готовила что-то особенное Мэту на обед, варила кофе с цикорием, пекла плоские хлебные лепешки на соде, которые он очень любил.
Самое лучшее время наступало после чая, когда дневная работа была сделана, а ужин деда стоял в печке. Бабушка рассказывала Мэту сказки. Иногда она вспоминала родственников или людей, которых знала, - странные, фантастические и часто грустные истории - например, про тетю, которая вышла замуж за протестанта, и про то, как после ее смерти мальчишки дважды выкапывали тело по ночам. Один раз они положили его на перекрестке, а потом - на крыльце ее дома. Но чаще всего она рассказывала о всяких удивительных существах - эльфах, духах, чей стон предвещает смерть, о маленьких человечках из Коинемары, где она провела свое детство. Истории про маленьких человечков он любил больше всего. Обычно он слушал ее, сидя на коврике и прислонив голову к ее коленям. В камине шипел чайник, кошки спали, устроившись поближе к огню, даже летом. В такие минуты его самого частенько клонило в сон, и он даже отказывался от какао с печеньем. Потом он лежал в кровати и смотрел, как летучие мыши шныряли взад-вперед по серо-синему небу, и вспоминал бабушкины рассказы.
Пьяный дед возвращался поздно. Его голос был слышен издалека: дед ругался или пел что-то. Падали какието вещи, бабушка возмущалась, дед очень громко кричал в ответ, и самое ужасное, что многие слова считались очень нехорошими: их употребляли только в трущобах Дублина. Громко и отчетливо бабушка говорила:
- Подумай о ребенке, который там спит, если тебе на меня наплевать! Мальчик может услышать, как ты выражаешься!
И в ответ следовали те же непристойные выражения, дед кричал, что в своем доме он будет говорить так, как хочет, а ребенок - его собственный внук, и ему надо вырасти настоящим мужчиной, который сможет постоять за себя и не окажется под каблуком ни у одной женщины. Мэту хотелось крикнуть, чтобы они замолчали. В конце концов дед, спотыкаясь на каждом шагу, отправлялся спать, а бабушка начинала плакать.
На следующий день они оба молчали. Неразговорчивая, грустная бабушка односложно отвечала на вопросы Мэта, дед пытался помириться с ней, а затем уходил на пастбище. На следующий день все снова вставало на свои места, пока через две или три недели не повторялось опять.
Но даже после того, как Мэт возненавидел такие вечера, он все равно ждал скачек - запаха кофе, мирного и волнующего утра и рассказов о маленьких человечках. В этом было спокойствие, даже волшебство, хотя ночь все портила. Это продолжалось из года в год до тех пор, пока бабушка не умерла. В ту ночь ему снилось, что ее тело выкапывают маленькие человечки и кладут у двери их домика, а дед возвращается пьяным со скачек. Мэт проснулся тогда от собственного крика.
После этого он не вспоминал рассказы бабушки. Они плохо кончались, как и почти все в этой жизни. В юности Мэт много пил, иногда по несколько дней подряд, а затем усилием воли "завязал". И держался, пока не встретил Бриджет. А теперь случилось чудо, триумф добра над злом, ясный день после ужасной ночи. Это ослепило и ошеломило его.
В тот день он больше не пил. Вместе с Дэниелом, Стефаном и Хелен он спустился в погреба под башней, хотя не ожидал, что они что-нибудь найдут. Все произойдет не так. Он не представлял себе, каким будет следующий знак или когда что-нибудь случится, но знал одно - надо ждать. Из этого состояния его на мгновение вывел огарок свечи, но это прошло. "Надо еще подождать, - решил он, - и то, что должно произойти, - произойдет". Предложение дежурить ночью он принял с тем же вялым интересом. "Англичане, американцы и немцы, - подумал он, усмехаясь про себя, - собрались ловить привидения сачком для бабочек".
Услышав шум, он решил, что они достаточно потрепали себе нервы и теперь делают вид, будто сидели в темноте не зря. Даже когда они поднялись наверх и Уоринг закричал, Мэт не сомневался, что шум поднят изза какого-то пустяка. Он увидел ее, совсем крохотную, в руках у Дэниела. Именно такими он представлял себе их по рассказам бабушки. Казалось невозможным, невероятным, что ее, как крысу, поймали в углу.
То, что за этим последовало, было еще хуже. Он молча стоял рядом, пока они говорили и спорили. Хелен предложила ему обратиться к малышке на гэльском, он посмотрел на американку с молчаливым презрением, но тут его об этом попросила Черри. Крошка ничего не ответила, да и зачем ей отвечать? Когда Стефан заговорил на немецком, ее крохотные губы ожили, она что-то произнесла. Они продолжали ее допрашивать и спорить между собой. Он сам сделал несколько замечаний, слыша свой голос как бы со стороны. Мир опять начал действовать ему на нервы, и все потеряло смысл.
Нет, не все. Его охватила злость, когда он услышал о репортерах, а перебранка Селкирков лишь усилила это чувство. "Ученые, - подумал он с ужасом и отвращением, - и цирк". Он заставил себя замолчать, не обращать внимания, но в конце концов взорвался. Он начал высмеивать их предложения, но в его издевках слышалась горечь. Горечь человека, который знает, что говорит. Все это время малышка сидела на руках у Черри и смотрела на него. Лишь когда Черри сказала: "Она может спать со мной", он смутился и решил уйти.
Они все еще обсуждали, как запереть ее на ночь. У себя в спальне он налил большую порцию виски, выпил и налил еще. Спиртное подействовало. Полностью отключившись от произошедшего, он разделся.
Черри вошла, даже не постучав. На нем были только плавки. В первое мгновение он решил, что она смутилась... Нет, она смотрела на него с легкой невинной улыбкой.
- Мне снова захотелось побыть с тобой, - сказала она.
Он не понимал, почему эта девушка сначала показалась ему скучной. Такая непосредственная и честная, совсем не похожа на улыбающуюся и скрытную Бриджет. Мэт чувствовал потребность защитить и успокоить ее, но не мог же он еще одну ночь провести на стуле.
- Я очень устал, Черри, - сказал он.
Она понимающе кивнула.
- Можно, я тебя поцелую перед сном?
Не дожидаясь ответа, она подошла к нему, встала на цыпочки и, обняв, прижалась, сомкнув пальцы у него за спиной. Ее лицо было открытым и искренним, как у ребенка.
Он торопливо поцеловал ее в губы. Затем осторожно освободился из ее объятий.
- Спокойной ночи, - сказал он.
Глава 11
Стефана удивило, что никто не вспомнил о дневнике, хотя маленькая Грета говорила по-немецки. Не исключено, что здесь существовала какая-то связь. И тут он понял, что только Бриджет знала о записной книжке, но она, видимо, не придала этому факту никакого значения. С тех пор они не возвращались к этой теме. Стефан не упоминал о дневнике, когда другие спорили. Он сам не мог объяснить почему. Наверное, он испытывал симпатию к человеку, который написал те строки, одинокому и так далеко уехавшему от дома. В конце концов, вероятно, придется рассказать о дневнике, но Стефан предпочел бы этого не делать. Сегодня утром он нашел вторую тетрадь, и ему захотелось прочитать ее и поразмышлять в одиночестве.
Ханни спала и не проснулась, когда он вошел. Он быстро разделся и забрался в кровать. Устроившись поудобнее, он раскрыл дневник.
ТРИ ДНЯ ПОДРЯД БЕСПРЕРЫВНО ИДЕТ ДОЖДЬ. НЕ СИЛЬНЫЙ, НО МОНОТОННЫЙ, А ОТ ЭТОГО УСТАЕТ ДУША. СЕГОДНЯ Я ВООБЩЕ НЕ ВЫХОДИЛ. ПОСЛЕ ОБЕДА СИДЕЛ ПЕРЕД КАМИНОМ - ОГОНЬ РАЗВЕЛА МИССИС РАФФЕРТИ. УГЛИ ПОЛЫХАЛИ ЯРКОЖЕЛТЫМ, ПОЧТИ БЕЛЫМ, И Я ВСПОМНИЛ, КАК РЕБЕНКОМ ВЕРИЛ, ЧТО В ОГНЕ ЖИВЕТ САЛАМАНДРА, И РАЗМЫШЛЯЛ, КАКОВО ЕЙ, КОГДА ОН ГОРИТ СЛАБО, И УМИРАЕТ ЛИ ОНА, КОГДА ЗАТУХАЮТ КРАСНЫЕ УГОЛЬКИ ИЛИ ОСТЫВАЕТ ПЕПЕЛ.
Я СНОВА ПРОСНУЛСЯ НОЧЬЮ ОТ РЕЗКОЙ БОЛИ В ЖЕЛУДКЕ, ПРИНЯЛ ТАБЛЕТКУ, И ВСКОРЕ БОЛЬ УТИХЛА, НО МНЕ ЕЩЕ ДОЛГО НЕ УДАВАЛОСЬ УСНУТЬ. НЕЛЬЗЯ ТАК ОТНОСИТЬСЯ К СВОЕМУ ЗДОРОВЬЮ. ДОКТОР ЗДЕСЬ ПОЛНЫЙ ДУРАК И ТАК ЖЕ НУЖЕН СВОИМ ПАЦИЕНТАМ, КАК ВОДА ИЗ ЛУРДА ИЛИ МОЛИТВЫ СВЯЩЕННИКА. ХОРОШО БЫ СЪЕЗДИТЬ В ДУБЛИН ИЛИ, ЕЩЕ ЛУЧШЕ, В БЕРЛИН. С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЗДОРОВЬЯ РАЗУМНО, НО ЭТО - НЕОПРАВДАННЫЙ РИСК.
ЗАВТРА - ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В. Я ПЫТАЮСЬ НЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ, НО ВСЕ РАВНО ПОМНЮ. ОНА БЫЛА СМЕЛОЙ ЖЕНЩИНОЙ.
ДОЖДЬ ВСЕ ИДЕТ. ХОЛОДНАЯ СЫРОСТЬ ЭТОЙ СТРАНЫ ПРОБИРАЕТ МЕНЯ ДО КОСТЕЙ. Я - САЛАМАНДРА, МИР ВОКРУГ МЕНЯ - ОСТЫВАЮЩИЙ КОСТЕР.
Стефан стал читать дальше. Даты указывали число и месяц, год отсутствовал, но было ясно, что эта тетрадь написана после той, которую он уже просматривал. Меланхолические нотки встречались гораздо чаще. Автор записок меньше писал о своих занятиях, как будто разуверился в них. Но ближе к середине все-таки встретился абзац, посвященный работе.
ПО РАДИО ПЕРЕДАЛИ, ЧТО ФРАУЗИГ ПОЛУЧИЛ НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ. МАЛЕНЬКИЙ КРУГЛОЛИЦЫЙ ФРАУЗИГ, КОТОРЫЙ ТАК ЛЮБИЛ БЕЛКОВЫЕ КОЛБАСКИ. ТЕПЕРЬ ОН МОЖЕТ ЕСТЬ ИХ СОТНЯМИ ТЫСЯЧ, ЕСЛИ ЗАХОЧЕТ. МЫ БЫЛИ ЕДИНСТВЕННЫМИ В НАШЕМ ВЫПУСКЕ, КТО, КАК СЧИТАЛ МЕРКЕНХЕЙМЕР, ИМЕЛ КАКИЕ-ТО ЗАДАТКИ, ПРИЧЕМ МЕНЯ СЧИТАЛИ БОЛЕЕ ОДАРЕННЫМ. Я ВЫБРАЛ ИНОЕ ПОЛЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПРИ ДРУГИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ - ЕСЛИ БЫ МОИ ЗАМЕТКИ ОПУБЛИКОВАЛИ - МОЯ СЛАВА БЫЛА БЫ ОГРОМНОЙ. НО МЕНЯ ЭТО НЕ ОЧЕНЬ ВОЛНУЕТ. МЕНЯ БЕСПОКОИТ, ЧТО САМА РАБОТА ПОСЛЕ ТАКОГО НЕВЕРОЯТНОГО ДОСТИЖЕНИЯ ПРЕВРАТИЛАСЬ В ОБЫЧНОЕ НАБЛЮДЕНИЕ, КОТОРОЕ МОГ БЫ ВЫПОЛНЯТЬ ЛЮБОЙ ТРЕТЬЕСОРТНЫЙ НАТУРАЛИСТ. Я ВСЕ ЗАПИСЫВАЮ. ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ, ВОЗМОЖНО... НЕИЗБЕЖНО ПОСЛЕДУЮТ ВОЗРАЖЕНИЯ, НО ЗАСЛУГИ МОИ НЕОПРОВЕРЖИМЫ. БУМАГИ ЗДЕСЬ. КОГДА-НИБУДЬ ОНИ УВИДЯТ СВЕТ.
Стефан очень устал. Остроконечные буквы плясали перед глазами. Он начал читать быстрее, едва улавливая смысл. Более внимательно он прочитает это как-нибудь в другой раз. Но почти в самом конце была страница, которую он решил прочитать внимательно.
У Ф. И Г. СЕГОДНЯ УТРОМ ТЕМПЕРАТУРА. Ф. КРАСНЫЙ И ВЯЛЫЙ. Г. ЖАЛУЕТСЯ НА БОЛЬ В ГОРЛЕ. ОБА ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ЕДЫ. Я ПОЧТИ УВЕРЕН, ЧТО У НИХ ЖАР, Я НА ПРОШЛОЙ НЕДЕЛЕ ПОДХВАТИЛ ПРОСТУДУ У Ш. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ БЫ, ЕСЛИ Б ОН ЗДЕСЬ НЕ ПОЯВЛЯЛСЯ. МЫ ВЕДЬ ИЗОЛИРОВАНЫ ОТ ОСТАЛЬНОГО МИРА. ВПЕРВЫЕ СЮДА ПРОНИК ВИРУС. ДУМАЮ, ЧТО Я МОГ БЫ ЭТО ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЕСЛИ Б НАДЕЗОЛ МАСКУ. ПОСМОТРИМ, ПЕРЕДАСТСЯ ЛИ БОЛЕЗНЬ ДРУГИМ?
Стефан закрыл тетрадь и задумался. "Ф. и Г. - Грета? "Думаю, что я мог бы это предотвратить, если б надевал маску". Так что Ш. - это, конечно, Шеймус - не общался с маленькими человечками в башне, говорящими по-немецки. "Der Grosse", - сказала она. В единственном числе. Но бог мог измениться. После того, как автор дневника умер, Шеймус остался здесь один и, поднявшись в башню, обнаружил их. И тогда научным экспериментам пришел конец. Вместо этого они стали для него игрушками, которые, вместе с виски, помогали ему коротать годы одиночества.
А бумаги - описание великого достижения - что он сделал с ними? Скорее всего, сжег. Они ничего для него не значили".
Стефан проснулся рано утром. Свет все еще горел, дневник лежал там, где он оставил его. Он смутно помнил беспокойную ночь и страшные сны. Ханни мирно посапывала. Он взглянул на часы. Было начало седьмого. Еще можно поспать.
"Бумаги, - подумал он. - Шеймус наверняка уничтожил их, но он же не сжег дневники, или, по крайней мере, не все. В таком случае..." Внезапно он вспомнил: в стопке макулатуры, откуда он взял дневник, лежали и какие-то листки.
Эта мысль увлекла его. Он еще несколько минут полежал, затем встал, тихо оделся, чтобы не разбудить Ханни. Руки не слушались, пальцы с трудом застегивали пуговицы. Появилось давно забытое ощущение интереса к жизни - в последний раз он испытывал его еще до начала войны, когда представлялось, что перед ним открывается весь мир. То была иллюзия: слишком велики и слишком туманны оказались его надежды. А сейчас перед ним встала конкретная задача, которую нужно решить.
В доме все спали, был слышен только шум генератора электроэнергии. Стефан спустился в кухню и нашел ключ от башни. Он оказался большим и тяжелым - как ключ к запертым дверям в волшебных сказках. Стефан подержал его в руке. Какая именно сказка? На ум приходила только "Синяя Борода". "Абсурд какой-то", - подумал он и, улыбаясь, закрыл за собой дверь кухни. Затем вспомнил, что ему понадобится фонарик, и вернулся обратно.
Он на минуту задумался, не застанет ли врасплох других маленьких человечков, если пойдет в башню так рано. Однако гулкое эхо от его шагов наверняка привлекло их внимание, и они успели спрятаться. Спустившись, он посветил фонариком по сторонам, но ничего не увидел, кроме стен, покрытых каплями влаги, и груды мусора у двери. На мгновение свет ослепил его, отразившись от высокого зеркала на ножках.
Бумаги лежали в беспорядке, некоторые оказались отпечатанными на машинке, другие были исписаны почерком, который он сразу узнал. Стефан вытащил одну наугад. Она была озаглавлена: "Отчет об опытах со стеарином над семью собаками". Он бегло просмотрел его, но не смог ничего понять. В любом случае разобрать что-либо при свете фонарика представлялось невозможным. "Самое разумное, - подумал он, - взять бумаги наверх, чтобы прочитать в спокойной обстановке". Папка оказалась объемистой, но унести ее не составляло большого труда.
В доме еще никто не проснулся. Стефан прошел в библиотеку, выложил бумаги на стол и придвинул стул. Он попытался разобрать их и сложить в нужном порядке. Неожиданно его взгляд остановился на какой-то странице, и он решил прочесть ее всю. Отложив ее в сторону, Стефан долго сидел и смотрел в одну точку. Его стул был развернут к окну, он видел окруженный стеной парк, болото и дальние холмы. Чистый воздух, безветрие. Ясное утро ясного дня.
После этого он начал внимательно читать написанное, но не подряд. Что-то он понимал только наполовину, что-то не понимал вовсе, к тому же бумаги лежали явно не в хронологической последовательности, что еще больше затрудняло восприятие. Но постепенно в мозгу вырисовывалась картина. Он оказался прав, решив, что объяснение кроется в этих записках. Прочитав последнюю, он опустил голову на руки. Он подумал об "Одиноком старце", покрытом чистым белым снегом на фоне ясного голубого неба его детства.
Он вспомнил последнюю встречу с отцом, когда они сидели в тюремной камере по разные стороны голого стола, а в нескольких метрах от них стоял вооруженный американский охранник, с безразличием глядящий на стену поверх их голов. Больше всего Стефана удивило не то, что отец изменился внешне, - он очень постарел. Стефан с жалостью смотрел на беспомощность и слабость того, в чьей силе он никогда не сомневался. Он протянул руку, и отец взял ее. В его голубых глазах стояли слезы, и рука дрожала, когда он сжимал пальцы сына.
- Прости меня, - сказал отец.
В камере было очень тихо. Тишина давила на них обоих. Отец попытался найти какие-то слова, но что он мог сказать? В конце концов Стефан спросил:
- Папа, что я могу для тебя сделать?
- Ничего.
- Может, ты хочешь, чтобы я передал что-нибудь? От тебя...
Отец покачал седой головой. На щеке у него выделялся свежий шрам. Говорили, что с заключенными плохо обращаются и подвергают пыткам. Некоторые из американских охранников были евреями.
- Теперь уже нечего передавать. Да и кому? - сказал отец. - Только тебе. - Он запнулся, подбирая слова. Стефан увидел, что, как и раньше, ему трудно выражать свои мысли. - А я не знаю, что сказать тебе.
- Это не имеет значения.
Снова наступило молчание. Стефану очень хотелось, чтобы американский охранник хоть что то сделал - переступил с ноги на ногу, например, - но тот продолжал рассматривать стену.
- Да, вот что я хотел тебе сказать, - снова заговорил отец. - Все, что принадлежало мне, - конфисковано. Ты знаешь об этом. Тебе ничего не достанется. Но то, чем владела твоя мать, они не могли тронуть. Лассер свяжется с тобой по этому поводу.
- Мне ничего не надо.
Это получилось грубее, чем он хотел. Стефан почувствовал, как отец отпустил его руку, а спустя минуту сказал:
- Это не моя собственность, она никогда мне не принадлежала. Мать получила ее в наследство от твоего деда. Как ты знаешь, он был хирургом. Это чистые деньги. Они хотела, чтобы они перешли к тебе.
- Прости, - промолвил Стефан.
- Мне не за что тебя прощать. - Отец посмотрел сыну в глаза, и Стефан заставил себя выдержать этот взгляд. - Послушай...
- Да?
- Тебе могут разрешить прийти еще раз. Не делай этого. Уезжай, если можешь. Не читай газет и не слушай радио. Через несколько недель все закончится, но для нас с тобой это произойдет сейчас, когда ты выйдешь отсюда. Для меня так тоже проще. Ты понимаешь?
На какое-то мгновение ему показалось, что отец обрел прежнюю силу, но когда Стефан кивнул, плечи отца опустились, ладонь в последний раз сжала пальцы сына.
Он поступил так, как просил отец. Почти два месяца он бродил среди смердящих развалин Рейха. Тогда он встретил Ханни, которую никто не тронул во время войны: ее дядя и тетя были чистокровными немцами. Они поженились осенью, когда снег еще не успел скрыть развалины. Он рассказал ей о своем отце, а она молча кивнула своей темной головой, выслушав горькую правду.
- Это не шокирует тебя? - спросил он.
- Я узнала имя и подумала, что, возможно, вы родственники.
- А ты сможешь? Сможешь взять это имя?
Она помолчала, прежде чем ответить.
- Ты бы мог еще раз его увидеть. Почему ты этого не сделал?
- Он велел мне больше не приходить.
- Он заботился о тебе. Но прийти следовало.
- Это был приказ, - с горечью ответил Стефан. - Я всегда подчинялся отцу. Я был хорошим сыном, немецким сыном.
- Тебе следовало пойти к нему.
Он с удивлением посмотрел на нее.
- Как ты можешь быть такой святой?
- Не в этом дело. - Она покачала головой.
Но именно это вывело его из состояния отчаяния и дало силы жить дальше. В ней и только в ней одной искал он отпущения своих грехов. И все-таки что-то было утрачено. Он попытался стать другим. В годовщину их свадьбы он спросил:
- Ты ненавидишь меня за прошлое?..
Она улыбнулась и ответила:
- Я всегда буду любить тебя.
Он поверил ей и успокоился. Но шли годы, и его вера ослабла. Он понимал, что это происходит не потому, что меняется она, а потому, что он падает в пропасть собственного отчаяния. Стефан не мог поверить в то, что она любит его, несмотря на прошлое, и считал каждое признание ложью. Ложью во имя того, чтобы сохранить мир или даже из страха перед ним, Стефаном.
Он неотрывно смотрел на освещаемые солнцем вершины холмов. Была ли это просто доброта, просто любовь, и достаточно ли их, чтобы уничтожить все зло?
- Расскажите мне все, что знаете, - попросила Бриджет.
Он взял из кухни ключ, пошел в гардероб и открыл замок на корзине. Грета лежала на подушках, но не спала. Взглянув на малышку, Стефан удивился, что не заметил этого раньше. Несмотря на миниатюрное личико, ошибиться было невозможно. Он не знал, как долго он находился в гардеробной.
- В башне я нашел бумаги, - сказал он. - Среди них - свидетельство о браке между Вероникой Шоунси из Корка и Карпом Хофрихтом из Мюнхена, датированное тысяча девятьсот двадцать девятым годом.
Бриджет нахмурилась, пытаясь вспомнить.
- Вероника... Дед что-то рассказывал о ней. Это его сестра. Она встала на сторону Шеймуса, когда братья поссорились. Она вышла замуж за немца? Вы хотите сказать, что дневник... Человек, который написал его, мой дядя?
- Получается так.
- Но она никогда не жила здесь.
- Она умерла в Германии до войны. Я думаю, от рака.
- Вы сказали, что знаете о маленьких человечках... об их родителях. Бриджет взглянула на Грету. - Это имеет отношение к тете и дяде?
- Пожалуй, только к дяде. Может быть, ее смерть натолкнула его на мысль изучать проблемы роста. И, возможно, повлияла на него еще как-то.
- Изучать? Вы хотите сказать, дядя был ученым? Но как он мог работать здесь?
- В основном он занимался научными исследованиями в Германии.
- Вы слышали о нем? Он был знаменит?
- Нет, - покачал головой Стефан.
- Рост... - сказала она; наступило молчание. - Это он нашел способ делать маленьких человечков?
- Да. Это его открытие.
- Но как он мог? Никому не разрешили бы проводить такие эксперименты на живых людях. Ни в одной цивилизованной стране.
- Я согласен с вами, - вздохнул он печально. - Но Грета старше, чем вы думаете. Она родилась в тысяча девятьсот сорок четвертом году. В Германии.
- Нацисты...
- У него была лаборатория в горах Шварцвальд. До его появления там находилась частная лечебница. Я думаю, денег ему выделялось достаточно. Их посылали из Берлина. Цитология - очень широкая область и включает в себя многое. Например, проблему старения. Здесь есть отчет на эту тему. Возможно, кто-то из нацистов думал, что удастся продлить жизнь Гитлера до тысячелетия Рейха. Может, ваш дядя сам так считал, а может, обманывал их и продолжал заниматься работой, которая его интересовала. В любом случае они посылали ему деньги и оборудование. И все, что требовалось для продолжения экспериментов.
- Что значит "все"? Пленных?
- Морских свинок и белых крыс. Кошек и собак. И евреев. Или евреек.
Бриджет замолчала, уставившись на Грету. Через несколько минут он продолжил, выражаясь очень точно и без эмоций, потому что никак иначе передать прочитанное было невозможно.
- В лагере был медицинский пункт. Поступающих женщин осматривали на предмет беременности. Если они оказывались в положении, их посылали к нему. Срок требовался не очень большой. Похоже, существовал... критический момент.
- А что он делал? - быстро спросила она. - Расскажите, если это не очень... ужасно.
- Здесь много бумаг, - ответил Стефан. - Часть их них мне не понятна. Он открыл препарат, который назвал стеараном. Вы помните о талидомиде? Для него тоже есть критический момент. После определенного срока беременности он не влияет на плод. Но если его принимать на ранней стадии, то некоторые конечности не вырастают, и ребенок может родиться без пальцев, без рук или ног. Местный эффект, так сказать. А этот препарат дает общий эффект. Рост контролируется гипофизом или его частью - передней долей. Именно на нее влияет этот химикат. Двухмесячный плод - это рыба или рептилия, а четырехмесячный - уже миниатюрный человек. Больше половины срока нахождения в матке он почти не изменяется, а только растет. А эти не росли. При рождении их размер был всего несколько дюймов и вес составлял не более пятисот грамм.