Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Яков Кротов
Email: ykrotov@yahoo.com
WWW: http://www.krotov.org
Date: 05 Mar 2002
---------------------------------------------------------------
Английский писатель Клайв Стейплз Льюис не был
англичанином. Он был ирландцем -- как и его старший современник
Бернард Шоу. В современной России, с нашим пристальным
вниманием к составу крови, Льюиса назвали бы полукровкой:
предки его матери Флоренс Гамильтон жили на этой земле века
два, а вот дед Льюиса по отцовской линии -- Ричард Льюис -- был
сыном фермера в Уэльсе, переехал в Ирландию и тут выбился в
инженеры. В современной Эстонии -- а может быть, и в
современной Северной Ирландии -- в эти тонкости вникать бы не
стали и сочли бы всех предков Льюиса (и его самого) чужаками и
оккупантами. Оккупация Ирландии англичанами совершилась в
семнадцатом веке, но прошедшие столетия "этнических" ирландцев
с нею не примирили. И если с точки зрения англичан Льюис был
достаточно ирландцем, чтобы подшучивать над его пристрастием к
спиртному и поэзии как над особенностью национальной, то с
точки зрения ирландцев Льюис и ему подобные были достаточно
англичанами, чтобы их ненавидеть.
Льюис, таким образом, родился в той части мира, где
реальность была как бы удвоена, где были сдвинуты все
"нормальные" представления о национальности, культуре, религии
как о началах прежде всего объединяющих людей. Здесь религия
прежде всего разделяла, обозначая существование двух Ирландии:
"коренной", католической, ирландской Ирландии и "оккупантской",
протестантской, английской Ирландии.
В одной из своих книг Льюис назвал "свою" Ирландию --
Пуританией. Пуританами -- "чистюлями" -- вызывающе называли
себя борцы с католическими монархами Англии XVII века. Пуритане
разом очистили христианство от "католических суеверий", очищали
Англию от деспотизма и порабощали Ирландию. Теплая детская,
семейная вера ушла от Льюиса вместе с детством; осталась же
неприятная память о религии жарко националистической, ханжеской
и агрессивной. Льюис старался вычеркнуть из памяти и вычеркнул
из своей духовной автобиографии -- и пращура матери епископа
Хуго, и ее отца, священника Томаса Гамильтона. Католиков пастор
Томас считал "детьми сатаны". Его мнение о православных
неизвестно. Впрочем, он был капелланом на английском флоте во
время Крымской войны и именно на севере России, так что,
вероятно, духовно ободрял артиллеристов, обстреливавших
Соловецкий монастырь. Христианство как национальное, народное
явление ассоциировалось, таким образом, в детские годы Льюиса с
чем-то весьма малоприятным, авторитарным, мертвящим. Так было
не только в Ирландии, но и в остальных частях европейского
мира, когда-то числившегося сплошь христианизированным.
Любопытно заметить, что Томас Гамильтон считал, что даже "дети
сатаны" не будут мучиться вечно, но просто исчезнут в небытии.
На личном уровне малоприятные ассоциации, связанные с
национальной верой в Небесного Отца и Его Сына, подкреплялись
сложными отношениями с отцом. Льюис-сын считал себя
противоположностью Льюису-отцу, видел себя жертвой отцовского
самодурства, эгоизма и алкоголизма. Льюис родился 28 ноября
1898 года (брат Уорни был старше его на три года), а 23 августа
1908 года -- в день рождения отца -- умерла их мать. Две недели
спустя ребята были отправлены в английскую частную школу,
ставшую для них опытом реального коммунизма: здесь ничего не
значили деньги и тем страшнее былопереживание зла
бескорыстного. Издевательство здесь было ради издевательства,
зло здесь было извращенно-бескорыстным, педагогический садизм
-- вдвойне гнусным, ибо прикрывался заботой о воспитуемык.
Не все английские частные школы были настолько плохи --
здесь Льюису действительно не повезло. Но более всего "не
повезло" ему с эпохой, которая вся одновременно и была
деспотичной, и мучилась от собственной деспотичности. Это эпоха
Фрейда, склонная все сводить к эдипову комплексу, видеть
глубинную причину всех неприятностей в любви, которая "со
властью соединена". Символом такой любви -- противоречивой,
стесняющейся себя и от стеснительности грубой, а то и лживой --
стала именно фшура отца. Ныне, из прекрасного далека видно,
насколько отец и сыновья были похожи друг на друга.
Алкоголиком, как Альберт Льюис, стал и старший сын Уорни -- но
это не помешало ему стать историком семьи, автором прекрасных
историко-популярных книг. Главное же -- Льюис преданно и нежно
любил брата во всех его состояниях, прощая ему то, чего не смог
простить отцу.
Сходство же между Альбертом и Клайвом Льюисами
существенно. Альберт мечтал стать политиком, а стал солиситором
-- "казенным адвокатом". Помешал карьере длинный язык в
сочетании с чувством юмора. Та же страсть говорить и острить,
чего бы это ни стоило карьере, приводила в постоянную
конфронтацию с окружающими Льюиса-сына. Оба обожали литературу,
оба были мастерами громогласного словесного боя, не брезгуя при
обсуждении вечных вопросов приемами сиюминутного красноречия.
Оба умели любить свою лучшую половину. Оба не умели любить
детей. Оба, наконец, умерли в христианской вере. До конца своих
дней Льюис так и не смог ни простить отца, ни простить себе
неприязнь к отцу. Между тем, отец сделал для сына все, что мог,
все, что не требовало эмоционального усилия, преодоления
чопорности. Прежде всего, это означает, что отец оплатил учебу
Льюису в Оксфордском Университете -- трата не маленькая.
Едва поступив в Университет, Льюис покинул его ради службы
в армии. Военная подготовка ограничилась несколькими неделями.
Он провел их в одной комнате со своим ровесником и
соотечественником -- ирландцем Пэдди Муром (их фамилии стояли
рядом по алфавиту). Отец Льюиса не нашел в себе сил приехать к
отправляющемуся в окопы сыну; опорой и утешением обоим ребятам
стала мать Мура Джейн -- блондинка сорока пяти лет. Расставаясь
при отправлении на фронт, Пэдди и Джек (Льюиса практически
никто и никогда не звал Клайвом, все звали его детским
прозвищем Джек) дали друг другу трогательное обещание: если
одного из них убьют, выживший позаботится о семье убитого.
Убили Пэдди. Льюиса только ранило шрапнелью, достаточно легко,
чтобы эта рана никогда его не беспокоила, и достаточно тяжело,
чтобы раз и навсегда освободить его от армии.
Вернувшись в Оксфорд в январе 1919 года, Льюис поселился
вместе с миссис Мур. В конце концов -- в 1930 году -- они на
паях купили дом с неплохим садом, где Льюис и жил. От
соучеников, а впоследствии от коллег это трогательное единение
тщательно скрывалось: в Оксфорде еще были сильны средневековые
традиции, по которым безбрачие прямо предписывалось ученым
мужам. Ситуация, во всяком случае, была необычная. От Джейн Мур
Льюис получал и материнскую ласку и теплоту семейного очага --
так что его жизнь с нею была отнюдь не только героическим
самопожертвованием. Дочь миссис Мур не была в восторге от
"названого брата", но он платил за ее образование. Брат Льюиса,
выйдя в отставку майором, поселился с ним и тоже не был в
восторге от миссис Мур. Обстановка в доме была поистине
семейная и живая, наподобие куста роз: лепестки облетают, шипы
тупеют. Любовь здесь смешивалась с дружбой, дружба -- с
неприязнью. Чем старше становились все участники этой небольшой
трагикомедии, тем больше миссис Мур превращалась в почтенную
пожилую леди, а Льюис -- в почтительного сына. Кто знакомился с
Льюисом после войны, с трудом мог заподозрить ее в чем-либо
фривольном и, напротив, легко мог счесть ее тяжелым крестом для
Льюиса. Истина лежала где-то посередине, будучи милее и добрее
людской молвы.
Льюис оставался в Оксфорде до 1954 года. Довольно скоро
выяснилось, что он не поэт, и скоро же обнаружилось, что
главный его талант, позволяющий заработать, -- читательский.
Льюис стал "доном" (слово, происходящее от латинского "доминус"
-- "господин", но по значению ближе к отечественному "доцент")
по кафедре английской литературы. В число малоприятных
обязанностей "дона" входит каждую неделю выслушивать реферат на
одну и ту же тему от десятка студентов -- причем порознь от
каждого.
Оксфордский университет возник на два века раньше
английской литературы, и этот предмет казался подозрительным
нововведением. В моде был Север и германская мифология, в
почете -- античная литература. А Мильтона читали все, что
делало его "несерьезным" научным объектом. Соответствующие
"доны" обязаны были читать еще и какой-нибудь "серьезный"
предмет, вроде истории или латинской классики. Подозрительно
относились и к литературной критике -- и небезосновательно. Но
Льюис оказался блистательным литературоведом: ему всегда было
важнее не то, к каким обстоятельствам сводится написание книги
и психология ее автора, а то, как надо читать текст, чтобы
получить максимальное удовольствие. Поэтому его научные труды
("Аллегория любви" -- 1936 г., "Введение к Мильтону" -- 1942
г., "Английская литература шестнадцатого столетия" -- 1954 г.)
были не только на порядок научнее среднего академического
уровня, по и сами доставляли удовольствие читателю.
Можно было предположить, что талант не облегчит Льюису
карьеру. Для большинства коллег он бьи слишком груб в манерах,
слишком агрессивен в интеллектуальных баталиях. Он был чужак, и
среда отторгла его. Впрочем, можно было предположить и то, что
при самой благоприятной карьере вряд ли круг читателей его
трудов будет шире нескольких тысяч человек. Проверить такое
предположение невозможно. В жизнь Льюиса вмешался могучий
фактор неопределенности: вера.
С подросткового возраста Льюис был аморфным и заурядным --
для того времени -- скептиком в религиозным вопросах. Надо
признать, что скептицизм действительно связан с религией -- по
крайней мере, стоит скептически относиться к любым попыткам
объяснить религиозный путь человека. Потерю Льюисом детской
веры некоторые биографы связывают со смертью матери, но
совершенно несомненно, что можно найти биографию человека, в
которой его религиозность именно потерей близкого человека и
объяснят. Сам Льюис попытался "разъяснить" свое обращение в
мемуаре, озаглавленном "Восхищен Радостью". Но объяснения о
себе не удались, хотя удалось нечто большее: свидетельство о
Боге. Однако из того, что сказано в книге (и что в ней
замолчано), можно запомнить несколько важных для жизни Льюиса
черт. Он связывал обращение с интенсивными и острыми
размышлениями, с переживанием самой мысли как
сверхъестественного действия Обращение ассоциировалось для пего
с чтением (в частности, эврипидовского "Ипполита") -- книга
поколебала его наивную решимость жить без чувств Обращение
сделало его ближе к знакомым христианам, в том числе к
вернейшему другу детских лет Артуру Гривсу, Барфилду, лингвисту
и тоже близкому другу, а еще к коллеге по Оксфорду Джону
Толкину, и к любимейшему из современных английских писателей
Гилберту Честертону. Сама встреча с Богом произошла в
обстановке обыденнейшей и мирной -- в автобусе. Льюис
почувствовал себя комом снега, который сейчас начнет таять,
почувствовал невидимый корсет, который задушит его, если от
этой дряни не избавиться. Эти образы еще можно как-то
истолковать: оковы рационализма, снег эгоизма. Но главное в
образы не умещалось и осталось невысказанным. Летней ночью 1929
года в своем кабинете в колледже он встал на колени и неохотно
сказал Богу, что Бог есть Бог (лишь это: об Иисусе как Боге
Льюис тогда не помышлял). 25 сентября 1929 года умер отец
Льюиса -- к счастью для его духовной биографии. Случись эта
смерть накануне обращения, веру в Небесного Отца объяснили бы
разлукой с отцом земным. Впрочем, некоторые биографы все равно
так и поступали, не смущаясь расхождением в датах.
Сразу после обращения Льюис особенно подружился с
Толкином, хотя с богословской точки зрения был ему не ближе,
чем мусульманин. Толкин был потомственный католик, внешне --
полная противоположность Льюису. Дружба была особая -- Льюис
оставался крайне замкнутым человеком, не допускал посторонних в
свой "семейный круг" и сам не интересовался, скажем, семейными
проблемами Толкина, вопившими о дружеской поддержке. Именно
осенью 1929 года Толкин написал первое сочинение из тех,
которые завершились знаменитой трилогией "Повелитель колец".
Льюис стал первым читателем: он восхитился Толкином, воочию
увидел перед собой Настоящего Писателя и понял, что таким не
будет никогда. Льюис стал первым критиком Толкина, первым
поклонником и двигателем его дальнейшего труда. Толкин писал
медленно, а Льюис его подгонял: как гениальному читателю, ему
очень хотелось узнать, "что будет дальше".
Бывают односторонне направленные дружеские отношения;
дружба Толкина и Льюиса насыщала обе стороны. Вспоминая о своем
обращении ко Христу, Льюис упомянул и Толкина. Само обращение
опять произошло незаметно: 28 сентября 1931 года Льюис поехал с
миссис Мур и ее дочкой в зоопарк. "Когда мы выехали, я не верил
в Иисуса как Христа, Сына Божия -- когда мы приехали в зоопарк,
я веровал", -- так он описал обращение в духовной
автобиографии. В письме к другу он добрым словом помянул
разговор с Толкином, шедший до утра, когда создатель самого
знаменитого мифа-вымысла XX столетия убеждал Льюиса, что
Евангелие -- не вымысел, а нечто, что могло быть сказано лишь
языком мифа.
В двадцатом столетии миллионы людей прошли путь от неверия
ко Христу. Многие из них даже не заметили, что вера в Бога и
вера в Христа -- не одно и то же. Льюису было дано пережить
приход христианской веры как нечто очень и очень постепенное,
пережить различные оттенки веры. Была ему дана и
наблюдательность, и хорошая память, и -- вспомним отца -- дар и
охота убеждать красноречием. Его коллег не-христиан поражало,
как это верующий Льюис сохранил безудержную воинственность,
ораторскую агрессивность, привычку лупцевать оппонента
аргументами, не давая возможности подумать. Он сохранил и
любовь к пиву и табаку. Раз в год он давал студентам
торжественный ужин, торжественность которого была в том, что
всякий -- включая Льюиса -- обязан был петь непристойные песни
и надираться до наступления темноты. На юных английских
джентльменов обрушивался клич окопов первой мировой: "Нынче ни
слова о том, что выше пояса или ниже колен!" Все это
сосуществовало в Льюисе с упорно растущей верой, создавая
личность внешне явно не святую, но крайне живую. Увы, о многих
христианах можно сказать лишь обратное.
Льюис стал неофитом -- это греческое слово, означающее
"новообращенный", часто имеет уничижительный оттенок: верующий,
чья вера слишком заносчива, который склонен к ригоризму,
нетерпимости. Если неофит умеет писать, он бросается писать в
защиту новонайденной веры -- но никто его не читает: одно дело
иметь веру в сердце, другое -- соединить сердце с мозгами.
Льюис стал блистательным исключением. Самые знаменитые его
книжки были написаны в совершенно неофитском состоянии. Первая
-- "Кружной путь, или Возвращение паломника" -- уже весной 1932
года. Словно озарение приходит к нему свой стиль: природная
склонность к занудству остается, но сверхъестественно
покрывается изящной, скульптурной точностью самых абстрактных
рассуждений. В 1940 он пишет "Страдание" -- книгу на сложнейшую
богословскую тему, в 1941 -- "Письма Баламута" (как
свидетельствует биограф Льюиса Уилсон, посвящена Толкину). С
этой книги, рассказывающей об основных проблемах духовной жизни
неофита в виде отчетов демона-искусителя своему адскому
начальнику, началась мировая известность Льюиса: тираж ее
превысил миллион экземпляров. Льюиса приглашают выступать с
лекциями -- они же, впрочем, и проповеди -- о христианстве.
Каждую среду вечером ему дают пятнадцать минут на радио; из
этих бесед рождается книга "Просто христианство". В 1945 г.
последовало "Расторжение брака", в 1947 -- "Чудо". В эти же
годы Льюис пишет три романа, которые Вам и предстоит прочесть.
Все эти книги не принесли Льюису богатства (этот крупный
человек болезненно переживал после войны необходимость
сократить потребление картошки и невозможность съездить в
отпуск на родину, в Ирландию). Замечательно, что его примерно
одинаково невзлюбили и верующие, и неверующие коллеги по
Оксфорду: ученые литературоведы могут смириться с тем, что
знаменитым писателем станет водопроводчик, но не их собственный
коллега. Косо смотрели не столько на христианство Льюиса,
сколько вообще на его известность. Зато для тысяч людей он стал
духовным руководителем -- и продолжает оставаться по сей день.
Более того, он исправно отвечал на письма читателей
(приходившие в основном из стран Континента и из Америки, но не
из Англии), раздавая утешения, советы, поучения. Во время войны
одна из почитательниц его книг -- Джун Флюэт -- попала в дом
Льюиса, спасаясь от бомбежек Лондона. Она прожила в доме
несколько месяцев, прежде чем поняла, что ее любимый писатель,
книги которого наставляют ее на духовном пути, и краснолицый
губошлеп-хозяин -- одно лицо. Тогда она незамедлительно и
безнадежно в него влюбилась -- и попала в роман "Мерзейшая
мощь" под именем Джейн Стэддок.
Нелюбовь коллег мало трогала Льюиса. Вряд ли от смирения:
скорее, их мнение было ему глубоко безразлично. Не принятый в
"узкий круг" оксфордских "донов", он создал вокруг себя еще
более узкий круг друзей, в который, кроме Льюиса и Толкина,
входили еще несколько человек (не только литераторов). Этот
кружок получил название "Инклинги"; неологизм напоминает и
"намек", и о слове "чернила", и о "хафлингах" -- так называли
эльфы толкиновских хоббитов. В общем, можно перевести название
кружка как "черниляне": члены маленького племени, перемазанные
чернилами и болтающие о литературе как индейцы о бобрах. Здесь
читались рукописи книг, которые затем становились вехами в
истории литературы. Но шли годы, и нарастало отчуждение от
кружка близких друзей. Чем бы это ни объяснялось, явно одно:
эта дружба оказалась из тех связей, которые соединяются
невидимой Рукой Творца для какого-то важного дела, а в нужное
время -- и развязываются.
Лишь в 1947 году Льюис осознал, насколько он малопопулярен
среди коллег: его прокатили на профессорских выборах.
Профессионально он был не лучшим из кандидатов, а просто
единственным -- но решающим оказалось не ремесло. В начале 1948
в Сократическом клубе Льюис оказался наголову разбит в
публичном диспуте о его книге "Чудо" с Элизабет Энском.
Поражение было тем болезненнее, что верх одержала женщина, что
победила сухая философская логика над поверхностно-риторической
логикой сына адвоката. А главное: Энском была не атеисткой, а
христианкой. Это было поражение от "своих". Широкая публика об
этом ничего не узнала, но Льюис переживал болезненно. (Кстати,
русский перевод "Чуда" сделан по более позднему, уже
переработанному изданию.)
То был урок, и писатель его усвоил сполна: слишком сильно
он верил в возможность своими доводами доказать недоказуемую
веру. Миллионам людей его апологетические трактаты были нужны и
полезны -- но не самому Льюису. Толкин замечал, что в них
слишком много "ольстеризма" -- характерной для ирландских
протестантов нахрапистости и поверхностности, только обращенных
не на католиков, а на безбожников ("ольстеризмом" грешил и
Бернард Шоу). Неудивительно, что лучше всего эти книги
действовали на некотором расстоянии от автора: в сочинениях
"ольстеризма" было намного меньше, чем в сочинителе. Кстати,
его "приемная мать" ни на йоту не приблизилась к христианству
за время жизни с Льюисом, Она умерла 12 января 1951 года.
Несколько месяцев спустя Льюиса еще раз прокатили на выборах в
профессора. 17 мая 1952 года умер, совершая литургию, Уолтер
Адамс -- духовный руководитель Льюиса с 1942 года.
Именно в эти послевоенные годы Льюис написал семь сказок о
стране Нарнии. В них он сравнялся с Толкином -- не как
подражатель, а как соседняя вершина. Их очень интересно читать,
в них нет сюсюканья и есть совершенно гениальная простота.
Местами в них попадаются фразы, напоминающие о Льюисе
--адвокате христианства, но ни малейшего привкуса принудиловки
и занудства здесь нет. Вдумываться в эти сказки не нужно --
зато очень приятно вглядываться. Поэтому, видимо, этим сказкам
предлежит более долгая и широкая читательская судьба, нежели
даже "Письмам Баламута".
Летом 1954 года Льюис наконец стал профессором -- но не в
Оксфорде, а в Кембридже. Два университета соперничали издревле:
во время гражданской войны XVII века Оксфорд поддерживал
короля-католика, Кембридж -- протестантов. Льюис отмечал, что в
Кембридже нет такого засилия материализма, как в Оксфорде, что
здесь просто больше христиан. Как профессор он был избавлен от
изнурительной рутинной работы со студентами. Появилось больше
времени. Правда, ему было 56 лет -- главные научные труды были
написаны, как и самые знаменитые апологетические книги. Он
написал еще очерк своей духовной жизни -- "Восхищен Радостью",
пару романов, но главное уже не вместилось в тексты.
Последнее десятилетие жизни Льюиса оказалось самым
интересным как для него, так и для окружающих. Вокруг него
создалась своего рода легенда, которая в чистом виде была
запечатлена его коллегой по Оксфорду Николаем Зерновым (русским
эмигрантом, православным мыслителем, экуменистом). В своих
воспоминаниях Зернов создал миниатюрное житие Льюиса, которое
стоит привести целиком. Хотя оно далеко не во всех деталях
выверено, зато рисует образ цельный и яркий, рисует очень
по-русски: "Внешне он напоминал скорее фермера, чем профессора,
философа и поэта. Небрежно одетый, с крупным, красным лицом, он
любил громко смеяться за кружкой пива среди друзей. Но за этой
прозаической наружностью скрывался человек ррыцарского
благородства и глубокой духовности, умевший проникать в тайники
души. [...] Все его друзья считали Льюиса убежденным
холостяком, но и тут он удивил всех, женившись в 1957 году на
американке Джой Давидман (1915-1960). Она была писательница
еврейского происхождения, обращенная в христианство его же
книгами. Брак был совершен в госпитале, у кровати тяжело
больной женщины. Льюис хотел облегчить тревогу умирающей за
будущее ее двух мальчиков, сыновей от первого брака. Льюис
обещал ей взять на себя их воспитание. Но все вышло по иному.
Госпожа Давидман чудесным образом оправилась, выписалась из
госпиталя и даже смогла совершить свадебное путешествие в
Грецию. Брак дал им обоим подлинное счастье. Льюис умер от рака
крови через три года после смерти жены. В своей последней книге
он описал ту агонию, которую он пережил, потеряв жену. Духовный
кризис, испытанный им, углубил его веру".
Это поразительно характерное для православного "житие", в
котором на первом месте поставлено милосердие Льюиса.
Почитатели Льюиса из числа католиков творили о нем свой миф,
подчеркивая его девственность (которая сомнительна и до брака с
Джой). Почитатели из баптистов умудряются создавать образ
Льюиса -- абстинента, не ведающего вкуса алкоголя и табака. "На
самом деле" все было менее иконописно, но более интересно. Джой
Давидман действительно была американкой еврейского
происхождения и писательницей. Написала мало и успехом ни
малейшим не пользовалась. Для читателя в России отметим, что ее
ближайшей подругой была внучка Шолом Алейхема Бел Кауфман --
автор действительно хорошей и популярной в 1960-е книги об
американской школе "Вверх по лестнице, ведущей вниз". Джой была
членом американской компартии. К религии пришла, по ее
собственным словам, когда узнала что ее муж-алкоголик, отец
двоих ее детей, ей еще и изменяет. Ничего не известно о роли
книг Льюиса в ее обращении к христианству, но известно, что она
впервые написала ему в 1950 году, пытаясь опровергнуть
рассуждения в одной из его книг. Муж бросил Джой и ушел к
другой, оставив почти без денег. В 1952 она приехала в Англию и
познакомилась с Льюисом. Летом 1954 года получила развод; к
этому времени она уже любила Льюиса. Гражданский брак был
зарегистрирован тайно от всех друзей летом 1956 г. Льюис
стеснялся того, что церковный брак с Джой был невозможен. Она
-- разведена, а законы англиканской Церкви в этом отношении
более строги, чем даже католические и православные.
Только через несколько месяцев после заключения брака у
Джой нашли рак. В марте 1957 года врачи вынесли ей смертный
приговор. 21 марта у постели Джой был совершен обряд венчания:
пожертвовал собой отнюдь не Льюис, а его друг-священник,
осмелившийся преступить прямой запрет епископа. Детям Джой было
уже одному тринадцать, другому двенадцать лет. Позаботиться о
них было кому и без Льюиса. Более того, старший настолько
невзлюбил Льюиса, что принял иудаизм и демонстративно ел
особую, "чистую" пищу.
К концу 1957 года произошло чудо: у Джой началась
ремиссия. Собственно, все решили, что она исцелилась --
"чудесным образом оправилась", как выразился Зернов. Льюис, у
которого одновременно начались сильные боли (у него начался
рак, от которого он и умер шесть лет спустя) верил, что Господь
© Copyright Яков Кротов
Email: ykrotov@yahoo.com
WWW: http://www.krotov.org
Date: 05 Mar 2002
---------------------------------------------------------------
Английский писатель Клайв Стейплз Льюис не был
англичанином. Он был ирландцем -- как и его старший современник
Бернард Шоу. В современной России, с нашим пристальным
вниманием к составу крови, Льюиса назвали бы полукровкой:
предки его матери Флоренс Гамильтон жили на этой земле века
два, а вот дед Льюиса по отцовской линии -- Ричард Льюис -- был
сыном фермера в Уэльсе, переехал в Ирландию и тут выбился в
инженеры. В современной Эстонии -- а может быть, и в
современной Северной Ирландии -- в эти тонкости вникать бы не
стали и сочли бы всех предков Льюиса (и его самого) чужаками и
оккупантами. Оккупация Ирландии англичанами совершилась в
семнадцатом веке, но прошедшие столетия "этнических" ирландцев
с нею не примирили. И если с точки зрения англичан Льюис был
достаточно ирландцем, чтобы подшучивать над его пристрастием к
спиртному и поэзии как над особенностью национальной, то с
точки зрения ирландцев Льюис и ему подобные были достаточно
англичанами, чтобы их ненавидеть.
Льюис, таким образом, родился в той части мира, где
реальность была как бы удвоена, где были сдвинуты все
"нормальные" представления о национальности, культуре, религии
как о началах прежде всего объединяющих людей. Здесь религия
прежде всего разделяла, обозначая существование двух Ирландии:
"коренной", католической, ирландской Ирландии и "оккупантской",
протестантской, английской Ирландии.
В одной из своих книг Льюис назвал "свою" Ирландию --
Пуританией. Пуританами -- "чистюлями" -- вызывающе называли
себя борцы с католическими монархами Англии XVII века. Пуритане
разом очистили христианство от "католических суеверий", очищали
Англию от деспотизма и порабощали Ирландию. Теплая детская,
семейная вера ушла от Льюиса вместе с детством; осталась же
неприятная память о религии жарко националистической, ханжеской
и агрессивной. Льюис старался вычеркнуть из памяти и вычеркнул
из своей духовной автобиографии -- и пращура матери епископа
Хуго, и ее отца, священника Томаса Гамильтона. Католиков пастор
Томас считал "детьми сатаны". Его мнение о православных
неизвестно. Впрочем, он был капелланом на английском флоте во
время Крымской войны и именно на севере России, так что,
вероятно, духовно ободрял артиллеристов, обстреливавших
Соловецкий монастырь. Христианство как национальное, народное
явление ассоциировалось, таким образом, в детские годы Льюиса с
чем-то весьма малоприятным, авторитарным, мертвящим. Так было
не только в Ирландии, но и в остальных частях европейского
мира, когда-то числившегося сплошь христианизированным.
Любопытно заметить, что Томас Гамильтон считал, что даже "дети
сатаны" не будут мучиться вечно, но просто исчезнут в небытии.
На личном уровне малоприятные ассоциации, связанные с
национальной верой в Небесного Отца и Его Сына, подкреплялись
сложными отношениями с отцом. Льюис-сын считал себя
противоположностью Льюису-отцу, видел себя жертвой отцовского
самодурства, эгоизма и алкоголизма. Льюис родился 28 ноября
1898 года (брат Уорни был старше его на три года), а 23 августа
1908 года -- в день рождения отца -- умерла их мать. Две недели
спустя ребята были отправлены в английскую частную школу,
ставшую для них опытом реального коммунизма: здесь ничего не
значили деньги и тем страшнее былопереживание зла
бескорыстного. Издевательство здесь было ради издевательства,
зло здесь было извращенно-бескорыстным, педагогический садизм
-- вдвойне гнусным, ибо прикрывался заботой о воспитуемык.
Не все английские частные школы были настолько плохи --
здесь Льюису действительно не повезло. Но более всего "не
повезло" ему с эпохой, которая вся одновременно и была
деспотичной, и мучилась от собственной деспотичности. Это эпоха
Фрейда, склонная все сводить к эдипову комплексу, видеть
глубинную причину всех неприятностей в любви, которая "со
властью соединена". Символом такой любви -- противоречивой,
стесняющейся себя и от стеснительности грубой, а то и лживой --
стала именно фшура отца. Ныне, из прекрасного далека видно,
насколько отец и сыновья были похожи друг на друга.
Алкоголиком, как Альберт Льюис, стал и старший сын Уорни -- но
это не помешало ему стать историком семьи, автором прекрасных
историко-популярных книг. Главное же -- Льюис преданно и нежно
любил брата во всех его состояниях, прощая ему то, чего не смог
простить отцу.
Сходство же между Альбертом и Клайвом Льюисами
существенно. Альберт мечтал стать политиком, а стал солиситором
-- "казенным адвокатом". Помешал карьере длинный язык в
сочетании с чувством юмора. Та же страсть говорить и острить,
чего бы это ни стоило карьере, приводила в постоянную
конфронтацию с окружающими Льюиса-сына. Оба обожали литературу,
оба были мастерами громогласного словесного боя, не брезгуя при
обсуждении вечных вопросов приемами сиюминутного красноречия.
Оба умели любить свою лучшую половину. Оба не умели любить
детей. Оба, наконец, умерли в христианской вере. До конца своих
дней Льюис так и не смог ни простить отца, ни простить себе
неприязнь к отцу. Между тем, отец сделал для сына все, что мог,
все, что не требовало эмоционального усилия, преодоления
чопорности. Прежде всего, это означает, что отец оплатил учебу
Льюису в Оксфордском Университете -- трата не маленькая.
Едва поступив в Университет, Льюис покинул его ради службы
в армии. Военная подготовка ограничилась несколькими неделями.
Он провел их в одной комнате со своим ровесником и
соотечественником -- ирландцем Пэдди Муром (их фамилии стояли
рядом по алфавиту). Отец Льюиса не нашел в себе сил приехать к
отправляющемуся в окопы сыну; опорой и утешением обоим ребятам
стала мать Мура Джейн -- блондинка сорока пяти лет. Расставаясь
при отправлении на фронт, Пэдди и Джек (Льюиса практически
никто и никогда не звал Клайвом, все звали его детским
прозвищем Джек) дали друг другу трогательное обещание: если
одного из них убьют, выживший позаботится о семье убитого.
Убили Пэдди. Льюиса только ранило шрапнелью, достаточно легко,
чтобы эта рана никогда его не беспокоила, и достаточно тяжело,
чтобы раз и навсегда освободить его от армии.
Вернувшись в Оксфорд в январе 1919 года, Льюис поселился
вместе с миссис Мур. В конце концов -- в 1930 году -- они на
паях купили дом с неплохим садом, где Льюис и жил. От
соучеников, а впоследствии от коллег это трогательное единение
тщательно скрывалось: в Оксфорде еще были сильны средневековые
традиции, по которым безбрачие прямо предписывалось ученым
мужам. Ситуация, во всяком случае, была необычная. От Джейн Мур
Льюис получал и материнскую ласку и теплоту семейного очага --
так что его жизнь с нею была отнюдь не только героическим
самопожертвованием. Дочь миссис Мур не была в восторге от
"названого брата", но он платил за ее образование. Брат Льюиса,
выйдя в отставку майором, поселился с ним и тоже не был в
восторге от миссис Мур. Обстановка в доме была поистине
семейная и живая, наподобие куста роз: лепестки облетают, шипы
тупеют. Любовь здесь смешивалась с дружбой, дружба -- с
неприязнью. Чем старше становились все участники этой небольшой
трагикомедии, тем больше миссис Мур превращалась в почтенную
пожилую леди, а Льюис -- в почтительного сына. Кто знакомился с
Льюисом после войны, с трудом мог заподозрить ее в чем-либо
фривольном и, напротив, легко мог счесть ее тяжелым крестом для
Льюиса. Истина лежала где-то посередине, будучи милее и добрее
людской молвы.
Льюис оставался в Оксфорде до 1954 года. Довольно скоро
выяснилось, что он не поэт, и скоро же обнаружилось, что
главный его талант, позволяющий заработать, -- читательский.
Льюис стал "доном" (слово, происходящее от латинского "доминус"
-- "господин", но по значению ближе к отечественному "доцент")
по кафедре английской литературы. В число малоприятных
обязанностей "дона" входит каждую неделю выслушивать реферат на
одну и ту же тему от десятка студентов -- причем порознь от
каждого.
Оксфордский университет возник на два века раньше
английской литературы, и этот предмет казался подозрительным
нововведением. В моде был Север и германская мифология, в
почете -- античная литература. А Мильтона читали все, что
делало его "несерьезным" научным объектом. Соответствующие
"доны" обязаны были читать еще и какой-нибудь "серьезный"
предмет, вроде истории или латинской классики. Подозрительно
относились и к литературной критике -- и небезосновательно. Но
Льюис оказался блистательным литературоведом: ему всегда было
важнее не то, к каким обстоятельствам сводится написание книги
и психология ее автора, а то, как надо читать текст, чтобы
получить максимальное удовольствие. Поэтому его научные труды
("Аллегория любви" -- 1936 г., "Введение к Мильтону" -- 1942
г., "Английская литература шестнадцатого столетия" -- 1954 г.)
были не только на порядок научнее среднего академического
уровня, по и сами доставляли удовольствие читателю.
Можно было предположить, что талант не облегчит Льюису
карьеру. Для большинства коллег он бьи слишком груб в манерах,
слишком агрессивен в интеллектуальных баталиях. Он был чужак, и
среда отторгла его. Впрочем, можно было предположить и то, что
при самой благоприятной карьере вряд ли круг читателей его
трудов будет шире нескольких тысяч человек. Проверить такое
предположение невозможно. В жизнь Льюиса вмешался могучий
фактор неопределенности: вера.
С подросткового возраста Льюис был аморфным и заурядным --
для того времени -- скептиком в религиозным вопросах. Надо
признать, что скептицизм действительно связан с религией -- по
крайней мере, стоит скептически относиться к любым попыткам
объяснить религиозный путь человека. Потерю Льюисом детской
веры некоторые биографы связывают со смертью матери, но
совершенно несомненно, что можно найти биографию человека, в
которой его религиозность именно потерей близкого человека и
объяснят. Сам Льюис попытался "разъяснить" свое обращение в
мемуаре, озаглавленном "Восхищен Радостью". Но объяснения о
себе не удались, хотя удалось нечто большее: свидетельство о
Боге. Однако из того, что сказано в книге (и что в ней
замолчано), можно запомнить несколько важных для жизни Льюиса
черт. Он связывал обращение с интенсивными и острыми
размышлениями, с переживанием самой мысли как
сверхъестественного действия Обращение ассоциировалось для пего
с чтением (в частности, эврипидовского "Ипполита") -- книга
поколебала его наивную решимость жить без чувств Обращение
сделало его ближе к знакомым христианам, в том числе к
вернейшему другу детских лет Артуру Гривсу, Барфилду, лингвисту
и тоже близкому другу, а еще к коллеге по Оксфорду Джону
Толкину, и к любимейшему из современных английских писателей
Гилберту Честертону. Сама встреча с Богом произошла в
обстановке обыденнейшей и мирной -- в автобусе. Льюис
почувствовал себя комом снега, который сейчас начнет таять,
почувствовал невидимый корсет, который задушит его, если от
этой дряни не избавиться. Эти образы еще можно как-то
истолковать: оковы рационализма, снег эгоизма. Но главное в
образы не умещалось и осталось невысказанным. Летней ночью 1929
года в своем кабинете в колледже он встал на колени и неохотно
сказал Богу, что Бог есть Бог (лишь это: об Иисусе как Боге
Льюис тогда не помышлял). 25 сентября 1929 года умер отец
Льюиса -- к счастью для его духовной биографии. Случись эта
смерть накануне обращения, веру в Небесного Отца объяснили бы
разлукой с отцом земным. Впрочем, некоторые биографы все равно
так и поступали, не смущаясь расхождением в датах.
Сразу после обращения Льюис особенно подружился с
Толкином, хотя с богословской точки зрения был ему не ближе,
чем мусульманин. Толкин был потомственный католик, внешне --
полная противоположность Льюису. Дружба была особая -- Льюис
оставался крайне замкнутым человеком, не допускал посторонних в
свой "семейный круг" и сам не интересовался, скажем, семейными
проблемами Толкина, вопившими о дружеской поддержке. Именно
осенью 1929 года Толкин написал первое сочинение из тех,
которые завершились знаменитой трилогией "Повелитель колец".
Льюис стал первым читателем: он восхитился Толкином, воочию
увидел перед собой Настоящего Писателя и понял, что таким не
будет никогда. Льюис стал первым критиком Толкина, первым
поклонником и двигателем его дальнейшего труда. Толкин писал
медленно, а Льюис его подгонял: как гениальному читателю, ему
очень хотелось узнать, "что будет дальше".
Бывают односторонне направленные дружеские отношения;
дружба Толкина и Льюиса насыщала обе стороны. Вспоминая о своем
обращении ко Христу, Льюис упомянул и Толкина. Само обращение
опять произошло незаметно: 28 сентября 1931 года Льюис поехал с
миссис Мур и ее дочкой в зоопарк. "Когда мы выехали, я не верил
в Иисуса как Христа, Сына Божия -- когда мы приехали в зоопарк,
я веровал", -- так он описал обращение в духовной
автобиографии. В письме к другу он добрым словом помянул
разговор с Толкином, шедший до утра, когда создатель самого
знаменитого мифа-вымысла XX столетия убеждал Льюиса, что
Евангелие -- не вымысел, а нечто, что могло быть сказано лишь
языком мифа.
В двадцатом столетии миллионы людей прошли путь от неверия
ко Христу. Многие из них даже не заметили, что вера в Бога и
вера в Христа -- не одно и то же. Льюису было дано пережить
приход христианской веры как нечто очень и очень постепенное,
пережить различные оттенки веры. Была ему дана и
наблюдательность, и хорошая память, и -- вспомним отца -- дар и
охота убеждать красноречием. Его коллег не-христиан поражало,
как это верующий Льюис сохранил безудержную воинственность,
ораторскую агрессивность, привычку лупцевать оппонента
аргументами, не давая возможности подумать. Он сохранил и
любовь к пиву и табаку. Раз в год он давал студентам
торжественный ужин, торжественность которого была в том, что
всякий -- включая Льюиса -- обязан был петь непристойные песни
и надираться до наступления темноты. На юных английских
джентльменов обрушивался клич окопов первой мировой: "Нынче ни
слова о том, что выше пояса или ниже колен!" Все это
сосуществовало в Льюисе с упорно растущей верой, создавая
личность внешне явно не святую, но крайне живую. Увы, о многих
христианах можно сказать лишь обратное.
Льюис стал неофитом -- это греческое слово, означающее
"новообращенный", часто имеет уничижительный оттенок: верующий,
чья вера слишком заносчива, который склонен к ригоризму,
нетерпимости. Если неофит умеет писать, он бросается писать в
защиту новонайденной веры -- но никто его не читает: одно дело
иметь веру в сердце, другое -- соединить сердце с мозгами.
Льюис стал блистательным исключением. Самые знаменитые его
книжки были написаны в совершенно неофитском состоянии. Первая
-- "Кружной путь, или Возвращение паломника" -- уже весной 1932
года. Словно озарение приходит к нему свой стиль: природная
склонность к занудству остается, но сверхъестественно
покрывается изящной, скульптурной точностью самых абстрактных
рассуждений. В 1940 он пишет "Страдание" -- книгу на сложнейшую
богословскую тему, в 1941 -- "Письма Баламута" (как
свидетельствует биограф Льюиса Уилсон, посвящена Толкину). С
этой книги, рассказывающей об основных проблемах духовной жизни
неофита в виде отчетов демона-искусителя своему адскому
начальнику, началась мировая известность Льюиса: тираж ее
превысил миллион экземпляров. Льюиса приглашают выступать с
лекциями -- они же, впрочем, и проповеди -- о христианстве.
Каждую среду вечером ему дают пятнадцать минут на радио; из
этих бесед рождается книга "Просто христианство". В 1945 г.
последовало "Расторжение брака", в 1947 -- "Чудо". В эти же
годы Льюис пишет три романа, которые Вам и предстоит прочесть.
Все эти книги не принесли Льюису богатства (этот крупный
человек болезненно переживал после войны необходимость
сократить потребление картошки и невозможность съездить в
отпуск на родину, в Ирландию). Замечательно, что его примерно
одинаково невзлюбили и верующие, и неверующие коллеги по
Оксфорду: ученые литературоведы могут смириться с тем, что
знаменитым писателем станет водопроводчик, но не их собственный
коллега. Косо смотрели не столько на христианство Льюиса,
сколько вообще на его известность. Зато для тысяч людей он стал
духовным руководителем -- и продолжает оставаться по сей день.
Более того, он исправно отвечал на письма читателей
(приходившие в основном из стран Континента и из Америки, но не
из Англии), раздавая утешения, советы, поучения. Во время войны
одна из почитательниц его книг -- Джун Флюэт -- попала в дом
Льюиса, спасаясь от бомбежек Лондона. Она прожила в доме
несколько месяцев, прежде чем поняла, что ее любимый писатель,
книги которого наставляют ее на духовном пути, и краснолицый
губошлеп-хозяин -- одно лицо. Тогда она незамедлительно и
безнадежно в него влюбилась -- и попала в роман "Мерзейшая
мощь" под именем Джейн Стэддок.
Нелюбовь коллег мало трогала Льюиса. Вряд ли от смирения:
скорее, их мнение было ему глубоко безразлично. Не принятый в
"узкий круг" оксфордских "донов", он создал вокруг себя еще
более узкий круг друзей, в который, кроме Льюиса и Толкина,
входили еще несколько человек (не только литераторов). Этот
кружок получил название "Инклинги"; неологизм напоминает и
"намек", и о слове "чернила", и о "хафлингах" -- так называли
эльфы толкиновских хоббитов. В общем, можно перевести название
кружка как "черниляне": члены маленького племени, перемазанные
чернилами и болтающие о литературе как индейцы о бобрах. Здесь
читались рукописи книг, которые затем становились вехами в
истории литературы. Но шли годы, и нарастало отчуждение от
кружка близких друзей. Чем бы это ни объяснялось, явно одно:
эта дружба оказалась из тех связей, которые соединяются
невидимой Рукой Творца для какого-то важного дела, а в нужное
время -- и развязываются.
Лишь в 1947 году Льюис осознал, насколько он малопопулярен
среди коллег: его прокатили на профессорских выборах.
Профессионально он был не лучшим из кандидатов, а просто
единственным -- но решающим оказалось не ремесло. В начале 1948
в Сократическом клубе Льюис оказался наголову разбит в
публичном диспуте о его книге "Чудо" с Элизабет Энском.
Поражение было тем болезненнее, что верх одержала женщина, что
победила сухая философская логика над поверхностно-риторической
логикой сына адвоката. А главное: Энском была не атеисткой, а
христианкой. Это было поражение от "своих". Широкая публика об
этом ничего не узнала, но Льюис переживал болезненно. (Кстати,
русский перевод "Чуда" сделан по более позднему, уже
переработанному изданию.)
То был урок, и писатель его усвоил сполна: слишком сильно
он верил в возможность своими доводами доказать недоказуемую
веру. Миллионам людей его апологетические трактаты были нужны и
полезны -- но не самому Льюису. Толкин замечал, что в них
слишком много "ольстеризма" -- характерной для ирландских
протестантов нахрапистости и поверхностности, только обращенных
не на католиков, а на безбожников ("ольстеризмом" грешил и
Бернард Шоу). Неудивительно, что лучше всего эти книги
действовали на некотором расстоянии от автора: в сочинениях
"ольстеризма" было намного меньше, чем в сочинителе. Кстати,
его "приемная мать" ни на йоту не приблизилась к христианству
за время жизни с Льюисом, Она умерла 12 января 1951 года.
Несколько месяцев спустя Льюиса еще раз прокатили на выборах в
профессора. 17 мая 1952 года умер, совершая литургию, Уолтер
Адамс -- духовный руководитель Льюиса с 1942 года.
Именно в эти послевоенные годы Льюис написал семь сказок о
стране Нарнии. В них он сравнялся с Толкином -- не как
подражатель, а как соседняя вершина. Их очень интересно читать,
в них нет сюсюканья и есть совершенно гениальная простота.
Местами в них попадаются фразы, напоминающие о Льюисе
--адвокате христианства, но ни малейшего привкуса принудиловки
и занудства здесь нет. Вдумываться в эти сказки не нужно --
зато очень приятно вглядываться. Поэтому, видимо, этим сказкам
предлежит более долгая и широкая читательская судьба, нежели
даже "Письмам Баламута".
Летом 1954 года Льюис наконец стал профессором -- но не в
Оксфорде, а в Кембридже. Два университета соперничали издревле:
во время гражданской войны XVII века Оксфорд поддерживал
короля-католика, Кембридж -- протестантов. Льюис отмечал, что в
Кембридже нет такого засилия материализма, как в Оксфорде, что
здесь просто больше христиан. Как профессор он был избавлен от
изнурительной рутинной работы со студентами. Появилось больше
времени. Правда, ему было 56 лет -- главные научные труды были
написаны, как и самые знаменитые апологетические книги. Он
написал еще очерк своей духовной жизни -- "Восхищен Радостью",
пару романов, но главное уже не вместилось в тексты.
Последнее десятилетие жизни Льюиса оказалось самым
интересным как для него, так и для окружающих. Вокруг него
создалась своего рода легенда, которая в чистом виде была
запечатлена его коллегой по Оксфорду Николаем Зерновым (русским
эмигрантом, православным мыслителем, экуменистом). В своих
воспоминаниях Зернов создал миниатюрное житие Льюиса, которое
стоит привести целиком. Хотя оно далеко не во всех деталях
выверено, зато рисует образ цельный и яркий, рисует очень
по-русски: "Внешне он напоминал скорее фермера, чем профессора,
философа и поэта. Небрежно одетый, с крупным, красным лицом, он
любил громко смеяться за кружкой пива среди друзей. Но за этой
прозаической наружностью скрывался человек ррыцарского
благородства и глубокой духовности, умевший проникать в тайники
души. [...] Все его друзья считали Льюиса убежденным
холостяком, но и тут он удивил всех, женившись в 1957 году на
американке Джой Давидман (1915-1960). Она была писательница
еврейского происхождения, обращенная в христианство его же
книгами. Брак был совершен в госпитале, у кровати тяжело
больной женщины. Льюис хотел облегчить тревогу умирающей за
будущее ее двух мальчиков, сыновей от первого брака. Льюис
обещал ей взять на себя их воспитание. Но все вышло по иному.
Госпожа Давидман чудесным образом оправилась, выписалась из
госпиталя и даже смогла совершить свадебное путешествие в
Грецию. Брак дал им обоим подлинное счастье. Льюис умер от рака
крови через три года после смерти жены. В своей последней книге
он описал ту агонию, которую он пережил, потеряв жену. Духовный
кризис, испытанный им, углубил его веру".
Это поразительно характерное для православного "житие", в
котором на первом месте поставлено милосердие Льюиса.
Почитатели Льюиса из числа католиков творили о нем свой миф,
подчеркивая его девственность (которая сомнительна и до брака с
Джой). Почитатели из баптистов умудряются создавать образ
Льюиса -- абстинента, не ведающего вкуса алкоголя и табака. "На
самом деле" все было менее иконописно, но более интересно. Джой
Давидман действительно была американкой еврейского
происхождения и писательницей. Написала мало и успехом ни
малейшим не пользовалась. Для читателя в России отметим, что ее
ближайшей подругой была внучка Шолом Алейхема Бел Кауфман --
автор действительно хорошей и популярной в 1960-е книги об
американской школе "Вверх по лестнице, ведущей вниз". Джой была
членом американской компартии. К религии пришла, по ее
собственным словам, когда узнала что ее муж-алкоголик, отец
двоих ее детей, ей еще и изменяет. Ничего не известно о роли
книг Льюиса в ее обращении к христианству, но известно, что она
впервые написала ему в 1950 году, пытаясь опровергнуть
рассуждения в одной из его книг. Муж бросил Джой и ушел к
другой, оставив почти без денег. В 1952 она приехала в Англию и
познакомилась с Льюисом. Летом 1954 года получила развод; к
этому времени она уже любила Льюиса. Гражданский брак был
зарегистрирован тайно от всех друзей летом 1956 г. Льюис
стеснялся того, что церковный брак с Джой был невозможен. Она
-- разведена, а законы англиканской Церкви в этом отношении
более строги, чем даже католические и православные.
Только через несколько месяцев после заключения брака у
Джой нашли рак. В марте 1957 года врачи вынесли ей смертный
приговор. 21 марта у постели Джой был совершен обряд венчания:
пожертвовал собой отнюдь не Льюис, а его друг-священник,
осмелившийся преступить прямой запрет епископа. Детям Джой было
уже одному тринадцать, другому двенадцать лет. Позаботиться о
них было кому и без Льюиса. Более того, старший настолько
невзлюбил Льюиса, что принял иудаизм и демонстративно ел
особую, "чистую" пищу.
К концу 1957 года произошло чудо: у Джой началась
ремиссия. Собственно, все решили, что она исцелилась --
"чудесным образом оправилась", как выразился Зернов. Льюис, у
которого одновременно начались сильные боли (у него начался
рак, от которого он и умер шесть лет спустя) верил, что Господь