– Слушайте меня внимательно, Саидов. Видите тропу? Левее от нас… Она ведет вниз, к кишлаку.
   Ермаков протянул таджику оптику и подождал, пока тот закончит разглядывать местность.
   – Вы сейчас спуститесь по тропе и обследуете кишлак. Только без шума, да, Саидов? И сразу назад. Я буду следить за вами, если что, подстрахую. Все, пошел…
   Ермаков поймал себя на мысли, что сегодня он расходует в несколько раз больше слов, чем обычно. Ему не хотелось заражать своими подозрениями солдат, но сейчас был особый случай. Ермаков ощущал себя канатоходцем, работающим на огромной высоте без всякой страховки, и любое неверное движение могло привести к беде. Он только что нарушил приказ Фомина. Ему и раньше приходилось вносить коррективы в приказы начальства, не часто, но приходилось. Но сейчас особый случай, и у Ермакова не было уверенности, что он поступает правильно.
 
   Саидов, казалось, оставался в кишлаке бесконечно долго. Ермаков следил за ним сквозь оптику снайперского прицела и был готов вогнать пулю в каждого, кто попытается выйти из дувала. Два или три раза он едва не нажал на курок, приняв мерцание теней за подбирающихся к Саидову духов. К тому времени, когда Саидов вернулся, Ермаков был мокрым от пота и его руки дрожали от перенесенного напряжения. Одновременно с Саидовым вернулся и старшина. Ермаков жестом показал ему на место возле себя.
   – Сначала вы, Саидов.
   – В кишлаке люди. Думаю, мирные люди. Все спят. Я в один дувал заходил, там старик и две женщины, молодая и старая. Старуха проснулась… Нет, меня не заметила. Я тихо-тихо ушел. Потом ходил ко второму дувалу, слышал плач ребенка. Заходить не стал, дувал совсем маленький, много людей не спрячешь. Проверил остальные, там никого нет. Оружия не видел. Охраны нет. Я думаю, командир, мирный кишлак. Чужих людей там нет.
   – Вы уверены, Саидов?
   – Обижаете, командир. Мирный кишлак, точно.
   – Спасибо, Саидов. Возвращайтесь на место.
   Ермаков повернулся к старшине.
   – Что скажешь?
   – Похоже на то, что Саидов прав и кишлак, действительно, мирный. Но эта гора… – Витвицкий ткнул пальцем за спину, – эта гора мне не нравится.
   – А в чем дело? – насторожился Ермаков.
   – Прямо над нами карниз, видите?
   – Да, я заметил.
   – С этого карниза наверх ведут две тропы. Я задал себе вопрос, на кой черт эти тропы, если выше начинается отвесная круча? По одной из них я прошел и знаете куда вышел?
   – Пещеры? – догадался Ермаков.
   – Не то слово. Там целый лабиринт. Черт ногу сломит. Я сунул нос в парочку пещер и сразу назад.
   – Выводы? – поторопил его Ермаков.
   – Вывод простой – мне это место не нравится. И вся наша операция не нравится. И офицер, который здесь командует, не нравится…
   – Отставить, – сухо приказал Ермаков. – Давай по делу.
   – По делу? По делу вроде бы и нечего сказать.
   Витвицкий сдвинул на затылок каску и почесал под шлемом.
   – Шорох, шумы, какие-то тени… Такое ощущение, что там кто-то есть.
   – Опять твои ощущения, – вздохнул Ермаков и протянул старшине бинокль.
   – Осыпь видишь? Мы пересекли ее, когда поднимались сюда. Теперь возьми повыше. Ну что?
   – Пещеры… Похоже, там полно этих дырок.
   Витвицкий вернул бинокль и вполголоса выругался.
   – Ловушка, командир. В этих пещерах можно целую армию спрятать. Мы в мешке. Надо выбираться. К черту этот кишлак!
   – Остынь, старшина. Сейчас доложу…
 
   – Ермаков, вы нарушили приказ!
   Ермаков ожидал услышать в голосе Фомина гнев или раздражение, но тот разговаривал спокойно, как-будто по-прежнему находился в штабе батальона, а не на боевом задании.
   – Вы задумывались над последствиями, Ермаков? А что, если вашего солдата засекли? Вы понимаете, что по вашей вине операция находится на грани срыва?
   – Там нет духов, товарищ майор.
   Ермаков изо всех сил старался держать себя в руках, хотя в голове у него давно уже звучал сигнал тревоги.
   – Кишлак мирный. Нам лучше выбираться отсюда. Наверху полно пещер, и если там есть хоть парочка духов, они с рассветом перещелкают нас, как куропаток.
   – Отставить, Ермаков! Я беру командование на себя. Слушайте приказ. Кишлак уничтожить! Выполняйте!
 
   – Он что там, охренел!
   – Тихо, старшина, – почему-то шепотом произнес Ермаков. – Стой тихо и смотри за пещерами.
   На глаза наползла красная пелена гнева, но Ермаков быстро справился с этим. Он давно уже понял, что такие чувства, как ярость и гнев, делают человека слабым.
   – Майор, я повторяю, – медленно, очень медленно, едва не по слогам проговорил в микрофон Ермаков. – Кишлак мирный. Вы понимаете, мирный, и людей Надира там нет. А в мирных людей я не стреляю. Я не убийца, вы понимаете это, майор Фомин?
   – Я понимаю одно, старший лейтенант Ермаков! Если вы не выполните мой приказ, пойдете под трибунал!
   Спокойствие вновь вернулось к Ермакову. Он посмотрел прямо в глаза темной афганской ночи и включил тангенту микрофона:
   – Знаешь что, Фомин! Пошел ты к черту! Я вывожу людей.
   – Ермаков, ты сукин сын и дилетант! Все, начинаем работать!!

Глава пятая

   Ермаков так и не успел понять, к кому относится фоминское «начинаем работать». Зато он успел схватить Витвицкого за рукав и увлечь его за собой, в укрытие. Теперь они находились по другую сторону валуна, спиной к кишлаку и лицом к пещерам.
   Он сделал это вовремя. Откуда-то сверху донеслись звуки резких сухих щелчков, и Ермаков, вскинув «акаэс», выпустил длинную вполмагазина очередь по пещерам, показывая остальным десантникам цель. По ним также стреляли, с обратной стороны камня, за которым они нашли укрытие, доносились какие-то странные чавкающие звуки, мало напоминающие звук, который издает пуля, угодившая в камень.
   – Огонь! Огонь по пещерам!!
   Ермаков выругался и отцепил висевшую на поясном ремне ракетницу. Красная ракета прочертила ночное небо и угодила прямо в зев одной из пещер.
   – Старшина, возьми на себя пещеры над осыпью! Аккуратно, не высовывайся.
   Он перезарядил ракетницу и выпустил еще одну красную ракету, на этот раз прямо в зенит. Затем он сменил магазин и открыл стрельбу трассерами, указывая группе цель. На левом фланге его активно поддержали: по горе длинными очередями стегал пулемет, огрызались два или три «акаэса». Центр почему-то молчал, работал лишь автомат Саидова.
   – Командир, рация…
   Витвицкий передвинул ногой рацию, продолжая стегать свинцовыми бичами по пещерам над осыпью.
   – Где Фомин?! – прохрипел в рацию Ермаков. – Фомин, ты слышишь меня?
   – Командир, это я, – отозвалась рация встревоженным голосом Калайчева. – Что за стрельба? Помощь вам нужна?
   – Фомин где? – повторил вопрос Ермаков.
   – Нет Фомина. Только что ушел к вам и минуты не прошло. Сказал, пошел разбираться…
   – Я же просил, Калайчев… Я же просил глаз с него не спускать, – простонал Ермаков.
   – Виноват, командир. Догнать его?
   Ермаков заметил вспышку на горе и всадил туда длинную очередь. Какой-то темный бесформенный предмет кулем свалился на карниз.
   – Есть!!
   – Не понял, командир?
   – Это я не тебе. Слушай сюда, Калайчев… Не вздумай преследовать Фомина.
   До него только сейчас дошло, что он едва не допустил непоправимую ошибку. Если бы Калайчев попытался преследовать Фомина, он был бы уже мертв.
   – Понял, Калайчев?
   – Понял. Иду на помощь.
   – Отставить! Тут снайперы засели по пещерам. Они контролируют все подходы. Сколько их, не знаю, но похоже, до черта.
   Он уловил заминку в бою и сразу же понял, с чем это связано. Замолчал пулемет. Теперь на левом фланге работал короткими лишь один «акаэс». Сквозь автоматные очереди ухо Ермакова четко различало частые щелчки выстрелов со стороны пещер. Он попытался определить по звуку тип оружия. Похоже, стреляют из М-16, оборудованных пэбээсами и ночной оптикой.
   – Прижали нас, Калайчев. Есть «двадцать первые». Слушай приказ. Выводи людей из ущелья. Дальше двигай по плато в сторону, противоположную той, откуда мы пришли. Слышишь, Калайчев? Выводи людей из зоны боя!
   – Командир, я так не могу! Я вызову по рации вертолеты с подкреплением и помогу вам. Мы уже возле осыпи.
   – Отставить, – рявкнул Ермаков. – Ты что, не понимаешь, Калайчев?! Это ловушка! Здесь все пристреляно снайперами. Вас перебьют в одну секунду, стоит лишь вам высунуть нос из-за осыпи! Назад!! Понял, Калайчев?! Не слышу?!
   – Есть, вывожу людей.
   – Ладно, Калайчев, не обижайся. Сохрани людей, я тебя очень прошу! Ну все, некогда разговоры разговаривать. Прощай…
   Время от времени о камень ударялись какие-то предметы, издававшие при ударе о поверхность валуна странные чавкающие звуки.
   – Они что там, вишневыми косточками в нас стреляют? – зло спросил Витвицкий.
   Ермаков отбросил ставшую ненужной рацию и повернулся к старшине.
   – Старшина, мы с тобой вдвоем остались. Слушай внимательно… Давай кубарем вниз к кишлаку, я тебя прикрою. Потом к тем камням…
   Ермаков рукой показал направление.
   – Если повезет, выберешься.
   Он неожиданно схватил Витвицкого за грудки и притянул его к себе.
   – Ты обязан выбраться! Это приказ!!
   Витвицкий хотел возразить, но, наткнувшись на взгляд Ермакова, осекся.
   – Так точно, выберусь.
   Ермаков разжал пальцы. Витвицкий отшатнулся и молча сел на корточки, обхватив колени руками.
   – Что, страшно стало? – глухо спросил Ермаков. – Ничего, тем, кто наверху, скоро еще не так страшно будет. Я сейчас отпевание устрою. Панихиду по невинно убиенным… А теперь слушай приказ. Это последний приказ и ты его на всю жизнь запомни.
   – Запомню, – едва слышно сказал старшина.
   – Я не знаю, кто эти люди в пещерах и какое ко всему этому имеет отношение Фомин, но им нужен я. Я один, понял? А наши парни… Их кровь теперь на мне. А ты уходи, старшина. Догонишь Калайчева, поговори с ним. Кто бы ни спрашивал, про Фомина ни слова. Версия будет такая – попали в засаду, командир роты приказал вывести людей, а сам остался прикрывать. Понял?
   – Так точно.
   – Дальше. Будет дознание, про Фомина ни слова. Держите язык за зубами. Повтори.
   – Про Фомина ни слова.
   – И не вздумайте наводить о нем справки, а тем более искать встречи с ним. Сейчас он намного сильнее любого из вас, раздавит. Выждите время, пусть даже десять лет. И если мне не удастся добраться до него сейчас…
   – Я понял, командир, – глухо сказал Витвицкий. – Мы его из-под земли достанем.
   – Добро. А сейчас забудь о Фомине. Нет на свете майора Фомина и ты никогда о нем не слышал.
   – Я забыл о Фомине, – медленно повторил старшина. – И никогда о нем не слышал.
   Ермаков заглянул ему в лицо и Витвицкому показалось, что огромный огненный глаз просветил его насквозь, все взвесил, сосчитал и разделил.
   – Прощай, старшина! Все, пошел, пошел…
   Ермаков поднялся над валуном и выстрелил из ракетницы в сторону пещер. Затем он перехватил поудобнее автомат, прижал его к щеке и короткими прицельными очередями принялся хлестать по черным провалам пещер.
   Старшина рывком преодолел расстояние, отделявшее его от тропы, и стремглав бросился вниз, едва касаясь ногами земли и рискуя в каждый момент расшибить голову о камни. Вокруг него зацокали пули, резко рвануло на боку камуфляж, но он уже успел укрыться за стеной одного из дувалов. Сверху он услышал хриплый голос Ермакова:
   – Уходи из кишлака, старшина! Немедленно уходи!!
   В одном из дувалов громко завывали женщины, сбоку доносился пронзительный детский плач. Он рванулся в ту сторону, но ночное небо уже прочертили дымные следы, и Витвицкий изменил направление, распластав в полете свое огромное тело.
   Дохнуло горячим, взрывная волна упруго толкнула в спину, проволокла по воздуху добрый десяток метров и швырнула на камни. Он успел услышать, как ломаются кости и потерял сознание.
 
   – Вот так, да?! – свирепо прорычал Ермаков. – Так вы не только вишневыми косточками умеете швыряться?! Ну, ну…
   За спиной чадно коптили дувалы кишлака, разбитые прямыми попаданиями из гранатометов.
   Ермаков выщелкнул опустевший магазин и пошарил по карманчикам лифчика. Он зло выругался и прислонил автомат к камню. Его верный боевой друг свое отслужил. Ствол автомата перегрелся и пули потеряли убойную силу.
   – Саидов?! – тихо позвал Ермаков.
   Он опустился на землю и скользнул ужом между камней. Его гибкое тренированное тело действовало безошибочно, перетекая из одной впадины в другую, как жидкая ртуть. И вновь до его слуха донеслись эти странные звуки, как будто сверху на него пикировали рассерженные шмели.
   Саидов лежал на животе, широко разбросав в стороны руки. Автомат был рядом, на изгибе его левого локтя. Он потянул Саидова за ногу, пытаясь втащить его в укрытие.
 
   Витвицкий очнулся от собственного протяжного стона. В глазах мелькали цветные пятна, в голове стреляло и взрывалось. Он сделал над собой усилие и попытался встать, но едва не потерял сознание от дикой боли в левой руке. По спине стекало что-то теплое, болело ушибленное колено.
   – Нет, ты не сдохнешь здесь, – простонал старшина. – Ты обещал… Ради всех, кто погиб. Ради Ермакова…
   Он сцепил зубы и пополз между камней. Каждое движение доставляло ему острую боль, но ненависть к Фомину была сильнее боли. Да, он забудет о Фомине, но сейчас эта ненависть должна помочь ему выбраться к своим. И если кто-либо посмеет встать на его пути, он разорвет его на части.
 
   Ермакову наконец удалось втащить Саидова в укрытие. Он стащил с таджика камуфляж и приложил пальцы к сонной артерии. Саидов был мертв. Одна пуля снесла подбородок, вторая вошла в левый глаз. Стреляли снайперы, профессионалы высокого класса, но Ермаков уже давно об этом и сам догадался. Он пошарил в «лифчике» Саидова и обнаружил там два снаряженных магазина. Заменил магазин в автомате Саидова, начатый сунул в патронташ. Отцепил гранаты и рассовал их по карманам. Он уже не воспринимал эту войну как чужую.
   Пора начинать панихиду.
 
   Витвицкий заметил метнувшуюся к нему тень и выбросил вперед руки, пытаясь добраться до горла врага. Но его руки сомкнулись в пустоте, а над ухом раздался возбужденный шепот:
   – Ты что, Саня, охренел?! Это же я, Калайчев! Ты меня слышишь?
   – Слышу, – старшина с большим трудом проталкивал слова сквозь спекшиеся губы. – Там Ермаков.
   – Знаю. Сейчас я ему подсоблю.
   – Подожди, – простонал Витвицкий. – Где люди? Почему ты здесь?
   – Группу повел Богданов, с ними будет порядок. А я вернулся. Я не мог не вернуться, понимаешь? Я себе такого никогда не прощу!
   – Ладно. Что там у Ермакова? Он еще держится?
   – Молчит Ермаков. И снайперы молчат. Похоже, все кончено.
   – Черта с два они его возьмут, – начал Витвицкий, но Калайчев опередил его.
   – Что ж ты молчишь? Кровищи целая лужа натекла. Сейчас перевяжу.
   Он перевернул старшину на спину и тот приглушенно застонал.
   – Хреново, Саня, – прошептал Калайчев. – Но не смертельно. Рука сломана, это факт… Осколочек в спине, прямо под лопаткой засел, сука… И для полного счастья дырка в боку, хорошо, хоть навылет… Какую шкуру испортили, гады! А ты, Саня, не дрейфь, прорвемся!
   Он извлек шприц и ампулу с промедолом, но старшина цепко схватил его за руку.
   – Подожди колоть. Значит так, Калайчев. Командир приказал нам выбираться отсюда. Понял?
   – Что тут непонятного, – кивнул Калайчев и попытался освободить руку, но старшина держал ее мертвой хваткой.
   – Это не все. Фомина нужно забыть! Это приказ Ермакова. Мы попали в засаду, и Ермаков приказал нам выводить остатки группы из боя, сам остался прикрывать. Не забудь. Калайчев, ты не знаешь майора Фомина. А потом мы его найдем. Ты и я. А сейчас забыть.
   – Не трать силы. Я понял, не сомневайся. Давай скорее перевяжу. Ты и так уже потерял много крови.
 
   Ермаков остался возле Саидова, пытаясь продумать план действий. Он кожей чувствовал, что снайперы сквозь ночную оптику контролируют каждое его движение. Пока он в безопасности в этом укрытии, но стоит высунуть нос из-за камней… Внутренне он уже был готов к смерти, но предстояло сделать еще кое-какие дела и тогда можно уходить. Он не хотел жить после всего, что случилось. Он даже сейчас чувствовал на себе укоризненные взгляды своих солдат. Они верили в него, верили как в Бога, а он не смог уберечь их от смерти. Теперь их кровь на нем.
   Нет, ему еще рано думать о смерти. Он еще не отслужил панихиду. Ермаков хотел добраться до убийц, заглянуть им в глаза, понять, что это за люди и ради чего они убили столько людей. А для этого ему нужно прорваться на карниз и еще выше, к пещерам. Он оторвал тело от камня и выиграл у смерти еще десяток метров. Теперь тропа, ведущая на карниз, находилась прямо перед ним.
 
   Калайчев повернулся в сторону горы, откуда до его слуха донеслись сухие щелчки выстрелов. Похоже, снайперы садят по Ермакову. Он с хрустом разорвал концы бинта и затянул тугой узел на груди старшины.
   – Погоди, Санек! Надо командиру подсобить.
   Он затащил Витвицкого за выступ скалы, вернулся к тому месту, где оставил ручной пулемет, и занял позицию за камнем. До рассвета уже оставалось немного и окружающие предметы постепенно обретали свои очертания. Калайчев определил точки, где засели снайперы, и плотно прижался щекой к прикладу.
   – А вот это, суки, вам понравится?!
   Длинная очередь стеганула вдоль пещер, ненадолго заглядывая в каждую из них, заставляя снайперов откатываться в глубь каменных нор.
 
   Ермаков сложил руки рупором и прохрипел сорванным голосом:
   – Уходите!!
   Но пулемет продолжал долбить по горе, и Ермаков понял, что нельзя упускать столь удобный случай. Резким движением он выскочил из укрытия и метнулся по тропе, на карниз. Два или три раза совсем рядом зловеще прогудели шмели, но Ермакову удалось увернуться от их смертоносных жал. Его зрение и слух обострились и в какой-то момент ему даже показалось, что он видит, как при замедленной съемке, эти странные, не похожие на обычные пули, предметы.
   Ермаков выбрался на карниз и, тяжело дыша, прижался к отвесной стене. Сейчас снайперам не так просто будет до него добраться. Но в его нынешнем положении есть и свои минусы. При желании они могут забросать его гранатами.
   Ермаков увидел распростертое тело и наклонился к нему. На голове черный шерстяной шлем, пестрая длиннополая одежда в пятнах крови. Под халатом черный комбинезон. Он стащил с головы убитого шлем и негромко выругался.
   Это был не моджахед. Белый. Европеец.
   Ну что, Ермаков? Ты все еще веришь, что Фомин здесь ни при чем? Что Фомина подвели информаторы, вследствие чего мы нарвались на засаду, а сам Фомин трусливо сбежал? Ты продолжаешь верить в белых наемников и американских инструкторов?
   Прижимаясь спиной к склону горы, он продвинулся еще несколько метров по направлению к тропе, ведущей к пещерам. Там он наткнулся на второй труп.
   И этот был не афганец. Белый.
   Он сбросил с себя лишнюю одежду, стащил каску и бронежилет, нацепил патронташ поверх тельняшки. Он сдернул с «лифчика» две «Ф-1» и разогнул усики. В голову ему пришла неожиданная мысль, но он отогнал ее, как назойливую муху.
   Мне наплевать, кто вы. Пусть даже черти из ада. Держите гостинцы!
 
   – Ну ты и заводной, командир! – восхищенно произнес Калайчев, когда в пещерах загрохотали взрывы. Он перенес огонь чуть правее, где мелькали темные фигурки. После нескольких коротких очередей звонко клацнул затвор и пулемет замолчал.
   – Какого черта! – выругался Калайчев. – На самом интересном месте! Надо было с собой цинк с патронами захватить.
   Он с тревогой посмотрел на гору, где громыхнули еще два взрыва, и в сердцах отбросил бесполезный пулемет в сторону.
 
   Ермаков на одном дыхании преодолел два десятка выбитых в скале ступеней и ввалился в пещеру, предварительно закатив туда парочку РГД. Он с удовлетворением воспринял стоны, донесшиеся из глубины, и добавил для верности несколько очередей. Чьи-то руки обхватили его сзади за плечи, но Ермаков для начала ударом тяжелого кованого ботинка размозжил коленную чашечку противника, затем вывернулся и нанес молниеносный удар снизу вверх в незащищенное горло. Удар был настолько резким и сильным, что голова нападавшего практически отделилась от тела.
   Он отшвырнул в сторону обмякшее тело и устремился в боковой проход.
   – Фомин! – хрипло позвал Ермаков. – Я здесь! Ну что же ты, трус! Я тебя все равно достану!!
   Он бросил в галерею последнюю гранату и подождал за выступом, пока просвистят осколки. Галерея привела его в другую пещеру, более просторную. Он нажал на курок, чтобы подсветить, но очередь получилась короткой, магазин опустел.
   – Страшно, Фомин?! Я так и думал, что ты трус!
   Ермаков выщелкнул опустевший магазин и едва успел отклониться от направленной ему прямо в лицо автоматной очереди. Сухо кашлянул пистолет, и очередь оборвалась.
   – Я здесь, Ермаков, – донесся знакомый голос из противоположного угла пещеры.
   Вспыхнул фонарь и на какое-то время ослепил Ермакова.
   – Я здесь. Вы меня искали?
   Все решали доли секунды, Ермаков разжал пальцы и выпустил ставший бесполезным автомат. Продолжая движение, его рука направилась к кобуре, но затем изменила направление. Он успел наполовину извлечь из ножен тяжелый десантный нож, когда негромко щелкнул выстрел из пистолета и острое невидимое жало впилось ему в грудь.
   Он падал долго, целую вечность.
 
   Калайчев снял каску, стащил шлем и, не мигая, смотрел в сторону горы. Гора молчала, но в его ушах продолжали греметь выстрелы и взрывы гранат. Он развернулся и совершенно открыто, не прячась, направился к выступу скалы, за которым оставил раненого старшину.
   – Ну что там?
   Калайчев нагнулся, пощупал пульс и потянулся за новой ампулой промедола.
   – Хватит, – простонал Витвицкий. – Ты и так вкатил лошадиную дозу. Что там, на горе?
   – Все, – глухо ответил Калайчев.
   Старшина что-то неразборчиво простонал, но его силы иссякли, и наркотический сон наконец избавил его от боли и страданий.
   Калайчев взвалил на плечи тяжелое тело старшины и, пошатываясь, направился в сторону плато. Они были беззащитны, и любой стрелок легко мог уложить их одной пулей. Но Калайчев не думал об этом. Он боялся только одного – нарушить последний приказ командира.
   Вертолеты прибыли в восемь утра, один из них был с красным крестом на фюзеляже. Они сняли с плато десантников и направились в Джелалабад.
 
   Чуть позже возле кишлака появились два «Ми-8». Они несколько раз облетели вокруг горы и зависли над террасой. Как только два десятка людей, одетых в камуфляж без знаков различия, покинули борт, вертолеты развернулись в сторону Кабула.
   Примерно в полдень над кишлаком появились хищные силуэты двадцатьчетверок. Они сделали широкий круг и принялись по очереди пикировать на гору и прилепившийся к ней кишлак. Из подбрюший вырывались дымные трассы ракет, затем они сбросили бомбовую нагрузку и расстреляли весь боекомплект.
   Теперь никто не сможет с уверенностью сказать, что здесь произошло в ночь с 15 на 16 февраля 1985 года.
 
   Командир Отдельного Кабульского батальона ВДВ майор Васильев был убит в этот же день прицельным выстрелом снайпера в голову. Это случилось на одном из отрезков шоссе Кабул – Джелалабад, считавшемся до того времени спокойным и безопасным. Майор медленно сполз из верхнего люка вниз, и солдаты долго не тревожили его, думая, что их командир решил подремать.

Часть вторая

Глава первая

   То, что случилось, – случилось в феврале 1985 года.
   Февраль и март 85-го. Что мы знаем о них? Скупые строки официальной хроники, путанные высказывания очевидцев, немногочисленные и какие-то торопливые эпизоды в мемуарах первых лиц. Странное умолчание… Или заговор молчания?
   1985-й. Год поворотный. Именно здесь хранятся ответы на некоторые неразгаданные до сих пор тайны. Именно отсюда берет начало грандиозная ложь, невиданная по своим масштабам мистификация, жертвой которой стали миллионы людей.
   С тех пор минуло десять лет. Время подводить итоги и задавать вопросы. Прежде всего самому себе, зная что не ты первый задаешь эти вопросы и вряд ли будешь последним. Слишком много вокруг всего этого лжи и раскопать правду будет не так-то просто.
   Что с нами происходит? Когда это началось? И чем все закончится? Вот уже десять лет мы послушно следуем за новыми пастырями. У них благообразная внешность и лексика пророков. Они обещали по капле выдавить из нас рабов, но выдавили остатки человеческого. Они присягнули вывести нас в страну обетованную, но мы потеряли собственную страну. Мы так слепо верили, мы были так глупы и наивны, нам так хотелось лучшей жизни, настоящей свободы и настоящего равенства, что мы легко дали себя одурачить, разрушив собственными руками все, чем гордились наши предки.
   С нами происходит какая-то странная метаморфоза. Мы перестаем быть людьми. Мы превращаемся в хищника с человеческим лицом. Но человек и без этого уже достаточно страшен и непредсказуем.
   У нас отняты все права, кроме одного, – всеми доступными способами, включая самые низкие и подлые, бороться за выживание. И мы боремся. Из нашей груди вырываются хриплые стоны, мы пускаем в дело любые средства, включая собственные зубы и ногти, лишь бы выжить, лишь бы уцелеть в смертоносных безжалостных джунглях новой жизни.