Страница:
– Совсем она взвинтилась, Костоправ, – заметил он. – Ты ее видел?
– Видел. Давал советы. Она не слушает. Что еще я могу сделать?
– До появления Кометы еще двадцать два года. Зачем ей загонять себя до смерти?
– Ты это у нее спроси. Мне она просто твердит, что все решится задолго до прихода Кометы. Это гонка со временем. Она верит в это. Но остальные не могут вспыхнуть ее огнем. Мы здесь, на равнине Страха, отрезаны от мира, и борьба с Госпожой порой отходит на второй план – нас слишком занимает сама равнина.
Я поймал себя на том, что обгоняю Одноглазого. Эти похороны прежде смерти плохо на него повлияли. Без своей магии он слабеет и физически. Возраст сказывается. Я притормозил.
– Как вы с Гоблином – развлеклись по дороге всласть?
Одноглазый не то усмехнулся, не то скривился.
– Опять он тебя достал?
Их вражда тянется с незапамятных времен. Начинает каждую стычку Одноглазый, а выигрывает обычно Гоблин.
Он пробормотал что-то.
– Что? – переспросил я.
– Эй! – вскричал кто-то. – Свистать всех наверх! Тревога! Тревога!
– Второй раз за день? Какого беса?! – Одноглазый сплюнул.
Я понял, к чему он клонит. За последние два года тревогу не объявляли и двадцати раз. А теперь две за день? Невозможно.
Я кинулся за своим луком.
В этот раз мы рассыпались по кустам с меньшим шумом. Ильмо высказал свое очень болезненное неудовлетворение в нескольких личных беседах.
Снова солнце. Как удар. Вход в Дыру обращен на запад, и, когда мы выходили, свет бил нам в глаза.
– Ах ты, раздолбай проклятый! – орал Ильмо. – Что ты, твою мать, тут творишь?
На поляне стоял молодой солдатик, указывая в небо. Я поднял глаза.
– Проклятие, – прошептал я. – Дважды проклятие.
Одноглазый тоже увидел это.
– Взятые.
Точка в небесах поднялась повыше, сделала круг над нашим укрывищем, по спирали пошла на снижение. Внезапно качнулась.
– Да. Взятые. Шепот или Странник?
– Приятно видеть старых друзей, – заметил Гоблин, присоединяясь к нам.
Мы не видели Взятых с той поры, как достигли равнины. А до того они постоянно висели у нас на хвосте, гоня нас непрерывно все четыре года пути от самой Арчи.
Они – прислужники Госпожи, постигшие ее науку ужаса. Некогда их было десять. Во времена Владычества Госпожа со своим мужем поработила величайших из своих современников, сделав их своими орудиями: то были Десять Взятых. Когда четыре века назад Белая Роза победила Властелина, они легли в могилу вместе с ним, а два оборота Кометы назад восстали вместе с Госпожой. И в сражениях друг с другом – поскольку часть из них осталась верна Властелину – почти все погибли.
Но Госпожа создала новых рабов. Перо. Шепот. Странник. Перо и последний из прежних, Хромой, пали при Арче, когда мы сорвали попытку Властелина вернуться к жизни. Остались двое. Шепот и Странник.
Ковер-самолет качнулся, достигнув границы, за которой безмагия Душечки могла преодолеть это стремление к полету. Взятый развернулся, соскальзывая вниз, отлетел достаточно далеко, чтобы вновь подчинить себе ковер.
– Жаль, что он не полетел прямо, – сказал я. – И не рухнул камнем.
– Они не так глупы, – возразил Гоблин. – Они просто разведывают. – Он покачал головой, передернул плечами. Он знал что-то, чего не знал я. Наверное, выяснил что-то во время путешествия за пределы равнины.
– Назревает кампания? – спросил я.
– Ну да, – ответил он и рявкнул на Одноглазого: – А ты что там делаешь, филин слепой? В небо гляди!
Чернокожий пигмей не обращал внимания на Взятого. Он вглядывался в путаницу выточенных ветром утесов к югу от Дыры.
– Наша задача – выжить, – заявил Одноглазый так самодовольно, что ясно было – он собирается поддеть Гоблина.. – А это значит, что не следует отвлекаться на первый же цирковой трюк, который тебе покажут.
– Какого беса ты имеешь в виду?
– Имею в виду, что, пока вы гляделки проглядывали на того клоуна наверху, другой проскользнул за утесами и кого-то ссадил на землю.
Мы с Гоблином поглядели в сторону красных скал. Никого.
– Слишком поздно, – сказал Одноглазый. – Улетел. Но кому-то придется идти хватать лазутчика.
Одноглазому я верил.
– Ильмо! Иди сюда!
Я объяснил ему, в чем дело.
– Зашевелились, – пробормотал Ильмо. – А я только начал надеяться, что про нас забыли.
– Нет, не забыли, – возразил Гоблин. – Никак уж не забыли;
И снова я почувствовал – что-то у него на уме. Ильмо оглядел пространство между нами и утесом. Он хорошо знал эти места. Как и все мы. В один прекрасный день наши жизни будут зависеть от того, кто знает их лучше – мы или противник.
– Ладно, – сказал он себе. – Посмотрим. Четверых возьму. Только с Лейтенантом посоветуюсь.
Лейтенанта по тревоге не гнали. Он и еще двое стояли на страже у входа в жилище Душечки. Если враг и доберется до нее, то лишь через их трупы.
Ковер-самолет умчался на запад. Я удивился: почему твари равнины его не преследуют? Подойдя к менгиру, который заговорил со мной утром, я спросил об этом. Но вместо ответа менгир произнес:
– Начинается, Костоправ. Запомни этот день.
– Ладно. Запомню.
И я называю этот День началом, хотя часть этой истории произошла много лет назад. Это был день первого письма, день Взятого, день, когда пришли Следопыт и пес Жабодав, Последнее слово менгир оставил за собой:
– Чужаки на равнине.
Защищать летающих тварей за то, что они не напали на Взятого, камень не стал. Вернулся Ильмо.
– Менгир говорит, – сказал я, – что к нам могут пожаловать еще гости.
Ильмо поднял брови:
– Следующие часовые – ты и Молчун?
– Ага.
– Будь внимательнее. Гоблин, Одноглазый – ко мне!
Они пошептались втроем, потом Ильмо взял с собой четверых юнцов и пошел на охоту.
Глава 6. Равнина Страха
Глава 7. Второе письмо. (из послания)
– Видел. Давал советы. Она не слушает. Что еще я могу сделать?
– До появления Кометы еще двадцать два года. Зачем ей загонять себя до смерти?
– Ты это у нее спроси. Мне она просто твердит, что все решится задолго до прихода Кометы. Это гонка со временем. Она верит в это. Но остальные не могут вспыхнуть ее огнем. Мы здесь, на равнине Страха, отрезаны от мира, и борьба с Госпожой порой отходит на второй план – нас слишком занимает сама равнина.
Я поймал себя на том, что обгоняю Одноглазого. Эти похороны прежде смерти плохо на него повлияли. Без своей магии он слабеет и физически. Возраст сказывается. Я притормозил.
– Как вы с Гоблином – развлеклись по дороге всласть?
Одноглазый не то усмехнулся, не то скривился.
– Опять он тебя достал?
Их вражда тянется с незапамятных времен. Начинает каждую стычку Одноглазый, а выигрывает обычно Гоблин.
Он пробормотал что-то.
– Что? – переспросил я.
– Эй! – вскричал кто-то. – Свистать всех наверх! Тревога! Тревога!
– Второй раз за день? Какого беса?! – Одноглазый сплюнул.
Я понял, к чему он клонит. За последние два года тревогу не объявляли и двадцати раз. А теперь две за день? Невозможно.
Я кинулся за своим луком.
В этот раз мы рассыпались по кустам с меньшим шумом. Ильмо высказал свое очень болезненное неудовлетворение в нескольких личных беседах.
Снова солнце. Как удар. Вход в Дыру обращен на запад, и, когда мы выходили, свет бил нам в глаза.
– Ах ты, раздолбай проклятый! – орал Ильмо. – Что ты, твою мать, тут творишь?
На поляне стоял молодой солдатик, указывая в небо. Я поднял глаза.
– Проклятие, – прошептал я. – Дважды проклятие.
Одноглазый тоже увидел это.
– Взятые.
Точка в небесах поднялась повыше, сделала круг над нашим укрывищем, по спирали пошла на снижение. Внезапно качнулась.
– Да. Взятые. Шепот или Странник?
– Приятно видеть старых друзей, – заметил Гоблин, присоединяясь к нам.
Мы не видели Взятых с той поры, как достигли равнины. А до того они постоянно висели у нас на хвосте, гоня нас непрерывно все четыре года пути от самой Арчи.
Они – прислужники Госпожи, постигшие ее науку ужаса. Некогда их было десять. Во времена Владычества Госпожа со своим мужем поработила величайших из своих современников, сделав их своими орудиями: то были Десять Взятых. Когда четыре века назад Белая Роза победила Властелина, они легли в могилу вместе с ним, а два оборота Кометы назад восстали вместе с Госпожой. И в сражениях друг с другом – поскольку часть из них осталась верна Властелину – почти все погибли.
Но Госпожа создала новых рабов. Перо. Шепот. Странник. Перо и последний из прежних, Хромой, пали при Арче, когда мы сорвали попытку Властелина вернуться к жизни. Остались двое. Шепот и Странник.
Ковер-самолет качнулся, достигнув границы, за которой безмагия Душечки могла преодолеть это стремление к полету. Взятый развернулся, соскальзывая вниз, отлетел достаточно далеко, чтобы вновь подчинить себе ковер.
– Жаль, что он не полетел прямо, – сказал я. – И не рухнул камнем.
– Они не так глупы, – возразил Гоблин. – Они просто разведывают. – Он покачал головой, передернул плечами. Он знал что-то, чего не знал я. Наверное, выяснил что-то во время путешествия за пределы равнины.
– Назревает кампания? – спросил я.
– Ну да, – ответил он и рявкнул на Одноглазого: – А ты что там делаешь, филин слепой? В небо гляди!
Чернокожий пигмей не обращал внимания на Взятого. Он вглядывался в путаницу выточенных ветром утесов к югу от Дыры.
– Наша задача – выжить, – заявил Одноглазый так самодовольно, что ясно было – он собирается поддеть Гоблина.. – А это значит, что не следует отвлекаться на первый же цирковой трюк, который тебе покажут.
– Какого беса ты имеешь в виду?
– Имею в виду, что, пока вы гляделки проглядывали на того клоуна наверху, другой проскользнул за утесами и кого-то ссадил на землю.
Мы с Гоблином поглядели в сторону красных скал. Никого.
– Слишком поздно, – сказал Одноглазый. – Улетел. Но кому-то придется идти хватать лазутчика.
Одноглазому я верил.
– Ильмо! Иди сюда!
Я объяснил ему, в чем дело.
– Зашевелились, – пробормотал Ильмо. – А я только начал надеяться, что про нас забыли.
– Нет, не забыли, – возразил Гоблин. – Никак уж не забыли;
И снова я почувствовал – что-то у него на уме. Ильмо оглядел пространство между нами и утесом. Он хорошо знал эти места. Как и все мы. В один прекрасный день наши жизни будут зависеть от того, кто знает их лучше – мы или противник.
– Ладно, – сказал он себе. – Посмотрим. Четверых возьму. Только с Лейтенантом посоветуюсь.
Лейтенанта по тревоге не гнали. Он и еще двое стояли на страже у входа в жилище Душечки. Если враг и доберется до нее, то лишь через их трупы.
Ковер-самолет умчался на запад. Я удивился: почему твари равнины его не преследуют? Подойдя к менгиру, который заговорил со мной утром, я спросил об этом. Но вместо ответа менгир произнес:
– Начинается, Костоправ. Запомни этот день.
– Ладно. Запомню.
И я называю этот День началом, хотя часть этой истории произошла много лет назад. Это был день первого письма, день Взятого, день, когда пришли Следопыт и пес Жабодав, Последнее слово менгир оставил за собой:
– Чужаки на равнине.
Защищать летающих тварей за то, что они не напали на Взятого, камень не стал. Вернулся Ильмо.
– Менгир говорит, – сказал я, – что к нам могут пожаловать еще гости.
Ильмо поднял брови:
– Следующие часовые – ты и Молчун?
– Ага.
– Будь внимательнее. Гоблин, Одноглазый – ко мне!
Они пошептались втроем, потом Ильмо взял с собой четверых юнцов и пошел на охоту.
Глава 6. Равнина Страха
Когда наступила моя вахта, я вышел наверх. Ильмо и его людей я не заметил. Солнце стояло низко, менгир исчез, и тишину нарушал только шепот ветра.
Молчун сидел в тени тысячекораллового рифа; солнечные лучи, пробиваясь сквозь переплетение ветвей, усеивали его пятнами. Коралл служит хорошим укрытием. Немногие обитатели равнины не опасаются его яда. Для часовых местная экзотика опаснее врагов. Я прополз, пригибаясь, между смертоносными колючками, чтобы присоединиться к Молчуну. Это высокий, тощий, немолодой мужчина; его черные глаза, казалось, видят мертвые сны. Я отложил оружие.
– Есть что-то?
Он покачал головой в кратком отрицании. Я разложил принесенные подстилки. Вокруг нас изгибались и карабкались вверх, на высоту в двадцати футов, коралловые ветви и веера. Видели мы только брод через ручей, несколько мертвых менгиров да бродячие деревья на дальнем склоне. Одно стояло у ручья, опустив в воду насосный корень, но, словно почувствовав мой взгляд, медленно отступило.
С виду равнина совершенно пуста. Есть обычные пустынные обитатели – лишайники и саксаул, змеи и ящерицы, скорпионы и пауки, дикие псы и земляные белки – но их немного. Встречаются они, как правило, там, где меньше всего нужны. Это и к другим обитателям равнины относится. По-настоящему странные вещи: происходят именно в самый неподходящий момент. Лейтенант утверждав, что самоубийца может провести здесь много лет без малейших неудобств. Основными цветами тут являются красный и коричневый – песчаник утесов всех оттенков ржавого, охряного, кровавого и винного с редкими оранжевыми слоями. Там и сям разбросаны белые и розовые коралловые рифы. Настоящей зелени нет – листья бродячих деревьев и саксаула имеют серо-зеленый цвет, в котором от зеленого осталось одно название. Менгиры, как живые, так и мертвые, в отличие от всех, прочих камней равнины, имеют мрачную серо-бурую окраску.
По заросшей осыпи, огибая утесы, скользнула тень, огромная – много акров – и слишком темная для облака.
– Летучий кит?
Молчун кивнул.
Кит пролетел высоко, со стороны солнца, и я так и не разглядел его. Я уже много лет ни одного не видел. В прошлый раз мы с Ильмо пересекали равнину вместе с Шепот, по приказу Госпожи. Так давно? Время летит и радости не приносит.
– Странны воды под мостом, друг мой. Странны воды под мостом.
Он кивнул, но ничего не сказал. Он – Молчун.
За все годы, что я его знаю, он не произнес ни слова. И за все годы службы в Отряде – тоже. Но и Одноглазый, и мой предшественник-анналист утверждают, что он отнюдь не нем. Сведя воедино накопившиеся за долгие годы намеки, я пришел к твердому убеждению, что в юности, еще до прихода в Отряд, он дал великую клятву молчания. Но в Отряде действует железное правило – не лезть в прошлое вступившего, и почему он принял такое решение, я так и не смог выяснить.
Я видел, как, с его губ едва не срывались слова, когда что-то злило или веселило его, но всякий раз он останавливал себя в последний момент. Его долго пробовали подловить, пытаясь заставить нарушить клятву, но большинство быстро оставило попытки. У Молчуна находилась сотня способов отбить охоту к шуткам – например, подпустить клопов в постель.
Тени удлинялись. Расползались пятна темноты. Наконец Молчун встал, перешагнув через меня, и вернулся в Дыру, двигаясь во мраке одетой в тьму тенью. Странный человек Молчун. Он не просто не говорит – он не сплетничает. Как к такому подступиться?
Однако он – один из самых старых и близких моих друзей. Почему – непонятно.
– Эй, Костоправ. – Голос был гулок как у призрака.
Я дернулся, и в кораллах раскатился злобный смех. Ко мне опять подкрался менгир. Я повернулся. Камень стоял на тропе, которой ушел Молчун, – все двенадцать футов уродства. Недоделок.
– Привет, каменюга.
Повеселившись за мой счет, менгир теперь меня игнорировал. Молчит как камень. Ха-ха.
Менгиры – основные наши союзники на равнине. Они ведут переговоры с другими разумными существами. Но о том, что творится вокруг, сообщают нам только если это им удобно.
– Как там Ильмо? – спросил я.
Никакого ответа.
Волшебные ли они? Нет, наверное. Иначе не выживали бы посреди безмагии, которую излучает Душечка. Но что они тогда? Тайна. Как и большая часть здешних странных тварей.
– Чужаки на равнине.
– Знаю, знаю.
Появились ночные звери. Порхали и мерцали над головой светящиеся точки. Летучий кит, чью тень я видел на закате, проскользил высоко на востоке, и я смог рассмотреть только его светящееся брюхо. Скоро кит снизится, выпустит щупальца и станет ловить все, что попадется на пути.
Поднялся ветерок. Ноздри мне щекотали пряные запахи. Ветер посвистывал, хихикал, шептал и бормотал в кораллах. Издалека доносился звон ветровых колокольцев Праотца-Дерева.
Он единственный в своем роде – первый ли, последний, не знаю. Но вот он стоит, двадцать футов в высоту и десять – в обхвате, хмурится у ручья, вызывая чувство, близкое к страху; корни его впились в самый центр равнины. Молчун, Гоблин и Одноглазый пытались понять, что же он такое. И никому это не удалось. Дикари из немногочисленных племен равнины обожествляют его. Они говорят, что он стоит тут с начала времен. Глядя на него, можно в это поверить.
Встала луна, легла на горизонт, ленивая и брюхатая. Мне показалось, что ее диск пересекло что-то. Взятый? Или одна из тварей равнины?
У входа в Дыру послышался шум. Я застонал. Только их мне не хватало. Гоблин и Одноглазый. С полминуты я злобно мечтал, чтобы они убрались.
– Заткнитесь. Слышать не хочу вашего бреда.
Из-за рифа показался Гоблин, ухмыльнулся, подначивая меня. Выглядел он отдохнувшим и набравшимся сил.
– Дергаешься, Костоправ? – спросил Одноглазый.
– Точно. Вы-то тут что делаете?
– Свежим воздухом дышим. – Он склонил голову к плечу, глянул на контуры дальних утесов. Ясно. Беспокоится за Ильмо.
– Все с ним будет в порядке, – сказал я.
– Знаю, – ответил Одноглазый. – Соврал я. Душечка нас послала. Она чувствует, как что-то ворочается на западной окраине безмагии.
– И?
– Не знаю я, что это. Костоправ. – Внезапно тон его стал извиняющимся. Горьким. Если б не Душечка, он знал бы. Он чувствует то же, что ощущал бы я, оставшись без своих медицинских приспособлений, – неспособный заниматься тем, чему учился всю жизнь.
– И что делать будете?
– Костер разложим.
– Что?
…Костер ревел. Одноглазый расстарался: добытого им сушняка хватило бы, чтобы обогреть поллегиона. Пламя оттеснило темноту на пятьдесят футов в стороны, до самого ручья. Последние бродячие деревья сгинули. Наверное, учуяли Одноглазого.
Они с Гоблином приволокли упавшее дерево – обычное. Бродячих мы не трогаем – разве что ставим вертикально тех, кто от неуклюжести споткнулся на собственных корнях. Но это бывает редко. Они нечасто путешествуют.
Колдуны скандалили, выясняя, кто из них отлынивает от работы, а потом и вовсе уронили дерево.
– Исчезаем, – скомандовал Гоблин, и через секунду обоих колдунов и след простыл.
Я ошарашенно поглядел в темноту, но ничего не увидел. И ничего не услышал.
Я изо всех сил старался не заснуть, и, чтобы не скучать, я наколол дров. А потом ощутил что-то странное.
Я замер с занесенным топором. Давно ли на границе освещенного круга собираются менгиры? Я насчитал четырнадцать. Тени их были длинны и темны.
– В чем дело? – спросил я. Нервы мои были изрядно напряжены.
– Чужаки на равнине.
Что ж они все одну песню тянут? Я пристроился спиной к огню, кинул за спину пару поленьев, подкармливая пламя. Круг света расширился. Я насчитал еще десяток менгиров. – Это уже не новость, – произнес я наконец.
– Один идет.
А вот это новость. И сказано таким тоном, какого я у менгиров еще не слышал.
Пару раз мне мерещилось какое-то слабое движение, но сказать, что это, я не мог – свет костра обманчив. Я подкинул еще дров. В самом деле движение. За ручьем. Ко мне медленно приближалась человеческая фигура. Устало. Я устроился поудобнее, изображая скуку. Незнакомец подошел поближе. На правом плече он волок седло, в левой руке – одеяло, а в правой сжимал длинный, отполированный до блеска деревянный ящик, семи футов длиной и четыре на восемь дюймов в поперечнике. Забавно.
Когда незнакомец пересек ручей, я заметил собаку. Дворняга, потрепанная, грязная, белого цвета, за исключением черного круга под глазом и нескольких черных пятен. Пес хромал на переднюю лапу. В его глазах я поймал кровавый отблеск пламени костра.
Незнакомцу я бы дал лет тридцать, а росту в нем было футов шесть. Двигался он, несмотря на усталость, легко. И мышцы завидные. Порванная рубашка открывала иссеченные шрамами руки и грудь. Лицо его было совершенно лишено выражения. Подойдя к костру, он посмотрел мне в глаза – без улыбки, но и без враждебности.
Меня пробрала дрожь. Серьезный парень, но недостаточно серьезный, чтобы в одиночку преодолеть равнину Страха.
Первое, чем мне следует заняться, – задержать его. Скоро меня сменит Масло. Мой костер его встревожит. Потом он заметит чужака и поднимет всю Дыру на ноги.
– Привет, – сказал я.
Незнакомец остановился, переглянулся с дворнягой. Та медленно вышла вперед, понюхала воздух, вглядываясь в обступившую нас ночь. В нескольких футах от меня пес остановился, встряхнулся и лег на брюхо. Незнакомец подошел к нему.
– Плечи пожалей, – заметил я.
Парень стряхнул с плеча седло, опустил на землю ящик, сел сам. Ноги его свело, и он с трудом поджал их под себя.
– Коня потерял?
– Ногу сломал, – кивнул незнакомец. – К западу отсюда, милях в пяти-шести. С тропы сбился.
На равнине есть тропы. Некоторые из них равнина почитает безопасными. Иногда. В соответствии с формулой, известной только жителям равнины. И только отчаянный человек или дурак пойдет по тропе один. А этот человек не походил на идиота.
Пес фыркнул, и хозяин почесал его за ухом.
– Куда путь держишь?
– В место под названием Крепость. Так называют Дыру в легендах и пропаганде.
Хорошо рассчитанная приманка для привлечения далеких сторонников. – Звать как?
– Следопыт. А это пес Жабодав.
– Рад познакомиться, Следопыт. Привет, Жабодав.
Пес заворчал.
– Называй его полным именем, – предупредил Следопыт. – Пес Жабодав.
Сохранить серьезность мне удалось только потому, что собеседник мой был человек крупный, мрачный и к веселью не склонный.
– А где эта Крепость? – спросил я. – Первый раз слышу.
Следопыт оторвал тяжелый, недобрый взгляд от псины и усмехнулся:
– Да, говорят, где-то близ Фишек.
Второй раз за день? Или сегодня все дважды случается? Нет, вряд ли. И человек этот мне не нравился. Слишком он напоминал мне нашего бывшего друга Ворона – лед и сталь. Я нагнулся, чтобы скрыть ошеломление.
– Фишки? Что-то не припомню такого. Должно быть, это гораздо восточнее. Кстати, а что у тебя там за дело?
Следопыт снова усмехнулся, псина открыла один глаз и злобно глянула на меня. Мне явно не поверили.
– Письма везу.
– Вижу.
– Пакет один. Парню по кличке Костоправ.
Я втянул воздух сквозь зубы, неторопливо вгляделся во тьму. Круг света сжался, но менгиры не уходили. Я недоумевал: где же Одноглазый с Гоблином?
– А вот это имя мне знакомо, – произнес я. – Лекаришка один.
Пес снова глянул на меня – на сей раз, как мне показалось, саркастически.
Из темноты за спиной Следопыта выступил Одноглазый, меч его был занесен для удара. Проклятие, но я даже не заметил, как он подкрался. И без всякого колдовства.
Я выдал Одноглазого, дернувшись от изумления, – Следопыт и его псина обернулись. Обоих появление колдуна удивило. Пес вскочил, вздыбив шерсть, потом повернулся так, чтобы держать нас обоих в поле зрения, и снова опустился на землю.
Но тут столь же незаметно появился Гоблин. Я улыбнулся. Следопыт глянул через плечо, глаза его задумчиво сузились, как у человека, сообразившего, что шулера, с которыми он сел играть, хитрее, чем ему казалось.
– Очень хочет, Костоправ, – хихикнул Гоблин, – повели его вниз.
Рука Следопыта дернулась к сумке. Псина зарычала. Следопыт закрыл глаза, а когда открыл, то уже полностью овладел собой. Улыбка его вернулась.
– Костоправ, да? Так я нашел Крепость?
– Нашел, приятель.
Медленно, чтобы никого не встревожить, Следопыт вытащил из сумки завернутый в промасленную кожу сверток – двойник того, который я получил утром, – и протянул мне. Я засунул сверток за пазуху.
– Где ты его взял?
– В Весле.
Он рассказал такую же историю, как и первый вестник. Я кивнул.
– Из такой дали пришел?
– Да.
– Придется его вести вниз, – сказал я Одноглазому.
Тот понял меня. Мы столкнем обоих вестников лицом к лицу. И посмотрим, не полетят ли искры. Одноглазый ухмыльнулся. Я посмотрел на Гоблина. Тот не возражал.
Но никому из нас Следопыт не понравился. Не знаю почему:
– Пошли, – сказал я.
Вставая, я оперся на руку, которой держал лук. Следопыт глянул на мое оружие, открыл было рот, но от реплики удержался – словно узнал его. Я усмехнулся, отворачиваясь. Может, он подумал, что попал к Госпоже в лапы?
– Иди за мной.
Следопыт пошел. Гоблин и Одноглазый следовали за нами, но вещей новоприбывшего брать не стали. Пес ковылял рядом, уткнувшись носом в землю. Прежде чем зайти в пещеру, я озабоченно глянул на юг: когда же вернется Ильмо?
Следопыта и дворнягу мы посадили в камеру под охраной. Они не возражали. Разбудив проспавшего Масло, я отправился к себе, попытался заснуть, но проклятый пакет неслышно вопил на столе.
Я вовсе не был уверен, что хочу прочесть его содержимое, но пакет победил.
Молчун сидел в тени тысячекораллового рифа; солнечные лучи, пробиваясь сквозь переплетение ветвей, усеивали его пятнами. Коралл служит хорошим укрытием. Немногие обитатели равнины не опасаются его яда. Для часовых местная экзотика опаснее врагов. Я прополз, пригибаясь, между смертоносными колючками, чтобы присоединиться к Молчуну. Это высокий, тощий, немолодой мужчина; его черные глаза, казалось, видят мертвые сны. Я отложил оружие.
– Есть что-то?
Он покачал головой в кратком отрицании. Я разложил принесенные подстилки. Вокруг нас изгибались и карабкались вверх, на высоту в двадцати футов, коралловые ветви и веера. Видели мы только брод через ручей, несколько мертвых менгиров да бродячие деревья на дальнем склоне. Одно стояло у ручья, опустив в воду насосный корень, но, словно почувствовав мой взгляд, медленно отступило.
С виду равнина совершенно пуста. Есть обычные пустынные обитатели – лишайники и саксаул, змеи и ящерицы, скорпионы и пауки, дикие псы и земляные белки – но их немного. Встречаются они, как правило, там, где меньше всего нужны. Это и к другим обитателям равнины относится. По-настоящему странные вещи: происходят именно в самый неподходящий момент. Лейтенант утверждав, что самоубийца может провести здесь много лет без малейших неудобств. Основными цветами тут являются красный и коричневый – песчаник утесов всех оттенков ржавого, охряного, кровавого и винного с редкими оранжевыми слоями. Там и сям разбросаны белые и розовые коралловые рифы. Настоящей зелени нет – листья бродячих деревьев и саксаула имеют серо-зеленый цвет, в котором от зеленого осталось одно название. Менгиры, как живые, так и мертвые, в отличие от всех, прочих камней равнины, имеют мрачную серо-бурую окраску.
По заросшей осыпи, огибая утесы, скользнула тень, огромная – много акров – и слишком темная для облака.
– Летучий кит?
Молчун кивнул.
Кит пролетел высоко, со стороны солнца, и я так и не разглядел его. Я уже много лет ни одного не видел. В прошлый раз мы с Ильмо пересекали равнину вместе с Шепот, по приказу Госпожи. Так давно? Время летит и радости не приносит.
– Странны воды под мостом, друг мой. Странны воды под мостом.
Он кивнул, но ничего не сказал. Он – Молчун.
За все годы, что я его знаю, он не произнес ни слова. И за все годы службы в Отряде – тоже. Но и Одноглазый, и мой предшественник-анналист утверждают, что он отнюдь не нем. Сведя воедино накопившиеся за долгие годы намеки, я пришел к твердому убеждению, что в юности, еще до прихода в Отряд, он дал великую клятву молчания. Но в Отряде действует железное правило – не лезть в прошлое вступившего, и почему он принял такое решение, я так и не смог выяснить.
Я видел, как, с его губ едва не срывались слова, когда что-то злило или веселило его, но всякий раз он останавливал себя в последний момент. Его долго пробовали подловить, пытаясь заставить нарушить клятву, но большинство быстро оставило попытки. У Молчуна находилась сотня способов отбить охоту к шуткам – например, подпустить клопов в постель.
Тени удлинялись. Расползались пятна темноты. Наконец Молчун встал, перешагнув через меня, и вернулся в Дыру, двигаясь во мраке одетой в тьму тенью. Странный человек Молчун. Он не просто не говорит – он не сплетничает. Как к такому подступиться?
Однако он – один из самых старых и близких моих друзей. Почему – непонятно.
– Эй, Костоправ. – Голос был гулок как у призрака.
Я дернулся, и в кораллах раскатился злобный смех. Ко мне опять подкрался менгир. Я повернулся. Камень стоял на тропе, которой ушел Молчун, – все двенадцать футов уродства. Недоделок.
– Привет, каменюга.
Повеселившись за мой счет, менгир теперь меня игнорировал. Молчит как камень. Ха-ха.
Менгиры – основные наши союзники на равнине. Они ведут переговоры с другими разумными существами. Но о том, что творится вокруг, сообщают нам только если это им удобно.
– Как там Ильмо? – спросил я.
Никакого ответа.
Волшебные ли они? Нет, наверное. Иначе не выживали бы посреди безмагии, которую излучает Душечка. Но что они тогда? Тайна. Как и большая часть здешних странных тварей.
– Чужаки на равнине.
– Знаю, знаю.
Появились ночные звери. Порхали и мерцали над головой светящиеся точки. Летучий кит, чью тень я видел на закате, проскользил высоко на востоке, и я смог рассмотреть только его светящееся брюхо. Скоро кит снизится, выпустит щупальца и станет ловить все, что попадется на пути.
Поднялся ветерок. Ноздри мне щекотали пряные запахи. Ветер посвистывал, хихикал, шептал и бормотал в кораллах. Издалека доносился звон ветровых колокольцев Праотца-Дерева.
Он единственный в своем роде – первый ли, последний, не знаю. Но вот он стоит, двадцать футов в высоту и десять – в обхвате, хмурится у ручья, вызывая чувство, близкое к страху; корни его впились в самый центр равнины. Молчун, Гоблин и Одноглазый пытались понять, что же он такое. И никому это не удалось. Дикари из немногочисленных племен равнины обожествляют его. Они говорят, что он стоит тут с начала времен. Глядя на него, можно в это поверить.
Встала луна, легла на горизонт, ленивая и брюхатая. Мне показалось, что ее диск пересекло что-то. Взятый? Или одна из тварей равнины?
У входа в Дыру послышался шум. Я застонал. Только их мне не хватало. Гоблин и Одноглазый. С полминуты я злобно мечтал, чтобы они убрались.
– Заткнитесь. Слышать не хочу вашего бреда.
Из-за рифа показался Гоблин, ухмыльнулся, подначивая меня. Выглядел он отдохнувшим и набравшимся сил.
– Дергаешься, Костоправ? – спросил Одноглазый.
– Точно. Вы-то тут что делаете?
– Свежим воздухом дышим. – Он склонил голову к плечу, глянул на контуры дальних утесов. Ясно. Беспокоится за Ильмо.
– Все с ним будет в порядке, – сказал я.
– Знаю, – ответил Одноглазый. – Соврал я. Душечка нас послала. Она чувствует, как что-то ворочается на западной окраине безмагии.
– И?
– Не знаю я, что это. Костоправ. – Внезапно тон его стал извиняющимся. Горьким. Если б не Душечка, он знал бы. Он чувствует то же, что ощущал бы я, оставшись без своих медицинских приспособлений, – неспособный заниматься тем, чему учился всю жизнь.
– И что делать будете?
– Костер разложим.
– Что?
…Костер ревел. Одноглазый расстарался: добытого им сушняка хватило бы, чтобы обогреть поллегиона. Пламя оттеснило темноту на пятьдесят футов в стороны, до самого ручья. Последние бродячие деревья сгинули. Наверное, учуяли Одноглазого.
Они с Гоблином приволокли упавшее дерево – обычное. Бродячих мы не трогаем – разве что ставим вертикально тех, кто от неуклюжести споткнулся на собственных корнях. Но это бывает редко. Они нечасто путешествуют.
Колдуны скандалили, выясняя, кто из них отлынивает от работы, а потом и вовсе уронили дерево.
– Исчезаем, – скомандовал Гоблин, и через секунду обоих колдунов и след простыл.
Я ошарашенно поглядел в темноту, но ничего не увидел. И ничего не услышал.
Я изо всех сил старался не заснуть, и, чтобы не скучать, я наколол дров. А потом ощутил что-то странное.
Я замер с занесенным топором. Давно ли на границе освещенного круга собираются менгиры? Я насчитал четырнадцать. Тени их были длинны и темны.
– В чем дело? – спросил я. Нервы мои были изрядно напряжены.
– Чужаки на равнине.
Что ж они все одну песню тянут? Я пристроился спиной к огню, кинул за спину пару поленьев, подкармливая пламя. Круг света расширился. Я насчитал еще десяток менгиров. – Это уже не новость, – произнес я наконец.
– Один идет.
А вот это новость. И сказано таким тоном, какого я у менгиров еще не слышал.
Пару раз мне мерещилось какое-то слабое движение, но сказать, что это, я не мог – свет костра обманчив. Я подкинул еще дров. В самом деле движение. За ручьем. Ко мне медленно приближалась человеческая фигура. Устало. Я устроился поудобнее, изображая скуку. Незнакомец подошел поближе. На правом плече он волок седло, в левой руке – одеяло, а в правой сжимал длинный, отполированный до блеска деревянный ящик, семи футов длиной и четыре на восемь дюймов в поперечнике. Забавно.
Когда незнакомец пересек ручей, я заметил собаку. Дворняга, потрепанная, грязная, белого цвета, за исключением черного круга под глазом и нескольких черных пятен. Пес хромал на переднюю лапу. В его глазах я поймал кровавый отблеск пламени костра.
Незнакомцу я бы дал лет тридцать, а росту в нем было футов шесть. Двигался он, несмотря на усталость, легко. И мышцы завидные. Порванная рубашка открывала иссеченные шрамами руки и грудь. Лицо его было совершенно лишено выражения. Подойдя к костру, он посмотрел мне в глаза – без улыбки, но и без враждебности.
Меня пробрала дрожь. Серьезный парень, но недостаточно серьезный, чтобы в одиночку преодолеть равнину Страха.
Первое, чем мне следует заняться, – задержать его. Скоро меня сменит Масло. Мой костер его встревожит. Потом он заметит чужака и поднимет всю Дыру на ноги.
– Привет, – сказал я.
Незнакомец остановился, переглянулся с дворнягой. Та медленно вышла вперед, понюхала воздух, вглядываясь в обступившую нас ночь. В нескольких футах от меня пес остановился, встряхнулся и лег на брюхо. Незнакомец подошел к нему.
– Плечи пожалей, – заметил я.
Парень стряхнул с плеча седло, опустил на землю ящик, сел сам. Ноги его свело, и он с трудом поджал их под себя.
– Коня потерял?
– Ногу сломал, – кивнул незнакомец. – К западу отсюда, милях в пяти-шести. С тропы сбился.
На равнине есть тропы. Некоторые из них равнина почитает безопасными. Иногда. В соответствии с формулой, известной только жителям равнины. И только отчаянный человек или дурак пойдет по тропе один. А этот человек не походил на идиота.
Пес фыркнул, и хозяин почесал его за ухом.
– Куда путь держишь?
– В место под названием Крепость. Так называют Дыру в легендах и пропаганде.
Хорошо рассчитанная приманка для привлечения далеких сторонников. – Звать как?
– Следопыт. А это пес Жабодав.
– Рад познакомиться, Следопыт. Привет, Жабодав.
Пес заворчал.
– Называй его полным именем, – предупредил Следопыт. – Пес Жабодав.
Сохранить серьезность мне удалось только потому, что собеседник мой был человек крупный, мрачный и к веселью не склонный.
– А где эта Крепость? – спросил я. – Первый раз слышу.
Следопыт оторвал тяжелый, недобрый взгляд от псины и усмехнулся:
– Да, говорят, где-то близ Фишек.
Второй раз за день? Или сегодня все дважды случается? Нет, вряд ли. И человек этот мне не нравился. Слишком он напоминал мне нашего бывшего друга Ворона – лед и сталь. Я нагнулся, чтобы скрыть ошеломление.
– Фишки? Что-то не припомню такого. Должно быть, это гораздо восточнее. Кстати, а что у тебя там за дело?
Следопыт снова усмехнулся, псина открыла один глаз и злобно глянула на меня. Мне явно не поверили.
– Письма везу.
– Вижу.
– Пакет один. Парню по кличке Костоправ.
Я втянул воздух сквозь зубы, неторопливо вгляделся во тьму. Круг света сжался, но менгиры не уходили. Я недоумевал: где же Одноглазый с Гоблином?
– А вот это имя мне знакомо, – произнес я. – Лекаришка один.
Пес снова глянул на меня – на сей раз, как мне показалось, саркастически.
Из темноты за спиной Следопыта выступил Одноглазый, меч его был занесен для удара. Проклятие, но я даже не заметил, как он подкрался. И без всякого колдовства.
Я выдал Одноглазого, дернувшись от изумления, – Следопыт и его псина обернулись. Обоих появление колдуна удивило. Пес вскочил, вздыбив шерсть, потом повернулся так, чтобы держать нас обоих в поле зрения, и снова опустился на землю.
Но тут столь же незаметно появился Гоблин. Я улыбнулся. Следопыт глянул через плечо, глаза его задумчиво сузились, как у человека, сообразившего, что шулера, с которыми он сел играть, хитрее, чем ему казалось.
– Очень хочет, Костоправ, – хихикнул Гоблин, – повели его вниз.
Рука Следопыта дернулась к сумке. Псина зарычала. Следопыт закрыл глаза, а когда открыл, то уже полностью овладел собой. Улыбка его вернулась.
– Костоправ, да? Так я нашел Крепость?
– Нашел, приятель.
Медленно, чтобы никого не встревожить, Следопыт вытащил из сумки завернутый в промасленную кожу сверток – двойник того, который я получил утром, – и протянул мне. Я засунул сверток за пазуху.
– Где ты его взял?
– В Весле.
Он рассказал такую же историю, как и первый вестник. Я кивнул.
– Из такой дали пришел?
– Да.
– Придется его вести вниз, – сказал я Одноглазому.
Тот понял меня. Мы столкнем обоих вестников лицом к лицу. И посмотрим, не полетят ли искры. Одноглазый ухмыльнулся. Я посмотрел на Гоблина. Тот не возражал.
Но никому из нас Следопыт не понравился. Не знаю почему:
– Пошли, – сказал я.
Вставая, я оперся на руку, которой держал лук. Следопыт глянул на мое оружие, открыл было рот, но от реплики удержался – словно узнал его. Я усмехнулся, отворачиваясь. Может, он подумал, что попал к Госпоже в лапы?
– Иди за мной.
Следопыт пошел. Гоблин и Одноглазый следовали за нами, но вещей новоприбывшего брать не стали. Пес ковылял рядом, уткнувшись носом в землю. Прежде чем зайти в пещеру, я озабоченно глянул на юг: когда же вернется Ильмо?
Следопыта и дворнягу мы посадили в камеру под охраной. Они не возражали. Разбудив проспавшего Масло, я отправился к себе, попытался заснуть, но проклятый пакет неслышно вопил на столе.
Я вовсе не был уверен, что хочу прочесть его содержимое, но пакет победил.
Глава 7. Второе письмо. (из послания)
Боманц глянул в прорези теодолита, наводя диоптр на верхушку Великого кургана. Потом отступил, заметил угол, развернул одну из приблизительных полевых карт. Именно в этом месте он откопал секиру теллекурре.
«Если бы только описания Оккулеса были не столь туманны. Тут, вероятно, стоял фланг их строя. Ось строя должна быть параллельна остальным – значит, Меняющий и его рыцари должны были стоять вон там. Проклятие».
Земля в этом месте чуть бугрилась. Это хорошо – грунтовые воды меньше повредят погребенные предметы. Но вот подлесок... Падуб. Шиповник. Ядовитый плющ. Особенно ядовитый плющ. Боманц ненавидел это вездесущее растение. От одной мысли о нем волшебник начинал чесаться.
– Боманц!
– Что? – Он обернулся, поднимая грабли.
– Эй, спокойно! Не бушуй, Бо.
– Да что с тобой такое? Что за привычка подкрадываться? Это не смешно, Бесанд. Или мне граблями с твоей морды идиотскую ухмылку содрать?
– Ой, какие мы сегодня злые. – Бесанд был тощим стариком, примерно ровесником Боманца. Плечи его горбились, голова выдавалась вперед, точно он вынюхивал след. По рукам змеились толстые синие вены, кожу испещряли печеночные пятна.
– А ты чего ожидал? Кидаешься на людей из кустов…
– Кустов? Каких кустов? Тебя, часом, не совесть мучает, Бо?
– Бесанд, ты пытаешься подловить меня с незапамятных времен. Что бы тебе не бросить эту затею? Сперва меня пропесочила Жасмин, потом Токар скупил у меня все, что мог, так что мне придется откапывать новый запас, а теперь я еще с тобой любезничать должен? Сгинь, я не в настроении.
Бесанд ухмыльнулся широко и криво, обнажив частокол гнилых зубов. – То, что я тебя не поймал, Бо, не значит, что ты невиновен. Это значит только, что я тебя не поймал.
– Если я виновен, то ты, должно быть, полный кретин, раз за сорок лет не поймал меня за руку. Ну какого черта ты не можешь облегчить жизнь нам обоим?
– Скоро я у тебя с шеи слезу, – хохотнул Бесанд. – Ухожу на пенсию.
Боманц оперся на грабли и внимательно поглядел на стражника. Бесанд исходил кислой вонью боли.
– Правда? Мне жаль.
– Верю. Может, у моего сменщика хватит ума взять тебя за жабры.
– Расслабься. Хочешь знать, что я делаю? Прикидываю, где полегли рыцари теллекурре. Токар требует шикарные вещи, а это лучшее, что я могу ему дать, не забираясь на курганы и не давая тебе повода меня повесить. Передай мне лозу.
Бесанд протянул ему раздвоенный ивовый прут.
– Курганы грабить, да? Это не Токар предложил?
В позвоночник Боманца вонзились ледяные иглы. Это был не простой вопрос.
– Никак остановиться не можем? После долгого приятельства, может, хватит уже играть в кошки-мышки?
– Я развлекаюсь, Бо.
Бесанд тащился за ним до самого заросшего пригорка.
– Надо будет тут все расчистить. Руки никак не доходят. Людей нет, денег тоже нет.
– Не можешь расчистить сейчас? Я покопаться хочу. А тут плющ ядовитый.
– Ох, обходил бы ты стороной плющи, Бо, – съехидничал Бесанд. Каждое лето Боманц с проклятиями прокладывал себе дорогу сквозь многочисленные ботанические бедствия. – Так насчет Токара…
– Я не веду дел с нарушителями закона. Это мое твердое правило. Ко мне уже больше никто не подкатывает.
– Уклончиво, но принимаю.
Лоза в руках Боманца дернулась.
– Я увяз в деньгах. По самые уши.
– Точно?
– Гляди, как прыгает. Наверное, их всех в одну яму свалили.
– Так насчет Токара.
– Ну что насчет него, будь ты проклят? Хочешь повесить его – вперед. Только предупреди, чтобы я мог найти себе перекупщика не хуже.
– Не хочу я никого вещать, Бо. Я тебя хочу предупредить. В Весле ходят слухи, что он из воскресителей.
Боманц выронил лозу и со всхлипом вдохнул.
– Действительно? Воскреситель?
Наблюдатель смерил его внимательным взглядом.
– Просто слух. Болтают всякое. Я подумал, тебе будет интересно. Мы тут вроде как близкие знакомые.
Боманц поднял оливковую ветвь.
– Да как будто. Честно говоря, мне он и намеком не обмолвился. О-ох! Обвинение-то тяжелое. – И обдумать его нужно хорошенько. – Только не говори никому, что я нашел. Этот ворюга Мен-фу…
Бесанд снова хохотнул. Веселье его имело могильный привкус.
– Любишь ты свою работу, да? Изводить людей, которые не осмеливаются дать сдачи?
– Поосторожнее, Бо. А то загребу для допроса.
Бесанд развернулся и пошел прочь. Боманц состроил рожу ему в спину. Конечно, Бесанду нравилась работа – она позволяла ему изображать диктатора. Он мог сделать что угодно и с кем угодно, не неся никакой ответственности.
После того как Властелин и его приспешники пали и были погребены в курганах за барьерами, которые возвели величайшие из чудотворцев своего времени, указом Белой Розы на границе могильника поставили Вечную Стражу, неподотчетную никому. В обязанность ей вменялось предотвратить воскрешение не-мертвого зла в курганах. Белая Роза знала людскую натуру. Всегда найдутся те, кто увидит выгоду в служении Властелину или попробует его использовать. Всегда найдутся поклонники зла, стремящиеся освободить своего героя.
Воскресители появились едва ли не раньше, чем проросла трава на курганах.
«Токар – воскреситель? – подумал Боманц. – Словно других забот мне мало. Теперь Бесанд разобьет лагерь у меня на шее».
Боманц не хотел будить древнее зло. Он просто намеревался связаться с одним из лежащих под курганами, чтобы пролить свет на кое-какие из древних тайн.
Бесанд уже скрылся из виду. Теперь утащится к себе в хибару. Так что будет время провести несколько запретных наблюдений. Боманц установил теодолит на новом месте.
Курганье выглядело не особенно страшным – только очень заброшенным. За четыре сотни лет погода и растительность перестроили некогда замечательное сооружение. Курганы и жуткий ландшафт вокруг них почти скрылись под кустарником. У Вечной Стражи уже не хватало сил на поддержание порядка. Наблюдатель Бесанд вел отчаянный арьергардный бой с самим временем. На Курганье ничего толком не росло. Кустарник был скрученным и низким, но очертания курганов таяли в нем, как менгиры и фетиши, сковывавшие Взятых.
«Если бы только описания Оккулеса были не столь туманны. Тут, вероятно, стоял фланг их строя. Ось строя должна быть параллельна остальным – значит, Меняющий и его рыцари должны были стоять вон там. Проклятие».
Земля в этом месте чуть бугрилась. Это хорошо – грунтовые воды меньше повредят погребенные предметы. Но вот подлесок... Падуб. Шиповник. Ядовитый плющ. Особенно ядовитый плющ. Боманц ненавидел это вездесущее растение. От одной мысли о нем волшебник начинал чесаться.
– Боманц!
– Что? – Он обернулся, поднимая грабли.
– Эй, спокойно! Не бушуй, Бо.
– Да что с тобой такое? Что за привычка подкрадываться? Это не смешно, Бесанд. Или мне граблями с твоей морды идиотскую ухмылку содрать?
– Ой, какие мы сегодня злые. – Бесанд был тощим стариком, примерно ровесником Боманца. Плечи его горбились, голова выдавалась вперед, точно он вынюхивал след. По рукам змеились толстые синие вены, кожу испещряли печеночные пятна.
– А ты чего ожидал? Кидаешься на людей из кустов…
– Кустов? Каких кустов? Тебя, часом, не совесть мучает, Бо?
– Бесанд, ты пытаешься подловить меня с незапамятных времен. Что бы тебе не бросить эту затею? Сперва меня пропесочила Жасмин, потом Токар скупил у меня все, что мог, так что мне придется откапывать новый запас, а теперь я еще с тобой любезничать должен? Сгинь, я не в настроении.
Бесанд ухмыльнулся широко и криво, обнажив частокол гнилых зубов. – То, что я тебя не поймал, Бо, не значит, что ты невиновен. Это значит только, что я тебя не поймал.
– Если я виновен, то ты, должно быть, полный кретин, раз за сорок лет не поймал меня за руку. Ну какого черта ты не можешь облегчить жизнь нам обоим?
– Скоро я у тебя с шеи слезу, – хохотнул Бесанд. – Ухожу на пенсию.
Боманц оперся на грабли и внимательно поглядел на стражника. Бесанд исходил кислой вонью боли.
– Правда? Мне жаль.
– Верю. Может, у моего сменщика хватит ума взять тебя за жабры.
– Расслабься. Хочешь знать, что я делаю? Прикидываю, где полегли рыцари теллекурре. Токар требует шикарные вещи, а это лучшее, что я могу ему дать, не забираясь на курганы и не давая тебе повода меня повесить. Передай мне лозу.
Бесанд протянул ему раздвоенный ивовый прут.
– Курганы грабить, да? Это не Токар предложил?
В позвоночник Боманца вонзились ледяные иглы. Это был не простой вопрос.
– Никак остановиться не можем? После долгого приятельства, может, хватит уже играть в кошки-мышки?
– Я развлекаюсь, Бо.
Бесанд тащился за ним до самого заросшего пригорка.
– Надо будет тут все расчистить. Руки никак не доходят. Людей нет, денег тоже нет.
– Не можешь расчистить сейчас? Я покопаться хочу. А тут плющ ядовитый.
– Ох, обходил бы ты стороной плющи, Бо, – съехидничал Бесанд. Каждое лето Боманц с проклятиями прокладывал себе дорогу сквозь многочисленные ботанические бедствия. – Так насчет Токара…
– Я не веду дел с нарушителями закона. Это мое твердое правило. Ко мне уже больше никто не подкатывает.
– Уклончиво, но принимаю.
Лоза в руках Боманца дернулась.
– Я увяз в деньгах. По самые уши.
– Точно?
– Гляди, как прыгает. Наверное, их всех в одну яму свалили.
– Так насчет Токара.
– Ну что насчет него, будь ты проклят? Хочешь повесить его – вперед. Только предупреди, чтобы я мог найти себе перекупщика не хуже.
– Не хочу я никого вещать, Бо. Я тебя хочу предупредить. В Весле ходят слухи, что он из воскресителей.
Боманц выронил лозу и со всхлипом вдохнул.
– Действительно? Воскреситель?
Наблюдатель смерил его внимательным взглядом.
– Просто слух. Болтают всякое. Я подумал, тебе будет интересно. Мы тут вроде как близкие знакомые.
Боманц поднял оливковую ветвь.
– Да как будто. Честно говоря, мне он и намеком не обмолвился. О-ох! Обвинение-то тяжелое. – И обдумать его нужно хорошенько. – Только не говори никому, что я нашел. Этот ворюга Мен-фу…
Бесанд снова хохотнул. Веселье его имело могильный привкус.
– Любишь ты свою работу, да? Изводить людей, которые не осмеливаются дать сдачи?
– Поосторожнее, Бо. А то загребу для допроса.
Бесанд развернулся и пошел прочь. Боманц состроил рожу ему в спину. Конечно, Бесанду нравилась работа – она позволяла ему изображать диктатора. Он мог сделать что угодно и с кем угодно, не неся никакой ответственности.
После того как Властелин и его приспешники пали и были погребены в курганах за барьерами, которые возвели величайшие из чудотворцев своего времени, указом Белой Розы на границе могильника поставили Вечную Стражу, неподотчетную никому. В обязанность ей вменялось предотвратить воскрешение не-мертвого зла в курганах. Белая Роза знала людскую натуру. Всегда найдутся те, кто увидит выгоду в служении Властелину или попробует его использовать. Всегда найдутся поклонники зла, стремящиеся освободить своего героя.
Воскресители появились едва ли не раньше, чем проросла трава на курганах.
«Токар – воскреситель? – подумал Боманц. – Словно других забот мне мало. Теперь Бесанд разобьет лагерь у меня на шее».
Боманц не хотел будить древнее зло. Он просто намеревался связаться с одним из лежащих под курганами, чтобы пролить свет на кое-какие из древних тайн.
Бесанд уже скрылся из виду. Теперь утащится к себе в хибару. Так что будет время провести несколько запретных наблюдений. Боманц установил теодолит на новом месте.
Курганье выглядело не особенно страшным – только очень заброшенным. За четыре сотни лет погода и растительность перестроили некогда замечательное сооружение. Курганы и жуткий ландшафт вокруг них почти скрылись под кустарником. У Вечной Стражи уже не хватало сил на поддержание порядка. Наблюдатель Бесанд вел отчаянный арьергардный бой с самим временем. На Курганье ничего толком не росло. Кустарник был скрученным и низким, но очертания курганов таяли в нем, как менгиры и фетиши, сковывавшие Взятых.