Страница:
Там, за кордоном, нас по-прежнему боятся и не понимают. Нас боялись и раньше, когда мы были сильны и хорошо вооружены, но это был страх перед грубой силой. Сейчас, когда мы слабы и почти безоружны, нас боятся еще больше. И те, которые испытывают страх перед нами, правы. Это страх перед неизвестностью. У нас почти не осталось ограничителей и тормозов, и мы готовы на все. Ради того, чтобы выжить.
Нет, нас нельзя назвать даже падшими ангелами. Мы еще падаем и никто не знает, как долго будет длиться падение.
Февраль и март 1985 года. Что мы знаем о них? Эти два месяца – белое пятно на исторической карте России. Терра инкогнита. Целина. Что за тайны хранит в себе это время? И будут ли они когда-нибудь преданы огласке? Нет, автор не рискует брать на себя такое бремя – быть первопроходцем. Еще живы многие очевидцы и участники тех событий. У них еще есть шанс. Сказать правду, покаяться или промолчать – это дело их совести.
Подождем. Мы научились ждать за эти годы. А чтобы не скучать все это время, расскажем свою историю.
Эта история – плод воображения автора. Любые совпадения с истинными событиями февраля – марта 1985 года являются случайными. Имена и фамилии некоторых реально существующих людей, без упоминания которых нам не обойтись, изменены. Пусть им ничто не помешает. У них еще есть время сказать правду.
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Нет, нас нельзя назвать даже падшими ангелами. Мы еще падаем и никто не знает, как долго будет длиться падение.
Февраль и март 1985 года. Что мы знаем о них? Эти два месяца – белое пятно на исторической карте России. Терра инкогнита. Целина. Что за тайны хранит в себе это время? И будут ли они когда-нибудь преданы огласке? Нет, автор не рискует брать на себя такое бремя – быть первопроходцем. Еще живы многие очевидцы и участники тех событий. У них еще есть шанс. Сказать правду, покаяться или промолчать – это дело их совести.
Подождем. Мы научились ждать за эти годы. А чтобы не скучать все это время, расскажем свою историю.
Эта история – плод воображения автора. Любые совпадения с истинными событиями февраля – марта 1985 года являются случайными. Имена и фамилии некоторых реально существующих людей, без упоминания которых нам не обойтись, изменены. Пусть им ничто не помешает. У них еще есть время сказать правду.
Глава вторая
В блоке «А» центрального корпуса «Кремлевки» в эти дни было тихо и малолюдно. Объясняется это просто, из шести палат блока в настоящий момент занята только одна – под номером первым. Несмотря на дневное время, внутри палаты царит полумрак, все шторы задернуты, слева от кровати единственного пациента горит ночник. В темноте светятся рубином и изумрудом шкалы и экраны многочисленных приборов, изредка раздается попискивание самописца. Кроме самого больного, в палате несут круглосуточное дежурство врач и опытная медсестра. Время от времени к больному заглядывают лечащий врач профессор Галазов или академик Чанов – начальник Четвертого управления Минздрава СССР. Они перекидываются парой-тройкой фраз с дежурным врачом, скользят рассеянным взглядом по показаниям приборов и торопливо уходят, словно боятся, что ЭТО случится именно в их присутствии. Затем расходятся по своим кабинетам, чтобы строчить бюллетени о состоянии здоровья своего пациента. Бюллетени поступали в один из кабинетов Секретариата ЦК КПСС. Отсюда по особому списку они направлялись членам Политбюро. Но не всем. Список был коротким. Доступ к секретной информации имели пятеро: двое секретарей ЦК, министр обороны, председатель КГБ и министр иностранных дел.
Читатель уже успел догадаться, что пациент палаты № 1 не был простым человеком. Его титул звучал длинно и маловразумительно, поэтому ограничимся двумя словами – Генеральный секретарь. Этому человеку было семьдесят два года, когда судьба вытянула для него счастливый жребий. Но та же судьба сыграла с ним злую шутку – к тому времени, когда он стал правителем самого большого государства в мире, одной из двух сверхдержав, его организм уже был разрушен неизлечимой болезнью. Похоже, в силу своих болезней он так и не успел осознать собственное величие. Передвигался он с большим трудом, плохо понимал происходящее вокруг, каждая прочитанная по бумажке речь давалась ему с трудом. Болезнь Генсека не составляла секрета для его соратников. Наоборот, именно это обстоятельство и сыграло главную роль в том, что этого немощного человека, по меткому выражению одного из всемогущей пятерки – «эту серую канцелярскую мышь», поставили на столь ответственный пост.
На этом посту он устраивал всех, ибо был неопасен. По сути, он был Никто. Страной и половиной мира от его имени правили другие. И накапливали силы для решающего сражения за престол.
Человек по имени Никто умирал.
Во втором часу дня в центральном корпусе «Кремлевки» поднялся переполох. В вестибюле появилась группа людей в штатском, обслуживающий персонал и немногочисленных посетителей вежливо попросили пройти в боковые крылья здания. Часть дверей была заперта, остальные взяты под охрану.
К парадному входу подкатила кавалькада черных правительственных автомобилей, захлопали дверцы машин, и группа представительного вида мужчин поднялась в вестибюль. В фойе, отделанном мрамором и карельской березой, их встречали академик Чанов и профессор Галазов. Они обменялись рукопожатиями с двумя мужчинами из этой группы, не обращая внимания на остальных: со вторым лицом государства секретарем ЦК Лычевым и Председателем КГБ Черновым. Внешне эти двое поразительно напоминали братьев близнецов: примерно одного возраста – под шестьдесят и роста – не выше среднего. Оба внушительной комплекции, седина на висках, пальто одинакового темно-серого цвета, возможно даже скроенные у одного портного. На голове у Лычева меховая шапка, Чернов одет в генеральскую папаху из серебристо-черной мерлуши. Разные у них были только глаза – у первого взгляд покровительственно-барственный и даже пренебрежительный, у второго глаза пустые, как у замороженной рыбы, лишь изредка в их глубине вспыхивали недобрые огоньки.
– Как он там? – начальственным басом спросил Лычев. – Скоро загнется?
Чанова передернуло, но он сохранил вежливую полуулыбку на широкоскулом лице и кивнул в сторону лифта, намекая тем самым, что разговор не для чужих ушей. Оставив свиту в вестибюле, они вчетвером поднялись на третий этаж, где размещались палаты блока «А».
– Плохо, – виноватым голосом произнес академик, когда они подошли к дверям палаты.
– Я и без тебя знаю, что плохо, – недовольным тоном бросил Лычев. Они вошли в просторное помещение с двумя столами, уставленными телефонами правительственной связи. Обычно на весь период болезни Генсека эти столы занимают его помощники, но сегодня помещение пустовало. Больной две недели назад потерял речь и держать здесь людей не было никакого смысла. Смежные помещения занимала охрана, контролирующая немногочисленный персонал, допущенный для работы в блоке «А».
– Ты мне лучше скажи, когда он загнется? – громко пробасил Лычев. – Когда, наконец, сдохнет наш дорогой и горячо любимый товарищ? – со смешком добавил он, сбрасывая пальто, тут же услужливо подхваченное Галазовым.
Второе лицо имело привычку говорить всем «ты». В прежние времена он умел быть вежливым, обходительным и полезным и, благодаря во многом этим качествам, быстро поднимался по ступеням партийной иерархии. Но сейчас он был на самом верху и прятать свое истинное лицо не было никакой нужды.
– Десять дней, – сухо произнес академик, набрасывая на плечи Лычева белоснежный халат. – От силы пятнадцать. Вы хотите к нему пройти?
– А ты думаешь, я ради твоих красивых глаз сюда приехал? – коротко хохотнул Лычев.
– Василич, – повернулся он к своему спутнику, – подожди меня здесь.
Лычев толкнул дверь в палату и остановился у входа, давая глазам привыкнуть к полумраку.
– Посидите пока в предбаннике, – попросил академик дежурного врача и повернулся к медсестре: – Вас это также касается.
Когда они остались вдвоем, Лычев подошел к кровати и склонился над больным. Какое-то время он молча вглядывался в лицо своего бывшего соратника, затем резко отшатнулся, словно испугался, что тот сможет прочесть его мысли.
– Он в сознании? – почему-то шепотом спросил Лычев.
– Нет, – покачал головой академик. – Он редко приходит в себя. По правде говоря, он уже почти мертв.
– Лучше бы он был настоящим трупом, – пробасил посетитель, заметно осмелев, и принялся с интересом разглядывать многочисленные трубки и датчики, связывавшие тело больного с приборами и системами жизнеобеспечения.
– А если проявить к больному гуманность? – вдруг спросил он.
– Гуманность? Это как?
Чанов сделал вид, что не понял намек Лычева.
– Как, как… – передразнил его Лычев. – Вот так!
И продемонстрировал характерный жест, как бы отключая по одной трубке и шланги.
– И все, – вздохнул он напоследок. – И отпустили бы бедолагу. Сам же говорил, что он уже почти труп.
– Зачем вы так? – В голосе Чанова поневоле прозвучала обида. – Сами же меня потом в порошок сотрете…
– Правильно, сотру, – легко согласился Лычев. – Ладно, считай, что я пошутил. Это останется между нами, так?
– Да, врачебная тайна, – выдавил из себя улыбку академик.
– Ну вот и прекрасно!
Посетитель хлопнул его по плечу и направился к выходу.
– Значит, десять дней?
– Возможно, и пятнадцать, – осторожно заметил Чанов. – Но это максимум.
– Две недели, – коротко бросил своему спутнику Лычев, усаживаясь в правительственный лимузин. – Поедем вместе. Нужно обсудить ситуацию.
– Много, – покачал головой Чернов. – С каждым днем этот выскочка становится все сильнее. Зря мы посадили в кресло серую мышь. Надо было давать бой.
– У нас не было стопроцентной уверенности, – нахмурился Лычев.
– Сейчас ее еще меньше.
– Зато у нас есть план, – многозначительно сказал Лычев. – Все готово?
– Почти, – уклончиво ответил Чернов.
– Что значит «почти»? – вскипел Лычев, но быстро остыл. – Ладно, давай не будем давить друг на друга. Дело сложное, я бы сказал, деликатное, надо обкашлять. Едем к тебе. Водитель, площадь Дзержинского!
Не прошло и часа, как «Кремлевку» навестила еще одна важная персона. Все повторилось с точностью до деталей. Люди в штатском очистили вестибюль, к подъезду подкатила кавалькада машин, из них высадилось полтора десятка представительных мужчин и направилось внутрь здания, где гостей уже встречали академик Чанов и профессор Галазов. На этот раз они выделили из толпы прибывших только одного человека, вежливо поздоровались и направились вместе с ним в блок «А». Этот человек был еще сравнительно молод, чуть старше пятидесяти, среднего роста, подвижен, крепкого телосложения. Так уж случилось, что у Генсека не было официального преемника, зато неофициальных было сразу двое – Лычев и Сергеев. Оба к этому времени успели стать заметными фигурами в партии и государстве, каждый из них представлял в Политбюро не только самого себя, но и интересы двух партийно-государственных элит, цели и задачи которых в последнее время заметно рознились.
– Как он? – спросил Сергеев, вглядываясь в лицо больного. – Как себя чувствует наш дорогой и горячо любимый товарищ?
– Он без сознания, – тихо подсказал академик.
Сергеев сразу потерял интерес к больному и пытливо посмотрел на Чанова.
– Сколько?
– Две недели.
Академик пожевал губами и добавил:
– В худшем случае десять дней.
Сергеев поскреб подбородок и задумчиво произнес:
– Мало. Могу не успеть.
– Что? – переспросил его Чанов. – Извините, не расслышал.
– Вот что, академик. Я очень надеюсь, что наш дорогой товарищ поправится. Я верю в отечественную медицину, верю в чудеса, которые способны творить наши врачи…
Сергеев остановил словесный поток и взял академика за рукав:
– Товарищ Чанов… Виктор Алексеевич, скажите, может, для больного что-нибудь нужно? Импортные препараты, приборы? Вы только скажите, из-под земли достанем. Очень важно, чтобы наш дорогой и любимый товарищ прожил как можно дольше…
Он выпустил рукав и механически добавил:
– На благо нашей партии и советского народа.
– Я все понимаю, – академик постарался вложить в свои слова максимум преданности. – Мы с Галазовым, а также другие врачи делаем все возможное, но… Медицина здесь бессильна.
Сергеев сухо кивнул. Надел пальто, меховую шапку пирожком. Прощаясь с Чановым, он заглянул ему в глаза и жестко сказал:
– Чанов, минимум две недели! Головой отвечаешь.
– Сегодня сводку можно не делать, – с иронией сказал академик, когда они с Галазовым вошли в его кабинет. – Все важные персоны уже отметились.
На столе стоял поднос с кофейником и бисквитами, и Чанов разлил кофе по чашкам. Когда он помешивал ложечкой кофе, его пальцы заметно дрожали.
– Брось переживать, Алексеич, – успокаивающе произнес Галазов. – Лучше скажи, что ты думаешь об этих визитерах?
Они уже давно были знакомы друг с другом и могли говорить вполне откровенно.
– Ты прекрасно знаешь, что я о них думаю, – поморщился Чанов. – Относительно визита… Очевидно, фактор времени играет для каждого из них важную роль. Но какое кощунство… Господи, куда мы катимся?
Он задумчиво помешивал ложечкой остывший кофе. Отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел на Галазова.
– Кстати, дорогой. Ты как лечащий врач… Как ты думаешь, а когда он отдаст концы? Только честно?
– Честно? – переспросил Галазов. – Если честно, то хрен его знает!
Оба врача многозначительно переглянулись и, не выдержав, громко расхохотались.
Читатель уже успел догадаться, что пациент палаты № 1 не был простым человеком. Его титул звучал длинно и маловразумительно, поэтому ограничимся двумя словами – Генеральный секретарь. Этому человеку было семьдесят два года, когда судьба вытянула для него счастливый жребий. Но та же судьба сыграла с ним злую шутку – к тому времени, когда он стал правителем самого большого государства в мире, одной из двух сверхдержав, его организм уже был разрушен неизлечимой болезнью. Похоже, в силу своих болезней он так и не успел осознать собственное величие. Передвигался он с большим трудом, плохо понимал происходящее вокруг, каждая прочитанная по бумажке речь давалась ему с трудом. Болезнь Генсека не составляла секрета для его соратников. Наоборот, именно это обстоятельство и сыграло главную роль в том, что этого немощного человека, по меткому выражению одного из всемогущей пятерки – «эту серую канцелярскую мышь», поставили на столь ответственный пост.
На этом посту он устраивал всех, ибо был неопасен. По сути, он был Никто. Страной и половиной мира от его имени правили другие. И накапливали силы для решающего сражения за престол.
Человек по имени Никто умирал.
Во втором часу дня в центральном корпусе «Кремлевки» поднялся переполох. В вестибюле появилась группа людей в штатском, обслуживающий персонал и немногочисленных посетителей вежливо попросили пройти в боковые крылья здания. Часть дверей была заперта, остальные взяты под охрану.
К парадному входу подкатила кавалькада черных правительственных автомобилей, захлопали дверцы машин, и группа представительного вида мужчин поднялась в вестибюль. В фойе, отделанном мрамором и карельской березой, их встречали академик Чанов и профессор Галазов. Они обменялись рукопожатиями с двумя мужчинами из этой группы, не обращая внимания на остальных: со вторым лицом государства секретарем ЦК Лычевым и Председателем КГБ Черновым. Внешне эти двое поразительно напоминали братьев близнецов: примерно одного возраста – под шестьдесят и роста – не выше среднего. Оба внушительной комплекции, седина на висках, пальто одинакового темно-серого цвета, возможно даже скроенные у одного портного. На голове у Лычева меховая шапка, Чернов одет в генеральскую папаху из серебристо-черной мерлуши. Разные у них были только глаза – у первого взгляд покровительственно-барственный и даже пренебрежительный, у второго глаза пустые, как у замороженной рыбы, лишь изредка в их глубине вспыхивали недобрые огоньки.
– Как он там? – начальственным басом спросил Лычев. – Скоро загнется?
Чанова передернуло, но он сохранил вежливую полуулыбку на широкоскулом лице и кивнул в сторону лифта, намекая тем самым, что разговор не для чужих ушей. Оставив свиту в вестибюле, они вчетвером поднялись на третий этаж, где размещались палаты блока «А».
– Плохо, – виноватым голосом произнес академик, когда они подошли к дверям палаты.
– Я и без тебя знаю, что плохо, – недовольным тоном бросил Лычев. Они вошли в просторное помещение с двумя столами, уставленными телефонами правительственной связи. Обычно на весь период болезни Генсека эти столы занимают его помощники, но сегодня помещение пустовало. Больной две недели назад потерял речь и держать здесь людей не было никакого смысла. Смежные помещения занимала охрана, контролирующая немногочисленный персонал, допущенный для работы в блоке «А».
– Ты мне лучше скажи, когда он загнется? – громко пробасил Лычев. – Когда, наконец, сдохнет наш дорогой и горячо любимый товарищ? – со смешком добавил он, сбрасывая пальто, тут же услужливо подхваченное Галазовым.
Второе лицо имело привычку говорить всем «ты». В прежние времена он умел быть вежливым, обходительным и полезным и, благодаря во многом этим качествам, быстро поднимался по ступеням партийной иерархии. Но сейчас он был на самом верху и прятать свое истинное лицо не было никакой нужды.
– Десять дней, – сухо произнес академик, набрасывая на плечи Лычева белоснежный халат. – От силы пятнадцать. Вы хотите к нему пройти?
– А ты думаешь, я ради твоих красивых глаз сюда приехал? – коротко хохотнул Лычев.
– Василич, – повернулся он к своему спутнику, – подожди меня здесь.
Лычев толкнул дверь в палату и остановился у входа, давая глазам привыкнуть к полумраку.
– Посидите пока в предбаннике, – попросил академик дежурного врача и повернулся к медсестре: – Вас это также касается.
Когда они остались вдвоем, Лычев подошел к кровати и склонился над больным. Какое-то время он молча вглядывался в лицо своего бывшего соратника, затем резко отшатнулся, словно испугался, что тот сможет прочесть его мысли.
– Он в сознании? – почему-то шепотом спросил Лычев.
– Нет, – покачал головой академик. – Он редко приходит в себя. По правде говоря, он уже почти мертв.
– Лучше бы он был настоящим трупом, – пробасил посетитель, заметно осмелев, и принялся с интересом разглядывать многочисленные трубки и датчики, связывавшие тело больного с приборами и системами жизнеобеспечения.
– А если проявить к больному гуманность? – вдруг спросил он.
– Гуманность? Это как?
Чанов сделал вид, что не понял намек Лычева.
– Как, как… – передразнил его Лычев. – Вот так!
И продемонстрировал характерный жест, как бы отключая по одной трубке и шланги.
– И все, – вздохнул он напоследок. – И отпустили бы бедолагу. Сам же говорил, что он уже почти труп.
– Зачем вы так? – В голосе Чанова поневоле прозвучала обида. – Сами же меня потом в порошок сотрете…
– Правильно, сотру, – легко согласился Лычев. – Ладно, считай, что я пошутил. Это останется между нами, так?
– Да, врачебная тайна, – выдавил из себя улыбку академик.
– Ну вот и прекрасно!
Посетитель хлопнул его по плечу и направился к выходу.
– Значит, десять дней?
– Возможно, и пятнадцать, – осторожно заметил Чанов. – Но это максимум.
– Две недели, – коротко бросил своему спутнику Лычев, усаживаясь в правительственный лимузин. – Поедем вместе. Нужно обсудить ситуацию.
– Много, – покачал головой Чернов. – С каждым днем этот выскочка становится все сильнее. Зря мы посадили в кресло серую мышь. Надо было давать бой.
– У нас не было стопроцентной уверенности, – нахмурился Лычев.
– Сейчас ее еще меньше.
– Зато у нас есть план, – многозначительно сказал Лычев. – Все готово?
– Почти, – уклончиво ответил Чернов.
– Что значит «почти»? – вскипел Лычев, но быстро остыл. – Ладно, давай не будем давить друг на друга. Дело сложное, я бы сказал, деликатное, надо обкашлять. Едем к тебе. Водитель, площадь Дзержинского!
Не прошло и часа, как «Кремлевку» навестила еще одна важная персона. Все повторилось с точностью до деталей. Люди в штатском очистили вестибюль, к подъезду подкатила кавалькада машин, из них высадилось полтора десятка представительных мужчин и направилось внутрь здания, где гостей уже встречали академик Чанов и профессор Галазов. На этот раз они выделили из толпы прибывших только одного человека, вежливо поздоровались и направились вместе с ним в блок «А». Этот человек был еще сравнительно молод, чуть старше пятидесяти, среднего роста, подвижен, крепкого телосложения. Так уж случилось, что у Генсека не было официального преемника, зато неофициальных было сразу двое – Лычев и Сергеев. Оба к этому времени успели стать заметными фигурами в партии и государстве, каждый из них представлял в Политбюро не только самого себя, но и интересы двух партийно-государственных элит, цели и задачи которых в последнее время заметно рознились.
– Как он? – спросил Сергеев, вглядываясь в лицо больного. – Как себя чувствует наш дорогой и горячо любимый товарищ?
– Он без сознания, – тихо подсказал академик.
Сергеев сразу потерял интерес к больному и пытливо посмотрел на Чанова.
– Сколько?
– Две недели.
Академик пожевал губами и добавил:
– В худшем случае десять дней.
Сергеев поскреб подбородок и задумчиво произнес:
– Мало. Могу не успеть.
– Что? – переспросил его Чанов. – Извините, не расслышал.
– Вот что, академик. Я очень надеюсь, что наш дорогой товарищ поправится. Я верю в отечественную медицину, верю в чудеса, которые способны творить наши врачи…
Сергеев остановил словесный поток и взял академика за рукав:
– Товарищ Чанов… Виктор Алексеевич, скажите, может, для больного что-нибудь нужно? Импортные препараты, приборы? Вы только скажите, из-под земли достанем. Очень важно, чтобы наш дорогой и любимый товарищ прожил как можно дольше…
Он выпустил рукав и механически добавил:
– На благо нашей партии и советского народа.
– Я все понимаю, – академик постарался вложить в свои слова максимум преданности. – Мы с Галазовым, а также другие врачи делаем все возможное, но… Медицина здесь бессильна.
Сергеев сухо кивнул. Надел пальто, меховую шапку пирожком. Прощаясь с Чановым, он заглянул ему в глаза и жестко сказал:
– Чанов, минимум две недели! Головой отвечаешь.
– Сегодня сводку можно не делать, – с иронией сказал академик, когда они с Галазовым вошли в его кабинет. – Все важные персоны уже отметились.
На столе стоял поднос с кофейником и бисквитами, и Чанов разлил кофе по чашкам. Когда он помешивал ложечкой кофе, его пальцы заметно дрожали.
– Брось переживать, Алексеич, – успокаивающе произнес Галазов. – Лучше скажи, что ты думаешь об этих визитерах?
Они уже давно были знакомы друг с другом и могли говорить вполне откровенно.
– Ты прекрасно знаешь, что я о них думаю, – поморщился Чанов. – Относительно визита… Очевидно, фактор времени играет для каждого из них важную роль. Но какое кощунство… Господи, куда мы катимся?
Он задумчиво помешивал ложечкой остывший кофе. Отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел на Галазова.
– Кстати, дорогой. Ты как лечащий врач… Как ты думаешь, а когда он отдаст концы? Только честно?
– Честно? – переспросил Галазов. – Если честно, то хрен его знает!
Оба врача многозначительно переглянулись и, не выдержав, громко расхохотались.
Глава третья
Разговор в кабинете Председателя КГБ подходил к концу. Глаза Лычева рассеянно скользили по дубовым панелям кабинета, портретам вождей, зеленому сукну длинного стола. Лычев молчал, пытаясь вспомнить что-то важное, какую-то деталь, упущенную им в разговоре. Он вздохнул и уже в который раз сказал:
– Значит так, Василич… Разрабатываем пока оба варианта. Сугубо секретно и очень тщательно. Проследи, чтобы все было чисто. Сам понимаешь, решается не только наша с тобой судьба.
– Я понимаю, – сухо заметил хозяин кабинета. – План отличается простотой и высокой эффективностью. Главное – суметь правильно воспользоваться результатами.
– Можешь не сомневаться, – в глазах Лычева вспыхнули злые огоньки. – Я сумею ими воспользоваться.
Чернов нахмурился, и Лычев торопливо поправился:
– Я хотел сказать, мы воспользуемся.
– Есть желание узнать подробности?
В голосе председателя КГБ отчетливо прозвучала ирония.
– Нет.
Лычев поерзал в кресле и повторил еще раз, на этот раз более спокойным тоном:
– Нет, дорогой. Я не хочу знать никаких подробностей. Вы профессионалы, вам и карты в руки. Я должен быть уверен в одном – что в нужный момент палец нажмет на курок. С твоей стороны все готово?
– Я сказал, почти готово. Я должен знать, кто будет мишенью.
Чернов сказал эти слова бесстрастным тоном, а его пустые выцветшие глаза смотрели куда-то поверх головы собеседника.
– Ладно, Василич, – вздохнул Лычев. – Давай отбросим дипломатию и поговорим без обиняков. Санкции на проведение акции не будет, даже на первый ее вариант. Политбюро на такое не пойдет. Нас выставят вон и до конца дней упрячут на «заслуженный отдых». А если прознают про существование еще одного плана…
Он покачал головой и добавил:
– Это будет полный… Друзья-коллеги нас не поймут.
– Кто будет мишенью? – повторил свой вопрос Чернов.
– А ты не догадываешься? – взорвался Лычев. – Не строй из себя дурочку! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь! Говори, что ты хочешь?
– Я уже говорил, – мрачно заметил хозяин кабинета.
– И всего-то?
Лычев облегченно вздохнул. Кажется, ему все же удалось склонить на свою сторону этого опасного человека. Лычев занимал высокий пост, но, как и прежде, в душе побаивался грозных органов. Этот страх был вбит в него с детства, и иногда Лычев даже забывал, что именно он, секретарь ЦК, курирует сейчас КГБ и что любого гэбэшника он может при желании раздавить, как клопа. Но Чернов опасный человек и лучше иметь его среди своих союзников.
– Я обещаю, – произнес он искренне. – Ты будешь вторым человеком в государстве. Разве этого мало?
– Сейчас это место занято.
– А мы его освободим, – со смешком заявил Лычев. – По рукам?
Чернов вяло пожал протянутую руку, и они поднялись с кресел.
– Все, Василич, закругляемся. Время еще есть, так что готовьтесь. Дату и цель я сообщу своевременно, а пока что придется ограничить наши контакты. Понадобится помощь, обращайся.
– Есть проблема, – Чернов не скрывал своей обеспокоенности. – На предварительной стадии нам пришлось проделать большой объем работы. В таких случаях всегда трудно избежать мелких просчетов. За один из кончиков сейчас пытается кое-кто уцепиться. Если они потянут…
– Кто? – тяжело посмотрел на него Лычев.
– Министерство обороны. Вернее, ГРУ.
У Лычева подогнулись ноги в коленях, и он опустился в кресло.
– Я же просил… Я требовал, чтобы вы действовали осторожно!
Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. Но большой опыт, приобретенный в аппаратных схватках, помог ему взять себя в руки.
– И насколько это серьезно? Как глубоко они копнули?
Чернов посмотрел на него с легким презрением, появившаяся на лице улыбка обнажила желтые от многолетнего курения зубы.
– Нет, весь клубок им не распутать, но могут возникнуть неприятности. И неприятности эти падут на мою голову. Мне нужно прикрытие.
– Я не хочу ссориться с военными, – задумчиво сказал Лычев. – Они еще не определились, колеблются. Но прикрытие обеспечу, не сомневайся. Твои люди пусть то же пораскинут мозгами, нужно сбить этих ищеек со следа.
Он опять поднялся с кресла.
– С маршалом я сам поговорю. Нечего ГРУ совать нос в наши внутренние дела. Все, я беру решение этой проблемы на себя. И все же, Василич, я очень тебя прошу, соблюдайте осторожность!
Он подошел к портрету Ленина на стене и сказал:
– Промедление – смерти подобно!
Повернулся к председателю КГБ и добавил:
– Все, Чернов, разговор окончен. Работайте спокойно. Я дам сигнал, когда спустить курок.
Когда Лычев покинул кабинет, на губах хозяина Лубянки появилась недобрая улыбка. Спесивый болван желает сделать из него марионетку? Нет, этот номер не пройдет. Он влез не в свою епархию, в подобных играх ничего не смыслит. Тем хуже для Лычева. Пусть пока корчит из себя барина. «Я дам сигнал, когда спустить курок»… Пустоголовый дилетант. Не удосужился даже задать себе элементарный вопрос: а захочет ли Чернов спустить курок? И если захочет, то в кого направит оружие? Не в его ли тупую башку?
Чернов почувствовал удовлетворение от удачно проведенной комбинации. Игра близка к финалу, все нити у него в руках. По-настоящему контролирует ситуацию только он, Чернов. Да, он ввязался в опасную игру, но у него есть преимущество первого хода. Главное же заключается в том, что теперь он может выбрать любой цвет – белый или черный. Или сразу два, что сулит немалые выгоды.
– Значит так, Василич… Разрабатываем пока оба варианта. Сугубо секретно и очень тщательно. Проследи, чтобы все было чисто. Сам понимаешь, решается не только наша с тобой судьба.
– Я понимаю, – сухо заметил хозяин кабинета. – План отличается простотой и высокой эффективностью. Главное – суметь правильно воспользоваться результатами.
– Можешь не сомневаться, – в глазах Лычева вспыхнули злые огоньки. – Я сумею ими воспользоваться.
Чернов нахмурился, и Лычев торопливо поправился:
– Я хотел сказать, мы воспользуемся.
– Есть желание узнать подробности?
В голосе председателя КГБ отчетливо прозвучала ирония.
– Нет.
Лычев поерзал в кресле и повторил еще раз, на этот раз более спокойным тоном:
– Нет, дорогой. Я не хочу знать никаких подробностей. Вы профессионалы, вам и карты в руки. Я должен быть уверен в одном – что в нужный момент палец нажмет на курок. С твоей стороны все готово?
– Я сказал, почти готово. Я должен знать, кто будет мишенью.
Чернов сказал эти слова бесстрастным тоном, а его пустые выцветшие глаза смотрели куда-то поверх головы собеседника.
– Ладно, Василич, – вздохнул Лычев. – Давай отбросим дипломатию и поговорим без обиняков. Санкции на проведение акции не будет, даже на первый ее вариант. Политбюро на такое не пойдет. Нас выставят вон и до конца дней упрячут на «заслуженный отдых». А если прознают про существование еще одного плана…
Он покачал головой и добавил:
– Это будет полный… Друзья-коллеги нас не поймут.
– Кто будет мишенью? – повторил свой вопрос Чернов.
– А ты не догадываешься? – взорвался Лычев. – Не строй из себя дурочку! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь! Говори, что ты хочешь?
– Я уже говорил, – мрачно заметил хозяин кабинета.
– И всего-то?
Лычев облегченно вздохнул. Кажется, ему все же удалось склонить на свою сторону этого опасного человека. Лычев занимал высокий пост, но, как и прежде, в душе побаивался грозных органов. Этот страх был вбит в него с детства, и иногда Лычев даже забывал, что именно он, секретарь ЦК, курирует сейчас КГБ и что любого гэбэшника он может при желании раздавить, как клопа. Но Чернов опасный человек и лучше иметь его среди своих союзников.
– Я обещаю, – произнес он искренне. – Ты будешь вторым человеком в государстве. Разве этого мало?
– Сейчас это место занято.
– А мы его освободим, – со смешком заявил Лычев. – По рукам?
Чернов вяло пожал протянутую руку, и они поднялись с кресел.
– Все, Василич, закругляемся. Время еще есть, так что готовьтесь. Дату и цель я сообщу своевременно, а пока что придется ограничить наши контакты. Понадобится помощь, обращайся.
– Есть проблема, – Чернов не скрывал своей обеспокоенности. – На предварительной стадии нам пришлось проделать большой объем работы. В таких случаях всегда трудно избежать мелких просчетов. За один из кончиков сейчас пытается кое-кто уцепиться. Если они потянут…
– Кто? – тяжело посмотрел на него Лычев.
– Министерство обороны. Вернее, ГРУ.
У Лычева подогнулись ноги в коленях, и он опустился в кресло.
– Я же просил… Я требовал, чтобы вы действовали осторожно!
Ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. Но большой опыт, приобретенный в аппаратных схватках, помог ему взять себя в руки.
– И насколько это серьезно? Как глубоко они копнули?
Чернов посмотрел на него с легким презрением, появившаяся на лице улыбка обнажила желтые от многолетнего курения зубы.
– Нет, весь клубок им не распутать, но могут возникнуть неприятности. И неприятности эти падут на мою голову. Мне нужно прикрытие.
– Я не хочу ссориться с военными, – задумчиво сказал Лычев. – Они еще не определились, колеблются. Но прикрытие обеспечу, не сомневайся. Твои люди пусть то же пораскинут мозгами, нужно сбить этих ищеек со следа.
Он опять поднялся с кресла.
– С маршалом я сам поговорю. Нечего ГРУ совать нос в наши внутренние дела. Все, я беру решение этой проблемы на себя. И все же, Василич, я очень тебя прошу, соблюдайте осторожность!
Он подошел к портрету Ленина на стене и сказал:
– Промедление – смерти подобно!
Повернулся к председателю КГБ и добавил:
– Все, Чернов, разговор окончен. Работайте спокойно. Я дам сигнал, когда спустить курок.
Когда Лычев покинул кабинет, на губах хозяина Лубянки появилась недобрая улыбка. Спесивый болван желает сделать из него марионетку? Нет, этот номер не пройдет. Он влез не в свою епархию, в подобных играх ничего не смыслит. Тем хуже для Лычева. Пусть пока корчит из себя барина. «Я дам сигнал, когда спустить курок»… Пустоголовый дилетант. Не удосужился даже задать себе элементарный вопрос: а захочет ли Чернов спустить курок? И если захочет, то в кого направит оружие? Не в его ли тупую башку?
Чернов почувствовал удовлетворение от удачно проведенной комбинации. Игра близка к финалу, все нити у него в руках. По-настоящему контролирует ситуацию только он, Чернов. Да, он ввязался в опасную игру, но у него есть преимущество первого хода. Главное же заключается в том, что теперь он может выбрать любой цвет – белый или черный. Или сразу два, что сулит немалые выгоды.
Глава четвертая
– Меня нет, – предупредил Сергеев помощника, направляясь в свой кабинет. – Ни для кого.
– Даже для жены? – удивленно переспросил тот.
– Даже для жены, – подтвердил Сергеев. – Якимов здесь?
– Да, он ждет вас в кабинете.
Якимов стоял у окна и приветствовал появление Сергеева дружелюбным кивком. Несмотря на разницу в возрасте, она составляла почти десять лет, они считались друзьями. Злые языки поговаривали, что у Сергеева нет друзей, только единомышленники, но это была неправда, и одно из подтверждений тому – Якимов. У этого человека политическая карьера складывалась не так гладко, как у Сергеева, взлеты чередовались с падениями, он прошел огонь и воду, в ЦК знал все и вся, и его умные проницательные глаза смотрели на окружающий мир с легкой иронией, словно он наперед уже знал все, что может случиться. Сейчас его дела шли в гору – Секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро, ближайший соратник Сергеева. Если у Сергеева и была команда, то этот человек, вне всякого сомнения, составлял лучшую ее половину. Якимов был единственным, кто мог заходить к Сергееву без предварительной договоренности.
– Ты звал меня, о Зевс, – шутливо спросил Якимов, но осекся под мрачным взглядом хозяина кабинета.
– Извини, – буркнул Сергеев, – не до шуток. Только что из «Кремлевки». Больше двух недель не протянет.
– Это что, новость для тебя?
– Нет, но я все же рассчитывал, что он протянет чуть подольше. Лишняя неделя нам бы не помешала. Мы можем лишиться важного козыря.
– Ты говоришь о Женеве?
Сергеев кивнул и нажал на кнопку селектора.
– Распорядитесь, чтобы нам принесли чаю.
Эти двое понимали друг друга с полуслова. На двенадцатое марта было запланировано начало переговоров между СССР и США по ядерным и космическим вооружениям. Переговоры должны состояться в Женеве. Сам по себе этот факт ровным счетом ничего не означал, мало ли какие проводятся переговоры, но на Женеву была сделана большая ставка. По совету Якимова, Сергеев уже второй год проявлял повышенную активность на международной арене, причем действовал на удивление толково и грамотно. Последняя его поездка была особенно удачной, и встречу с Маргарет Тэтчер и британскими политиками он не без основания записал себе в актив. Тем самым Сергеев недвусмысленно намекнул западным политикам: «Я такой же, как вы, и со мной всегда можно договориться. После того, конечно, как я стану первым человеком государства».
А договариваться нужно было и следовало делать это как можно скорее. В текущем году администрация США запланировала выделить на военный бюджет почти триста миллиардов долларов. Эти цифры были хорошо известны Москве и послужили предметом бурного обсуждения на закрытом заседании Политбюро. Найти адекватный ответ не удалось – при крайнем напряжении сил советский военный бюджет в эквивалентном выражении не дотягивал даже до двух третей американского. С каждым годом положение становилось все более катастрофическим, все ресурсы исчерпаны, страна и так тратила на военные расходы почти сорок процентов ВНП[1]. Гонка вооружения для Советского Союза становилась делом крайне разорительным. Американские власти, в свою очередь, были прекрасно осведомлены о состоянии дел в советской экономике и блокировали любые попытки договориться. Аналитики ЦРУ прогнозировали неизбежный крах советской экономики уже к девяностому году. При одном условии – если Советы сохранят нынешний уровень военных затрат. Они были недалеки от истины, и Сергеев это прекрасно знал.
Проблема еще заключалась в том, что американцы не шли на переговоры. Ни под каким видом. Они не соглашались ни на какие условия. Затягивание переговоров являлось в настоящий момент их единственной и, нужно признать, очень эффективной тактикой. Плод уже дозревает и скоро наступит время, когда можно будет сорвать его без особых усилий.
В Советском Союзе это хорошо понимали, но что-либо предпринять в этой ситуации было трудно. Средств, чтобы поднять экономику и обеспечить перевооружение армии, у СССР не было. Но даже в этой драматической ситуации большинство в ЦК и слушать не хотело о сокращении прямых военных расходов. Создалось тупиковое положение, и тот, кто сумеет усадить американцев за стол переговоров, получит в свои руки огромные козыри.
Ценой колоссальных усилий, опираясь на поддержку Смоленской площади и своих единомышленников, Сергееву удалось наладить прерванный диалог и договориться с американцами о встрече в Женеве. Не без труда ему удалось добиться и согласия Политбюро. Кстати, это было на том заседании, где в последний раз присутствовал Генсек. Кроме Сергеева, в Женеву должны были отправиться министры обороны и иностранных дел, американскую делегацию возглавлял вице-президент. Нет, немедленного успеха от этих переговоров Сергеев не ждал, это было бы глупо. Но он знал, что сказать американцам, и, по крайней мере, добился бы договоренности о встрече в верхах. Он надеялся участвовать в этой встрече уже в ранге руководителя государства. Многое зависит от американцев, но они обязаны проявить гибкость, ведь Сергеев уже не раз достаточно прозрачно высказывался о своих ближайших планах.
Выходит, он напрасно форсировал события. Пока Сергеев будет в Женеве, компания Лычева тоже не будет терять времени зря. Черт бы побрал все эти внутрипартийные законы и традиции! Почему обязательно нужно ждать, пока очередного небожителя не зароют в землю? Почему бы заранее не освободить умирающего человека от бремени ответственности? Азиатчина! Еще три месяца назад, когда было ясно, что Генсек смертельно болен, Сергеев попытался осторожно прощупать почву относительно его смещения, но был не понят даже своими ближайшими соратниками.
– Нужно переиграть с Женевой, – нарушил молчание Якимов, словно прочитал его мысли. – Тебе нельзя сейчас покидать Москву. В таких делах все решают часы и даже минуты.
– Я такого же мнения, – медленно кивнул Сергеев. – Но как подать эту неприятную новость американцам? В любом случае, женевского козыря у нас на руках не будет. Это плохо.
– Но не смертельно, – краешком губ улыбнулся Якимов. – У нас и без того есть преимущество. Пусть небольшое, шаткое, но мы явно сильнее Лычева.
– Не забывай, в Политбюро у нас равенство сил, – возразил ему Сергеев.
– Да, но только в том случае, если министр обороны примет сторону Лычева. Маршал все еще колеблется. Тебе нужно поговорить с ним еще раз.
– Я не знаю, с какой стороны к нему подступиться. Лычев наобещал ему с три короба, а мы не можем себе этого позволить. Но ты прав, с военными и оборонкой нужно договариваться.
Он помолчал и задумчиво добавил:
– У меня нет сомнений, что мы победим. Проблема заключается в другом. Наша победа должна быть достаточно убедительной, это обстоятельство не позволит в будущем Лычеву и его друзьям открыто противодействовать нашим замыслам. В противном случае они будут постоянно путаться у нас под ногами, совать нам палки в колеса, все, что угодно, вплоть до открытого саботажа. Нужно обезопасить себя от этих людей уже сейчас, поэтому победа должна быть как можно более убедительной.
– Даже для жены? – удивленно переспросил тот.
– Даже для жены, – подтвердил Сергеев. – Якимов здесь?
– Да, он ждет вас в кабинете.
Якимов стоял у окна и приветствовал появление Сергеева дружелюбным кивком. Несмотря на разницу в возрасте, она составляла почти десять лет, они считались друзьями. Злые языки поговаривали, что у Сергеева нет друзей, только единомышленники, но это была неправда, и одно из подтверждений тому – Якимов. У этого человека политическая карьера складывалась не так гладко, как у Сергеева, взлеты чередовались с падениями, он прошел огонь и воду, в ЦК знал все и вся, и его умные проницательные глаза смотрели на окружающий мир с легкой иронией, словно он наперед уже знал все, что может случиться. Сейчас его дела шли в гору – Секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро, ближайший соратник Сергеева. Если у Сергеева и была команда, то этот человек, вне всякого сомнения, составлял лучшую ее половину. Якимов был единственным, кто мог заходить к Сергееву без предварительной договоренности.
– Ты звал меня, о Зевс, – шутливо спросил Якимов, но осекся под мрачным взглядом хозяина кабинета.
– Извини, – буркнул Сергеев, – не до шуток. Только что из «Кремлевки». Больше двух недель не протянет.
– Это что, новость для тебя?
– Нет, но я все же рассчитывал, что он протянет чуть подольше. Лишняя неделя нам бы не помешала. Мы можем лишиться важного козыря.
– Ты говоришь о Женеве?
Сергеев кивнул и нажал на кнопку селектора.
– Распорядитесь, чтобы нам принесли чаю.
Эти двое понимали друг друга с полуслова. На двенадцатое марта было запланировано начало переговоров между СССР и США по ядерным и космическим вооружениям. Переговоры должны состояться в Женеве. Сам по себе этот факт ровным счетом ничего не означал, мало ли какие проводятся переговоры, но на Женеву была сделана большая ставка. По совету Якимова, Сергеев уже второй год проявлял повышенную активность на международной арене, причем действовал на удивление толково и грамотно. Последняя его поездка была особенно удачной, и встречу с Маргарет Тэтчер и британскими политиками он не без основания записал себе в актив. Тем самым Сергеев недвусмысленно намекнул западным политикам: «Я такой же, как вы, и со мной всегда можно договориться. После того, конечно, как я стану первым человеком государства».
А договариваться нужно было и следовало делать это как можно скорее. В текущем году администрация США запланировала выделить на военный бюджет почти триста миллиардов долларов. Эти цифры были хорошо известны Москве и послужили предметом бурного обсуждения на закрытом заседании Политбюро. Найти адекватный ответ не удалось – при крайнем напряжении сил советский военный бюджет в эквивалентном выражении не дотягивал даже до двух третей американского. С каждым годом положение становилось все более катастрофическим, все ресурсы исчерпаны, страна и так тратила на военные расходы почти сорок процентов ВНП[1]. Гонка вооружения для Советского Союза становилась делом крайне разорительным. Американские власти, в свою очередь, были прекрасно осведомлены о состоянии дел в советской экономике и блокировали любые попытки договориться. Аналитики ЦРУ прогнозировали неизбежный крах советской экономики уже к девяностому году. При одном условии – если Советы сохранят нынешний уровень военных затрат. Они были недалеки от истины, и Сергеев это прекрасно знал.
Проблема еще заключалась в том, что американцы не шли на переговоры. Ни под каким видом. Они не соглашались ни на какие условия. Затягивание переговоров являлось в настоящий момент их единственной и, нужно признать, очень эффективной тактикой. Плод уже дозревает и скоро наступит время, когда можно будет сорвать его без особых усилий.
В Советском Союзе это хорошо понимали, но что-либо предпринять в этой ситуации было трудно. Средств, чтобы поднять экономику и обеспечить перевооружение армии, у СССР не было. Но даже в этой драматической ситуации большинство в ЦК и слушать не хотело о сокращении прямых военных расходов. Создалось тупиковое положение, и тот, кто сумеет усадить американцев за стол переговоров, получит в свои руки огромные козыри.
Ценой колоссальных усилий, опираясь на поддержку Смоленской площади и своих единомышленников, Сергееву удалось наладить прерванный диалог и договориться с американцами о встрече в Женеве. Не без труда ему удалось добиться и согласия Политбюро. Кстати, это было на том заседании, где в последний раз присутствовал Генсек. Кроме Сергеева, в Женеву должны были отправиться министры обороны и иностранных дел, американскую делегацию возглавлял вице-президент. Нет, немедленного успеха от этих переговоров Сергеев не ждал, это было бы глупо. Но он знал, что сказать американцам, и, по крайней мере, добился бы договоренности о встрече в верхах. Он надеялся участвовать в этой встрече уже в ранге руководителя государства. Многое зависит от американцев, но они обязаны проявить гибкость, ведь Сергеев уже не раз достаточно прозрачно высказывался о своих ближайших планах.
Выходит, он напрасно форсировал события. Пока Сергеев будет в Женеве, компания Лычева тоже не будет терять времени зря. Черт бы побрал все эти внутрипартийные законы и традиции! Почему обязательно нужно ждать, пока очередного небожителя не зароют в землю? Почему бы заранее не освободить умирающего человека от бремени ответственности? Азиатчина! Еще три месяца назад, когда было ясно, что Генсек смертельно болен, Сергеев попытался осторожно прощупать почву относительно его смещения, но был не понят даже своими ближайшими соратниками.
– Нужно переиграть с Женевой, – нарушил молчание Якимов, словно прочитал его мысли. – Тебе нельзя сейчас покидать Москву. В таких делах все решают часы и даже минуты.
– Я такого же мнения, – медленно кивнул Сергеев. – Но как подать эту неприятную новость американцам? В любом случае, женевского козыря у нас на руках не будет. Это плохо.
– Но не смертельно, – краешком губ улыбнулся Якимов. – У нас и без того есть преимущество. Пусть небольшое, шаткое, но мы явно сильнее Лычева.
– Не забывай, в Политбюро у нас равенство сил, – возразил ему Сергеев.
– Да, но только в том случае, если министр обороны примет сторону Лычева. Маршал все еще колеблется. Тебе нужно поговорить с ним еще раз.
– Я не знаю, с какой стороны к нему подступиться. Лычев наобещал ему с три короба, а мы не можем себе этого позволить. Но ты прав, с военными и оборонкой нужно договариваться.
Он помолчал и задумчиво добавил:
– У меня нет сомнений, что мы победим. Проблема заключается в другом. Наша победа должна быть достаточно убедительной, это обстоятельство не позволит в будущем Лычеву и его друзьям открыто противодействовать нашим замыслам. В противном случае они будут постоянно путаться у нас под ногами, совать нам палки в колеса, все, что угодно, вплоть до открытого саботажа. Нужно обезопасить себя от этих людей уже сейчас, поэтому победа должна быть как можно более убедительной.