Страница:
День предстоял очень ответственный, и он не позволит детскому сну нарушить его жизнь и создать напряжение. Напряжение все же создавали события, которые возникали непредвиденно, не по расписанию, и не подчинялись тщательно разработанному плану.
Сегодня это случилось в их антикварном лифте, возможно, последней старинной кабине в городе. Впустив его внутрь и предупредительно закрыв дверь, лифт оставил его наедине с «милой» старушкой в ватнике, таком, как у сторожихи или работницы склада. Она держала пластиковую переноску с кошкой. Резкий едкий запах шибанул в нос. Кошка воняла и глядела на него во все зеленые глаза. Подступила тошнота, он захотел ослабить узел на галстуке, поднял руку, на что животное отреагировало хриплым воем, и смрад стал еще зловоннее. Пришлось опустить руку и прислониться к стене. Старушка казалась ему ведьмой. Он никогда не видел ее в подъезде. Видно, он как-то нарушил сегодня схему, неправильно подсоединил проводки, и они закоротили. Бабка смотрела на него снизу вверх подозрительными глазами крысы из-под своего надвинутого на лоб платка. Голос ее оказался глухой, будто не здешний:
– Что с ней случилось? Она всегда была милая, добрая киска. – Казалось, лифт не остановится никогда. – Вот везу к ветеринару. – И, найдя его отведенные в сторону глаза, заглянула в них, захихикав. – У нее вдруг стал раздваиваться хвост. Не знаешь, к чему это? – И тут лифт лязгнул и остановился.
Он открыл перед ними дверь, кивнул и, пропустив эту парочку, остался в парадном, надо было отдышаться, стряхнуть с себя кошачий дух, пережить случившее, понять, что он сделал не так: раздвоенный хвост – это очень серьезно. Ему неистово захотелось схватить этот хвост за два кончика и рвануть в разные стороны, раскроив его до самой кошкиной задницы. Не зря она так страшно воняла. И смотрела на него злобно, неотрывно. Она чувствовала. И эта бабка с ее тихим смехом. Откуда они вообще взялись? Кошка-оборотень в доме! Только кто из них? Кошка в старушке или старушка в кошке?
Все же не зря он учился переключаться. Решил, что обдумает все сегодня вечером. Что это было? Продолжение сна или реальность? Осмотрел тщательно свои ногти, остался доволен и вышел из дома. Но мотор, гоняющий кровь, работал на предельных оборотах. Пришлось присесть на скамеечку в тенечке обихоженного зеленого дворика. Дети были в школах и садах, взрослые работали, старушки смотрели утренние сериалы. До него доносился шум магистрали, рядом оглушительно чирикали воробьи. Подняв ворот пиджака, он потер лацканами лицо и втянул в себя запах дорогого одеколона, освобождаясь от кошачьей вони. Сердце понемногу успокаивалось. Усилием воли он заставил себя подняться и направился к стоянке. Приятный запах бензина и кожи, нагретой на солнце, возвратил его в мир, где надо играть по другим правилам.
– Коленька, сына, ну ты бы не курил с самого утра. Небось и не ел ничего. – Владлена Семеновна на глазах превращалась из женщины-гренадера в большую банку сахарного сиропа. Она смотрела на сына полными восхищения глазами, Ольга с Марком даже переглянулись.
Сына кинул бычок на мостовую и плюхнулся на заднее сиденье.
– Драсьти.
– Здравствуйте, Коля. Приятно познакомиться, Ольга Андреевна. Простите, что оторвали вас от своих дел, но видите, как все неожиданно сложилось. Мы сейчас все за несколько раз перевезем, а потом отпустим вас.
– Да что вы, Ольга Андреевна, это не вопрос. Сколько надо, столько и эксплуатируйте. У меня все равно никаких планов до вечера нет. А если нужно будет, то и вечером останусь. Ой, а это кто тут у нас в перевозке? – спросил парень.
– Это моя кошка, Ляля ее зовут.
– Ляля с нами будет жить? Можно открыть и погладить?
– Ляля будет жить со мной и твоей мамой на даче. Я просто не хотела ее надолго оставлять. А перевозку лучше не открывать, она все время норовит оттуда выскочить. Дома познакомитесь поближе.
Ольга обрадовалась, что парень симпатичный и любит животных. И если она поначалу еще сомневалась в правильности своего решения – ее сомнения подогревались и Марком, – то теперь успокоилась.
– Коля, а где ты учишься?
– В финансовом.
– И как?
– Нормально. Мне очень нравится.
– Коля на одни пятерки учится, на всех олимпиадах побеждает, преподаватели не нахвалятся, это он просто стесняется. Правда, Коленька? – Владлена поправила сыну челку. – Опять на глаза лезет, зрение испортишь. Ох уж эта молодежная мода…
В огромном багажнике джипа все вещи перевезли в два приема. Ольга показала Коле маленькую комнатку, которую обычно занимали редкие гости, иногда там ночевал Марк.
– Будет твоя. – Она как-то легко и незаметно перешла с ним на ты, хотя обычно это ей давалось с трудом даже с молодежью.
– Ага, понял. Здорово! Ма, что еще делать нужно?
– Не надо, Коленька, ничего, беги уже.
– Ну ладно, пойду тогда. Буду поздно. Ма, деньги нужны?
– Нет, сыночек, спасибо. Беги развлекайся. Ключи, ключи не забудь!
Захлопнулась дверь.
– В кафе барменом работать устроился. Самостоятельный, – гордо сказала Владлена своим новым работодателям.
– И когда все успевает? – не удержался и подколол Марк.
Он тоже вскоре уехал, но ненадолго, собирался вернуться за дамами вечером. Владлена разбирала вещи, Ольга сходила в магазин и стала готовить ужин на кухне. Новая домработница быстро справилась со своим скарбом и погнала Ольгу от плиты.
– Сама я, сама управлюсь. И так ты уже в магазин ходила. Переутомишься.
– Владлена, как же вы меня опекаете. Я совсем в нежную розу превращусь.
– А сейчас она не роза, можно подумать.
Пока ели и ждали Марка, болтали. Выпили немножечко вина. Ольга разговорилась: рассказывала про заграницу, про их с Гришей жизнь. Владлена, только недавно прибывшая из глубокой провинции, слушала, выражая эмоции, как Эллочка-людоедка, междометиями, отрывистыми фразами и сменой выражения лица, а потом заключила:
– Хорошая ты баба, Ольга Андревна. Вот я и на Рублевке вашей даже работала, а ведь никто про жизнь-то и не делился. Бывало, и не знала, как электроприбором пользоваться, такие у них чудеса на кухнях стояли. А спросить боялась, потому как нос выше крыши задирали местные хозяйки. Брезговали с домработницей побалакать и объяснить по-человечески, как оно в мире-то бывает. Я ж в своей глуши ничего подобного не видела, только привыкаю.
– Да что вы, Владленочка, мы ведь не чужие люди, можно сказать! И какая вы домработница! Слово какое-то холодное. Вы моя помощница, самая лучшая. И спрашивайте все, что хотите, не стесняйтесь.
Марк застал «девочек» в самом прекрасном расположении духа и немножечко навеселе. После смерти Гриши он первый раз видел Ольгу в таком приподнятом настроении. «Ну, может, все и к лучшему», – подумал он. Хотя новые знакомые ему по-прежнему не нравились.
Коля оказался замечательным, он мог сидеть и целый час читать Ольге книжку или слушать ее рассказы, особенно любил о путешествиях. Говорил и сам – в основном об учебе, о работе бармена. Ольга выспрашивала всякие подробности, ее очень интересовала жизнь современной молодежи. Она удивлялась Колиной одежде и прическе: «Ох, Коленька, неужели так модно?» Он смеялся.
Ольга чувствовала себя в полной безопасности с двумя неожиданно нашедшимися близкими людьми и одним давним. Иногда ей казалось, что у нее сформировалось некое подобие семьи, и это было приятно. Ее уже не раздражала хамоватая манера помощницы. Она частенько переплачивала ей на предмет «купите что-нибудь для Коленьки», деньгами велела распоряжаться Марку, и он ей аккуратно поставлял нужные суммы (из своих в основном, а ей сказал, что у Гриши был небольшой депозит в банке. Хорошо, что Ольга ничего в этом не понимала, затея была смешная). Она снова перестала думать о материальном, откуда Марк берет деньги, и перестала бороться с жизнью, за жизнь. Она часто разговаривала с Гришей и обещала ему, что, наверное, они скоро увидятся. И если бы не боли в левом подреберье, то она была бы по-своему счастлива.
Но в этот день большой воды, в наблюдении за уютно пристроившейся и посапывающей в «гнезде» Лялей, ее сердце стало наполняться тоской при мыслях о том, что если она, Ольга, умрет, то Ляля останется совсем одна. Она относилась к ней совершенно как к ребенку и хоть не знала этих чувств, понимала, что природа ее любви к кошке совершенно материнская. Она разговаривала с ней, будто с человеком – с немым аутистом. И как всякая любящая мать, не могла оставить своего ребенка на произвол судьбы. Эти мысли стали мучить и съедать ее, и когда Ольга преисполнилась тягучей тоской по самую ватерлинию, она позвала Марка:
– Я хочу написать завещание.
Марк не стал ее разубеждать. Он знал людей, которые и в тридцать лет пишут завещание, и понимал ее состояние. Сказал, что готов в любой момент ей помочь.
– Давай прямо сейчас, – предложила она.
– Хорошо.
– Я тебе скажу, а ты потом все оформи нотариально. Тебе же не составит труда сделать это. И не думай, пожалуйста, что я тебе не доверяю, просто хочу быть уверенной на сто процентов, что будет, как я хочу.
Марк немного напрягся:
– Оля, не пугай меня. Надеюсь, во-первых, что ты по-серьезному умирать не собираешься, а во-вторых, ты же не думаешь оставлять свое имущество Владлене? – С одной стороны, он шутил, с другой – понимал, что домработница стала занимать в жизни Ольги очень важное место, да, та помогала ей, но что-то внутри него противилось этой колхозной женщине-гренадеру с заплывшими глазками и наглыми манерами.
За стеной что-то грохнуло. Марк вздрогнул, выглянул за дверь и закрыл ее поплотнее.
– Слышала, как бабахнуло? Может, это гром?
– Нет, я все завещаю тебе, но с одним условием…
– Оля! Мне-то зачем? Завещай лучше детскому дому или больнице какой-нибудь, ну, не знаю… фонду сердечных больных.
– Послушай, я знаю, тебе ничего не нужно. Можешь именно так и распорядиться всем на свое усмотрение. Только Владлену не обидь. И – самое главное условие. Ты должен заботиться о Ляле, чтобы она чувствовала себя счастливой и довольной. Это же Гриша мне ее оттуда прислал.
– Оленька, да я и так готов о ней заботиться, а на тебя, по-моему, действуют басни, почерпнутые из телевизора этой безумной «родственницей».
– Если я напишу завещание, мне будет спокойнее. Чувствую, пора это сделать. И не обижай Владлену, если бы не она…
– Если бы не она, мы бы нашли тебе кого-нибудь другого, поприличнее. Оль, может, в больницу, я прошу тебя.
– Нет, Марк, я не хочу. Вот сколько без больницы протяну, столько и хорошо. И пожалуйста, не уговаривай меня.
Он взял ее руку… С возрастом она лишилась былой белизны и гладкости. Вылезли вены, кожа покрылась сеточкой морщин, но маникюр по-прежнему был идеален. Кажется, совсем недавно эта молодая рука кидала ему воланчик бадминтоновой ракеткой, взъерошивала волосы, разрезала только что вынутый из духовки пирог, иногда повязывала галстук… И вот теперь разговоры о смерти.
– Родная моя, ну зачем ты так говоришь? – Он тихонько поцеловал выступающие, словно маленькие горные хребты, костяшки.
– Мы же реально всегда смотрели на жизнь, правда, Марк? Только я так и не пойму, почему ты никогда не говорил мне о своих чувствах. Хотя я счастлива, что всю жизнь прожила с Гришей. А ты, между прочим, так и не женился.
– Да, и любил только тебя. – Марк засмеялся. – Работа, Оленька, работа моя жена, и ребенок, и все остальное.
Она вздохнула:
– Врешь.
– Поспи, моя хорошая. Тебе надо отдохнуть.
– Скоро отдохну. – Она выдернула руку и отвернулась к окну. – А ты всю жизнь врал и врешь даже тогда, когда мне плохо.
Марк поднялся, поцеловал ее в лоб.
– Пора мне, поздно уже. Завтра позвоню.
– И с нотариусом созвонись. У тебя вроде был друг какой-то, Андрей.
– Позвоню ему сегодня и на днях его привезу, не беспокойся, спи.
Она слышала, как во дворе завелась его машина, как Владлена закрыла ворота, потом зашла, молча поставила на стол блюдечко с лекарствами и стакан воды и удалилась.
– Влада! – Ольга крайне удивилась. – Что-нибудь случилось?
– Давление. Пойду я. Ничего больше не нужно? – спросила Владлена, оставаясь в той же позе, спиной к Ольге, повернув лишь наполовину свое одутловатое лицо.
– Нет, спасибо. Конечно, конечно, идите. – Ольга уже называла ее по имени, и даже сокращенно, но на ты так и не перешла.
Навсегда остаться домработницей, прислугой, подавалкой!!! А потом вернуться обратно ни с чем, старой, больной, никому не нужной. И это после того, как жизнь подкинула ей такой шанс после многоходовки, которую ей пришлось совершить. Дом сияет. Полы натерты до блеска, окна такие чистые, будто их вовсе нет, ни пылинки, чистые шторы, скатерти. В саду уже несколько грядочек, такие аккуратненькие, что сердце тает. Огурчики, морковка, укроп. Она же свое убирает. Свое-то разве сложно прибрать, отчистить, сердце поет, когда ототрешь ковер от шерсти вонючей кошки, которая везде лезет, чтоб ее разорвало на части… И Коленька без присмотра, без котлеточек, без борща. Потому что она знала, не зря, еще немножко, облетит эта стареющая хныкающая профессорша, и все-все достанется ей, Владлене. Имеет право. Плохо, что ли, ухаживала, бульоны готовила, овощи на пару, лекарства давала по минутам, белье разве что не хрустит. Книжки всякие, чтоб они сгорели, читала, зрение портила, сериал пропускала. Ладно, если б родственники какие были близкие. Нету родственников-то! Ни-ко-го! Вот она, Владлена, и заботится, стирает, убирает, на каждый зов бежит. И что? Все достается этому мерзкому адвокатишке, а про нее только одно напоминание, «не обидь». Типа, подбрасывай на бедность, чтобы с голоду не померла! Какое унижение! А ведь это последний шанс. Чтобы Коленьку поднять и спокойно помереть. Вот так, дал Бог случай и забрал. Что она не так делала? Уж расстаралась, задницу порвала. О кошке этой, твари глазастой, печется, придушить ее, мерзавку, а в итоге вся благодарность – чтобы Владлена на улице не осталась.
Когда, убирая коридор, – мыла его, между прочим, по два раза в день, чтобы этой интеллигентше пыль в ее худосочные легкие не попадала, – услышала из-за приоткрытой двери разговор, кровь хлынула в голову, и от внезапно подступившей ненависти Владлена изо всех сил долбанула ногой ведро и рванула в свою комнату, не разбирая дороги, сшибая предметы по пути. Подвернувшуюся Лялю схватила за шкирку и кинула за дверь в сад. И потом рвала до боли в руках в клочья плотное хлопковое покрывало в цветочек в своей маленькой комнатке – стул, тумбочка и узкая кровать с провалившимся матрасом.
Ох, змея, ох, змеища оказалась эта Ольга. А строила-то из себя агнца небесного. Овечкой прикидывалась. А роднее Владлены, которая все для нее делала – если б не она, окочурилась бы тогда на кладбище, – оказался этот адвокатишка, который только ходит тут и командует. Ему-то зачем? Все у него есть. И кошка, главное, эта. Хотелось схватить ее и свернуть бошку. Коленька не простит, если придется опять перебираться на съемную квартиру. И прошлые хозяева, конечно, обратно не возьмут. Ищи тогда новых, а деньги где брать? Как она сдерживала свои эмоции, как бесила ее Ольгина интеллигентность вшивая, это «вы», ноющий голосок, вальяжное тельце в утреннем пеньюаре! Тьфу, срамота! А она крепилась, терпела. Точно, точно мутила Ольга с этим адвокатишкой. Иначе как объяснить такой поступок? Жалкая шлюшка. Вот ее там и наказали, пусть сердцем корчится, помирает потихоньку. «Но я не сдамся. Все равно все наше с Коленькой будет. Не на ту напали! Ползай тут на карачках, грязь их подскребай, а наследство отойдет хахелю. Хрен вам на лопате, а не наследство».
Владлена посмотрела на часы. Снова пора нести лекарство этой тетёхе. Она ждала не могла дождаться, когда хозяйка отправится на тот свет, да и та вроде не против, так что даже стыдно не было Владлене за свои мысли. Но сейчас нельзя, чтобы она померла. Пусть сначала завещание перепишет, а потом уже на тот свет. Давно ее там с фонарями ищут.
– Оленька Андревна, пора лекарство принимать.
– Я рада, что у вас настроение поменялось. Надеюсь, у Коли все хорошо.
«Заботливую изображает, рада она. Все, все у нас будет хорошо». Владлена делано вздохнула:
– Не хотела тебя расстраивать, но лучше, если ты будешь знать. Ваш-то, этот Марк, когда уходил, Ляля сидела на его ботинках в коридоре. Так он увидел, аж затрясся весь, как схватит киську за шкирку и пенделем во двор.
Она видела, как меняется Ольгино лицо.
– Не может быть. – «Ага, задрожал голосочек-то». – Марк никогда бы так не поступил. Зачем вы обманываете?
Владлена вздохнула и встала.
– Конечно, кто мне поверит, я здесь никто, прислуга. Зря я вам сказала. – Это «вам» резануло Ольгу хуже истории про кошку. – Ну пойду, убираться надо, напрасно, что ли, вы мне деньги платите.
– Постойте, постойте. – Ольга приподнялась и села на краешке кровати. – Ну постойте же.
Владлена обернулась. Белые ноги торчали из-под ночнушки. Хотелось перебить их чем-нибудь потяжелее.
– Зачем вы такое говорите? Вы знаете, как я к вам отношусь. Просто Марк, он же вроде любит Лялю. А где она, кстати?
– Не буду ничего больше говорить. Мое дело маленькое – знай прибирайся да обстирывай. А где? Я не знаю. Он швырнул кошку – она унеслась, как ошпаренная.
– Владочка, найдите ее, пожалуйста. А пойдемте вместе. А я вам потом чем-нибудь помогу.
– Поможет она, Господи прости. Ложись, ложись в кровать да пей лекарство. Найду я твою кошку.
– Спасибо большое. Мне что-то действительно плохо стало. Прям сердце бьется, бьется. И кружится все.
– Вот и ложись. Ну не переживай, найду ее. А Марк, что Марк, с кем не бывает. Сорвался. Ничего вы ему тут такого не сказали?
– Да вроде нет.
– Ну пойду искать Лялю.
Владлена вышла, оставив Ольгу в совершенной растерянности. Она не могла поверить в произошедшее, но помощница вроде никогда не врала. «Может быть, Марк обиделся, что она расспрашивает о том, о чем он не хочет говорить. Обиделся, разозлился, а кошка подвернулась под руку. Ну бывает, да, бывает. И Владлену как расстроила. Нехорошо получилось, стыдно-то как. И кошка убежала». Ольга лежала на спине, положив руки вдоль тела, и смотрела в потолок. Спокойно так лежала, а внутри сомнения и предчувствия вновь разъедали ставший почти безмятежным мир едкой тоской.
Три удара в дверь. Без имени. С трудом открыла глаза. С фанерной створки на нее смотрела Арне – вокалистка и клавишница группы «Lacrimosa». Ее кумир! Черные волосы, перья, темно-красные губы. Лара даже хотела научиться играть на фортепиано, чтобы, как Арне, сесть однажды к пианино и… Но мать отказалась покупать инструмент. Лара уговаривать не стала. Ее единокровная сестра, дочь отца от второго брака, ходит в музыкальную школу уже третий год, и что толку? Лара видела эти ноты. Ничего не разобрать.
Значит, все-таки она дома. Такая побудка не предвещала ничего хорошего. Мать работала завучем в школе. Дети выстраивались перед ней как солдаты на плацу и чуть ли не поднимали руку при встрече: Heil, Маргарита Николавна!
Вот и отца довела до того, что он не выдержал «гитлеровского режима» и технично слился. Без скандалов и угроз, конечно же, не обошлось. Но папа умел выстраивать перед собой невидимую стену, и все материны гадости ударялись о нее и осыпались на пол. Мать это бесило еще больше. В том, что они прожили вместе достаточно много лет, полностью заслуга отца. Он умел обходить острые углы, смолчать, когда требуется, успокоить, при этом его нельзя назвать ни тряпкой, ни подкаблучником – нынешняя его жена и дочка счастливы. И Ларису часто зовут к себе, вот только ей совсем не хочется смотреть на эту идиллию, и она ограничивается праздниками, да и то не всеми. Жила в душе обида, что отец нашел себе уютное гнездышко, а ее, свою старшую дочку, оставил. Да он вроде и предлагал ей переехать к ним, только Лариска знала, чем это ей грозит со стороны матери, да и отец особо не настаивал, потому что новая его жена эти планы не поддерживала и хоть была хорошая, но тесниться в малогабаритной двушке, похоже, не собиралась.
В молодости отцу, видно, сильно приглянулся боевой характер острой на язык блондинки с длинной косой, закрученной вокруг головы, к тому же учительницы – романтично. Противоположности притягиваются. Сам-то папа работал на заводе простым слесарем. Ну не совсем уж простым, а типа старшим, и ничуть этого не стеснялся, зато стеснялась Маргарита Николаевна, и Лара, кстати, немножко тоже.
Вначале Рита, студентка последнего курса педагогического вуза, думала, что непьющий, работящий, симпатичный и смекалистый слесарь быстро продвинется по карьерной лестнице. Завод для нее был гарантом большой жилплощади и хорошего и недорогого отдыха летом, при условии, конечно, удачного продвижения мужа по службе. Ну, она поможет, поддержит его во всем. Первое разочарование ее постигло, когда она узнала, что мужа абсолютно устраивает работа слесаря. Он ею гордится и в руководство метить не собирается. И тогда молодая жена стала закручивать гайки. Шантажировала еще не наступившей, а потом наступившей беременностью, будущим ребенка, давила на самооценку, познакомилась с начальством, которое его крайне ценило (в материальном эквиваленте это тоже выражалось) и никогда не гнушалось общением со своим низко поставленным коллегой, потому что все знали: хотел бы он – уже давно выбился бы в начальники. По призванию человек работает – ну что может быть лучше, особенно на таком месте, как завод. Сюда только двоечники идут, а тут такая редкость: образованный, всегда трезвый слесарь. Маргарита их упрашивала уговорить его, и ей даже удалось на один месяц устроить мужа замещать кого-то из ушедших в отпуск, но как только курортник вернулся, тот сразу сбежал. «Ну не мое это, не мое! Как ты не понимаешь, Рита?! Я что, мало зарабатываю, вот и за границу уже ты ездила, и жилье расширили, и шмотки у тебя – ну скажи, у твоих подруг, у кого типа мужья интеллигентные, такие есть? Ну что тебе от меня надо?! Начальник цеха я уже. Выше не пойду. Я рядом с людьми, рядом со станками работать хочу, вдыхать запах машинный по утрам, комбинезон надевать… Ты когда замуж-то за меня выходила, не стеснялась перед подружками, что муж слесарь, а сейчас что?» Нелегко давались им эти разговоры. Маргарите Николаевне, как старухе из «Золотой рыбки», хотелось козырять не только вещами, которые муж привозил ей из командировок по обмену опытом с коллегами из соцстран или даже она сама, когда удавалось выбить путевочку и ей – в Чехословакию, Югославию или ГДР. Рита хотела, чтобы все было красиво! И квартира, и вещи, и муж, и его профессия. Через несколько лет она поняла, что построить мужа ей не светит, и стала активно строить карьеру сама. Да, и еще очень хотелось, чтобы Лариса росла похожей на нее.
Сегодня это случилось в их антикварном лифте, возможно, последней старинной кабине в городе. Впустив его внутрь и предупредительно закрыв дверь, лифт оставил его наедине с «милой» старушкой в ватнике, таком, как у сторожихи или работницы склада. Она держала пластиковую переноску с кошкой. Резкий едкий запах шибанул в нос. Кошка воняла и глядела на него во все зеленые глаза. Подступила тошнота, он захотел ослабить узел на галстуке, поднял руку, на что животное отреагировало хриплым воем, и смрад стал еще зловоннее. Пришлось опустить руку и прислониться к стене. Старушка казалась ему ведьмой. Он никогда не видел ее в подъезде. Видно, он как-то нарушил сегодня схему, неправильно подсоединил проводки, и они закоротили. Бабка смотрела на него снизу вверх подозрительными глазами крысы из-под своего надвинутого на лоб платка. Голос ее оказался глухой, будто не здешний:
– Что с ней случилось? Она всегда была милая, добрая киска. – Казалось, лифт не остановится никогда. – Вот везу к ветеринару. – И, найдя его отведенные в сторону глаза, заглянула в них, захихикав. – У нее вдруг стал раздваиваться хвост. Не знаешь, к чему это? – И тут лифт лязгнул и остановился.
Он открыл перед ними дверь, кивнул и, пропустив эту парочку, остался в парадном, надо было отдышаться, стряхнуть с себя кошачий дух, пережить случившее, понять, что он сделал не так: раздвоенный хвост – это очень серьезно. Ему неистово захотелось схватить этот хвост за два кончика и рвануть в разные стороны, раскроив его до самой кошкиной задницы. Не зря она так страшно воняла. И смотрела на него злобно, неотрывно. Она чувствовала. И эта бабка с ее тихим смехом. Откуда они вообще взялись? Кошка-оборотень в доме! Только кто из них? Кошка в старушке или старушка в кошке?
Все же не зря он учился переключаться. Решил, что обдумает все сегодня вечером. Что это было? Продолжение сна или реальность? Осмотрел тщательно свои ногти, остался доволен и вышел из дома. Но мотор, гоняющий кровь, работал на предельных оборотах. Пришлось присесть на скамеечку в тенечке обихоженного зеленого дворика. Дети были в школах и садах, взрослые работали, старушки смотрели утренние сериалы. До него доносился шум магистрали, рядом оглушительно чирикали воробьи. Подняв ворот пиджака, он потер лацканами лицо и втянул в себя запах дорогого одеколона, освобождаясь от кошачьей вони. Сердце понемногу успокаивалось. Усилием воли он заставил себя подняться и направился к стоянке. Приятный запах бензина и кожи, нагретой на солнце, возвратил его в мир, где надо играть по другим правилам.
* * *
Коля оказался высоким юнцом в модных узких джинсах на тонких ногах, заканчивающихся высокими черными кедами. Воротник розовой рубашки выглядывал из-под темно-сиреневого джемпера и бросал отблеск на продолговатое лицо, в некоторых местах засиженное лиловыми подростковыми прыщами. На плече болталась спортивная черная сумка, набитая, по-видимому, учебниками, на таких же, как у матери, глубоко посаженных глазах и крупном носу сидели стильные очки, на стекла падал конец косой челки. Коля, ссутулившись, ждал, где договорились, у остановки метро, куда женщины с Марком за рулем опаздывали из-за пробки, и мрачно курил. Однако, увидев мать и других пассажиров, сразу разулыбался.– Коленька, сына, ну ты бы не курил с самого утра. Небось и не ел ничего. – Владлена Семеновна на глазах превращалась из женщины-гренадера в большую банку сахарного сиропа. Она смотрела на сына полными восхищения глазами, Ольга с Марком даже переглянулись.
Сына кинул бычок на мостовую и плюхнулся на заднее сиденье.
– Драсьти.
– Здравствуйте, Коля. Приятно познакомиться, Ольга Андреевна. Простите, что оторвали вас от своих дел, но видите, как все неожиданно сложилось. Мы сейчас все за несколько раз перевезем, а потом отпустим вас.
– Да что вы, Ольга Андреевна, это не вопрос. Сколько надо, столько и эксплуатируйте. У меня все равно никаких планов до вечера нет. А если нужно будет, то и вечером останусь. Ой, а это кто тут у нас в перевозке? – спросил парень.
– Это моя кошка, Ляля ее зовут.
– Ляля с нами будет жить? Можно открыть и погладить?
– Ляля будет жить со мной и твоей мамой на даче. Я просто не хотела ее надолго оставлять. А перевозку лучше не открывать, она все время норовит оттуда выскочить. Дома познакомитесь поближе.
Ольга обрадовалась, что парень симпатичный и любит животных. И если она поначалу еще сомневалась в правильности своего решения – ее сомнения подогревались и Марком, – то теперь успокоилась.
– Коля, а где ты учишься?
– В финансовом.
– И как?
– Нормально. Мне очень нравится.
– Коля на одни пятерки учится, на всех олимпиадах побеждает, преподаватели не нахвалятся, это он просто стесняется. Правда, Коленька? – Владлена поправила сыну челку. – Опять на глаза лезет, зрение испортишь. Ох уж эта молодежная мода…
В огромном багажнике джипа все вещи перевезли в два приема. Ольга показала Коле маленькую комнатку, которую обычно занимали редкие гости, иногда там ночевал Марк.
– Будет твоя. – Она как-то легко и незаметно перешла с ним на ты, хотя обычно это ей давалось с трудом даже с молодежью.
– Ага, понял. Здорово! Ма, что еще делать нужно?
– Не надо, Коленька, ничего, беги уже.
– Ну ладно, пойду тогда. Буду поздно. Ма, деньги нужны?
– Нет, сыночек, спасибо. Беги развлекайся. Ключи, ключи не забудь!
Захлопнулась дверь.
– В кафе барменом работать устроился. Самостоятельный, – гордо сказала Владлена своим новым работодателям.
– И когда все успевает? – не удержался и подколол Марк.
Он тоже вскоре уехал, но ненадолго, собирался вернуться за дамами вечером. Владлена разбирала вещи, Ольга сходила в магазин и стала готовить ужин на кухне. Новая домработница быстро справилась со своим скарбом и погнала Ольгу от плиты.
– Сама я, сама управлюсь. И так ты уже в магазин ходила. Переутомишься.
– Владлена, как же вы меня опекаете. Я совсем в нежную розу превращусь.
– А сейчас она не роза, можно подумать.
Пока ели и ждали Марка, болтали. Выпили немножечко вина. Ольга разговорилась: рассказывала про заграницу, про их с Гришей жизнь. Владлена, только недавно прибывшая из глубокой провинции, слушала, выражая эмоции, как Эллочка-людоедка, междометиями, отрывистыми фразами и сменой выражения лица, а потом заключила:
– Хорошая ты баба, Ольга Андревна. Вот я и на Рублевке вашей даже работала, а ведь никто про жизнь-то и не делился. Бывало, и не знала, как электроприбором пользоваться, такие у них чудеса на кухнях стояли. А спросить боялась, потому как нос выше крыши задирали местные хозяйки. Брезговали с домработницей побалакать и объяснить по-человечески, как оно в мире-то бывает. Я ж в своей глуши ничего подобного не видела, только привыкаю.
– Да что вы, Владленочка, мы ведь не чужие люди, можно сказать! И какая вы домработница! Слово какое-то холодное. Вы моя помощница, самая лучшая. И спрашивайте все, что хотите, не стесняйтесь.
Марк застал «девочек» в самом прекрасном расположении духа и немножечко навеселе. После смерти Гриши он первый раз видел Ольгу в таком приподнятом настроении. «Ну, может, все и к лучшему», – подумал он. Хотя новые знакомые ему по-прежнему не нравились.
* * *
Ливень, теплый и частый, шумел за окном, прибивая к земле удушливое лето. Жара стояла адская, и это была вторая большая вода за два летних месяца. Она хлестала по стеклу и барабанила по крыше, прибивала к земле хрупкие цветы и поднимала вверх поникшие ветви деревьев и кустов. Жизнь все больше становилась похожей на размытое изображение за окном. Вернувшись из больницы, Ольга несколько дней почти не вставала. Марк все хотел отправить ее обратно, но она проявила необычную для себя твердость и отказалась. Странно, но сейчас ей впервые было хорошо после смерти Гриши. Физически – чувствовала она – потихоньку таяла. Однако Ляля лежала на ней целыми днями, урчала, терлась, спала, смотрела в окно, проживала на ее животе, в гнезде между ребер, целую жизнь и лишь иногда выходила поесть и прогуляться. Ненадолго. Марк окружил Ольгу заботой, возил врача, лекарства. Владлена заправски хозяйничала по дому, стирала, убирала, готовила, следила за графиком приема лекарств, читала Ольге книги, сопровождая их собственными комментариями, иногда приезжал ее сын, с которым они неожиданно подружились. Домработница выводила Ольгу гулять или сажала в кресло на террасе и часто приносила ей завтрак в постель и рассказывала про передачи, в которых экстрасенсы и народная медицина поднимают людей «ну прямо вот из гроба на похоронах».Коля оказался замечательным, он мог сидеть и целый час читать Ольге книжку или слушать ее рассказы, особенно любил о путешествиях. Говорил и сам – в основном об учебе, о работе бармена. Ольга выспрашивала всякие подробности, ее очень интересовала жизнь современной молодежи. Она удивлялась Колиной одежде и прическе: «Ох, Коленька, неужели так модно?» Он смеялся.
Ольга чувствовала себя в полной безопасности с двумя неожиданно нашедшимися близкими людьми и одним давним. Иногда ей казалось, что у нее сформировалось некое подобие семьи, и это было приятно. Ее уже не раздражала хамоватая манера помощницы. Она частенько переплачивала ей на предмет «купите что-нибудь для Коленьки», деньгами велела распоряжаться Марку, и он ей аккуратно поставлял нужные суммы (из своих в основном, а ей сказал, что у Гриши был небольшой депозит в банке. Хорошо, что Ольга ничего в этом не понимала, затея была смешная). Она снова перестала думать о материальном, откуда Марк берет деньги, и перестала бороться с жизнью, за жизнь. Она часто разговаривала с Гришей и обещала ему, что, наверное, они скоро увидятся. И если бы не боли в левом подреберье, то она была бы по-своему счастлива.
Но в этот день большой воды, в наблюдении за уютно пристроившейся и посапывающей в «гнезде» Лялей, ее сердце стало наполняться тоской при мыслях о том, что если она, Ольга, умрет, то Ляля останется совсем одна. Она относилась к ней совершенно как к ребенку и хоть не знала этих чувств, понимала, что природа ее любви к кошке совершенно материнская. Она разговаривала с ней, будто с человеком – с немым аутистом. И как всякая любящая мать, не могла оставить своего ребенка на произвол судьбы. Эти мысли стали мучить и съедать ее, и когда Ольга преисполнилась тягучей тоской по самую ватерлинию, она позвала Марка:
– Я хочу написать завещание.
Марк не стал ее разубеждать. Он знал людей, которые и в тридцать лет пишут завещание, и понимал ее состояние. Сказал, что готов в любой момент ей помочь.
– Давай прямо сейчас, – предложила она.
– Хорошо.
– Я тебе скажу, а ты потом все оформи нотариально. Тебе же не составит труда сделать это. И не думай, пожалуйста, что я тебе не доверяю, просто хочу быть уверенной на сто процентов, что будет, как я хочу.
Марк немного напрягся:
– Оля, не пугай меня. Надеюсь, во-первых, что ты по-серьезному умирать не собираешься, а во-вторых, ты же не думаешь оставлять свое имущество Владлене? – С одной стороны, он шутил, с другой – понимал, что домработница стала занимать в жизни Ольги очень важное место, да, та помогала ей, но что-то внутри него противилось этой колхозной женщине-гренадеру с заплывшими глазками и наглыми манерами.
За стеной что-то грохнуло. Марк вздрогнул, выглянул за дверь и закрыл ее поплотнее.
– Слышала, как бабахнуло? Может, это гром?
– Нет, я все завещаю тебе, но с одним условием…
– Оля! Мне-то зачем? Завещай лучше детскому дому или больнице какой-нибудь, ну, не знаю… фонду сердечных больных.
– Послушай, я знаю, тебе ничего не нужно. Можешь именно так и распорядиться всем на свое усмотрение. Только Владлену не обидь. И – самое главное условие. Ты должен заботиться о Ляле, чтобы она чувствовала себя счастливой и довольной. Это же Гриша мне ее оттуда прислал.
– Оленька, да я и так готов о ней заботиться, а на тебя, по-моему, действуют басни, почерпнутые из телевизора этой безумной «родственницей».
– Если я напишу завещание, мне будет спокойнее. Чувствую, пора это сделать. И не обижай Владлену, если бы не она…
– Если бы не она, мы бы нашли тебе кого-нибудь другого, поприличнее. Оль, может, в больницу, я прошу тебя.
– Нет, Марк, я не хочу. Вот сколько без больницы протяну, столько и хорошо. И пожалуйста, не уговаривай меня.
Он взял ее руку… С возрастом она лишилась былой белизны и гладкости. Вылезли вены, кожа покрылась сеточкой морщин, но маникюр по-прежнему был идеален. Кажется, совсем недавно эта молодая рука кидала ему воланчик бадминтоновой ракеткой, взъерошивала волосы, разрезала только что вынутый из духовки пирог, иногда повязывала галстук… И вот теперь разговоры о смерти.
– Родная моя, ну зачем ты так говоришь? – Он тихонько поцеловал выступающие, словно маленькие горные хребты, костяшки.
– Мы же реально всегда смотрели на жизнь, правда, Марк? Только я так и не пойму, почему ты никогда не говорил мне о своих чувствах. Хотя я счастлива, что всю жизнь прожила с Гришей. А ты, между прочим, так и не женился.
– Да, и любил только тебя. – Марк засмеялся. – Работа, Оленька, работа моя жена, и ребенок, и все остальное.
Она вздохнула:
– Врешь.
– Поспи, моя хорошая. Тебе надо отдохнуть.
– Скоро отдохну. – Она выдернула руку и отвернулась к окну. – А ты всю жизнь врал и врешь даже тогда, когда мне плохо.
Марк поднялся, поцеловал ее в лоб.
– Пора мне, поздно уже. Завтра позвоню.
– И с нотариусом созвонись. У тебя вроде был друг какой-то, Андрей.
– Позвоню ему сегодня и на днях его привезу, не беспокойся, спи.
Она слышала, как во дворе завелась его машина, как Владлена закрыла ворота, потом зашла, молча поставила на стол блюдечко с лекарствами и стакан воды и удалилась.
– Влада! – Ольга крайне удивилась. – Что-нибудь случилось?
– Давление. Пойду я. Ничего больше не нужно? – спросила Владлена, оставаясь в той же позе, спиной к Ольге, повернув лишь наполовину свое одутловатое лицо.
– Нет, спасибо. Конечно, конечно, идите. – Ольга уже называла ее по имени, и даже сокращенно, но на ты так и не перешла.
Навсегда остаться домработницей, прислугой, подавалкой!!! А потом вернуться обратно ни с чем, старой, больной, никому не нужной. И это после того, как жизнь подкинула ей такой шанс после многоходовки, которую ей пришлось совершить. Дом сияет. Полы натерты до блеска, окна такие чистые, будто их вовсе нет, ни пылинки, чистые шторы, скатерти. В саду уже несколько грядочек, такие аккуратненькие, что сердце тает. Огурчики, морковка, укроп. Она же свое убирает. Свое-то разве сложно прибрать, отчистить, сердце поет, когда ототрешь ковер от шерсти вонючей кошки, которая везде лезет, чтоб ее разорвало на части… И Коленька без присмотра, без котлеточек, без борща. Потому что она знала, не зря, еще немножко, облетит эта стареющая хныкающая профессорша, и все-все достанется ей, Владлене. Имеет право. Плохо, что ли, ухаживала, бульоны готовила, овощи на пару, лекарства давала по минутам, белье разве что не хрустит. Книжки всякие, чтоб они сгорели, читала, зрение портила, сериал пропускала. Ладно, если б родственники какие были близкие. Нету родственников-то! Ни-ко-го! Вот она, Владлена, и заботится, стирает, убирает, на каждый зов бежит. И что? Все достается этому мерзкому адвокатишке, а про нее только одно напоминание, «не обидь». Типа, подбрасывай на бедность, чтобы с голоду не померла! Какое унижение! А ведь это последний шанс. Чтобы Коленьку поднять и спокойно помереть. Вот так, дал Бог случай и забрал. Что она не так делала? Уж расстаралась, задницу порвала. О кошке этой, твари глазастой, печется, придушить ее, мерзавку, а в итоге вся благодарность – чтобы Владлена на улице не осталась.
Когда, убирая коридор, – мыла его, между прочим, по два раза в день, чтобы этой интеллигентше пыль в ее худосочные легкие не попадала, – услышала из-за приоткрытой двери разговор, кровь хлынула в голову, и от внезапно подступившей ненависти Владлена изо всех сил долбанула ногой ведро и рванула в свою комнату, не разбирая дороги, сшибая предметы по пути. Подвернувшуюся Лялю схватила за шкирку и кинула за дверь в сад. И потом рвала до боли в руках в клочья плотное хлопковое покрывало в цветочек в своей маленькой комнатке – стул, тумбочка и узкая кровать с провалившимся матрасом.
Ох, змея, ох, змеища оказалась эта Ольга. А строила-то из себя агнца небесного. Овечкой прикидывалась. А роднее Владлены, которая все для нее делала – если б не она, окочурилась бы тогда на кладбище, – оказался этот адвокатишка, который только ходит тут и командует. Ему-то зачем? Все у него есть. И кошка, главное, эта. Хотелось схватить ее и свернуть бошку. Коленька не простит, если придется опять перебираться на съемную квартиру. И прошлые хозяева, конечно, обратно не возьмут. Ищи тогда новых, а деньги где брать? Как она сдерживала свои эмоции, как бесила ее Ольгина интеллигентность вшивая, это «вы», ноющий голосок, вальяжное тельце в утреннем пеньюаре! Тьфу, срамота! А она крепилась, терпела. Точно, точно мутила Ольга с этим адвокатишкой. Иначе как объяснить такой поступок? Жалкая шлюшка. Вот ее там и наказали, пусть сердцем корчится, помирает потихоньку. «Но я не сдамся. Все равно все наше с Коленькой будет. Не на ту напали! Ползай тут на карачках, грязь их подскребай, а наследство отойдет хахелю. Хрен вам на лопате, а не наследство».
Владлена посмотрела на часы. Снова пора нести лекарство этой тетёхе. Она ждала не могла дождаться, когда хозяйка отправится на тот свет, да и та вроде не против, так что даже стыдно не было Владлене за свои мысли. Но сейчас нельзя, чтобы она померла. Пусть сначала завещание перепишет, а потом уже на тот свет. Давно ее там с фонарями ищут.
– Оленька Андревна, пора лекарство принимать.
– Я рада, что у вас настроение поменялось. Надеюсь, у Коли все хорошо.
«Заботливую изображает, рада она. Все, все у нас будет хорошо». Владлена делано вздохнула:
– Не хотела тебя расстраивать, но лучше, если ты будешь знать. Ваш-то, этот Марк, когда уходил, Ляля сидела на его ботинках в коридоре. Так он увидел, аж затрясся весь, как схватит киську за шкирку и пенделем во двор.
Она видела, как меняется Ольгино лицо.
– Не может быть. – «Ага, задрожал голосочек-то». – Марк никогда бы так не поступил. Зачем вы обманываете?
Владлена вздохнула и встала.
– Конечно, кто мне поверит, я здесь никто, прислуга. Зря я вам сказала. – Это «вам» резануло Ольгу хуже истории про кошку. – Ну пойду, убираться надо, напрасно, что ли, вы мне деньги платите.
– Постойте, постойте. – Ольга приподнялась и села на краешке кровати. – Ну постойте же.
Владлена обернулась. Белые ноги торчали из-под ночнушки. Хотелось перебить их чем-нибудь потяжелее.
– Зачем вы такое говорите? Вы знаете, как я к вам отношусь. Просто Марк, он же вроде любит Лялю. А где она, кстати?
– Не буду ничего больше говорить. Мое дело маленькое – знай прибирайся да обстирывай. А где? Я не знаю. Он швырнул кошку – она унеслась, как ошпаренная.
– Владочка, найдите ее, пожалуйста. А пойдемте вместе. А я вам потом чем-нибудь помогу.
– Поможет она, Господи прости. Ложись, ложись в кровать да пей лекарство. Найду я твою кошку.
– Спасибо большое. Мне что-то действительно плохо стало. Прям сердце бьется, бьется. И кружится все.
– Вот и ложись. Ну не переживай, найду ее. А Марк, что Марк, с кем не бывает. Сорвался. Ничего вы ему тут такого не сказали?
– Да вроде нет.
– Ну пойду искать Лялю.
Владлена вышла, оставив Ольгу в совершенной растерянности. Она не могла поверить в произошедшее, но помощница вроде никогда не врала. «Может быть, Марк обиделся, что она расспрашивает о том, о чем он не хочет говорить. Обиделся, разозлился, а кошка подвернулась под руку. Ну бывает, да, бывает. И Владлену как расстроила. Нехорошо получилось, стыдно-то как. И кошка убежала». Ольга лежала на спине, положив руки вдоль тела, и смотрела в потолок. Спокойно так лежала, а внутри сомнения и предчувствия вновь разъедали ставший почти безмятежным мир едкой тоской.
* * *
Она не любила свое имя. Всем представлялась как Лара. И предпочитала, чтобы ее звали именно так – сокращенно. Иногда она напивалась в хлам и, проснувшись, не могла понять, где находится. И если сквозь мутное сознание, тошноту и головную боль слышала зычное: «Ллллариса!!!» – становилось ясно – в своей кровати. «Ну зачем, зачем меня так назвали? – сокрушалась Лара, неизменно ассоциируя себя с крысой. Дело было, конечно, не в имени. – Но, может быть, если бы имя было другое, то она б и чувствовала себя… Ну например – Инесса-Принцесса, Ева-Королева, Машка… мммда».Три удара в дверь. Без имени. С трудом открыла глаза. С фанерной створки на нее смотрела Арне – вокалистка и клавишница группы «Lacrimosa». Ее кумир! Черные волосы, перья, темно-красные губы. Лара даже хотела научиться играть на фортепиано, чтобы, как Арне, сесть однажды к пианино и… Но мать отказалась покупать инструмент. Лара уговаривать не стала. Ее единокровная сестра, дочь отца от второго брака, ходит в музыкальную школу уже третий год, и что толку? Лара видела эти ноты. Ничего не разобрать.
Значит, все-таки она дома. Такая побудка не предвещала ничего хорошего. Мать работала завучем в школе. Дети выстраивались перед ней как солдаты на плацу и чуть ли не поднимали руку при встрече: Heil, Маргарита Николавна!
Вот и отца довела до того, что он не выдержал «гитлеровского режима» и технично слился. Без скандалов и угроз, конечно же, не обошлось. Но папа умел выстраивать перед собой невидимую стену, и все материны гадости ударялись о нее и осыпались на пол. Мать это бесило еще больше. В том, что они прожили вместе достаточно много лет, полностью заслуга отца. Он умел обходить острые углы, смолчать, когда требуется, успокоить, при этом его нельзя назвать ни тряпкой, ни подкаблучником – нынешняя его жена и дочка счастливы. И Ларису часто зовут к себе, вот только ей совсем не хочется смотреть на эту идиллию, и она ограничивается праздниками, да и то не всеми. Жила в душе обида, что отец нашел себе уютное гнездышко, а ее, свою старшую дочку, оставил. Да он вроде и предлагал ей переехать к ним, только Лариска знала, чем это ей грозит со стороны матери, да и отец особо не настаивал, потому что новая его жена эти планы не поддерживала и хоть была хорошая, но тесниться в малогабаритной двушке, похоже, не собиралась.
В молодости отцу, видно, сильно приглянулся боевой характер острой на язык блондинки с длинной косой, закрученной вокруг головы, к тому же учительницы – романтично. Противоположности притягиваются. Сам-то папа работал на заводе простым слесарем. Ну не совсем уж простым, а типа старшим, и ничуть этого не стеснялся, зато стеснялась Маргарита Николаевна, и Лара, кстати, немножко тоже.
Вначале Рита, студентка последнего курса педагогического вуза, думала, что непьющий, работящий, симпатичный и смекалистый слесарь быстро продвинется по карьерной лестнице. Завод для нее был гарантом большой жилплощади и хорошего и недорогого отдыха летом, при условии, конечно, удачного продвижения мужа по службе. Ну, она поможет, поддержит его во всем. Первое разочарование ее постигло, когда она узнала, что мужа абсолютно устраивает работа слесаря. Он ею гордится и в руководство метить не собирается. И тогда молодая жена стала закручивать гайки. Шантажировала еще не наступившей, а потом наступившей беременностью, будущим ребенка, давила на самооценку, познакомилась с начальством, которое его крайне ценило (в материальном эквиваленте это тоже выражалось) и никогда не гнушалось общением со своим низко поставленным коллегой, потому что все знали: хотел бы он – уже давно выбился бы в начальники. По призванию человек работает – ну что может быть лучше, особенно на таком месте, как завод. Сюда только двоечники идут, а тут такая редкость: образованный, всегда трезвый слесарь. Маргарита их упрашивала уговорить его, и ей даже удалось на один месяц устроить мужа замещать кого-то из ушедших в отпуск, но как только курортник вернулся, тот сразу сбежал. «Ну не мое это, не мое! Как ты не понимаешь, Рита?! Я что, мало зарабатываю, вот и за границу уже ты ездила, и жилье расширили, и шмотки у тебя – ну скажи, у твоих подруг, у кого типа мужья интеллигентные, такие есть? Ну что тебе от меня надо?! Начальник цеха я уже. Выше не пойду. Я рядом с людьми, рядом со станками работать хочу, вдыхать запах машинный по утрам, комбинезон надевать… Ты когда замуж-то за меня выходила, не стеснялась перед подружками, что муж слесарь, а сейчас что?» Нелегко давались им эти разговоры. Маргарите Николаевне, как старухе из «Золотой рыбки», хотелось козырять не только вещами, которые муж привозил ей из командировок по обмену опытом с коллегами из соцстран или даже она сама, когда удавалось выбить путевочку и ей – в Чехословакию, Югославию или ГДР. Рита хотела, чтобы все было красиво! И квартира, и вещи, и муж, и его профессия. Через несколько лет она поняла, что построить мужа ей не светит, и стала активно строить карьеру сама. Да, и еще очень хотелось, чтобы Лариса росла похожей на нее.