Страница:
ПРОВАЛ
Они вышли на дорогу, ведущую к морю. До стоянки шаланды было еще далеко. Над морем, там, где недавно скрылось солнце, пылало огромное багровое зарево - предвестник ветреной погоды. Скоро Роман Петрович свернул с пыльной дороги и повел Гриньку по кукурузному полю. Двигались они медленно, осторожно ступая меж торчащими из земли кукурузными пеньками. По сторонам часто виднелись бахчи. Можно было нарваться на хозяина поля, вооруженного двустволкой, заряженной крупной солью, а то и дробью. Поля кончились у сырого овражка. Дальше пошел густой кустарник. Пробираться стало труднее. Корявые ветки хлестали по лицу и плечам, цеплялись за дужки корзин... Когда Роман Петрович с Гринькой выбрались к взморью, закатное зарево погасло. С берега надвигался стремительный южный вечер - теплый, темный, звездный. Лишь на высоких и редких перистых облачках задержались нежные розовые блики. А уже через все небо громадным серебряным поясом перекинулся Млечный Путь. Тысячи и тысячи звезд, неподвижных и мерцающих, нависли над землей и морем. Размеренно и глухо бились о берег волны. Отступая, вода сердито шипела и громко шуршала мелкими камешками. Неподалеку от шаланды Христи Ставранаки Роман Петрович еще днем приметил три крупных серых валуна. Между ними он устроился с Гринькой и стал ждать. Лежали они неподвижно, наблюдая, как вспыхивают в воздухе и медленно плывут жуки-светляки, порой теряясь среди ярких звезд. Сперва робко, а затем все смелее и громче зазвенели цикады. Скоро эти звуки слились в негромкий мелодичный хор, в который неприятно врезался далекий сдавленный вопль, шакала... Гринька толкнул Романа Петровича в бок: - Слушай! Роман Петрович насторожился, но ничего, кроме однообразного шума моря да звона цикад, не услышал. Маленькая крепкая рука сжала его локоть: - Идут! Роман Петрович приподнял голову - так кажется, что лучше слышишь в темноте. Но как ни напрягал он слух, ничего напоминающего шаги человека не уловил. Лишь редкие всплески волн да легкий шум ветерка в кустах. А Гринька привалился к его плечу и, жарко дыша в ухо, шепнул: - Слышишь? Гринька не был трусом. Многие ночи, проведенные им в темноте и одиночестве, научили его разбираться в мельчайших шорохах. Понимая это, Роман Петрович замер, стараясь не скрипнуть галькой, на которой они лежали. Густо ударил соборный колокол. Раз! Два! Три!.. А когда замер его последний, восьмой удар, кругом еще громче заверещали цикады, заглушая уже и глухие удары волн о берег, и шипение отступающей воды, и шорох ветра в кустах... Неподалеку скрипнула под ногами галька. Кто-то шел к шаланде. Роман Петрович приподнялся, стараясь в темноте узнать малознакомую фигуру Сергея. Христя должен был захватить с собой парус и воду, а потом собирался подойти к шаланде на маленькой гребной лодке. Человек подошел к шаланде. Остановился. Роман Петрович решил подползти поближе и убедиться, что возле нее действительно Сергей, а не кто-либо из рыбаков, иногда проверявших свои лодки. Подполье приучило его к осторожности. Да и настойчивость Гриньки, что-то слышавшего, обеспокоила. Не успел он отползти от укрывавших его валунов, как в стороне, из темных кустов, послышался негромкий резкий голос: - Руки вверх! Окрик был настолько неожидан, что Роман Петрович, не размышляя, прижался всем телом к теплой еще гальке. И тут же он услышал знакомый голос окающий, округлый: - Что такое? - Не валяйте дурака, - все так же негромко ответил первый. - Вы пойманы, опознаны и сидите на прицеле десяти винтовок. Роман Петрович отполз обратно, за камни, и положил руку на спину Гриньки. Мальчуган дрожал. - Я протестую! - громко сказал Сергей, очевидно рассчитывая предупредить своих об опасности. - Кто вам дал право?.. - Молчать! - прошипели в кустах. Расплывающийся круг света от фонарика выхватил из темноты Сергея. К нему подошел офицер-контрразведчик. За ним, с винтовками наперевес, несколько солдат. - Я хочу выяснить наконец... - по-прежнему громко начал Сергей. Договорить ему не дали. Роман Петрович услышал глухой удар, тяжелое дыхание, придушенные выкрики и грубые угрозы.
Теперь Роман Петрович понял, почему упорствовал Гринька, утверждая, что слышит шаги. Сейчас Гринька дрожал, но не от страха: на его глазах в лапы контрразведчиков попал человек вместе с письмом матери. Гринька уже не думал ни о провале поездки, ни о возможном аресте. Письмо! Оно было так близко и вместе с тем недоступно, уходило от него вместе с человеком, которого тащат связанным в кусты. Контрразведчики с Сергеем скрылись в темноте. Снова все притихло, кроме шума волн и трескотни цикад. Сколько прошло времени? Минута? Десять? А быть может, и час? Никто не смог бы ответить. Слишком велико было напряжение. С моря донесся слабый всплеск. Еще раз... Совсем, казалось, близко взвизгнуло весло в уключине. И сразу же из кустов послышался отчаянный крик Сергея. Крик перешел в глухое мычанье. Но и этого было достаточно. С моря ответил голос Христи Ставранаки: - Э-эй! Наза-ад! Э-эй!.. - Христя кричал громко, постепенно удаляясь от берега. - Э-эй!.. Засада-а!.. На берегу послышалась громкая брань. По взбешенному, полному ярости голосу Роман Петрович узнал офицера. Рука невольно потянулась к браунингу, спрятанному в подкладке рукава. И остановилась. "А кто сообщит нашим о провале? - подумал он. - Лежи, Роман! Влипни в камень. Сам окаменей, а товарищей предупреди..." От кустов отделилась группа людей. На фоне звездного неба четко выделялись их черные силуэты. Впереди - Сергей. За ним - офицер. Позади - несколько солдат с винтовками наперевес. - Чего вы от меня хотите? - спросил Сергей. - Прежде чем задавать вопросы, - холодно произнес офицер, - потрудитесь ответить, что привело вас сюда. - Вышел пройтись, подышать свежим воздухом. - Нам известно все: место назначения, ваши спутники и даже то, что спрятано в этой шаланде. - Не выдумывайте. Ничего я не прятал и никуда не собираюсь. - Быть может, вы не знаете Христю Ставранаки? - насмешливо спросил офицер. - И даже имени такого не слыхали? - Нет. Голос Сергея звучал уверенно. Он понял, что офицер не знает ни кого он задержал, ни тех, кто собирались у шаланды, иначе он не стал бы запугивать задержанного, а сразу отвел бы его в тюрьму. Контрразведчик хотел дождаться других пассажиров шаланды, если они придут. А куда направлялась шаланда, догадаться было нетрудно. Все знали, что связь с плавнями коммунисты поддерживали морем. Но... контрразведчик назвал Христю Ставранаки. Значит, он все же что-то знает!
- Нам нужен ваш партийный билет, явки и пароль, - сухо потребовал офицер. - Какой партийный билет? - развел руками Сергей и подумал: "Так и есть! Контрразведчик знает очень немного. Прощупывает меня. Партийный билет, явки и пароль они требуют у любого задержанного. Топорная, грубая работа". - Если вы будете запираться, - все так же ровно, не повышая голоса, продолжал офицер, - я не ручаюсь, что с вами по пути в тюрьму не произойдет несчастный случай. - Я же вам русским языком сказал... - начал Сергей. - Семенчук! - перебил его офицер. - Ко мне! Один из солдат выступил вперед. - Подойди поближе. Опусти винтовку. Ниже. Приставь ее к колену арестованного. Так. Если он сойдет с места хоть на шаг, стреляй. Без предупреждения. Понял? - Так точно! - гаркнул солдат. - Господин путешественник! - Офицер снова обернулся к задержанному. Настоятельно советую вам подумать о своем поведении. Малейшее неточное движение, и вы останетесь без ноги. Сергей молчал. - Надеюсь, вы понимаете, что в темноте возможны всякие случайности. Скажем... не чаянный толчок. Вы сойдете с места, а солдат... - Вы хотите сознательно искалечить меня? - перебил его Сергей. - Убить? - Такие действия называются одинаково во всех карательных ведомствах мира: убит при попытке к бегству. - Господин!.. - Даю минуту на размышление. Если через минуту... Контрразведчик запнулся. Кто-то шел по берегу, насвистывая уличную песенку. Рука Романа Петровича потянулась к Гриньке... и нащупала камень. Мальчика рядом не было. Это он шел прямо на замершую в ожидании группу. Сергей замычал, схваченный сильными руками солдат. Мальчишка метнулся в кусты и там нарвался на тускло отсвечивающую полоску штыка. Рядом грохнул предупредительный выстрел. Копоткая вспышка осветила пригнувшегося Гриньку. Ветерок донес к Роману Петровичу сладковатый запах пороховой гари. - Брать живым! - крикнул офицер. - Живым брать! Два солдата уже волокли кричащего Гриньку. Он вопил во все горло, отчаянно упирался, пробовал сесть на землю. Солдаты подняли его и понесли, не выпуская из рук винтовок. - Собрать людей! - приказал офицер. Резкая трель свистка вызвала притаившихся в темноте солдат. Медленно разгораясь, тускло светил фонарь "летучая мышь". В большой желтый круг света попали: Гринька, связанный Сергей, офицер, несколько солдат и высокий нос шаланды. - Дяденька! - взмолился Гринька. - Я не буду! Ну ей-богу же не буду-у! Офицер широко расставил ноги в мягких козловых ноговицах и пристально всматривался в Гриньку: - Из молодых, да ранний! - Ой, никогда больше... никогда не бу-ду-у! - Что не будешь? - А ничего не буду-у! Неожиданно офицер схватил мальчугана обеими руками за плечи и рывком притянул его к себе: - Зачем ты шел сюда? Говори! Правду! - Не буду-у! - сипло тянул Гринька. - Скажи, зачем ты шел сюда, и я сейчас же отпущу тебя на все четыре стороны. - Ночева-ать. - На шаланде? - Ага-а! - И давно ты ночуешь здесь? - Третью но-очь! - Прекрасно! Прошлой ночью сюда пришли люди и спрятали на шаланде документы, бумаги. Понимаешь? На этот раз контрразведчику удалось обмануть мальчугана. Гринька принял его выдумку о бумагах за правду. "Так или иначе, - думал он, - а надо, чтобы меня арестовали и в тюрьму увезли. Может, там мамку увижу..." - Если ты найдешь документы, - продолжал офицер, заметив замешательство Гриньки, - я отпущу тебя сейчас же. Отпущу и дам кое-что. Гринька, думая о "бумагах", перестал хныкать и спросил: - А если найду... чего дашь? - Что ты хочешь? - Дашь?.. - Гринька задумался. - Дашь колокольчик4? - Дам, - щедро пообещал офицер. - Ищи! Гринька поднялся на шаланду. Сунулся в корму. Искал он там довольно долго, раздумывая, как ему быть. Потом приподнял рыбину. - Долго ты будешь там копаться? - прикрикнул офицер. Не отвечая ему, Гринька полез на мачту. За ним скользнул вверх луч карманного электрофонарика. Мальчуган поднимался все выше, добрался до сигнального фонаря. Принялся раскручивать ржавую, скрипучую проволоку, прикреплявшую фонарь к флагштоку. Снял фонарь. Широко размахнулся и забросил его в море. - Ой! - крикнул он. - Обронил! - Снять его! - приказал офицер. - Ой, дяденька-а!.. - затянул наверху Гринька. Солдаты взялись за шаланду. Легкое суденышко качнулось. Заскрипела под днищем галька. Мачта наклонялась все ниже, вместе с мальчишкой, голосившим во всю мочь: - Не буду! Ой, не буду больше-е!.. Два солдата скинули сапоги, рубахи и ныряли в темной воде, стараясь нащупать заброшенный Гринькой фонарь. Скрежеща по голышам железными шинами, подкатила тачанка. Гриньку связали. В рот ему сунули подобранную в шаланде грязную тряпку, скверно пахнущую лежалой рыбой. Один из солдат легко поднял связанного мальчишку и положил его в кузов. - Построиться! - подал команду офицер. Крепкие кони не стояли на месте. Они рыли копытами гальку, высекая мелкие белые искры. - Оцепить тачанку! - приказал офицер. Медленно двинулась тачанка, окруженная солдатами с винтовками наперевес. Двигались молча. В темноте слышен был лишь скрип колес, шорох тяжелых шагов да нетерпеливое фырканье коней, сдерживаемых сильной рукой ездового. А яркие южные звезды спокойно отсвечивали на стволах винтовок.
* * *
...Едва затих шум, Роман Петрович подхватил обе корзины и быстро направился к городу. Пробираться в темноте через кусты было тяжело. Пришлось припрятать корзины в колючем терновнике, а самому поспешить к Акиму Семеновичу. Надо было спешно предупредить товарищей о провале. И опять, как несколько дней назад, в ушах у него настойчиво звучала задорная боевая песенка Гриньки. За минувшие дни Роман Петрович успел привязаться к смелому мальчонке, оценить его горячее сердце. Особенно его трогала любовь Гриньки к матери, толкавшая мальчонку на отважные поступки. Так любить мог только хлопчик с хорошей, искренней душой. Роману Петровичу казалось, что именно он-то и виноват в случившемся. Кто настаивал на том, чтобы Гриньку вывезли из города? Кто остановил "мамашу", когда она пожелала оставить хлопчика у себя? Что сказать ей? Как объяснить то, что произошло на взморье? Как ни объясняй, легче не станет. Приближаясь к знакомой камышовой крыше, Роман Петрович, сам того не замечая, несколько замедлил шаг. Он старался не думать ни о Гриньке, ни о "мамаше". Сейчас надо было предупредить товарищей о провале Сергея и выяснить, случайной была облава на взморье или контрразведчики пронюхали о поездке. ...Аким Семенович дремал за столом, не выпуская из зубов своей люльки. Стук двери разбудил его. Медленно приподнял он старчески припухшие веки. И сразу его будто встряхнул кто. По внешнему виду Романа Петровича, по его изорванной в кустах косоворотке старый моряк понял: произошло что-то неладное. Взгляд его будто подгонял Романа Петровича: "Что случилось? Не тяни. Говори сразу". Но Роман Петрович остановился, чувствуя, что не может произнести ни слова. Из-за широкой спины Акима Семеновича поднялась Анастасия Григорьевна. "Мамаша" ждала здесь вестей с моря. И она первая поняла: плохие вести.
ВСТРЕТИЛИСЬ
Лежа в кузове тряской тачанки, стиснутый пахнущими дегтем грубыми сапогами конвоиров, Гринька притих. В глухом стуке колес ему все время чудилось одно и то же слово: Арестант! Арестант! Арестант!" Тачанка загрохотала по мощенному булыжником шоссе. Голова Гриньки подскакивала на дне кузова. Тряска и толчки мешали думать о возможной встрече с матерью. Хотелось лишь одного: поскорее выбраться из-под солдатских сапог. Только раз Гриньке удалось приподнять голову. Он увидел нависшие над шоссе черные кроны деревьев и вдалеке несколько желтых прямоугольников окон. ...Тачанка остановилась. Завизжали железные петли. Колеса загрохотали под сводчатыми воротами с грязной, местами облупившейся штукатуркой. Гриньку сняли с тачанки. Грубые руки освободили его от веревок. Вонючая тряпка вывалилась изо рта еще дорогой, от тряски. Развязанный мальчуган еле стоял. Затекшие руки и ноги стали непослушны и тяжелы. Один из конвоиров повел Гриньку вдоль длинного кирпичного строения. Когда-то здесь помещались склады. Контрразведка превратила старые, добротно выстроенные купеческие склады в тюрьму. Гринька шел, озираясь по сторонам. Так вот какая тюрьма! Его вели узким мощеным двором, между низким кирпичным зданием и высокой дощатой стеной. На здании еще сохранились старые надписи: "Езда шагом", "За курение расчет". Оконца, пробитые почти под крышей бывшего склада, были так малы, что их даже не прикрыли решетками. В такое оконце не пролез бы и ребенок. Увидеть же изнутри здания можно было лишь застреху да узкую полоску неба. Проход освещали большие керосиновые фонари, укрепленные на железных крюках, вделанных в кирпичные стены. Возле них стояли часовые с винтовками. Гриньке не удалось осмотреть двор как следует. Сильная рука конвоира завернула его в двустворчатую дверь. Неширокой лестницей поднялись они на второй этаж и остановились в пустынной комнате, освещенной большой электрической лампочкой. - Садись! - приказал конвоир. Гринька чинно опустился на единственную скамью. Солдат-конвоир неприязненно покосился на него, достал из-за голенища короткую трубку с потемневшим медным колечком и принялся набивать ее махоркой. Гринька осмотрелся. Комната была просторна и хорошо освещена. Окна и двери - высокие и чисто вымыты. Стало легче. Он ожидал увидеть в тюрьме какие-то особенные коридоры - узкие, темные, длинные, с выходящими в них дверями, окованными железом. Здесь же было просторно, светло, и даже кто-то совсем близко бренчал на мандолине. Ждать пришлось долго. Но вот в дверях появился комендант тюрьмы - высокий, тощий офицер с орденом, подвешенным к жесткому стоячему воротнику. Конвоир звякнул подковками и вытянулся, ожидая приказаний. Офицер махнул рукой: - Веди! Пряча в кулак непогашенную трубку, солдат подтолкнул мальчугана в открытую дверь, а сам остался в большой комнате. С трудом переставляя внезапно отяжелевшие ноги, Гринька переступил порог кабинета. Он стоял перед комендантом тюрьмы. Разделял их огромный письменный стол. На столе лежали бумаги и синие папки с черными завязками. Из-под бумаг выглядывал вороненый ствол нагана с большой полукруглой мушкой. - Подойди поближе, - приказал комендант. Гринька нерешительно шагнул к столу и остановился. Они настойчиво, не отводя глаз, разглядывали друг друга - белобрысый лобастый мальчонка, вцепившийся тонкими пальцами в краешек стола, и пожилой офицер с треугольным плоским лицом и припухшей, будто ушибленной верхней губой. Комендант еле заметно улыбнулся. И Гринька широко ухмыльнулся. "Отпустит! - подумал он. - Ей право же, отпустит, вражий нос! Ну на что я ему сдался?" - Скажи, - обратился к нему комендант, почесывая на щеке красную круглую родинку, похожую на клопа, - почему ты забросил в море документы? - Документы? - Гринька простодушно поднял брови. - Какие документы? - Документы, которые были спрятаны в фонаре. - В фонаре? - Деланое удивление мальчугана все росло. - А там ничего и не было. - Не было? - Комендант откинулся на спинку стула, присматриваясь к мальчугану. - Зачем же ты забросил фонарь? - Я не бросал его. Обронил. Качнуло меня... и обронил. - Качнуло, говоришь? - Лопни глаза, качнуло! - осмелел Гринька. - Мачта зыбкая. На земле-то ничего ветерок, а наверху мотает ой-ой! Да вы зря на меня так глядите. Завтра волна выбросит фонарь на берег. Сами увидите. Пустой он. Вовсе пустой. Даже свечки в нем не было. - А ты, я вижу, парень разговорчивый. - Ничего! - охотно согласился Гринька. Комендант уже не казался ему страшным. - Шутник! - Шутник! - улыбнулся Гринька. Комендант встал за столом и неожиданно скрипучим, каким-то жестяным голосом спросил: - А тогда... в Общественном собрании... ты тоже шутил? Гринька растерялся. - Что ж молчишь? - холодно бросил комендант. - Отвечай. Гринька стоял бледный, поникший. Никак не ожидал он, что его узнают. И так быстро! Сразу припомнилось, как предупреждали его Роман Петрович и Анастасия Григорьевна... Тюремщик увидел, что мальчуган растерялся. Не давая ему опомниться, он сел, придвинул к себе лист чистой бумаги, аккуратно обмакнул перо в чернильницу. Делалось это уверенно, словно Гриньке только и оставалось рассказать все, что он знает. - Начнем с того... - комендант попробовал перо на бумаге, - что ты расскажешь, кто тебя ждал у шаланды. Гринька насупился и принялся внимательно разглядывать свои ногти. Были они, как и всегда, розовые, блестящие, с белыми пятнышками - "счастьем".
- Ну! - резко поторопил его комендант. Он знал свое дело, тощий тюремщик с пухлой, словно ушибленной верхней губой. Молча, не спуская с мальчугана холодного взгляда, он ждал ответа. Молчание его давило Гриньку больше, чем любые угрозы и крики. Однако давать допрашиваемому думать не полагается. Поэтому, не слыша ответа, комендант повел допрос иначе. - Впрочем... - Он положил ручку на место. - Начнем мы с того, что ты споешь мне песенку, которую пел тогда... в Общественном собрании. Помнишь? Гринька понял: над ним смеются. Он стоял с опущенной головой и поникшими плечами. Нижняя губа его опустилась. Казалось, вот-вот - и он разревется во все горло, по-ребячьи. Комендант следил за ним, ждал, когда арестованный "дозреет". Тогда он живо сломит ослабшего мальчонку и вытянет из него все. И вдруг... Гринька, ловко пришлепывая ладошками о поднятое колено, дерзко, глядя прямо в лицо тюремщику, срывающимся от волнения голосом запел свою боевую песенку: Эй вы, буржуи! Отдайте-ка мильёны, Теперь наш-ше право и наши законы... Коменданта словно отбросило к стене. Задержанный и уличенный мальчишка посмел здесь, в комендатуре тюрьмы, пропеть песенку, за которую его искали по всему городу! Офицер ударил кулаком по столу, хотел прикрикнуть... и осекся. Да ведь он сам приказал мальчишке петь! А Гринька, выколачивая такт по колену, выкрикивал все с большим азартом: Эй вы, буржуи! Намажьте салом пятки. Пока еще не поздно - тикайте без оглядка. В приоткрытую дверь заглянул конвоир. Многое слышал он в этих стенах, но чтобы задержанный пел на допросе - такого еще не случалось. От удивления солдат даже позабыл вытащить из зубов трубку и дымил в кабинете некурящего коменданта вонючей махоркой. На его счастье, коменданту было не до трубки. Офицер сообразил, как глупо выглядит сейчас он в глазах солдата, и, еле сдерживая себя, жестко приказал конвоиру: - В особую камеру. Веди. И тут же, быстро обойдя стол, отстранил рукой подскочившего к Гриньке конвоира и злобно процедил: - С тобой очень желает познакомиться поближе генерал Тугаевский. Знаешь такого? Он даже выразил желание лично допросить тебя. Комендант остановился, наблюдая, как примет это грозное известие дерзкий мальчишка. Гринька весь напыжился - выпятил грудь, широко расставил ноги, - очень уж хотелось ему показать тюремщику, что парень он отчаянный, такого и генералом не испугаешь. Все равно его опознали. Терять-то больше нечего. Хотелось сказать этому тощему офицеру с прыгающим под воротником орденом что-то обидное; такое обидное, чтоб на всю жизнь запомнилось злодею. Тут Гринька вспомнил, что этот же тюремщик допрашивал его мать, быть может, издевался над ней. Он вспыхнул от гнева... и не мог подобрать ни одного обидного слова. Все выскочили из головы! А солдат уже взял его за плечо. Но уйти от врага и не ответить ему Гринька не мог. Он презрительно сплюнул в сторону и сказал коменданту первое, что пришло в голову, сказал важно, как равный равному: - Будь жив, парнишка! Конвоир грубо повернул его и ударил коленом в спину: - А ну иди-и!.. Придерживая руками ноющий крестец, Гринька вылетел из кабинета. Остерегаясь второго удара, он невольно пробежал пустынную комнату с одинокой скамьей у стены. На лестнице он остановился, все еще морщась от боли. Из темноты к нему подошел какой-то офицер и посмотрел на него так, что Гринька невольно попятился назад. Это был высмеянный им в Общественном собрании капитан Бейбулатов... "Так вот почему комендант тюрьмы не назвал фамилию офицера, арестовавшего нас! - догадался Гринька. - Вот кто узнал меня. Наверно, по голосу. Вот это влип!"
Они вышли на дорогу, ведущую к морю. До стоянки шаланды было еще далеко. Над морем, там, где недавно скрылось солнце, пылало огромное багровое зарево - предвестник ветреной погоды. Скоро Роман Петрович свернул с пыльной дороги и повел Гриньку по кукурузному полю. Двигались они медленно, осторожно ступая меж торчащими из земли кукурузными пеньками. По сторонам часто виднелись бахчи. Можно было нарваться на хозяина поля, вооруженного двустволкой, заряженной крупной солью, а то и дробью. Поля кончились у сырого овражка. Дальше пошел густой кустарник. Пробираться стало труднее. Корявые ветки хлестали по лицу и плечам, цеплялись за дужки корзин... Когда Роман Петрович с Гринькой выбрались к взморью, закатное зарево погасло. С берега надвигался стремительный южный вечер - теплый, темный, звездный. Лишь на высоких и редких перистых облачках задержались нежные розовые блики. А уже через все небо громадным серебряным поясом перекинулся Млечный Путь. Тысячи и тысячи звезд, неподвижных и мерцающих, нависли над землей и морем. Размеренно и глухо бились о берег волны. Отступая, вода сердито шипела и громко шуршала мелкими камешками. Неподалеку от шаланды Христи Ставранаки Роман Петрович еще днем приметил три крупных серых валуна. Между ними он устроился с Гринькой и стал ждать. Лежали они неподвижно, наблюдая, как вспыхивают в воздухе и медленно плывут жуки-светляки, порой теряясь среди ярких звезд. Сперва робко, а затем все смелее и громче зазвенели цикады. Скоро эти звуки слились в негромкий мелодичный хор, в который неприятно врезался далекий сдавленный вопль, шакала... Гринька толкнул Романа Петровича в бок: - Слушай! Роман Петрович насторожился, но ничего, кроме однообразного шума моря да звона цикад, не услышал. Маленькая крепкая рука сжала его локоть: - Идут! Роман Петрович приподнял голову - так кажется, что лучше слышишь в темноте. Но как ни напрягал он слух, ничего напоминающего шаги человека не уловил. Лишь редкие всплески волн да легкий шум ветерка в кустах. А Гринька привалился к его плечу и, жарко дыша в ухо, шепнул: - Слышишь? Гринька не был трусом. Многие ночи, проведенные им в темноте и одиночестве, научили его разбираться в мельчайших шорохах. Понимая это, Роман Петрович замер, стараясь не скрипнуть галькой, на которой они лежали. Густо ударил соборный колокол. Раз! Два! Три!.. А когда замер его последний, восьмой удар, кругом еще громче заверещали цикады, заглушая уже и глухие удары волн о берег, и шипение отступающей воды, и шорох ветра в кустах... Неподалеку скрипнула под ногами галька. Кто-то шел к шаланде. Роман Петрович приподнялся, стараясь в темноте узнать малознакомую фигуру Сергея. Христя должен был захватить с собой парус и воду, а потом собирался подойти к шаланде на маленькой гребной лодке. Человек подошел к шаланде. Остановился. Роман Петрович решил подползти поближе и убедиться, что возле нее действительно Сергей, а не кто-либо из рыбаков, иногда проверявших свои лодки. Подполье приучило его к осторожности. Да и настойчивость Гриньки, что-то слышавшего, обеспокоила. Не успел он отползти от укрывавших его валунов, как в стороне, из темных кустов, послышался негромкий резкий голос: - Руки вверх! Окрик был настолько неожидан, что Роман Петрович, не размышляя, прижался всем телом к теплой еще гальке. И тут же он услышал знакомый голос окающий, округлый: - Что такое? - Не валяйте дурака, - все так же негромко ответил первый. - Вы пойманы, опознаны и сидите на прицеле десяти винтовок. Роман Петрович отполз обратно, за камни, и положил руку на спину Гриньки. Мальчуган дрожал. - Я протестую! - громко сказал Сергей, очевидно рассчитывая предупредить своих об опасности. - Кто вам дал право?.. - Молчать! - прошипели в кустах. Расплывающийся круг света от фонарика выхватил из темноты Сергея. К нему подошел офицер-контрразведчик. За ним, с винтовками наперевес, несколько солдат. - Я хочу выяснить наконец... - по-прежнему громко начал Сергей. Договорить ему не дали. Роман Петрович услышал глухой удар, тяжелое дыхание, придушенные выкрики и грубые угрозы.
Теперь Роман Петрович понял, почему упорствовал Гринька, утверждая, что слышит шаги. Сейчас Гринька дрожал, но не от страха: на его глазах в лапы контрразведчиков попал человек вместе с письмом матери. Гринька уже не думал ни о провале поездки, ни о возможном аресте. Письмо! Оно было так близко и вместе с тем недоступно, уходило от него вместе с человеком, которого тащат связанным в кусты. Контрразведчики с Сергеем скрылись в темноте. Снова все притихло, кроме шума волн и трескотни цикад. Сколько прошло времени? Минута? Десять? А быть может, и час? Никто не смог бы ответить. Слишком велико было напряжение. С моря донесся слабый всплеск. Еще раз... Совсем, казалось, близко взвизгнуло весло в уключине. И сразу же из кустов послышался отчаянный крик Сергея. Крик перешел в глухое мычанье. Но и этого было достаточно. С моря ответил голос Христи Ставранаки: - Э-эй! Наза-ад! Э-эй!.. - Христя кричал громко, постепенно удаляясь от берега. - Э-эй!.. Засада-а!.. На берегу послышалась громкая брань. По взбешенному, полному ярости голосу Роман Петрович узнал офицера. Рука невольно потянулась к браунингу, спрятанному в подкладке рукава. И остановилась. "А кто сообщит нашим о провале? - подумал он. - Лежи, Роман! Влипни в камень. Сам окаменей, а товарищей предупреди..." От кустов отделилась группа людей. На фоне звездного неба четко выделялись их черные силуэты. Впереди - Сергей. За ним - офицер. Позади - несколько солдат с винтовками наперевес. - Чего вы от меня хотите? - спросил Сергей. - Прежде чем задавать вопросы, - холодно произнес офицер, - потрудитесь ответить, что привело вас сюда. - Вышел пройтись, подышать свежим воздухом. - Нам известно все: место назначения, ваши спутники и даже то, что спрятано в этой шаланде. - Не выдумывайте. Ничего я не прятал и никуда не собираюсь. - Быть может, вы не знаете Христю Ставранаки? - насмешливо спросил офицер. - И даже имени такого не слыхали? - Нет. Голос Сергея звучал уверенно. Он понял, что офицер не знает ни кого он задержал, ни тех, кто собирались у шаланды, иначе он не стал бы запугивать задержанного, а сразу отвел бы его в тюрьму. Контрразведчик хотел дождаться других пассажиров шаланды, если они придут. А куда направлялась шаланда, догадаться было нетрудно. Все знали, что связь с плавнями коммунисты поддерживали морем. Но... контрразведчик назвал Христю Ставранаки. Значит, он все же что-то знает!
- Нам нужен ваш партийный билет, явки и пароль, - сухо потребовал офицер. - Какой партийный билет? - развел руками Сергей и подумал: "Так и есть! Контрразведчик знает очень немного. Прощупывает меня. Партийный билет, явки и пароль они требуют у любого задержанного. Топорная, грубая работа". - Если вы будете запираться, - все так же ровно, не повышая голоса, продолжал офицер, - я не ручаюсь, что с вами по пути в тюрьму не произойдет несчастный случай. - Я же вам русским языком сказал... - начал Сергей. - Семенчук! - перебил его офицер. - Ко мне! Один из солдат выступил вперед. - Подойди поближе. Опусти винтовку. Ниже. Приставь ее к колену арестованного. Так. Если он сойдет с места хоть на шаг, стреляй. Без предупреждения. Понял? - Так точно! - гаркнул солдат. - Господин путешественник! - Офицер снова обернулся к задержанному. Настоятельно советую вам подумать о своем поведении. Малейшее неточное движение, и вы останетесь без ноги. Сергей молчал. - Надеюсь, вы понимаете, что в темноте возможны всякие случайности. Скажем... не чаянный толчок. Вы сойдете с места, а солдат... - Вы хотите сознательно искалечить меня? - перебил его Сергей. - Убить? - Такие действия называются одинаково во всех карательных ведомствах мира: убит при попытке к бегству. - Господин!.. - Даю минуту на размышление. Если через минуту... Контрразведчик запнулся. Кто-то шел по берегу, насвистывая уличную песенку. Рука Романа Петровича потянулась к Гриньке... и нащупала камень. Мальчика рядом не было. Это он шел прямо на замершую в ожидании группу. Сергей замычал, схваченный сильными руками солдат. Мальчишка метнулся в кусты и там нарвался на тускло отсвечивающую полоску штыка. Рядом грохнул предупредительный выстрел. Копоткая вспышка осветила пригнувшегося Гриньку. Ветерок донес к Роману Петровичу сладковатый запах пороховой гари. - Брать живым! - крикнул офицер. - Живым брать! Два солдата уже волокли кричащего Гриньку. Он вопил во все горло, отчаянно упирался, пробовал сесть на землю. Солдаты подняли его и понесли, не выпуская из рук винтовок. - Собрать людей! - приказал офицер. Резкая трель свистка вызвала притаившихся в темноте солдат. Медленно разгораясь, тускло светил фонарь "летучая мышь". В большой желтый круг света попали: Гринька, связанный Сергей, офицер, несколько солдат и высокий нос шаланды. - Дяденька! - взмолился Гринька. - Я не буду! Ну ей-богу же не буду-у! Офицер широко расставил ноги в мягких козловых ноговицах и пристально всматривался в Гриньку: - Из молодых, да ранний! - Ой, никогда больше... никогда не бу-ду-у! - Что не будешь? - А ничего не буду-у! Неожиданно офицер схватил мальчугана обеими руками за плечи и рывком притянул его к себе: - Зачем ты шел сюда? Говори! Правду! - Не буду-у! - сипло тянул Гринька. - Скажи, зачем ты шел сюда, и я сейчас же отпущу тебя на все четыре стороны. - Ночева-ать. - На шаланде? - Ага-а! - И давно ты ночуешь здесь? - Третью но-очь! - Прекрасно! Прошлой ночью сюда пришли люди и спрятали на шаланде документы, бумаги. Понимаешь? На этот раз контрразведчику удалось обмануть мальчугана. Гринька принял его выдумку о бумагах за правду. "Так или иначе, - думал он, - а надо, чтобы меня арестовали и в тюрьму увезли. Может, там мамку увижу..." - Если ты найдешь документы, - продолжал офицер, заметив замешательство Гриньки, - я отпущу тебя сейчас же. Отпущу и дам кое-что. Гринька, думая о "бумагах", перестал хныкать и спросил: - А если найду... чего дашь? - Что ты хочешь? - Дашь?.. - Гринька задумался. - Дашь колокольчик4? - Дам, - щедро пообещал офицер. - Ищи! Гринька поднялся на шаланду. Сунулся в корму. Искал он там довольно долго, раздумывая, как ему быть. Потом приподнял рыбину. - Долго ты будешь там копаться? - прикрикнул офицер. Не отвечая ему, Гринька полез на мачту. За ним скользнул вверх луч карманного электрофонарика. Мальчуган поднимался все выше, добрался до сигнального фонаря. Принялся раскручивать ржавую, скрипучую проволоку, прикреплявшую фонарь к флагштоку. Снял фонарь. Широко размахнулся и забросил его в море. - Ой! - крикнул он. - Обронил! - Снять его! - приказал офицер. - Ой, дяденька-а!.. - затянул наверху Гринька. Солдаты взялись за шаланду. Легкое суденышко качнулось. Заскрипела под днищем галька. Мачта наклонялась все ниже, вместе с мальчишкой, голосившим во всю мочь: - Не буду! Ой, не буду больше-е!.. Два солдата скинули сапоги, рубахи и ныряли в темной воде, стараясь нащупать заброшенный Гринькой фонарь. Скрежеща по голышам железными шинами, подкатила тачанка. Гриньку связали. В рот ему сунули подобранную в шаланде грязную тряпку, скверно пахнущую лежалой рыбой. Один из солдат легко поднял связанного мальчишку и положил его в кузов. - Построиться! - подал команду офицер. Крепкие кони не стояли на месте. Они рыли копытами гальку, высекая мелкие белые искры. - Оцепить тачанку! - приказал офицер. Медленно двинулась тачанка, окруженная солдатами с винтовками наперевес. Двигались молча. В темноте слышен был лишь скрип колес, шорох тяжелых шагов да нетерпеливое фырканье коней, сдерживаемых сильной рукой ездового. А яркие южные звезды спокойно отсвечивали на стволах винтовок.
* * *
...Едва затих шум, Роман Петрович подхватил обе корзины и быстро направился к городу. Пробираться в темноте через кусты было тяжело. Пришлось припрятать корзины в колючем терновнике, а самому поспешить к Акиму Семеновичу. Надо было спешно предупредить товарищей о провале. И опять, как несколько дней назад, в ушах у него настойчиво звучала задорная боевая песенка Гриньки. За минувшие дни Роман Петрович успел привязаться к смелому мальчонке, оценить его горячее сердце. Особенно его трогала любовь Гриньки к матери, толкавшая мальчонку на отважные поступки. Так любить мог только хлопчик с хорошей, искренней душой. Роману Петровичу казалось, что именно он-то и виноват в случившемся. Кто настаивал на том, чтобы Гриньку вывезли из города? Кто остановил "мамашу", когда она пожелала оставить хлопчика у себя? Что сказать ей? Как объяснить то, что произошло на взморье? Как ни объясняй, легче не станет. Приближаясь к знакомой камышовой крыше, Роман Петрович, сам того не замечая, несколько замедлил шаг. Он старался не думать ни о Гриньке, ни о "мамаше". Сейчас надо было предупредить товарищей о провале Сергея и выяснить, случайной была облава на взморье или контрразведчики пронюхали о поездке. ...Аким Семенович дремал за столом, не выпуская из зубов своей люльки. Стук двери разбудил его. Медленно приподнял он старчески припухшие веки. И сразу его будто встряхнул кто. По внешнему виду Романа Петровича, по его изорванной в кустах косоворотке старый моряк понял: произошло что-то неладное. Взгляд его будто подгонял Романа Петровича: "Что случилось? Не тяни. Говори сразу". Но Роман Петрович остановился, чувствуя, что не может произнести ни слова. Из-за широкой спины Акима Семеновича поднялась Анастасия Григорьевна. "Мамаша" ждала здесь вестей с моря. И она первая поняла: плохие вести.
ВСТРЕТИЛИСЬ
Лежа в кузове тряской тачанки, стиснутый пахнущими дегтем грубыми сапогами конвоиров, Гринька притих. В глухом стуке колес ему все время чудилось одно и то же слово: Арестант! Арестант! Арестант!" Тачанка загрохотала по мощенному булыжником шоссе. Голова Гриньки подскакивала на дне кузова. Тряска и толчки мешали думать о возможной встрече с матерью. Хотелось лишь одного: поскорее выбраться из-под солдатских сапог. Только раз Гриньке удалось приподнять голову. Он увидел нависшие над шоссе черные кроны деревьев и вдалеке несколько желтых прямоугольников окон. ...Тачанка остановилась. Завизжали железные петли. Колеса загрохотали под сводчатыми воротами с грязной, местами облупившейся штукатуркой. Гриньку сняли с тачанки. Грубые руки освободили его от веревок. Вонючая тряпка вывалилась изо рта еще дорогой, от тряски. Развязанный мальчуган еле стоял. Затекшие руки и ноги стали непослушны и тяжелы. Один из конвоиров повел Гриньку вдоль длинного кирпичного строения. Когда-то здесь помещались склады. Контрразведка превратила старые, добротно выстроенные купеческие склады в тюрьму. Гринька шел, озираясь по сторонам. Так вот какая тюрьма! Его вели узким мощеным двором, между низким кирпичным зданием и высокой дощатой стеной. На здании еще сохранились старые надписи: "Езда шагом", "За курение расчет". Оконца, пробитые почти под крышей бывшего склада, были так малы, что их даже не прикрыли решетками. В такое оконце не пролез бы и ребенок. Увидеть же изнутри здания можно было лишь застреху да узкую полоску неба. Проход освещали большие керосиновые фонари, укрепленные на железных крюках, вделанных в кирпичные стены. Возле них стояли часовые с винтовками. Гриньке не удалось осмотреть двор как следует. Сильная рука конвоира завернула его в двустворчатую дверь. Неширокой лестницей поднялись они на второй этаж и остановились в пустынной комнате, освещенной большой электрической лампочкой. - Садись! - приказал конвоир. Гринька чинно опустился на единственную скамью. Солдат-конвоир неприязненно покосился на него, достал из-за голенища короткую трубку с потемневшим медным колечком и принялся набивать ее махоркой. Гринька осмотрелся. Комната была просторна и хорошо освещена. Окна и двери - высокие и чисто вымыты. Стало легче. Он ожидал увидеть в тюрьме какие-то особенные коридоры - узкие, темные, длинные, с выходящими в них дверями, окованными железом. Здесь же было просторно, светло, и даже кто-то совсем близко бренчал на мандолине. Ждать пришлось долго. Но вот в дверях появился комендант тюрьмы - высокий, тощий офицер с орденом, подвешенным к жесткому стоячему воротнику. Конвоир звякнул подковками и вытянулся, ожидая приказаний. Офицер махнул рукой: - Веди! Пряча в кулак непогашенную трубку, солдат подтолкнул мальчугана в открытую дверь, а сам остался в большой комнате. С трудом переставляя внезапно отяжелевшие ноги, Гринька переступил порог кабинета. Он стоял перед комендантом тюрьмы. Разделял их огромный письменный стол. На столе лежали бумаги и синие папки с черными завязками. Из-под бумаг выглядывал вороненый ствол нагана с большой полукруглой мушкой. - Подойди поближе, - приказал комендант. Гринька нерешительно шагнул к столу и остановился. Они настойчиво, не отводя глаз, разглядывали друг друга - белобрысый лобастый мальчонка, вцепившийся тонкими пальцами в краешек стола, и пожилой офицер с треугольным плоским лицом и припухшей, будто ушибленной верхней губой. Комендант еле заметно улыбнулся. И Гринька широко ухмыльнулся. "Отпустит! - подумал он. - Ей право же, отпустит, вражий нос! Ну на что я ему сдался?" - Скажи, - обратился к нему комендант, почесывая на щеке красную круглую родинку, похожую на клопа, - почему ты забросил в море документы? - Документы? - Гринька простодушно поднял брови. - Какие документы? - Документы, которые были спрятаны в фонаре. - В фонаре? - Деланое удивление мальчугана все росло. - А там ничего и не было. - Не было? - Комендант откинулся на спинку стула, присматриваясь к мальчугану. - Зачем же ты забросил фонарь? - Я не бросал его. Обронил. Качнуло меня... и обронил. - Качнуло, говоришь? - Лопни глаза, качнуло! - осмелел Гринька. - Мачта зыбкая. На земле-то ничего ветерок, а наверху мотает ой-ой! Да вы зря на меня так глядите. Завтра волна выбросит фонарь на берег. Сами увидите. Пустой он. Вовсе пустой. Даже свечки в нем не было. - А ты, я вижу, парень разговорчивый. - Ничего! - охотно согласился Гринька. Комендант уже не казался ему страшным. - Шутник! - Шутник! - улыбнулся Гринька. Комендант встал за столом и неожиданно скрипучим, каким-то жестяным голосом спросил: - А тогда... в Общественном собрании... ты тоже шутил? Гринька растерялся. - Что ж молчишь? - холодно бросил комендант. - Отвечай. Гринька стоял бледный, поникший. Никак не ожидал он, что его узнают. И так быстро! Сразу припомнилось, как предупреждали его Роман Петрович и Анастасия Григорьевна... Тюремщик увидел, что мальчуган растерялся. Не давая ему опомниться, он сел, придвинул к себе лист чистой бумаги, аккуратно обмакнул перо в чернильницу. Делалось это уверенно, словно Гриньке только и оставалось рассказать все, что он знает. - Начнем с того... - комендант попробовал перо на бумаге, - что ты расскажешь, кто тебя ждал у шаланды. Гринька насупился и принялся внимательно разглядывать свои ногти. Были они, как и всегда, розовые, блестящие, с белыми пятнышками - "счастьем".
- Ну! - резко поторопил его комендант. Он знал свое дело, тощий тюремщик с пухлой, словно ушибленной верхней губой. Молча, не спуская с мальчугана холодного взгляда, он ждал ответа. Молчание его давило Гриньку больше, чем любые угрозы и крики. Однако давать допрашиваемому думать не полагается. Поэтому, не слыша ответа, комендант повел допрос иначе. - Впрочем... - Он положил ручку на место. - Начнем мы с того, что ты споешь мне песенку, которую пел тогда... в Общественном собрании. Помнишь? Гринька понял: над ним смеются. Он стоял с опущенной головой и поникшими плечами. Нижняя губа его опустилась. Казалось, вот-вот - и он разревется во все горло, по-ребячьи. Комендант следил за ним, ждал, когда арестованный "дозреет". Тогда он живо сломит ослабшего мальчонку и вытянет из него все. И вдруг... Гринька, ловко пришлепывая ладошками о поднятое колено, дерзко, глядя прямо в лицо тюремщику, срывающимся от волнения голосом запел свою боевую песенку: Эй вы, буржуи! Отдайте-ка мильёны, Теперь наш-ше право и наши законы... Коменданта словно отбросило к стене. Задержанный и уличенный мальчишка посмел здесь, в комендатуре тюрьмы, пропеть песенку, за которую его искали по всему городу! Офицер ударил кулаком по столу, хотел прикрикнуть... и осекся. Да ведь он сам приказал мальчишке петь! А Гринька, выколачивая такт по колену, выкрикивал все с большим азартом: Эй вы, буржуи! Намажьте салом пятки. Пока еще не поздно - тикайте без оглядка. В приоткрытую дверь заглянул конвоир. Многое слышал он в этих стенах, но чтобы задержанный пел на допросе - такого еще не случалось. От удивления солдат даже позабыл вытащить из зубов трубку и дымил в кабинете некурящего коменданта вонючей махоркой. На его счастье, коменданту было не до трубки. Офицер сообразил, как глупо выглядит сейчас он в глазах солдата, и, еле сдерживая себя, жестко приказал конвоиру: - В особую камеру. Веди. И тут же, быстро обойдя стол, отстранил рукой подскочившего к Гриньке конвоира и злобно процедил: - С тобой очень желает познакомиться поближе генерал Тугаевский. Знаешь такого? Он даже выразил желание лично допросить тебя. Комендант остановился, наблюдая, как примет это грозное известие дерзкий мальчишка. Гринька весь напыжился - выпятил грудь, широко расставил ноги, - очень уж хотелось ему показать тюремщику, что парень он отчаянный, такого и генералом не испугаешь. Все равно его опознали. Терять-то больше нечего. Хотелось сказать этому тощему офицеру с прыгающим под воротником орденом что-то обидное; такое обидное, чтоб на всю жизнь запомнилось злодею. Тут Гринька вспомнил, что этот же тюремщик допрашивал его мать, быть может, издевался над ней. Он вспыхнул от гнева... и не мог подобрать ни одного обидного слова. Все выскочили из головы! А солдат уже взял его за плечо. Но уйти от врага и не ответить ему Гринька не мог. Он презрительно сплюнул в сторону и сказал коменданту первое, что пришло в голову, сказал важно, как равный равному: - Будь жив, парнишка! Конвоир грубо повернул его и ударил коленом в спину: - А ну иди-и!.. Придерживая руками ноющий крестец, Гринька вылетел из кабинета. Остерегаясь второго удара, он невольно пробежал пустынную комнату с одинокой скамьей у стены. На лестнице он остановился, все еще морщась от боли. Из темноты к нему подошел какой-то офицер и посмотрел на него так, что Гринька невольно попятился назад. Это был высмеянный им в Общественном собрании капитан Бейбулатов... "Так вот почему комендант тюрьмы не назвал фамилию офицера, арестовавшего нас! - догадался Гринька. - Вот кто узнал меня. Наверно, по голосу. Вот это влип!"