ЛИЦОМ К ЛИЦУ
ЭЛЛЕРИ КУИН
ЧАСТЬ I
ПРОФИЛЬ
И каждое лицо несет печать:
То – прошлого, а то – грядущего.
С. Т. Кольридж
Глава 1
Кругосветное путешествие Эллери Куина подходило к концу. Самые невероятные истории, услышанные от шефов полиций всех городов, где ему довелось побывать, буквально распирали его бедную голову, и Эллери решил остановиться на одни сутки в Лондоне. Он вылетел из Орли, а по прибытии в Англию сразу отправился к комиссару Вейлю в Нью-Скотланд-Ярд, где и наткнулся на человека из Интерпола. Этот парень оказался, что называется, свой в доску, им было о чем потолковать! Одна история сменяла другую, и из одного кабачка они незамедлительно перекочевывали в другой. Время летело незаметно, и Новый год был уже на носу.
Под утро, подстегиваемый уколами совести и рассудка, Эллери со своим новым приятелем все же отправился за авиабилетами.
Вот так они и встретили Харри Берка, который собирался лететь в Нью-Йорк тем же рейсом.
Человек из Интерпола представил Берка как частного сыскного агента – «одного из лучших агентов, Куин, а это означает, что он никогда не позволяет расходам превышать десять процентов от своих доходов!» В ответ на такую рекомендацию Берк только рассмеялся. Это был невысокий русоволосый человек с шеей борца. Глядя на него, так и тянуло помериться с ним силами. Глаза Берка были такими лучистыми, а радужная оболочка – такой прозрачной, что иногда казалось: ее вообще нет. Новый знакомый чем-то походил на тевтонского рыцаря. «Берк» – представился он с легким северным акцентом, немного картавя. Перед тем как оставить их вдвоем, человек из Интерпола шутливо обозвал Берка «шотландским ренегатом» и испарился.
После того как Эллери с Берком пропустили стаканчик-другой в ближайшем кабачке, Берк сказал, попыхивая трубкой:
– Итак, вы и есть Куин-младший? Невероятно!
– То есть? – не понял Эллери.
– Я хотел сказать – невероятно, что нам таким вот образом довелось встретиться. Всего лишь каких-то пятнадцать часов назад я беседовал с вашим отцом.
– С моим отцом?!
– Ну да. С инспектором нью-йоркской полиции Ричардом Куином.
– Вы что же, только что из Нью-Йорка? Шотландец кивнул.
– Но вы же сейчас на моих глазах брали туда билет!
– Когда я прилетел в Лондон, мне вручили телеграмму от инспектора – он просил меня вернуться. Видимо, в деле, из-за которого я и был в Америке, внезапно произошли какие-то изменения. Инспектор просил возвратиться немедленно.
– Как похоже на моего дорогого папочку! – кивнул Эллери. – И, разумеется, никаких подробностей?
– Никаких, кроме этого вашего дурацкого американского словечка «pronto»[1].
– Ну, тогда точно что-то очень важное… – Эллери осторожно принял очередную кружку зля от могучей барменши, которая поднесла ее с таким видом, словно притащила целый бочонок. – А вот это ваше самое дело, Берк.., смогу ли я сейчас без содрогания душевного выслушать, в чем оно состоит? – шутливо вопросил слегка захмелевший Эллери.
– Ну-у.., не знаю, насколько вы выносливы… – ответил Берк в том же тоне и, многозначительно подмигнув в сторону необъятной барменши, уткнулся в кружку. Берк, кстати, был весьма недурен собой, особенно украшал его изящный, тонкий нос.
Через некоторое время собутыльники дружно направились в западную часть города. Эллери сообразил, что, по всем признакам шотландец сотрудничает с ЦРУ. В целом Берк не отличался откровенностью и только о своем нынешнем деле за океаном болтал без умолку. Харри когда-то служил в Скотланд-Ярде, а в последнее время, пользуясь накопленным опытом, организовал небольшое частное сыскное агентство.
– Ах, агентство – такое хлопотливое дело! – сетовал он. – Вначале всем рискуешь. Если бы не мои связи в Скотланд-Ярде, прогорел бы, как Бэнтью! Но комиссар Вейль особенно добр ко мне. – Из чего Эллери заключил, что и это последнее заокеанское дело перепало ему также в результате «доброты» мистера Вейля. По-видимому, клиент сначала обратился в Скотланд-Ярд, но комиссар Вейль заявил, что это вне их компетенции, и посоветовал прибегнуть к частным услугам. Похоже, Вейль не раз оказывал шотландцу подобного рода услуги.
– Я холостяк, – между прочим признался Берк. Он сиял от счастья – надо же, такой выгодный заказ – и весь горел от нетерпения скорее взяться за работу, – Я избавлен от нудной обязанности часами выслушивать бабское нытье. Впрочем, причина не в этом. Просто нигде не удается задержаться подольше и завязать какие-нибудь отношения.
– А вот мне сдается, – поддел его Эллери, – что вы как раз из тех, кого стоит лишь поманить пальчиком, и…
– Берхня! Уверяю вас, не родилась еще та плутовка, которой удалось бы покорить мое сердце!
– Поищите-ка по ту сторону океана! Обламывать упрямых холостяков – любимое занятие американок.
– Ну, тогда они давно имеют на вас виды, Куин!
– Что вы, я – крепкий орешек!
– Вижу, мы с вами очень похожи…
Впоследствии это мнение полностью подтвердилось: они были схожи во всем, даже в склонности пререкаться по малейшему поводу. Сейчас их отношения были еще в самом начале, и, восседая в салоне авиалайнера, они дружески спорили, как принято подавать шотландскую копченую селедку: с луком или без? За этими разговорами между небом и землей новые приятели чуть было не позабыли отметить наступающий Новый год.
На рассвете, в первое утро нового года приземлились в Международном Аэропорту Кеннеди в таком же непроглядном тумане, каким проводила их Англия.
– На этот раз вам не придется беспокоиться о гостинице, – заявил Эллери. – Остановитесь у меня.
– Что вы, я не смею так обременять вас и инспектора!
– Ерунда, в моем кабинете есть свободная тахта. Кроме того, вы сразу же узнаете, зачем мой отец вызвал вас в Нью-Йорк. – Этот довод возымел действие, и Харри добродушно кивнул:
– Такси?
Они ехали мимо Таймс-Сквер: место напоминало призрачный город, где лишь ветер треплет клочья мусора на улицах.
– Жалкая жизнь у этих людей, правда? – заметил Берк, указывая концом трубки на всю эту грязь. – Когда я вижу подобные места, мне приходит на ум последняя сцена в спектакле «На пляже».
– Может, и им кажется то же самое? Они добрались до квартиры Куина, но инспектора дома не застали.
– Где-нибудь празднует? – предположил Берк.
– Не может быть. Это на него непохоже. Что-то случилось. Вот, смотрите!
Из пишущей машинки Эллери торчала записка, написанная в обычной для старика шутливой манере:
«Дорогой Сын!
Спешу сообщить, что некая мисс Роберта Вест, из Ист-энда[2], со славной Семьдесят третьей улицы, ждет не дождется твоего звонка. Причем, в любое время дня и ночи. Что касается моей скромной особы, то я ушел по делам. Позвоню. И – С Новым годом!»
Внизу записки стояло «Твой папуля» и номер телефона.
– И что, у вас всегда так? – осведомился шотландец.
– Да нет, только если какое-нибудь ЧП. В новогоднюю ночь мы обычно сидим и клюем носом у телевизора. – Эллери набрал номер. – Закиньте ваши чемоданы в мою спальню, Харри, – вон туда. Да, если хотите слегка взбодриться, там, в гостиной, загляните в бар, пропустите стаканчик. Алло?
– Эллери Куин? – спросило взволнованное женское контральто.
– Да. Мне оставили записку, что я должен позвонить мисс Вест.
– Это я. Просто замечательно, что вы позвонили так рано. Я слышала, вы возвращаетесь из Англии… Прилетели только что?
– Только что. А в чем дело, мисс Вест?
– Вы сейчас дома?
– Да. А что?
– Я хотела бы зайти.
– Как, прямо сейчас? – растерялся Эллери. – Но мне надо побриться, я еще не завтракал, да и в салоне самолета выспаться толком не удалось. Нельзя ли чуть позже?
– Но я тоже провела бессонную ночь, ожидая вашего звонка! – в голосе собеседницы звучали такие интонации, что он вздохнул и поневоле согласился:
– Адрес знаете?
Под утро, подстегиваемый уколами совести и рассудка, Эллери со своим новым приятелем все же отправился за авиабилетами.
Вот так они и встретили Харри Берка, который собирался лететь в Нью-Йорк тем же рейсом.
Человек из Интерпола представил Берка как частного сыскного агента – «одного из лучших агентов, Куин, а это означает, что он никогда не позволяет расходам превышать десять процентов от своих доходов!» В ответ на такую рекомендацию Берк только рассмеялся. Это был невысокий русоволосый человек с шеей борца. Глядя на него, так и тянуло помериться с ним силами. Глаза Берка были такими лучистыми, а радужная оболочка – такой прозрачной, что иногда казалось: ее вообще нет. Новый знакомый чем-то походил на тевтонского рыцаря. «Берк» – представился он с легким северным акцентом, немного картавя. Перед тем как оставить их вдвоем, человек из Интерпола шутливо обозвал Берка «шотландским ренегатом» и испарился.
После того как Эллери с Берком пропустили стаканчик-другой в ближайшем кабачке, Берк сказал, попыхивая трубкой:
– Итак, вы и есть Куин-младший? Невероятно!
– То есть? – не понял Эллери.
– Я хотел сказать – невероятно, что нам таким вот образом довелось встретиться. Всего лишь каких-то пятнадцать часов назад я беседовал с вашим отцом.
– С моим отцом?!
– Ну да. С инспектором нью-йоркской полиции Ричардом Куином.
– Вы что же, только что из Нью-Йорка? Шотландец кивнул.
– Но вы же сейчас на моих глазах брали туда билет!
– Когда я прилетел в Лондон, мне вручили телеграмму от инспектора – он просил меня вернуться. Видимо, в деле, из-за которого я и был в Америке, внезапно произошли какие-то изменения. Инспектор просил возвратиться немедленно.
– Как похоже на моего дорогого папочку! – кивнул Эллери. – И, разумеется, никаких подробностей?
– Никаких, кроме этого вашего дурацкого американского словечка «pronto»[1].
– Ну, тогда точно что-то очень важное… – Эллери осторожно принял очередную кружку зля от могучей барменши, которая поднесла ее с таким видом, словно притащила целый бочонок. – А вот это ваше самое дело, Берк.., смогу ли я сейчас без содрогания душевного выслушать, в чем оно состоит? – шутливо вопросил слегка захмелевший Эллери.
– Ну-у.., не знаю, насколько вы выносливы… – ответил Берк в том же тоне и, многозначительно подмигнув в сторону необъятной барменши, уткнулся в кружку. Берк, кстати, был весьма недурен собой, особенно украшал его изящный, тонкий нос.
Через некоторое время собутыльники дружно направились в западную часть города. Эллери сообразил, что, по всем признакам шотландец сотрудничает с ЦРУ. В целом Берк не отличался откровенностью и только о своем нынешнем деле за океаном болтал без умолку. Харри когда-то служил в Скотланд-Ярде, а в последнее время, пользуясь накопленным опытом, организовал небольшое частное сыскное агентство.
– Ах, агентство – такое хлопотливое дело! – сетовал он. – Вначале всем рискуешь. Если бы не мои связи в Скотланд-Ярде, прогорел бы, как Бэнтью! Но комиссар Вейль особенно добр ко мне. – Из чего Эллери заключил, что и это последнее заокеанское дело перепало ему также в результате «доброты» мистера Вейля. По-видимому, клиент сначала обратился в Скотланд-Ярд, но комиссар Вейль заявил, что это вне их компетенции, и посоветовал прибегнуть к частным услугам. Похоже, Вейль не раз оказывал шотландцу подобного рода услуги.
– Я холостяк, – между прочим признался Берк. Он сиял от счастья – надо же, такой выгодный заказ – и весь горел от нетерпения скорее взяться за работу, – Я избавлен от нудной обязанности часами выслушивать бабское нытье. Впрочем, причина не в этом. Просто нигде не удается задержаться подольше и завязать какие-нибудь отношения.
– А вот мне сдается, – поддел его Эллери, – что вы как раз из тех, кого стоит лишь поманить пальчиком, и…
– Берхня! Уверяю вас, не родилась еще та плутовка, которой удалось бы покорить мое сердце!
– Поищите-ка по ту сторону океана! Обламывать упрямых холостяков – любимое занятие американок.
– Ну, тогда они давно имеют на вас виды, Куин!
– Что вы, я – крепкий орешек!
– Вижу, мы с вами очень похожи…
Впоследствии это мнение полностью подтвердилось: они были схожи во всем, даже в склонности пререкаться по малейшему поводу. Сейчас их отношения были еще в самом начале, и, восседая в салоне авиалайнера, они дружески спорили, как принято подавать шотландскую копченую селедку: с луком или без? За этими разговорами между небом и землей новые приятели чуть было не позабыли отметить наступающий Новый год.
На рассвете, в первое утро нового года приземлились в Международном Аэропорту Кеннеди в таком же непроглядном тумане, каким проводила их Англия.
– На этот раз вам не придется беспокоиться о гостинице, – заявил Эллери. – Остановитесь у меня.
– Что вы, я не смею так обременять вас и инспектора!
– Ерунда, в моем кабинете есть свободная тахта. Кроме того, вы сразу же узнаете, зачем мой отец вызвал вас в Нью-Йорк. – Этот довод возымел действие, и Харри добродушно кивнул:
– Такси?
Они ехали мимо Таймс-Сквер: место напоминало призрачный город, где лишь ветер треплет клочья мусора на улицах.
– Жалкая жизнь у этих людей, правда? – заметил Берк, указывая концом трубки на всю эту грязь. – Когда я вижу подобные места, мне приходит на ум последняя сцена в спектакле «На пляже».
– Может, и им кажется то же самое? Они добрались до квартиры Куина, но инспектора дома не застали.
– Где-нибудь празднует? – предположил Берк.
– Не может быть. Это на него непохоже. Что-то случилось. Вот, смотрите!
Из пишущей машинки Эллери торчала записка, написанная в обычной для старика шутливой манере:
«Дорогой Сын!
Спешу сообщить, что некая мисс Роберта Вест, из Ист-энда[2], со славной Семьдесят третьей улицы, ждет не дождется твоего звонка. Причем, в любое время дня и ночи. Что касается моей скромной особы, то я ушел по делам. Позвоню. И – С Новым годом!»
Внизу записки стояло «Твой папуля» и номер телефона.
– И что, у вас всегда так? – осведомился шотландец.
– Да нет, только если какое-нибудь ЧП. В новогоднюю ночь мы обычно сидим и клюем носом у телевизора. – Эллери набрал номер. – Закиньте ваши чемоданы в мою спальню, Харри, – вон туда. Да, если хотите слегка взбодриться, там, в гостиной, загляните в бар, пропустите стаканчик. Алло?
– Эллери Куин? – спросило взволнованное женское контральто.
– Да. Мне оставили записку, что я должен позвонить мисс Вест.
– Это я. Просто замечательно, что вы позвонили так рано. Я слышала, вы возвращаетесь из Англии… Прилетели только что?
– Только что. А в чем дело, мисс Вест?
– Вы сейчас дома?
– Да. А что?
– Я хотела бы зайти.
– Как, прямо сейчас? – растерялся Эллери. – Но мне надо побриться, я еще не завтракал, да и в салоне самолета выспаться толком не удалось. Нельзя ли чуть позже?
– Но я тоже провела бессонную ночь, ожидая вашего звонка! – в голосе собеседницы звучали такие интонации, что он вздохнул и поневоле согласился:
– Адрес знаете?
Глава 2
Роберта Вест оказалась еще прелестнее, чем ее голос. Эллери сразу подумал, что ей место на сцене. Наверняка – актриса. Фигура – само совершенство, а идеальная кожа и темно-каштановые волосы с медно-красным отливом еще сильнее подчеркивают прочие достоинства. Глаза девушки слишком ярко блестели, видимо, из-за бессонной ночи, а, может быть, и какого-то тайного беспокойства. Очаровательная родинка на правой щечке напоминала крохотную бабочку. Кое-какие мелкие детали окончательно убедили Эллери в принадлежности гостьи к театральному миру: манера двигаться и вскидывать голову, некоторая размеренность жестов, выразительность мимики и, особенно, манера говорить – слова вылетали из ее уст легко и непринужденно, но при этом казалось, что каждая случайная реплика хорошо отрепетирована. Девушка была в юбке и пушистом пуловере, пальто-накидка, по парижской моде, изящно ниспадало с плеч, шарф обвивал шею в стиле Пикассо, а ручки прятались в изящных рукавичках. Миниатюрные ножки были обуты в модные туфли без каблуков, с пряжками в виде маленьких бабочек. Эллери готов был побиться об заклад, что такие туфли она специально подобрала, чтобы подчеркнуть пикантность родинки на щеке.
Все в облике молодой женщины свидетельствовало о виртуозности, с какой она владела искусством казаться безыскусной, так что Эллери вдруг усомнился в своих первоначальных предположениях о театре. Он часто замечал, что если юная дама выглядит так, словно только что сошла со страниц журнала мод, то обычно она оказывается какой-нибудь секретаршей. Чтобы рассеять сомнения, он спросил:
– Вы работаете в театре?
Блестящие, беспокойные глаза девушки расширились от удивления:
– Как это вы догадались, мистер Куин?
– Моя работа, – усмехнулся он, провожая ее в гостиную, – Позвольте представить – мистер Берк, мисс Вест.
Гостья что-то пробормотала в знак приветствия, а Харри Берк едва выдавил из себя:
– Как поживаете? – с видом человека, которого застали врасплох. Он тут же ретировался в кабинет Эллери и угрюмо буркнул оттуда:
– Я пойду помоюсь, Куин. Ну, и все остальное.
– А мне кажется, что мисс Вест не возражала бы против вашего присутствия, – заметил Эллери. – Мистер Берк – частный детектив, из Лондона, и здесь он по делам.
– Ах, ну в таком случае… – быстро проговорила девушка и почему-то смутилась. Что касается Берка, то он вошел, бросил в сторону Эллери свирепый взгляд и проскользнул к одному из окон, в которое уставился, демонстративно ото всех отвернувшись.
– Ну что же, – начал Эллери, после того как усадил гостью, предложил ей позавтракать (но она отказалась) и зажег для нее сигарету, – приступим к делу, мисс Вест?
С минуту посетительница молчала. Затем смущенно сказала:
– Я даже не знаю, с чего начать. – Потом резко наклонилась, стряхнула пепел. – Вы, наверное, помните Глори Гилд?
Эллери не только помнил Глори Гилд. Он так же прекрасно помнил, как в юности с безумным восторгом слушал ее голос, певица была предметом его самых страстных мечтаний. В то время одной мысли о звуках этого голоса было достаточно, чтобы у Эллери все замирало внутри.
О, Господи, ну конечно же он помнил Джи-Джи! – так называли ее близкие (к числу которых он – увы! увы! – не принадлежал). И он все еще порой заводил ее старую пластинку особенно в лунные ночи, когда так и тянуло вспомнить прошлое. И вот имя Глори Гилд вновь столь внезапно вторглось в его жизнь, что он даже слегка растерялся! Даже если бы вместо этой девушки с медными волосами перед ним предстал призрак самой Хелен Морган или Айседоры Дункан, Куин не был бы настолько потрясен.
– А что такое с Глори Гилд? – наконец выдавил из себя Эллери. Он заметил, что при упоминании этого имени Берк странно дернулся и напряженно застыл, из чего Эллери заключил, что Берк тоже удивлен и даже более чем удивлен… О, Эллери отдал бы многое, лишь бы узнать, что же в этот момент происходит в душе Берка. Но он усилием воли вновь заставил себя сосредоточиться на своей посетительнице.
– Муж Глори Гилд – мой возлюбленный, – откровенно призналась та. – Вернее – был им. – И она задрожала так, как обычно описывают в романах и как редко дрожат люди в действительности. И продолжала:
– Как могут женщины быть такими дурами? Такими набитыми дурами? – Она буквально так и выразилась – «набитыми дурами»».
И разрыдалась.
Вид плачущей женщины не являлся чем-то необычным для гостиной Эллери Куина, а уж причина этих слез была и вовсе самая банальная, однако Эллери был растроган и терпеливо ждал, когда гостья успокоится. Наконец мисс Вест затихла, всхлипнула разок, как ребенок, полезла в сумочку за платочком и прижала его к своему изящному носику.
– Простите. Я не ожидала, что так расстроюсь. Этого больше не повторится. Ну, в общем, все было кончено семь месяцев назад. Вернее, мне только казалось, что кончено. И вот теперь это несчастье…
Все в облике молодой женщины свидетельствовало о виртуозности, с какой она владела искусством казаться безыскусной, так что Эллери вдруг усомнился в своих первоначальных предположениях о театре. Он часто замечал, что если юная дама выглядит так, словно только что сошла со страниц журнала мод, то обычно она оказывается какой-нибудь секретаршей. Чтобы рассеять сомнения, он спросил:
– Вы работаете в театре?
Блестящие, беспокойные глаза девушки расширились от удивления:
– Как это вы догадались, мистер Куин?
– Моя работа, – усмехнулся он, провожая ее в гостиную, – Позвольте представить – мистер Берк, мисс Вест.
Гостья что-то пробормотала в знак приветствия, а Харри Берк едва выдавил из себя:
– Как поживаете? – с видом человека, которого застали врасплох. Он тут же ретировался в кабинет Эллери и угрюмо буркнул оттуда:
– Я пойду помоюсь, Куин. Ну, и все остальное.
– А мне кажется, что мисс Вест не возражала бы против вашего присутствия, – заметил Эллери. – Мистер Берк – частный детектив, из Лондона, и здесь он по делам.
– Ах, ну в таком случае… – быстро проговорила девушка и почему-то смутилась. Что касается Берка, то он вошел, бросил в сторону Эллери свирепый взгляд и проскользнул к одному из окон, в которое уставился, демонстративно ото всех отвернувшись.
– Ну что же, – начал Эллери, после того как усадил гостью, предложил ей позавтракать (но она отказалась) и зажег для нее сигарету, – приступим к делу, мисс Вест?
С минуту посетительница молчала. Затем смущенно сказала:
– Я даже не знаю, с чего начать. – Потом резко наклонилась, стряхнула пепел. – Вы, наверное, помните Глори Гилд?
Эллери не только помнил Глори Гилд. Он так же прекрасно помнил, как в юности с безумным восторгом слушал ее голос, певица была предметом его самых страстных мечтаний. В то время одной мысли о звуках этого голоса было достаточно, чтобы у Эллери все замирало внутри.
О, Господи, ну конечно же он помнил Джи-Джи! – так называли ее близкие (к числу которых он – увы! увы! – не принадлежал). И он все еще порой заводил ее старую пластинку особенно в лунные ночи, когда так и тянуло вспомнить прошлое. И вот имя Глори Гилд вновь столь внезапно вторглось в его жизнь, что он даже слегка растерялся! Даже если бы вместо этой девушки с медными волосами перед ним предстал призрак самой Хелен Морган или Айседоры Дункан, Куин не был бы настолько потрясен.
– А что такое с Глори Гилд? – наконец выдавил из себя Эллери. Он заметил, что при упоминании этого имени Берк странно дернулся и напряженно застыл, из чего Эллери заключил, что Берк тоже удивлен и даже более чем удивлен… О, Эллери отдал бы многое, лишь бы узнать, что же в этот момент происходит в душе Берка. Но он усилием воли вновь заставил себя сосредоточиться на своей посетительнице.
– Муж Глори Гилд – мой возлюбленный, – откровенно призналась та. – Вернее – был им. – И она задрожала так, как обычно описывают в романах и как редко дрожат люди в действительности. И продолжала:
– Как могут женщины быть такими дурами? Такими набитыми дурами? – Она буквально так и выразилась – «набитыми дурами»».
И разрыдалась.
Вид плачущей женщины не являлся чем-то необычным для гостиной Эллери Куина, а уж причина этих слез была и вовсе самая банальная, однако Эллери был растроган и терпеливо ждал, когда гостья успокоится. Наконец мисс Вест затихла, всхлипнула разок, как ребенок, полезла в сумочку за платочком и прижала его к своему изящному носику.
– Простите. Я не ожидала, что так расстроюсь. Этого больше не повторится. Ну, в общем, все было кончено семь месяцев назад. Вернее, мне только казалось, что кончено. И вот теперь это несчастье…
Глава 3
Рассказ Роберты Вест оказался весьма бессвязен и запутан, как рассыпанная мозаика, которую еще нужно было собрать по кусочкам в единое целое. Насколько Эллери сумел уяснить сказанное, оно сводилось к следующему. Для начала необходимо кратко изложить судьбу Глори Гилд. Имя, данное ей при рождении в 1914 году, – Глория Гилденстерн. В тридцатые годы она покинула Средний Запад, страну Синклера Льюиса, где выросла, и с чисто лью-исовским намерением с ходу покорить Нью-Йорк, а там, само собой разумеется, и весь мир, приехала в сердце Америки.
Не обладая никаким музыкальным образованием, она была чистым самородком: пела, сочиняла музыку, играла на фортепиано – сама себе аккомпанировала.
Глори Гилд любила повторять, что она играет не только на фортепиано, но и на своем голосе. И действительно, манера ее пения была так же сложна и неповторима, как и ее партитуры. Она умела придавать голосу невероятный трепет страсти, почти скорби, и он завораживал публику подобно движениям факира – постепенно, неизбежно и незаметно. В ночных клубах она заставляла умолкнуть даже заядлых выпивох. Критики, правда, отзывались пренебрежительно: «голос для спальни», допуская ее успех лишь в низкопробных кабачках, но вопреки этим утверждениям магия ее пения была столь беспредельной, что покоряла всех, всегда и везде. К концу тридцатых Глори уже выступала каждую неделю в собственном радиошоу, и ее слушали десятки миллионов американцев. Она стала национальным кумиром.
Обычно певица выходила в эфир под звуки «Боевого Гимна Республики», который в медленном темпе очень нежно исполнял оркестр. В те времена господствовали простые нравы, и газетные обозреватели прозвали новую «звезду» Глори-Глори[3]. Но Глори-Глори была одновременно крайне трезвой и расчетливой женщиной. Поэтому она весьма умело распорядилась собственной судьбой, отдав ее в ловкие руки Сельмы Пилтер, театрального агента, которая вскоре стала вести все ее дела. Миссис Пилтер (был когда-то и мистер Пилтер, но образ его растаял в чаду давнего бракоразводного процесса) справлялась со своими обязанностями столь успешно, что к 1949 году (тому времени, когда Глори стала терять голос и прекратила выступать) певица была почти миллионершей.
Глори обладала от природы беспокойным умом, поэтому после прекращения артистической карьеры ее второй страстью (помимо музыки) стало все загадочное и таинственное, всевозможные головоломки и шарады. И если с музыкой все было ясно – певица стала фанатиком Hi-Fi[4] – звучания задолго до того, как вся Америка помешалась на высококачественной радиоаппаратуре, а ее музыкальной коллекции мог позавидовать любой меломан – то мотивы увлечения различного рода загадками были не совсем ясны. Особенно для уроженки сельских районов Миннесоты, где уровень развлечений не превышал невинной игры в «угадай-ка» вечером у камина. Глори же часами просиживала над кроссвордами. Анаграммы, ребусы и, разумеется, детективы неудержимо влекли ее (что, кстати, в какой-то мере уберегло бывшую провинциалку от увлечения другими жанрами «бульварной» литературы – натуралистическими историями, исполненными секса и насилия, которые начали тогда заполнять книжные прилавки). Вся нью-йоркская квартира и загородный особняк, уютно спрятанный в густом сосновом лесу на побережье озера в Ньютауне, штат Коннектикут, были завалены пластинками, магнитофонными записями, проигрывателями, радиоприемниками и прочей звуковой аппаратурой. И эти сокровища были для нее дороже, чем хлеб и воздух. Повсюду валялись разнообразные музыкальные инструменты, а рядом – груды кроссвордов, ребусов и причудливых вещиц; на открытой террасе особняка стояли плетеные кресла из особого камыша – после каждого дождя они уплотнялись и твердели, и на них проступал замысловатый рисунок.
На всем протяжении своей сценической карьеры Глори жила одна, хотя ее пышная грудь и великолепные белокурые волосы влекли, мягко говоря, многих. Когда в 35 лет ее голос начал сдавать, то по иронии судьбы она оказалась так же одинока, как и Грета Гарбо, и так же как в случае с Гарбо, в определенных кругах бытовало мнение, что ей уже никогда не выйти замуж. Девять лет это мнение оправдывалось, но в 1958 году, в возрасте 44 лет, Глори встретила 33-летнего графа Карлоса Армандо. Через три месяца они стали мужем и женой.
Армандо сам величал себя «графом», хотя никто, кроме него самого, не принимал этого титула всерьез. Происхождение «графа» оказывалось весьма туманным; даже подлинность его имени вызывала сомнения. И когда Армандо начинал рассуждать о своих предках, то был просто неподражаем: в их числе фигурировали и испанцы, и румыны, и португальцы, и греки. Подобные генеалогические изыскания доставляли ему огромное удовольствие. Однажды Карлос даже заявил, что его мать – египтянка. На что один из многочисленных знакомых (которых у него было немало по всему свету), настоящий граф, заметил: «Вне всякого сомнения, Карлос – прямой потомок Клеопатры!» – чем вызвал бурю восторга у самого Армандо: «Конечно, амиго! От самого Ромео!»
Недоброжелатели же уверяли, что его родители были цыгане, и он появился на свет в таборе на обочине одной из жалких проезжих дорог Албании. И это ровно с таким же успехом могло оказаться правдой.
Для женщин же подобные династические тонкости были вовсе безразличны. Одна за другой, как послушные оловянные солдатики, они сгорали в пламени его страсти. И при этом он очень заботился о своей и их репутации, никогда не давая повода даже к малейшим сплетням. Женщины были его профессией. Он больше ничем в жизни и не интересовался.
Впервые Карлос женился, когда ему было 19 и он работал на нефтяных разработках в Оклахоме. Она была ровно втрое старше и очень любила молоденьких особей мужского пола, что чрезвычайно забавляло Карлоса. Через два года она выставила его, увлекшись очаровательным мальчиком из Афин. Карлос получил солидное выходное пособие и провел год в развлечениях, прилежно его проматывая.
Второй его женой была датская баронесса, дама, отличавшаяся прекрасным здоровьем и чертами лица какой-нибудь средневековой статуи на кровле готического собора. Непрерывная четырехмесячная возня на диване, ее пальцы, жадно сжимающие его голову, доконали-таки Карлоса. Он соблазнил секретаршу баронессы, подстроил так, чтобы их застали, и галантно попросил разрешения удалиться вместе с солидным вознаграждением.
Целый год шикарной жизни опять пролетел незаметно, деньги подошли к концу. Карлос вновь стал подыскивать подходящую партию.
Он раскопал на летнем отдыхе в Альпах цветущую 16-летнюю дочку американского сенатора; в последующем за тем скандале потребовались услуги одного из самых дорогих швейцарских гинекологов (за что Карлос получил от доктора 15%), и в обмен на молчание Армандо был вручен чек на очень внушительную сумму. При этом ему красноречиво посоветовали ради своей же безопасности держать язык за зубами.
И развеселые годы понеслись чередой, а с ними и вереница жен, все таких же богатых, глупых и годящихся ему в матери: высокопоставленная нью-йоркская дама, подавшая на развод со своим мужем-банкиром, чтобы выйти за Карлоса (этот союз распался после скандала во время вечеринки на ее вилле в Ньюпорте. Скандал обошелся в 100.000 долларов и стал сенсацией на страницах бульварных газет); спившаяся старая дева, впервые потерявшая невинность в Плимут-Роке; венгерская графиня, скончавшаяся от туберкулеза (она ничего не оставила Карлосу, кроме фамильного замка, со всех сторон окруженного водяным рвом и долгами, – к счастью для графини, Карлос появился на ее горизонте незадолго до ее смерти); престарелая европейская красотка, которую он просто-напросто продал богатому турку, интересовавшемуся на самом деле ее подрастающей дочкой, родившейся от Карлоса; вдова чикагского мясника, которая «накрыла» его в постели со своей служанкой, при этом предусмотрительно захватив с собой фотографа. В результате она дала ему пинка под зад и ни цента больше, не побоявшись – к великому изумлению Карлоса – наплевать на газетную шумиху и представить фотографии в суд.
Этот неожиданный поворот судьбы поставил его в затруднительное положение. Он буквально нищенствовал, когда ему повстречалась Джи-Джи Гилд.
С Глори не предвиделось особых затруднений: она была еще очень хороша собой, и к моменту их встречи гораздо моложе, чем большинство его бывших жен. Впрочем, для Карлоса важнее было другое – достаточно ли она богата? Он всю жизнь провел в погоне за удовольствиями, и это оставило определенную печать на его лице: «графу» все больше приходилось проводить времени у зеркала, приводя себя в порядок. Все эти старые и еще не совсем старые мадам, вроде его первой жены, которые так жадно приникали к источнику его молодой силы, могли бы вскоре заметить, что он начинает иссякать. И в день, когда это произойдет (угрюмо размышлял самозванный граф, сидя у зеркала), непобедимый светский лев превратится в облезлую шавку.
И Армандо решил, что именно сейчас он не может позволить себе ошибиться. Окольными путами он выяснил финансовое положение Глори Гилд, чтобы не разыгрывать свои козыри впустую. Полученные сведения окрылили его, и Карлос приготовился к штурму.
Штурм оказался не таким уж легким, хотя Глори по всем признакам не могла быть неприступной крепостью. В последнее время ее мучили одиночество и скука, а уж то, что она наблюдала ежедневно в своем зеркале, и вовсе приводило ее в отчаяние. Поэтому появление на таком фоне какой-нибудь фигуры типа Карлоса Армандо явилось почти неизбежным. Так как Глори была достаточно наслышана о нем и отдавала себе отчет, что он за птица, то наняла заслуживающих доверия агентов, чтобы они хорошенько выяснили, как обстоят его дела. Худшие ее подозрения подтвердились, поэтому она твердо решила избежать участи всех тех набитых дур, которым ему удалось заморочить голову.
– Мне приятно ваше общество, – заявила она Карлосу в ответ на его пылкое предложение руки и сердца, – а вам – мои деньги. Конечно, лишь те, до которых вам удастся добраться, не так ли? Ну ладно, я выйду за вас замуж, но при одном условии.
– Уместно ли в столь трогательный момент, моя дорогая, обсуждать прозаические детали, если дело идет о союзе наших сердец? – патетически вопросил Карлос, целуя ей руку.
– При одном условии. А именно: в брачном договоре вы откажетесь от какой бы то ни было части моего имущества.
– Ох! – только и смог выговорить Карлос.
– Даже от одной трети в случае вдовства, которая обычно положена по закону, – сухо продолжала Глори, – и на которую вы уже положили глаз. Я советовалась со своим адвокатом, поэтому соответственно оформленный подобный договор будет иметь законную силу – я упоминаю об этом на тот случай, если бы вам вздумалось оспаривать его.
– О, как же дурно вы думаете обо мне, моя радость, – пробормотал Карлос, – если настаиваете на таком несправедливом условии! Я же со своей стороны готов отдать вам всего себя!
– И имеете для этого весьма веские основания, – заметила Глори Гилд, игриво взъерошив его волосы (Армандо вовремя удержался, чтобы не отдернуть голову).
– Итак, я позабочусь, чтобы юристы уладили все эти qui pro quo[5].
– А что это такое, моя драгоценность? – спросил Карлос, так как он понятия не имел, что такое qui pro quo.
– Ну, как говорится, чтобы и волки были сыты, и овцы целы…
– Понятно… А на какой срок? – внезапно спросил Карлос. Он обладал поразительным чутьем, когда дело касалось женского характера, и больше не ломал комедии.
– Вот это другой разговор, дружок. Ты даешь мне пять счастливейших лет супружества, и я разрываю наш договор! Я хорошо изучила вас, Карлос, и знаю, что ни с одной женщиной вы не продержались больше двух лет. Но пять лет – это мой срок, и баста! Как только вы подписываете договор, так все права моего законного супруга – ваши.
Они пристально взглянули в глаза друг другу и расхохотались.
Не обладая никаким музыкальным образованием, она была чистым самородком: пела, сочиняла музыку, играла на фортепиано – сама себе аккомпанировала.
Глори Гилд любила повторять, что она играет не только на фортепиано, но и на своем голосе. И действительно, манера ее пения была так же сложна и неповторима, как и ее партитуры. Она умела придавать голосу невероятный трепет страсти, почти скорби, и он завораживал публику подобно движениям факира – постепенно, неизбежно и незаметно. В ночных клубах она заставляла умолкнуть даже заядлых выпивох. Критики, правда, отзывались пренебрежительно: «голос для спальни», допуская ее успех лишь в низкопробных кабачках, но вопреки этим утверждениям магия ее пения была столь беспредельной, что покоряла всех, всегда и везде. К концу тридцатых Глори уже выступала каждую неделю в собственном радиошоу, и ее слушали десятки миллионов американцев. Она стала национальным кумиром.
Обычно певица выходила в эфир под звуки «Боевого Гимна Республики», который в медленном темпе очень нежно исполнял оркестр. В те времена господствовали простые нравы, и газетные обозреватели прозвали новую «звезду» Глори-Глори[3]. Но Глори-Глори была одновременно крайне трезвой и расчетливой женщиной. Поэтому она весьма умело распорядилась собственной судьбой, отдав ее в ловкие руки Сельмы Пилтер, театрального агента, которая вскоре стала вести все ее дела. Миссис Пилтер (был когда-то и мистер Пилтер, но образ его растаял в чаду давнего бракоразводного процесса) справлялась со своими обязанностями столь успешно, что к 1949 году (тому времени, когда Глори стала терять голос и прекратила выступать) певица была почти миллионершей.
Глори обладала от природы беспокойным умом, поэтому после прекращения артистической карьеры ее второй страстью (помимо музыки) стало все загадочное и таинственное, всевозможные головоломки и шарады. И если с музыкой все было ясно – певица стала фанатиком Hi-Fi[4] – звучания задолго до того, как вся Америка помешалась на высококачественной радиоаппаратуре, а ее музыкальной коллекции мог позавидовать любой меломан – то мотивы увлечения различного рода загадками были не совсем ясны. Особенно для уроженки сельских районов Миннесоты, где уровень развлечений не превышал невинной игры в «угадай-ка» вечером у камина. Глори же часами просиживала над кроссвордами. Анаграммы, ребусы и, разумеется, детективы неудержимо влекли ее (что, кстати, в какой-то мере уберегло бывшую провинциалку от увлечения другими жанрами «бульварной» литературы – натуралистическими историями, исполненными секса и насилия, которые начали тогда заполнять книжные прилавки). Вся нью-йоркская квартира и загородный особняк, уютно спрятанный в густом сосновом лесу на побережье озера в Ньютауне, штат Коннектикут, были завалены пластинками, магнитофонными записями, проигрывателями, радиоприемниками и прочей звуковой аппаратурой. И эти сокровища были для нее дороже, чем хлеб и воздух. Повсюду валялись разнообразные музыкальные инструменты, а рядом – груды кроссвордов, ребусов и причудливых вещиц; на открытой террасе особняка стояли плетеные кресла из особого камыша – после каждого дождя они уплотнялись и твердели, и на них проступал замысловатый рисунок.
На всем протяжении своей сценической карьеры Глори жила одна, хотя ее пышная грудь и великолепные белокурые волосы влекли, мягко говоря, многих. Когда в 35 лет ее голос начал сдавать, то по иронии судьбы она оказалась так же одинока, как и Грета Гарбо, и так же как в случае с Гарбо, в определенных кругах бытовало мнение, что ей уже никогда не выйти замуж. Девять лет это мнение оправдывалось, но в 1958 году, в возрасте 44 лет, Глори встретила 33-летнего графа Карлоса Армандо. Через три месяца они стали мужем и женой.
Армандо сам величал себя «графом», хотя никто, кроме него самого, не принимал этого титула всерьез. Происхождение «графа» оказывалось весьма туманным; даже подлинность его имени вызывала сомнения. И когда Армандо начинал рассуждать о своих предках, то был просто неподражаем: в их числе фигурировали и испанцы, и румыны, и португальцы, и греки. Подобные генеалогические изыскания доставляли ему огромное удовольствие. Однажды Карлос даже заявил, что его мать – египтянка. На что один из многочисленных знакомых (которых у него было немало по всему свету), настоящий граф, заметил: «Вне всякого сомнения, Карлос – прямой потомок Клеопатры!» – чем вызвал бурю восторга у самого Армандо: «Конечно, амиго! От самого Ромео!»
Недоброжелатели же уверяли, что его родители были цыгане, и он появился на свет в таборе на обочине одной из жалких проезжих дорог Албании. И это ровно с таким же успехом могло оказаться правдой.
Для женщин же подобные династические тонкости были вовсе безразличны. Одна за другой, как послушные оловянные солдатики, они сгорали в пламени его страсти. И при этом он очень заботился о своей и их репутации, никогда не давая повода даже к малейшим сплетням. Женщины были его профессией. Он больше ничем в жизни и не интересовался.
Впервые Карлос женился, когда ему было 19 и он работал на нефтяных разработках в Оклахоме. Она была ровно втрое старше и очень любила молоденьких особей мужского пола, что чрезвычайно забавляло Карлоса. Через два года она выставила его, увлекшись очаровательным мальчиком из Афин. Карлос получил солидное выходное пособие и провел год в развлечениях, прилежно его проматывая.
Второй его женой была датская баронесса, дама, отличавшаяся прекрасным здоровьем и чертами лица какой-нибудь средневековой статуи на кровле готического собора. Непрерывная четырехмесячная возня на диване, ее пальцы, жадно сжимающие его голову, доконали-таки Карлоса. Он соблазнил секретаршу баронессы, подстроил так, чтобы их застали, и галантно попросил разрешения удалиться вместе с солидным вознаграждением.
Целый год шикарной жизни опять пролетел незаметно, деньги подошли к концу. Карлос вновь стал подыскивать подходящую партию.
Он раскопал на летнем отдыхе в Альпах цветущую 16-летнюю дочку американского сенатора; в последующем за тем скандале потребовались услуги одного из самых дорогих швейцарских гинекологов (за что Карлос получил от доктора 15%), и в обмен на молчание Армандо был вручен чек на очень внушительную сумму. При этом ему красноречиво посоветовали ради своей же безопасности держать язык за зубами.
И развеселые годы понеслись чередой, а с ними и вереница жен, все таких же богатых, глупых и годящихся ему в матери: высокопоставленная нью-йоркская дама, подавшая на развод со своим мужем-банкиром, чтобы выйти за Карлоса (этот союз распался после скандала во время вечеринки на ее вилле в Ньюпорте. Скандал обошелся в 100.000 долларов и стал сенсацией на страницах бульварных газет); спившаяся старая дева, впервые потерявшая невинность в Плимут-Роке; венгерская графиня, скончавшаяся от туберкулеза (она ничего не оставила Карлосу, кроме фамильного замка, со всех сторон окруженного водяным рвом и долгами, – к счастью для графини, Карлос появился на ее горизонте незадолго до ее смерти); престарелая европейская красотка, которую он просто-напросто продал богатому турку, интересовавшемуся на самом деле ее подрастающей дочкой, родившейся от Карлоса; вдова чикагского мясника, которая «накрыла» его в постели со своей служанкой, при этом предусмотрительно захватив с собой фотографа. В результате она дала ему пинка под зад и ни цента больше, не побоявшись – к великому изумлению Карлоса – наплевать на газетную шумиху и представить фотографии в суд.
Этот неожиданный поворот судьбы поставил его в затруднительное положение. Он буквально нищенствовал, когда ему повстречалась Джи-Джи Гилд.
С Глори не предвиделось особых затруднений: она была еще очень хороша собой, и к моменту их встречи гораздо моложе, чем большинство его бывших жен. Впрочем, для Карлоса важнее было другое – достаточно ли она богата? Он всю жизнь провел в погоне за удовольствиями, и это оставило определенную печать на его лице: «графу» все больше приходилось проводить времени у зеркала, приводя себя в порядок. Все эти старые и еще не совсем старые мадам, вроде его первой жены, которые так жадно приникали к источнику его молодой силы, могли бы вскоре заметить, что он начинает иссякать. И в день, когда это произойдет (угрюмо размышлял самозванный граф, сидя у зеркала), непобедимый светский лев превратится в облезлую шавку.
И Армандо решил, что именно сейчас он не может позволить себе ошибиться. Окольными путами он выяснил финансовое положение Глори Гилд, чтобы не разыгрывать свои козыри впустую. Полученные сведения окрылили его, и Карлос приготовился к штурму.
Штурм оказался не таким уж легким, хотя Глори по всем признакам не могла быть неприступной крепостью. В последнее время ее мучили одиночество и скука, а уж то, что она наблюдала ежедневно в своем зеркале, и вовсе приводило ее в отчаяние. Поэтому появление на таком фоне какой-нибудь фигуры типа Карлоса Армандо явилось почти неизбежным. Так как Глори была достаточно наслышана о нем и отдавала себе отчет, что он за птица, то наняла заслуживающих доверия агентов, чтобы они хорошенько выяснили, как обстоят его дела. Худшие ее подозрения подтвердились, поэтому она твердо решила избежать участи всех тех набитых дур, которым ему удалось заморочить голову.
– Мне приятно ваше общество, – заявила она Карлосу в ответ на его пылкое предложение руки и сердца, – а вам – мои деньги. Конечно, лишь те, до которых вам удастся добраться, не так ли? Ну ладно, я выйду за вас замуж, но при одном условии.
– Уместно ли в столь трогательный момент, моя дорогая, обсуждать прозаические детали, если дело идет о союзе наших сердец? – патетически вопросил Карлос, целуя ей руку.
– При одном условии. А именно: в брачном договоре вы откажетесь от какой бы то ни было части моего имущества.
– Ох! – только и смог выговорить Карлос.
– Даже от одной трети в случае вдовства, которая обычно положена по закону, – сухо продолжала Глори, – и на которую вы уже положили глаз. Я советовалась со своим адвокатом, поэтому соответственно оформленный подобный договор будет иметь законную силу – я упоминаю об этом на тот случай, если бы вам вздумалось оспаривать его.
– О, как же дурно вы думаете обо мне, моя радость, – пробормотал Карлос, – если настаиваете на таком несправедливом условии! Я же со своей стороны готов отдать вам всего себя!
– И имеете для этого весьма веские основания, – заметила Глори Гилд, игриво взъерошив его волосы (Армандо вовремя удержался, чтобы не отдернуть голову).
– Итак, я позабочусь, чтобы юристы уладили все эти qui pro quo[5].
– А что это такое, моя драгоценность? – спросил Карлос, так как он понятия не имел, что такое qui pro quo.
– Ну, как говорится, чтобы и волки были сыты, и овцы целы…
– Понятно… А на какой срок? – внезапно спросил Карлос. Он обладал поразительным чутьем, когда дело касалось женского характера, и больше не ломал комедии.
– Вот это другой разговор, дружок. Ты даешь мне пять счастливейших лет супружества, и я разрываю наш договор! Я хорошо изучила вас, Карлос, и знаю, что ни с одной женщиной вы не продержались больше двух лет. Но пять лет – это мой срок, и баста! Как только вы подписываете договор, так все права моего законного супруга – ваши.
Они пристально взглянули в глаза друг другу и расхохотались.