Страница:
Кудинов Виктор
Дочь Птолемея
Кудинов В. С.
ДОЧЬ ПТОЛЕМЕЯ
Историческое повествование
Пир Клеопатры рассказывает о нескольких тревожных и драматичных днях царицы Египта. То было в двадцать восьмую весну её жизни. Клеопатре стало известно, что младшая сестра Арсиноя - претендентка на Египетское царство отпущена Октавианом Августом из заточения, в котором она находилась с времен Цезарева триумфа по случаю его победы в Александрийской войне, и обосновалась в Эфесе, в храме Артемиды. Царица решила, что это неспроста, ибо Эфес расположен неподалеку от Киликии, где находился со своими легионами Марк Антоний. Ее царству грозила новая беда, которую следовало предотвратить во что бы то ни стало.
Живо и красочно написанные сцены познакомят читателя с окружением Клеопатры, с нравами её двора, с Союзом Неподражаемых, состоявшим из преданных друзей царицы, с которыми она веселилась и справляла свои знаменитые пиры, стараясь забыться от тревог и забот и найти утешение в любви.
ДОЧЬ ПТОЛЕМЕЯ
В то ясное чистое утро она проснулась раньше обычного. И сразу вышла из прохладных покоев под портик. Солнце слепило её, она зажмурилась. От колонн падали тени, мраморный пол пестрел светлыми и темными пятнами.
Клеопатра не умывалась, не охладила себя водой из источника. Она только прополоскала рот розовым настоем, чтобы заглушить кисловатый привкус после сна - следствие питья лекарственных горьких трав накануне. Дошла до первых колонн у ступенек лестницы, спускавшейся в обширный парк. Длинный подол туники ниспадал до пят, черные распущенные волосы достигали поясницы.
Некоторое время женщина стояла под солнцем с закрытыми глазами, наслаждаясь его теплом. Из листвы неподвижных пальм и смоковниц доносился писк и свист птиц.
Встревоженно закричала обезьянка, ей ответил сердитым клекотом большой синий попугай. Царица открыла глаза. Птица перелетела с одного дерева на другое - мелькнула, как синий лоскут, и скрылась в листве.
Внизу, на площадке, выложенной каменными плитами, появился черный раб с веником на длинной палке. Увидев царицу, он упал на колени, ткнулся лбом в плиту и замер; так он должен пролежать, не двигаясь, затаив дыхание в почтительном унижении, не подымая глаз на женщину, которую молва почитала божественной, красивейшей из всех живущих.
Лишь позже, когда раб отполз в кусты и густая листва надежно скрыла его, он с любопытством глянул через плечо - царица наклонилась, подобрала подол и потерла рукой беловатую ногу ниже колена. Густые волосы черной гривой свисли чуть не до пола. Выпрямившись, она закинула их движением головы за спину. Потянулась, подняв руки и прижав ладони к затылку. Полная грудь приподнялась в раздвинувшемся вырезе полупрозрачной туники, широкие рукава съехали за локти.
Легкое и радостное чувство наполняло Клеопатру, и ей, семь дней проведшей в жестокой черной меланхолии, в слезах, беспричинных рыданиях, метавшейся между отчаянием и туманными надеждами, вновь окружающий мир показался прекрасным и желанным. "Да, хорошо на свете! - подумала она. - Я - живу!" Она вдохнула до самой глубины груди свежий морской воздух, и улыбка сделала её лицо нежным и милым.
Солнце припекало, жгло. Пальцы ног вспотели, вынув маленькую ступню из одной туфли, она коснулась пальцами прогретого мрамора, затем скинула и вторую. "Дивно! Дивно!" - прошептала, спускаясь на террасу. Подойдя к самому её краю, Клеопатра уперлась коленями в низкий парапет. Желтый свет дрожал на поверхности моря широкой полосой. Вода разливалась до горизонта ровной голубой гладью. Небо, тоже голубое, было бледнее моря. Среди веселой зелени желтел песок - узкая каемка низкого берега, которую время от времени лизала набежавшая мелкая волна.
Несмотря на раннее утро, в Большой гавани началось движение: одни суда отплывали, взмахивая длинными мокрыми веслами, другие вплывали из-под арки высокого моста на дамбе, - длинное сооружение из камня, земли и дерева, тянувшееся от мыса Лохиад, на котором расположился прекрасный и сложный ансамбль дворцов Птолемеев, до скалистого островка, занимаемого маяком, почитавшимся одним из семи чудес света. Маяк действительно был хорош высокая белая грандиозная башня, поставленная на четырехугольный цоколь, и сейчас, любуясь им, она постаралась назвать имя зодчего, который построил это сооружение за двести лет до её рождения, но так и не смогла припомнить.
Высоко в небе кружил орел. Следя за его полетом, царица заметила поверх вершин пальм сизый дымок - что-то горело за городом, по-видимому, у Мареотийского озера, а сам город ослепительно белел справа и слева, раскинувшись далеко за мощные каменные стены с прямоугольными башнями.
Улицы прямыми линиями - узкие, широкие, длинные, короткие чертили его с севера на юг и с востока на запад. Так когда-то задумал Александр Македонский, чтобы город продувался насквозь северными ветрами, дувшими постоянно с моря в летнее время года. Плоские кровли домов опускались и подымались квадратами; обелиски были покрыты черепицей, белизна их мраморных колонн в солнечных лучах была ослепительна; мосты без перекрытий и перил над каналами опирались на каменные столбы; желтые пилоны из песчаника, привезенные из Мемфиса, с вдавленным орнаментом, приземистые, широкие у основания, напоминали о людях, что строили пирамиды.
То там, то в другом месте курчавились вершинами деревья, скрывая собою постройки. Кипарисы и пальмы росли обширными рощами вперемешку с развесистыми могучими кедрами и пирамидальными тополями.
Птицы захлопали крыльями, резкий крик карликовых попугаев неожиданно оборвался, и они вспорхнули, как разноцветные яркие бабочки, перелетев на левую сторону парка.
Привлеченная шумом, Клеопатра, поднявшись на носочках, поглядела вниз. Почти бегом, сильно напрягаясь, два худых эфиопа вели под уздцы белоснежного коня. Легкий султан из страусовых перьев качался между острых подрагивающих ушей. Конь приседал, подпрыгивал, мотал головой, разбрызгивая с черных губ белую слюну. Рабы тщетно пытались его сдержать. То был подарок Гнея Долабеллы, бывшего наместника Сирии, погибшего в Лаодикии. Коня по её приказу каждое утро проводили под окнами опочивальни, чтобы напомнить ей о ясноглазом римлянине, одном из близких её друзей.
Звонким голосом Клеопатра позвала своего любимца: "Эрос!"
Рабы остановились, но жеребец протащил их за собой, выгибая тонкую шею с длинной гривой.
- Пустите его! - распорядилась она.
Освобожденный конь, словно пущенная стрела, помчался по песчаной дорожке в глубь парка; длинная грива взвилась, хвост вытянулся на лету. Радостное ржанье замерло вдалеке. Рабы побежали следом.
Клеопатра улыбнулась, наблюдая за ним, ибо бегущий конь был ещё более прекрасен, чем при ходьбе. Утренняя встреча со своим любимцем добавила к её бодрости уверенность в удачливом дне. Да соизволит Исида подарить ей радость. Она так этого хотела.
2. СПАСИ МЕНЯ ОТ ГОРЕЧИ И НЕВЗГОД
По мере того как она углублялась в покои дворца, прохлада становилась ощутимей; легкий сумрак густел в углах, едва означая очертания предметов.
Рабыни и служанки исчезали, завидя её, лишь скульптуры богов оставались на своих местах, бесстрастные, равнодушные к человеческой суете. У ног Сераписа, высившегося почти до потолка, горела лампада; огонь освещал его снизу, и бог из белого мрамора казался желтым, точно выточенный из слоновой кости. То было изображение молодого мужчины, бородатого, усатого, с длинными, до плеч, завитыми волосами. Обликом он напоминал Зевса или Асклепия, с той только разницей, что на голове он держал изящную корзиночку с плодами и фруктами, ибо прежде всего люди ждали от него здоровья и плодородия.
Перед Исидой, в соседнем зале, она остановилась. Не было случая, чтобы царица, возвращаясь в свою опочивальню, не прочла, пусть короткую, молитву у ног богини. То была не египетская Исида с маленьким Гором на коленях и большими коровьими рогами, поддерживающими солнечный диск, на голове, а эллинская, в тунике и столе, с диадемой, изображающей луну; в левой руке богиня держала за ручку кувшин с нильской водой, а в правой систр. То была добрая, прекрасная лицом богиня, защитница всех страждущих и нуждающихся.
И Клеопатре, как и всякой женщине, боявшейся неизвестности и перемен, впадающей в отчаяние от невзгод, пугающейся темноты и мышей, любящей развлечения, музыку и пляски, постоянно влюбляющейся, и даже чаще, как говорила её служанка Ирада, чем иная портовая бабенка, потому что женская натура слаба и отзывчива; ей, дочери Птолемея XII Неоса Диониса, ставшей владычицей богатого и обширного царства не только по воле Цезаря, но и по определению судьбы, было покойно и отрадно видеть, даже ощущать Исиду рядом, - она не раз говорила, что чувствует присутствие богини, - возле дверей своих покоев, в соседнем роскошном зеленом зале, с множеством светильников, из которых курилось ароматное сирийское благовоние, и водостоком из темно-красного гранита с чистой водой в центре, как раз под четырехугольным отверстием в потолке, через которое поступал дневной свет и спускались четыре изогнутых стержня, наподобие виноградной лозы.
Тут она, царица Египта, стоя смиренно перед великой богиней, сложив на груди руки и смотря на улыбчивый мраморный рот, молилась, повторяя слово в слово, неизменно следующие слова: "Дарительница богатств, царица богов, всемогущая, счастливая судьбой, Исида, великая именем, создавшая все сущее! Благая Исида, молю тебя, приди мне на помощь, ослабь врагов моих, укрепи друзей, окажи свою милость, избавь меня от горя и печали, даруй мне радость и новую любовь, накорми людей моего царства, чтобы они в благодушии пели и не замышляли смуту. Пусть во всем мире царствует любовь! Я прощаю всех, и пусть они простят меня, как ты прощаешь. Даруй мне надежду на лучшее и поддержи меня, слабую! И пусть все идет своим чередом".
То же самое она сказала и в этот раз, и закрыла глаза, и постояла немного, как бы в оцепенении, ничего не видя и ни о чем не думая. И только немного погодя в её сознании забилась мысль, точно птичка в темноте: "Я спокойна, я - живу. Все будет хорошо!"
Она приподняла ресницы, глубоко вздохнула и ступила в свою опочивальню, откуда совсем недавно вышла на солнце.
Слабым ароматом пахли розы. Цветы большими букетами торчали из круглых ваз, стоявших по углам на полу и в изголовье её постели. Широкое просторное ложе, украшенное слоновой костью и драгоценными камнями, занимало середину обширной спальни. Над ложем на свитых из серебра и шелка шнурах висел легкий полог, а выше, в конусоовальном потолке, зияло круглое отверстие, через которое видно было небо - звездное по ночам, голубое утром и днем.
Шесть ромбовидных проемов на каждой из стен, на карнизе, под конусом, сквозили пустотой и беспрепятственно пропускали свет. От одной стены сверху вниз протянулись шесть ярких солнечных лент.
Солнечные зайчики дрожали на хрустальных подвесках в виде капель, нанизанных на бесцветную нитку. От подвесок, как паутина, спадала прозрачная занавеска нежного небесного цвета. Сквозь её голубизну были видны разбросанные смятые подушки, сбитые простыни из тонкого льна, на которых она только что спала.
Взгляд её задержался на больших римских зеркалах, прислоненных к стене, - длинные металлические полосы, убранные в резную деревянную раму, отшлифованные до блеска, до необычайной гладкости, способные изобличать смотрящего все равно что спокойная поверхность чистой воды. Приблизившись к ним, она в упор посмотрела на себя. Не хватало света.
Клеопатра хлопнула в ладоши. Явились рабыни и упали перед ней. Одним лишь жестом руки она приказала зажечь светильники на тонких ножках, стоявшие по обе стороны от зеркал. Когда горевшее масло слегка задымилось, распространяя сладость, рабыни, пятясь, удалились. Бесчисленные желтые огоньки задрожали на гладких стенах.
Ленивым движением рук она спустила с плеч тунику; мягко шелестя, та упала к её ногам. Клеопатра переступила через нее. Сорочка из шелка телесного цвета была так коротка, что не скрывала колен; длинный и широкий вырез сужался под грудями; затвердевшие маленькие сосочки, как горошины, проступали сквозь ткань.
Клеопатра долго разглядывала себя со всех сторон, выставляла вперед то левую, то правую ногу с изящными продолговатыми коленями; выгибала тонкую, как у девушки, шею; повертывалась спиной и глядела через плечо на свой затылок и изгиб лопаток; трогала пальцем губы, убеждаясь, мягки ли и влажны ли они, как и прежде; закручивала волосы, собирала их в узел и вновь распускала во всю длину.
Подойдя ближе и вглядевшись в отражение своих глаз, - густая темень роговиц, черные, как агат, зрачки, влажность по бокам белка, - она осталась довольна их загадочным томным выражением. И сказала сама себе: "Да, хороша!" Подбросила волосы вверх и, засмеявшись, развернулась на пятках.
Перед ней стоял столик, отполированный, как стекло; в гладкой его поверхности язычком пламени колебался её извращенный облик. Чуть поодаль ларец на высоких ножках, весь покрытый иероглифами.
Она подняла полукруглую крышку. Мягкими переливчатыми цветами радуги засверкали её украшения и драгоценности. "Посмотрим, что тут", проговорила она и, отведя от правого глаза большую прядь волос, запустила пальцы обеих рук в гущу драгоценного металла и цветных камней и подняла, что смогла, в пригоршни. Несколько жемчужин застучало об пол и раскатилось.
Ее взгляд привлек камень анфракс, напоминающий сгусток бычьей крови; рядом глубели холодные сапфиры; кольца и браслеты отливали зеленью смарагда. Золотые амулеты и широкие запястья поражали своей чеканкой. Белое ожерелье из крупного жемчуга она подцепила пальцем и тут же бросила, заметив прижатую к стенке ларца звезду из голубого аметиста. Под звездой, как свежая кровь, краснели кораллы. Желтый янтарь украшал ножные браслеты, а рядом, как глаза, сверкали алмазы. Шарики розовых бус, нанизанные на золотую нитку, перепутались с серьгами. В височных подвесках от малейшего прикосновения дрожали светлые камешки, внутри которых, казалось, переливалась морская вода.
Диадему, убранную изумрудными камнями, так красиво играющую малиновыми, зелеными, кремовыми, синими красками, она в приливе какой-то детской радости прижала к своей груди и долго не отпускала, пока не заметила камею, на которой изображен её портрет в профиль.
Царица посмотрела на себя в зеркало, на камею и, ещё раз убедившись в точном сходстве и что это она - прелестная женщина, она, и никто иная, прошлась босая по ковру взад-вперед, горделиво косясь на свое отражение.
Послышался легкий шорох, стук сандалий. Смуглая рабыня в розовой тунике опустилась перед ней на колени. Она сообщила тихим голосом, что пришел Нофри, племянник верховного жреца, справиться о её здоровье. Управляющий дворцом его не пустил, но, зная о её особой милости к этому человеку, хотел бы знать, что ему делать дальше.
Она распорядилась:
- Если племянник верховного жреца не ушел - пусть войдет! Я приму его до завтрака.
3. АРСИНОЯ, НОФРИ. АРСИНОЯ!
Принесли одежду и воду для умывания. Она сама промыла себе глаза, протерла влажными пальцами шею и виски. Прозрачная холодная вода колыхалась в большом серебряном тазу с ручками в виде голов сатиров.
Ее расчесали, скрепили волосы заколками, накинули на голову полосатый платок, какой некогда носили древние царицы, и она вышла из своих покоев величаво и степенно, как и подобает ходить царственным особам, сопровождаемая приятным негромким звоном медных колокольчиков в руках юных служанок, составляющих её свиту.
Нофри ждал её у колонны под портиком, одетый по-простому, в белый хитон. То был племянник Пшерони-Птаха, верховного жреца Мемфиса, сын его брата и греческой женщины. Они были ровесниками и, случалось, даже играли в детстве.
Когда Нофри исполнилось тринадцать лет, он бежал из родного дома, повергнув в смятение своего отца и знаменитого дядю. Его считали погибшим, но он неожиданно появился вместе с легионом Цезаря, и тогда многие решили, что у римлян он свой человек. Это едва не стоило ему жизни, ибо в Александрии нашлись такие, которым он стал ненавистен. Однако Серапис проявил к Нофри милосердие - его никто не тронул, и племянник верховного жреца в те роковые дни оказался весьма полезным для Клеопатры и Гая Юлия.
После окончания войны, когда Клеопатра под охраной римских мечей обосновалась на царском троне, Нофри вновь покинул Александрию. На этот раз его путь лежал на восток. Он много путешествовал по Вавилонии, Персии, Индии; он побывал во всех местах, через которые когда-то прошагали грозные фаланги знаменитого македонца. Он посетил даже Гидросию и своими ногами, как Александр Великий, отмерил безотрадные солончаки и песчаные дюны под лучами жгучего безжалостного солнца, без глотка воды, в одной войлочной кавсии и в обмотках на ногах вместо порванных сапожек.
В Малой Азии он повстречался с одним без нужды блуждавшим легионом Марка Антония и вывел его истомленных жаждой воинов к загадочному озеру среди гор: стоило им только освежиться и отведать чистой и холодной, как лед, воды, как в небе что-то прогрохотало и озеро на глазах изумленных и испуганных римлян стало уходить под землю. Однако Нофри успокоил их, объяснив, что это странное явление произошло не от гнева богов, а по природному закону, и с тех пор он стал сопровождать легионы Марка Антония в походах как гадатель и астролог.
Нофри приветствовал Клеопатру сдержанным поклоном и, распрямившись, сказал с явным беспокойством:
- Я слышал, госпожа моя, что после нашей встречи ты занемогла.
- Не буду скрывать, милый Нофри, но наш прошлый разговор стал причиной моего расстройства.
- Какое нечаянное слово повергло царицу в столь сильное смущение?
Царица искоса поглядела на него, моргнула длинными ресницами, думая, говорить или не говорить, и, видя, что он молча ждет, ответила:
- Арсиноя, Нофри. Арсиноя!
Имя своей младшей сестры она произнесла спокойно, без раздражения, без того эмоционального всплеска, которым разразилась в их первую встречу, стоило ему сообщить, что эта дрянь, как она именовала Арсиною, неожиданно и тайно объявилась в Эфесе, в храме Артемиды. Тамошний жрец когда-то приютил её отца, Птолемея Авлета, спасающегося от убийц, посланных старшей дочерью Береникой, которая захватила власть в Александрии, стоило тому ненадолго отлучиться из Египта. Теперь этот жрец дал приют Арсиное, её непримиримому врагу.
- О Исида, матерь богов! - простонал Нофри, потирая указательным пальцем переносицу, дивясь тому, как это он забыл, что Клеопатру с её младшей сестрой связывали самые неприятные воспоминания. Если бы не счастливые обстоятельства и не Гай Юлий, стареющий улыбчивый человек в кожаной эгиде, царицей Египта, возможно, была бы Арсиноя, а не Клеопатра, ибо тогда, шесть лет назад, во время междоусобицы, на сторону младшей дочери Птолеменя встали почти все жители Александрии.
- И не только это, - уточнила царица, - но и гнев Антония. Из твоих слов я поняла, что в его свите есть мои недоброжелатели.
Нофри в задумчивости покачал головой. Он ответил не сразу, подыскивая нужные слова:
- В свите Антония есть люди, которые при упоминании о Египте и его царице впадают в раздражение. Не от большого ума, конечно. Не будем говорить о недостойных твоего внимания.
- Почему же? Я хотела бы знать их имена, - сказала она, сверкнув глазами. О своих врагах Клеопатра желала знать все, все до мелочи, чтобы при возможности напомнить им о себе.
Нофри снова уклонился от прямого ответа, не назвал ни одного имени, но высказал главную причину недовольства римского триумвира.
- Твои галеры, посланные Кассию...
Клеопатра не дала ему договорить:
- Ах, галеры! И Антоний поверил клевете? Чтобы я убийце Цезаря оказала поддержку? Я послала Долабелле в Лаодикию четыре легиона, и не моя вина, что Кассий их перехватил в пути. Я собрала большой флот, чтобы оказать поддержку Антонию и Октавиану в их борьбе с этими выродками. Но сильная буря разметала мои суда, а я, едва жива, добралась до Александрии и надолго слегла от жестокой простуды.
Сказав это, она покашляла в кулачок и в обиде приумолкла: не в её нраве было перед кем-то оправдываться. Нофри она доверяла, считала его за своего, поэтому и высказалась так откровенно. Но перед Марком Антонием, перед этим мнимым потомком Геракла, который обивал пороги её виллы под Римом, где она проживала с такой дерзкой роскошью, от которой, по льстивому замечанию этого всадника, у него слепли очи, она бы не стала оправдываться. Да, много изменилось за два года после смерти Цезаря, коли Антоний ждет от неё подобного унижения. Ее гордость была уязвлена, но она не подала вида, что считает себя оскорбленной. Она постаралась обдумать свое положение, ибо появление Арсинои в Эфесе, неподалеку от Киликии, где обосновался со своими легионами Марк Антоний, нельзя объяснить простой случайностью.
- А скажи мне, Нофри, - произнесла она после короткого молчания, этот Антоний все такой же любитель поесть и выпить?
- О да, моя царица! Антоний неисправимый любитель обильных трапез и шумного веселья.
И он начала рассказывать о его пирах, попойках и карнавальных шествиях, в которых триумвир рядился Дионисом, а для полного сходства окружил себя сатирами и вакханками, так и шествовал по Малой Азии, без брани завоевывая город за городом, как некогда шествовал шумный сын Семелы по землям простодушных народов.
Так они прохаживались по аллеям цветущего дивного царского сада, в тени пальм и сикомор, и разговаривали о человеке, которого оба хорошо знали.
Клеопатра впервые увидала Антония, когда ей было лет четырнадцать. Тогда Антоний прибыл в Александрию во главе всадников, чтобы усилить легион Габиния, и своим большим ростом, громким голосом привлек внимание молоденькой смешливой царевны, которую во всеуслышание называл "моя божественная госпожа" или "несравненная роза Египта".
4. С КЕМ ТЫ?
Как тени следовали за ними черные рабы с опахалами и служанки с колокольчиками. Вскоре они её стали раздражать своим немым присутствием, и она отослала их назад. Лишь два рослых эфиопа остались. Царица повелела им отправиться за остальными, но те, точно глухие, в смущении топтались на месте.
Клеопатра пристально поглядела на рабов; голубенькая венка забилась на виске, свидетельствуя о раздражении.
Предчувствуя беду, эфиопы рухнули, будто срубленные дубы, и поцеловали землю между своих рук, являя полную покорность.
Царица отвернулась, беззлобно проговорив: "Дурни!" И тотчас объяснила, что с ней однажды произошел обморок вследствие солнечного удара и управляющий дворца запретил им отходить от нее.
Рабы, мерно взмахивая черно-белыми опахалами из страусовых перьев на длинных палках, нагоняли прохладный ветерок.
Клеопатра поглядывала то себе под ноги, то на лицо Нофри, бритое и чистое, вытянутое, как у аскета.
Племянник великого жреца возмужал и вырос. Жаркое солнце обожгло его кожу; он точно высох - до того был худ; ввалившимися щеками и заостренным большим носом он напоминал Цезаря. "Собственно, зачем он прибыл? Уговорить встретиться с Антонием?" - подумала она, а когда попыталась выведать причину его возвращения, он откровенно признался:
- Пусть царица не обижается на меня, но перед приездом Деллия, у которого к тебе особый разговор, я должен подготовить соответствующую обстановку. Словом, всячески способствовать тому, чтобы легату был оказан благожелательный прием.
- Вижу: Антоний стал осторожен.
- На тебя он возлагает большие надежды и хотел бы, чтобы ты стала ему союзницей.
- М-да. Насчет союза я ещё подумаю. А если откровенно - мне не хотелось бы встревать между им и Октавианом. Они постоянно ссорятся и затевают друг с другом распри. Я желаю одного, чтобы и тот и другой оставили Египет в покое.
- Это самое лучшее, что можно пожелать. Однако рано или поздно тебе, царица, придется решать, с кем ты? С Антонием или Октавианом? В конце концов кто-то из них станет победителем. А как победитель отнесется к Египту, известно одному лишь богу. Не лучше ли заранее определиться тебе самой?
- Вот это меня и беспокоит. Хотелось, чтобы они занялись чем-нибудь другим. Ну хотя бы Парфией.
Они шли вдоль парапета рукотворного круглого водоема. Журчали фонтаны из приподнятых львиных морд. Под водой небесного цвета плавали узкоспинные рыбы. Иногда какая-нибудь с блестящей чешуей застывала, затем, внезапно двинув раздвоенным хвостом, стремительно отплывала, подняв с неглубокого дна струйку песка.
В это время один из эфиопов споткнулся и растянулся на земле. Падая, он коснулся царицы перьями своего опахала. Клеопатра резко повернулась, брови её гневно сошлись над переносицей, но, увидев раба распростертым и перепуганным, снисходительно улыбнулась.
Другой раб помог ему подняться. Упавший отряхнул пыль с опахала, с левого колена медленно сползал ручеек темной крови.
- Возвращайтесь! Вы мне больше не нужны, - это было сказано таким тоном, что они не посмели ослушаться.
Присев на парапет, Клеопатра опустила руку в воду. Стайка мелких рыбешек шарахнулась в сторону; по поверхности водоема побежали слабые круги.
В это время она напомнила ему девочку, которую он целовал когда-то у куста розмарина. Мог ли он тогда подумать, что она станет такой обаятельной женщиной. С той поры произошло много событий: погиб в ромейской войне Птолемей XIII, первый муж и брат Клеопатры; убит Цезарь; внезапно умер другой брат Клеопатры, совсем мальчик, Птолемей XIV, и теперь, согласно династическому обычаю, Клеопатра правила Египтом совместно со своим малолетним сыном Птолемеем XV, по прозвищу Цезарион. Народ, сановники и жрецы хотели, чтобы страной Кемет, как они называли Египет, управлял настоящий царь, полноценный мужчина, сильный и твердый, а не слабая и властолюбивая женщина.
ДОЧЬ ПТОЛЕМЕЯ
Историческое повествование
Пир Клеопатры рассказывает о нескольких тревожных и драматичных днях царицы Египта. То было в двадцать восьмую весну её жизни. Клеопатре стало известно, что младшая сестра Арсиноя - претендентка на Египетское царство отпущена Октавианом Августом из заточения, в котором она находилась с времен Цезарева триумфа по случаю его победы в Александрийской войне, и обосновалась в Эфесе, в храме Артемиды. Царица решила, что это неспроста, ибо Эфес расположен неподалеку от Киликии, где находился со своими легионами Марк Антоний. Ее царству грозила новая беда, которую следовало предотвратить во что бы то ни стало.
Живо и красочно написанные сцены познакомят читателя с окружением Клеопатры, с нравами её двора, с Союзом Неподражаемых, состоявшим из преданных друзей царицы, с которыми она веселилась и справляла свои знаменитые пиры, стараясь забыться от тревог и забот и найти утешение в любви.
ДОЧЬ ПТОЛЕМЕЯ
В то ясное чистое утро она проснулась раньше обычного. И сразу вышла из прохладных покоев под портик. Солнце слепило её, она зажмурилась. От колонн падали тени, мраморный пол пестрел светлыми и темными пятнами.
Клеопатра не умывалась, не охладила себя водой из источника. Она только прополоскала рот розовым настоем, чтобы заглушить кисловатый привкус после сна - следствие питья лекарственных горьких трав накануне. Дошла до первых колонн у ступенек лестницы, спускавшейся в обширный парк. Длинный подол туники ниспадал до пят, черные распущенные волосы достигали поясницы.
Некоторое время женщина стояла под солнцем с закрытыми глазами, наслаждаясь его теплом. Из листвы неподвижных пальм и смоковниц доносился писк и свист птиц.
Встревоженно закричала обезьянка, ей ответил сердитым клекотом большой синий попугай. Царица открыла глаза. Птица перелетела с одного дерева на другое - мелькнула, как синий лоскут, и скрылась в листве.
Внизу, на площадке, выложенной каменными плитами, появился черный раб с веником на длинной палке. Увидев царицу, он упал на колени, ткнулся лбом в плиту и замер; так он должен пролежать, не двигаясь, затаив дыхание в почтительном унижении, не подымая глаз на женщину, которую молва почитала божественной, красивейшей из всех живущих.
Лишь позже, когда раб отполз в кусты и густая листва надежно скрыла его, он с любопытством глянул через плечо - царица наклонилась, подобрала подол и потерла рукой беловатую ногу ниже колена. Густые волосы черной гривой свисли чуть не до пола. Выпрямившись, она закинула их движением головы за спину. Потянулась, подняв руки и прижав ладони к затылку. Полная грудь приподнялась в раздвинувшемся вырезе полупрозрачной туники, широкие рукава съехали за локти.
Легкое и радостное чувство наполняло Клеопатру, и ей, семь дней проведшей в жестокой черной меланхолии, в слезах, беспричинных рыданиях, метавшейся между отчаянием и туманными надеждами, вновь окружающий мир показался прекрасным и желанным. "Да, хорошо на свете! - подумала она. - Я - живу!" Она вдохнула до самой глубины груди свежий морской воздух, и улыбка сделала её лицо нежным и милым.
Солнце припекало, жгло. Пальцы ног вспотели, вынув маленькую ступню из одной туфли, она коснулась пальцами прогретого мрамора, затем скинула и вторую. "Дивно! Дивно!" - прошептала, спускаясь на террасу. Подойдя к самому её краю, Клеопатра уперлась коленями в низкий парапет. Желтый свет дрожал на поверхности моря широкой полосой. Вода разливалась до горизонта ровной голубой гладью. Небо, тоже голубое, было бледнее моря. Среди веселой зелени желтел песок - узкая каемка низкого берега, которую время от времени лизала набежавшая мелкая волна.
Несмотря на раннее утро, в Большой гавани началось движение: одни суда отплывали, взмахивая длинными мокрыми веслами, другие вплывали из-под арки высокого моста на дамбе, - длинное сооружение из камня, земли и дерева, тянувшееся от мыса Лохиад, на котором расположился прекрасный и сложный ансамбль дворцов Птолемеев, до скалистого островка, занимаемого маяком, почитавшимся одним из семи чудес света. Маяк действительно был хорош высокая белая грандиозная башня, поставленная на четырехугольный цоколь, и сейчас, любуясь им, она постаралась назвать имя зодчего, который построил это сооружение за двести лет до её рождения, но так и не смогла припомнить.
Высоко в небе кружил орел. Следя за его полетом, царица заметила поверх вершин пальм сизый дымок - что-то горело за городом, по-видимому, у Мареотийского озера, а сам город ослепительно белел справа и слева, раскинувшись далеко за мощные каменные стены с прямоугольными башнями.
Улицы прямыми линиями - узкие, широкие, длинные, короткие чертили его с севера на юг и с востока на запад. Так когда-то задумал Александр Македонский, чтобы город продувался насквозь северными ветрами, дувшими постоянно с моря в летнее время года. Плоские кровли домов опускались и подымались квадратами; обелиски были покрыты черепицей, белизна их мраморных колонн в солнечных лучах была ослепительна; мосты без перекрытий и перил над каналами опирались на каменные столбы; желтые пилоны из песчаника, привезенные из Мемфиса, с вдавленным орнаментом, приземистые, широкие у основания, напоминали о людях, что строили пирамиды.
То там, то в другом месте курчавились вершинами деревья, скрывая собою постройки. Кипарисы и пальмы росли обширными рощами вперемешку с развесистыми могучими кедрами и пирамидальными тополями.
Птицы захлопали крыльями, резкий крик карликовых попугаев неожиданно оборвался, и они вспорхнули, как разноцветные яркие бабочки, перелетев на левую сторону парка.
Привлеченная шумом, Клеопатра, поднявшись на носочках, поглядела вниз. Почти бегом, сильно напрягаясь, два худых эфиопа вели под уздцы белоснежного коня. Легкий султан из страусовых перьев качался между острых подрагивающих ушей. Конь приседал, подпрыгивал, мотал головой, разбрызгивая с черных губ белую слюну. Рабы тщетно пытались его сдержать. То был подарок Гнея Долабеллы, бывшего наместника Сирии, погибшего в Лаодикии. Коня по её приказу каждое утро проводили под окнами опочивальни, чтобы напомнить ей о ясноглазом римлянине, одном из близких её друзей.
Звонким голосом Клеопатра позвала своего любимца: "Эрос!"
Рабы остановились, но жеребец протащил их за собой, выгибая тонкую шею с длинной гривой.
- Пустите его! - распорядилась она.
Освобожденный конь, словно пущенная стрела, помчался по песчаной дорожке в глубь парка; длинная грива взвилась, хвост вытянулся на лету. Радостное ржанье замерло вдалеке. Рабы побежали следом.
Клеопатра улыбнулась, наблюдая за ним, ибо бегущий конь был ещё более прекрасен, чем при ходьбе. Утренняя встреча со своим любимцем добавила к её бодрости уверенность в удачливом дне. Да соизволит Исида подарить ей радость. Она так этого хотела.
2. СПАСИ МЕНЯ ОТ ГОРЕЧИ И НЕВЗГОД
По мере того как она углублялась в покои дворца, прохлада становилась ощутимей; легкий сумрак густел в углах, едва означая очертания предметов.
Рабыни и служанки исчезали, завидя её, лишь скульптуры богов оставались на своих местах, бесстрастные, равнодушные к человеческой суете. У ног Сераписа, высившегося почти до потолка, горела лампада; огонь освещал его снизу, и бог из белого мрамора казался желтым, точно выточенный из слоновой кости. То было изображение молодого мужчины, бородатого, усатого, с длинными, до плеч, завитыми волосами. Обликом он напоминал Зевса или Асклепия, с той только разницей, что на голове он держал изящную корзиночку с плодами и фруктами, ибо прежде всего люди ждали от него здоровья и плодородия.
Перед Исидой, в соседнем зале, она остановилась. Не было случая, чтобы царица, возвращаясь в свою опочивальню, не прочла, пусть короткую, молитву у ног богини. То была не египетская Исида с маленьким Гором на коленях и большими коровьими рогами, поддерживающими солнечный диск, на голове, а эллинская, в тунике и столе, с диадемой, изображающей луну; в левой руке богиня держала за ручку кувшин с нильской водой, а в правой систр. То была добрая, прекрасная лицом богиня, защитница всех страждущих и нуждающихся.
И Клеопатре, как и всякой женщине, боявшейся неизвестности и перемен, впадающей в отчаяние от невзгод, пугающейся темноты и мышей, любящей развлечения, музыку и пляски, постоянно влюбляющейся, и даже чаще, как говорила её служанка Ирада, чем иная портовая бабенка, потому что женская натура слаба и отзывчива; ей, дочери Птолемея XII Неоса Диониса, ставшей владычицей богатого и обширного царства не только по воле Цезаря, но и по определению судьбы, было покойно и отрадно видеть, даже ощущать Исиду рядом, - она не раз говорила, что чувствует присутствие богини, - возле дверей своих покоев, в соседнем роскошном зеленом зале, с множеством светильников, из которых курилось ароматное сирийское благовоние, и водостоком из темно-красного гранита с чистой водой в центре, как раз под четырехугольным отверстием в потолке, через которое поступал дневной свет и спускались четыре изогнутых стержня, наподобие виноградной лозы.
Тут она, царица Египта, стоя смиренно перед великой богиней, сложив на груди руки и смотря на улыбчивый мраморный рот, молилась, повторяя слово в слово, неизменно следующие слова: "Дарительница богатств, царица богов, всемогущая, счастливая судьбой, Исида, великая именем, создавшая все сущее! Благая Исида, молю тебя, приди мне на помощь, ослабь врагов моих, укрепи друзей, окажи свою милость, избавь меня от горя и печали, даруй мне радость и новую любовь, накорми людей моего царства, чтобы они в благодушии пели и не замышляли смуту. Пусть во всем мире царствует любовь! Я прощаю всех, и пусть они простят меня, как ты прощаешь. Даруй мне надежду на лучшее и поддержи меня, слабую! И пусть все идет своим чередом".
То же самое она сказала и в этот раз, и закрыла глаза, и постояла немного, как бы в оцепенении, ничего не видя и ни о чем не думая. И только немного погодя в её сознании забилась мысль, точно птичка в темноте: "Я спокойна, я - живу. Все будет хорошо!"
Она приподняла ресницы, глубоко вздохнула и ступила в свою опочивальню, откуда совсем недавно вышла на солнце.
Слабым ароматом пахли розы. Цветы большими букетами торчали из круглых ваз, стоявших по углам на полу и в изголовье её постели. Широкое просторное ложе, украшенное слоновой костью и драгоценными камнями, занимало середину обширной спальни. Над ложем на свитых из серебра и шелка шнурах висел легкий полог, а выше, в конусоовальном потолке, зияло круглое отверстие, через которое видно было небо - звездное по ночам, голубое утром и днем.
Шесть ромбовидных проемов на каждой из стен, на карнизе, под конусом, сквозили пустотой и беспрепятственно пропускали свет. От одной стены сверху вниз протянулись шесть ярких солнечных лент.
Солнечные зайчики дрожали на хрустальных подвесках в виде капель, нанизанных на бесцветную нитку. От подвесок, как паутина, спадала прозрачная занавеска нежного небесного цвета. Сквозь её голубизну были видны разбросанные смятые подушки, сбитые простыни из тонкого льна, на которых она только что спала.
Взгляд её задержался на больших римских зеркалах, прислоненных к стене, - длинные металлические полосы, убранные в резную деревянную раму, отшлифованные до блеска, до необычайной гладкости, способные изобличать смотрящего все равно что спокойная поверхность чистой воды. Приблизившись к ним, она в упор посмотрела на себя. Не хватало света.
Клеопатра хлопнула в ладоши. Явились рабыни и упали перед ней. Одним лишь жестом руки она приказала зажечь светильники на тонких ножках, стоявшие по обе стороны от зеркал. Когда горевшее масло слегка задымилось, распространяя сладость, рабыни, пятясь, удалились. Бесчисленные желтые огоньки задрожали на гладких стенах.
Ленивым движением рук она спустила с плеч тунику; мягко шелестя, та упала к её ногам. Клеопатра переступила через нее. Сорочка из шелка телесного цвета была так коротка, что не скрывала колен; длинный и широкий вырез сужался под грудями; затвердевшие маленькие сосочки, как горошины, проступали сквозь ткань.
Клеопатра долго разглядывала себя со всех сторон, выставляла вперед то левую, то правую ногу с изящными продолговатыми коленями; выгибала тонкую, как у девушки, шею; повертывалась спиной и глядела через плечо на свой затылок и изгиб лопаток; трогала пальцем губы, убеждаясь, мягки ли и влажны ли они, как и прежде; закручивала волосы, собирала их в узел и вновь распускала во всю длину.
Подойдя ближе и вглядевшись в отражение своих глаз, - густая темень роговиц, черные, как агат, зрачки, влажность по бокам белка, - она осталась довольна их загадочным томным выражением. И сказала сама себе: "Да, хороша!" Подбросила волосы вверх и, засмеявшись, развернулась на пятках.
Перед ней стоял столик, отполированный, как стекло; в гладкой его поверхности язычком пламени колебался её извращенный облик. Чуть поодаль ларец на высоких ножках, весь покрытый иероглифами.
Она подняла полукруглую крышку. Мягкими переливчатыми цветами радуги засверкали её украшения и драгоценности. "Посмотрим, что тут", проговорила она и, отведя от правого глаза большую прядь волос, запустила пальцы обеих рук в гущу драгоценного металла и цветных камней и подняла, что смогла, в пригоршни. Несколько жемчужин застучало об пол и раскатилось.
Ее взгляд привлек камень анфракс, напоминающий сгусток бычьей крови; рядом глубели холодные сапфиры; кольца и браслеты отливали зеленью смарагда. Золотые амулеты и широкие запястья поражали своей чеканкой. Белое ожерелье из крупного жемчуга она подцепила пальцем и тут же бросила, заметив прижатую к стенке ларца звезду из голубого аметиста. Под звездой, как свежая кровь, краснели кораллы. Желтый янтарь украшал ножные браслеты, а рядом, как глаза, сверкали алмазы. Шарики розовых бус, нанизанные на золотую нитку, перепутались с серьгами. В височных подвесках от малейшего прикосновения дрожали светлые камешки, внутри которых, казалось, переливалась морская вода.
Диадему, убранную изумрудными камнями, так красиво играющую малиновыми, зелеными, кремовыми, синими красками, она в приливе какой-то детской радости прижала к своей груди и долго не отпускала, пока не заметила камею, на которой изображен её портрет в профиль.
Царица посмотрела на себя в зеркало, на камею и, ещё раз убедившись в точном сходстве и что это она - прелестная женщина, она, и никто иная, прошлась босая по ковру взад-вперед, горделиво косясь на свое отражение.
Послышался легкий шорох, стук сандалий. Смуглая рабыня в розовой тунике опустилась перед ней на колени. Она сообщила тихим голосом, что пришел Нофри, племянник верховного жреца, справиться о её здоровье. Управляющий дворцом его не пустил, но, зная о её особой милости к этому человеку, хотел бы знать, что ему делать дальше.
Она распорядилась:
- Если племянник верховного жреца не ушел - пусть войдет! Я приму его до завтрака.
3. АРСИНОЯ, НОФРИ. АРСИНОЯ!
Принесли одежду и воду для умывания. Она сама промыла себе глаза, протерла влажными пальцами шею и виски. Прозрачная холодная вода колыхалась в большом серебряном тазу с ручками в виде голов сатиров.
Ее расчесали, скрепили волосы заколками, накинули на голову полосатый платок, какой некогда носили древние царицы, и она вышла из своих покоев величаво и степенно, как и подобает ходить царственным особам, сопровождаемая приятным негромким звоном медных колокольчиков в руках юных служанок, составляющих её свиту.
Нофри ждал её у колонны под портиком, одетый по-простому, в белый хитон. То был племянник Пшерони-Птаха, верховного жреца Мемфиса, сын его брата и греческой женщины. Они были ровесниками и, случалось, даже играли в детстве.
Когда Нофри исполнилось тринадцать лет, он бежал из родного дома, повергнув в смятение своего отца и знаменитого дядю. Его считали погибшим, но он неожиданно появился вместе с легионом Цезаря, и тогда многие решили, что у римлян он свой человек. Это едва не стоило ему жизни, ибо в Александрии нашлись такие, которым он стал ненавистен. Однако Серапис проявил к Нофри милосердие - его никто не тронул, и племянник верховного жреца в те роковые дни оказался весьма полезным для Клеопатры и Гая Юлия.
После окончания войны, когда Клеопатра под охраной римских мечей обосновалась на царском троне, Нофри вновь покинул Александрию. На этот раз его путь лежал на восток. Он много путешествовал по Вавилонии, Персии, Индии; он побывал во всех местах, через которые когда-то прошагали грозные фаланги знаменитого македонца. Он посетил даже Гидросию и своими ногами, как Александр Великий, отмерил безотрадные солончаки и песчаные дюны под лучами жгучего безжалостного солнца, без глотка воды, в одной войлочной кавсии и в обмотках на ногах вместо порванных сапожек.
В Малой Азии он повстречался с одним без нужды блуждавшим легионом Марка Антония и вывел его истомленных жаждой воинов к загадочному озеру среди гор: стоило им только освежиться и отведать чистой и холодной, как лед, воды, как в небе что-то прогрохотало и озеро на глазах изумленных и испуганных римлян стало уходить под землю. Однако Нофри успокоил их, объяснив, что это странное явление произошло не от гнева богов, а по природному закону, и с тех пор он стал сопровождать легионы Марка Антония в походах как гадатель и астролог.
Нофри приветствовал Клеопатру сдержанным поклоном и, распрямившись, сказал с явным беспокойством:
- Я слышал, госпожа моя, что после нашей встречи ты занемогла.
- Не буду скрывать, милый Нофри, но наш прошлый разговор стал причиной моего расстройства.
- Какое нечаянное слово повергло царицу в столь сильное смущение?
Царица искоса поглядела на него, моргнула длинными ресницами, думая, говорить или не говорить, и, видя, что он молча ждет, ответила:
- Арсиноя, Нофри. Арсиноя!
Имя своей младшей сестры она произнесла спокойно, без раздражения, без того эмоционального всплеска, которым разразилась в их первую встречу, стоило ему сообщить, что эта дрянь, как она именовала Арсиною, неожиданно и тайно объявилась в Эфесе, в храме Артемиды. Тамошний жрец когда-то приютил её отца, Птолемея Авлета, спасающегося от убийц, посланных старшей дочерью Береникой, которая захватила власть в Александрии, стоило тому ненадолго отлучиться из Египта. Теперь этот жрец дал приют Арсиное, её непримиримому врагу.
- О Исида, матерь богов! - простонал Нофри, потирая указательным пальцем переносицу, дивясь тому, как это он забыл, что Клеопатру с её младшей сестрой связывали самые неприятные воспоминания. Если бы не счастливые обстоятельства и не Гай Юлий, стареющий улыбчивый человек в кожаной эгиде, царицей Египта, возможно, была бы Арсиноя, а не Клеопатра, ибо тогда, шесть лет назад, во время междоусобицы, на сторону младшей дочери Птолеменя встали почти все жители Александрии.
- И не только это, - уточнила царица, - но и гнев Антония. Из твоих слов я поняла, что в его свите есть мои недоброжелатели.
Нофри в задумчивости покачал головой. Он ответил не сразу, подыскивая нужные слова:
- В свите Антония есть люди, которые при упоминании о Египте и его царице впадают в раздражение. Не от большого ума, конечно. Не будем говорить о недостойных твоего внимания.
- Почему же? Я хотела бы знать их имена, - сказала она, сверкнув глазами. О своих врагах Клеопатра желала знать все, все до мелочи, чтобы при возможности напомнить им о себе.
Нофри снова уклонился от прямого ответа, не назвал ни одного имени, но высказал главную причину недовольства римского триумвира.
- Твои галеры, посланные Кассию...
Клеопатра не дала ему договорить:
- Ах, галеры! И Антоний поверил клевете? Чтобы я убийце Цезаря оказала поддержку? Я послала Долабелле в Лаодикию четыре легиона, и не моя вина, что Кассий их перехватил в пути. Я собрала большой флот, чтобы оказать поддержку Антонию и Октавиану в их борьбе с этими выродками. Но сильная буря разметала мои суда, а я, едва жива, добралась до Александрии и надолго слегла от жестокой простуды.
Сказав это, она покашляла в кулачок и в обиде приумолкла: не в её нраве было перед кем-то оправдываться. Нофри она доверяла, считала его за своего, поэтому и высказалась так откровенно. Но перед Марком Антонием, перед этим мнимым потомком Геракла, который обивал пороги её виллы под Римом, где она проживала с такой дерзкой роскошью, от которой, по льстивому замечанию этого всадника, у него слепли очи, она бы не стала оправдываться. Да, много изменилось за два года после смерти Цезаря, коли Антоний ждет от неё подобного унижения. Ее гордость была уязвлена, но она не подала вида, что считает себя оскорбленной. Она постаралась обдумать свое положение, ибо появление Арсинои в Эфесе, неподалеку от Киликии, где обосновался со своими легионами Марк Антоний, нельзя объяснить простой случайностью.
- А скажи мне, Нофри, - произнесла она после короткого молчания, этот Антоний все такой же любитель поесть и выпить?
- О да, моя царица! Антоний неисправимый любитель обильных трапез и шумного веселья.
И он начала рассказывать о его пирах, попойках и карнавальных шествиях, в которых триумвир рядился Дионисом, а для полного сходства окружил себя сатирами и вакханками, так и шествовал по Малой Азии, без брани завоевывая город за городом, как некогда шествовал шумный сын Семелы по землям простодушных народов.
Так они прохаживались по аллеям цветущего дивного царского сада, в тени пальм и сикомор, и разговаривали о человеке, которого оба хорошо знали.
Клеопатра впервые увидала Антония, когда ей было лет четырнадцать. Тогда Антоний прибыл в Александрию во главе всадников, чтобы усилить легион Габиния, и своим большим ростом, громким голосом привлек внимание молоденькой смешливой царевны, которую во всеуслышание называл "моя божественная госпожа" или "несравненная роза Египта".
4. С КЕМ ТЫ?
Как тени следовали за ними черные рабы с опахалами и служанки с колокольчиками. Вскоре они её стали раздражать своим немым присутствием, и она отослала их назад. Лишь два рослых эфиопа остались. Царица повелела им отправиться за остальными, но те, точно глухие, в смущении топтались на месте.
Клеопатра пристально поглядела на рабов; голубенькая венка забилась на виске, свидетельствуя о раздражении.
Предчувствуя беду, эфиопы рухнули, будто срубленные дубы, и поцеловали землю между своих рук, являя полную покорность.
Царица отвернулась, беззлобно проговорив: "Дурни!" И тотчас объяснила, что с ней однажды произошел обморок вследствие солнечного удара и управляющий дворца запретил им отходить от нее.
Рабы, мерно взмахивая черно-белыми опахалами из страусовых перьев на длинных палках, нагоняли прохладный ветерок.
Клеопатра поглядывала то себе под ноги, то на лицо Нофри, бритое и чистое, вытянутое, как у аскета.
Племянник великого жреца возмужал и вырос. Жаркое солнце обожгло его кожу; он точно высох - до того был худ; ввалившимися щеками и заостренным большим носом он напоминал Цезаря. "Собственно, зачем он прибыл? Уговорить встретиться с Антонием?" - подумала она, а когда попыталась выведать причину его возвращения, он откровенно признался:
- Пусть царица не обижается на меня, но перед приездом Деллия, у которого к тебе особый разговор, я должен подготовить соответствующую обстановку. Словом, всячески способствовать тому, чтобы легату был оказан благожелательный прием.
- Вижу: Антоний стал осторожен.
- На тебя он возлагает большие надежды и хотел бы, чтобы ты стала ему союзницей.
- М-да. Насчет союза я ещё подумаю. А если откровенно - мне не хотелось бы встревать между им и Октавианом. Они постоянно ссорятся и затевают друг с другом распри. Я желаю одного, чтобы и тот и другой оставили Египет в покое.
- Это самое лучшее, что можно пожелать. Однако рано или поздно тебе, царица, придется решать, с кем ты? С Антонием или Октавианом? В конце концов кто-то из них станет победителем. А как победитель отнесется к Египту, известно одному лишь богу. Не лучше ли заранее определиться тебе самой?
- Вот это меня и беспокоит. Хотелось, чтобы они занялись чем-нибудь другим. Ну хотя бы Парфией.
Они шли вдоль парапета рукотворного круглого водоема. Журчали фонтаны из приподнятых львиных морд. Под водой небесного цвета плавали узкоспинные рыбы. Иногда какая-нибудь с блестящей чешуей застывала, затем, внезапно двинув раздвоенным хвостом, стремительно отплывала, подняв с неглубокого дна струйку песка.
В это время один из эфиопов споткнулся и растянулся на земле. Падая, он коснулся царицы перьями своего опахала. Клеопатра резко повернулась, брови её гневно сошлись над переносицей, но, увидев раба распростертым и перепуганным, снисходительно улыбнулась.
Другой раб помог ему подняться. Упавший отряхнул пыль с опахала, с левого колена медленно сползал ручеек темной крови.
- Возвращайтесь! Вы мне больше не нужны, - это было сказано таким тоном, что они не посмели ослушаться.
Присев на парапет, Клеопатра опустила руку в воду. Стайка мелких рыбешек шарахнулась в сторону; по поверхности водоема побежали слабые круги.
В это время она напомнила ему девочку, которую он целовал когда-то у куста розмарина. Мог ли он тогда подумать, что она станет такой обаятельной женщиной. С той поры произошло много событий: погиб в ромейской войне Птолемей XIII, первый муж и брат Клеопатры; убит Цезарь; внезапно умер другой брат Клеопатры, совсем мальчик, Птолемей XIV, и теперь, согласно династическому обычаю, Клеопатра правила Египтом совместно со своим малолетним сыном Птолемеем XV, по прозвищу Цезарион. Народ, сановники и жрецы хотели, чтобы страной Кемет, как они называли Египет, управлял настоящий царь, полноценный мужчина, сильный и твердый, а не слабая и властолюбивая женщина.