Страница:
При этом мы всегда остаемся сами собой — свободными.
А как поступают обычно? Человек не пользуется, например, буддистскими техниками — он становится буддистом, не пользуется техниками исихазма, а становится христианином. Некоторые «толтеки» делают то же самое: они не пользуются техниками, они становятся «магами», видят Орла, «неорганическую энергию» и т. п. Они — рабы принятого описания.
Все, что происходит с такими практиками, — лишь проекция их ожиданий, воображений и представлений. В результате, каким бы путем мы ни шли, мы не приближаемся к Реальности, а занимаемся реализацией собственного бессознательного. Оно ведет нас в ловушку — в мир архетипов, на «склад неосуществимых желаний», чтобы бесконечно усиливать их.
Духовное и научное Знание
Я долго размышлял об отношении духовного знания (подразумеваю здесь и религиозное, и мистико-оккультное знание) к знанию научному. Ведь первый мой интерес (всегда, с ранней юности) был именно духовный, а наукой я занялся позже.
Поначалу я, как многие, принимал разделенность (даже разорванность) духовного и научного знания автоматически, ибо это уже вошло в привычку современного человека.
Действительно, это так естественно! Духовное занято сокровенным человеком и запредельным Бытием, научное — человеком в его эмпирической проявленности и вселенной, доступной наблюдению. Как многие, я считал, что на известном уровне духовное и научное знание не пересекаются. И я не слишком переживал по этому поводу — пусть наука говорит о своем, а духовное знание — о своем. Так или иначе, духовное «выше» научного, и если наука противоречит духовному знанию, — это проблема науки.
Понадобилось много лет, чтобы я усомнился и серьезно спросил себя: а верна ли такая позиция? Откуда взялась эта безнадежная пропасть между духовными и мистическими учениями (выражающими себя то в форме религии, то в форме эзотерических культов) и наукой?
Изначально, в далекой теперь древности, духовное и научное знание не разделялось, поскольку было очевидно, что проявленное Единство Объекта требует единого познавательного усилия. Это был, если угодно, «золотой век» Познания: духовные учения и религиозные доктрины не стеснялись ставить научные задачи и с этих позиций вопрошать о Мире и Человеке, а древняя наука не стеснялась пользоваться итогами своих исследований, чтобы корректировать свод духовных знаний. Откровение было не ставшим, а становящимся; оно не было Догмой.
В результате тысячелетних поисков языки духовного и научного описания отдалились друг от друга на космическое расстояние. Но нагу-алистский подход подарил надежду, что решение все-таки возможно. Более того, найти его необходимо и естественно, так как это предполагает вся известная нам история когнитивного усилия человечества.
Ведь мы всегда и во всем сначала разделяем (анализ), а потом соединяем (синтез). Первоначальный синкретизм становится полем, на котором зарождаются виды, подвиды, направления внутри подвидов и т. д. Но когда возникает критическая ситуация в познании, все эти отростки «вспоминают» друг о друге и вновь стремятся к слиянию. И сегодня мы видим, насколько плодотворными оказываются работы, возникающие в точке «срастания» прежде разобщенных научных дисциплин. Именно здесь современный человек, направивший свои силы на Познание, находит самые многообещающие перспективы. И масштаб открытий часто напрямую связан с той умственной дистанцией, которая лежит между дисциплинами, требующими интеллектуального синтеза. Например, совершенно очевидно, что синтез химии и физики (физикохимия), геологии и физики (геофизика) и т. п. предполагает менее значительный прорыв в познании, чем слияние наук о живом и неживом (биофизика, биохимия, биоэнергетика, психофизиология и психофизика, биоэлектроника и т. д. и т. п.).
В точке экстремума мы должны вновь иметь качественно иное единство, обогащенное знанием собственных частей. Чем может быть такое новое единство? Откровением, построенным на гениальном синтезе духовного, психологического, биологического, физико-энергетического знания. Подобно тому, как физики упорно ищут Единую теорию Поля, вершиной всего человеческого Познания может быть Единая Теория Человека и Мира, где «высшие» психические формы найдут сокровенные связи с «низшими», а осознанная Трансформация человеческого вида станет одним из многих ее «прикладных» разработок. Я вижу в нагуализме импульс, способный привести человеческое Познание к этому синтезу.
Конечно, это, как теперь говорят, весьма «амбициозная» задача — работать над проектом такого масштаба. Однако подобная задача плодотворна даже в том случае, если мы в ближайшее столетие не достигнем поставленной в конце пути Цели. Ибо в любом случае сама природа этого Пути содержит в себе океан знаний и непредсказуемых открытий. Разве может быть иначе, если мы выбрали тернистый маршрут, где придется все время искать новые знания и новые интерпретации, «сливающие» знание духовное и научное в единый непротиворечивый Гнозис.
Для дона Хуана нет сформулированной две тысячи лет назад «Воли Духа», на которую он ориентируется. Непостижимость Духа, как и положено, — абсолютна. Это динамичное взаимодействие меняющегося человека и недоступного пониманию универсального импульса. Как у Лао-цзы: «Дао, выраженное в словах, не есть Дао». Высшее Откровение происходит вне любых зафиксированных представлений, а его содержание обусловлено самостоятельно проделанной работой.
Три внимания и три тела. Итоги
Можно сказать, что внимание сновидения полностью подчинено совокупности перцептивных гипотез (если воспользоваться термином Р. Грегори), сотворенных стандартным человеком за тысячелетия биологической эволюции.
Переход из внимания сновидения ко второму вниманию происходит вместе с проникновением в осознание сигналов (пучков сигналов), которые вызывают настолько сильный диссонанс в отношении привычных перцептивных гипотез, что тональ вынужден перестраиваться и создавать новые «гипотезы». Продукт этих новых «гипотез», на первый взгляд, мало чем отличается от прежнего, ибо от воспринимателя ускользает, что сам принцип построения гипотезы («сборки восприятия») изменен.
Во втором внимании мы встречаемся с такими сочетаниями сенсорных пучков, которые в первом внимании не могут быть представлены в виде концептов (тем более «миров») восприятию, использующему привычные перцептивные гипотезы.
Таким образом, во втором внимании мы учимся принципиально новым восприятиям. А во внимании сновидения мы тренируем осознание, чтобы само восприятие сделать возможным. Ведь внимание сновидения вынуждает нас привлечь весь багаж тоналя и его перцептивных гипотез, чтобы моделировать ряды восприятий там, где их не существует, — там, где сенсорный материал дан либо как аморфная масса, пребывающая на далекой периферии осознания, либо как внутренние или внешние фрагменты, своего рода «предпосылки» перцепций, комбинации гештальтов, так и не реализовавших присущую им семантику.
Несмотря на то что второе внимание — это огромное поле, где происходит перцептивное обучение, его объем и возможности также ограничены. Предполагается, что здесь, во втором внимании, мы способны значительно измениться как энергетические тела, поскольку научение любой принципиально новой перцептивной гипотезе {31} провоцирует новый способ энергообмена — излучения и поглощения силовых потоков, о самом существовании которых мы прежде не догадывались.
Чем же в таком случае ограничен ряд перцептивных гипотез, предлагаемых вторым вниманием? Двумя решающими параметрами — объемом и формой. Объем ограничен отдельностью воспринимающего сознания и предельной способностью удержать в поле внимания только фрагмент бесконечного потока «больших эманаций» вселенной. Ограничения формы связаны, во-первых, с биологической конституцией, которая помимо нашего желания следует некоему универсальному паттерну (не только у человека, но и у всякого живого существа, имеющего организм, органы чувств и определенным образом «собранную» нервную систему), во-вторых, с укорененной в отдельном существе идеей функции и функциональной структуры.
Если угодно, любая отдельная форма обречена быть структурно ограниченной. Даже в том случае, если мы побеждаем темную инерцию материи и делаем ее пластичной, податливой, произвольно мутирующей, границы демонстрирует наша психоэнергетика — вступают в силу законы силовых полей самого осознания. Если мы желаем оставаться отдельным энергетическим фактом (воспринимателем), окружающее нас Бытие следует этому расположению энергий: мы обретаем центр и периферию, движение и статику. Внешнее поле также не может быть однородным — мы тут же находим в нем желательное и нежелательное, притягивающее и отталкивающее нас, помогающее и препятствующее.
Как видите, сложившаяся ситуация требует от нас что-то делать — иными словами, наше существо должно быть функциональным. Дальнейшая логика очевидна. Функция реализует себя через структуру, а структура многоэлементна и не может не порождать новые функции и, следовательно, новые структуры. Таким образом, мы вступаем в бесконечное многообразие мировых пространств, которые могут быть сколь угодно измененными, необычными, но остаются «параллельными мирами» — вариантами, пусть и самыми удивительными, уже известной нам антропной Вселенной.
Это и есть ограничение формы. Реальность устроена так, что не предоставляет наблюдателю третьего варианта — либо растворение, бесформенный Хаос и не знающая пределов Потенциальность Мирового поля, где всё возможно, но ничего не происходит; либо производство шаблонов, гештальтов, за ними — комплексов и структур, где Бесконечная Сила распадается на множество конечных и ограниченных сил, взаимодействующих, растущих, мутирующих, и тогда энергетическое Поле Мира становится пространственно-временным континуумом (какими бы причудливыми ни оказались родившиеся Пространство и Время). Так или иначе, Вечность (как отсутствие времени) и Безвидность (как отсутствие пространства) — атрибуты Реальности-как-она-есть вне воспринимателя — покидают вселенную, в которой нам предстоит жить.
Можем ли мы, оставаясь воплощением отдельного сознания, найти решение этой экзистенциальной проблемы? Толтекский путь, которому дон Хуан учил Кастанеду, заявляет, что решение есть. «Огонь изнутри», третье внимание, «окончательное путешествие» по темному морю осознания — что это? И возможно ли это?
Если мы не имеем в виду «растворение в Абсолюте», слияние с большими эманациями Орла, консервацию осознания в таинственном «мире», где время работает так, что замедляет движение психоэнергетики и просто превращает нас в «долгожителей» космического масштаба (вроде планет, звезд или галактик), то третье внимание должно быть весьма необычным и предельно диалектическим состоянием. Ибо здесь разрешаются все антиномии, присущие бытию нашего тела, восприятия и сознания. Единство не разрушает отдельность, многообразие — однородность, порядок не лишает Хаос его творческой силы.
Для того чтобы случилась эта невероятная реализация, осознание должно полноценным и всесторонним образом явить свою целостность вместе с полем больших эманаций, из которого оно возникло и в котором продолжает существовать.
И мы вновь вынуждены говорить о целостности. Всякий раз мы понимаем только часть того, что скрывается за словом, аналогией или метафорой. Эти «части», безусловно, важны, но сами по себе бесконечно далеки от того, чем является третье внимание в учении о тотальной Трансформации энергетического тела человека.
Проще всего понимать под целостностью то, что является любимой темой аналитиков юнгианского толка, — устранение психических барьеров, разбивших целое сознание на различные пласты бессознательного и сверхсознательного. Большая часть этой работы осуществляется нагуа-листом, когда он занимается сталкингом и перепросмотром на катализирующем фоне толтекской безупречности. Многое также прорабатывается усиленным осознанием во время сновидения, когда архетипичес-кий материал ярко демонстрирует себя в виде потока образов.
На следующем уровне целостность понимается как единство телесного и психического. Такое откровение также не является исключительным «прорывом». Сам характер используемых психотехник непрестанно указывает на то, с какой интенсивностью одно проявляет себя через другое, в конечном итоге предъявляя себя в личном опыте практикующего как целокупностъ — одно, имеющее два вида манифестации. Даже «автоматический» человек, мало склонный к рефлексиям, время от времени открывает в себе частные проявления этого уровня целостности. Он маскирует эти наблюдения разными доводами, рациональными объяснениями, вытесняет как что-то несущественное, но не может полностью игнорировать психосоматическое единство, которое часто оказывается причиной его реактивности, эмоционального и энергетического тонуса. Ну а в случае специальной тренировки «психоэнергетизм» из умозрительной концепции быстро превращается в полноценный эмпирический опыт — в тотальное чувство, определяющее не только отношение к вниманию и восприятию, не только реакции и поступки, но все содержание нашей жизни.
Дальнейшее стремление постичь и осознать собственную целостность (особенно в русле нагуалистской практики) ведет к объединению психосоматики и перцептивно-энергетического поля. (Именно об этом аспекте много было сказано в данной книге.) He-делание и делание, остановка внутреннего диалога, созерцание, достижение внимания сновидения и второго внимания, делание тела сновидения — все эти приемы недвусмысленно показывают практикующему, что внимание и восприятие — это энергия, что энергия реализует себя в конкретной работе всего психоэмоционального мира человека (вплоть до высших, семантических организованностей тоналя — описания мира и «инвентарного списка»). А уж тональ регулирует, корректирует, трансформирует так называемое «физическое тело».
Однако и этот уровень осознанной и реализованной целостности недостаточен для третьего внимания. Ибо «темное море осознания» по-прежнему дано нам как Непостижимое — не в философском смысле (мыслитель понимает, что Абсолют по природе своей должен быть непостижимым, и никакие труды по развитию внимания и трансформации энергетики не могут изменить это положение), а в смысле «оторванности» его Бытия от нашего личного существования. Мы по-прежнему не способны плавать по этому «темному морю» — лишь отдельные волны фонтанами брызг окатывают мореплавателя, лишь куски подвижных морских просторов иногда выхватывает из тьмы луч фонаря, который мы научились зажигать сосредоточенным огнем своего усиленного внимания.
Очевидно, третье внимание — это еще более высокий уровень целостности. Выражаясь поэтически, это «пожар, охвативший вселенную». Описать человеческим языком состояние радикальной Трансформации невозможно. Это — за пределом моего личного опыта и за пределом опыта нашего вида. Можно лишь предугадать саму диалектику, лежащую в основе высшего восприятия трансформанта. Суть этой диалектики сводится к тому странному положению, в котором центр осознания (точка сборки) полностью освобождается от «сделанных» им полей, но при этом не прекращает «собирать» сам себя.
Данное умение постепенно формируется в длительных блужданиях и превращениях тела сновидения. «Огонь изнутри» приводит все Существование в позицию целостного единства относительно свободной точки сборки. И в этом смысле Реальность становится нашим телом. Странствуя по ней, мы меняем точку отсчета, выбираем пространства и их метрику, причем это, столь далекое и туманное Непостижимое, это «темное море осознания» становится нашей «плотью». Любые частности и фрагменты создаются (делаются) нами по мере необходимости. Нет больше ничего отделённого от постигающего восприятия, и Реальность стоит перед нами во всей своей целостности — просто потому, что мы сами наконец-то пришли к ней целостными. Отдельными от нее и — одновременно — неотделимыми.
Думаю, именно так начинается бесконечное плавание «навигатора Бесконечности» по темному морю осознания.
Алексей Ксендзюк, 2004 г.
ПОСТСКРИПТУМ
А теперь я скажу очень важную вещь, которая, как может показаться, противоречит всему написанному выше: отбросьте рационализм!
После того как вы разъяли свою сущность на элементарные механизмы, подвергли себя всестороннему рациональному анализу, «проработали» все методы делания и не-делания и прочие психотехнические «рецепты», — вспомните, что суть дон-хуановской магии не в тонале, а в нагуале.
Обратитесь к Иррациональному и Безмолвному.
Все, что написано мной в этой книге и других, — только необходимая прелюдия. Она является интеллектуальной и психотехнической тренировкой, которая (я надеюсь) дала вам хотя бы некоторые «щиты», которые помогут сохранить осознание в беспощадном тайфуне энергетической Реальности — там, снаружи.
Если же вы не готовы, если ваш разум, ваше внимание и осознание слабы, если вы не смогли одолеть даже той незначительной интеллектуальной преграды, которую я построил и предложил вам в виде книжки, исполняющей роль элементарной техники безопасности, — не переступайте порог Сновидения.
Там заканчиваются разговоры, предупреждения и объяснения. Там начинается «смертельная игра» со Всемогущей энергией Нагуаля. И хотя там вас ожидает «новое небо и новая земля», Смерть, как и наяву, остается «на расстоянии вытянутой руки».
ЭПИЛОГ
Фрэнсис Бэкон (1561–1626), которого считают родоначальником европейской опытной науки, в свое время назвал «светоносными опытами» (experimenta lucifera) те исследования, которые расширяют человеческое знание. Это словосочетание и образ, который за ним стоит, удивительно подходят по настроению к смыслу познавательных усилий нагуализма.
Ведь, как показала история, не всякое исследование, даже если оно расширяет знание, — несет свет. Материалистическая наука, направленная на разъятие природы и разложение вещества, наделена двойственной сутью. Она словно иллюстрирует Экклезиаста, на протяжении веков непрерывно подтверждая, что «познание преумножает скорбь». Новый свет погружает человека в новую тьму. А как же иначе? Если сознание не направлено на «просветление», то в каждом своем феномене Мир демонстрирует нам нашу собственную двойственность. Созидание и разрушение, счастье и страдание — они неразрывны, и в каждом опыте со всем свойственным Реальности безразличием Мир предлагает нам лекарство и болезнь.
Предвидел ли Бэкон такие плоды опытной науки Нового времени? Вряд ли. Иначе он нашел бы другой эпитет для экспериментального знания, в котором «свет» всегда отягощен «тьмой».
И все же подлинно «светоносные» опыты возможны. Это опыты, исследующие возможность усиления нашего осознания. Здесь каждый эксперимент — шаг в сторону свободы.
Странно, что наиболее «светлый» тип познания встречает резкое неприятие сторонников религиозной духовности. Богословы даже сформулировали на этот счет специальную концепцию. Утверждается, что любая попытка человека улучшить свою природу, открыть принципиально новые поля познания и самопознания — иными словами, выйти из «ничтожного состояния» — есть форма лжерелигии, именуемая «человекобожие», религия антихриста {32} . Здесь явно чувствуется отрицание истории, Времени, неприятие изменений и страх перед ними.
Мы — противоречивые существа. Жаждем нового и одновременно страшимся его, монотонное повторение — наша тюрьма и наше убежище. Мы готовы смириться с «люциферической» (в мрачном смысле этого слова) наукой, которая побеждает и переделывает внешнюю Природу, — с той самой наукой, что «отягощена злом», питает нашу гордыню и способна нас погубить, потому что она как бы не затрагивает нас самих. Мы не желаем понимать, что это иллюзия, — всякое познание, независимо от его объекта, изменяет человека. Как раз такие изменения наиболее опасны, поскольку не осознаются. Но стоит человеку коснуться собственной сути, направить внимание на себя непосредственно, и он начинает чувствовать угрозу для своей неизменности. Консерваторы пугаются и вспоминают о «религии антихриста».
Идеологи религиозной духовности утверждают в духе принятого ими креационизма, что человек остается таким же, каким был во время Божественного Откровения. Его потенциал, его резерв — не в будущем, а в прошлом. Он должен реставрировать себя, чтобы заслужить Спасение.
Однако жизнь — это процесс, и в ней нет ничего неподвижного. Отрицать изменение и стремление к самотрансформации — значит проповедовать застой и вечное повторение.
Непредвзятому мыслителю, свободному от религиозного гипноза, очевидно, что желание человека реализовать скрытые в его существе потенции глубинным образом присуще нашей природе. Человек занимается этим с момента своего возникновения. Он может не осознавать смысла своих трудов, но все они так или иначе ведут к самоизменению. Каждый раз, вырабатывая в себе какой-то навык мышления и осознания, человек модифицирует свой психоэнергетический механизм. Здесь нет ни «греха себялюбия», ни самообожествления. Первопричиной человеческого стремления к трансформации является осознание и возникшая из него способность к произвольной саморегуляции.
И чем интенсивнее осознание, тем меньше человек склонен испытывать гордыню, поклоняться себе, считать себя пупом вселенной. Ибо антропоцентризм — детище той самой ограниченности, которую растущее осознание естественным образом преодолевает.
Крайне важно понять, что человек, как было сказано, меняется независимо от своего сознательного желания. Он — становящееся существо. Однако тенденции этих изменений могут быть разными, даже противоположными, могут нести как свет, так и тьму. Это зависит от нас.
Мы медленно, но неотвратимо мутируем. В области биологии это микроскопические сдвиги на уровне метаболизма и гормональной активности. Чуть ярче это выражено в психофизиологии и касается прежде всего реактивности организма. Но самая подвижная часть (что совершенно очевидно) — наша психика. Здесь мы наблюдаем постоянные изменения психологической конституции. Они обусловлены интенсивной перестройкой мыслительных процессов и механизмов, адаптацией второй сигнальной системы к меняющемуся с каждым веком описанию мира. Именно описание определяет нашу психодинамику, структуру распределения внимания и все то, что неопределенно называют «духовным миром» человека.
Любой цивилизованный европеец, поживший среди австралийских аборигенов или закрытых африканских племен, находит множество различий между нынешним человеком и человеком древним. И эти различия обусловлены не только количеством знаний, но самим способом осознания себя и мира, структурой и качеством мышления, иерархией психологических ценностей и содержаний.
Так, человек нового и новейшего времени позиционирует себя в мире принципиально иначе, чем человек первобытный, античный или средневековый. У него, в частности, заметно снизилась потребность в поклонении (Богу, божествам или духам, себе самому). В картине мира современного образованного человека идея поклонения находится на периферии сознания, поскольку все больше распространяется представление об относительности оценок, суждений, объектов. В этом ряду человек так же относителен, как и все остальное. Как можно поклоняться относительному явлению?
Конечно, всякая сложная система (которой в нашем случае является человек) в момент психологической или иной перегрузки склонна деградировать. Психическое истощение, интенсивное страдание и т. п. могут вернуть человека в то состояние, когда поклонение вновь оказывается актуальным элементом. Для нашей эпохи это — регрессия. (Об этом, в частности, писал Л. Леви-Брюль: «Явления «архаической психики» свойственны не только первобытному человеку или «отсталым» народам современности, но и цивилизованному человеку в некоторых индивидуальных и коллективных проявлениях — поведение в ситуации неопределенности, угрозы, в религиозных обрядах, в ситуации толпы».) Кроме того, следует учитывать, что так называемые «цивилизованные» люди пребывают на разных уровнях развития — от самого примитивного до самого сложного.
Когда религиозные мыслители говорят о неизменности homo sapiens, они акцентируют узкий крут избранных свойств нашей психики и заявляют, что это и есть сущность человека. Но влияние истории заметно повсюду. Тысячу лет назад европеец не знал любви в нынешнем смысле этого слова. Его «любовь» была другая — она иначе осознавалась, переживалась и выражалась. Грандиозные изменения претерпели почти все фундаментальные понятия: знание, ответственность, долг, служение, нравственность, а более всего — понятие свобода.
Обнаружение исторической изменчивости душевного и духовного мира человека вызвало к жизни целый ряд дисциплин — историческую психологию (начиная с Мейерсона и даже раньше, со времен В. Вундта), культурно-историческую психологию Выготского-Лурия, палеопсихологию и, главное, — историческую психологию личности, принципы которой впервые также сформулировал Мейерсон. Он определил, что «предметом исторической психологии является процесс развития отдельных психических функций (восприятия, памяти, мышления, личности) в изменяющихся конкретно-исторических условиях человеческой деятельности».
А как поступают обычно? Человек не пользуется, например, буддистскими техниками — он становится буддистом, не пользуется техниками исихазма, а становится христианином. Некоторые «толтеки» делают то же самое: они не пользуются техниками, они становятся «магами», видят Орла, «неорганическую энергию» и т. п. Они — рабы принятого описания.
Все, что происходит с такими практиками, — лишь проекция их ожиданий, воображений и представлений. В результате, каким бы путем мы ни шли, мы не приближаемся к Реальности, а занимаемся реализацией собственного бессознательного. Оно ведет нас в ловушку — в мир архетипов, на «склад неосуществимых желаний», чтобы бесконечно усиливать их.
Духовное и научное Знание
Я долго размышлял об отношении духовного знания (подразумеваю здесь и религиозное, и мистико-оккультное знание) к знанию научному. Ведь первый мой интерес (всегда, с ранней юности) был именно духовный, а наукой я занялся позже.
Поначалу я, как многие, принимал разделенность (даже разорванность) духовного и научного знания автоматически, ибо это уже вошло в привычку современного человека.
Действительно, это так естественно! Духовное занято сокровенным человеком и запредельным Бытием, научное — человеком в его эмпирической проявленности и вселенной, доступной наблюдению. Как многие, я считал, что на известном уровне духовное и научное знание не пересекаются. И я не слишком переживал по этому поводу — пусть наука говорит о своем, а духовное знание — о своем. Так или иначе, духовное «выше» научного, и если наука противоречит духовному знанию, — это проблема науки.
Понадобилось много лет, чтобы я усомнился и серьезно спросил себя: а верна ли такая позиция? Откуда взялась эта безнадежная пропасть между духовными и мистическими учениями (выражающими себя то в форме религии, то в форме эзотерических культов) и наукой?
Изначально, в далекой теперь древности, духовное и научное знание не разделялось, поскольку было очевидно, что проявленное Единство Объекта требует единого познавательного усилия. Это был, если угодно, «золотой век» Познания: духовные учения и религиозные доктрины не стеснялись ставить научные задачи и с этих позиций вопрошать о Мире и Человеке, а древняя наука не стеснялась пользоваться итогами своих исследований, чтобы корректировать свод духовных знаний. Откровение было не ставшим, а становящимся; оно не было Догмой.
В результате тысячелетних поисков языки духовного и научного описания отдалились друг от друга на космическое расстояние. Но нагу-алистский подход подарил надежду, что решение все-таки возможно. Более того, найти его необходимо и естественно, так как это предполагает вся известная нам история когнитивного усилия человечества.
Ведь мы всегда и во всем сначала разделяем (анализ), а потом соединяем (синтез). Первоначальный синкретизм становится полем, на котором зарождаются виды, подвиды, направления внутри подвидов и т. д. Но когда возникает критическая ситуация в познании, все эти отростки «вспоминают» друг о друге и вновь стремятся к слиянию. И сегодня мы видим, насколько плодотворными оказываются работы, возникающие в точке «срастания» прежде разобщенных научных дисциплин. Именно здесь современный человек, направивший свои силы на Познание, находит самые многообещающие перспективы. И масштаб открытий часто напрямую связан с той умственной дистанцией, которая лежит между дисциплинами, требующими интеллектуального синтеза. Например, совершенно очевидно, что синтез химии и физики (физикохимия), геологии и физики (геофизика) и т. п. предполагает менее значительный прорыв в познании, чем слияние наук о живом и неживом (биофизика, биохимия, биоэнергетика, психофизиология и психофизика, биоэлектроника и т. д. и т. п.).
В точке экстремума мы должны вновь иметь качественно иное единство, обогащенное знанием собственных частей. Чем может быть такое новое единство? Откровением, построенным на гениальном синтезе духовного, психологического, биологического, физико-энергетического знания. Подобно тому, как физики упорно ищут Единую теорию Поля, вершиной всего человеческого Познания может быть Единая Теория Человека и Мира, где «высшие» психические формы найдут сокровенные связи с «низшими», а осознанная Трансформация человеческого вида станет одним из многих ее «прикладных» разработок. Я вижу в нагуализме импульс, способный привести человеческое Познание к этому синтезу.
Конечно, это, как теперь говорят, весьма «амбициозная» задача — работать над проектом такого масштаба. Однако подобная задача плодотворна даже в том случае, если мы в ближайшее столетие не достигнем поставленной в конце пути Цели. Ибо в любом случае сама природа этого Пути содержит в себе океан знаний и непредсказуемых открытий. Разве может быть иначе, если мы выбрали тернистый маршрут, где придется все время искать новые знания и новые интерпретации, «сливающие» знание духовное и научное в единый непротиворечивый Гнозис.
Для дона Хуана нет сформулированной две тысячи лет назад «Воли Духа», на которую он ориентируется. Непостижимость Духа, как и положено, — абсолютна. Это динамичное взаимодействие меняющегося человека и недоступного пониманию универсального импульса. Как у Лао-цзы: «Дао, выраженное в словах, не есть Дао». Высшее Откровение происходит вне любых зафиксированных представлений, а его содержание обусловлено самостоятельно проделанной работой.
Три внимания и три тела. Итоги
Можно сказать, что внимание сновидения полностью подчинено совокупности перцептивных гипотез (если воспользоваться термином Р. Грегори), сотворенных стандартным человеком за тысячелетия биологической эволюции.
Переход из внимания сновидения ко второму вниманию происходит вместе с проникновением в осознание сигналов (пучков сигналов), которые вызывают настолько сильный диссонанс в отношении привычных перцептивных гипотез, что тональ вынужден перестраиваться и создавать новые «гипотезы». Продукт этих новых «гипотез», на первый взгляд, мало чем отличается от прежнего, ибо от воспринимателя ускользает, что сам принцип построения гипотезы («сборки восприятия») изменен.
Во втором внимании мы встречаемся с такими сочетаниями сенсорных пучков, которые в первом внимании не могут быть представлены в виде концептов (тем более «миров») восприятию, использующему привычные перцептивные гипотезы.
Таким образом, во втором внимании мы учимся принципиально новым восприятиям. А во внимании сновидения мы тренируем осознание, чтобы само восприятие сделать возможным. Ведь внимание сновидения вынуждает нас привлечь весь багаж тоналя и его перцептивных гипотез, чтобы моделировать ряды восприятий там, где их не существует, — там, где сенсорный материал дан либо как аморфная масса, пребывающая на далекой периферии осознания, либо как внутренние или внешние фрагменты, своего рода «предпосылки» перцепций, комбинации гештальтов, так и не реализовавших присущую им семантику.
Несмотря на то что второе внимание — это огромное поле, где происходит перцептивное обучение, его объем и возможности также ограничены. Предполагается, что здесь, во втором внимании, мы способны значительно измениться как энергетические тела, поскольку научение любой принципиально новой перцептивной гипотезе {31} провоцирует новый способ энергообмена — излучения и поглощения силовых потоков, о самом существовании которых мы прежде не догадывались.
Чем же в таком случае ограничен ряд перцептивных гипотез, предлагаемых вторым вниманием? Двумя решающими параметрами — объемом и формой. Объем ограничен отдельностью воспринимающего сознания и предельной способностью удержать в поле внимания только фрагмент бесконечного потока «больших эманаций» вселенной. Ограничения формы связаны, во-первых, с биологической конституцией, которая помимо нашего желания следует некоему универсальному паттерну (не только у человека, но и у всякого живого существа, имеющего организм, органы чувств и определенным образом «собранную» нервную систему), во-вторых, с укорененной в отдельном существе идеей функции и функциональной структуры.
Если угодно, любая отдельная форма обречена быть структурно ограниченной. Даже в том случае, если мы побеждаем темную инерцию материи и делаем ее пластичной, податливой, произвольно мутирующей, границы демонстрирует наша психоэнергетика — вступают в силу законы силовых полей самого осознания. Если мы желаем оставаться отдельным энергетическим фактом (воспринимателем), окружающее нас Бытие следует этому расположению энергий: мы обретаем центр и периферию, движение и статику. Внешнее поле также не может быть однородным — мы тут же находим в нем желательное и нежелательное, притягивающее и отталкивающее нас, помогающее и препятствующее.
Как видите, сложившаяся ситуация требует от нас что-то делать — иными словами, наше существо должно быть функциональным. Дальнейшая логика очевидна. Функция реализует себя через структуру, а структура многоэлементна и не может не порождать новые функции и, следовательно, новые структуры. Таким образом, мы вступаем в бесконечное многообразие мировых пространств, которые могут быть сколь угодно измененными, необычными, но остаются «параллельными мирами» — вариантами, пусть и самыми удивительными, уже известной нам антропной Вселенной.
Это и есть ограничение формы. Реальность устроена так, что не предоставляет наблюдателю третьего варианта — либо растворение, бесформенный Хаос и не знающая пределов Потенциальность Мирового поля, где всё возможно, но ничего не происходит; либо производство шаблонов, гештальтов, за ними — комплексов и структур, где Бесконечная Сила распадается на множество конечных и ограниченных сил, взаимодействующих, растущих, мутирующих, и тогда энергетическое Поле Мира становится пространственно-временным континуумом (какими бы причудливыми ни оказались родившиеся Пространство и Время). Так или иначе, Вечность (как отсутствие времени) и Безвидность (как отсутствие пространства) — атрибуты Реальности-как-она-есть вне воспринимателя — покидают вселенную, в которой нам предстоит жить.
Можем ли мы, оставаясь воплощением отдельного сознания, найти решение этой экзистенциальной проблемы? Толтекский путь, которому дон Хуан учил Кастанеду, заявляет, что решение есть. «Огонь изнутри», третье внимание, «окончательное путешествие» по темному морю осознания — что это? И возможно ли это?
Если мы не имеем в виду «растворение в Абсолюте», слияние с большими эманациями Орла, консервацию осознания в таинственном «мире», где время работает так, что замедляет движение психоэнергетики и просто превращает нас в «долгожителей» космического масштаба (вроде планет, звезд или галактик), то третье внимание должно быть весьма необычным и предельно диалектическим состоянием. Ибо здесь разрешаются все антиномии, присущие бытию нашего тела, восприятия и сознания. Единство не разрушает отдельность, многообразие — однородность, порядок не лишает Хаос его творческой силы.
Для того чтобы случилась эта невероятная реализация, осознание должно полноценным и всесторонним образом явить свою целостность вместе с полем больших эманаций, из которого оно возникло и в котором продолжает существовать.
И мы вновь вынуждены говорить о целостности. Всякий раз мы понимаем только часть того, что скрывается за словом, аналогией или метафорой. Эти «части», безусловно, важны, но сами по себе бесконечно далеки от того, чем является третье внимание в учении о тотальной Трансформации энергетического тела человека.
Проще всего понимать под целостностью то, что является любимой темой аналитиков юнгианского толка, — устранение психических барьеров, разбивших целое сознание на различные пласты бессознательного и сверхсознательного. Большая часть этой работы осуществляется нагуа-листом, когда он занимается сталкингом и перепросмотром на катализирующем фоне толтекской безупречности. Многое также прорабатывается усиленным осознанием во время сновидения, когда архетипичес-кий материал ярко демонстрирует себя в виде потока образов.
На следующем уровне целостность понимается как единство телесного и психического. Такое откровение также не является исключительным «прорывом». Сам характер используемых психотехник непрестанно указывает на то, с какой интенсивностью одно проявляет себя через другое, в конечном итоге предъявляя себя в личном опыте практикующего как целокупностъ — одно, имеющее два вида манифестации. Даже «автоматический» человек, мало склонный к рефлексиям, время от времени открывает в себе частные проявления этого уровня целостности. Он маскирует эти наблюдения разными доводами, рациональными объяснениями, вытесняет как что-то несущественное, но не может полностью игнорировать психосоматическое единство, которое часто оказывается причиной его реактивности, эмоционального и энергетического тонуса. Ну а в случае специальной тренировки «психоэнергетизм» из умозрительной концепции быстро превращается в полноценный эмпирический опыт — в тотальное чувство, определяющее не только отношение к вниманию и восприятию, не только реакции и поступки, но все содержание нашей жизни.
Дальнейшее стремление постичь и осознать собственную целостность (особенно в русле нагуалистской практики) ведет к объединению психосоматики и перцептивно-энергетического поля. (Именно об этом аспекте много было сказано в данной книге.) He-делание и делание, остановка внутреннего диалога, созерцание, достижение внимания сновидения и второго внимания, делание тела сновидения — все эти приемы недвусмысленно показывают практикующему, что внимание и восприятие — это энергия, что энергия реализует себя в конкретной работе всего психоэмоционального мира человека (вплоть до высших, семантических организованностей тоналя — описания мира и «инвентарного списка»). А уж тональ регулирует, корректирует, трансформирует так называемое «физическое тело».
Однако и этот уровень осознанной и реализованной целостности недостаточен для третьего внимания. Ибо «темное море осознания» по-прежнему дано нам как Непостижимое — не в философском смысле (мыслитель понимает, что Абсолют по природе своей должен быть непостижимым, и никакие труды по развитию внимания и трансформации энергетики не могут изменить это положение), а в смысле «оторванности» его Бытия от нашего личного существования. Мы по-прежнему не способны плавать по этому «темному морю» — лишь отдельные волны фонтанами брызг окатывают мореплавателя, лишь куски подвижных морских просторов иногда выхватывает из тьмы луч фонаря, который мы научились зажигать сосредоточенным огнем своего усиленного внимания.
Очевидно, третье внимание — это еще более высокий уровень целостности. Выражаясь поэтически, это «пожар, охвативший вселенную». Описать человеческим языком состояние радикальной Трансформации невозможно. Это — за пределом моего личного опыта и за пределом опыта нашего вида. Можно лишь предугадать саму диалектику, лежащую в основе высшего восприятия трансформанта. Суть этой диалектики сводится к тому странному положению, в котором центр осознания (точка сборки) полностью освобождается от «сделанных» им полей, но при этом не прекращает «собирать» сам себя.
Данное умение постепенно формируется в длительных блужданиях и превращениях тела сновидения. «Огонь изнутри» приводит все Существование в позицию целостного единства относительно свободной точки сборки. И в этом смысле Реальность становится нашим телом. Странствуя по ней, мы меняем точку отсчета, выбираем пространства и их метрику, причем это, столь далекое и туманное Непостижимое, это «темное море осознания» становится нашей «плотью». Любые частности и фрагменты создаются (делаются) нами по мере необходимости. Нет больше ничего отделённого от постигающего восприятия, и Реальность стоит перед нами во всей своей целостности — просто потому, что мы сами наконец-то пришли к ней целостными. Отдельными от нее и — одновременно — неотделимыми.
Думаю, именно так начинается бесконечное плавание «навигатора Бесконечности» по темному морю осознания.
Алексей Ксендзюк, 2004 г.
ПОСТСКРИПТУМ
А теперь я скажу очень важную вещь, которая, как может показаться, противоречит всему написанному выше: отбросьте рационализм!
После того как вы разъяли свою сущность на элементарные механизмы, подвергли себя всестороннему рациональному анализу, «проработали» все методы делания и не-делания и прочие психотехнические «рецепты», — вспомните, что суть дон-хуановской магии не в тонале, а в нагуале.
Обратитесь к Иррациональному и Безмолвному.
Все, что написано мной в этой книге и других, — только необходимая прелюдия. Она является интеллектуальной и психотехнической тренировкой, которая (я надеюсь) дала вам хотя бы некоторые «щиты», которые помогут сохранить осознание в беспощадном тайфуне энергетической Реальности — там, снаружи.
Если же вы не готовы, если ваш разум, ваше внимание и осознание слабы, если вы не смогли одолеть даже той незначительной интеллектуальной преграды, которую я построил и предложил вам в виде книжки, исполняющей роль элементарной техники безопасности, — не переступайте порог Сновидения.
Там заканчиваются разговоры, предупреждения и объяснения. Там начинается «смертельная игра» со Всемогущей энергией Нагуаля. И хотя там вас ожидает «новое небо и новая земля», Смерть, как и наяву, остается «на расстоянии вытянутой руки».
ЭПИЛОГ
«Опыты светоносные» (Experimenta lucifera)
Фрэнсис Бэкон (1561–1626), которого считают родоначальником европейской опытной науки, в свое время назвал «светоносными опытами» (experimenta lucifera) те исследования, которые расширяют человеческое знание. Это словосочетание и образ, который за ним стоит, удивительно подходят по настроению к смыслу познавательных усилий нагуализма.
Ведь, как показала история, не всякое исследование, даже если оно расширяет знание, — несет свет. Материалистическая наука, направленная на разъятие природы и разложение вещества, наделена двойственной сутью. Она словно иллюстрирует Экклезиаста, на протяжении веков непрерывно подтверждая, что «познание преумножает скорбь». Новый свет погружает человека в новую тьму. А как же иначе? Если сознание не направлено на «просветление», то в каждом своем феномене Мир демонстрирует нам нашу собственную двойственность. Созидание и разрушение, счастье и страдание — они неразрывны, и в каждом опыте со всем свойственным Реальности безразличием Мир предлагает нам лекарство и болезнь.
Предвидел ли Бэкон такие плоды опытной науки Нового времени? Вряд ли. Иначе он нашел бы другой эпитет для экспериментального знания, в котором «свет» всегда отягощен «тьмой».
И все же подлинно «светоносные» опыты возможны. Это опыты, исследующие возможность усиления нашего осознания. Здесь каждый эксперимент — шаг в сторону свободы.
Странно, что наиболее «светлый» тип познания встречает резкое неприятие сторонников религиозной духовности. Богословы даже сформулировали на этот счет специальную концепцию. Утверждается, что любая попытка человека улучшить свою природу, открыть принципиально новые поля познания и самопознания — иными словами, выйти из «ничтожного состояния» — есть форма лжерелигии, именуемая «человекобожие», религия антихриста {32} . Здесь явно чувствуется отрицание истории, Времени, неприятие изменений и страх перед ними.
Мы — противоречивые существа. Жаждем нового и одновременно страшимся его, монотонное повторение — наша тюрьма и наше убежище. Мы готовы смириться с «люциферической» (в мрачном смысле этого слова) наукой, которая побеждает и переделывает внешнюю Природу, — с той самой наукой, что «отягощена злом», питает нашу гордыню и способна нас погубить, потому что она как бы не затрагивает нас самих. Мы не желаем понимать, что это иллюзия, — всякое познание, независимо от его объекта, изменяет человека. Как раз такие изменения наиболее опасны, поскольку не осознаются. Но стоит человеку коснуться собственной сути, направить внимание на себя непосредственно, и он начинает чувствовать угрозу для своей неизменности. Консерваторы пугаются и вспоминают о «религии антихриста».
Идеологи религиозной духовности утверждают в духе принятого ими креационизма, что человек остается таким же, каким был во время Божественного Откровения. Его потенциал, его резерв — не в будущем, а в прошлом. Он должен реставрировать себя, чтобы заслужить Спасение.
Однако жизнь — это процесс, и в ней нет ничего неподвижного. Отрицать изменение и стремление к самотрансформации — значит проповедовать застой и вечное повторение.
Непредвзятому мыслителю, свободному от религиозного гипноза, очевидно, что желание человека реализовать скрытые в его существе потенции глубинным образом присуще нашей природе. Человек занимается этим с момента своего возникновения. Он может не осознавать смысла своих трудов, но все они так или иначе ведут к самоизменению. Каждый раз, вырабатывая в себе какой-то навык мышления и осознания, человек модифицирует свой психоэнергетический механизм. Здесь нет ни «греха себялюбия», ни самообожествления. Первопричиной человеческого стремления к трансформации является осознание и возникшая из него способность к произвольной саморегуляции.
И чем интенсивнее осознание, тем меньше человек склонен испытывать гордыню, поклоняться себе, считать себя пупом вселенной. Ибо антропоцентризм — детище той самой ограниченности, которую растущее осознание естественным образом преодолевает.
Крайне важно понять, что человек, как было сказано, меняется независимо от своего сознательного желания. Он — становящееся существо. Однако тенденции этих изменений могут быть разными, даже противоположными, могут нести как свет, так и тьму. Это зависит от нас.
Мы медленно, но неотвратимо мутируем. В области биологии это микроскопические сдвиги на уровне метаболизма и гормональной активности. Чуть ярче это выражено в психофизиологии и касается прежде всего реактивности организма. Но самая подвижная часть (что совершенно очевидно) — наша психика. Здесь мы наблюдаем постоянные изменения психологической конституции. Они обусловлены интенсивной перестройкой мыслительных процессов и механизмов, адаптацией второй сигнальной системы к меняющемуся с каждым веком описанию мира. Именно описание определяет нашу психодинамику, структуру распределения внимания и все то, что неопределенно называют «духовным миром» человека.
Любой цивилизованный европеец, поживший среди австралийских аборигенов или закрытых африканских племен, находит множество различий между нынешним человеком и человеком древним. И эти различия обусловлены не только количеством знаний, но самим способом осознания себя и мира, структурой и качеством мышления, иерархией психологических ценностей и содержаний.
Так, человек нового и новейшего времени позиционирует себя в мире принципиально иначе, чем человек первобытный, античный или средневековый. У него, в частности, заметно снизилась потребность в поклонении (Богу, божествам или духам, себе самому). В картине мира современного образованного человека идея поклонения находится на периферии сознания, поскольку все больше распространяется представление об относительности оценок, суждений, объектов. В этом ряду человек так же относителен, как и все остальное. Как можно поклоняться относительному явлению?
Конечно, всякая сложная система (которой в нашем случае является человек) в момент психологической или иной перегрузки склонна деградировать. Психическое истощение, интенсивное страдание и т. п. могут вернуть человека в то состояние, когда поклонение вновь оказывается актуальным элементом. Для нашей эпохи это — регрессия. (Об этом, в частности, писал Л. Леви-Брюль: «Явления «архаической психики» свойственны не только первобытному человеку или «отсталым» народам современности, но и цивилизованному человеку в некоторых индивидуальных и коллективных проявлениях — поведение в ситуации неопределенности, угрозы, в религиозных обрядах, в ситуации толпы».) Кроме того, следует учитывать, что так называемые «цивилизованные» люди пребывают на разных уровнях развития — от самого примитивного до самого сложного.
Когда религиозные мыслители говорят о неизменности homo sapiens, они акцентируют узкий крут избранных свойств нашей психики и заявляют, что это и есть сущность человека. Но влияние истории заметно повсюду. Тысячу лет назад европеец не знал любви в нынешнем смысле этого слова. Его «любовь» была другая — она иначе осознавалась, переживалась и выражалась. Грандиозные изменения претерпели почти все фундаментальные понятия: знание, ответственность, долг, служение, нравственность, а более всего — понятие свобода.
Обнаружение исторической изменчивости душевного и духовного мира человека вызвало к жизни целый ряд дисциплин — историческую психологию (начиная с Мейерсона и даже раньше, со времен В. Вундта), культурно-историческую психологию Выготского-Лурия, палеопсихологию и, главное, — историческую психологию личности, принципы которой впервые также сформулировал Мейерсон. Он определил, что «предметом исторической психологии является процесс развития отдельных психических функций (восприятия, памяти, мышления, личности) в изменяющихся конкретно-исторических условиях человеческой деятельности».