Крылов Григорий. Рандиана, или Похотиада

   Дево большую часть пути дремал, и если бы только я мог, не совершив убийства, выбросить из окна экипажа мать этой девицы, то, без сомнения, я бы изрядно потоптал эту курочку лет шестнадцати – на вид ей было никак не больше.
   Мистер Ливсон оказался веселым, жизнерадостным мужчиной лет тридцати восьми-сорока, а миссис Ливсон, особа поистине очаровательная, была лет на десять-двенадцать моложе мужа. Хотя со слов Дево я и приготовился к чему-то неординарному, однако, должен сказать, действительность намного превзошла мои ожидания.
   Представьте себе прекрасную, постоянно улыбающуюся женщину, обладательницу округлого лица с кожей самого что ни на есть естественного цвета. А тонко очерченные, иссиня-черные дуги бровей показались мне столь прекрасными, что я пал жертвой ее красоты с первого же взгляда.
   Беднягу Дево, казалось, со всех сторон одолевали сомнения и опасения по поводу того, как его встретят, ибо с того памятного дня, когда его ухаживания потерпели фиаско, он виделся с нею впервые. Она, однако, с самым радушным видом подала руку и тепло поприветствовала его.
   После того как мы отобедали (а обед был поистине великолепен, на старомодный манер, с внешне неприхотливыми, но вкусно приготовленными деревенскими блюдами), мистер Ливсон предложил нам прогуляться по его владениям. Миссис Ливсон с гордостью провела нас по своим садам, и я убедился, что женщина она далеко не ординарная – это было видно по ее изысканно-очаровательным манерам, с которыми она терпеливо и доходчиво объясняла нам разницу между теми или иными видами кустарников, овощей, всевозможных экзотических растений, уснащая свой рассказ тысячей всяких мелочей, весьма занимательных для того, кто изучает ботанику.
   Все это время я молча восхищался ею, и это восхищение ничуть не уменьшилось, когда мы начали осматривать конюшни, которые чистотой своей могли поспорить с конюшнями самого Калигулы. Она заходила в стойла к лошадям, гладила и трепала их по холкам, а они, чувствуя прикосновение ее руки, ржали от удовольствия... О, как я завидовал им в этот миг! И потому был рад, когда она с мужем наконец удалилась домой, оставив нас с Дево покурить на свежем воздухе.
   – Ну, – сказал Дево, – что ты о ней думаешь?
   – О ней? Думаю? – пробормотал я сам не в себе. – Лучше уж я не буду о ней думать. Она так возбудила меня, что если я не найду в этом доме ничего подходящего для себя, то придется мне, видно, отправиться в деревню, чтобы найти там самую обычную шлюху.
   – Тогда, дорогой друг, лучше тебе отправиться в деревню немедля, ибо если какая-либо из служанок не окажется сговорчивой, то у тебя нет никаких шансов. С таким же успехом ты можешь мечтать о том, чтобы оттрахать Луну. А миссис Ливсон столь же недоступна, сколь и чиста.
   – Черт! – сказал я в сердцах, ибо эти постоянные упоминания о том, как, мол, эта Дульцинея чиста и сколь она недоступна, были для меня как острый нож.
   Да, мы были здесь всего лишь гостями, которых пригласили поохотиться, а поскольку охота на тетерок начиналась ранним утром, то мы решили поздно не засиживаться и, сыграв один роббер в вист, отправились спать.
   На первом этаже старого большого особняка было не меньше дюжины комнат. Спальня, выделенная мне, находилась прямо напротив дверей комнаты хозяина и хозяйки. Дево отвели комнату по соседству с моей.
   – Ужасная жара, – сказал Дево. – Боюсь, будет дождь.
   – Надеюсь, не будет, – сказал я. – Иначе все утро будет испорчено, хотя жара, действительно, просто невыносимая.
   У моего отца была яхта, на которой я обошел чуть ли не весь мир и немало времени провел в знойных тропиках, но такой сильной иссушающей жары даже я не припомню.
   Прихватив с собой какой-то французский роман, взятый с полки в библиотеке, и попросив служанку подать мне большой стакан лимонада, я, невзирая на жару, вскоре уснул, хотя спать мне пришлось в одной ночной рубашке, так как я сбросил с себя все простыни и одеяло.
   На рассвете я проснулся и едва мог поверить своим глазам: у моей кровати стояла какая-то молодая и очень хорошенькая девушка. Приглядевшись, я узнал ее: это была служанка, которая вчера вечером несла наверх мой чемодан.
   У меня была привычка постоянно ворочаться во сне, и бывало, что ворочался я до тех пор, пока рубашка моя не задиралась до самого горла. Случилось так, что и эта жаркая ночь не стала исключением. Ханна – а именно так звали девушку – постучала в дверь, чтобы разбудить меня, как ей было велено, но, не получив ответа и опасаясь взбучки, если я, не дай бог, просплю, открыла дверь. Вид моего огромного члена так поразил ее, что она застыла на месте как громом пораженная.
   Я энергично протер глаза, потом вскочил на ноги и, прежде чем девушка, как испуганная важенка, ^[3]успела добраться до двери, мягко, но твердо закрыл ее и прислонился к ней спиной.
   – Ах, мистер Сминтон, хозяйка будет гневаться, если узнает.
   – Твоя хозяйка уже встала?
   – Нет, сэр.
   – А Дево ты разбудила?
   – Еще нет.
   – Кто же знает, что ты здесь?
   – Кухарка, сэр. А она злющая старуха и ненавидит джентльменов, потому что они на нее никогда не смотрят.
   – Ханна, – сказал я. – Так, кажется, тебя зовут?
   – Да, сэр. Пожалуйста, отпустите меня.
   – Ханна, здесь достаточно светло, чтобы ты могла хорошенько разглядеть вот это? – Я медленно поднял свою рубашку.
   – Ах, мистер Сминтон, как вы можете быть таким грубым?
   – Послушай, Ханна, давай обойдемся без лишних слов. Твоя хозяйка еще не знает, что ты здесь, но если ты закричишь, она непременно узнает, и тебя обязательно уволят за то, что ты шляешься по спальням джентльменов. А меня не в чем будет упрекнуть – ведь ты сама пришла ко мне за этим самым.
   – Но это неправда, сэр.
   – Неправда. Но я вынужден буду так сказать, если мне начнут задавать неприятные вопросы.
   – Сэр, пожалуйста, я больше никогда не зайду в вашу спальню. Правда.
   Неожиданным движением я схватил девушку и уложил на кровать. Эта глупенькая дурочка сражалась как безумная, и я понял, что одолеть ее будет непросто. Но именно это мне и нравится, при условии, конечно, что борьба не слишком утомительна. К счастью, в данном случае она продолжалась лишь столько, сколько того требовали приличия, ибо едва только Ханна, столь усердно сопротивлявшаяся моим попыткам добраться до ее промежности, нечаянно коснулась головки моего неудержимого члена, как силы покинули ее.
   Не буду подробно останавливаться на том, как развивалась дальше эта любовная сцена, ибо Ханна была слишком напугана и я в тот раз не испытал особо большого удовольствия. Однако после этого случая я провел с ней примерно полчаса в более благоприятной обстановке, и хотя вагина ее не обладала той хваткой или засасывающей цепкостью, которой, скажем, отличалась леди Фэнни, конечное извержение у нее было столь бурным и обильным, что Ханну в этом отношении можно смело поставить в первые ряды женщин ее сословия. Тут самое время процитировать одного из моих любимых авторов: «Графиня гораздо сильнее распаляет воображение мужчины, чем ее служанка». А кроме того, Ханна не была девушкой – кучер лишил ее невинности за полгода до этого.

15. Первая проверка

   По завершении нашей схватки Ханна поцеловала меня и убежала, а я выпил стакан воды с несколькими каплями бальзама и, чувствуя себя готовым к новым подвигам, тут же присоединился к охотникам.
   В охотничьих трофеях изрядная доля принадлежала мне, но птицы едва ли были дикими, что не очень отвечало моим вкусам.
   Не люблю я этих современных модных охот. Хотя ни в коей мере не хочу сказать, что в тот раз у нас была именно такая охота – ведь дело происходило более двадцати лет назад. И все же егеря Ливсона слишком уж перекормили этих птичек, и им было лень подниматься в воздух даже при звуке шагов рядом с их укрытием.
   Мы вернулись в дом отобедать, и миссис Ливсон стала расспрашивать о результатах нашего утреннего предприятия. Мы сказали, что все было очень неплохо, и я между делом намекнул ей, что предпочел бы посмотреть округу, поскольку охотник я никудышный и для меня вполне достаточно утренней охоты. Она, ни минуты не колеблясь, согласилась быть моим проводником, и мы, взяв двух лошадей из конюшни, отправились в путь.
   Мы проехали не менее пятнадцати миль, и хотя мои попытки доверительного сближения были крайне осторожными, я уже понимал, что между нами стена, преодолеть, которую, возможно, не удастся.
   Если в разговоре появлялся хоть малейший намек на двусмысленность, на ее щечках появлялся румянец, а взгляд сверкающих глаз устремлялся прямо на меня – внимательный, изучающий и недоуменный, словно она спрашивала: «Или мои уши обманывают меня, или вы хотите меня оскорбить?»
   «Черт возьми, Джеймс Сминтон, – подумал я, – наконец-то тебе достался противник, равный тебе во всем». Но все же какой-то внутренний голос не переставал нашептывать: «Испытай-ка действие своего бальзама, попробуй всего несколько капелек». Но возможности, увы, не предоставлялось. Когда мы легким галопом направлялись по широкой, усыпанной гравием дорожке к центральной лужайке перед домом, ее лицо разрумянилось от верховой езды, да и мое тоже раскраснелось, но не от езды, а от желания, которое, как я узнал утром, можно, оказывается, удовлетворить и не покидая пределов особняка.
   Перед домом нас встретил Дево.
   – Ну, – спросил он меня приглушенным голосом, помогая миссис Ливсон спешиться, – как наше пари?
   – К черту пари! – сказал я. – Давай забудем о нем, и я отдам обещанные двенадцать дюжин бутылок.
   Он рассмеялся и сказал, что возьмет только сто сорок три бутылки, а одну оставит мне, чтобы я напился и утопил в вине свое разочарование.

16. Судьба благоприятствует смелым

   В ту ночь Ханна не пришла ко мне, хотя и обещала. Погода, однако, продолжала оставаться столь жаркой, что я в некотором смысле был даже рад ее отсутствию. Она появилась только часа в четыре утра – чтобы разбудить неутомимых охотников. Но Ливсон к этому времени уже встал и вошел ко мне в спальню одетый – в рубашке и брюках, а потому, когда ничего не подозревавшая Ханна тихонько приоткрыла дверь в мою комнату, то, к своему ужасу, увидела там хозяина, горячо убеждавшего меня присоединиться к компании.
   – Ты что это себе позволяешь, дерзкая девчонка – входишь в комнату джентльмена без стука?!
   Я немедленно встал на защиту Ханны и сказал Ливсону, что я так крепко сплю, что меня нужно пушками будить, и тут же поведал ему, с какими трудностями девушка столкнулась в предыдущую ночь.
   – Мистер Дево уже встал, так что можешь его не будить. А госпоже кофе пока не носи – она спит беспробудным сном. Так значит вы, Сминтон, не пойдете с нами?
   – Только не сегодня, старина. Я чертовски устал и хочу спать.
   – Ну, хорошо, – сказал он. – Надеюсь, мы и без вас управимся.
   Вскоре я услышал, как оба славных охотника уходят из дома. Поначалу я пытался уснуть, но это оказалось невозможным, потому что спать с торчащим членом чертовски неудобно. Сначала меня возбудил приход Ханны, а теперь меня смущала мысль о том, что всего лишь в нескольких ярдах от меня лежит хозяйка дома, хотя доступ к ней был столь же невозможным, как если бы она находилась на полюсе за сотни миль от меня.
   К счастью, на выручку мне пришла старинная пословица, гласящая: «Смелость города берет», поэтому я тихонько поднялся и, подойдя к двери, приоткрыл ее – не потому, что у меня созрел какой-то план, а только для того, чтобы узнать, нет ли у меня хотя бы призрачного шанса.
   Как я уже говорил, моя комната находилась прямо напротив спальни хозяев. Представьте мою радость, когда я увидел, что хозяин – я полагаю, по небрежности – оставил дверь в спальню приоткрытой. Крадучись и беззвучно, как кот, я пересек коридор и осторожно, дюйм за дюймом начал открывать дверь все больше и больше. Затем я просунул внутрь голову.
   На кровати, укрытая одной лишь простыней, скрывавшей ее великолепную фигуру, лежала женщина, овладеть которой я страстно желал. Однако, зная, что она неприступна и ее чистота исключает традиционную прелюдию к полноценному соитию, я решил предпринять попытку иного рода.
   Опустившись на четвереньки, я подполз к кровати и, осторожно приподняв простыню, увидел обнаженную женщину – женщину, которую я столь страстно желал: она, как и я, спала с задранной под мышки ночной рубашкой. Ноги ее были соблазнительно раскинуты, и я, не в силах противиться своему желанию, тихонько приблизился лицом к ее маленькой привлекательной вагине, торчащие губки которой так и просились на поцелуй.
   Дюйм за дюймом, не допуская никаких неосторожных движений, которые могли бы спугнуть или разбудить мою спящую красавицу, я просунул голову к месту соединения ее раскинутых ног. Правда, один раз она все же пошевелилась и, протянув руку к моему лицу, пробормотала:
   – Джордж, подожди до утра!
   Но поскольку я не шелохнулся, она снова задремала.
   Наконец, я занял удобное положение и, высунув язык, слегка прикоснулся им к этим губкам. Я ощутил слабое подрагивание, но поскольку объяснялось оно естественным эффектом электробиологии, я понял, что она еще не проснулась. Тогда я прикоснулся к губам еще раз, чуть сильнее, а в следующее мгновение резко повел языком вверх и коснулся клитора. Она тут же проснулась.
   – Джордж, дорогой, как давно ты этого не делал. Ах ты, собака, ты ведь не делал этого с самого нашего медового месяца!
   Я снова принялся орудовать языком, раздвигая ее великолепные бедра (хотя на самом деле раздвигать их не было нужды, потому что она сама раздвинула ноги насколько могла), пока не почувствовал, что мой язык вошел внутрь до предела, и по быстрым судорожным движениям ее ягодиц догадался, что если я не извлеку его, она без сомнения тут же кончит.
   Весь во власти возбуждения, я пробормотал: «Моя дорогая», и она, услышав незнакомый голос, резко сбросила с себя простыню и сделала попытку разглядеть, кто же это. Вероятно, она сразу же поняла, что это не ее муж, потому что, положив руки мне на голову, низким голосом, в котором слышались и мука, и наслаждение, сказала:
   – Кто вы? Как вы посмели?
   Но дело зашло уже слишком далеко, и исправить положение было невозможно. Точнее сказать – у нее на это не было сил. Вероятно, она поняла это, потому что продолжала двигать попкой, и движения эти становились все более и более интенсивными. Я больше не мог этого вынести и, убрав язык, взглянул на нее.
   – Я догадалась, что это вы, мистер Сминтон. То, что вы делаете, – очень дурно, но теперь назад пути нет, и нам нужно с этим покончить. Я не могу ждать, – притянув меня на себя, она направила мой член в свое хорошо смазанное устье, наполненное также и моей слюной. После нескольких быстрых движений – двух сильных толчков и полудюжины выгибаний – мы оба кончили одновременно.
   Я думаю, если бы в этот момент вошел ее муж, мы бы все равно не смогли расплести объятия, ибо пребывали в блаженной истоме, и я мысленно поздравлял себя с победой, завоеванной благодаря моей непревзойденной сметливости.
   – И как только такое пришло вам в голову, мистер Сминтон? – сказала миссис Ливсон, не выпуская меня из объятий и продолжая удерживать меня ногами, сомкнутыми на моих ягодицах. И, сказав это, покраснела, хотя та откровенная поза, в которой она находилась, мало к тому располагала.
   – Моя дорогая, – сказал я, – в тот момент, когда я вас увидел, я почувствовал, что, даже если мне придется прибегнуть к насилию, я во что бы то ни стало должен овладеть вами, хотя бы это стоило мне свободы или самой жизни.
   Тут наше внимание привлек какой-то едва слышный шорох за дверью, и миссис Ливсон, быстро накрыв меня простыней, громко спросила, кто там. Ответа не последовало, и мы вздохнули свободно.
   – Мой дорогой, – сказала миссис Ливсон, глядя на меня лучащимися глазами, – я безумно счастлива, и хотя знаю, что мы оба совершили большой грех, я тем не менее чувствую, что мое наслаждение стоило того. Однако, пока нашу тайну не раскрыли, поспешите-ка лучше в свою комнату, – и, страстно поцеловав меня в губы, а затем – головку члена, она настояла, чтобы я ушел.
   Едва я вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, как тут же застыл в удивлении и страхе, ибо обнаружил, что дверь моей спальни приотворена, хотя я был уверен, что закрыл ее. На цыпочках, с дрожью в коленках я медленно вошел к себе и увидел Дево, стоящего у окна с бледным лицом и всем своим видом выражавшего задумчивость и растерянность.
   – Привет, – сказал я. – Что, черт возьми, тебя сюда привело?
   – Я вернулся, – ответил он, – чтобы взять крупной дроби, которую оставил в другой охотничьей сумке.
   – Ты проиграл пари, – победным тоном сказал я.
   – Знаю, – мрачно ответил он. – Но понять этого не могу. Вот что меня беспокоит. Внешне ты ничем не лучше меня. Ну разве что ежегодный доход у тебя на пару тысяч больше да инструмент подлинней. В остальном же – ни по природе, ни по рождению, ни по части удачи – ты не имеешь передо мной никаких преимуществ и тем не менее без труда покоряешь женщину, которую знаешь от силы сорок восемь часов, тогда как я три долгих года прилагал все усилия, чтобы добиться этой цели, – и не добился ничего. Завтра я отдам тебе булавку.
   – Но ты лишь видел, как я выходил из ее комнаты, откуда тебе известно, что я выиграл?
   – Откуда известно? Я просто заглянул в твою комнату, чтобы посмотреть, спишь ты или нет, и, не увидев тебя, стал осматриваться. Тут я и заметил, что дверь в спальню мисс Ливсон приоткрыта. А услышав, как вы оба стонете и стараетесь, я не удержался и заглянул внутрь. Ну и зрелище мне открылось! Я увидел, как эта неприступная красавица с готовностью отвечает на каждый твой удар и как твой длинный член выходит наружу reculer pour mieux sauter, ^[4]а потом снова в нее вонзается. При виде этого я чуть было не сошел с ума. Скажи Бога ради, как тебе это удалось? Знаешь ли, это какое-то чудо!
   Я не удовлетворил его любопытства и оставил в недоумении, потом завернулся в одеяло, потому как утро было прохладным, и заснул.
   Дево же отправился на охоту, и, судя по его настроению, стрелял он в этот день не очень метко, что для птичек было не так уж плохо. И если за столом этого сельского особняка когда-нибудь сидел человек, страдающий мигренью, то этим человеком был Дево – именно таким я увидел его несколько часов спустя.

17. Огорчения Дево, или неприличное предложение

   Все складывалось как нельзя лучше, и днем из Гуля (Оутлэнд Холл находился в тридцати милях от этого городка) пришла телеграмма, адресованная мистеру Ливсону. Телеграмма была от старого приятеля по колледжу. Тот извещал его, что будет в Гуле проездом, ибо судно, на котором он плыл в Норвегию, должно было зайти в порт, и он, пользуясь этой возможностью, хотел бы встретиться. По этому случаю мы отобедали раньше обычного – в пять часов – и простились с нашим хозяином до следующего дня.
   У миссис Ливсон был прекрасный вокал, а поскольку в гости к ней заглянули два ее приятеля, тоже не обделенные музыкальным талантом, вечер получился весьма и весьма приятным. Где-то около десяти часов, сидя подле миссис Ливсон у рояля и переворачивая ей ноты, я не упустил возможности шепнуть ей на ушко:
   – Мне прийти к вам сегодня, или вы сами навестите бедного холостяка?
   – Второе, – ответила она и покраснела до корней волос, поскольку еще не научилась обуздывать укоры совести. Однако как истинная женщина она тут же чисто по-женски тихо добавила: – Мы не должны шептаться, это бросается в глаза, – а потом громко добавила: – Мистер Дево, может быть, вы будете переворачивать ноты? У мистера Сминтона что-то плохо получается.
   Это был откровенный выпад в мой адрес, причем в присутствии трех человек, но я только усмехнулся и ничего не сказал.
   – Почему-то утром ей не казалось, что у тебя плохо получается, – шепнул мне Дево, непринужденно располагаясь у фортепьяно. Я же вышел в соседнюю комнату, где на столе был оставлен обильный ужин, и от души угостился.
   Часов около одиннадцати, когда гости разошлись, миссис Ливсон очень чинно и официально пожелала нам спокойной ночи и удалилась. Мы с Дево проследовали в бильярдную.
   – Хочу сделать тебе предложение, – сказал Дево, натирая мелом кий.
   Сказано это было серьезным и даже печальным тоном, и я тут же связал это с тем, что, мол, Дево расстроен из-за того, что вынужден расстаться со своей булавкой. Будучи под впечатлением удачно завершившейся интрижки, доставившей мне огромное удовлетворение, я сказал, что, дескать, знаю причину его печали, что все это яйца выеденного не стоит, так что пусть он оставит свою фамильную реликвию при себе (а надо сказать, что я всегда серьезно относился к фамильным ценностям). Мне она не нужна, сказал я ему и добавил, что он может спать со спокойной совестью, поскольку долг, причитающийся мне согласно пари, я выиграл при обстоятельствах, которые нельзя признать справедливыми. Однако Дево остановил меня.
   – Давай присядем, – сказал он. – Сказать по правде, настроение у меня сегодня не совсем подходящее для шуток за бильярдным столом. Дай мне несколько минут и выслушай меня.
   Я сел, сгорая от любопытства, что же он мне скажет.
   – Булавка принадлежит тебе, Сминтон, – сказал он. – Я уже и думать забыл о том, что эта вещица когда-то принадлежала мне. Дело не в том. Я хочу поговорить о другом.
   – Мой дорогой Дево, – сказал я, – подожди, пока я закурю сигару. Ну вот, теперь огонь погашен, и ты можешь говорить.
   – Так вот, я хочу сказать, что ты действительно тот, кем себя называешь, – вагинолог. Еще совсем недавно я усердно занимался бичеванием задниц, однако страсть эта, которую я сам себе выдумал и счел за страсть, теперь ушла безвозвратно.
   – К чему вся эта дурацкая прелюдия, старина?
   – А вот к чему. Три года назад я серьезно – нет, безумновлюбился в миссис Ливсон. Я был готов отдать все, чтобы только овладеть ею. Но когда я, сделав предложение, которое было с презрением отвергнуто, перешел к более решительным действиям, мне в вежливой форме было приказано исчезнуть. Я испытал такое унижение, какого не испытывал ни до, ни после этого случая.
   – Что за чушь ты несешь, Дево?
   – Я говорю правду, Сминтон. Я принял приглашение Ливсона, потому что думал, будто преодолел свою глупую страсть, но, не пробыв в ее компании и десяти минут, тут же понял, что прежнее чувство завладело мною с новой силой. И зная, сколь безнадежны все мои попытки стать обладателем этого сокровища, я решил сократить свой визит.
   – Что за высокопарная дребедень, мой достойный друг? Пристрели меня, но я ничего не понимаю.
   – Когда сегодня утром я увидел тебя в спальне миссис Ливсон, меня тут же охватила жгучая ревность. Я думаю, что, не принуди я себя уйти оттуда, я бы пристрелил вас обоих.
   – Черт возьми, дружище! Ты ведь сам согласился на это пари.
   – Я знаю, но я клял себя за это как последнего идиота. Потом я немного успокоился, и теперь, когда ты насладился одной из лучших женщин, когда-либо изваянных из плоти Богиней Красоты, я прошу тебя оказать мне услугу. Я не хочу напоминать пословицу, гласящую, что, мол, долг платежом красен, но, с другой стороны, я ведь тоже оказал тебе кое-какие услуги на любовном поприще.
   Я вспомнил Люси и согласился.
   – Хотя я не слышал ни одного слова из тех, что вы говорили друг другу у фортепьяно, но, зная то, что я знаю, я абсолютно уверен: вы договорились о свидании.
   – Договорились.
   – В твоей спальне или в ее?
   – В моей.
   – Сминтон, будь другом, – Дево говорил со всей страстью, – позволь мне занять твое место.
   – Да она сразу обнаружит подмену, – возразил я. Мне не очень-то понравилась его идея, я еще раньше понял, к чему он клонит, и эта ситуация, признаться, удовольствия мне не доставляла.
   – Ну и пусть обнаружит. Какое это имеет значение, если я уже буду в ней? Сомневаюсь, что она станет звать на помощь.
   – Ну, и как ты собираешься это осуществить?
   – Очень просто. Я лягу в твою кровать, а ты в мою.
   – Ну хорошо, – сказал я. Мне в самом деле хотелось сделать что-нибудь доброе для бедняги Дево, да и хорошую шутку я всегда любил: будучи уверен, что Ханна в отсутствие хозяина непременно прибежит ко мне через час-другой после того, как мы удалимся на покой, я предвкушал неплохое развлечение.

18. Поиск вариантов

   Итак, мы пожелали друг другу спокойной ночи, поменялись спальнями, и Дево, следуя моему совету, загасил свечу. Я слышал, как он помочился, а потом забрался в кровать. После этого я, раздевшись, поспешно направился в спальню к моей возлюбленной.
   Она полулежала, опершись спиной на подушки, и читала «Искусство любви» Овидия. Я увидел эту книгу в библиотеке и порекомендовал миссис Ливсон почитать ее на досуге.
   – Дорогой мистер Сминтон, кажется, я должна была прийти к вам?
   – Нет, моя драгоценная, – сказал я. – Моя кровать слишком узка, а у Дево такой чуткий сон – он может нас услышать.
   Говоря это, я приподнял простыню и увидел, что из-за природной стыдливости она улеглась прямо в рейтузах.
   – В этом нет никакой необходимости, любовь моя, – сказал я.
   – Ах, мистер Сминтон, не говорите ничего неприличного. Моя стыдливость восстает против всего неприличного.
   – Джулия, – мне теперь было известно ее имя, – снимите эти глупые препятствия на пути любви. Или нет, позвольте мне самому снять их.