Не обращая на иудеев никакого внимания, Клеопатра спросила высокого:
- Ты кто?
- Вор, - ответил он и улыбнулся, обнажая ряд белых молодых здоровых зубов; на щеках образовались ямочки, придав его лицу лукавое выражение.
- Почему ты воруешь? Тебе тоже нечего есть?
- О нет, царица. Я ворую по другой причине. Мне это нравится.
- Вот как! - подивилась она. - А другим, более полезным делом ты не пытался заняться?
- Я был каменщиком. Толкал и возил большие глыбы и бил их здоровенным молотком. Потом бросил. Скучно.
- Неужто воровать веселей?
- Веселей! - признался он и засмеялся.
Ее изумила его беззаботность, в нем было так много от озорного мальчишки.
- Ты представляешь, какое наказание полагается за это?
- О да, царица, - ответил молодец и снова улыбнулся.
"Господи, какая беспечность! Он не знает, что его ожидает", - подумала она и сказала:
- За это полагается отсечение головы, веселый человек. Но, судя по всему, смерть тебя не страшит.
- Нет бессмертных людей. Всех когда-нибудь постигнет эта участь: меня, их всех, тебя, царица, - услышала она совершенно удивительное из уст молодого простого каменщика. - Но пока я жив - смерти нет. Когда придет смерть, меня уже не будет!
- Да ты философ, друг Гермеса! Как тебя зовут?
- Македон.
"Значит, македонец, - решила она. - Видимо, его предки пришли в Египет с моим дедом Птолемеем Сотером. Как не хочется убивать такую здоровую плоть!"
- Все-таки я хотела бы знать: почему ты решил ограбить гробницу фараона?
- Они попросили помочь расколоть каменную плиту. И если бы не струсили, стражники нас не схватили. Мы уже добрались до самого мертвеца.
На мгновение она вообразила, как они идут по узкому проходу, в темноте, где со всех сторон на них веет холодом и смертельной таинственностью, и невольно содрогнулась.
- И ты не побоялся, что тебя поглотит тьма? Что демоны растерзают твое тело? Что потусторонние силы выпьют твои очи и с живого сдерут кожу?
- Врать не буду. Было страшновато. Но я знаю заклинания, которые помогают мне приблизиться к месту тайн и защищают от демонов.
- Тогда понятно. Ну и много у покойника оказалось серебра?
Македон захохотал.
- Скажешь тоже! Там ничего не было, кроме жалких костей и порванной пелены. Кто-то до нас побывал в камере и все унес - амулеты и украшения. Жрецы говорят, что мы их украли. Но куда же тогда мы их дели?
- Вот и я хотела бы спросить - куда?
- Мы их не брали, госпожа царица. Сокровища украли жрецы.
- Македон! О чем ты говоришь? Тебя накажет Амон за такое бесчинство!
- Не накажет. Амон знает, что мы не брали сокровищ.
- Меня поражает твое упорство. Вас схватили в усыпальнице, куда вы проникли через подкоп. Вы разбили саркофаг, сорвали с мумии погребальные пелены...
- Да нет же! Клянусь Амоном-Ра, ничего мы не взяли.
Она не дала ему договорить.
- Теперь ты и твои товарищи будете осуждены и казнены. А ведь ты ещё молод, Македон. - Она подумала и спросила: - А почему ты не молишь о прощении, как они? Что это: гордость или упрямство?
- Я никогда никого не прошу, - произнес он серьезно. - Если я захочу, я убегу, царица, где бы ты меня ни держала.
- Дерзкий, дерзкий! - шептала она, смотря на мужественного гордеца. "Нет, его убивать грех. Мне нужны такие, как он. Мужественные и дерзкие. Их и так не много на свете".
Сердце её готово было смягчиться. Македон разглядывал её с восхищением, обо всем забыв; детская улыбка играла на его розовых губах, глаза лучились; она чувствовала, что нравится ему, и наслаждалась этим, зная, что её обаяние действует на мужчин, как вино. Потом, подумав, решила проявить строгость, чтобы впредь знали, что к грабителям она относится сурово, как всегда.
Скупым грациозным движением Клеопатра распорядилась их увести. "Впрочем, о Македоне следует распорядиться особо", - решила она.
Стоявшие на коленях мужички затвердили настойчиво, с отчаянием:
- Царица! Царица! Смилуйся!
Клеопатра отвернулась.
Грабителей погнали тычками, поволокли под руки. Один из них, совсем обезумев, вырвался, покатился по полу, воя, затем, встав на четвереньки, как собака, заорал, брызгая слюной:
- Потаскуха! Будь ты проклята! Гадина!
Его свалили, зажимая рот. Жестокие удары посыпались на него со всех сторон, однако безумный, освобождая рот, орал:
- Гадина! Блудница! Пусть тебя покарает бог Яхве и бессмертный Моисей!
Вся красная, потрясенная оскорблениями, Клеопатра поднялась с ложа и встала на скамейку, чуть дрожа. Ее охватило такое бешенство, что на мгновение она забыла обо всем и было сорвалась с места, чтобы задушить его собственными руками, но усилием воли сдержала себя. Однако от нервного напряжения все поплыло перед её глазами, и она почувствовала, что теряет опору под собой, её точно понесло потоком, и она стала медленно клониться вправо.
Сотис метнулся к царице и подхватил, уже падающую, на руки. Он опустил её на ложе и, развернувшись, хищной птицей налетел на грабителей и беспощадно начал избивать их плеткой.
- Вон отсюда, твари! Живее! Бегом! В яму! В яму!
Ирада, Хармион, Ишма и другие рабыни захлопотали над лежавшей навзничь Клеопатрой. Вскоре им удалось привести её в чувство, и тихим голосом, как больная, царица невнятно произнесла:
- Пусть их убьют! Сдерут кожу, распорют животы. Мерзавцы, нечисть грязная, скоты! Пусть их изжарят, изрубят на куски, а мясо бросят крокодилам. Пусть их сварят живьем в масле, вобьют в пятки гвозди, вырежут их поганые языки.
Она разрыдалась, слезы градом покатились из её глаз. Ей стало немного легче, но она все ещё была слаба.
Царицу подняли и, совсем обессиленную, свели с ложа. Затем два рослых раба подхватили её на крепкие руки и быстро понесли во внутренние покои дворца, потом - по большой лестнице вниз, в термы.
Хармион и Ишма бежали с боков и, совершенно перепуганные, смотрели на неё снизу вверх; она слышала, как кто-то из них сказал:
- Олимпий нас теперь отколотит.
И царица, зная, что Олимпий никого не помилует, простонала:
- Не надо дедушке говорить!
Термы - обширное помещение, светлое, просторное, с мраморными колоннами вокруг бассейна, куда, брызгаясь, беспрерывно лилась холодная и горячая вода из открытых каменных львиных пастей.
Погрузившись в теплую воду, она успокоилась, закрыла глаза, опустила руки, дыхание её выровнялось, на лбу выступили капельки пота. Голые рабыни, стоя на коленях вокруг Клеопатры, старательно растирали её тело, поливали душистой эссенцией. Густой пар обволакивал их, как туман.
После омовения три рабыни вытирали её мягкими полотенцами, другие три рабыни одели её в просторные шелковые одежды. Ишма расчесала её длинные пышные волосы.
Стоя босыми ногами на ковровой подстилке, Клеопатра чувствовала, как блаженно млеет чистое тело.
"За что они меня? За что?" - думала она уже спокойней, и слезы выкатывались из-под её густых черных ресниц и влажными ручейками катились по щекам.
- Теперь спать! Спать! - услышала она вкрадчивый, как заклинание, голос Ирады и, не возражая, позволила унести себя в опочивальню.
12. Я - НЕ БОЮСЬ
На следующее утро Ирада сообщила царице о том, что все участники пира оповещены и подготовка к его проведению заканчивается.
- Проследи, Ирада, чтобы не получилось, как в прошлый раз, что вино подадут не охлажденным.
- Будь покойна, госпожа царица. Пусть тебя это не заботит. Молю тебя только об одном: совершенно забудь обо всех этих мелочах.
- Ах, Ирада! Ведь это же невозможно - сидеть вот так, сложа руки.
- Почему же сложа руки? У тебя древняя рукопсь наших жрецов. Вот и читай. Что касается меня, то я ни словечка не понимаю в ней. А тебя Серапис сподобил разобраться в этой мудрости. Прочтешь - и нам расскажешь. Глядишь - и мы просветлеем от твоего разумения. А как закатится солнце, ты должна предстать перед нашими гостями отдохнувшей, спокойной, с чистым взором, точно второе светило.
- Как я устала от твоей трескотни, Ирада. Оставь меня хотя бы на малое время.
- Удаляюсь, госпожа моя. - И женщина бесшумно упорхнула, точно муха.
Клеопатра углубилась в чтение рукописи старого философского трактата, переведенного для неё с древнеегипетского на греческий. То было туманное замысловатое сочинение, которое она с трудом понимала. Приходилось по нескольку раз перечитывать то или иное место. На этот раз она задержалась на фразе: "...чтобы возродиться, нужно умереть". Царица задумалась, а потом припомнила не раз слышанное от верховного жреца Мемфиса, Пшерони-Птаха: "Умереть, чтобы возродиться, означает восстать из гробницы полным жизни. Как дитя выходит из чрева матери, так и умирающие в Аиде должны выйти в другой мир. И душа их снова должна войти в тело и все соединиться: тело, душа и дух - и стать Одним. Если это произойдет, значит, человек готов к новой жизни. Но не всем это дано". Нет, ей это плохо представлялось. Она знала, что в новой жизни не должно быть скорби, не должно быть страха, болезней, не должно быть мрака, горя, слез, а должно быть - свет, радость, любовь. Видимо, на это и должно походить возрождение - выход из мрака.
Она припомнила, что сказал о смерти Македон, молодой, дерзкий грабитель. Правда, то была мысль Эпикура, о которой ему, видимо, поведал весьма умный и начитанный человек, но все равно, от этого истина не перестала светить, как лампа.
Клеопатра прилегла на ложе и закрыла глаза. Ирада права, если хочешь хорошо выглядеть вечером, нужен отдых. И тогда разгладятся морщинки в уголках глаз, ровно забьется сердце и никакая тревога не будет терзать твою совесть. Ибо, что бы ни случилось, оно уже не будет иметь к тебе никакого отношения.
Наступившая жара начала томить её, даже здесь, в тени, невозможно было дышать. Нехотя Клеопатра окунала кончики пальцев в холодную воду, налитую в серебряный сосуд, стоявший у изголовья, и протирала виски и закрытые веки. Прохлада только на короткий миг приносила облегчение.
Вдруг раздался громкий пронзительный крик; как стайка встревоженных птиц, на террасу с визгом вбежали испуганные девушки-служанки.
Перебивая друг друга, девушки заговорили о том, что её любимый лев, это могучее косматое чудовище Хосро, вместо того чтобы прогуливаться между стен, выбрался на волю, напал на какого-то раба и загрыз его.
- Этот дурак зверовод опять перепутал, куда следует выпускать льва, сказала Клеопатра сердито. - Где он сейчас?
Девушки, переглянувшись, пожали плечами.
- Я спрашиваю, где Хосро?
Из их сбивчивого объяснения она поняла, что лев находится во дворе, возле бассейна с фонтаном.
Клеопатра сошла со своего ложа и, минуя один за другим залы и проходы, направилась на другую часть дворцовой территории.
Она вышла на обширную, роскошную террасу, окруженную балюстрадой с колоннами, где обычно, в теплую погоду, устраивались пиршества под открытым звездным небом, и, пройдя её, остановилась у лестницы.
Отсюда открывался вид на двор, невысокая каменная ограда отделяла его от территории дворца. Царица увидала льва у фонтана. Он стоял задом к бассейну, на самом солнцепеке, и, задрав большую косматую голову, громко и страшно ревел, оскалив пасть с черными губами. Вокруг никого не было. Стража с сетями, пиками, обнаженными мечами толпилась поодаль. Рядом со львом лежал распростертый навзничь человек, кровь из-под него растекалась по каменной плите. Человек, очевидно, был мертв.
- Ишма! - позвала царица.
Девушка подбежала к ней.
- Ты сможешь его увести?
Ишма поглядела на неё с ужасом, в её глазах отразился страх. Опьяненный кровью, обезумевший лев мог растерзать любого подошедшего к нему.
- Что ты на меня уставилась?! Ты же говорила, что Хосро любит тебя. Он должен тебя послушать, девочка. Ведь ты же не хочешь, чтобы его убили копьями? Иди! Я уверена, что тебе удастся его увести.
- Госпожа моя царица, - пошевелила та побелевшими губами.
- Только не бойся, - говорила Клеопатра. - Погляди на меня. Видишь: я не боюсь. Даже нисколько не боюсь. - Щеки царицы покрылись румянцем, глаза блестели, она действительно не испытывала страха. - Верь мне, девочка. Лев не сделает тебе ничего дурного. Будь смелее! Иди и улыбайся!
Ишма медленно сделала несколько шагов, затем обернулась и поглядела на госпожу свою, все ещё надеясь, что та её вернет. Клеопатра лишь приободрила ее:
- Смелее, девочка! Не трусь! Ты же всегда говорила, что можешь укротить его. Ты же кормила его мясом. Я буду идти позади. И стража придет к тебе на помощь по первому зову.
Ишма спустилась по лестнице вниз, вышла за ограду, Клеопатра шла следом, держась от неё на небольшом расстоянии.
Девушка видела, что лев необыкновенно возбужден. Переступая с лапы на лапу, он хлестал себя по впалым бокам длинным гибким хвостом, мотая косматой гривой, то и дело оскаливая пасть и издавая такое рычание, от которого у неё холодело внутри. Утешало то, что он пока стоял на месте, но в любую минуту мог на неё броситься. Расстояние в два десятка шагов, на котором она находилась, зверь преодолел бы в два прыжка. Ей было страшно, но она шла и шла, точно взгляд Клеопатры толкал в спину, не чувствуя ни рук, ни ног, смотря только перед собой, на его оскаленную морду с желтыми клыками.
- Иди, иди, девочка! - шептала как заклинание Клеопатра. Про себя же она давно загадала: если Ишма будет жива, значит, и с ней ничего не случится. Если Ишма укротит это чудовище, то и она приручит ромея. Почему-то этот лев ей напомнил Марка Антония, и это невольное сравнение показалось ей символичным.
В шагах пяти от льва Ишма заговорила негромким тоненьким голоском, придав его звучанию как можно больше нежности:
- Дурачок ты дурачок! Глупенький! Чего ты расшумелся? Кто тебя обидел, мой хороший?
Лев издал тихое, почти жалобное урчание. Ишма поняла, что он узнал её и отзывается. Она осмелела, думая: "Была не была", - подошла к нему вплотную. Она сунула руку в густую жесткую гриву и сразу нащупала впадинку за ухом, то потаенное местечно, от щекотания которого он становился совсем ручным. Лев переступал с лапы на лапу, выпуская из подушечек кривые когти во всю длину, склонил голову набок и потерся о неё все равно что ласковый кот.
- Пойдем, мой хороший! Пойдем, мой миленький! - Нежный голос, теплая легкая рука, сладкий запах её тела, чем-то напоминающий вожделенный запах молоденькой львицы, совсем покорил это чудовище.
На виду у стоявших поодаль оторопелых людей слабенькая, хрупкая девушка повела рядом с собой, держа за гриву, грозную громадину, состоящую из дикой ярости, упругих мускулов, острых когтей и зубов, способную убить в одно мгновение.
Лев шел лениво, покорялся как бы нехотя, тихонечко урча; при каждом шаге когти его стучали о каменные плиты, которыми был вымощен двор. Из-за колонн, дверных и оконных проемов всех построек на них глядели перепуганные, застывшие лица прислуги, стражи и рабов. Все боялись и переживали за девушку, веря и не веря тому, что происходило перед их глазами. Никто из них не двигался и не издавал ни звука. На всем дворе царила чуткая тишина, лишь птицы да попугаи верещали, высоко взгромоздившись на ветвях деревьев парка.
Ишма провела льва в низкое помещение зверинца, примыкавшего одной своей стороной к внутренней стене. Дневной свет проникал в помещение через узкие оконца и скупо освещал широкий проход и стоявшие справа и слева железные клетки, в которых лежали и ходили свирепые хищники - пантеры, леопарды, рыси, волки и даже лохматые коричневые медведи, привезенные из холодной горной Фракии. Постоянно раздавалось злое рычание, шипение, зевание; остро пахло звериной мочой и разлагающимся мясом.
Девушка подвела льва к растворенной большой клетке; в ней имелось две двери: одна открывалась в само помещение с коридора, а другая, в стене, имела выход на волю, в довольно длинный и от этого казавшийся узким проход между двумя стенами с башнями, окружавшими весь дворцовый ансамбль, с каменными и деревянными постройками, парком, садом, фонтанами, прудами и храмами.
В этом как бы естественном междустенном пространстве время от времени прогуливались хищники, но чаще всех любимец Клеопатры лев Хосро со своими четырьмя львицами и их потомством, одновременно выполняя и сторожевые обязанности.
Ишма легонько шлепнула льва по заду. Поджав хвост, с недовольным рыком зверь одним мягким прыжком вскочил в клетку. Ишма закрыла дверцу, просунула руку между прутьев и пощекотала его за ухом. Лев застонал от удовольствия. "Все, дурачок, я пошла!" - сказала она весело.
Девушка вышла из зверинца во двор, щурясь от яркого, бившего в глаза солнца и улыбаясь во весь рот от радости, от вольного небесного простора, от победы над свирепым зверем. Клеопатра стояла перед ней. Ишма бросилась к царице, захлебываясь от радостного смеха. Они обнялись.
Клеопатра расцеловала девушку в пылающие щеки. Не испытанное ею ранее воодушевление вскружило голову; она, как и Ишма, плакала и смеялась одновременно. За это короткое время царица столько пережила, столько испытала, точно её жизнь висела на волоске.
- Умница ты моя, милая, славная девчонка!
- Все вышло так, как ты сказала, госпожа моя, - говорила девушка, заглядывая в её лицо. - Лев оказался послушным. Я так счастлива.
- Вот и славно, радость моя. Ты показала мне, как следует укрощать ярость и дерзость самцов. Ты достойна самого наилучшего подарка.
- Бусы, да? Бусы с янтарем!
- Раз ты так хочешь, будут у тебя эти бусы.
И тут показался толстяк-зверовод, потный, запыхавшийся. Он то и дело обтирал платком лицо и шею. Перед Клеопатрой толстяк с завидной легкостью распростерся и коснулся лбом каменной плиты, на которой царица стояла со своей служанкой.
Клеопатра строго и с презрением посмотрела на него. Он подполз к ней раболепно, поцеловал край её платья, хотел облобызать туфлю, но она с брезгливостью отдернула ногу.
- Не гневайся, госпожа царица. Во всем виноват Плутос, этот безмозглый болван! Придурок! Посмотри, что я у него отобрал. - И он показал ей на нитке крутящуюся блестящую монету.
- Что это? - не поняла его Клеопатра.
- Монета. Он забавлялся с нею, играл, придурок несчастный, вместо того чтобы смотреть за зверьми. Открыл не ту дверь, скотина! Он выпустил льва в помещение, а не в междустенье. В это время пришел раб-уборщик. Увидев льва, он бросился бежать. Так Хосро оказался во дворе.
Не глядя на него, Клеопатра произнесла:
- Еще такое повторится - я прикажу запереть тебя в клетку с хищниками. С тем же Хосро!
13. ДЕВИЧЬИ МЕЧТЫ, ГДЕ ВЫ?
Возвратившись на террасу, Клеопатра увидела две роскошные амфоры, наполненные свежими розами. Среди зеленых листьев и стеблей они пестрели всеми оттенками - белыми, розовыми, красными, желтыми, и нежный их аромат чувствовался на расстоянии.
Клеопатра запустила пальцы в их душистую гущу, стараясь не уколоться о шипы. У неё разгладились складочки на лбу, выгнулись тонкие брови, губы растянулись в улыбке. Закрыв глаза, она наслаждалась их дивным запахом, склонив лицо к самым цветкам, и лепестки их робко касались её щек.
Царица села на деревянную скамью и в немом восхищении стала смотреть на эти красивые амфоры, непонятно откуда взявшиеся, - в том, что цветы не из её сада, она была убеждена, к тому же эти амфоры с античной росписью видела впервые. Она понюхала кончики своих пальцев и блаженно улыбнулась. "Какая прелесть! Сокровища фараонов за этот божественный запах, за любовь, за цветики, за покой, за грезы". Кто-то принес их, заботливо подобрал, поставил цветок к цветку, побрызгал водой, чтобы они не завяли, не назвал имени, и вот теперь они перед ней - немые свидетели трогательного внимания, тайного обожания, - может быть, любви. Только в юности дарили ей цветы. "Кто ты? Кто ты, приславший их?"
Царица увидела маленький листок папируса, с шуршанием развернула его. На нем начертано несколько слов: "Да пусть развеется твоя печаль!" Вот как! Писавший знает, что она печальна, что её гложет тоска, почти отчаяние. Это любопытно. Она задумалась.
Потом, кого бы ни спросила, никто не мог ей вразумительно ответить, кто прислал цветы, только и узнала, что их принесли четыре черных раба. Принесли - и удалились.
На колени прыгнула кошка, тонкая, гибкая, полосатая, как кефья. Клеопатра вздрогнула и засмеялась, ласково погладила по шерстке худенькую спину. Кошка удобно улеглась у её живота и замурлыкала.
Прислушиваясь к этому утробному дремотному урчанию и гудению мух, она впала в забытье. Воздух застыл и стал как теплая вода. У неё почему-то начало гореть лицо, особенно щеки. Она прижала к ним ладони, но руки оказались горячее, чем бы ей хотелось. Клеопатра спихнула кошку с колен. Жалобно мяукнув, та упала на четыре лапки, потянулась и как ни в чем не бывало ушла, подняв хвост.
Клеопатра послала рабыню за холодной водой, и вдруг ей стало нехорошо; тошнота подступила к горлу. Ей показалось, что её слабит, но вспомнив, что с утра ничего не ела, она звякнула в колокольчик.
На подносах принесли печенье, сладкие финики, в чашах различные напитки. Она попробовала немного подслащенной воды; на её поверхности плавали два кружка лимона и лучились мелкие блики солнечного света. Пришла Ишма и, лениво опустившись на пол подле её ног, стала вертеть на пальце снятый с руки серебряный браслет.
Царица неожиданно спросила:
- В каком ухе звенит? Скорее. Ну!
- В левом, госпожа, - не задумываясь ответила девушка.
- Не отгадала. - Клеопатра была разочарована.
Ишма небрежно пожала плечами. Она была одета в узкое платье, державшееся на одном плече при помощи простой завязки, другое, как и руки, было обнажено, оголенной до розового сосочка была и её левая грудь.
Заметив, как царица нахмурила брови, Ишма спросила:
- О чем ты думаешь, госпожа?
- Ни о чем, - последовал равнодушный ответ.
На самом деле она думала, сможет ли тот человек, Филон, о котором говорила Ирада, избавить её от Арсинои; сможет ли ради неё пожертвовать собой, подвергнуть себя унижению, избиению или пытке? Если не он, то кто тогда? Ей представлялись юноши, стройные, длинноногие, упрямые храбрецы; молодые мужчины, широкоплечие и сильные. Они казались ей смелыми и ловкими, как пантеры, ласковыми, как голуби, готовыми на все.
Она до того распалила свое воображение, что едва смогла бороться с охватившим её чувством, а закрыв глаза, легко вообразила прикосновение крепких мужских пальцев, гладивших плечи и грудь, страстные поцелуи в шею и за скулой под ухом.
Однако вскоре ей показались мерзки и нечистоплотны её мысли. Она стала корить себя, бранить самыми оскорбительными словами. Слезы появились на её глазах, ей захотелось молиться. Лучше никому не принадлежать, остаться чистой, свежей, как родниковая вода, не запятнанной ничем чувственным и плотским.
Она вздохнула и пожалела, что не девственница. Ушло время чистоты. Девичьи мечты, где вы?
Вдруг ей показалось, что её одежды недостаточно душисто пахнут. Она повелела принести розовой сирийской эссенции. Опустошив маленький флакончик на одежду, волосы, лицо, шею и вся пропахнув запахом своих любимых роз, она взяла круглое на ручке металлическое зеркало и осмотрела себя. Ей не понравилось лицо, совсем не такое, какое она бы хотела иметь. Береника, Арсиноя - вот кто унаследовал материнские черты, черты красавицы македонки, а в ней слишком много чувственного, восточного, египетского, начиная со смуглой кожи и кончая разрезом темных глаз. "Моя египетская пчелка!" называл её Гай Юлий, стареющий женский угодник.
- Ишма, - спросила Клеопатра, - я могу нравиться?
- О да, госпожа! - ответила девушка без лукавства. - Ты красива. Мужчины не сводят с тебя глаз.
- Врешь!
- Клянусь Исидой!
Ишма встала на колени и молитвенно сложила руки перед грудью.
- А захотел бы кто-нибудь исполнить мое желание... допустим, ценой своей жизни?
- О чем ты, госпожа моя?
- Какая ты непонятливая, - вздохнула Клеопатра и вскрикнула, приподнявшись, - она заметила на подбородке красное пятнышко.
- Что? - испугалась Ишма.
- Прыщик.
- Где? Ничего нет.
- Как же нет? А это что? Разве ты не видишь? - ткнула она пальцем под нижнюю губу.
- Наверное, укусила какая-нибудь мошка.
- Какая ещё мошка! Вчера не было. Надо мази, той, что привезли купцы из Палестины.
Несколько рабынь, сидевших на полу, вскочили на ноги. Ишма их опередила.
- Скорее! Да скорее же! - понесся ей вслед нетерпеливый голос царицы.
14. К СЕЛЕВКУ НЕ ХОДИ
Запыхавшаяся Ишма появилась с белой круглой баночкой в руке; её маленькие груди высоко вздымались и опускались; на чистом узеньком лбу блестели бисеринки пота.
Клеопатра выхватила у неё из рук баночку, крышечка стукнулась об пол и покатилась. Одна из рабынь бросилась её поднимать. Царица мазнула по подбородку беловатой густой массой и растерла пальцем; почувствовав холодок, она успокоилась и опустила руки. И тотчас же насторожилась, заслышав оживленную болтовню двух девушек.
Светловолосая рабыня в сине-белом платье, родом из Фессалии, по имени Хлоя, всегда удивляла её чрезмерной говорливостью.
Клеопатра позвала её, девушка оборотилась. Под пристальным взглядом царицы она смущенно опустила ресницы. Это показалось Клеопатре подозрительным.
- О чем вы?
Она молча потупилась. Клеопатра обратилась ко второй, хорошенькой смуглянке, стройной, высокой девушке.
- Ответь ты, Апа. О чем вы шептались? Нам всем это будет любопытно послушать.
- Она мне сказала, - начала было девушка и, запнувшись, потупилась. Густые темно-каштановые волосы, собранные в высокий пучок на макушке, делали её ещё выше; полная грудь едва прикрывалась тканью; на шейке сверкал обруч, в ушках поблескивали серьги в виде месяца.
- Что же она тебе сказала? Договаривай!
- Она сказала, что подрались два раба, - упавшим голосом промямлила рабыня.
- Ну-ка, ну-ка! Иди поближе... Расскажи, голубушка, - поманила Клеопатра пальцем гречанку.
Это известие не было для неё новостью, но её удивил испуг девушек. "Не явились ли они причиной этой драки?" - подумала Клеопатра.
Девушка растерянно посмотрела на царицу, лицо её побледнело, губы дрожали - она выглядела так беспомощно, что это ещё больше разожгло любопытство Клеопатры. Наконец она призналась заплетающимся языком, что сама ничего не знает. Это была явная ложь.
Покачав головой, Клеопатра повелела позвать Селевка, управляющего дворцовым хозяйством.
Пришел приземистый, плотный человек, позванивая бласлетами на толстых запястьях.
Она спросила его о случившемся.
Селевк был удивлен, в первую минуту он вообще не мог понять, о чем идет речь, о каком необычном случае, так встревожившем царицу.
Клеопатра пояснила:
- Я слышала, что подрались два раба. - Обнаженной рукой она указала на рабынь. - Они, вероятно, лучше осведомлены об этом, чем ты.
Управляющий прищурил глаза, вглядываясь в девушек. На лице светловолосой рабыни из Фессалии изобразился испуг.
Селевк воскликнул:
- Я узнал тебя! - и надвинулся своим грузным телом на рабыню. Девушка попробовала спрятаться за спины своих подруг, но он поймал её за кисть руки и выволок на середину. - Ночная гостья! Теперь ты от меня никуда не убежишь.
Он с такой силой стиснул и крутанул ей руку, что та, вскрикнув, присела от боли.
- Что это значит? - воскликнула Клеопатра.
- Драка произошла из-за нее. Я видел эту дрянь перед заходом солнца. Она стояла с рабом Марком. Он хороший каменщик. А ночью, когда я обходил эргусуалы, застал её уже с другим. На соломе. Чем они там занимались, ты можешь представить, госпожа.
- Представила, Селевк, - ответила царица, кивая.
- Я не успел её поймать: ускользнула, как змея. А утром была драка. Оказывается, до этого она бегала к Марку. Я так скажу, госпожа, из-за таких кошек и вспыхивают потасовки. А ну выпрямись! - заорал Селевк на ошалевшую от страха девушку. - Стой и смотри на госпожу свою, царицу! И скажи ей, чем ты занималась, бесстыдница!
- Ей не надо об этом говорить, Селевк.
- Не моя воля, а то бы я спустил с неё шкуру, - сказал грозный управляющий и толкнул рабыню по направлению к сидевшей Клеопатре с такой силой, что та упала на каменные плиты и распростерлась в рыдании.
Не глядя на девушку, будто её и не было подле ног, Клеопатра спросила Селевка:
- Они покалечили себя?
- Да, госпожа моя. У одного разбита голова. А у Марка, каменщика, сломана рука. Теперь он не может работать. Я приказал их обоих высечь. А надо бы беспощадно сечь вот этих, - указал Селевк на лежавшую ничком Хлою.
- У тебя ещё будет время для этого. А теперь иди
- Ты кто?
- Вор, - ответил он и улыбнулся, обнажая ряд белых молодых здоровых зубов; на щеках образовались ямочки, придав его лицу лукавое выражение.
- Почему ты воруешь? Тебе тоже нечего есть?
- О нет, царица. Я ворую по другой причине. Мне это нравится.
- Вот как! - подивилась она. - А другим, более полезным делом ты не пытался заняться?
- Я был каменщиком. Толкал и возил большие глыбы и бил их здоровенным молотком. Потом бросил. Скучно.
- Неужто воровать веселей?
- Веселей! - признался он и засмеялся.
Ее изумила его беззаботность, в нем было так много от озорного мальчишки.
- Ты представляешь, какое наказание полагается за это?
- О да, царица, - ответил молодец и снова улыбнулся.
"Господи, какая беспечность! Он не знает, что его ожидает", - подумала она и сказала:
- За это полагается отсечение головы, веселый человек. Но, судя по всему, смерть тебя не страшит.
- Нет бессмертных людей. Всех когда-нибудь постигнет эта участь: меня, их всех, тебя, царица, - услышала она совершенно удивительное из уст молодого простого каменщика. - Но пока я жив - смерти нет. Когда придет смерть, меня уже не будет!
- Да ты философ, друг Гермеса! Как тебя зовут?
- Македон.
"Значит, македонец, - решила она. - Видимо, его предки пришли в Египет с моим дедом Птолемеем Сотером. Как не хочется убивать такую здоровую плоть!"
- Все-таки я хотела бы знать: почему ты решил ограбить гробницу фараона?
- Они попросили помочь расколоть каменную плиту. И если бы не струсили, стражники нас не схватили. Мы уже добрались до самого мертвеца.
На мгновение она вообразила, как они идут по узкому проходу, в темноте, где со всех сторон на них веет холодом и смертельной таинственностью, и невольно содрогнулась.
- И ты не побоялся, что тебя поглотит тьма? Что демоны растерзают твое тело? Что потусторонние силы выпьют твои очи и с живого сдерут кожу?
- Врать не буду. Было страшновато. Но я знаю заклинания, которые помогают мне приблизиться к месту тайн и защищают от демонов.
- Тогда понятно. Ну и много у покойника оказалось серебра?
Македон захохотал.
- Скажешь тоже! Там ничего не было, кроме жалких костей и порванной пелены. Кто-то до нас побывал в камере и все унес - амулеты и украшения. Жрецы говорят, что мы их украли. Но куда же тогда мы их дели?
- Вот и я хотела бы спросить - куда?
- Мы их не брали, госпожа царица. Сокровища украли жрецы.
- Македон! О чем ты говоришь? Тебя накажет Амон за такое бесчинство!
- Не накажет. Амон знает, что мы не брали сокровищ.
- Меня поражает твое упорство. Вас схватили в усыпальнице, куда вы проникли через подкоп. Вы разбили саркофаг, сорвали с мумии погребальные пелены...
- Да нет же! Клянусь Амоном-Ра, ничего мы не взяли.
Она не дала ему договорить.
- Теперь ты и твои товарищи будете осуждены и казнены. А ведь ты ещё молод, Македон. - Она подумала и спросила: - А почему ты не молишь о прощении, как они? Что это: гордость или упрямство?
- Я никогда никого не прошу, - произнес он серьезно. - Если я захочу, я убегу, царица, где бы ты меня ни держала.
- Дерзкий, дерзкий! - шептала она, смотря на мужественного гордеца. "Нет, его убивать грех. Мне нужны такие, как он. Мужественные и дерзкие. Их и так не много на свете".
Сердце её готово было смягчиться. Македон разглядывал её с восхищением, обо всем забыв; детская улыбка играла на его розовых губах, глаза лучились; она чувствовала, что нравится ему, и наслаждалась этим, зная, что её обаяние действует на мужчин, как вино. Потом, подумав, решила проявить строгость, чтобы впредь знали, что к грабителям она относится сурово, как всегда.
Скупым грациозным движением Клеопатра распорядилась их увести. "Впрочем, о Македоне следует распорядиться особо", - решила она.
Стоявшие на коленях мужички затвердили настойчиво, с отчаянием:
- Царица! Царица! Смилуйся!
Клеопатра отвернулась.
Грабителей погнали тычками, поволокли под руки. Один из них, совсем обезумев, вырвался, покатился по полу, воя, затем, встав на четвереньки, как собака, заорал, брызгая слюной:
- Потаскуха! Будь ты проклята! Гадина!
Его свалили, зажимая рот. Жестокие удары посыпались на него со всех сторон, однако безумный, освобождая рот, орал:
- Гадина! Блудница! Пусть тебя покарает бог Яхве и бессмертный Моисей!
Вся красная, потрясенная оскорблениями, Клеопатра поднялась с ложа и встала на скамейку, чуть дрожа. Ее охватило такое бешенство, что на мгновение она забыла обо всем и было сорвалась с места, чтобы задушить его собственными руками, но усилием воли сдержала себя. Однако от нервного напряжения все поплыло перед её глазами, и она почувствовала, что теряет опору под собой, её точно понесло потоком, и она стала медленно клониться вправо.
Сотис метнулся к царице и подхватил, уже падающую, на руки. Он опустил её на ложе и, развернувшись, хищной птицей налетел на грабителей и беспощадно начал избивать их плеткой.
- Вон отсюда, твари! Живее! Бегом! В яму! В яму!
Ирада, Хармион, Ишма и другие рабыни захлопотали над лежавшей навзничь Клеопатрой. Вскоре им удалось привести её в чувство, и тихим голосом, как больная, царица невнятно произнесла:
- Пусть их убьют! Сдерут кожу, распорют животы. Мерзавцы, нечисть грязная, скоты! Пусть их изжарят, изрубят на куски, а мясо бросят крокодилам. Пусть их сварят живьем в масле, вобьют в пятки гвозди, вырежут их поганые языки.
Она разрыдалась, слезы градом покатились из её глаз. Ей стало немного легче, но она все ещё была слаба.
Царицу подняли и, совсем обессиленную, свели с ложа. Затем два рослых раба подхватили её на крепкие руки и быстро понесли во внутренние покои дворца, потом - по большой лестнице вниз, в термы.
Хармион и Ишма бежали с боков и, совершенно перепуганные, смотрели на неё снизу вверх; она слышала, как кто-то из них сказал:
- Олимпий нас теперь отколотит.
И царица, зная, что Олимпий никого не помилует, простонала:
- Не надо дедушке говорить!
Термы - обширное помещение, светлое, просторное, с мраморными колоннами вокруг бассейна, куда, брызгаясь, беспрерывно лилась холодная и горячая вода из открытых каменных львиных пастей.
Погрузившись в теплую воду, она успокоилась, закрыла глаза, опустила руки, дыхание её выровнялось, на лбу выступили капельки пота. Голые рабыни, стоя на коленях вокруг Клеопатры, старательно растирали её тело, поливали душистой эссенцией. Густой пар обволакивал их, как туман.
После омовения три рабыни вытирали её мягкими полотенцами, другие три рабыни одели её в просторные шелковые одежды. Ишма расчесала её длинные пышные волосы.
Стоя босыми ногами на ковровой подстилке, Клеопатра чувствовала, как блаженно млеет чистое тело.
"За что они меня? За что?" - думала она уже спокойней, и слезы выкатывались из-под её густых черных ресниц и влажными ручейками катились по щекам.
- Теперь спать! Спать! - услышала она вкрадчивый, как заклинание, голос Ирады и, не возражая, позволила унести себя в опочивальню.
12. Я - НЕ БОЮСЬ
На следующее утро Ирада сообщила царице о том, что все участники пира оповещены и подготовка к его проведению заканчивается.
- Проследи, Ирада, чтобы не получилось, как в прошлый раз, что вино подадут не охлажденным.
- Будь покойна, госпожа царица. Пусть тебя это не заботит. Молю тебя только об одном: совершенно забудь обо всех этих мелочах.
- Ах, Ирада! Ведь это же невозможно - сидеть вот так, сложа руки.
- Почему же сложа руки? У тебя древняя рукопсь наших жрецов. Вот и читай. Что касается меня, то я ни словечка не понимаю в ней. А тебя Серапис сподобил разобраться в этой мудрости. Прочтешь - и нам расскажешь. Глядишь - и мы просветлеем от твоего разумения. А как закатится солнце, ты должна предстать перед нашими гостями отдохнувшей, спокойной, с чистым взором, точно второе светило.
- Как я устала от твоей трескотни, Ирада. Оставь меня хотя бы на малое время.
- Удаляюсь, госпожа моя. - И женщина бесшумно упорхнула, точно муха.
Клеопатра углубилась в чтение рукописи старого философского трактата, переведенного для неё с древнеегипетского на греческий. То было туманное замысловатое сочинение, которое она с трудом понимала. Приходилось по нескольку раз перечитывать то или иное место. На этот раз она задержалась на фразе: "...чтобы возродиться, нужно умереть". Царица задумалась, а потом припомнила не раз слышанное от верховного жреца Мемфиса, Пшерони-Птаха: "Умереть, чтобы возродиться, означает восстать из гробницы полным жизни. Как дитя выходит из чрева матери, так и умирающие в Аиде должны выйти в другой мир. И душа их снова должна войти в тело и все соединиться: тело, душа и дух - и стать Одним. Если это произойдет, значит, человек готов к новой жизни. Но не всем это дано". Нет, ей это плохо представлялось. Она знала, что в новой жизни не должно быть скорби, не должно быть страха, болезней, не должно быть мрака, горя, слез, а должно быть - свет, радость, любовь. Видимо, на это и должно походить возрождение - выход из мрака.
Она припомнила, что сказал о смерти Македон, молодой, дерзкий грабитель. Правда, то была мысль Эпикура, о которой ему, видимо, поведал весьма умный и начитанный человек, но все равно, от этого истина не перестала светить, как лампа.
Клеопатра прилегла на ложе и закрыла глаза. Ирада права, если хочешь хорошо выглядеть вечером, нужен отдых. И тогда разгладятся морщинки в уголках глаз, ровно забьется сердце и никакая тревога не будет терзать твою совесть. Ибо, что бы ни случилось, оно уже не будет иметь к тебе никакого отношения.
Наступившая жара начала томить её, даже здесь, в тени, невозможно было дышать. Нехотя Клеопатра окунала кончики пальцев в холодную воду, налитую в серебряный сосуд, стоявший у изголовья, и протирала виски и закрытые веки. Прохлада только на короткий миг приносила облегчение.
Вдруг раздался громкий пронзительный крик; как стайка встревоженных птиц, на террасу с визгом вбежали испуганные девушки-служанки.
Перебивая друг друга, девушки заговорили о том, что её любимый лев, это могучее косматое чудовище Хосро, вместо того чтобы прогуливаться между стен, выбрался на волю, напал на какого-то раба и загрыз его.
- Этот дурак зверовод опять перепутал, куда следует выпускать льва, сказала Клеопатра сердито. - Где он сейчас?
Девушки, переглянувшись, пожали плечами.
- Я спрашиваю, где Хосро?
Из их сбивчивого объяснения она поняла, что лев находится во дворе, возле бассейна с фонтаном.
Клеопатра сошла со своего ложа и, минуя один за другим залы и проходы, направилась на другую часть дворцовой территории.
Она вышла на обширную, роскошную террасу, окруженную балюстрадой с колоннами, где обычно, в теплую погоду, устраивались пиршества под открытым звездным небом, и, пройдя её, остановилась у лестницы.
Отсюда открывался вид на двор, невысокая каменная ограда отделяла его от территории дворца. Царица увидала льва у фонтана. Он стоял задом к бассейну, на самом солнцепеке, и, задрав большую косматую голову, громко и страшно ревел, оскалив пасть с черными губами. Вокруг никого не было. Стража с сетями, пиками, обнаженными мечами толпилась поодаль. Рядом со львом лежал распростертый навзничь человек, кровь из-под него растекалась по каменной плите. Человек, очевидно, был мертв.
- Ишма! - позвала царица.
Девушка подбежала к ней.
- Ты сможешь его увести?
Ишма поглядела на неё с ужасом, в её глазах отразился страх. Опьяненный кровью, обезумевший лев мог растерзать любого подошедшего к нему.
- Что ты на меня уставилась?! Ты же говорила, что Хосро любит тебя. Он должен тебя послушать, девочка. Ведь ты же не хочешь, чтобы его убили копьями? Иди! Я уверена, что тебе удастся его увести.
- Госпожа моя царица, - пошевелила та побелевшими губами.
- Только не бойся, - говорила Клеопатра. - Погляди на меня. Видишь: я не боюсь. Даже нисколько не боюсь. - Щеки царицы покрылись румянцем, глаза блестели, она действительно не испытывала страха. - Верь мне, девочка. Лев не сделает тебе ничего дурного. Будь смелее! Иди и улыбайся!
Ишма медленно сделала несколько шагов, затем обернулась и поглядела на госпожу свою, все ещё надеясь, что та её вернет. Клеопатра лишь приободрила ее:
- Смелее, девочка! Не трусь! Ты же всегда говорила, что можешь укротить его. Ты же кормила его мясом. Я буду идти позади. И стража придет к тебе на помощь по первому зову.
Ишма спустилась по лестнице вниз, вышла за ограду, Клеопатра шла следом, держась от неё на небольшом расстоянии.
Девушка видела, что лев необыкновенно возбужден. Переступая с лапы на лапу, он хлестал себя по впалым бокам длинным гибким хвостом, мотая косматой гривой, то и дело оскаливая пасть и издавая такое рычание, от которого у неё холодело внутри. Утешало то, что он пока стоял на месте, но в любую минуту мог на неё броситься. Расстояние в два десятка шагов, на котором она находилась, зверь преодолел бы в два прыжка. Ей было страшно, но она шла и шла, точно взгляд Клеопатры толкал в спину, не чувствуя ни рук, ни ног, смотря только перед собой, на его оскаленную морду с желтыми клыками.
- Иди, иди, девочка! - шептала как заклинание Клеопатра. Про себя же она давно загадала: если Ишма будет жива, значит, и с ней ничего не случится. Если Ишма укротит это чудовище, то и она приручит ромея. Почему-то этот лев ей напомнил Марка Антония, и это невольное сравнение показалось ей символичным.
В шагах пяти от льва Ишма заговорила негромким тоненьким голоском, придав его звучанию как можно больше нежности:
- Дурачок ты дурачок! Глупенький! Чего ты расшумелся? Кто тебя обидел, мой хороший?
Лев издал тихое, почти жалобное урчание. Ишма поняла, что он узнал её и отзывается. Она осмелела, думая: "Была не была", - подошла к нему вплотную. Она сунула руку в густую жесткую гриву и сразу нащупала впадинку за ухом, то потаенное местечно, от щекотания которого он становился совсем ручным. Лев переступал с лапы на лапу, выпуская из подушечек кривые когти во всю длину, склонил голову набок и потерся о неё все равно что ласковый кот.
- Пойдем, мой хороший! Пойдем, мой миленький! - Нежный голос, теплая легкая рука, сладкий запах её тела, чем-то напоминающий вожделенный запах молоденькой львицы, совсем покорил это чудовище.
На виду у стоявших поодаль оторопелых людей слабенькая, хрупкая девушка повела рядом с собой, держа за гриву, грозную громадину, состоящую из дикой ярости, упругих мускулов, острых когтей и зубов, способную убить в одно мгновение.
Лев шел лениво, покорялся как бы нехотя, тихонечко урча; при каждом шаге когти его стучали о каменные плиты, которыми был вымощен двор. Из-за колонн, дверных и оконных проемов всех построек на них глядели перепуганные, застывшие лица прислуги, стражи и рабов. Все боялись и переживали за девушку, веря и не веря тому, что происходило перед их глазами. Никто из них не двигался и не издавал ни звука. На всем дворе царила чуткая тишина, лишь птицы да попугаи верещали, высоко взгромоздившись на ветвях деревьев парка.
Ишма провела льва в низкое помещение зверинца, примыкавшего одной своей стороной к внутренней стене. Дневной свет проникал в помещение через узкие оконца и скупо освещал широкий проход и стоявшие справа и слева железные клетки, в которых лежали и ходили свирепые хищники - пантеры, леопарды, рыси, волки и даже лохматые коричневые медведи, привезенные из холодной горной Фракии. Постоянно раздавалось злое рычание, шипение, зевание; остро пахло звериной мочой и разлагающимся мясом.
Девушка подвела льва к растворенной большой клетке; в ней имелось две двери: одна открывалась в само помещение с коридора, а другая, в стене, имела выход на волю, в довольно длинный и от этого казавшийся узким проход между двумя стенами с башнями, окружавшими весь дворцовый ансамбль, с каменными и деревянными постройками, парком, садом, фонтанами, прудами и храмами.
В этом как бы естественном междустенном пространстве время от времени прогуливались хищники, но чаще всех любимец Клеопатры лев Хосро со своими четырьмя львицами и их потомством, одновременно выполняя и сторожевые обязанности.
Ишма легонько шлепнула льва по заду. Поджав хвост, с недовольным рыком зверь одним мягким прыжком вскочил в клетку. Ишма закрыла дверцу, просунула руку между прутьев и пощекотала его за ухом. Лев застонал от удовольствия. "Все, дурачок, я пошла!" - сказала она весело.
Девушка вышла из зверинца во двор, щурясь от яркого, бившего в глаза солнца и улыбаясь во весь рот от радости, от вольного небесного простора, от победы над свирепым зверем. Клеопатра стояла перед ней. Ишма бросилась к царице, захлебываясь от радостного смеха. Они обнялись.
Клеопатра расцеловала девушку в пылающие щеки. Не испытанное ею ранее воодушевление вскружило голову; она, как и Ишма, плакала и смеялась одновременно. За это короткое время царица столько пережила, столько испытала, точно её жизнь висела на волоске.
- Умница ты моя, милая, славная девчонка!
- Все вышло так, как ты сказала, госпожа моя, - говорила девушка, заглядывая в её лицо. - Лев оказался послушным. Я так счастлива.
- Вот и славно, радость моя. Ты показала мне, как следует укрощать ярость и дерзость самцов. Ты достойна самого наилучшего подарка.
- Бусы, да? Бусы с янтарем!
- Раз ты так хочешь, будут у тебя эти бусы.
И тут показался толстяк-зверовод, потный, запыхавшийся. Он то и дело обтирал платком лицо и шею. Перед Клеопатрой толстяк с завидной легкостью распростерся и коснулся лбом каменной плиты, на которой царица стояла со своей служанкой.
Клеопатра строго и с презрением посмотрела на него. Он подполз к ней раболепно, поцеловал край её платья, хотел облобызать туфлю, но она с брезгливостью отдернула ногу.
- Не гневайся, госпожа царица. Во всем виноват Плутос, этот безмозглый болван! Придурок! Посмотри, что я у него отобрал. - И он показал ей на нитке крутящуюся блестящую монету.
- Что это? - не поняла его Клеопатра.
- Монета. Он забавлялся с нею, играл, придурок несчастный, вместо того чтобы смотреть за зверьми. Открыл не ту дверь, скотина! Он выпустил льва в помещение, а не в междустенье. В это время пришел раб-уборщик. Увидев льва, он бросился бежать. Так Хосро оказался во дворе.
Не глядя на него, Клеопатра произнесла:
- Еще такое повторится - я прикажу запереть тебя в клетку с хищниками. С тем же Хосро!
13. ДЕВИЧЬИ МЕЧТЫ, ГДЕ ВЫ?
Возвратившись на террасу, Клеопатра увидела две роскошные амфоры, наполненные свежими розами. Среди зеленых листьев и стеблей они пестрели всеми оттенками - белыми, розовыми, красными, желтыми, и нежный их аромат чувствовался на расстоянии.
Клеопатра запустила пальцы в их душистую гущу, стараясь не уколоться о шипы. У неё разгладились складочки на лбу, выгнулись тонкие брови, губы растянулись в улыбке. Закрыв глаза, она наслаждалась их дивным запахом, склонив лицо к самым цветкам, и лепестки их робко касались её щек.
Царица села на деревянную скамью и в немом восхищении стала смотреть на эти красивые амфоры, непонятно откуда взявшиеся, - в том, что цветы не из её сада, она была убеждена, к тому же эти амфоры с античной росписью видела впервые. Она понюхала кончики своих пальцев и блаженно улыбнулась. "Какая прелесть! Сокровища фараонов за этот божественный запах, за любовь, за цветики, за покой, за грезы". Кто-то принес их, заботливо подобрал, поставил цветок к цветку, побрызгал водой, чтобы они не завяли, не назвал имени, и вот теперь они перед ней - немые свидетели трогательного внимания, тайного обожания, - может быть, любви. Только в юности дарили ей цветы. "Кто ты? Кто ты, приславший их?"
Царица увидела маленький листок папируса, с шуршанием развернула его. На нем начертано несколько слов: "Да пусть развеется твоя печаль!" Вот как! Писавший знает, что она печальна, что её гложет тоска, почти отчаяние. Это любопытно. Она задумалась.
Потом, кого бы ни спросила, никто не мог ей вразумительно ответить, кто прислал цветы, только и узнала, что их принесли четыре черных раба. Принесли - и удалились.
На колени прыгнула кошка, тонкая, гибкая, полосатая, как кефья. Клеопатра вздрогнула и засмеялась, ласково погладила по шерстке худенькую спину. Кошка удобно улеглась у её живота и замурлыкала.
Прислушиваясь к этому утробному дремотному урчанию и гудению мух, она впала в забытье. Воздух застыл и стал как теплая вода. У неё почему-то начало гореть лицо, особенно щеки. Она прижала к ним ладони, но руки оказались горячее, чем бы ей хотелось. Клеопатра спихнула кошку с колен. Жалобно мяукнув, та упала на четыре лапки, потянулась и как ни в чем не бывало ушла, подняв хвост.
Клеопатра послала рабыню за холодной водой, и вдруг ей стало нехорошо; тошнота подступила к горлу. Ей показалось, что её слабит, но вспомнив, что с утра ничего не ела, она звякнула в колокольчик.
На подносах принесли печенье, сладкие финики, в чашах различные напитки. Она попробовала немного подслащенной воды; на её поверхности плавали два кружка лимона и лучились мелкие блики солнечного света. Пришла Ишма и, лениво опустившись на пол подле её ног, стала вертеть на пальце снятый с руки серебряный браслет.
Царица неожиданно спросила:
- В каком ухе звенит? Скорее. Ну!
- В левом, госпожа, - не задумываясь ответила девушка.
- Не отгадала. - Клеопатра была разочарована.
Ишма небрежно пожала плечами. Она была одета в узкое платье, державшееся на одном плече при помощи простой завязки, другое, как и руки, было обнажено, оголенной до розового сосочка была и её левая грудь.
Заметив, как царица нахмурила брови, Ишма спросила:
- О чем ты думаешь, госпожа?
- Ни о чем, - последовал равнодушный ответ.
На самом деле она думала, сможет ли тот человек, Филон, о котором говорила Ирада, избавить её от Арсинои; сможет ли ради неё пожертвовать собой, подвергнуть себя унижению, избиению или пытке? Если не он, то кто тогда? Ей представлялись юноши, стройные, длинноногие, упрямые храбрецы; молодые мужчины, широкоплечие и сильные. Они казались ей смелыми и ловкими, как пантеры, ласковыми, как голуби, готовыми на все.
Она до того распалила свое воображение, что едва смогла бороться с охватившим её чувством, а закрыв глаза, легко вообразила прикосновение крепких мужских пальцев, гладивших плечи и грудь, страстные поцелуи в шею и за скулой под ухом.
Однако вскоре ей показались мерзки и нечистоплотны её мысли. Она стала корить себя, бранить самыми оскорбительными словами. Слезы появились на её глазах, ей захотелось молиться. Лучше никому не принадлежать, остаться чистой, свежей, как родниковая вода, не запятнанной ничем чувственным и плотским.
Она вздохнула и пожалела, что не девственница. Ушло время чистоты. Девичьи мечты, где вы?
Вдруг ей показалось, что её одежды недостаточно душисто пахнут. Она повелела принести розовой сирийской эссенции. Опустошив маленький флакончик на одежду, волосы, лицо, шею и вся пропахнув запахом своих любимых роз, она взяла круглое на ручке металлическое зеркало и осмотрела себя. Ей не понравилось лицо, совсем не такое, какое она бы хотела иметь. Береника, Арсиноя - вот кто унаследовал материнские черты, черты красавицы македонки, а в ней слишком много чувственного, восточного, египетского, начиная со смуглой кожи и кончая разрезом темных глаз. "Моя египетская пчелка!" называл её Гай Юлий, стареющий женский угодник.
- Ишма, - спросила Клеопатра, - я могу нравиться?
- О да, госпожа! - ответила девушка без лукавства. - Ты красива. Мужчины не сводят с тебя глаз.
- Врешь!
- Клянусь Исидой!
Ишма встала на колени и молитвенно сложила руки перед грудью.
- А захотел бы кто-нибудь исполнить мое желание... допустим, ценой своей жизни?
- О чем ты, госпожа моя?
- Какая ты непонятливая, - вздохнула Клеопатра и вскрикнула, приподнявшись, - она заметила на подбородке красное пятнышко.
- Что? - испугалась Ишма.
- Прыщик.
- Где? Ничего нет.
- Как же нет? А это что? Разве ты не видишь? - ткнула она пальцем под нижнюю губу.
- Наверное, укусила какая-нибудь мошка.
- Какая ещё мошка! Вчера не было. Надо мази, той, что привезли купцы из Палестины.
Несколько рабынь, сидевших на полу, вскочили на ноги. Ишма их опередила.
- Скорее! Да скорее же! - понесся ей вслед нетерпеливый голос царицы.
14. К СЕЛЕВКУ НЕ ХОДИ
Запыхавшаяся Ишма появилась с белой круглой баночкой в руке; её маленькие груди высоко вздымались и опускались; на чистом узеньком лбу блестели бисеринки пота.
Клеопатра выхватила у неё из рук баночку, крышечка стукнулась об пол и покатилась. Одна из рабынь бросилась её поднимать. Царица мазнула по подбородку беловатой густой массой и растерла пальцем; почувствовав холодок, она успокоилась и опустила руки. И тотчас же насторожилась, заслышав оживленную болтовню двух девушек.
Светловолосая рабыня в сине-белом платье, родом из Фессалии, по имени Хлоя, всегда удивляла её чрезмерной говорливостью.
Клеопатра позвала её, девушка оборотилась. Под пристальным взглядом царицы она смущенно опустила ресницы. Это показалось Клеопатре подозрительным.
- О чем вы?
Она молча потупилась. Клеопатра обратилась ко второй, хорошенькой смуглянке, стройной, высокой девушке.
- Ответь ты, Апа. О чем вы шептались? Нам всем это будет любопытно послушать.
- Она мне сказала, - начала было девушка и, запнувшись, потупилась. Густые темно-каштановые волосы, собранные в высокий пучок на макушке, делали её ещё выше; полная грудь едва прикрывалась тканью; на шейке сверкал обруч, в ушках поблескивали серьги в виде месяца.
- Что же она тебе сказала? Договаривай!
- Она сказала, что подрались два раба, - упавшим голосом промямлила рабыня.
- Ну-ка, ну-ка! Иди поближе... Расскажи, голубушка, - поманила Клеопатра пальцем гречанку.
Это известие не было для неё новостью, но её удивил испуг девушек. "Не явились ли они причиной этой драки?" - подумала Клеопатра.
Девушка растерянно посмотрела на царицу, лицо её побледнело, губы дрожали - она выглядела так беспомощно, что это ещё больше разожгло любопытство Клеопатры. Наконец она призналась заплетающимся языком, что сама ничего не знает. Это была явная ложь.
Покачав головой, Клеопатра повелела позвать Селевка, управляющего дворцовым хозяйством.
Пришел приземистый, плотный человек, позванивая бласлетами на толстых запястьях.
Она спросила его о случившемся.
Селевк был удивлен, в первую минуту он вообще не мог понять, о чем идет речь, о каком необычном случае, так встревожившем царицу.
Клеопатра пояснила:
- Я слышала, что подрались два раба. - Обнаженной рукой она указала на рабынь. - Они, вероятно, лучше осведомлены об этом, чем ты.
Управляющий прищурил глаза, вглядываясь в девушек. На лице светловолосой рабыни из Фессалии изобразился испуг.
Селевк воскликнул:
- Я узнал тебя! - и надвинулся своим грузным телом на рабыню. Девушка попробовала спрятаться за спины своих подруг, но он поймал её за кисть руки и выволок на середину. - Ночная гостья! Теперь ты от меня никуда не убежишь.
Он с такой силой стиснул и крутанул ей руку, что та, вскрикнув, присела от боли.
- Что это значит? - воскликнула Клеопатра.
- Драка произошла из-за нее. Я видел эту дрянь перед заходом солнца. Она стояла с рабом Марком. Он хороший каменщик. А ночью, когда я обходил эргусуалы, застал её уже с другим. На соломе. Чем они там занимались, ты можешь представить, госпожа.
- Представила, Селевк, - ответила царица, кивая.
- Я не успел её поймать: ускользнула, как змея. А утром была драка. Оказывается, до этого она бегала к Марку. Я так скажу, госпожа, из-за таких кошек и вспыхивают потасовки. А ну выпрямись! - заорал Селевк на ошалевшую от страха девушку. - Стой и смотри на госпожу свою, царицу! И скажи ей, чем ты занималась, бесстыдница!
- Ей не надо об этом говорить, Селевк.
- Не моя воля, а то бы я спустил с неё шкуру, - сказал грозный управляющий и толкнул рабыню по направлению к сидевшей Клеопатре с такой силой, что та упала на каменные плиты и распростерлась в рыдании.
Не глядя на девушку, будто её и не было подле ног, Клеопатра спросила Селевка:
- Они покалечили себя?
- Да, госпожа моя. У одного разбита голова. А у Марка, каменщика, сломана рука. Теперь он не может работать. Я приказал их обоих высечь. А надо бы беспощадно сечь вот этих, - указал Селевк на лежавшую ничком Хлою.
- У тебя ещё будет время для этого. А теперь иди