Страница:
Сообщники Абрасака, с лихорадочным нетерпением ожидавшие этой минуты, тотчас захватили каждый по жрице и унесли их, несмотря на слезы и отчаянное сопротивление молодых дев, бившихся в их крепких объятиях. Скоро в зале остались только Уржани, Абрасак и Авани.
Наступило тягостное молчание. Уржани встала, оттолкнула свой стул и, прислонясь к нему, спокойно и презрительно ожидала, что будет; лишь учащенное дыхание и выражение негодования во взоре выдавали волнение, вызванное только что случившимся.
– Ну, что же, Уржани? Желаешь ли ты добровольно подчиниться или принудишь меня также применить насилие? Моею ты должна быть! – глухим голосом спросил Абрасак.
– Я не могу быть твоей женой потому, что я уже замужем за Нарайяной, а сделаться добровольно твоей любовницей было бы слишком много требовать от честной женщины и притом посвященной, – спокойно ответила Уржани.
Лицо Абрасака густо покраснело, и, видимо взбешенный, он сделал шаг к ней; но в этот момент Авани бросилась между ними и заставила его отступить.
– Остановись, безумный, и не усугубляй свою вину непоправимым преступлением, нападая на жену своего благодетеля. Я понимаю, что ты желаешь иметь подругу жизни, так возьми меня вместо Уржани, а ее отпусти к мужу и родным. Несмотря на насилие, к которому ты прибег, чтобы завладеть нами, я останусь твоей женой и постараюсь смягчить твое жестокое сердце, умерить твои смелые замыслы. Откажись, Абрасак, от неравной борьбы с людьми, перед которыми ты просто – пигмей. Установи свою власть над этими низшими народами, просвети их, внуши им понятие о Божестве и, может быть, тебе простится твой великий грех, твое ослушание. Только не начинай свое царствование таким подлым и неблагодарным поступком.
Абрасак отступил, с восторженным удивлением глядя на молодую жрицу, обаятельно прекрасную в этом порыве великодушия.
Лилейно-белое лицо ее подернулось нежным розовым румянцем и в больших, темных, как ночь, глазах читалось все благородство ее чистой души. Да, она была прекрасна, как и Уржани, но он не любил ее; а та, которая его ненавидела и презирала, навсегда поработила его душу.
Он вздохнул и ответил после минутного колебания:
– Благодарю, Авани, за твои разумные речи и царственный дар, так великодушно предлагаемый тобой, но я не могу принять его. Я люблю Уржани с той минуты, как впервые увидел ее, и любовь эта стала роковой в моей жизни. Она была силой, руководившей всеми моими действиями; я пошел на все ради того, чтобы ее завоевать, и готов защищать свое достояние всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. До сих пор судьба мне покровительствовала, и я твердо верю, что она будет благоприятна и впредь, облегчив выполнение всего мною задуманного.
Так как твоя участь избавляет от необходимости стать женою смертного, то тебя, Авани, я назначу богиней сооруженного мной храма, для которого не было жрицы. Ты, которой суждено навсегда оставаться молодой и прекрасной, будешь царить в храме, и народ обоготворит тебя, станет приносить тебе жертвы и поклоняться в твоем лице никогда невиданной божественной красоте.
А пока довольно на сегодня! Я великодушен и понимаю, что тебе и Уржани надо привыкнуть к новым условиям вашей жизни и отдохнуть от многочисленных волнений сегодняшнего дня. Я провожу вас в вашу комнату.
Он достал из-за пояса небольшой рожок и звонко свистнул. Почти тотчас же два волосатых исполина отдернули нечто вроде завесы, скрывавшей дверь, которая вела на галерею, где во всю длину ее выстроились в ряд мерзкие великаны, вооруженные суковатыми дубинами. Затем Абрасак рукой указал обеим магиням следовать за собой, и те молча повиновались. Поникнув головами, прошли они галерею и вступили в обширную комнату с одним входом и широким окном.
– У вашей двери, как и под окном, будут караулить мои верные слуги, поэтому не пытайтесь бежать! – сказал Абрасак со звучавшей в голосе угрозой.
Затем, низко поклонившись, он ушел. Авани упала молча на деревянную скамью у стены и закрыла лицо руками, а Уржани принялась осматривать окружавшую их обстановку.
Очевидно, убранство комнаты стоило хозяину много труда. Деревянная с резьбой обшивка украшала стены, вдоль которых стояло несколько стульев, этажерка и сундучок из золота и серебра, но все это было весьма топорной работы. В глубине комнаты виднелась широкая низкая кровать с балдахином и занавесками из удивительной растительной материи, выделывавшейся Абрасаком; из нее же были одеяла и наволочки. Посреди комнаты стоял стол, а на нем приготовлены корзины с фруктами, кувшин молока, мед и ваза с прелестными цветами.
Окончив осмотр, Уржани села около подруги и ласково сказала:
– Не плачь, Авани. Чтобы достойно выдержать испытание, нам необходимо мужество и хладнокровие, а не бесполезные слезы. Дай мне также тебя поцеловать и поблагодарить за великодушное самопожертвование ради меня.
– Увы! Мое доброе желание было напрасно. Упрямый негодяй не отпустит тебя и в довершение своей наглости хочет принудить меня к кощунственной комедии – изображать божество. Но я никогда, никогда не соглашусь!!! А как подумаю о тебе, не могу удержаться от слез!
Уржани на минуту задумалась, а потом признательно сказала:
– За меня не переживай. Я сумею себя защитить от этого сумасброда и грубого с его стороны насилия. А что касается странной прихоти этого деспота сделать из тебя богиню, я полагаю, что лучше всего будет посоветоваться с моим отцом. Я немедля вступлю с ним в общение, надо только обождать, пока совсем стемнеет.
Продолжая разговаривать и утешать друг друга, они дождались наступления полной тьмы; но, к их огорчению, в одном углу неожиданно вспыхнул электрический шарик, озаривший комнату серебристым светом.
Несмотря на это, Уржани все-таки приступила к вызыванию. Едва окончила она произносить формулы и чертить маленьким магическим жезлом необходимые каббалистические знаки, как раздался глухой раскат грома, послышался легкий треск, и по комнате пронесся порыв бурного ветра. Немного спустя ворвался окруженный пламенем раскаленный шар, который покружился с минуту и потом окутался беловатым облаком, сгустился, приняв форму человека, и в нескольких шагах от подруг появилась высокая фигура Дахира.
Уржани хотела броситься к нему, но он быстро поднял руку и сказал:
– Не прикасайся ко мне, я слишком насыщен электричеством. Хотя ты и не вызывала еще прямо меня, но я пришел ободрить вас, дорогие дети, и доказать, что вы не одиноки и не покинуты.
– Я знаю, отец, что должна оставаться здесь и выполнить назначение, о котором ты мне говорил; но Авани слишком потрясена той ролью, какую хочет навязать ей этот наглец.
Смущенная и взволнованная Авани передала все сказанное Абрасаком, и Дахир выслушал внимательно, а затем серьезно ответил:
– Роль эта была бы недостойной и кощунственной, если бы душа твоя преисполнилась гордыней и пошлой спесью, и ты действительно сочла бы себя божеством, перед которым будут преклоняться простодушные, жалкие дикари. Если же ты с верою и смирением будешь за них молиться, а затем исцелять, утешать, просвещать их и вообще пользоваться своим обаянием единственно для добра, то роль твоя сведется к выполнению известной миссии. Другое твое назначение, не менее полезное, ты выполнишь бессознательно и даже помимо своего желания. Для первобытных, грубого вида людей ты явишься олицетворением чистой, высшей и доселе еще невиданной ими красоты. Молясь тебе и с обожанием на тебя взирая, они запечатлеют образ твой в своем воображении, и таким путем создадутся первые астральные отпечатки красоты, которые, в свою очередь, отразятся на их потомстве. Сами они безобразны, потому что являются порождением грубых, первобытных сил природы. Значит, ты можешь покорно и с душевным спокойствием выполнить роль, придуманную для тебя этим преступным, но гениальным человеком, у которого недостаток знания восполняется духовным наитием.
Тебе, Уржани, найдется также здесь довольно дела. Теперь ты уже поняла, вероятно, какими соображениями руководились при выборе твоих подруг, вынужденных стать супругами товарищей Абрасака. Будь им утешительницей и руководительницей; внуши им, что на них лежит обязанность облагородить этих людей, воспитать их в добре, а не ненавидеть и не думать о мщении за учиненное насилие.
Окружающий вас первобытный народ представляет также обширное поприще для деятельности. Если тебе удастся использовать власть свою над Абрасаком, а именно страсть его к тебе, и ты сумеешь направить на добро огромные дарования этого человека, то сделаешь этим великое дело. Времени у вас впереди достаточно, потому что не так-то еще скоро загремит великая битва, которая отметит собой новую эру. Но ведь для нас, бессмертных, время очень мало значит. Вот маленький подарок вам от меня: он поможет закрепить ваше господство, – прибавил Дахир, поставив на стол два хрустальных флакона с золотыми пробками. – Одной капли этой жидкости на ведро воды достаточно для получения почти всесильного средства против болезней, ран и так далее. А пока до свидания и будьте мужественны!
Он благословил дочь с подругой и через мгновение исчез.
Уржани и Авани вполне были приучены своим воспитанием к строгой дисциплине и полному повиновению приказаниям высших магов и не помышляли даже о протесте. Грустные, но покорные и исполненные доброй воли, они еще некоторое время поговорили, а потом улеглись в постель и заснули.
Часть вторая
Наступило тягостное молчание. Уржани встала, оттолкнула свой стул и, прислонясь к нему, спокойно и презрительно ожидала, что будет; лишь учащенное дыхание и выражение негодования во взоре выдавали волнение, вызванное только что случившимся.
– Ну, что же, Уржани? Желаешь ли ты добровольно подчиниться или принудишь меня также применить насилие? Моею ты должна быть! – глухим голосом спросил Абрасак.
– Я не могу быть твоей женой потому, что я уже замужем за Нарайяной, а сделаться добровольно твоей любовницей было бы слишком много требовать от честной женщины и притом посвященной, – спокойно ответила Уржани.
Лицо Абрасака густо покраснело, и, видимо взбешенный, он сделал шаг к ней; но в этот момент Авани бросилась между ними и заставила его отступить.
– Остановись, безумный, и не усугубляй свою вину непоправимым преступлением, нападая на жену своего благодетеля. Я понимаю, что ты желаешь иметь подругу жизни, так возьми меня вместо Уржани, а ее отпусти к мужу и родным. Несмотря на насилие, к которому ты прибег, чтобы завладеть нами, я останусь твоей женой и постараюсь смягчить твое жестокое сердце, умерить твои смелые замыслы. Откажись, Абрасак, от неравной борьбы с людьми, перед которыми ты просто – пигмей. Установи свою власть над этими низшими народами, просвети их, внуши им понятие о Божестве и, может быть, тебе простится твой великий грех, твое ослушание. Только не начинай свое царствование таким подлым и неблагодарным поступком.
Абрасак отступил, с восторженным удивлением глядя на молодую жрицу, обаятельно прекрасную в этом порыве великодушия.
Лилейно-белое лицо ее подернулось нежным розовым румянцем и в больших, темных, как ночь, глазах читалось все благородство ее чистой души. Да, она была прекрасна, как и Уржани, но он не любил ее; а та, которая его ненавидела и презирала, навсегда поработила его душу.
Он вздохнул и ответил после минутного колебания:
– Благодарю, Авани, за твои разумные речи и царственный дар, так великодушно предлагаемый тобой, но я не могу принять его. Я люблю Уржани с той минуты, как впервые увидел ее, и любовь эта стала роковой в моей жизни. Она была силой, руководившей всеми моими действиями; я пошел на все ради того, чтобы ее завоевать, и готов защищать свое достояние всеми имеющимися в моем распоряжении средствами. До сих пор судьба мне покровительствовала, и я твердо верю, что она будет благоприятна и впредь, облегчив выполнение всего мною задуманного.
Так как твоя участь избавляет от необходимости стать женою смертного, то тебя, Авани, я назначу богиней сооруженного мной храма, для которого не было жрицы. Ты, которой суждено навсегда оставаться молодой и прекрасной, будешь царить в храме, и народ обоготворит тебя, станет приносить тебе жертвы и поклоняться в твоем лице никогда невиданной божественной красоте.
А пока довольно на сегодня! Я великодушен и понимаю, что тебе и Уржани надо привыкнуть к новым условиям вашей жизни и отдохнуть от многочисленных волнений сегодняшнего дня. Я провожу вас в вашу комнату.
Он достал из-за пояса небольшой рожок и звонко свистнул. Почти тотчас же два волосатых исполина отдернули нечто вроде завесы, скрывавшей дверь, которая вела на галерею, где во всю длину ее выстроились в ряд мерзкие великаны, вооруженные суковатыми дубинами. Затем Абрасак рукой указал обеим магиням следовать за собой, и те молча повиновались. Поникнув головами, прошли они галерею и вступили в обширную комнату с одним входом и широким окном.
– У вашей двери, как и под окном, будут караулить мои верные слуги, поэтому не пытайтесь бежать! – сказал Абрасак со звучавшей в голосе угрозой.
Затем, низко поклонившись, он ушел. Авани упала молча на деревянную скамью у стены и закрыла лицо руками, а Уржани принялась осматривать окружавшую их обстановку.
Очевидно, убранство комнаты стоило хозяину много труда. Деревянная с резьбой обшивка украшала стены, вдоль которых стояло несколько стульев, этажерка и сундучок из золота и серебра, но все это было весьма топорной работы. В глубине комнаты виднелась широкая низкая кровать с балдахином и занавесками из удивительной растительной материи, выделывавшейся Абрасаком; из нее же были одеяла и наволочки. Посреди комнаты стоял стол, а на нем приготовлены корзины с фруктами, кувшин молока, мед и ваза с прелестными цветами.
Окончив осмотр, Уржани села около подруги и ласково сказала:
– Не плачь, Авани. Чтобы достойно выдержать испытание, нам необходимо мужество и хладнокровие, а не бесполезные слезы. Дай мне также тебя поцеловать и поблагодарить за великодушное самопожертвование ради меня.
– Увы! Мое доброе желание было напрасно. Упрямый негодяй не отпустит тебя и в довершение своей наглости хочет принудить меня к кощунственной комедии – изображать божество. Но я никогда, никогда не соглашусь!!! А как подумаю о тебе, не могу удержаться от слез!
Уржани на минуту задумалась, а потом признательно сказала:
– За меня не переживай. Я сумею себя защитить от этого сумасброда и грубого с его стороны насилия. А что касается странной прихоти этого деспота сделать из тебя богиню, я полагаю, что лучше всего будет посоветоваться с моим отцом. Я немедля вступлю с ним в общение, надо только обождать, пока совсем стемнеет.
Продолжая разговаривать и утешать друг друга, они дождались наступления полной тьмы; но, к их огорчению, в одном углу неожиданно вспыхнул электрический шарик, озаривший комнату серебристым светом.
Несмотря на это, Уржани все-таки приступила к вызыванию. Едва окончила она произносить формулы и чертить маленьким магическим жезлом необходимые каббалистические знаки, как раздался глухой раскат грома, послышался легкий треск, и по комнате пронесся порыв бурного ветра. Немного спустя ворвался окруженный пламенем раскаленный шар, который покружился с минуту и потом окутался беловатым облаком, сгустился, приняв форму человека, и в нескольких шагах от подруг появилась высокая фигура Дахира.
Уржани хотела броситься к нему, но он быстро поднял руку и сказал:
– Не прикасайся ко мне, я слишком насыщен электричеством. Хотя ты и не вызывала еще прямо меня, но я пришел ободрить вас, дорогие дети, и доказать, что вы не одиноки и не покинуты.
– Я знаю, отец, что должна оставаться здесь и выполнить назначение, о котором ты мне говорил; но Авани слишком потрясена той ролью, какую хочет навязать ей этот наглец.
Смущенная и взволнованная Авани передала все сказанное Абрасаком, и Дахир выслушал внимательно, а затем серьезно ответил:
– Роль эта была бы недостойной и кощунственной, если бы душа твоя преисполнилась гордыней и пошлой спесью, и ты действительно сочла бы себя божеством, перед которым будут преклоняться простодушные, жалкие дикари. Если же ты с верою и смирением будешь за них молиться, а затем исцелять, утешать, просвещать их и вообще пользоваться своим обаянием единственно для добра, то роль твоя сведется к выполнению известной миссии. Другое твое назначение, не менее полезное, ты выполнишь бессознательно и даже помимо своего желания. Для первобытных, грубого вида людей ты явишься олицетворением чистой, высшей и доселе еще невиданной ими красоты. Молясь тебе и с обожанием на тебя взирая, они запечатлеют образ твой в своем воображении, и таким путем создадутся первые астральные отпечатки красоты, которые, в свою очередь, отразятся на их потомстве. Сами они безобразны, потому что являются порождением грубых, первобытных сил природы. Значит, ты можешь покорно и с душевным спокойствием выполнить роль, придуманную для тебя этим преступным, но гениальным человеком, у которого недостаток знания восполняется духовным наитием.
Тебе, Уржани, найдется также здесь довольно дела. Теперь ты уже поняла, вероятно, какими соображениями руководились при выборе твоих подруг, вынужденных стать супругами товарищей Абрасака. Будь им утешительницей и руководительницей; внуши им, что на них лежит обязанность облагородить этих людей, воспитать их в добре, а не ненавидеть и не думать о мщении за учиненное насилие.
Окружающий вас первобытный народ представляет также обширное поприще для деятельности. Если тебе удастся использовать власть свою над Абрасаком, а именно страсть его к тебе, и ты сумеешь направить на добро огромные дарования этого человека, то сделаешь этим великое дело. Времени у вас впереди достаточно, потому что не так-то еще скоро загремит великая битва, которая отметит собой новую эру. Но ведь для нас, бессмертных, время очень мало значит. Вот маленький подарок вам от меня: он поможет закрепить ваше господство, – прибавил Дахир, поставив на стол два хрустальных флакона с золотыми пробками. – Одной капли этой жидкости на ведро воды достаточно для получения почти всесильного средства против болезней, ран и так далее. А пока до свидания и будьте мужественны!
Он благословил дочь с подругой и через мгновение исчез.
Уржани и Авани вполне были приучены своим воспитанием к строгой дисциплине и полному повиновению приказаниям высших магов и не помышляли даже о протесте. Грустные, но покорные и исполненные доброй воли, они еще некоторое время поговорили, а потом улеглись в постель и заснули.
Часть вторая
Глава девятая
Несколько дней прошло в полном одиночестве для обеих пленниц. Ни Абрасак и ни одна из их подруг не показывались. Только каждое утро приходил один из товарищей хозяина и молча ставил на стол дневное пропитание, а в галерее и под окном продолжали караулить омерзительные слуги их повелителя.
Наконец однажды утром явился Абрасак, видимо, очень довольный, объявил, что храм готов и он сейчас же отведет Авани в ее новое помещение.
Не обменявшись ни словом, Уржани поцеловала подругу, и та ушла за Абрасаком.
Выйдя за город, они направились к пустынному, загроможденному скалами месту и там вошли в узкую расщелину, едва доступную худощавому, среднего роста человеку. Расщелина шла во всю толщину каменной громады, за которой было пустое место, а посредине его широкое отверстие в земле, где виднелись узкие и грубые ступени лестницы. После продолжительного спуска они дошли по узкому извилистому проходу до отверстия шириною в дверь и закрытого завесою. Когда Абрасак откинул ее, Авани остановилась, пораженная и очарованная.
Перед нею, теряясь вдали, раскинулась пещера, и несколько природных колонн поддерживали высокий свод, словно в каком-нибудь соборе. По странной игре природы, проникавший сквозь невидимые щели, свет казался голубым и придавал лазурную окраску всей внутренности пещеры; сапфировой казалась и прозрачная вода обильного источника, бурливо вытекавшего из стены и вливавшегося в большой природный водоем посредине пещеры. Куда стекал излишек воды, не было видно.
Скрытый завесой вход находился на некоторой высоте над землей, а около него, в высокой и глубокой нише, стояло золотое седалище в виде трона.
Прямо перед нишей, на высоте двух каменных ступеней от пола, помещался престол, продолговатый и четырехугольный, из массивного золота, с двумя весьма забавного вида треножниками по бокам: на престоле лежали различные предметы для жертвоприношений.
– Вот я случайно открыл эту пещеру и тотчас решил обратить ее в храм, – самодовольно проговорил Абрасак. – Я хотел поставить здесь статую, не имея в виду, что счастливый случай пошлет мне живое божество. За эти дни мы с товарищами, насколько оказалось возможным, устроили самое необходимое. На троне воссядешь ты и станешь изливать по известным тебе законам науки свои духовные дары на народ, который обоготворит тебя. Мне остается показать, где ты будешь жить.
Он провел ее в небольшую смежную пещеру, такую же голубую, как и первая, и обставленную теми удобствами, какие только возможны были в данных обстоятельствах.
– В этом ящике ты найдешь порошки, травы, то есть всё, что тебе понадобится и чем мне только можно было снабдить тебя,- прибавил Абрасак, указывая ей на большой деревянный ящик у стены. – Служение твое будет продолжаться только от восхода солнца до трех часов пополудни; после этого часа доступ в пещеру воспрещается, и ты будешь иметь возможность отдыхать или делать что пожелаешь. Уржани будет навещать тебя, а вечером ты можешь приходить к нам, но, конечно, под покровом. Ты начнешь служение с завтрашнего утра.
Сделав прощальный жест рукою, он скрылся.
Вскоре дикари толпами стали собираться на обширной равнине, тянувшейся перед входом в пещеру, загроможденной, как и на вершине горы, грудами диких скал.
Тут были жители городка и многих окружных селений, а более отдаленные прислали представителей на это собрание, созванное по приказанию Абрасака.
Скопище волосатых великанов волновалось, как бурное море, с тревогою ожидая, что будет и зачем царь созвал их.
Внезапно с высоты спустился Абрасак верхом на драконе. Посреди равнины он сошел на землю и громогласно возвестил народу на его языке, что великий Бог, о Котором он говорил им, правящий Вселенной и Своими руками создавший все видимое, не исключая и их самих, говорил ему.
Бог этот, обитающий превыше облаков, во дворце невообразимой красоты, изрек, что народ Гайя (так называли себя обезьяноподобные великаны) достоин ныне воспринять видимое божество, и единородная дочь великого Бога сойдет из дворца отчего и поселится в подземном чертоге, дорогу куда он им покажет. И к этому-то очеловечившемуся и живому божеству они могут обращаться со всеми своими просьбами. Завтра, при восходе солнца, он приведет их к подножию божества, а до тех пор всем им надлежит пребывать здесь в долине. Во время его речи темные тучи покрыли небо, а затем разразилась страшная гроза; сверкавшие молнии рассекали небо по всем направлениям, и раскаты грома потрясали землю.
Объятая ужасом толпа непременно разбежалась бы, не будь царского повеления, приковавшего их к месту.
Наконец на рассвете буря утихла, и вновь появился Абрасак. Нагнав ужас на свой народ, он успокоил его, объяснив, что грозу вызвало сошествие с неба дочери Бога и что теперь он отведет их к божеству, которое будет внимать их мольбам и поможет во всех их нуждах.
После этой речи он повел толпу в пещеру, которая, несмотря на свои огромные размеры, не могла вместить всех собравшихся, и большая часть народа осталась снаружи в ожидании своей очереди. Абрасак зажег треножники, возложил цветы на престол, а потом взошел на ступени и откинул завесу из золотых нитей, скрывавшую нишу, где восседала на троне Авани.
Спокойная и сосредоточенная, молодая жрица вдумчиво смотрела на безобразную толпу великанов, павшую ниц, прославляя ее беспорядочными возгласами. Белая, прозрачная, в белоснежном одеянии, Авани действительно казалась жалким тупым дикарям существом небесным.
После того как вся толпа перебывала в пещере и собралась затем на равнине, Абрасак, не смущаясь нимало, взяв на себя роль истолкователя воли божества, передал им, что каждое утро, от восхода солнца, которое служило жилищем великому Богу, Владыке вселенной, и до самого захода его божественная дочь будет видима, и все жители обязаны ежедневно по разу приносить в жертву на престол цветы или плоды и могут излагать перед божеством свои нужды, а больные должны купаться в водоеме.
Вернувшись к себе, он решился пойти к Уржани. Устроив и удалив Авани, он мог свободно «открыть» себе путь к счастью.
Уржани сидела у окна, видимо, погруженная в грустные думы. При появлении Абрасака она встала и смерила его строгим и холодным взором, а он быстро подошел к ней, страстно глядя на нее. Какая-то невидимая сила словно удержала его в нескольких шагах от нее но он был так поглощен своими бурными чувствами, что не заметил этого и, вздрогнув, покраснел, когда Уржани прервала молчание и холодно спросила:
– Что тебе надо от меня?
– Я хочу воспользоваться неоспоримыми правами, которые дает мне твое похищение. Ты будешь моей женой, как и твои подруги, уже ставшие женами моих товарищей. Но я великодушен и хочу понемногу приучить тебя к себе. Пока я желаю только поцеловать твои розовые губки, сапфировые глазки, милые кудри и доказать, что мои ласки стоят поцелуев Нарайяны. Страсть же моя к тебе совершенно другого свойства, нежели тепленькое и пресное чувство ваших полулюдей, полупризраков.
С этими словами он собирался уже броситься и сжать ее в объятиях, но один взгляд Уржани, суровый и острый, как нож, сразу пресек этот порыв.
– Не пытайся никогда простирать свою руку к достоянию твоего учителя. Ты забываешь, что я – супруга мага Нарайяны и дочь Дахира, мага о трех лучах, а они уж сумеют защитить меня и взять обратно к себе. Страсть же твоя – не что иное, как выделение обуревающих тебя нечистых чувств, она не внушает мне ничего, кроме отвращения.
В голосе Уржани звучала и в глазах ее горела такая смесь презрения и брезгливости, что Абрасак попятился, словно его ударили по лицу; горло его сжало и он задыхался. Но он мгновенно оправился и, в свою очередь, смерил ее гневным и надменным взором.
– Избыток гордости лишает тебя благоразумия, прекрасная Уржани. Не забывай также, что тебя пока еще не освободили и ты находишься вполне в моей власти. Ты отказываешься от миролюбивого соглашения? Хорошо, я обойдусь без него! Но моею ты будешь, волей или неволей. Твоим прихотям я так же не подчинюсь, как и власти магов.
Он отвернулся и вышел в полном бешенстве. Уржани с облегчением вздохнула, но была, однако, недовольна собою. Зачем не воздержалась она от угроз и явно выказала пренебрежение и отвращение к этому опасному человеку? Вероятно, его беспорядочные веяния воздействовали и на нее.
Уржани опустилась на колени и стала горячо молиться. Успокоенная и подкрепленная молитвой, она встала и решила быть на будущее время миролюбивее и осторожнее.
В своей комнате Абрасак застал Жана д'Игомера, который в задумчивости сидел у стола, угнетенный, по-видимому, грустными мыслями… Когда вошел Абрасак, он поднял голову и при виде расстроенного лица приятеля и явно кипевшего в нем гнева загадочная усмешка мелькнула на его лице. Однако никакого замечания он не сделал и стал говорить о деле, которое привело его.
Абрасак сделал несколько кратких распоряжений, а потом опустился на стул и провел рукою по лбу, точно отгоняя назойливые думы.
– Ты как будто озабочен, брат, но чем? Или медовый месяц твой подернулся тучами? Все вы вообще, помалкиваете о своем супружеском счастье, и вот уже несколько дней, как я вижу только нахмуренные лица.
– Ты провидишь истину, и супружеское небо друзей твоих очень пасмурно. – И Жан д'Игомер вздохнул: – В одном ты сдержал свое слово, Абрасак; жены наши восхитительно хороши, но характер их оставляет желать лучшего. Вместо того чтобы заниматься хозяйством и начать, как было обещано, украшать наши дома художественными произведениями, большинство из них сидят угрюмые и выказывают такое отчаяние, что оно становится обидным даже для самого скромного самолюбия; а вместе с тем они так мало скрывают страстное желание бежать, что мы вынуждены держать их под замком и приказали зорко стеречь нашим «обезьянам».
О, у Уржани имеется хоть серьезная отговорка в том, что она – замужняя, а ведь моя жена Сита, была свободна, а… Черт возьми, я же не хуже других! Она очаровательна, и я без ума от нее, а она ручьем разливается и обвиняет меня в том, что я будто бы обесчестил ее; лишь только я захочу подойти к ней, она вызывает между нами, не знаю каким образом, голубой каббалистический знак, который препятствует мне и отталкивает. Просто с ума можно сойти! А например раздражительный и вспыльчивый Рандольф совсем взбесился, увидев, что его красавица преобразилась в фонтан слез; он даже побил ее. С тех пор та молчит и рта не открывает, а как только его завидит, то старается куда может спрятаться.
Абрасак громко расхохотался.
– Ну, это уже было глупо! К такому обращению они, конечно, не привыкли. Но, как сказано, завтра я помогу вам, а тебя научу одной формуле, которая уничтожит создаваемое Ситою между вами препятствие.
Когда спустилась ночь, Абрасак забрал разные магические талисманы и стал неслышно подкрадываться к комнате Уржани. Осторожно заглянув вовнутрь, он увидел, что та спит. Как тень скользнул он к постели и в нескольких шагах от нее остановился, словно очарованный, не отводя глаз от Уржани. Никогда еще не видел он ее такой прекрасной и соблазнительной, как в эту минуту.
Небольшой электрический шарик на потолке озарял ее мягким серебристым светом, и Уржани походила на прекрасную статую уснувшей Психеи. Легкое одеяние обрисовывало ее дивные формы, прелестное личико дышало глубоким покоем, а длинные и пушистые черные ресницы отбрасывали тень на нежно-розовые щечки.
Порыв страсти ударил в сердце и голову Абрасака. Проворно поднял он руку, начертал в воздухе каббалистический знак и прошептал заклинание, которое должно было держать Уржани в глубоком сне, а затем бросился к ней. Наконец-то мог он свободно обнять обожаемую женщину и покрыть поцелуями пленительное личико.
Но в этот миг внезапно произошло нечто неожиданное. Не более двух метров отделяло его от добычи, как вдруг из груди Уржани сверкнул бледный голубоватый свет, поразил Абрасака в самую грудь и с такой силой отбросил его, что он зашатался и, словно сметенный порывом ветра, упал на другом конце комнаты. Дрожа от бешенства, поднялся изумленный Абрасак и снова перешел в наступление. А Уржани не слышала, казалось, шума от его падения и продолжала спокойно спать.
Теперь Абрасак подступал уже осторожнее. Светлый луч не появлялся более, но между ним и Уржани стала точно какая-то преграда. Она была так близко, что, протянув руку, он мог бы ее достать, а между тем он тщетно толкался в прозрачную стену, защищавшую постель Уржани.
Однако Абрасак был слишком упорен, чтобы сдаться без боя. На этот раз он усилием воли подавил свое бешенство и призвал на помощь свое знание и магическую силу. Но тщетно произносил он самые страшные заклятия, взывал к духам стихий и демоническим силам; все старания его оставались напрасными. От сильного напряжения воли жилы на лбу и на шее вздувались, как веревки, пот градом катился по телу, орошая искаженное, смертельно бледное лицо, а грудь тяжело вздымалась. Позабыв уже всякую осторожность, он выкрикивал хриплым и прерывистым голосом такие формулы, которые, по его мнению, имели почти безграничное могущество.
Но ничто не помогло. Невидимая стена выдерживала самые яростные нападения и так хорошо, по-видимому, ограждала спящую, что ее не могло разбудить всё происходившее вокруг нее.
Наконец, Абрасаку пришлось признать себя побежденным; он дошел до полного истощения сил. Шатаясь, словно пьяный, поплелся он в свою комнату и упал на ближайший стул. Невозможно описать то, что испытывал он в эту минуту, и будь Абрасак простым смертным, он наверно умер бы от разрыва сердца.
Впервые после своего бегства наткнулся он на более сильную сравнительно с ним власть: он понял, что знание, составлявшее его гордость, очень немного стоило, и что сравнительно с вызванными им на бой великанами он просто бессильный пигмей. Под напором подавлявшего сознания собственного ничтожества ему казалось, что череп его сжат. С хриплым стоном схватился Абрасак за голову и безжизненной массой свалился на пол.
Уржани между тем вовсе не спала. Предчувствуя, что Абрасак произведет ночное нападение и воспользуется ее сном, она хоть и легла, но твердо решила не спать и быть настороже. Предохранительный талисман она спрятала под одеждой, как научил ее отец, и стала ждать.
Тонкий слух ее уловил неслышные почти шаги Абрасака, она видела, как он вошел, и сквозь полузакрытые веки, трепеща сердцем и притворяясь спящей, следила за страшной борьбой, происходившей в двух шагах от ее постели. Но она-то видела раскаленную, покрывавшую ее сетку, на которую, как на каменную
стену, наталкивались стихийные демонические силы, вызванные Абрасаком.
Когда наконец похититель ее вышел, шатаясь, из комнаты, Уржани встала, опустилась на колени и принялась горячо молиться. Но не за свое только спасение благодарила она Бога, а просила и за ослепленного нечистой любовью человека, страдания и поражение которого она только что видела.
Очнувшись, Абрасак чувствовал себя слабым и разбитым, точно после тяжкой болезни; возвратный удар был так силен, что даже его бессмертный организм был потрясен. Он улегся на постель и глубоко задумался; сон не приходил, но голова работала уже как всегда. И эти горькие, отчаянные, бешеные думы, бушевавшие как волны в непогоду, причиняли ему почти физическую боль.
Пришедший к нему Жан д'Игомер с первого же взгляда на бледное и изменившееся лицо друга понял, что любовные дела его плохи. Однако он ничем не выдал себя и, поговорив о постороннем, попросил научить его обещанному магическому ритуалу, который мог бы помешать Сите ставить между ними флюидическую преграду. На эту просьбу Абрасак разразился глумливым звонким смехом.
Наконец однажды утром явился Абрасак, видимо, очень довольный, объявил, что храм готов и он сейчас же отведет Авани в ее новое помещение.
Не обменявшись ни словом, Уржани поцеловала подругу, и та ушла за Абрасаком.
Выйдя за город, они направились к пустынному, загроможденному скалами месту и там вошли в узкую расщелину, едва доступную худощавому, среднего роста человеку. Расщелина шла во всю толщину каменной громады, за которой было пустое место, а посредине его широкое отверстие в земле, где виднелись узкие и грубые ступени лестницы. После продолжительного спуска они дошли по узкому извилистому проходу до отверстия шириною в дверь и закрытого завесою. Когда Абрасак откинул ее, Авани остановилась, пораженная и очарованная.
Перед нею, теряясь вдали, раскинулась пещера, и несколько природных колонн поддерживали высокий свод, словно в каком-нибудь соборе. По странной игре природы, проникавший сквозь невидимые щели, свет казался голубым и придавал лазурную окраску всей внутренности пещеры; сапфировой казалась и прозрачная вода обильного источника, бурливо вытекавшего из стены и вливавшегося в большой природный водоем посредине пещеры. Куда стекал излишек воды, не было видно.
Скрытый завесой вход находился на некоторой высоте над землей, а около него, в высокой и глубокой нише, стояло золотое седалище в виде трона.
Прямо перед нишей, на высоте двух каменных ступеней от пола, помещался престол, продолговатый и четырехугольный, из массивного золота, с двумя весьма забавного вида треножниками по бокам: на престоле лежали различные предметы для жертвоприношений.
– Вот я случайно открыл эту пещеру и тотчас решил обратить ее в храм, – самодовольно проговорил Абрасак. – Я хотел поставить здесь статую, не имея в виду, что счастливый случай пошлет мне живое божество. За эти дни мы с товарищами, насколько оказалось возможным, устроили самое необходимое. На троне воссядешь ты и станешь изливать по известным тебе законам науки свои духовные дары на народ, который обоготворит тебя. Мне остается показать, где ты будешь жить.
Он провел ее в небольшую смежную пещеру, такую же голубую, как и первая, и обставленную теми удобствами, какие только возможны были в данных обстоятельствах.
– В этом ящике ты найдешь порошки, травы, то есть всё, что тебе понадобится и чем мне только можно было снабдить тебя,- прибавил Абрасак, указывая ей на большой деревянный ящик у стены. – Служение твое будет продолжаться только от восхода солнца до трех часов пополудни; после этого часа доступ в пещеру воспрещается, и ты будешь иметь возможность отдыхать или делать что пожелаешь. Уржани будет навещать тебя, а вечером ты можешь приходить к нам, но, конечно, под покровом. Ты начнешь служение с завтрашнего утра.
Сделав прощальный жест рукою, он скрылся.
Вскоре дикари толпами стали собираться на обширной равнине, тянувшейся перед входом в пещеру, загроможденной, как и на вершине горы, грудами диких скал.
Тут были жители городка и многих окружных селений, а более отдаленные прислали представителей на это собрание, созванное по приказанию Абрасака.
Скопище волосатых великанов волновалось, как бурное море, с тревогою ожидая, что будет и зачем царь созвал их.
Внезапно с высоты спустился Абрасак верхом на драконе. Посреди равнины он сошел на землю и громогласно возвестил народу на его языке, что великий Бог, о Котором он говорил им, правящий Вселенной и Своими руками создавший все видимое, не исключая и их самих, говорил ему.
Бог этот, обитающий превыше облаков, во дворце невообразимой красоты, изрек, что народ Гайя (так называли себя обезьяноподобные великаны) достоин ныне воспринять видимое божество, и единородная дочь великого Бога сойдет из дворца отчего и поселится в подземном чертоге, дорогу куда он им покажет. И к этому-то очеловечившемуся и живому божеству они могут обращаться со всеми своими просьбами. Завтра, при восходе солнца, он приведет их к подножию божества, а до тех пор всем им надлежит пребывать здесь в долине. Во время его речи темные тучи покрыли небо, а затем разразилась страшная гроза; сверкавшие молнии рассекали небо по всем направлениям, и раскаты грома потрясали землю.
Объятая ужасом толпа непременно разбежалась бы, не будь царского повеления, приковавшего их к месту.
Наконец на рассвете буря утихла, и вновь появился Абрасак. Нагнав ужас на свой народ, он успокоил его, объяснив, что грозу вызвало сошествие с неба дочери Бога и что теперь он отведет их к божеству, которое будет внимать их мольбам и поможет во всех их нуждах.
После этой речи он повел толпу в пещеру, которая, несмотря на свои огромные размеры, не могла вместить всех собравшихся, и большая часть народа осталась снаружи в ожидании своей очереди. Абрасак зажег треножники, возложил цветы на престол, а потом взошел на ступени и откинул завесу из золотых нитей, скрывавшую нишу, где восседала на троне Авани.
Спокойная и сосредоточенная, молодая жрица вдумчиво смотрела на безобразную толпу великанов, павшую ниц, прославляя ее беспорядочными возгласами. Белая, прозрачная, в белоснежном одеянии, Авани действительно казалась жалким тупым дикарям существом небесным.
После того как вся толпа перебывала в пещере и собралась затем на равнине, Абрасак, не смущаясь нимало, взяв на себя роль истолкователя воли божества, передал им, что каждое утро, от восхода солнца, которое служило жилищем великому Богу, Владыке вселенной, и до самого захода его божественная дочь будет видима, и все жители обязаны ежедневно по разу приносить в жертву на престол цветы или плоды и могут излагать перед божеством свои нужды, а больные должны купаться в водоеме.
Вернувшись к себе, он решился пойти к Уржани. Устроив и удалив Авани, он мог свободно «открыть» себе путь к счастью.
Уржани сидела у окна, видимо, погруженная в грустные думы. При появлении Абрасака она встала и смерила его строгим и холодным взором, а он быстро подошел к ней, страстно глядя на нее. Какая-то невидимая сила словно удержала его в нескольких шагах от нее но он был так поглощен своими бурными чувствами, что не заметил этого и, вздрогнув, покраснел, когда Уржани прервала молчание и холодно спросила:
– Что тебе надо от меня?
– Я хочу воспользоваться неоспоримыми правами, которые дает мне твое похищение. Ты будешь моей женой, как и твои подруги, уже ставшие женами моих товарищей. Но я великодушен и хочу понемногу приучить тебя к себе. Пока я желаю только поцеловать твои розовые губки, сапфировые глазки, милые кудри и доказать, что мои ласки стоят поцелуев Нарайяны. Страсть же моя к тебе совершенно другого свойства, нежели тепленькое и пресное чувство ваших полулюдей, полупризраков.
С этими словами он собирался уже броситься и сжать ее в объятиях, но один взгляд Уржани, суровый и острый, как нож, сразу пресек этот порыв.
– Не пытайся никогда простирать свою руку к достоянию твоего учителя. Ты забываешь, что я – супруга мага Нарайяны и дочь Дахира, мага о трех лучах, а они уж сумеют защитить меня и взять обратно к себе. Страсть же твоя – не что иное, как выделение обуревающих тебя нечистых чувств, она не внушает мне ничего, кроме отвращения.
В голосе Уржани звучала и в глазах ее горела такая смесь презрения и брезгливости, что Абрасак попятился, словно его ударили по лицу; горло его сжало и он задыхался. Но он мгновенно оправился и, в свою очередь, смерил ее гневным и надменным взором.
– Избыток гордости лишает тебя благоразумия, прекрасная Уржани. Не забывай также, что тебя пока еще не освободили и ты находишься вполне в моей власти. Ты отказываешься от миролюбивого соглашения? Хорошо, я обойдусь без него! Но моею ты будешь, волей или неволей. Твоим прихотям я так же не подчинюсь, как и власти магов.
Он отвернулся и вышел в полном бешенстве. Уржани с облегчением вздохнула, но была, однако, недовольна собою. Зачем не воздержалась она от угроз и явно выказала пренебрежение и отвращение к этому опасному человеку? Вероятно, его беспорядочные веяния воздействовали и на нее.
Уржани опустилась на колени и стала горячо молиться. Успокоенная и подкрепленная молитвой, она встала и решила быть на будущее время миролюбивее и осторожнее.
В своей комнате Абрасак застал Жана д'Игомера, который в задумчивости сидел у стола, угнетенный, по-видимому, грустными мыслями… Когда вошел Абрасак, он поднял голову и при виде расстроенного лица приятеля и явно кипевшего в нем гнева загадочная усмешка мелькнула на его лице. Однако никакого замечания он не сделал и стал говорить о деле, которое привело его.
Абрасак сделал несколько кратких распоряжений, а потом опустился на стул и провел рукою по лбу, точно отгоняя назойливые думы.
– Ты как будто озабочен, брат, но чем? Или медовый месяц твой подернулся тучами? Все вы вообще, помалкиваете о своем супружеском счастье, и вот уже несколько дней, как я вижу только нахмуренные лица.
– Ты провидишь истину, и супружеское небо друзей твоих очень пасмурно. – И Жан д'Игомер вздохнул: – В одном ты сдержал свое слово, Абрасак; жены наши восхитительно хороши, но характер их оставляет желать лучшего. Вместо того чтобы заниматься хозяйством и начать, как было обещано, украшать наши дома художественными произведениями, большинство из них сидят угрюмые и выказывают такое отчаяние, что оно становится обидным даже для самого скромного самолюбия; а вместе с тем они так мало скрывают страстное желание бежать, что мы вынуждены держать их под замком и приказали зорко стеречь нашим «обезьянам».
О, у Уржани имеется хоть серьезная отговорка в том, что она – замужняя, а ведь моя жена Сита, была свободна, а… Черт возьми, я же не хуже других! Она очаровательна, и я без ума от нее, а она ручьем разливается и обвиняет меня в том, что я будто бы обесчестил ее; лишь только я захочу подойти к ней, она вызывает между нами, не знаю каким образом, голубой каббалистический знак, который препятствует мне и отталкивает. Просто с ума можно сойти! А например раздражительный и вспыльчивый Рандольф совсем взбесился, увидев, что его красавица преобразилась в фонтан слез; он даже побил ее. С тех пор та молчит и рта не открывает, а как только его завидит, то старается куда может спрятаться.
Абрасак громко расхохотался.
– Ну, это уже было глупо! К такому обращению они, конечно, не привыкли. Но, как сказано, завтра я помогу вам, а тебя научу одной формуле, которая уничтожит создаваемое Ситою между вами препятствие.
Когда спустилась ночь, Абрасак забрал разные магические талисманы и стал неслышно подкрадываться к комнате Уржани. Осторожно заглянув вовнутрь, он увидел, что та спит. Как тень скользнул он к постели и в нескольких шагах от нее остановился, словно очарованный, не отводя глаз от Уржани. Никогда еще не видел он ее такой прекрасной и соблазнительной, как в эту минуту.
Небольшой электрический шарик на потолке озарял ее мягким серебристым светом, и Уржани походила на прекрасную статую уснувшей Психеи. Легкое одеяние обрисовывало ее дивные формы, прелестное личико дышало глубоким покоем, а длинные и пушистые черные ресницы отбрасывали тень на нежно-розовые щечки.
Порыв страсти ударил в сердце и голову Абрасака. Проворно поднял он руку, начертал в воздухе каббалистический знак и прошептал заклинание, которое должно было держать Уржани в глубоком сне, а затем бросился к ней. Наконец-то мог он свободно обнять обожаемую женщину и покрыть поцелуями пленительное личико.
Но в этот миг внезапно произошло нечто неожиданное. Не более двух метров отделяло его от добычи, как вдруг из груди Уржани сверкнул бледный голубоватый свет, поразил Абрасака в самую грудь и с такой силой отбросил его, что он зашатался и, словно сметенный порывом ветра, упал на другом конце комнаты. Дрожа от бешенства, поднялся изумленный Абрасак и снова перешел в наступление. А Уржани не слышала, казалось, шума от его падения и продолжала спокойно спать.
Теперь Абрасак подступал уже осторожнее. Светлый луч не появлялся более, но между ним и Уржани стала точно какая-то преграда. Она была так близко, что, протянув руку, он мог бы ее достать, а между тем он тщетно толкался в прозрачную стену, защищавшую постель Уржани.
Однако Абрасак был слишком упорен, чтобы сдаться без боя. На этот раз он усилием воли подавил свое бешенство и призвал на помощь свое знание и магическую силу. Но тщетно произносил он самые страшные заклятия, взывал к духам стихий и демоническим силам; все старания его оставались напрасными. От сильного напряжения воли жилы на лбу и на шее вздувались, как веревки, пот градом катился по телу, орошая искаженное, смертельно бледное лицо, а грудь тяжело вздымалась. Позабыв уже всякую осторожность, он выкрикивал хриплым и прерывистым голосом такие формулы, которые, по его мнению, имели почти безграничное могущество.
Но ничто не помогло. Невидимая стена выдерживала самые яростные нападения и так хорошо, по-видимому, ограждала спящую, что ее не могло разбудить всё происходившее вокруг нее.
Наконец, Абрасаку пришлось признать себя побежденным; он дошел до полного истощения сил. Шатаясь, словно пьяный, поплелся он в свою комнату и упал на ближайший стул. Невозможно описать то, что испытывал он в эту минуту, и будь Абрасак простым смертным, он наверно умер бы от разрыва сердца.
Впервые после своего бегства наткнулся он на более сильную сравнительно с ним власть: он понял, что знание, составлявшее его гордость, очень немного стоило, и что сравнительно с вызванными им на бой великанами он просто бессильный пигмей. Под напором подавлявшего сознания собственного ничтожества ему казалось, что череп его сжат. С хриплым стоном схватился Абрасак за голову и безжизненной массой свалился на пол.
Уржани между тем вовсе не спала. Предчувствуя, что Абрасак произведет ночное нападение и воспользуется ее сном, она хоть и легла, но твердо решила не спать и быть настороже. Предохранительный талисман она спрятала под одеждой, как научил ее отец, и стала ждать.
Тонкий слух ее уловил неслышные почти шаги Абрасака, она видела, как он вошел, и сквозь полузакрытые веки, трепеща сердцем и притворяясь спящей, следила за страшной борьбой, происходившей в двух шагах от ее постели. Но она-то видела раскаленную, покрывавшую ее сетку, на которую, как на каменную
стену, наталкивались стихийные демонические силы, вызванные Абрасаком.
Когда наконец похититель ее вышел, шатаясь, из комнаты, Уржани встала, опустилась на колени и принялась горячо молиться. Но не за свое только спасение благодарила она Бога, а просила и за ослепленного нечистой любовью человека, страдания и поражение которого она только что видела.
Очнувшись, Абрасак чувствовал себя слабым и разбитым, точно после тяжкой болезни; возвратный удар был так силен, что даже его бессмертный организм был потрясен. Он улегся на постель и глубоко задумался; сон не приходил, но голова работала уже как всегда. И эти горькие, отчаянные, бешеные думы, бушевавшие как волны в непогоду, причиняли ему почти физическую боль.
Пришедший к нему Жан д'Игомер с первого же взгляда на бледное и изменившееся лицо друга понял, что любовные дела его плохи. Однако он ничем не выдал себя и, поговорив о постороннем, попросил научить его обещанному магическому ритуалу, который мог бы помешать Сите ставить между ними флюидическую преграду. На эту просьбу Абрасак разразился глумливым звонким смехом.