Страница:
Итак, я собрал народ и объявил, что боги отзывают меня, и настало время, когда я должен умереть, но так, чтобы никто не знал и не искал, где покоятся мои останки. Своим заместителем я назначил одного из моих внуков, человека образованного, энергичного и очень разумного. С народа я взял клятву в верности новому владыке, а тот, умирая, должен был избрать себе наследника.
В торжественной церемонии передал я ему шлем, щит и меч, которые должны были всегда принадлежать главе народа, обязанного ему во всем повиноваться. Преподав моему преемнику последнее наставление и простясь с населением, очень огорченным, между прочим, моим уходом, так как меня полюбили, я удалился в горы и исчез, а через некоторое время за мною последовал Ними.
Вы понимаете мое волнение, когда я, словно освободясь от огромной тяжести, направился по дороге к Сфинксу. Много, много лет минуло с того дня, как мне пришлось впервые плыть подземным каналом; но за просветительской работой время текло незаметно. Вы ведь знаете: кто трудится, тот времени не видит. Нарада встретил меня приветливо, поздравил с выдержанным испытанием и спросил, чем меня наградить, не было ли у меня желания, которое он мог бы исполнить?
Этот вопрос пробудил во мне сознание усталости и истощения, которые были следствием борьбы и почти нечеловеческого труда в течение долгих веков.
– Увы! Мне не дано умереть, – ответил я. – Но, взамен этого, если возможно, даруй мне полный покой, сон без сновидений, чтобы отдохнула душа, не мысля и ничем не волнуясь. Я так жажду покоя, и так устал, что подобное состояние полного забвения послужит для меня величайшей милостью.
– Понимаю тебя, сын мой, и твое желание отдохновения душевного и телесного совершенно законно. Иди в свою келью, а я принесу тебе желаемую награду, – ответил Нарада.
Молодой ученик мага пришел ко мне и предложил выкупаться, а затем переодел меня в длинную тонкую полотняную тунику и провел в незнакомую мне залу, где воздух был пропитан восхитительным ароматом. В углублении стены было приготовлено удобное мягкое ложе, на которое я и возлег, а ученик прикрыл меня одеялом.
В эту минуту вошел Нарада с чашей теплой жидкости, которую я с наслаждением выпил; затем он положил руку мне на лоб, и в тот же миг услышал я невыразимо дивную музыку. Тихая мелодия нежно убаюкивала, и у меня появилось ощущение, будто я витаю в воздухе, качаясь на туманных облаках, в голубоватой атмосфере, насыщенной одурявшими ароматами. Наконец, я потерял сознание…
Сколько времени я спал – не знаю наверное, но полагаю, что очень долго. Проснувшись, я почувствовал, что действительно обновился душою и телом.
Тогда-то Нарада и познакомил меня с некоторыми подобными мне изгнанниками и среди прочих занятий мы принялись за постройку вот этого именно дворца.
Самое тяжелое было пережито, я и мои сотоварищи уже не чувствовали себя одинокими, да и работы были менее тяжелы. Но я не буду об этом распространяться, потому что ничего особенного не произошло; наконец прибытие ваше развеяло последнюю тень прошлого и вернуло все утраченное нами.
Удеа умолк, задумчиво глядя вдаль, а прочие были также погружены в свои мысли. Прервал молчание Эбрамар, который встал, пожал руку друга и сочувственно сказал:
– Рассказ облегчил твою душу, а братья разделяли мысленно твой труд и радовались твоему торжеству. Теперь подними голову, Удеа, поставь крест на прошлом и смело смотри в будущее: оно готовит тебе много чистых радостей, но и много облагораживающей работы, необходимой в нашей странной жизни.
– Ты прав, верный друг! Так будь же моим руководителем в этой новой фазе моего существования. Обещаю тебе послушание и добрую волю по мере моих сил, – весело ответил Удеа.
После оживленной, радушной беседы друзья расстались.
Глава пятая
В торжественной церемонии передал я ему шлем, щит и меч, которые должны были всегда принадлежать главе народа, обязанного ему во всем повиноваться. Преподав моему преемнику последнее наставление и простясь с населением, очень огорченным, между прочим, моим уходом, так как меня полюбили, я удалился в горы и исчез, а через некоторое время за мною последовал Ними.
Вы понимаете мое волнение, когда я, словно освободясь от огромной тяжести, направился по дороге к Сфинксу. Много, много лет минуло с того дня, как мне пришлось впервые плыть подземным каналом; но за просветительской работой время текло незаметно. Вы ведь знаете: кто трудится, тот времени не видит. Нарада встретил меня приветливо, поздравил с выдержанным испытанием и спросил, чем меня наградить, не было ли у меня желания, которое он мог бы исполнить?
Этот вопрос пробудил во мне сознание усталости и истощения, которые были следствием борьбы и почти нечеловеческого труда в течение долгих веков.
– Увы! Мне не дано умереть, – ответил я. – Но, взамен этого, если возможно, даруй мне полный покой, сон без сновидений, чтобы отдохнула душа, не мысля и ничем не волнуясь. Я так жажду покоя, и так устал, что подобное состояние полного забвения послужит для меня величайшей милостью.
– Понимаю тебя, сын мой, и твое желание отдохновения душевного и телесного совершенно законно. Иди в свою келью, а я принесу тебе желаемую награду, – ответил Нарада.
Молодой ученик мага пришел ко мне и предложил выкупаться, а затем переодел меня в длинную тонкую полотняную тунику и провел в незнакомую мне залу, где воздух был пропитан восхитительным ароматом. В углублении стены было приготовлено удобное мягкое ложе, на которое я и возлег, а ученик прикрыл меня одеялом.
В эту минуту вошел Нарада с чашей теплой жидкости, которую я с наслаждением выпил; затем он положил руку мне на лоб, и в тот же миг услышал я невыразимо дивную музыку. Тихая мелодия нежно убаюкивала, и у меня появилось ощущение, будто я витаю в воздухе, качаясь на туманных облаках, в голубоватой атмосфере, насыщенной одурявшими ароматами. Наконец, я потерял сознание…
Сколько времени я спал – не знаю наверное, но полагаю, что очень долго. Проснувшись, я почувствовал, что действительно обновился душою и телом.
Тогда-то Нарада и познакомил меня с некоторыми подобными мне изгнанниками и среди прочих занятий мы принялись за постройку вот этого именно дворца.
Самое тяжелое было пережито, я и мои сотоварищи уже не чувствовали себя одинокими, да и работы были менее тяжелы. Но я не буду об этом распространяться, потому что ничего особенного не произошло; наконец прибытие ваше развеяло последнюю тень прошлого и вернуло все утраченное нами.
Удеа умолк, задумчиво глядя вдаль, а прочие были также погружены в свои мысли. Прервал молчание Эбрамар, который встал, пожал руку друга и сочувственно сказал:
– Рассказ облегчил твою душу, а братья разделяли мысленно твой труд и радовались твоему торжеству. Теперь подними голову, Удеа, поставь крест на прошлом и смело смотри в будущее: оно готовит тебе много чистых радостей, но и много облагораживающей работы, необходимой в нашей странной жизни.
– Ты прав, верный друг! Так будь же моим руководителем в этой новой фазе моего существования. Обещаю тебе послушание и добрую волю по мере моих сил, – весело ответил Удеа.
После оживленной, радушной беседы друзья расстались.
Глава пятая
На высокой скале, господствовавшей над горами и долинами вокруг города магов, сидел человек и мрачным, задумчивым взором смотрел на чудную, величавую картину, которую лучи восходившего солнца заливали золотом и пурпуром.
Это был молодой человек высокого роста, худощавый и хорошо сложенный; на редкость красивое и выразительное лицо его дышало умом и решимостью. Густые иссиня-черные волосы прихотливыми кудрями обрамляли широкий лоб мыслителя, но в больших, темных, бархатистых глазах горело в ту минуту выражение, указывавшее на бурные страсти, таившиеся в его душе.
Взгляд его впивался в далекие долины и леса, а руки гневно сжимались. Его влекло бешеное желание пробраться в эту неведомую пустыню, новый для него мир, полный, без сомнения, пленительных тайн, невиданных красот, а между тем доступ туда был строго воспрещен.
Одинокий мечтатель глубоко вздохнул, встал и с минуту смотрел на город магов, на огромном пространстве обнесенный высокими стенами.
Пышная зелень окутывала разноцветные дворцы, высокие астрономические башни, исполинские сооружения храмов и школ. Но взгляд молодого человека равнодушно скользнул по этой волшебной картине и остановился на временном жилище магов, которое приготовили им изгнанники.
Отсюда обширное здание видно было, как с высоты птичьего полета, а зоркий глаз наблюдателя искал и нашел окрашенное в голубое с серебром крыло дворца, где жил Дахир; но в одной из аллей сада он различил две крошечные женские фигуры в белом, направившиеся к дому. Лицо его вспыхнуло при этом, и лишь только белые фигуры скрылись в тени дерев, он отвернулся и стал спускаться по крутой тропинке. Лицо его снова нахмурилось, брови сдвинулись, и грудь порывисто вздымалась, видимо, от сильного волнения.
Молодой человек этот был Абрасак и находился под покровительством Нарайяны, будучи его любимым учеником. Скажем несколько слов о его прошлом и том случае, который доставил ему дружбу причудливой, но гениальной личности, сохранившей в себе столько «человеческого», несмотря на бремя веков и превратности его необыкновенного существования.
Приблизительно в ту эпоху, когда на умершей Земле разразились бедствия, названные нами «Гневом Божьим», во время одного из своих странствий Нарайяна очутился случайно в некоей стране, объятой революцией.
Там с давних пор установилась республиканская форма правления, с подобающей тому времени полной свободой нравов и общественной жизни. Однако за несколько лет перед тем государственный строй был неожиданно ниспровергнут одним молодым человеком, потомком прежде царствовавшей династии, который очень искусно и энергично сумел собрать себе сторонников, покорил слабое и распущенное правительство, восстановил королевство и занял трон.
Благодаря проницательному уму, ловкости и железной воле, молодой король в течение нескольких лет сумел продержаться у власти; но враги его тем временем также спохватились, а так как они составляли большинство, то наконец и восторжествовали. Со всей утонченной злобой, присущей низким и пошлым душам, победители приговорили свергнутого монарха, в довершение жестокого над ним глумления, к повешению во всех королевских регалиях.
Над местом казни пролетал в эту минуту воздушный экипаж Нарайяны, и странное шествие привлекло его внимание, а гордая осанка осужденного и его бесстрашное мужество перед лицом позорной и мучительной смерти внушили горячее сочувствие.
Быстро ознакомился Нарайяна с обстоятельствами дела и возмутился жестокостью и издевательством презренной толпы. Вмиг созрела в нем решимость спасти несчастного, и не успела процессия дойти до большой площади, где возвышалась виселица, как план спасения уже начал выполняться.
Погода тогда стояла пасмурная и туманная, а небо было покрыто тучами; вдруг стало совсем темно, засверкала молния и хлынул дождь с градом. Такой грозы никто не помнил.
Храбро начал судья читать приговор, но тут же свалился, получив сильный удар в голову упавшей огромной градиной, и народ объяла паника. Пользуясь возникшей сумятицей, Нарайяна пробрался сквозь толпу к осужденному, по-прежнему стоявшему спокойно, и шепнул ему на ухо, крепко сжимая его руку:
– Скорее долой это смешное тряпье, и – за мною. Я вас спасу. С восхитившим Нарайяну мужеством и присутствием духа сбросил молодой король мантию и украшения, а затем ловко, точно змея, проскользнул сквозь толпу за спасителем, и они проворно добежали до самолета.
Нарайяна отвез спасенного им в гималайский дворец. Пылкая благодарность молодого человека, послушание его и усердие еще более расположили к нему чудака-покровителя. И чем более беседовал он с Абрасаком, тем более восхищался его редкими способностями, умением все понять, энергией его и силой воли, для которой не существовало, казалось, никакой трудности, никакого препятствия. Поэтому, когда Абрасак умолял принять его в ученики, тот согласился без малейшего колебания. Он был до того восхищен своим учеником, что рассердился даже на Супрамати, когда тот однажды заметил:
– Если ты хорошо изучил личность Абрасака, то должен был бы заметить, что он не из тех, кто заслуживает быть адептом высшего знания. Послушай моего совета и бережливо открывай ему сокровенные тайны науки.
– Не знаю, почему вы питаете антипатию к этому гениальному юноше? Ты, Дахир и даже Эбрамар не доверяете ему как будто, а между тем вам нечего опасаться с его стороны: перед вами, исполинами знания, какое значение может иметь то немногое, чему я его научу? – недовольным тоном возразил он.
По природе Нарайяна был такой пылкий и представлял такую смесь отваги, слабостей и великодушных порывов, что высоко ценил и восхищался подобными качествами и в других.
– Того, что ты ему преподаешь, совершенно достаточно, чтобы он злоупотреблял своими познаниями, и когда-нибудь ты раскаешься в избытке доверия. Но, конечно, поступай, как хочешь, – с обычным спокойствием заметил Супрамати.
Но Нарайяна был упрям, и Абрасак сумел втереться в его доверие. Восприимчивый ум ученика, сила воли, чрезвычайная быстрота понимания наиболее трудных задач восхищали учителя, и со свойственной ему неосмотрительностью Нарайяна посвятил Абрасака во многие опасные тайны.
Раз Нарайяна не удержался, чтобы не похвастаться перед Эбрамаром успехами ученика и великими уже приобретенными познаниями, которыми тот никогда не злоупотребляет.
Маг загадочным взором взглянул на него.
– Правда, ум его возвышается, зато сердце – в застое. Он легко постигает механику великой творческой машины, но не усваивает божественной мудрости. Берегись, Нарайяна, ты создаешь искусственного мага, одержимого гордостью и тщеславием. Он способен, подобно Прометею, похитить священный огонь и воспламенить мир; он не смирен духом, как подобает быть истинному магу, и никогда не обращается к силам небесным. Он, правда, подчинился всему ради достижения своей цели, но я сомневаюсь, чтобы преследуемая им цель была восхождением к свету.
При наступлении конечной катастрофы Дахир советовал Нарайяне оставить Абрасака на Земле, но тот возмутился против такой жестокости.
– Я уверен, что вам там очень пригодится его ум, а такой ученый и деятельный человек будет полезнее того стада болванов, что вы берете с собой, – с негодованием заметил он.
Увидя потом отчаяние Абрасака, когда солнце не показывалось более и он понял, что наступает конец, Нарайяна не смог удержаться от искушения и дал ему эликсир жизни. Абрасак был вполне счастлив и гордился сознанием, что перестал быть смертным и даже в новом мире ему обеспечены века долгой жизни.
Вначале, по прибытию на новую планету, его заняли разные научные работы и хлопоты по устройству жилья; но мало-помалу влечение к науке ослабело, а его мятежную душу заполонили иные помыслы.
Первыми пробудились любопытство и тщеславие, внушая ему, что он знал все, повелевал стихиями, а между тем не имел еще случая применить это завоеванное знание и могущество власти. И вдруг божественный город, с его спокойной гармонией и суровой дисциплиной, ему опротивел, запрещение выходить из этого места казалось несносным произволом, а работа без борьбы и практической цели – нелепой и скучной.
Еще одно обстоятельство разожгло его нездоровые думы. Лишь на новой земле увидел он в первый раз Уржани, дочь Дахира, и пылкая, упорная любовь охватила его страстное сердце. Как обольстительный призрак, днем и ночью витал в его воображении образ пленившей его сердце молодой девушки. Прозрачная и белая, она казалась вытканной из воздуха и света, а в голубых глазах ее отражалась небесная чистота…
В бурную душу Абрасака запало безумное желание обладать Уржани, хотя он и понимал всю безнадежность своей любви. Дочь мага о трех лучах предназначена была, наверно, какому-нибудь посвященному высшей степени, может быть, даже Удеа, или одному из сыновей Супрамати; а холодность Дахира к нему являлась сама по себе довольно ясным доказательством несбыточности его желаний. Овладеть же молодой девушкой силой, вырвать ее из подобной среды было бы явным безумием. Но Абрасак был не из тех, кто останавливается перед затруднениями, наоборот, препятствия еще больше усиливали его упорство.
Во время их редких встреч, когда ему случалось иногда перекинуться с нею несколькими словами, Уржани выказывала полнейшее равнодушие, едва замечала его, но это обстоятельство только еще больше разжигало его упорную страсть.
Все более крепло в нем решение, захватить Уржани во что бы то ни стало; но раньше чем покуситься на это похищение, необходимо было приготовить убежище для своей добычи и войско на защиту. Чтобы устроить все это, надо покинуть город магов, и он решил бежать.
Пока пылкие и мятежные планы роились в голове Абрасака, он не замечал, что вокруг него скапливались особые призрачные существа – отражения его беспорядочных желаний, которые бурлили, словно раскаленная лава. Это были верные сотоварищи, но опасные сообщники, сопутствовавшие его смелым намерениям и созданные им же самим в минуты крайнего возбуждения, когда разнузданная мысль порождает таких зачинщиков мятежа.
Недаром великие учителя мудрости, божественные послы всегда внушали и предписывали дисциплину и наблюдение за мыслями; мозг – это таинственная динамическая машина, которая порождает не одни лишь пошлые и безобидные мысли, а создает порой и живые формы, снабженные крайне опасной силой.
Может показаться странным, и не без основания, что преступные мысли, которые по самой силе своей представляли весьма жизненные астральные образы, могли быть неизвестны великим магам. Несомненно, это было бы невозможно, и великие посвященные были вполне осведомлены о планах Абрасака, а по поводу задуманного им бегства и смелых намерений состоялось даже совещание иерофантов при участии Супрамати и Дахира.
Последний, первым открывший замыслы и следивший за мятежником, изложил его планы и главную побудительную причину его поступков – страсть к Уржани, а после этого спросил старейшину иерофантов: будет ли воля верховного совета на то, чтобы помешать похищению его дочери, или событиям предоставлено идти своим путем?
– Братья мои и я уже обсуждали готовящиеся события и решили не препятствовать бегству человека, которому судьба предназначила быть рычагом, чтобы подвинуть народы на следующую, высшую степень развития. Ты знаешь, что удар вызывает огонь, а борьба, которую вызовет этот человек, неизбежна и необходима для народов, коснеющих в бездействии.
– Мне очень жаль, дорогой сын мой, что твое чистое и лучезарное дитя возбудило нечистую страсть в этом человеке, но ты возвышенно смотришь на жизнь, а потому понимаешь все величие и предопределение ее испытания. Что же касается Нарайяны, своим упрямством и непредусмотрительностью привлекшего в нашу среду этого опасного человека, вооружив его на борьбу, которую сам же должен будет вести с ним, пусть он получит этот полезный урок осторожности. Уж мы позаботимся, чтобы он до известного времени не подозревал о неблагодарности своего любимца.
И действительно, поглощенный совсем другими мыслями, Нарайяна ничего не замечал и очень мало занимался Абрасаком. С лихорадочным жаром работал он над украшением и обстановкой своего нового дворца, представлявшего действительно чудо художественной красоты и утонченной роскоши. Ничто не было ему достаточно прекрасным для той, которую он хотел поселить в этом жилище, так как глубокая и горячая любовь завладела непостоянным сердцем Нарайяны.
Любимую девушку он знал чуть ли не со дня рождения: на его глазах вырос и развивался восхитительный цветок, именуемый Уржани, и он не заметил даже, когда и как дружба превратилась в любовь. А дружба их была давнишняя. Никто не умел так развлекать девочку, восхищать своеобразными подарками и забавлять рассказами, как дядя Нарайяна. Дахир и Эдита давно подметили произошедшую перемену в чувствах обоих друзей и не препятствовали их сближению. Эдита еще высказывала некоторые опасения, но муж успокоил ее. Дахир полюбил его, а с тех пор, как тот получил первый луч мага, в душе Нарайяны произошла большая перемена к лучшему. Он уже должен был обуздать свои земные слабости и возвышаться, а добрые качества его природы более определились.
Разговор о браках, предложенных магами, разъяснил Нарайяне сущность его чувств к Уржани; тем не менее, мысль жениться на ней вызвала в нем внутреннюю борьбу. Первый раз в жизни почувствовал он себя стариком по отношению к этому ребенку, а воспоминание о мятежном прошлом внушало опасение, что Дахир совершенно основательно отнесется, может быть, к нему с недоверием и не захочет иметь своим зятем. Все же и под лучом мага таилась еще весьма бурная натура прежнего человека, чтобы подчиниться каким бы то ни было, даже самым разумным доводам рассудка. И вот, совершенно неожиданно, произошло между ним и Уржани решительное объяснение.
Во время прогулки по божественному городу, когда он показывал ей свой дворец, и они болтали в саду, а Уржани восхищалась красотою виденного, Нарайяна сказал:
– Да, это не дурно на время, а настоящий волшебный дворец, я построю в моей будущей столице. Ты же знаешь, в будущих государствах, где будут царить первые божественные династии, одно из царств предназначено мне. Я построю, конечно, столицу и, как обещал тебе когда-то, назову ее «Уржана». Дворец же, где я буду жить с женою, будет просто чудом. У меня готов и план его.
Уржани вдруг покраснела и опустила глаза, а потом совершенно неожиданно для себя спросила:
– А кто будет твоей царицей, дядя Нарайяна?…
Темные глаза Нарайяны заблестели, он нагнулся и взял ее руку.
– Хочешь быть царицей в городе твоего имени? – спросил он полушутя, полусерьезно, заглядывая в ее смущенные глазки. – Только я уж не пожелаю называться «дядя Нарайяна».
– Да, хочу, если отец и мать позволят быть твоей царицей. Но ты должен обещать не любить никакую другую женщину, потому что, говорят, ты был очень ветреный, – решительно ответила Уржани.
Нарайяна рассмеялся:
– По всему видно, что г-жа Ева переехала сюда с покойной Земли, и что во всех мирах женщины похожи одна на другую. Что же касается распущенной обо мне дурной славы, будто я был повесой, так это – старые и необоснованные сплетни. Я только любовался всеми видами женской красоты, потому что я художник по природе; но так как вместе с тем я никогда еще не любил и не восхищался чем-либо столь же прекрасным, как моя маленькая Уржани, то могу добросовестно поклясться быть ей безусловно верным. Завтра утром отправлюсь просить твоей руки у твоих родителей.
На другой день утром Дахир и Эдита были на террасе, прилегавшей к их помещению. Пышная листва окружавших деревьев заслоняла ее от солнца, а душистые кустарники в больших кадках, в изобилии расставленных, повсюду образовали тенистые уголки, и в одном из них, около стола, сидела и работала Эдита.
На столе перед нею стояли две большие плоские хрустальные вазы; одна была с золотом, другая с серебром, но металлическая масса была мягка и гибка, как воск. Эдита брала то из одного, то из другого сосуда, и тонкие пальцы ее лепили корзинку для плодов, изумительную по художественной работе. Она усердно занималась изготовлением посуды для украшения и обихода в новом дворце божественного города, куда им предстояло скоро переселиться.
Но в тот день Эдита была рассеяна, и минутами ее ручки покоились в бездействии на коленях, а задумчивый взор застывал на расстилавшейся перед нею роскошной картине природы.
Прислонясь к перилам террасы, стоял Дахир в длинной белой тунике магов. В эту минуту прекрасное лицо его подернуто было также грустью, и задумчивый взор смотрел вдаль. Глубоко вздохнув, он провел рукою по лбу, словно отгоняя докучные мысли, а потом подошел к столу.
– Нарайяна придет сейчас просить у нас Уржани в жены. Ты знаешь, вчера вечером между ними произошел решительный разговор, – заметил он.
– Да, она любит его, и это понятно, поскольку он человек обаятельный и искусный в покорении женских сердец, – ответила Эдита.
– Да, в этом он мастер. Но я пришел к убеждению, что он питает глубокую любовь к нашей Уржани, и, конечно, это чувство – самое прочное из всех, какие когда-либо бывали в его сердце. Он очень изменился к лучшему во время последнего посвящения, – сказал Дахир и лицо его озарилось легкой усмешкой.
– А между тем он привез с собой этого ужасного Абрасака, из-за которого счастье Уржани будет очень кратко, да и окажется ли бедняжка на высоте в предстоящем ей жестоком испытании? Ты знаешь, Дахир, как опасны даже для чистой и уравновешенной души окружающая обстановка, общество лукавых существ с низменными инстинктами и влияние разнузданных страстей. А ведь она будет жить именно в таком аду, – заметила Эдита, подняв на мужа глаза, полные слез. – По-видимому, душа ее предчувствует грозу,- грустно продолжала она, – потому что Уржани много раз жаловалась на дурные предчувствия и на ощущение, будто на нее опускаются тяжелые, как свинец, черные флюиды.
– Правда, тяжелая борьба ожидает Уржани; но ведь она – дочь магов и не изменит своему назначению. Неудивительна и незначительна заслуга быть добрым, чистым и великодушным там, где нет ничего, что бы соблазняло и шло наперекор привычкам, где ничто не возбуждает дурные задатки, таящиеся в неизведанной бездне души человеческой. Только в борьбе познаются силы, а готовящиеся события начертаны в книге судеб. Подвижники во все времена уходили от мира, ища в лесах или пустынях тишину и уединение, что помогает сосредоточению. Уржани должна сохранить лучезарную чистоту своей души посреди бурь, и я твердо надеюсь, что она вернется к нам победительницей, – уверенно ответил Дахир, крепко пожимая руку жены. – Но вот едет Нарайяна.
На озере показалась небольшая лодка с одним гребцом, и в ней стоял Нарайяна в облачении рыцарей Грааля. Солнечные лучи играли на металлическом шлеме и серебряной тунике, а его высокий и стройный стан мужественно выделялся на фоне воды.
– Какой красавец! Он действительно создан женщинам на погибель, – проговорила, смеясь, Эдита.
Нарайяна легко выскочил из лодки на ступени пристани и быстро пошел к ним. Дойдя до Дахира с Эдитой, он остановился и сказал с улыбкой не то натянутой, не то лукавой:
– Находясь перед родителями, не принадлежащими к числу обыкновенных смертных, не требуется как будто высказывать мою просьбу. Вам она известна уже, и я знаю, что отказа мне не будет; тем не менее, мне хочется услышать из ваших уст, что я – не совсем-таки нежеланный зять.
Дахир крепко пожал протянутую ему руку и сказал приветливо:
– Добро пожаловать, Нарайяна. Мы ничего не имеем против избранника сердца Уржани, твердо уверенные, что ты будешь верно любить нашу дочь, и что с тобой она будет счастлива.
– И что прежний Нарайяна-ветреник превратился в степенного Нарайяну, – дополнила Эдита слова мужа.
– Ты угадала, дорогая теща, и добродетели мои изумят мир. Но где же покорительница моего сердца, ради которой я даже готов остепениться? – весело отвечал Нарайяна, целуя руку хозяйки.
– Ты найдешь ее подле птичьей беседки, а пока вы будете болтать, я приготовлю здесь угощенье и приглашу наших друзей выпить за здоровье жениха и невесты. Мой план, надеюсь, тебе нравится? – лукаво спросила Эдита.
– Еще бы! Благодарю за добрую мысль. Это будет как будто мы все еще на нашей бедной умершей Земле. Ах! И надо же было ей погибнуть, именно когда я собираюсь жениться. Это ужасно! Что бы ни было, а она все близка моему сердцу, – со вздохом ответил Нарайяна. – А пока, до свиданья. Я иду к моей красавице невесте.
Сложив на стул шлем и меч, он сошел с террасы и быстро исчез в одной из тенистых аллей сада.
Вышел он на лужайку, посреди которой в большом водоеме бил фонтан, а сбоку пряталась в чаще зелени беседка, затянутая ползучими растениями. На скамье у беседки сидела Уржани; рядом с ней стояла корзина, а в руках она держала чашку с зернами, которые бросала горстями. Вокруг нее, на коленях, плечах и земле порхали и клевали корм стаи всевозможных яркоперых птиц. Она гладила рукой красивую бирюзово-голубую птицу с серебристым хохолком, сидевшую на краю чашки. Уржани была
обаятельна в широкой белой тунике, стянутой серебряным поясом. Увидав Нарайяну, она покраснела, поставила чашку на скамью и встала.
– Надо ли заставлять тебя догадываться о причине моего прихода? – сказал Нарайяна с чарующим взглядом и улыбкой, завоевывавшими сердца женщин.
Это был молодой человек высокого роста, худощавый и хорошо сложенный; на редкость красивое и выразительное лицо его дышало умом и решимостью. Густые иссиня-черные волосы прихотливыми кудрями обрамляли широкий лоб мыслителя, но в больших, темных, бархатистых глазах горело в ту минуту выражение, указывавшее на бурные страсти, таившиеся в его душе.
Взгляд его впивался в далекие долины и леса, а руки гневно сжимались. Его влекло бешеное желание пробраться в эту неведомую пустыню, новый для него мир, полный, без сомнения, пленительных тайн, невиданных красот, а между тем доступ туда был строго воспрещен.
Одинокий мечтатель глубоко вздохнул, встал и с минуту смотрел на город магов, на огромном пространстве обнесенный высокими стенами.
Пышная зелень окутывала разноцветные дворцы, высокие астрономические башни, исполинские сооружения храмов и школ. Но взгляд молодого человека равнодушно скользнул по этой волшебной картине и остановился на временном жилище магов, которое приготовили им изгнанники.
Отсюда обширное здание видно было, как с высоты птичьего полета, а зоркий глаз наблюдателя искал и нашел окрашенное в голубое с серебром крыло дворца, где жил Дахир; но в одной из аллей сада он различил две крошечные женские фигуры в белом, направившиеся к дому. Лицо его вспыхнуло при этом, и лишь только белые фигуры скрылись в тени дерев, он отвернулся и стал спускаться по крутой тропинке. Лицо его снова нахмурилось, брови сдвинулись, и грудь порывисто вздымалась, видимо, от сильного волнения.
Молодой человек этот был Абрасак и находился под покровительством Нарайяны, будучи его любимым учеником. Скажем несколько слов о его прошлом и том случае, который доставил ему дружбу причудливой, но гениальной личности, сохранившей в себе столько «человеческого», несмотря на бремя веков и превратности его необыкновенного существования.
Приблизительно в ту эпоху, когда на умершей Земле разразились бедствия, названные нами «Гневом Божьим», во время одного из своих странствий Нарайяна очутился случайно в некоей стране, объятой революцией.
Там с давних пор установилась республиканская форма правления, с подобающей тому времени полной свободой нравов и общественной жизни. Однако за несколько лет перед тем государственный строй был неожиданно ниспровергнут одним молодым человеком, потомком прежде царствовавшей династии, который очень искусно и энергично сумел собрать себе сторонников, покорил слабое и распущенное правительство, восстановил королевство и занял трон.
Благодаря проницательному уму, ловкости и железной воле, молодой король в течение нескольких лет сумел продержаться у власти; но враги его тем временем также спохватились, а так как они составляли большинство, то наконец и восторжествовали. Со всей утонченной злобой, присущей низким и пошлым душам, победители приговорили свергнутого монарха, в довершение жестокого над ним глумления, к повешению во всех королевских регалиях.
Над местом казни пролетал в эту минуту воздушный экипаж Нарайяны, и странное шествие привлекло его внимание, а гордая осанка осужденного и его бесстрашное мужество перед лицом позорной и мучительной смерти внушили горячее сочувствие.
Быстро ознакомился Нарайяна с обстоятельствами дела и возмутился жестокостью и издевательством презренной толпы. Вмиг созрела в нем решимость спасти несчастного, и не успела процессия дойти до большой площади, где возвышалась виселица, как план спасения уже начал выполняться.
Погода тогда стояла пасмурная и туманная, а небо было покрыто тучами; вдруг стало совсем темно, засверкала молния и хлынул дождь с градом. Такой грозы никто не помнил.
Храбро начал судья читать приговор, но тут же свалился, получив сильный удар в голову упавшей огромной градиной, и народ объяла паника. Пользуясь возникшей сумятицей, Нарайяна пробрался сквозь толпу к осужденному, по-прежнему стоявшему спокойно, и шепнул ему на ухо, крепко сжимая его руку:
– Скорее долой это смешное тряпье, и – за мною. Я вас спасу. С восхитившим Нарайяну мужеством и присутствием духа сбросил молодой король мантию и украшения, а затем ловко, точно змея, проскользнул сквозь толпу за спасителем, и они проворно добежали до самолета.
Нарайяна отвез спасенного им в гималайский дворец. Пылкая благодарность молодого человека, послушание его и усердие еще более расположили к нему чудака-покровителя. И чем более беседовал он с Абрасаком, тем более восхищался его редкими способностями, умением все понять, энергией его и силой воли, для которой не существовало, казалось, никакой трудности, никакого препятствия. Поэтому, когда Абрасак умолял принять его в ученики, тот согласился без малейшего колебания. Он был до того восхищен своим учеником, что рассердился даже на Супрамати, когда тот однажды заметил:
– Если ты хорошо изучил личность Абрасака, то должен был бы заметить, что он не из тех, кто заслуживает быть адептом высшего знания. Послушай моего совета и бережливо открывай ему сокровенные тайны науки.
– Не знаю, почему вы питаете антипатию к этому гениальному юноше? Ты, Дахир и даже Эбрамар не доверяете ему как будто, а между тем вам нечего опасаться с его стороны: перед вами, исполинами знания, какое значение может иметь то немногое, чему я его научу? – недовольным тоном возразил он.
По природе Нарайяна был такой пылкий и представлял такую смесь отваги, слабостей и великодушных порывов, что высоко ценил и восхищался подобными качествами и в других.
– Того, что ты ему преподаешь, совершенно достаточно, чтобы он злоупотреблял своими познаниями, и когда-нибудь ты раскаешься в избытке доверия. Но, конечно, поступай, как хочешь, – с обычным спокойствием заметил Супрамати.
Но Нарайяна был упрям, и Абрасак сумел втереться в его доверие. Восприимчивый ум ученика, сила воли, чрезвычайная быстрота понимания наиболее трудных задач восхищали учителя, и со свойственной ему неосмотрительностью Нарайяна посвятил Абрасака во многие опасные тайны.
Раз Нарайяна не удержался, чтобы не похвастаться перед Эбрамаром успехами ученика и великими уже приобретенными познаниями, которыми тот никогда не злоупотребляет.
Маг загадочным взором взглянул на него.
– Правда, ум его возвышается, зато сердце – в застое. Он легко постигает механику великой творческой машины, но не усваивает божественной мудрости. Берегись, Нарайяна, ты создаешь искусственного мага, одержимого гордостью и тщеславием. Он способен, подобно Прометею, похитить священный огонь и воспламенить мир; он не смирен духом, как подобает быть истинному магу, и никогда не обращается к силам небесным. Он, правда, подчинился всему ради достижения своей цели, но я сомневаюсь, чтобы преследуемая им цель была восхождением к свету.
При наступлении конечной катастрофы Дахир советовал Нарайяне оставить Абрасака на Земле, но тот возмутился против такой жестокости.
– Я уверен, что вам там очень пригодится его ум, а такой ученый и деятельный человек будет полезнее того стада болванов, что вы берете с собой, – с негодованием заметил он.
Увидя потом отчаяние Абрасака, когда солнце не показывалось более и он понял, что наступает конец, Нарайяна не смог удержаться от искушения и дал ему эликсир жизни. Абрасак был вполне счастлив и гордился сознанием, что перестал быть смертным и даже в новом мире ему обеспечены века долгой жизни.
Вначале, по прибытию на новую планету, его заняли разные научные работы и хлопоты по устройству жилья; но мало-помалу влечение к науке ослабело, а его мятежную душу заполонили иные помыслы.
Первыми пробудились любопытство и тщеславие, внушая ему, что он знал все, повелевал стихиями, а между тем не имел еще случая применить это завоеванное знание и могущество власти. И вдруг божественный город, с его спокойной гармонией и суровой дисциплиной, ему опротивел, запрещение выходить из этого места казалось несносным произволом, а работа без борьбы и практической цели – нелепой и скучной.
Еще одно обстоятельство разожгло его нездоровые думы. Лишь на новой земле увидел он в первый раз Уржани, дочь Дахира, и пылкая, упорная любовь охватила его страстное сердце. Как обольстительный призрак, днем и ночью витал в его воображении образ пленившей его сердце молодой девушки. Прозрачная и белая, она казалась вытканной из воздуха и света, а в голубых глазах ее отражалась небесная чистота…
В бурную душу Абрасака запало безумное желание обладать Уржани, хотя он и понимал всю безнадежность своей любви. Дочь мага о трех лучах предназначена была, наверно, какому-нибудь посвященному высшей степени, может быть, даже Удеа, или одному из сыновей Супрамати; а холодность Дахира к нему являлась сама по себе довольно ясным доказательством несбыточности его желаний. Овладеть же молодой девушкой силой, вырвать ее из подобной среды было бы явным безумием. Но Абрасак был не из тех, кто останавливается перед затруднениями, наоборот, препятствия еще больше усиливали его упорство.
Во время их редких встреч, когда ему случалось иногда перекинуться с нею несколькими словами, Уржани выказывала полнейшее равнодушие, едва замечала его, но это обстоятельство только еще больше разжигало его упорную страсть.
Все более крепло в нем решение, захватить Уржани во что бы то ни стало; но раньше чем покуситься на это похищение, необходимо было приготовить убежище для своей добычи и войско на защиту. Чтобы устроить все это, надо покинуть город магов, и он решил бежать.
Пока пылкие и мятежные планы роились в голове Абрасака, он не замечал, что вокруг него скапливались особые призрачные существа – отражения его беспорядочных желаний, которые бурлили, словно раскаленная лава. Это были верные сотоварищи, но опасные сообщники, сопутствовавшие его смелым намерениям и созданные им же самим в минуты крайнего возбуждения, когда разнузданная мысль порождает таких зачинщиков мятежа.
Недаром великие учителя мудрости, божественные послы всегда внушали и предписывали дисциплину и наблюдение за мыслями; мозг – это таинственная динамическая машина, которая порождает не одни лишь пошлые и безобидные мысли, а создает порой и живые формы, снабженные крайне опасной силой.
Может показаться странным, и не без основания, что преступные мысли, которые по самой силе своей представляли весьма жизненные астральные образы, могли быть неизвестны великим магам. Несомненно, это было бы невозможно, и великие посвященные были вполне осведомлены о планах Абрасака, а по поводу задуманного им бегства и смелых намерений состоялось даже совещание иерофантов при участии Супрамати и Дахира.
Последний, первым открывший замыслы и следивший за мятежником, изложил его планы и главную побудительную причину его поступков – страсть к Уржани, а после этого спросил старейшину иерофантов: будет ли воля верховного совета на то, чтобы помешать похищению его дочери, или событиям предоставлено идти своим путем?
– Братья мои и я уже обсуждали готовящиеся события и решили не препятствовать бегству человека, которому судьба предназначила быть рычагом, чтобы подвинуть народы на следующую, высшую степень развития. Ты знаешь, что удар вызывает огонь, а борьба, которую вызовет этот человек, неизбежна и необходима для народов, коснеющих в бездействии.
– Мне очень жаль, дорогой сын мой, что твое чистое и лучезарное дитя возбудило нечистую страсть в этом человеке, но ты возвышенно смотришь на жизнь, а потому понимаешь все величие и предопределение ее испытания. Что же касается Нарайяны, своим упрямством и непредусмотрительностью привлекшего в нашу среду этого опасного человека, вооружив его на борьбу, которую сам же должен будет вести с ним, пусть он получит этот полезный урок осторожности. Уж мы позаботимся, чтобы он до известного времени не подозревал о неблагодарности своего любимца.
И действительно, поглощенный совсем другими мыслями, Нарайяна ничего не замечал и очень мало занимался Абрасаком. С лихорадочным жаром работал он над украшением и обстановкой своего нового дворца, представлявшего действительно чудо художественной красоты и утонченной роскоши. Ничто не было ему достаточно прекрасным для той, которую он хотел поселить в этом жилище, так как глубокая и горячая любовь завладела непостоянным сердцем Нарайяны.
Любимую девушку он знал чуть ли не со дня рождения: на его глазах вырос и развивался восхитительный цветок, именуемый Уржани, и он не заметил даже, когда и как дружба превратилась в любовь. А дружба их была давнишняя. Никто не умел так развлекать девочку, восхищать своеобразными подарками и забавлять рассказами, как дядя Нарайяна. Дахир и Эдита давно подметили произошедшую перемену в чувствах обоих друзей и не препятствовали их сближению. Эдита еще высказывала некоторые опасения, но муж успокоил ее. Дахир полюбил его, а с тех пор, как тот получил первый луч мага, в душе Нарайяны произошла большая перемена к лучшему. Он уже должен был обуздать свои земные слабости и возвышаться, а добрые качества его природы более определились.
Разговор о браках, предложенных магами, разъяснил Нарайяне сущность его чувств к Уржани; тем не менее, мысль жениться на ней вызвала в нем внутреннюю борьбу. Первый раз в жизни почувствовал он себя стариком по отношению к этому ребенку, а воспоминание о мятежном прошлом внушало опасение, что Дахир совершенно основательно отнесется, может быть, к нему с недоверием и не захочет иметь своим зятем. Все же и под лучом мага таилась еще весьма бурная натура прежнего человека, чтобы подчиниться каким бы то ни было, даже самым разумным доводам рассудка. И вот, совершенно неожиданно, произошло между ним и Уржани решительное объяснение.
Во время прогулки по божественному городу, когда он показывал ей свой дворец, и они болтали в саду, а Уржани восхищалась красотою виденного, Нарайяна сказал:
– Да, это не дурно на время, а настоящий волшебный дворец, я построю в моей будущей столице. Ты же знаешь, в будущих государствах, где будут царить первые божественные династии, одно из царств предназначено мне. Я построю, конечно, столицу и, как обещал тебе когда-то, назову ее «Уржана». Дворец же, где я буду жить с женою, будет просто чудом. У меня готов и план его.
Уржани вдруг покраснела и опустила глаза, а потом совершенно неожиданно для себя спросила:
– А кто будет твоей царицей, дядя Нарайяна?…
Темные глаза Нарайяны заблестели, он нагнулся и взял ее руку.
– Хочешь быть царицей в городе твоего имени? – спросил он полушутя, полусерьезно, заглядывая в ее смущенные глазки. – Только я уж не пожелаю называться «дядя Нарайяна».
– Да, хочу, если отец и мать позволят быть твоей царицей. Но ты должен обещать не любить никакую другую женщину, потому что, говорят, ты был очень ветреный, – решительно ответила Уржани.
Нарайяна рассмеялся:
– По всему видно, что г-жа Ева переехала сюда с покойной Земли, и что во всех мирах женщины похожи одна на другую. Что же касается распущенной обо мне дурной славы, будто я был повесой, так это – старые и необоснованные сплетни. Я только любовался всеми видами женской красоты, потому что я художник по природе; но так как вместе с тем я никогда еще не любил и не восхищался чем-либо столь же прекрасным, как моя маленькая Уржани, то могу добросовестно поклясться быть ей безусловно верным. Завтра утром отправлюсь просить твоей руки у твоих родителей.
На другой день утром Дахир и Эдита были на террасе, прилегавшей к их помещению. Пышная листва окружавших деревьев заслоняла ее от солнца, а душистые кустарники в больших кадках, в изобилии расставленных, повсюду образовали тенистые уголки, и в одном из них, около стола, сидела и работала Эдита.
На столе перед нею стояли две большие плоские хрустальные вазы; одна была с золотом, другая с серебром, но металлическая масса была мягка и гибка, как воск. Эдита брала то из одного, то из другого сосуда, и тонкие пальцы ее лепили корзинку для плодов, изумительную по художественной работе. Она усердно занималась изготовлением посуды для украшения и обихода в новом дворце божественного города, куда им предстояло скоро переселиться.
Но в тот день Эдита была рассеяна, и минутами ее ручки покоились в бездействии на коленях, а задумчивый взор застывал на расстилавшейся перед нею роскошной картине природы.
Прислонясь к перилам террасы, стоял Дахир в длинной белой тунике магов. В эту минуту прекрасное лицо его подернуто было также грустью, и задумчивый взор смотрел вдаль. Глубоко вздохнув, он провел рукою по лбу, словно отгоняя докучные мысли, а потом подошел к столу.
– Нарайяна придет сейчас просить у нас Уржани в жены. Ты знаешь, вчера вечером между ними произошел решительный разговор, – заметил он.
– Да, она любит его, и это понятно, поскольку он человек обаятельный и искусный в покорении женских сердец, – ответила Эдита.
– Да, в этом он мастер. Но я пришел к убеждению, что он питает глубокую любовь к нашей Уржани, и, конечно, это чувство – самое прочное из всех, какие когда-либо бывали в его сердце. Он очень изменился к лучшему во время последнего посвящения, – сказал Дахир и лицо его озарилось легкой усмешкой.
– А между тем он привез с собой этого ужасного Абрасака, из-за которого счастье Уржани будет очень кратко, да и окажется ли бедняжка на высоте в предстоящем ей жестоком испытании? Ты знаешь, Дахир, как опасны даже для чистой и уравновешенной души окружающая обстановка, общество лукавых существ с низменными инстинктами и влияние разнузданных страстей. А ведь она будет жить именно в таком аду, – заметила Эдита, подняв на мужа глаза, полные слез. – По-видимому, душа ее предчувствует грозу,- грустно продолжала она, – потому что Уржани много раз жаловалась на дурные предчувствия и на ощущение, будто на нее опускаются тяжелые, как свинец, черные флюиды.
– Правда, тяжелая борьба ожидает Уржани; но ведь она – дочь магов и не изменит своему назначению. Неудивительна и незначительна заслуга быть добрым, чистым и великодушным там, где нет ничего, что бы соблазняло и шло наперекор привычкам, где ничто не возбуждает дурные задатки, таящиеся в неизведанной бездне души человеческой. Только в борьбе познаются силы, а готовящиеся события начертаны в книге судеб. Подвижники во все времена уходили от мира, ища в лесах или пустынях тишину и уединение, что помогает сосредоточению. Уржани должна сохранить лучезарную чистоту своей души посреди бурь, и я твердо надеюсь, что она вернется к нам победительницей, – уверенно ответил Дахир, крепко пожимая руку жены. – Но вот едет Нарайяна.
На озере показалась небольшая лодка с одним гребцом, и в ней стоял Нарайяна в облачении рыцарей Грааля. Солнечные лучи играли на металлическом шлеме и серебряной тунике, а его высокий и стройный стан мужественно выделялся на фоне воды.
– Какой красавец! Он действительно создан женщинам на погибель, – проговорила, смеясь, Эдита.
Нарайяна легко выскочил из лодки на ступени пристани и быстро пошел к ним. Дойдя до Дахира с Эдитой, он остановился и сказал с улыбкой не то натянутой, не то лукавой:
– Находясь перед родителями, не принадлежащими к числу обыкновенных смертных, не требуется как будто высказывать мою просьбу. Вам она известна уже, и я знаю, что отказа мне не будет; тем не менее, мне хочется услышать из ваших уст, что я – не совсем-таки нежеланный зять.
Дахир крепко пожал протянутую ему руку и сказал приветливо:
– Добро пожаловать, Нарайяна. Мы ничего не имеем против избранника сердца Уржани, твердо уверенные, что ты будешь верно любить нашу дочь, и что с тобой она будет счастлива.
– И что прежний Нарайяна-ветреник превратился в степенного Нарайяну, – дополнила Эдита слова мужа.
– Ты угадала, дорогая теща, и добродетели мои изумят мир. Но где же покорительница моего сердца, ради которой я даже готов остепениться? – весело отвечал Нарайяна, целуя руку хозяйки.
– Ты найдешь ее подле птичьей беседки, а пока вы будете болтать, я приготовлю здесь угощенье и приглашу наших друзей выпить за здоровье жениха и невесты. Мой план, надеюсь, тебе нравится? – лукаво спросила Эдита.
– Еще бы! Благодарю за добрую мысль. Это будет как будто мы все еще на нашей бедной умершей Земле. Ах! И надо же было ей погибнуть, именно когда я собираюсь жениться. Это ужасно! Что бы ни было, а она все близка моему сердцу, – со вздохом ответил Нарайяна. – А пока, до свиданья. Я иду к моей красавице невесте.
Сложив на стул шлем и меч, он сошел с террасы и быстро исчез в одной из тенистых аллей сада.
Вышел он на лужайку, посреди которой в большом водоеме бил фонтан, а сбоку пряталась в чаще зелени беседка, затянутая ползучими растениями. На скамье у беседки сидела Уржани; рядом с ней стояла корзина, а в руках она держала чашку с зернами, которые бросала горстями. Вокруг нее, на коленях, плечах и земле порхали и клевали корм стаи всевозможных яркоперых птиц. Она гладила рукой красивую бирюзово-голубую птицу с серебристым хохолком, сидевшую на краю чашки. Уржани была
обаятельна в широкой белой тунике, стянутой серебряным поясом. Увидав Нарайяну, она покраснела, поставила чашку на скамью и встала.
– Надо ли заставлять тебя догадываться о причине моего прихода? – сказал Нарайяна с чарующим взглядом и улыбкой, завоевывавшими сердца женщин.