Сергей Крупенин
Акарат а Ра
(или Исповедь военного летчика)
Лошади, которая знает, что она лошадь, нет в природе.
Главная задача человека состоит
в том, чтобы усвоить: он — не лошадь.
ДОВ БЕР ИЗ МЕЖЕРИЧА
Пролог
Михаил вернулся домой в 3.15 ночи. Эти самые 3.15 навязчиво и зелено горели в темноте над телевизором. Старая военная привычка следить за временем сработала. После увольнения из армии он всячески пытался отделаться от поминутного, а порой посекундного отсчета своей жизни и снял часы с руки в день получения приказа об увольнении и более не одевал никогда. Почему так с часами. Полезный вообще-то прибор. Ему почему-то казалось, что с общепринятым понятием времени не все в порядке. Почему? Объяснения у него не было. Так, ощущение. Но привычка — вторая натура. Банальность, конечно, но правдивая.
Квартира пуста. Опять. Последнее время она часто пуста. Жена уже ушла. А может быть, еще не пришла. Кто ж знает, черт подери ее! Свет не хотелось зажигать. Чего его зажигать? Все, что есть в доме, стоит на своих, хорошо известных местах, а темнота скрывает ставшую в последние месяцы привычной запущенность небольшой, но когда-то очень уютной квартирки. Михаил сел на кухне не раздевшись. Нащупал пепельницу и какую-то чашку. Вытащил из кармана куртки банку пива и дернул ключ. Пиво недовольно зашипело и плюнуло пеной на руку и рукав. «Вот ведь гадость, какая. Пиво теплое!». Дрянь. Все дрянь. Все вообще! Раздражение накатывало. Накрывало все сильнее. И не хотелось и не моглось его гасить. Кровь порядком уже подогретая алкоголем вскипала. Руки сжались в кулаки до боли. Особенно в правой. В ней оказалась банка, раздавленная всмятку, пиво из которой уже текло по столу и на пол и на колени. Михаил вскочил инстинктивно — стул упал с грохотом, резко прозвучавшим в ночи. Банка с силой, брошенная в стену снесла с холодильника горшок с цветком. Да что же это такое! Под ноги попался опрокинутый стул. Прямо по косточке. Как больно! Ах ты, гад, ползучий! От удара стул отлетел в угол. Там разлетелось еще что-то стеклянное. От досады он треснул кулаком по столу — чашка брызнула осколками, часть которых осталась в руке, разорвав плоть. Вот, дрянь! Все события последнего года навалились одновременно и закружились в хороводе неразрывной чередой. Полный развал бизнеса, которым он занимался последнее время, цепь попыток его наладить перемежающаяся попойками для снятия стресса с загулами до утра, которые довели жену до отчаяния и ухода в виртуальный мир Интернета с головой и телом. Подлость партнеров по бизнесу. Наезды кредиторов. И еще бог знает сколькими более мелкими, но не менее неприятными событиями последнего времени, которые завершали его любовь к человечеству и текущему мироустройству окончательно.
Затуманенное сознание не справлялось с хаосом эмоций. От всего этого было только почти физическое ощущение черноты во вздыбившейся душе, еще более усугубляющее темноту разгромленной кухни.
Михаил стоял посреди бывшего домашнего очага и тихо рычал от бессилия. Он не умел сдаваться. Его всю жизнь учили именно не сдаваться. И он бился с неудачами с упорством. И это вовсе не страшило его. Страшно было другое. То, что все, что было фундаментом его жизни: долг, честь, семья, друзья, страна — все, все это разрушилось за какой-то год-полтора. И люди, которых он любил и считал своим долгом защищать, как его учили, стали ненавистными и презираемы им. Это порождало страшную пустоту в душе. Практически невыносимое состояние. И еще — ему больше не хотелось бороться. Он больше не хотел вообще ничего! Ни любви, ни денег, ни славы, ни знаний. Ничего… Осталось только острое сожаление о жене. Они прожили очень хорошую жизнь в любви, вырастив замечательного сына. И теперь стали почти чужими и даже враждебными друг другу. Это обстоятельство злило более остальных.
Казалось, что мир рассыпался. Но рассыпался как-то уж очень пошло. Неправильно как-то. Нечестно! И кто же в ответе за все это? Михаил поднял лицо вверх и впервые в жизни подумал о Том, Кто мог все это устроить. «Эй, ты там, наверху!». Глухо сказал, но скорее зарычал, срываясь на хрип: « Если ты есть вообще. Это, что за дерьмо ты тут натворил? И, что тебе этот бардак сойдет с рук?». Впервые за много лет по его щекам полились слезы. Слезы жуткой злости и отчаяния и он их пытался вытереть рукой не видя, что она в крови. «Я хочу дать тебе в морду! Я вызываю тебя биться! Появись и отвечай. Мне наплевать, что ты меня убьешь. Наплевать мне на такую жизнь. Только появись!». Пульс с такой силой бил в виски, что, казалось, голова лопнет. Но тихо. Конечно же, тихо. «Нет тебя! Или ты наделал это все и свалил!? Или ты просто садюга и наслаждаешься сейчас!? Твои создания всю свою никчемную жизнь посвящают тому, чтобы бить и жрать себе подобных. Загадили всю планету до ручки. И все их достижения только в том, что они могут теперь совсем разнести ее термоядом на молекулы! Если бы мог я сбросить тебя с твоего места, я бы сделал все иначе. Люди не страдали бы так!». Тихо. Навалилась тупая, тяжкая усталость и он, сбросив с себя где-то по дороге куртку, побрел, натыкаясь на стены в спальню, к кровати. Заснул еще, не коснувшись подушки.
Пробуждение было невеселым. Спать можно было бы хоть до самой смерти. С работы ушел, из последних сил пытаясь соблюсти приличия и не послать, куда следует начальника. Может, и зря не послал. Затраченное эмоциональное усилие тут же потребовало алкогольной релаксации в компенсацию. Проснулась память. «Так вот почему так тошно! Боже как хреново! Язык вообще прилип к небу. А вкус во рту! Вроде не унитазом на вокзале работал, а вкус тот еще. Хорошо бы так вот плавно из сна, да и в смерть. „Не заслужил видать“ горько подумал. Ну, какой же идиот не закрыл шторы? Блин, солнце в глаз прямо». Пришлось вставать. Шарил по полу сидя на кровати в поисках домашних тапочек. Обнаружилось, что ноги в носках, а рядом вместо тапок грязные ботинки. «Вот, черт, а пить то, как охота!» Побрел на кухню. «Хоть бы минералка была в холодильнике». Вид кухни не радовал. Особенно земля из горшка с цветком на холодильнике и по всему полу. Но минералка была. Нет ничего вкусней газированной холодной воды из горла! «Где же тапки, черт их дери? А, вот они подлые». В коридоре привычно глянул в зеркало. «Ну и рожа!» Из зеркала смотрело лицо знакомое отчасти, с всклокоченными довольно длинными волосами неопределенного цвета. Под мутными, со следами былой голубизны, глазами наметились мешочки. На щеке разводы запекшейся крови. Рука тут же заныла. А — вспомнил — чашка. Выражение лица как у дохлого карпа. Уголки губ привычно уже опущены. «Это кто? — подумал он — это, что я, блестящий в недавнем прошлом, военный пилот. Старший офицер? Гордый и достойный восхищения жены и сына?». Горькая усмешка отразилась в зеркале. Объективно фигура еще подтянутая, хотя все внутри мелко дрожит. «Да уж, приплыли!. Ладно, не помер — надо жить». Последняя надежда на душ. По пути попалась брошенная на пол вчера (или сегодня?) куртка. Поднял, повесил на вешалку. Опять привычка. Из кармана куртки наполовину вывалившись, торчала какая-то книга в кожаном переплете. «Странно, откуда бы?». Да ладно, душ — надежда на жизнь, все остальное так неважно.
Через полчаса стояния под водой, побритый и вымытый, он выбрался из ванной. Удивительное свойство воды. Льет вроде снаружи, а внутреннее дрожание также унимает.
«Где же эта коза? Где ее носит?». Взгляд на часы стоящие на телевизоре. Не видать ничего. Ночью светились как сверхновая, аж орали 3.15, а сейчас тускло до невидимости. Нет, все же со временем в этом мире не все так просто. Циферблат электронных часов пришлось прикрывать рукой от солнечного света, чтобы увидеть цифры. 12.20. Опять накатывает раздражение. «Да знаю я, где тебя носит. В Интернет кафе за три улицы от дома. Последние деньги просаживаешь. Каждый день и ночь там сидишь. Что люди подумают?» Завертелись злые рудиментарные мысли. Вот вроде бы и чужие уже друг другу, а сердце щемит. Почему так все получилось? Боль в руке тут же проснулась. Опять кулаки. Агрессор чертов.
Подошел к зеркалу. Ну, получше, конечно. Под глазами-то еще плоховато, но не полный секонд-хенд — уже хорошо. Сзади что-то упало мягко. Оглянулся — небольшая, карманного формата книжка в необычной кожаной обложке. Таких ныне не выпускают давно. «Таки вывалилась. Откуда ты взялась?». Михаил поднял книгу. На ощупь обложка была как живая человеческая кожа. Мягкая и теплая, даже чуть влажная. Он потер ее пальцем. Ему показалось, она чуть заметно пульсирует. «Больше никогда не возьму в рот эту гадость» — родилась ответная мысль. Михаил открыл книгу. Листы бумаги были также необычными. Толще современной стандартной, используемой в книгопечатании бумаги раза в два, но более как бы мягкой при этом. И она была темно желтой, даже коричневатой, как у старинных книг. Он их видел в музеях под стеклом витрин. «Ну и дела!» проскочила мысль. «А в музее я вчера не был случайно?» встревожился рассудок, производя срочную ревизию ближайшего прошлого. Да нет, вроде бы? На первой странице очень красивым почерком и явно от руки было написано какое-то стихотворение. Буквы также стандартностью не страдали. Написанные зеленоватыми с оттенком позолоты чернилами как из его детства они, казалось, были в глубине бумаги, а не на ее поверхности. Михаил провел рукой по странице. Она была совершенно гладкой. Следов пера либо литер от печатного станка не ощущалось. Чудно как-то. А написано-то, что? В коридоре было темновато, и он неосознанно прошел в комнату к свету. Буквы слегка, но вполне заметно плавали в тексте в зависимости от перемены освещения. Мысль отказаться от спиртного навеки еще более утвердилась. Он начал читать:
Квартира пуста. Опять. Последнее время она часто пуста. Жена уже ушла. А может быть, еще не пришла. Кто ж знает, черт подери ее! Свет не хотелось зажигать. Чего его зажигать? Все, что есть в доме, стоит на своих, хорошо известных местах, а темнота скрывает ставшую в последние месяцы привычной запущенность небольшой, но когда-то очень уютной квартирки. Михаил сел на кухне не раздевшись. Нащупал пепельницу и какую-то чашку. Вытащил из кармана куртки банку пива и дернул ключ. Пиво недовольно зашипело и плюнуло пеной на руку и рукав. «Вот ведь гадость, какая. Пиво теплое!». Дрянь. Все дрянь. Все вообще! Раздражение накатывало. Накрывало все сильнее. И не хотелось и не моглось его гасить. Кровь порядком уже подогретая алкоголем вскипала. Руки сжались в кулаки до боли. Особенно в правой. В ней оказалась банка, раздавленная всмятку, пиво из которой уже текло по столу и на пол и на колени. Михаил вскочил инстинктивно — стул упал с грохотом, резко прозвучавшим в ночи. Банка с силой, брошенная в стену снесла с холодильника горшок с цветком. Да что же это такое! Под ноги попался опрокинутый стул. Прямо по косточке. Как больно! Ах ты, гад, ползучий! От удара стул отлетел в угол. Там разлетелось еще что-то стеклянное. От досады он треснул кулаком по столу — чашка брызнула осколками, часть которых осталась в руке, разорвав плоть. Вот, дрянь! Все события последнего года навалились одновременно и закружились в хороводе неразрывной чередой. Полный развал бизнеса, которым он занимался последнее время, цепь попыток его наладить перемежающаяся попойками для снятия стресса с загулами до утра, которые довели жену до отчаяния и ухода в виртуальный мир Интернета с головой и телом. Подлость партнеров по бизнесу. Наезды кредиторов. И еще бог знает сколькими более мелкими, но не менее неприятными событиями последнего времени, которые завершали его любовь к человечеству и текущему мироустройству окончательно.
Затуманенное сознание не справлялось с хаосом эмоций. От всего этого было только почти физическое ощущение черноты во вздыбившейся душе, еще более усугубляющее темноту разгромленной кухни.
Михаил стоял посреди бывшего домашнего очага и тихо рычал от бессилия. Он не умел сдаваться. Его всю жизнь учили именно не сдаваться. И он бился с неудачами с упорством. И это вовсе не страшило его. Страшно было другое. То, что все, что было фундаментом его жизни: долг, честь, семья, друзья, страна — все, все это разрушилось за какой-то год-полтора. И люди, которых он любил и считал своим долгом защищать, как его учили, стали ненавистными и презираемы им. Это порождало страшную пустоту в душе. Практически невыносимое состояние. И еще — ему больше не хотелось бороться. Он больше не хотел вообще ничего! Ни любви, ни денег, ни славы, ни знаний. Ничего… Осталось только острое сожаление о жене. Они прожили очень хорошую жизнь в любви, вырастив замечательного сына. И теперь стали почти чужими и даже враждебными друг другу. Это обстоятельство злило более остальных.
Казалось, что мир рассыпался. Но рассыпался как-то уж очень пошло. Неправильно как-то. Нечестно! И кто же в ответе за все это? Михаил поднял лицо вверх и впервые в жизни подумал о Том, Кто мог все это устроить. «Эй, ты там, наверху!». Глухо сказал, но скорее зарычал, срываясь на хрип: « Если ты есть вообще. Это, что за дерьмо ты тут натворил? И, что тебе этот бардак сойдет с рук?». Впервые за много лет по его щекам полились слезы. Слезы жуткой злости и отчаяния и он их пытался вытереть рукой не видя, что она в крови. «Я хочу дать тебе в морду! Я вызываю тебя биться! Появись и отвечай. Мне наплевать, что ты меня убьешь. Наплевать мне на такую жизнь. Только появись!». Пульс с такой силой бил в виски, что, казалось, голова лопнет. Но тихо. Конечно же, тихо. «Нет тебя! Или ты наделал это все и свалил!? Или ты просто садюга и наслаждаешься сейчас!? Твои создания всю свою никчемную жизнь посвящают тому, чтобы бить и жрать себе подобных. Загадили всю планету до ручки. И все их достижения только в том, что они могут теперь совсем разнести ее термоядом на молекулы! Если бы мог я сбросить тебя с твоего места, я бы сделал все иначе. Люди не страдали бы так!». Тихо. Навалилась тупая, тяжкая усталость и он, сбросив с себя где-то по дороге куртку, побрел, натыкаясь на стены в спальню, к кровати. Заснул еще, не коснувшись подушки.
Пробуждение было невеселым. Спать можно было бы хоть до самой смерти. С работы ушел, из последних сил пытаясь соблюсти приличия и не послать, куда следует начальника. Может, и зря не послал. Затраченное эмоциональное усилие тут же потребовало алкогольной релаксации в компенсацию. Проснулась память. «Так вот почему так тошно! Боже как хреново! Язык вообще прилип к небу. А вкус во рту! Вроде не унитазом на вокзале работал, а вкус тот еще. Хорошо бы так вот плавно из сна, да и в смерть. „Не заслужил видать“ горько подумал. Ну, какой же идиот не закрыл шторы? Блин, солнце в глаз прямо». Пришлось вставать. Шарил по полу сидя на кровати в поисках домашних тапочек. Обнаружилось, что ноги в носках, а рядом вместо тапок грязные ботинки. «Вот, черт, а пить то, как охота!» Побрел на кухню. «Хоть бы минералка была в холодильнике». Вид кухни не радовал. Особенно земля из горшка с цветком на холодильнике и по всему полу. Но минералка была. Нет ничего вкусней газированной холодной воды из горла! «Где же тапки, черт их дери? А, вот они подлые». В коридоре привычно глянул в зеркало. «Ну и рожа!» Из зеркала смотрело лицо знакомое отчасти, с всклокоченными довольно длинными волосами неопределенного цвета. Под мутными, со следами былой голубизны, глазами наметились мешочки. На щеке разводы запекшейся крови. Рука тут же заныла. А — вспомнил — чашка. Выражение лица как у дохлого карпа. Уголки губ привычно уже опущены. «Это кто? — подумал он — это, что я, блестящий в недавнем прошлом, военный пилот. Старший офицер? Гордый и достойный восхищения жены и сына?». Горькая усмешка отразилась в зеркале. Объективно фигура еще подтянутая, хотя все внутри мелко дрожит. «Да уж, приплыли!. Ладно, не помер — надо жить». Последняя надежда на душ. По пути попалась брошенная на пол вчера (или сегодня?) куртка. Поднял, повесил на вешалку. Опять привычка. Из кармана куртки наполовину вывалившись, торчала какая-то книга в кожаном переплете. «Странно, откуда бы?». Да ладно, душ — надежда на жизнь, все остальное так неважно.
Через полчаса стояния под водой, побритый и вымытый, он выбрался из ванной. Удивительное свойство воды. Льет вроде снаружи, а внутреннее дрожание также унимает.
«Где же эта коза? Где ее носит?». Взгляд на часы стоящие на телевизоре. Не видать ничего. Ночью светились как сверхновая, аж орали 3.15, а сейчас тускло до невидимости. Нет, все же со временем в этом мире не все так просто. Циферблат электронных часов пришлось прикрывать рукой от солнечного света, чтобы увидеть цифры. 12.20. Опять накатывает раздражение. «Да знаю я, где тебя носит. В Интернет кафе за три улицы от дома. Последние деньги просаживаешь. Каждый день и ночь там сидишь. Что люди подумают?» Завертелись злые рудиментарные мысли. Вот вроде бы и чужие уже друг другу, а сердце щемит. Почему так все получилось? Боль в руке тут же проснулась. Опять кулаки. Агрессор чертов.
Подошел к зеркалу. Ну, получше, конечно. Под глазами-то еще плоховато, но не полный секонд-хенд — уже хорошо. Сзади что-то упало мягко. Оглянулся — небольшая, карманного формата книжка в необычной кожаной обложке. Таких ныне не выпускают давно. «Таки вывалилась. Откуда ты взялась?». Михаил поднял книгу. На ощупь обложка была как живая человеческая кожа. Мягкая и теплая, даже чуть влажная. Он потер ее пальцем. Ему показалось, она чуть заметно пульсирует. «Больше никогда не возьму в рот эту гадость» — родилась ответная мысль. Михаил открыл книгу. Листы бумаги были также необычными. Толще современной стандартной, используемой в книгопечатании бумаги раза в два, но более как бы мягкой при этом. И она была темно желтой, даже коричневатой, как у старинных книг. Он их видел в музеях под стеклом витрин. «Ну и дела!» проскочила мысль. «А в музее я вчера не был случайно?» встревожился рассудок, производя срочную ревизию ближайшего прошлого. Да нет, вроде бы? На первой странице очень красивым почерком и явно от руки было написано какое-то стихотворение. Буквы также стандартностью не страдали. Написанные зеленоватыми с оттенком позолоты чернилами как из его детства они, казалось, были в глубине бумаги, а не на ее поверхности. Михаил провел рукой по странице. Она была совершенно гладкой. Следов пера либо литер от печатного станка не ощущалось. Чудно как-то. А написано-то, что? В коридоре было темновато, и он неосознанно прошел в комнату к свету. Буквы слегка, но вполне заметно плавали в тексте в зависимости от перемены освещения. Мысль отказаться от спиртного навеки еще более утвердилась. Он начал читать:
«Ерунда какая-то…» Он не додумал эту мысль потому, что все вокруг начало плавно с ускорением вращаться по часовой (опять часы будь они не ладны) стрелке и окружающие предметы становились прозрачными. «Во, блин, центрифуга …» Беззвучная вспышка яркого, но не резкого, даже приятного для света такой интенсивности и затем полная темнота и абсолютная тишина на фоне ритмичного звука. «Я умер? Но я мыслю. И я слышу какой-то стук. А, это мое сердце стучит. А тело где? На месте вроде, только легкое очень. Как на перегрузке ноль в самолете…»
«Знай, до начала творения был лишь высший, все собой заполняющий свет.
И не было свободного незаполненного пространства —
Лишь бесконечный, ровный свет все собой заливал.
И когда решил Он сотворить миры и создания, их населяющие,
Этим раскрыв совершенство Свое,
Что явилось причиной творения миров,
Сократил себя Он в точке центральной своей —
И сжался свет и удалился,
Оставив свободное, ничем незаполненное пространство.
И равномерным было сжатие света вокруг центральной точки
Так, что место пустое форму окружности приобрело,
Поскольку таковым было сокращение света.
И вот после сжатия этого в центре заполненного светом пространства
Образовалась круглая пустота, лишь тогда
Появилось место, где могут создания и творения существовать.
И вот протянулся от бесконечного света луч прямой,
Сверху вниз спустился внутрь пространства пустого того.
Протянулся, спускаясь по лучу, свет бесконечный вниз,
И в пространстве пустом том сотворил все совершенно миры.
Прежде этих миров был Бесконечный,
В совершенстве настолько прекрасном своем,
Что нет сил у созданий постичь совершенство Его —
Ведь не может созданный разум достигнуть Его.
Ведь нет Ему места, границы и времени.
И лучом спустился свет
К мирам, в черном пространстве пустом находящимся все.
И круг каждый от каждого мира и близкие к свету — важны,
Пока не находим мир материи наш в точке центральной,
Внутри всех окружностей в центре зияющей пустоты.
И так удален от Бесконечного — далее всех миров,
И потому материально так окончательно низок —
Ведь внутри окружностей всех находится он —
В самом центре зияющей пустоты…»
Глава 1
Днем ранее. Странный малый.
Утро не задалось. Как, впрочем, и многие предыдущие последнего полугодия. А последние полгода Михаил работал в бухгалтерской фирме замом. Как ему нарисовали при приеме (по протекции, кстати), его обязанности были широкими и носили творческое начало. Он с энтузиазмом взялся за дело и, обнаружив ряд системных недостатков в работе фирмы, начал их радостно исправлять. Это была первая ошибка дилетанта. Порой некая бессистемность и есть система, как и было в его случае. Руководство — пожилая, мудрая «лиса» напряглась. Но вида не подала. Она долго выстраивала свою систему с двойным дном и не ему уж, конечно, было ее ломать. Далее, поскольку, кроме него в коллективе из 15 женщин мужиков не было, он допустил еще один промах. Уже фатальный. Он позволил себе глупость думать что, относясь ровно и уважительно ко всем, он, тем самым, улучшит рабочий климат и, как следствие, производительность труда. Михаил, как большинство мужчин в женском коллективе, был глухим слепцом среди зрячих и слышащих. Ему совершенно не видна была иерархия коллектива где, по его мнению, царила всеобщая любовь, равенство и взаимовыручка. Имеет ли границы мужское скудоумие!? Он буквально умилялся семейности обстановки в трудовом коллективе, где справлялись все дни рождения работников, а также множество государственных и религиозных праздников многоконфессионального по составу предприятия. Умиляли и ежедневные коллективные и обильные обеды домашними харчами, кои приносились в судках и кастрюлях из дому и щедро метались на общий стол. Несколько озадачивала, правда, регулярная добавка спиртного ко столу персонально от директора, которая принималась на «ура». Ведь по чуточке-то можно! Для шустрости бухгалтерской мысли мол. От этой ежедневной радости его, кстати, спасало только постоянное сидение за рулем казенного авто. Несколько озадачила также и секретность величины заработной платы сотрудников. Они были вызываемы в кабинет начальства строго по одному, где и вручалось им кровно заработанное, но такое потаенное. То, что зарплату платили «в конверте» вовсе не странно. Так все делали, ускользая от бремени налогов. Но почему внутри коллектива это тайна — вот вопрос? В конце концов, он выяснил причину — зарплата была примерно вдвое ниже, чем в аналогичных фирмах. Старая лиса создала свой личный и отлично функционирующий курятник. И управляла им мудро. Да так, что куры были счастливы в нем отдавать все силы на общее благо. Они называли ее мамой! В управлении ей помогали две особо приближенные курицы. Они пользовались льготами. Финансовыми, в том числе. Информированность оплачивается всюду. Но также с их точки зрения были законны и претензии на его, зама, «особое» внимание, которого он легкомысленно не проявлял. И, тем более, что из всех женщин предприятия, не отличавшихся изяществом и притягательностью форм по причинам пристрастия к желудочным утехам, эта парочка совсем уж не пролезала в параметры. После некоторого ожидания, поняв его дремучесть в межполовых вопросах, дамы откровенно заявили о своих претензиях ошарашенному слепцу и, не получив желаемого, обратились за разъяснениями к лисе. А лиса, поняв уже, что ее заместитель бесперспективен в плане счастливого самопожертвования ради яйценоскости курятника, дала отмашку. Ату его, мол. Мало, что есть более алогично-агрессивного и жестокого, чем куриная стая. Короче, надо было увольняться, пока хуже не стало. В это утро сия данность была как-то особенно очевидна. Михаил написал заявление, предвосхитив театрализацию со стороны директора, громко и четко, чтобы все слышали, изложил, семейные якобы, обстоятельства увольнения и, прихватив расчет, был таков еще до обеда.
Бодро выскочив на волю, он пошагал по улице. Минут через пять быстрого шага и, дыша полной грудью, задался вопросом «Куда иду-то?». Вокруг простирался миллионный город, а пойти некуда. И не к кому. Домой в пустую квартиру тем более не влекло. На душе после некоторой эйфории пустота. А ведь и вправду некуда идти. Знакомые (не друзья, их у него в этом городе вовсе не было), все были на работе. Сына, жившего своей семьей, он, оберегая от стресса, вообще держал в неведении о развале отношений с женой. Жена тоже. Сел на лавку в сквере, закурил. Так вот живешь, живешь, карябаешься, а, что в итоге? Закрутилась мысленная жвачка воспоминаний. Ну, родился. Рос смышленым и резвым мальчиком. Давалось все легко, играючи. В школе, музыкальной школе, не корпя над книгами, все сдавал вовремя. В летном училище был одним из лучших на курсе курсантом. Тоже без напряга. Далее служба. Летал хорошо, отмечали, награждали, предоставляли. Доверяли не по годам. Все путем, без напряга. Женитьба. Жена красавица — все заглядывались. Сын учился так же легко — порой не знали, в каком классе учится, на каком курсе. Смышлен во всех отношениях. Стала разваливаться страна — уволился. Тоже все путем. Первым из бывших военных пошел в бизнес. Быстро освоился. Вышел на уровень. Писали республиканские газеты. Нормально, без напряга. Единственно, куда сунувшись, тут же выскочил сам — политика. Уж больно воняло там! Но без потерь. Все путем. Снова бизнес.
И тут понесло! Все начало рассыпаться в прах. Стремительно! Когда все началось? Где эта точка, с которой началось? И заходилась в вопросе мысль: « Я никому не делал плохого. Честно служил, любил, воспитывал, вел бизнес. Без напряга, конечно, но ведь честно! За что ж меня так-то вот?». Закончились сигареты, собрал окурки в пачку и побрел искать урну. Вот бардак! Лавка есть, а урны нет. Видать уперли на металлолом. Никогда не мог бросить мусор на землю. Всегда было неудобно перед дворником, которого и в глаза-то не видел никогда. Все ведь бросают. Дворников для того и выдумали, между прочим. Такой вот комплекс, понимаешь ли.
Урна нашлась метрах в двухстах от лавки. Пока шел, снова захотелось курить и поесть да и выпить чего-нибудь после всего, что было с утра. В кармане, к тому же некоторое излишество дензнаков как некое подслащение неприятного, в общем, события — увольнения с работы. Огляделся, вокруг тихие дворики старого центра города. Не злачное, прямо говоря местечко. К удивлению метрах в десяти обнаружилась скромная вывеска «Горячие блюда». Без претензий, правда, но если и впрямь горячие — это то, что надо прямо здесь и сейчас. Модный слоган застрял в голове как гвоздь. За дверью оказался зал с низким, оформленным деревянными рейками лет пятнадцать назад потолком, сравнительно чистый. С десяток совершенно пустых столов и бар разумно расположенный для радости посетительского глаза прямо напротив двери. И никого, включая персонал. Правда, запах свежеприготовленной пищи присутствовал. Это вселяло надежду исполнить замышленное. А бар напрочь отметал сомнения в принятии решения.
— Эй, хозяин!
Воззвал он негромко. На зов вышла дама в белом переднике и нелепом кокошнике из целлулоида, бисер на котором подтверждал, что это именно кокошник. Дама была дородна телом и спокойна лицом. Она обстоятельно заняла свое место за стойкой бара, не торопясь, взяла бокал, полотенце и, только начав его протирать, спросила.
— Чего изволите?
Михаил был слегка ошарашен этим оборотом речи, примененным в данном заведении.
— Будьте любезны, посоветуйте мне чего-либо достойного к обеду и из напитков также.
Он поневоле перешел на предложенный язык. Дама набычилась, непроизвольно сдвинула набок явно непривычный кокошник и пристально посмотрела на наглого посетителя.
— В меню все написано.
С нажимом ответствовала она, протягивая ему коленкорового переплета меню. На нем золотом была вытиснена уже затертая почти надпись «Мэню». «Слава богу, все в порядке — успокоился — а то „Чего изволите?“. Не надо посетителей так пугать. А как на слабонервного нарвешься?» Тетка, явно проработавшая в общепите всю свою не короткую жизнь, была вынуждена подчиняться требованиям нового времени. И, в частности, нового хозяина — недоучки явно тяготеющего к фильмам о временах НЭПа. Она же лично, взрощеная родным советским общепитом, считала все новшества неокапитализма ненужным вредным фарсом.
— Ну, что выбрал чего, или как?..
Подозрительно спросила дама. Михаил, окончательно успокоившись от привычного хода вещей, назвал выбранные блюда и напитки. Устроившись за столиком у окна в ожидании обещанного желудочного удовлетворения, он стал рассматривать прилегающее к заведению пространство, отмечая, куда ведут дорожки, сквозные арочные проходы в домах, ориентируя все это по сторонам света и относительно города. Примечал, кто сидит перед подъездом или идет и куда именно. «Никогда не отвыкну, наверное. Вот ведь втемяшили в голову педагоги военные». На детской площадке, явно не по погоде одетый, взглядом уткнувшийся в песочницу безо всяких следов песка, сидел мужичок. Практически без движения. «Вот еще один неприкаянный. Холодно ему, небось. Весна ранняя, однако. Хоть и южная, но невнятная в этом году» пожалел он. В зал вплыла дама с кокошником и с подносом. Она двигалась так, что, казалось, плывет над полом. «Профессионализм» — уважительно подумал. Салат, суп харчо, баранина с картофелем фри. Отметил — свежее и горячее. Без обмана. Двести грамм водки в графинчике и стакан апельсинового сока тоже привлекали. Аппетит, подогретый спиртным, заставил быстро разделаться с пищей. Недурно, недурно. Напряжение утра начало таять. Закурил, экспроприировав пепельницу за соседним столиком. Пока занимался чревоугодием, в зале появились еще человек десять жаждущих желудочных утех и сопровождающий их гомон. Мужики, в основном, из близлежащих контор, судя по деловитости и одежде, но двое из них в одинаковых совершенно черных теплых куртках с капюшоном, явно не вписывались в общий типаж. Они также сели за столик у окна, и также пялились наружу, не проявляя интереса к происходящему внутри заведения. Неспешность и обстоятельность их заказа выдавали отсутствие лимита времени. «Да мало ли какие дела у людей. Может тоже деваться не куда?» Правда, отметилось, что внимание этих джентльменов неотрывно было приковано к фигуре «мыслителя» в песочнице. «Вот как. Люди тоже жалеют сердешного» подумалось с пониманием.
Строгая дама снова образовалась у его столика. Деловито убрав пустую посуду, оставила, однако, рюмку.
— Еще соку?
Интеллигентно поинтересовалась.
— Конечно, будьте любезны… и водки грамм двести и салатику, пожалуй.
Да уж профессионализм не скроешь даже дурацким кокошником. «Странное дело химия — подумал он — стоит изменить химический статус организма и мир меняется. Он был невыносимо плох и вот — ничего себе так. Всего— то спирт с водой введен „пер орально“, а вроде как солнце проглянуло сквозь тучи». Значительно снизилось ощущение беды и тревожность последнего времени. «4.30, надо же как незаметно ускользает время». Цифры он взял с циферблата часов — тарелки над баром. И смеркается уже. Бросил взгляд в окно. Мужик в песочнице слегка поменял позу. «Крутой мужик, йог может? Или совсем уж хреново ему» подумалось. Стало как-то неуютно. Опять комплекс. Ну, сидит себе человек на холодке, может ему и не плохо вовсе, а наоборот. Правда, все это как-то неубедительно. Была бы я мать Тереза — сходил бы, позвал в тепло. А так поймут неправильно. Оправдывайся потом еще. Отогнал неуместные душеспасительные мысли. Скучно. Подошли два парня лет двадцати пяти. Свободно?.. Да, пожалуйста. Парни заказали харчи, выпить немало. Разговорились ни о чем. Погода. Футбол… Еще час долой. Двести грамм сделали свое дело. Мир сузился до размеров зала. За окном нет объектов для наблюдения. Стемнело. Вот и вечер, длинный еще, как зимний, пустой. Как пережить тебя?
Хоровод посетителей «Горячих блюд» все крутился. Стали меняться типажи. Все больше появлялись люди располагающиеся скоротать время до ночи. И вот в проеме двери показался мужик из песочницы. А точнее парень. На вид лет двадцати пяти — двадцати восьми. Довольно длинные темные кудрявые волосы почти закрывали карие, смышленые глаза. Лицо было покрыто густою черной щетиной. Очень правильные черты лица выгодно подчеркивались смуглой кожей. Короткая, довольно потертая куртка, похоже, с чужого плеча, непрезентабельные черные брюки старого фасона, который вышел из моды раньше, чем парень родился. Он быстро прошел к столику рядом и сел спиной к Михаилу, стараясь не привлекать внимания. Но старая гвардия в лице дамы в кокошнике тут же запеленговала движение. Подойдя к парню, она совершенно уж не скрывая пренебрежения с точными подозрениями о неплатежеспособности клиента, грозно спросила: «Тебе чего?». Парень схватил трепаное меню как соломинку утопающий. Однако, было видно, что взгляд его не фиксирует букв, а лишь имитирует чтение. Дама постояла рядом в тоске о былой власти пущать или не пущать всяких дармоедов в пищезаведение, но откатилась на прежнюю позицию в бар. Бдительный взгляд ее, впрочем, оставался, недремлющ и тяжел. Парень, похоже, ощущал его физически. Он некоторое время еще пробовал производить вид зачитавшегося человека, но потом неожиданно повернулся к нашему герою и без всякого предисловия спросил.
— Дайте, пожалуйста, немного денег. У меня нет совсем, а здесь поесть нужно.
Слова выдавали в парне не местного, слишком правильным произношением. Михаил удивился тому, что совсем не удивился просьбе. Мало того он, даже не спросив величину суммы молча протянул пятьдесят рублей испытав при этом даже некое облегчение. Сработала нереализованная жалость к парню, когда он сидел на холоде снаружи. Парень встал, сам подошел к бару и, сделав заказ, вернулся к своему столику. Дама в кокошнике, не трудясь сокрыть недовольства, побрела исполнять свои обязанности. Михаил же обратил внимание, что джентльмены в черном напряженно, практически не мигая, наблюдают за маневрами парня. Когда парень развернулся, идя назад, они непроизвольно даже привстали и успокоились лишь когда тот сел за столик. Михаил заметил и то, что парень, в свою очередь, также знает о пристальном интересе к себе с их стороны. Это показалось странным, но релаксация спиртным окрашивала все в розовый свет. Да мало ли, все нормально. Дама принесла какой-то каши, несколько кусков хлеба, салат и компот, небрежно сгрузив все это ему на стол. Интенсивность поедания парнем пищи выдавала серьезный голод. «Надо было дать сотку» подумалось с досадой. Покончив с едой, парень застыл в одной позе, обнаружив полную незаинтересованность к окружающему. Михаил снова включился в пустопорожнюю беседу с соседями. Минут двадцать спустя парень довольно резко повернулся к Михаилу и также быстро начал говорить.
Бодро выскочив на волю, он пошагал по улице. Минут через пять быстрого шага и, дыша полной грудью, задался вопросом «Куда иду-то?». Вокруг простирался миллионный город, а пойти некуда. И не к кому. Домой в пустую квартиру тем более не влекло. На душе после некоторой эйфории пустота. А ведь и вправду некуда идти. Знакомые (не друзья, их у него в этом городе вовсе не было), все были на работе. Сына, жившего своей семьей, он, оберегая от стресса, вообще держал в неведении о развале отношений с женой. Жена тоже. Сел на лавку в сквере, закурил. Так вот живешь, живешь, карябаешься, а, что в итоге? Закрутилась мысленная жвачка воспоминаний. Ну, родился. Рос смышленым и резвым мальчиком. Давалось все легко, играючи. В школе, музыкальной школе, не корпя над книгами, все сдавал вовремя. В летном училище был одним из лучших на курсе курсантом. Тоже без напряга. Далее служба. Летал хорошо, отмечали, награждали, предоставляли. Доверяли не по годам. Все путем, без напряга. Женитьба. Жена красавица — все заглядывались. Сын учился так же легко — порой не знали, в каком классе учится, на каком курсе. Смышлен во всех отношениях. Стала разваливаться страна — уволился. Тоже все путем. Первым из бывших военных пошел в бизнес. Быстро освоился. Вышел на уровень. Писали республиканские газеты. Нормально, без напряга. Единственно, куда сунувшись, тут же выскочил сам — политика. Уж больно воняло там! Но без потерь. Все путем. Снова бизнес.
И тут понесло! Все начало рассыпаться в прах. Стремительно! Когда все началось? Где эта точка, с которой началось? И заходилась в вопросе мысль: « Я никому не делал плохого. Честно служил, любил, воспитывал, вел бизнес. Без напряга, конечно, но ведь честно! За что ж меня так-то вот?». Закончились сигареты, собрал окурки в пачку и побрел искать урну. Вот бардак! Лавка есть, а урны нет. Видать уперли на металлолом. Никогда не мог бросить мусор на землю. Всегда было неудобно перед дворником, которого и в глаза-то не видел никогда. Все ведь бросают. Дворников для того и выдумали, между прочим. Такой вот комплекс, понимаешь ли.
Урна нашлась метрах в двухстах от лавки. Пока шел, снова захотелось курить и поесть да и выпить чего-нибудь после всего, что было с утра. В кармане, к тому же некоторое излишество дензнаков как некое подслащение неприятного, в общем, события — увольнения с работы. Огляделся, вокруг тихие дворики старого центра города. Не злачное, прямо говоря местечко. К удивлению метрах в десяти обнаружилась скромная вывеска «Горячие блюда». Без претензий, правда, но если и впрямь горячие — это то, что надо прямо здесь и сейчас. Модный слоган застрял в голове как гвоздь. За дверью оказался зал с низким, оформленным деревянными рейками лет пятнадцать назад потолком, сравнительно чистый. С десяток совершенно пустых столов и бар разумно расположенный для радости посетительского глаза прямо напротив двери. И никого, включая персонал. Правда, запах свежеприготовленной пищи присутствовал. Это вселяло надежду исполнить замышленное. А бар напрочь отметал сомнения в принятии решения.
— Эй, хозяин!
Воззвал он негромко. На зов вышла дама в белом переднике и нелепом кокошнике из целлулоида, бисер на котором подтверждал, что это именно кокошник. Дама была дородна телом и спокойна лицом. Она обстоятельно заняла свое место за стойкой бара, не торопясь, взяла бокал, полотенце и, только начав его протирать, спросила.
— Чего изволите?
Михаил был слегка ошарашен этим оборотом речи, примененным в данном заведении.
— Будьте любезны, посоветуйте мне чего-либо достойного к обеду и из напитков также.
Он поневоле перешел на предложенный язык. Дама набычилась, непроизвольно сдвинула набок явно непривычный кокошник и пристально посмотрела на наглого посетителя.
— В меню все написано.
С нажимом ответствовала она, протягивая ему коленкорового переплета меню. На нем золотом была вытиснена уже затертая почти надпись «Мэню». «Слава богу, все в порядке — успокоился — а то „Чего изволите?“. Не надо посетителей так пугать. А как на слабонервного нарвешься?» Тетка, явно проработавшая в общепите всю свою не короткую жизнь, была вынуждена подчиняться требованиям нового времени. И, в частности, нового хозяина — недоучки явно тяготеющего к фильмам о временах НЭПа. Она же лично, взрощеная родным советским общепитом, считала все новшества неокапитализма ненужным вредным фарсом.
— Ну, что выбрал чего, или как?..
Подозрительно спросила дама. Михаил, окончательно успокоившись от привычного хода вещей, назвал выбранные блюда и напитки. Устроившись за столиком у окна в ожидании обещанного желудочного удовлетворения, он стал рассматривать прилегающее к заведению пространство, отмечая, куда ведут дорожки, сквозные арочные проходы в домах, ориентируя все это по сторонам света и относительно города. Примечал, кто сидит перед подъездом или идет и куда именно. «Никогда не отвыкну, наверное. Вот ведь втемяшили в голову педагоги военные». На детской площадке, явно не по погоде одетый, взглядом уткнувшийся в песочницу безо всяких следов песка, сидел мужичок. Практически без движения. «Вот еще один неприкаянный. Холодно ему, небось. Весна ранняя, однако. Хоть и южная, но невнятная в этом году» пожалел он. В зал вплыла дама с кокошником и с подносом. Она двигалась так, что, казалось, плывет над полом. «Профессионализм» — уважительно подумал. Салат, суп харчо, баранина с картофелем фри. Отметил — свежее и горячее. Без обмана. Двести грамм водки в графинчике и стакан апельсинового сока тоже привлекали. Аппетит, подогретый спиртным, заставил быстро разделаться с пищей. Недурно, недурно. Напряжение утра начало таять. Закурил, экспроприировав пепельницу за соседним столиком. Пока занимался чревоугодием, в зале появились еще человек десять жаждущих желудочных утех и сопровождающий их гомон. Мужики, в основном, из близлежащих контор, судя по деловитости и одежде, но двое из них в одинаковых совершенно черных теплых куртках с капюшоном, явно не вписывались в общий типаж. Они также сели за столик у окна, и также пялились наружу, не проявляя интереса к происходящему внутри заведения. Неспешность и обстоятельность их заказа выдавали отсутствие лимита времени. «Да мало ли какие дела у людей. Может тоже деваться не куда?» Правда, отметилось, что внимание этих джентльменов неотрывно было приковано к фигуре «мыслителя» в песочнице. «Вот как. Люди тоже жалеют сердешного» подумалось с пониманием.
Строгая дама снова образовалась у его столика. Деловито убрав пустую посуду, оставила, однако, рюмку.
— Еще соку?
Интеллигентно поинтересовалась.
— Конечно, будьте любезны… и водки грамм двести и салатику, пожалуй.
Да уж профессионализм не скроешь даже дурацким кокошником. «Странное дело химия — подумал он — стоит изменить химический статус организма и мир меняется. Он был невыносимо плох и вот — ничего себе так. Всего— то спирт с водой введен „пер орально“, а вроде как солнце проглянуло сквозь тучи». Значительно снизилось ощущение беды и тревожность последнего времени. «4.30, надо же как незаметно ускользает время». Цифры он взял с циферблата часов — тарелки над баром. И смеркается уже. Бросил взгляд в окно. Мужик в песочнице слегка поменял позу. «Крутой мужик, йог может? Или совсем уж хреново ему» подумалось. Стало как-то неуютно. Опять комплекс. Ну, сидит себе человек на холодке, может ему и не плохо вовсе, а наоборот. Правда, все это как-то неубедительно. Была бы я мать Тереза — сходил бы, позвал в тепло. А так поймут неправильно. Оправдывайся потом еще. Отогнал неуместные душеспасительные мысли. Скучно. Подошли два парня лет двадцати пяти. Свободно?.. Да, пожалуйста. Парни заказали харчи, выпить немало. Разговорились ни о чем. Погода. Футбол… Еще час долой. Двести грамм сделали свое дело. Мир сузился до размеров зала. За окном нет объектов для наблюдения. Стемнело. Вот и вечер, длинный еще, как зимний, пустой. Как пережить тебя?
Хоровод посетителей «Горячих блюд» все крутился. Стали меняться типажи. Все больше появлялись люди располагающиеся скоротать время до ночи. И вот в проеме двери показался мужик из песочницы. А точнее парень. На вид лет двадцати пяти — двадцати восьми. Довольно длинные темные кудрявые волосы почти закрывали карие, смышленые глаза. Лицо было покрыто густою черной щетиной. Очень правильные черты лица выгодно подчеркивались смуглой кожей. Короткая, довольно потертая куртка, похоже, с чужого плеча, непрезентабельные черные брюки старого фасона, который вышел из моды раньше, чем парень родился. Он быстро прошел к столику рядом и сел спиной к Михаилу, стараясь не привлекать внимания. Но старая гвардия в лице дамы в кокошнике тут же запеленговала движение. Подойдя к парню, она совершенно уж не скрывая пренебрежения с точными подозрениями о неплатежеспособности клиента, грозно спросила: «Тебе чего?». Парень схватил трепаное меню как соломинку утопающий. Однако, было видно, что взгляд его не фиксирует букв, а лишь имитирует чтение. Дама постояла рядом в тоске о былой власти пущать или не пущать всяких дармоедов в пищезаведение, но откатилась на прежнюю позицию в бар. Бдительный взгляд ее, впрочем, оставался, недремлющ и тяжел. Парень, похоже, ощущал его физически. Он некоторое время еще пробовал производить вид зачитавшегося человека, но потом неожиданно повернулся к нашему герою и без всякого предисловия спросил.
— Дайте, пожалуйста, немного денег. У меня нет совсем, а здесь поесть нужно.
Слова выдавали в парне не местного, слишком правильным произношением. Михаил удивился тому, что совсем не удивился просьбе. Мало того он, даже не спросив величину суммы молча протянул пятьдесят рублей испытав при этом даже некое облегчение. Сработала нереализованная жалость к парню, когда он сидел на холоде снаружи. Парень встал, сам подошел к бару и, сделав заказ, вернулся к своему столику. Дама в кокошнике, не трудясь сокрыть недовольства, побрела исполнять свои обязанности. Михаил же обратил внимание, что джентльмены в черном напряженно, практически не мигая, наблюдают за маневрами парня. Когда парень развернулся, идя назад, они непроизвольно даже привстали и успокоились лишь когда тот сел за столик. Михаил заметил и то, что парень, в свою очередь, также знает о пристальном интересе к себе с их стороны. Это показалось странным, но релаксация спиртным окрашивала все в розовый свет. Да мало ли, все нормально. Дама принесла какой-то каши, несколько кусков хлеба, салат и компот, небрежно сгрузив все это ему на стол. Интенсивность поедания парнем пищи выдавала серьезный голод. «Надо было дать сотку» подумалось с досадой. Покончив с едой, парень застыл в одной позе, обнаружив полную незаинтересованность к окружающему. Михаил снова включился в пустопорожнюю беседу с соседями. Минут двадцать спустя парень довольно резко повернулся к Михаилу и также быстро начал говорить.