Страница:
Весело порхнули с балкона и рассыпались в воздухе листовки. Белой стайкой летали они над партером, опускались к удивленным людям... Один листок, подхваченный сквознячком, мягко скользнул в воздухе над пораженными горцами и, вызывающе покачиваясь, опустился на барьер генеральской ложи. Тугаевский сидел неподвижно, словно окаменел. Он не мог собраться с мыслями, решить, как следует держаться, чем спасти вечер. "Какой позор! думал он. - На вечере единения!.. Красный мститель! Листовки! Позор, позор!.." Немногие оставшиеся в зале распорядители метались в полумраке между рядами. Кого-то тащили к выходу...
ИЗ ОГНЯ... ДА В ПОЛЫМЯ
Гринька был вовсе не так прост и беспечен, как казалось тем, кто видел его из зала. Беспечность его была напускной. На самом же деле он зорко следил за всем, что делалось внизу, видел, как побежали к выходам распорядители вечера и, конечно, повял, куда они спешат. И все же он чуть было не опоздал. Гринька хорошо знал громадный чердак Общественного собрания, много раз ночевал здесь. Отсюда смотрел он репетиции солдатского хора, и здесь надумал он принять "участие" в предстоящем вечере. Знал он, что ход из дома на чердак заколочен, после того как беспризорные пробрались ночью в зал и ободрали плюш с нескольких кресел. И сейчас Гринька рассчитывал, что пока отобьют трехвершковые гвозди, которыми заколочен ход на чердак, он будет уже далеко от Общественного собрания. Но получилось совсем не так. Враги его поднялись на чердак тем же путем, что и он сам, - по пожарной лестнице. Тяжелые шаги загрохотали по железной крыше неожиданно. Мальчуган выбрался из оконца. Вытянув вперед руки, чтоб не наткнуться в темноте на столб, направился он к слуховому окну. Но там, на фоне звездного неба, появилась чья-то голова. Гринька круто повернул в другую сторону. Но и здесь перекликались преследователи. В темноте чердак уже казался тесным, переполненным врагами. Чужие, злые голоса слышались со всех сторон. Грохот шагов по крыше сливался на чердаке в непрерывный, сплошной гул. - Здесь он! - крикнули, как показалось Гриньке, совсем рядом. - Здесь! Сердце беглеца заколотилось часто и сильно. Неужели заметили? Нет. Уже в другом конце чердака кто-то зовет: - Сюда, сюда! Вспыхнул яркий глазок электрического фонарика. За ним еще. Бледные лучи скользнули по серым брусьям, поддерживающим стропила, и расплылись в глубине чердака. Спотыкаясь о плоские потолочные балки, Гринька спешил в тот конец чердака, где кончался скат крыши. Скоро руки его коснулись шершавой дощатой опалубки. Подгоняемый вражескими голосами, ползком подбирался он к хорошо знакомому углу. Руки глубоко уходили в мягкую, скопившуюся за десятилетия пыль. Густые, удушливые клубы поднимались от каждого движения рук, забивали нос, рот. Нестерпимо хотелось чихнуть; так хотелось, что Гринька до боли прижал подбородок к груди. Но и это не помогало. Какая-то непреодолимая сила щекотала в носу, приподнимала голову. Задыхаясь от пыли, добрался Гринька до ската крыши. Ощупью нашел в углу отодранный от опалубки лист железа и облегченно вздохнул: "Здесь!" А фонариков на чердаке становилось все больше. Один из них скользнул к углу, куда забился мальчуган. Гринька сжался в комок и замер. Сердце колотилось так... даже больно стало. Однако белый луч растаял в пыли и не нащупал Гриньку. Надо было спешить. Мальчуган приподнял оторванный с края ржавый лист и высунул голову в открывшееся отверстие. В лицо пахнуло свежим вечерним воздухом. Глубоко и часто дыша, Гринька всматривался вниз. Метрах в полутора под ним должна была быть не видная в темноте крыша двухэтажного дома, прижавшегося к Общественному собранию. Ногами вперед выбрался Гринька в лаз. Он осторожно соскочил на нижнюю крышу, но не устоял на ногах и поехал вниз на животе. Пришлось покрепче прижать ладони к скользкой жести, чтобы затормозить и не свалиться с крыши. С двухэтажного дома Гринька спустился по водосточной трубе и очутился в большом саду. Там он наткнулся на стоящий под водосточной трубой бочонок и радостно опустил в затхлую дождевую воду горящие ладони. По пути он набрал полную пазуху сочных груш и направился дальше. Из сада в сад, легким стуком в забор проверяя, нет ли впереди спущенной на ночь собаки, перебрался Гринька на отдаленную улицу. Если не считать слегка саднящих ладоней, двух заноз и лопнувших еще в нескольких местах штанов, вечер прошел вполне благополучно. Гринька с радостью представлял себе, что творилось в Общественном собрании и как белогвардейцы ловят "Красного мстителя" на пустом чердаке. Он постоял на пустынной улице, потом запахнулся в просторный френч и зашагал на край города. Там на днях он присмотрел брошенную саманную хату - надо же иметь и запасное жилье! Две стены ее рухнули, прелая камышовая крыша свалилась на печь. Но в хате было подполье. Если натаскать туда камыша с крыши, очень неплохое получится жилье. Такого Гринька не имел за всю свою вольную жизнь.
* * *
Утром Гринька выбрался из подполья. Отряхнул налипшую на волосы соломенную труху и привычно направился в сторону базара. Едва он вышел на улицу, ведущую к привозу, как заметил у калитки одного дома кучку любопытных. Со двора слышался отчаянный хриплый рев. На всякий случай Гринька перемахнул через ближайший забор и присел в густых кустах крыжовника. В саду было тихо, окна небольшого дома еще прикрыты зелеными решетчатыми ставнями. Старательно прячась за кустами, Гринька отыскал в заборе щелку пошире и стал наблюдать за происходящим на улице. Плечистый казак с нависшим на глаза черным чубом волоком вытащил из калитки яростно отбивающегося, оборванного мальчишку. Беспризорник ревел, старался извернуться так, чтобы достать зубами крепкую волосатую руку казака. - Иди, иди! - прикрикнул казак и рывком поставил мальчонку на ноги. - Ишь, горластый! Сразу видать артиста! Мальчишка хотел было лечь на спину, но казак приподнял его и так поддал ногой в зад, что тот замер с раскрытым ртом и пошел, безвольно переставляя дрожащие, негнущиеся ноги. Гринька лег на редкую росистую травку. Слова казака "видать артиста" напомнили вчерашний вечер, гневного генерала, погоню на чердаке... "Не меня ли поминал казак? - подумал он. - Мне-то попадать белякам совсем не с руки". За спиной скрипнула калитка. Женщина в просторной домашней кофте, зевая, прошла в сад, приоткрыла один ставень. Так же не спеша, мягко ступая по земле босыми полными ногами, она вернулась в дом. Дела оборачивались неважно. На улице творилось что-то неладное. В доме проснулись... Отвлекло Гриньку стройное пение на улице. По мостовой с песней шли юнкера. Шли четко - шаг в шаг. Мальчуган невольно засмотрелся на стройную колонну. В четкой поступи, в рядах блестящих штыков было что-то грозное. Громкая команда оборвала песню. Юнкера с винтовками наперевес рассыпались по улице, окружая угловой горелый дом, где когда-то помещался полицейский участок. Скоро из дома стали выводить оборванных и грязных беспризорных мальчишек. На улице их строили по два. Часть юнкеров окружила задержанных и повела в сторону тюрьмы. Оставшиеся юнкера построились. Запевала снова затянул песню. Остальные подхватили. Колонна двинулась к базару. Гринька задумался. Уж если юнкера охотятся за беспризорными на улицах, идти на базар нечего и думать. К морю тоже... Там всегда людно. Спокойнее всего отсидеться в саду. А там видно будет. Лежа в кустах, Гринька следил за улицей. Городок просыпался быстро. По кирпичным тротуарам спешили на базар хозяйки. Стоит им увидеть перелезающего через забор оборванца - поднимут такой крик!.. А залитая солнцем улица - не чердак, далеко не убежишь. Лежать у забора скоро надоело. Хотелось есть. От скуки Гринька решил погадать. Если первый воробей, который сядет на дорогу, будет самец, надо удирать из сада, если самочка - лучше остаться здесь до темноты. Первый воробей сел далеко и притом хвостиком к забору. Какая у него грудка - серая или черная, - разобрать издали не удалось. Гаданье не состоялось. Тогда Гринька загадал иначе. Если из-за угла первым выйдет мужчина, это хорошо, если женщина - плохо. "Тут уже не запутаешься! - подумал он. - Сразу увижу". И все-таки запутался. Из-за угла вышли двое - видимо, муж и жена. "Ни хорошо, ни плохо! - решил Гринька. - Буду сидеть на месте". Потом появился толстый гимназистик с удочкой. Опять было непонятно: можно ли считать малыша-гимназиста мужчиной? Пока мальчуган решал, как быть, он заметил вдалеке пестрый от пятен рабочий халат Романа Петровича. Сразу вспомнил он разговор на железнодорожной насыпи и как Роман Петрович загородил его от фельдфебеля в кожевенном ряду. "Дядька хороший! - оживился Гринька. - Не продаст!"
ДРУЗЬЯ
Роман Петрович услышал рядом голос. Обернулся. Вблизи никого не было. И снова кто-то еле слышно окликнул его: - Дядь! А дядь! Лишь теперь Роман Петрович заметил широкую щель в заборе. Между досками проглядывали кончики тонких грязных пальцев. Он нагнулся, как бы поправляя шнурок ботинка, и увидел в щели знакомые серые глаза. - Тебя ищут по всему городу, - шепнул Роман Петрович. - Забирают всех бездомных ребят, без разбора. Подряд. - А мне хоть бы что! - ответил Гринька тоже шепотом, что совсем не подходило к его беззаботным словам. И уже менее задорно попросил: - Дай чего покушать... - Сиди тут, - строго сказал Роман Петрович. - Я вернусь минут через десять и уведу тебя в надежное место. - Вернешься! - недоверчиво протянул Гринька. Разговаривать на улице, поправляя шнурок, было неудобно. Роман Петрович решил быть откровенным: - Слушай меня, хлопчик. Вчера я был в Общественном собрании. Хорошо ты им пропел. Лучше, чем тогда, на базаре. Зато сейчас тебя ищут по всему городу. Понял? А теперь - сиди тихо и жди меня. Роман Петрович присмотрелся к забору, приметил на улице акацию с отпиленным толстым суком и зашагал к товарищу, у которого был сынишка одних лет с Гринькой. Спустя полчаса Роман Петрович вернулся и слегка постучал кулаком в знакомый забор. - Тише! - зашептал за досками Гринька. - Тут тетка какая-то. Три раза в сад выходила. Белье вешала. - Лови сверток, - так же шепотом ответил Роман Петрович. - Переоденешься и вылезай из сада. Сверток с одеждой перелетел через забор. За досками еле слышно зашуршали кусты. Роман Петрович прошелся по тротуару до угла. Прочитал на столбе старую афишу и объявление о пропавшей телке. Не спеша покурил. В полуденный зной улица опустела, а Гринька все не появлялся. Пришлось Роману Петровичу вернуться к забору. - Что ты возишься там? - строго спросил он. - Никак не перелезть, - все так же шепотом пожаловался Гринька. - Не перелезть? - удивился Роман Петрович. - Тебе? - Никак! - повторил Гринька. - Одежа мешает. - Какая одежа? - Моя. Френч. Штаны... - Бросай свой хлам. Лезь живее! - "Бросай"! Ты потом свою одежу заберешь, а как же я ходить стану? - Лезь быстро! Пока на улице никого нет! Гринька ловко спрыгнул с забора на кирпичный тротуар. Одет он был в старенькие, но чистые бумажные брюки, в коричневую косоворотку и тупоносые башмаки свиной кожи. Правда, серые в черную полоску брюки были на нем широковаты, а башмаки с надорванными носками - велики, однако после рваного френча новый наряд Гриньки был бы вовсе шикарным, если бы не досадный промах Романа Петровича. Впопыхах он забыл захватить кепку. Давно немытые волосы Гриньки воинственно торчали во все стороны над грязным лицом. - Ты, я вижу, год не мылся? - нахмурился Роман Петрович. - Го-од! - обиделся Гринька. - Только три месяца! Пришлось Роману Петровичу прикрыть волосы мальчугана своим картузом, а чумазую физиономию и шею он крепко, не жалея кожи, протер носовым платком. - Хорош! - довольно подмигнул Гринька. - Хоть в артисты! И они свернули в ближайший переулок, поросший цепкой, ползучей травой. Здесь было безопаснее идти.
* * *
Дверь открыла им хозяйка дома, Анастасия Григорьевна, женщина лет шестидесяти, с темным, строгим лицом и седыми волосами, собранными позади в тугой узел. Тихая на вид старушка была очень полезным человеком в подпольной организации. Любое поручение она выполняла спокойно и бесстрашно. Кому могло прийти в голову, что в кошелке старушки, аккуратно, повязанной черным кашемировым платком, и в длинной муслиновой юбке, лежат большевистские газеты и листовки! Анастасия Григорьевна или, как звали ее свои люди, "мамаша", встретила Гриньку как старого знакомца. Стоило ей взглянуть на лобастого мальчонку с зоркими, ясными глазами, и она сразу догадалась, кто это. Желая доставить гостю удовольствие, она принялась рассказывать о том, что произошло вчера в Общественном собрании. Гринька слушал и краснел от удовольствия. Говоря по совести, он и сам не ожидал, что так здорово получится. Шутка ли - насолил самому Тугаевскому! Но эту большую радость покрыла другая, еще большая: он уже не один, у него есть друзья! Они волновались за него, а теперь радуются вместе с ним. Гринька смущенно потупился и довольно посматривал исподлобья то на "мамашу", то на Романа Петровича. - Что ж это я разболталась? - спохватилась Анастасия Григорьевна. Соловья, говорят, баснями не кормят. Она отошла к печке. Громыхнула заслонкой. Комнату заполнил крепкий запах борща. Гринька скромно сидел на кончике табуретки. С удовольствием разглядывал он давно позабытую обстановку жилой комнаты. Все здесь казалось необычайно красивым и чистым: ситцевые занавески на окнах, цветы с промытыми листьями на подоконниках, постель с горкой округлых, упругих, будто надутых подушек... Анастасия Григорьевна поставила перед гостем миску. Из нее валил пар, такой вкусный, что Гринька, сам того не замечая, облизнулся. Борщ был действительно хорош! Густой, жирный, с толченым свиным салом и жгучими стручками красного перца. Гринька ел не спеша, старательно облизывая деревянную ложку. Комната, борщ, миска с крупными красными цветами напомнили мамкин черный чугун, голубятню, вислоухого поросенка. Стало грустно-грустно. Но голод от воспоминаний не убавился. Анастасия Григорьевна догадалась, о чем думал мальчонка, и по-своему выразила свое сочувствие. Несколько раз подходила она к нему с половником в одной руке и с кастрюлей - в другой. - Добавить? - спрашивала она. И, не дожидаясь ответа, подливала в миску. - Чудно! - вздохнул Гринька и удивленно посмотрел на "мамашу". - Если мне муторно, так я кушаю, кушаю...
- А когда у тебя все хорошо, весело, - спросила Анастасия Григорьевна, тогда как? - Когда весело? Тогда меня и вовсе не накормить! Старательно выбирая ложкой остатки борща, Гринька поймал на себе мягкий взгляд "мамаши". Подражая отцу, он пристукнул ложкой по столу и солидно похвалил хозяйку: - Золотые руки! Гринька не знал, что и Анастасию Григорьевну одолевали сейчас невеселые мысли. Глядя на гостя, она думала о своих трех сыновьях, погибших в мировую войну. Как она молила бога за них! Сколько церквей обошла, свечей переставила! Каким только святым и чудотворцам не кланялась! Даже дома часами простаивала она на коленях перед маленькой, темной иконой, украшенной бумажными цветами и рушником с вышитыми на концах черно-красными петушками. И ничто не могло избавить ее от серых казенных конвертов с траурной рамкой и коротких, но страшных слов: "Погиб смертью героя на поле брани". Последний сын, старший, бросил фронт в конце шестнадцатого года и бежал в свой родной город. Его перехватили на каком-то разъезде, не доезжая станции Хасав-Юрт, и расстреляли как дезертира. В виде особой милости ему, как георгиевскому кавалеру, разрешили написать матери. Письмо было путаное, бессвязное. Лишь последняя строка все объяснила, дошла до сердца матери. "Будь проклята война, писал сын, - и те, кто ее выдумали, кому она нужна". Эти слова Анастасия Григорьевна приняла как завещание, как последнюю волю своего погибшего сына. С тех пор к уголкам ее губ сбежались жесткие морщинки. Она отвернулась от бога и возненавидела всякое упоминание о нем так же горячо, как и верила в него совсем недавно. Вся жизнь ее осталась в ненавистном прошлом. Помогая большевикам, Анастасия Григорьевна не думала о своем будущем, считая, что для нее в жизни осталось лишь одно: стремиться к тому, чтобы другим жилось лучше, чем ей самой. И теперь, глядя на сидящего перед ней Гриньку, Анастасия Григорьевна задумалась: а не ее ли будущее пришло в дом в виде лохматого мальчонки, уписывающего борщ?.. Анастасия Григорьевна убрала со стола посуду. Громыхнула в кухоньке жестяной лоханью. - А ну... господин хороший, - с шутливой торжественностью пригласила она Гриньку, - пожалуйте мыться. И жесткие морщинки возле уголков губ разбежались в доброй, материнской улыбке.
ГРИНЬКИНА ТАЙНА
Гринька вбежал в комнату в белой рубашке с чужого плеча. Трудно было узнать мальчишку после купанья. Волосы у него оказались русыми, мягкими, а глаза на чистом лице - уже не светлыми, а темносерыми. И мальчуган лишь только теперь присмотрелся к своему новому другу. Понравились ему оголенные по локоть мускулистые руки Романа Петровича, его крепкая шея и туго обтянутая выцветшей ситцевой рубахой широкая грудь. "Здоровенный дядька!" - с уважением подумал Гринька и с еще большей симпатией посмотрел на обветренное лицо Романа Петровича с выгоревшими бровями и золотистыми редкими усиками. Как и каждому мальчугану, ему нравились сильные люди. - Присаживайся рядком... - Роман Петрович подвинулся. - Вот так. Теперь рассказывай: кто ты и откуда? Гринька устроился на кушетке поудобнее - поджал босые ноги под рубашку - и плутовато прищурился: - А ты кто? Почему меня выручил? - Обо мне речь впереди, - остановил его Роман Петрович. - Зовут тебя?.. - Гринька. - Григорий, стало быть? Гриша. Грицько! - повторил Роман Петрович, будто выбирая, как звучит лучше. - Хорошее имя! Рассказывай, Григорий, Гриша, Грицько, Гринька! Кто ты такой? - Я большевик-одиночка. - Что-о? Роман Петрович от удивления даже приподнялся с кушетки. - Большевик-одиночка, - твердо повторил Гринька. - Вот это да! - развел руками Роман Петрович. - Сколько живу... Первый раз слышу о такой партии! - Такой партии нету, - серьезно поправил его Гринька. - Просто я сам, один - большевик. Без партии. Потому и одиночка. А вот подрасту немного, запишусь в партию. Тогда уже стану настоящим большевиком. - Рановато тебе в партию, - сказал Роман Петрович. - В самый раз! - решительно отрезал Гринька. - Видал, какого я генералу рака испек? - Видел. - И думаешь, меня в большевики не примут? - Нет. - Почему? - Маловат. Подрастешь немного - пойдешь в комсомол. - Куда? - насторожился Гринька. - В Коммунистический союз молодежи. - Нет! - мотнул головой Гринька. - Я лучше в большевики. - В большевики! - усмехнулся Роман Петрович. - Экой торопыга! А знаешь ты, к примеру, что такое классовая борьба? Гринька неловко замялся. - Вот! - продолжал Роман Петрович. - Какой же ты большевик, если даже не слышал о классовой борьбе? Гриньке стало неловко под ласковым взглядом Романа Петровича. - Ничего! - смущенно протянул он. - Я выучусь. - Когда еще ты выучишься! - не уступал Роман Петрович, уверенно направляя разговор к своей цели. - А сейчас? Кто за тебя бороться будет? - Я французскую борьбу знаю! - буркнул Гринька. - И кавказскую. С подножкой. Теперь уже опешил Роман Петрович. Человек он был холостой, беседовать с ребятами по-серьезному ему еще не приходилось. "Как же это я?.. - думал он. - Заговорил о комсомоле и не подумал, что здесь и взрослые-то многие не знают, что полгода назад в Советской России организован комсомол. О классовой борьбе заговорил! Додумался!" Стараясь скрыть свое смущение, он круто повернул разговор: - Сколько тебе лет? - Двен... - Гринька запнулся и быстро поправился. - Тринадцать. - И для большей убедительности добавил: - В аккурат. - Что ж... тринадцать лет - возраст подходящий. Роман Петрович обдумывал, как бы ему незаметно снова повернуть беседу в нужную сторону. Неожиданно помог ему сам Гринька. - А где этот коммунистический союз? - спросил он. - В России. - О-о! - разочарованно протянул Гринька. - А здесь нету его? - Покамест нет. Прогоним беляков - и здесь комсомол будет. Так-то, друг ситный! Придется тебе ехать в Советскую Россию. - Не поеду! - буркнул Гринька. - Не поедешь? - удивился Роман Петрович. Всего ожидал он, только не этого. - Почему? - Не поеду! - упорно повторил Гринька, избегая встречаться взглядом с Романом Петровичем. - Пойми, хлопец, тебя ищут по всему городу. - Пускай... - На тебя беляки злы так, что хватают всех бездомных ребят. - Ну и пусть хватают! Опущенное лобастое лицо Гриньки стало вдруг упрямым, далеким от собеседника. - Поймают тебя. Мальчуган упорно молчал. - Попадают в тюрьму люди более опытные, чем ты. Гринька отвернулся к окну, притворяясь, будто очень заинтересовался большой синей мухой, трепетавшей на стекле. - В Советской России тебя возьмут в детский дом, - продолжал Роман Петрович. - Получишь ты кровать, чистую постель. Ребят там много. Пойдешь с ними в школу. В комсомол тебя примут. Гринька поднял наконец голову. Он посмотрел так, словно Роман Петрович своими уговорами причинял ему боль. И опять смолчал, не ответил. Но Роман Петрович твердо решил настоять на своем. Надо было спасти парнишку от неизбежного провала. И он пошел на крайнее средство: - Ты говорил, что отец твой перешел в Красную Армию? - Перешел. По голосу мальчика, по тому, как он оживился, Роман Петрович решил, что разговор идет к желаемой цели. - Слушай, хлопец, - продолжал он, - и подумай как следует. А вдруг отец твой ранен, лежит где-то в госпитале? Один. Без родных. И даже не знает, жив ли ты... - Не поеду! - Гринька вскочил с кушетки. Бледный, с вытянувшимся упрямым лицом, он сразу показался старше своих лет. - У меня... мамка... в здешней тюрьме. - Он тяжело перевел дыхание и еле слышно добавил: - За отца ее взяли... Гринька хотел сдержаться... и не смог. По щекам его медленно сползли две крупные слезы. За ними по блестящему влажному следу покатились еще... Он отвернулся к окну и плакал, притворяясь, будто бы очень занят бьющейся о стекло мухой. Слова мальчугана сбили Романа Петровича. Значит, Гриньку удерживает в городе не только мальчишеская удаль, задор, а большое чувство сына. Мать в беде... Как же это забыл он о том, что мельком прочел в листовке? Так вот почему Гринька оказался на улице и стал "Красным мстителем"!.. В комнате стояла такая тишина, что жужжание мухи, бьющейся о стекло, стало неправдоподобно громким...
РЕШЕНО
Настроение мальчугана - горестное, тягостное - передалось и Роману Петровичу. Неловко было сидеть и молчать. Но и спорить невозможно. И все же следовало что-то предпринять Дом "мамаши" не мог быть надежным убежищем для Гриньки. Слишком уж шустр и предприимчив паренек. Такого в четырех стенах не удержишь. А на что еще может пойти мальчуган, подстегиваемый жгучей тревогой за арестованную мать? Как ни ломал голову Роман Петрович, придумать ничего не удавалось. Поэтому он облегченно вздохнул, когда в приоткрытую дверь заглянула Анастасия Григорьевна и вызвала его из комнаты.
ИЗ ОГНЯ... ДА В ПОЛЫМЯ
Гринька был вовсе не так прост и беспечен, как казалось тем, кто видел его из зала. Беспечность его была напускной. На самом же деле он зорко следил за всем, что делалось внизу, видел, как побежали к выходам распорядители вечера и, конечно, повял, куда они спешат. И все же он чуть было не опоздал. Гринька хорошо знал громадный чердак Общественного собрания, много раз ночевал здесь. Отсюда смотрел он репетиции солдатского хора, и здесь надумал он принять "участие" в предстоящем вечере. Знал он, что ход из дома на чердак заколочен, после того как беспризорные пробрались ночью в зал и ободрали плюш с нескольких кресел. И сейчас Гринька рассчитывал, что пока отобьют трехвершковые гвозди, которыми заколочен ход на чердак, он будет уже далеко от Общественного собрания. Но получилось совсем не так. Враги его поднялись на чердак тем же путем, что и он сам, - по пожарной лестнице. Тяжелые шаги загрохотали по железной крыше неожиданно. Мальчуган выбрался из оконца. Вытянув вперед руки, чтоб не наткнуться в темноте на столб, направился он к слуховому окну. Но там, на фоне звездного неба, появилась чья-то голова. Гринька круто повернул в другую сторону. Но и здесь перекликались преследователи. В темноте чердак уже казался тесным, переполненным врагами. Чужие, злые голоса слышались со всех сторон. Грохот шагов по крыше сливался на чердаке в непрерывный, сплошной гул. - Здесь он! - крикнули, как показалось Гриньке, совсем рядом. - Здесь! Сердце беглеца заколотилось часто и сильно. Неужели заметили? Нет. Уже в другом конце чердака кто-то зовет: - Сюда, сюда! Вспыхнул яркий глазок электрического фонарика. За ним еще. Бледные лучи скользнули по серым брусьям, поддерживающим стропила, и расплылись в глубине чердака. Спотыкаясь о плоские потолочные балки, Гринька спешил в тот конец чердака, где кончался скат крыши. Скоро руки его коснулись шершавой дощатой опалубки. Подгоняемый вражескими голосами, ползком подбирался он к хорошо знакомому углу. Руки глубоко уходили в мягкую, скопившуюся за десятилетия пыль. Густые, удушливые клубы поднимались от каждого движения рук, забивали нос, рот. Нестерпимо хотелось чихнуть; так хотелось, что Гринька до боли прижал подбородок к груди. Но и это не помогало. Какая-то непреодолимая сила щекотала в носу, приподнимала голову. Задыхаясь от пыли, добрался Гринька до ската крыши. Ощупью нашел в углу отодранный от опалубки лист железа и облегченно вздохнул: "Здесь!" А фонариков на чердаке становилось все больше. Один из них скользнул к углу, куда забился мальчуган. Гринька сжался в комок и замер. Сердце колотилось так... даже больно стало. Однако белый луч растаял в пыли и не нащупал Гриньку. Надо было спешить. Мальчуган приподнял оторванный с края ржавый лист и высунул голову в открывшееся отверстие. В лицо пахнуло свежим вечерним воздухом. Глубоко и часто дыша, Гринька всматривался вниз. Метрах в полутора под ним должна была быть не видная в темноте крыша двухэтажного дома, прижавшегося к Общественному собранию. Ногами вперед выбрался Гринька в лаз. Он осторожно соскочил на нижнюю крышу, но не устоял на ногах и поехал вниз на животе. Пришлось покрепче прижать ладони к скользкой жести, чтобы затормозить и не свалиться с крыши. С двухэтажного дома Гринька спустился по водосточной трубе и очутился в большом саду. Там он наткнулся на стоящий под водосточной трубой бочонок и радостно опустил в затхлую дождевую воду горящие ладони. По пути он набрал полную пазуху сочных груш и направился дальше. Из сада в сад, легким стуком в забор проверяя, нет ли впереди спущенной на ночь собаки, перебрался Гринька на отдаленную улицу. Если не считать слегка саднящих ладоней, двух заноз и лопнувших еще в нескольких местах штанов, вечер прошел вполне благополучно. Гринька с радостью представлял себе, что творилось в Общественном собрании и как белогвардейцы ловят "Красного мстителя" на пустом чердаке. Он постоял на пустынной улице, потом запахнулся в просторный френч и зашагал на край города. Там на днях он присмотрел брошенную саманную хату - надо же иметь и запасное жилье! Две стены ее рухнули, прелая камышовая крыша свалилась на печь. Но в хате было подполье. Если натаскать туда камыша с крыши, очень неплохое получится жилье. Такого Гринька не имел за всю свою вольную жизнь.
* * *
Утром Гринька выбрался из подполья. Отряхнул налипшую на волосы соломенную труху и привычно направился в сторону базара. Едва он вышел на улицу, ведущую к привозу, как заметил у калитки одного дома кучку любопытных. Со двора слышался отчаянный хриплый рев. На всякий случай Гринька перемахнул через ближайший забор и присел в густых кустах крыжовника. В саду было тихо, окна небольшого дома еще прикрыты зелеными решетчатыми ставнями. Старательно прячась за кустами, Гринька отыскал в заборе щелку пошире и стал наблюдать за происходящим на улице. Плечистый казак с нависшим на глаза черным чубом волоком вытащил из калитки яростно отбивающегося, оборванного мальчишку. Беспризорник ревел, старался извернуться так, чтобы достать зубами крепкую волосатую руку казака. - Иди, иди! - прикрикнул казак и рывком поставил мальчонку на ноги. - Ишь, горластый! Сразу видать артиста! Мальчишка хотел было лечь на спину, но казак приподнял его и так поддал ногой в зад, что тот замер с раскрытым ртом и пошел, безвольно переставляя дрожащие, негнущиеся ноги. Гринька лег на редкую росистую травку. Слова казака "видать артиста" напомнили вчерашний вечер, гневного генерала, погоню на чердаке... "Не меня ли поминал казак? - подумал он. - Мне-то попадать белякам совсем не с руки". За спиной скрипнула калитка. Женщина в просторной домашней кофте, зевая, прошла в сад, приоткрыла один ставень. Так же не спеша, мягко ступая по земле босыми полными ногами, она вернулась в дом. Дела оборачивались неважно. На улице творилось что-то неладное. В доме проснулись... Отвлекло Гриньку стройное пение на улице. По мостовой с песней шли юнкера. Шли четко - шаг в шаг. Мальчуган невольно засмотрелся на стройную колонну. В четкой поступи, в рядах блестящих штыков было что-то грозное. Громкая команда оборвала песню. Юнкера с винтовками наперевес рассыпались по улице, окружая угловой горелый дом, где когда-то помещался полицейский участок. Скоро из дома стали выводить оборванных и грязных беспризорных мальчишек. На улице их строили по два. Часть юнкеров окружила задержанных и повела в сторону тюрьмы. Оставшиеся юнкера построились. Запевала снова затянул песню. Остальные подхватили. Колонна двинулась к базару. Гринька задумался. Уж если юнкера охотятся за беспризорными на улицах, идти на базар нечего и думать. К морю тоже... Там всегда людно. Спокойнее всего отсидеться в саду. А там видно будет. Лежа в кустах, Гринька следил за улицей. Городок просыпался быстро. По кирпичным тротуарам спешили на базар хозяйки. Стоит им увидеть перелезающего через забор оборванца - поднимут такой крик!.. А залитая солнцем улица - не чердак, далеко не убежишь. Лежать у забора скоро надоело. Хотелось есть. От скуки Гринька решил погадать. Если первый воробей, который сядет на дорогу, будет самец, надо удирать из сада, если самочка - лучше остаться здесь до темноты. Первый воробей сел далеко и притом хвостиком к забору. Какая у него грудка - серая или черная, - разобрать издали не удалось. Гаданье не состоялось. Тогда Гринька загадал иначе. Если из-за угла первым выйдет мужчина, это хорошо, если женщина - плохо. "Тут уже не запутаешься! - подумал он. - Сразу увижу". И все-таки запутался. Из-за угла вышли двое - видимо, муж и жена. "Ни хорошо, ни плохо! - решил Гринька. - Буду сидеть на месте". Потом появился толстый гимназистик с удочкой. Опять было непонятно: можно ли считать малыша-гимназиста мужчиной? Пока мальчуган решал, как быть, он заметил вдалеке пестрый от пятен рабочий халат Романа Петровича. Сразу вспомнил он разговор на железнодорожной насыпи и как Роман Петрович загородил его от фельдфебеля в кожевенном ряду. "Дядька хороший! - оживился Гринька. - Не продаст!"
ДРУЗЬЯ
Роман Петрович услышал рядом голос. Обернулся. Вблизи никого не было. И снова кто-то еле слышно окликнул его: - Дядь! А дядь! Лишь теперь Роман Петрович заметил широкую щель в заборе. Между досками проглядывали кончики тонких грязных пальцев. Он нагнулся, как бы поправляя шнурок ботинка, и увидел в щели знакомые серые глаза. - Тебя ищут по всему городу, - шепнул Роман Петрович. - Забирают всех бездомных ребят, без разбора. Подряд. - А мне хоть бы что! - ответил Гринька тоже шепотом, что совсем не подходило к его беззаботным словам. И уже менее задорно попросил: - Дай чего покушать... - Сиди тут, - строго сказал Роман Петрович. - Я вернусь минут через десять и уведу тебя в надежное место. - Вернешься! - недоверчиво протянул Гринька. Разговаривать на улице, поправляя шнурок, было неудобно. Роман Петрович решил быть откровенным: - Слушай меня, хлопчик. Вчера я был в Общественном собрании. Хорошо ты им пропел. Лучше, чем тогда, на базаре. Зато сейчас тебя ищут по всему городу. Понял? А теперь - сиди тихо и жди меня. Роман Петрович присмотрелся к забору, приметил на улице акацию с отпиленным толстым суком и зашагал к товарищу, у которого был сынишка одних лет с Гринькой. Спустя полчаса Роман Петрович вернулся и слегка постучал кулаком в знакомый забор. - Тише! - зашептал за досками Гринька. - Тут тетка какая-то. Три раза в сад выходила. Белье вешала. - Лови сверток, - так же шепотом ответил Роман Петрович. - Переоденешься и вылезай из сада. Сверток с одеждой перелетел через забор. За досками еле слышно зашуршали кусты. Роман Петрович прошелся по тротуару до угла. Прочитал на столбе старую афишу и объявление о пропавшей телке. Не спеша покурил. В полуденный зной улица опустела, а Гринька все не появлялся. Пришлось Роману Петровичу вернуться к забору. - Что ты возишься там? - строго спросил он. - Никак не перелезть, - все так же шепотом пожаловался Гринька. - Не перелезть? - удивился Роман Петрович. - Тебе? - Никак! - повторил Гринька. - Одежа мешает. - Какая одежа? - Моя. Френч. Штаны... - Бросай свой хлам. Лезь живее! - "Бросай"! Ты потом свою одежу заберешь, а как же я ходить стану? - Лезь быстро! Пока на улице никого нет! Гринька ловко спрыгнул с забора на кирпичный тротуар. Одет он был в старенькие, но чистые бумажные брюки, в коричневую косоворотку и тупоносые башмаки свиной кожи. Правда, серые в черную полоску брюки были на нем широковаты, а башмаки с надорванными носками - велики, однако после рваного френча новый наряд Гриньки был бы вовсе шикарным, если бы не досадный промах Романа Петровича. Впопыхах он забыл захватить кепку. Давно немытые волосы Гриньки воинственно торчали во все стороны над грязным лицом. - Ты, я вижу, год не мылся? - нахмурился Роман Петрович. - Го-од! - обиделся Гринька. - Только три месяца! Пришлось Роману Петровичу прикрыть волосы мальчугана своим картузом, а чумазую физиономию и шею он крепко, не жалея кожи, протер носовым платком. - Хорош! - довольно подмигнул Гринька. - Хоть в артисты! И они свернули в ближайший переулок, поросший цепкой, ползучей травой. Здесь было безопаснее идти.
* * *
Дверь открыла им хозяйка дома, Анастасия Григорьевна, женщина лет шестидесяти, с темным, строгим лицом и седыми волосами, собранными позади в тугой узел. Тихая на вид старушка была очень полезным человеком в подпольной организации. Любое поручение она выполняла спокойно и бесстрашно. Кому могло прийти в голову, что в кошелке старушки, аккуратно, повязанной черным кашемировым платком, и в длинной муслиновой юбке, лежат большевистские газеты и листовки! Анастасия Григорьевна или, как звали ее свои люди, "мамаша", встретила Гриньку как старого знакомца. Стоило ей взглянуть на лобастого мальчонку с зоркими, ясными глазами, и она сразу догадалась, кто это. Желая доставить гостю удовольствие, она принялась рассказывать о том, что произошло вчера в Общественном собрании. Гринька слушал и краснел от удовольствия. Говоря по совести, он и сам не ожидал, что так здорово получится. Шутка ли - насолил самому Тугаевскому! Но эту большую радость покрыла другая, еще большая: он уже не один, у него есть друзья! Они волновались за него, а теперь радуются вместе с ним. Гринька смущенно потупился и довольно посматривал исподлобья то на "мамашу", то на Романа Петровича. - Что ж это я разболталась? - спохватилась Анастасия Григорьевна. Соловья, говорят, баснями не кормят. Она отошла к печке. Громыхнула заслонкой. Комнату заполнил крепкий запах борща. Гринька скромно сидел на кончике табуретки. С удовольствием разглядывал он давно позабытую обстановку жилой комнаты. Все здесь казалось необычайно красивым и чистым: ситцевые занавески на окнах, цветы с промытыми листьями на подоконниках, постель с горкой округлых, упругих, будто надутых подушек... Анастасия Григорьевна поставила перед гостем миску. Из нее валил пар, такой вкусный, что Гринька, сам того не замечая, облизнулся. Борщ был действительно хорош! Густой, жирный, с толченым свиным салом и жгучими стручками красного перца. Гринька ел не спеша, старательно облизывая деревянную ложку. Комната, борщ, миска с крупными красными цветами напомнили мамкин черный чугун, голубятню, вислоухого поросенка. Стало грустно-грустно. Но голод от воспоминаний не убавился. Анастасия Григорьевна догадалась, о чем думал мальчонка, и по-своему выразила свое сочувствие. Несколько раз подходила она к нему с половником в одной руке и с кастрюлей - в другой. - Добавить? - спрашивала она. И, не дожидаясь ответа, подливала в миску. - Чудно! - вздохнул Гринька и удивленно посмотрел на "мамашу". - Если мне муторно, так я кушаю, кушаю...
- А когда у тебя все хорошо, весело, - спросила Анастасия Григорьевна, тогда как? - Когда весело? Тогда меня и вовсе не накормить! Старательно выбирая ложкой остатки борща, Гринька поймал на себе мягкий взгляд "мамаши". Подражая отцу, он пристукнул ложкой по столу и солидно похвалил хозяйку: - Золотые руки! Гринька не знал, что и Анастасию Григорьевну одолевали сейчас невеселые мысли. Глядя на гостя, она думала о своих трех сыновьях, погибших в мировую войну. Как она молила бога за них! Сколько церквей обошла, свечей переставила! Каким только святым и чудотворцам не кланялась! Даже дома часами простаивала она на коленях перед маленькой, темной иконой, украшенной бумажными цветами и рушником с вышитыми на концах черно-красными петушками. И ничто не могло избавить ее от серых казенных конвертов с траурной рамкой и коротких, но страшных слов: "Погиб смертью героя на поле брани". Последний сын, старший, бросил фронт в конце шестнадцатого года и бежал в свой родной город. Его перехватили на каком-то разъезде, не доезжая станции Хасав-Юрт, и расстреляли как дезертира. В виде особой милости ему, как георгиевскому кавалеру, разрешили написать матери. Письмо было путаное, бессвязное. Лишь последняя строка все объяснила, дошла до сердца матери. "Будь проклята война, писал сын, - и те, кто ее выдумали, кому она нужна". Эти слова Анастасия Григорьевна приняла как завещание, как последнюю волю своего погибшего сына. С тех пор к уголкам ее губ сбежались жесткие морщинки. Она отвернулась от бога и возненавидела всякое упоминание о нем так же горячо, как и верила в него совсем недавно. Вся жизнь ее осталась в ненавистном прошлом. Помогая большевикам, Анастасия Григорьевна не думала о своем будущем, считая, что для нее в жизни осталось лишь одно: стремиться к тому, чтобы другим жилось лучше, чем ей самой. И теперь, глядя на сидящего перед ней Гриньку, Анастасия Григорьевна задумалась: а не ее ли будущее пришло в дом в виде лохматого мальчонки, уписывающего борщ?.. Анастасия Григорьевна убрала со стола посуду. Громыхнула в кухоньке жестяной лоханью. - А ну... господин хороший, - с шутливой торжественностью пригласила она Гриньку, - пожалуйте мыться. И жесткие морщинки возле уголков губ разбежались в доброй, материнской улыбке.
ГРИНЬКИНА ТАЙНА
Гринька вбежал в комнату в белой рубашке с чужого плеча. Трудно было узнать мальчишку после купанья. Волосы у него оказались русыми, мягкими, а глаза на чистом лице - уже не светлыми, а темносерыми. И мальчуган лишь только теперь присмотрелся к своему новому другу. Понравились ему оголенные по локоть мускулистые руки Романа Петровича, его крепкая шея и туго обтянутая выцветшей ситцевой рубахой широкая грудь. "Здоровенный дядька!" - с уважением подумал Гринька и с еще большей симпатией посмотрел на обветренное лицо Романа Петровича с выгоревшими бровями и золотистыми редкими усиками. Как и каждому мальчугану, ему нравились сильные люди. - Присаживайся рядком... - Роман Петрович подвинулся. - Вот так. Теперь рассказывай: кто ты и откуда? Гринька устроился на кушетке поудобнее - поджал босые ноги под рубашку - и плутовато прищурился: - А ты кто? Почему меня выручил? - Обо мне речь впереди, - остановил его Роман Петрович. - Зовут тебя?.. - Гринька. - Григорий, стало быть? Гриша. Грицько! - повторил Роман Петрович, будто выбирая, как звучит лучше. - Хорошее имя! Рассказывай, Григорий, Гриша, Грицько, Гринька! Кто ты такой? - Я большевик-одиночка. - Что-о? Роман Петрович от удивления даже приподнялся с кушетки. - Большевик-одиночка, - твердо повторил Гринька. - Вот это да! - развел руками Роман Петрович. - Сколько живу... Первый раз слышу о такой партии! - Такой партии нету, - серьезно поправил его Гринька. - Просто я сам, один - большевик. Без партии. Потому и одиночка. А вот подрасту немного, запишусь в партию. Тогда уже стану настоящим большевиком. - Рановато тебе в партию, - сказал Роман Петрович. - В самый раз! - решительно отрезал Гринька. - Видал, какого я генералу рака испек? - Видел. - И думаешь, меня в большевики не примут? - Нет. - Почему? - Маловат. Подрастешь немного - пойдешь в комсомол. - Куда? - насторожился Гринька. - В Коммунистический союз молодежи. - Нет! - мотнул головой Гринька. - Я лучше в большевики. - В большевики! - усмехнулся Роман Петрович. - Экой торопыга! А знаешь ты, к примеру, что такое классовая борьба? Гринька неловко замялся. - Вот! - продолжал Роман Петрович. - Какой же ты большевик, если даже не слышал о классовой борьбе? Гриньке стало неловко под ласковым взглядом Романа Петровича. - Ничего! - смущенно протянул он. - Я выучусь. - Когда еще ты выучишься! - не уступал Роман Петрович, уверенно направляя разговор к своей цели. - А сейчас? Кто за тебя бороться будет? - Я французскую борьбу знаю! - буркнул Гринька. - И кавказскую. С подножкой. Теперь уже опешил Роман Петрович. Человек он был холостой, беседовать с ребятами по-серьезному ему еще не приходилось. "Как же это я?.. - думал он. - Заговорил о комсомоле и не подумал, что здесь и взрослые-то многие не знают, что полгода назад в Советской России организован комсомол. О классовой борьбе заговорил! Додумался!" Стараясь скрыть свое смущение, он круто повернул разговор: - Сколько тебе лет? - Двен... - Гринька запнулся и быстро поправился. - Тринадцать. - И для большей убедительности добавил: - В аккурат. - Что ж... тринадцать лет - возраст подходящий. Роман Петрович обдумывал, как бы ему незаметно снова повернуть беседу в нужную сторону. Неожиданно помог ему сам Гринька. - А где этот коммунистический союз? - спросил он. - В России. - О-о! - разочарованно протянул Гринька. - А здесь нету его? - Покамест нет. Прогоним беляков - и здесь комсомол будет. Так-то, друг ситный! Придется тебе ехать в Советскую Россию. - Не поеду! - буркнул Гринька. - Не поедешь? - удивился Роман Петрович. Всего ожидал он, только не этого. - Почему? - Не поеду! - упорно повторил Гринька, избегая встречаться взглядом с Романом Петровичем. - Пойми, хлопец, тебя ищут по всему городу. - Пускай... - На тебя беляки злы так, что хватают всех бездомных ребят. - Ну и пусть хватают! Опущенное лобастое лицо Гриньки стало вдруг упрямым, далеким от собеседника. - Поймают тебя. Мальчуган упорно молчал. - Попадают в тюрьму люди более опытные, чем ты. Гринька отвернулся к окну, притворяясь, будто очень заинтересовался большой синей мухой, трепетавшей на стекле. - В Советской России тебя возьмут в детский дом, - продолжал Роман Петрович. - Получишь ты кровать, чистую постель. Ребят там много. Пойдешь с ними в школу. В комсомол тебя примут. Гринька поднял наконец голову. Он посмотрел так, словно Роман Петрович своими уговорами причинял ему боль. И опять смолчал, не ответил. Но Роман Петрович твердо решил настоять на своем. Надо было спасти парнишку от неизбежного провала. И он пошел на крайнее средство: - Ты говорил, что отец твой перешел в Красную Армию? - Перешел. По голосу мальчика, по тому, как он оживился, Роман Петрович решил, что разговор идет к желаемой цели. - Слушай, хлопец, - продолжал он, - и подумай как следует. А вдруг отец твой ранен, лежит где-то в госпитале? Один. Без родных. И даже не знает, жив ли ты... - Не поеду! - Гринька вскочил с кушетки. Бледный, с вытянувшимся упрямым лицом, он сразу показался старше своих лет. - У меня... мамка... в здешней тюрьме. - Он тяжело перевел дыхание и еле слышно добавил: - За отца ее взяли... Гринька хотел сдержаться... и не смог. По щекам его медленно сползли две крупные слезы. За ними по блестящему влажному следу покатились еще... Он отвернулся к окну и плакал, притворяясь, будто бы очень занят бьющейся о стекло мухой. Слова мальчугана сбили Романа Петровича. Значит, Гриньку удерживает в городе не только мальчишеская удаль, задор, а большое чувство сына. Мать в беде... Как же это забыл он о том, что мельком прочел в листовке? Так вот почему Гринька оказался на улице и стал "Красным мстителем"!.. В комнате стояла такая тишина, что жужжание мухи, бьющейся о стекло, стало неправдоподобно громким...
РЕШЕНО
Настроение мальчугана - горестное, тягостное - передалось и Роману Петровичу. Неловко было сидеть и молчать. Но и спорить невозможно. И все же следовало что-то предпринять Дом "мамаши" не мог быть надежным убежищем для Гриньки. Слишком уж шустр и предприимчив паренек. Такого в четырех стенах не удержишь. А на что еще может пойти мальчуган, подстегиваемый жгучей тревогой за арестованную мать? Как ни ломал голову Роман Петрович, придумать ничего не удавалось. Поэтому он облегченно вздохнул, когда в приоткрытую дверь заглянула Анастасия Григорьевна и вызвала его из комнаты.