Кук Глен Чарльз. Белая Роза

   Боманц потратил всю свою жизнь, определяя, кто в каком кургане лежит, чей курган где стоит и где расположены менгиры и фетиши. Главная карта, его шелковое сокровище, была почти завершена. Он почти мог пройти лабиринт. Он подошел так близко к разгадке, что его одолевало искушение попробовать еще до того, как все будет полностью готово. Но Боманц не был глупцом. Он собирался подоить очень брыкучую корову, и ошибки быть не должно. С одной стороны ему угрожал Бесанд, с другой – отравное древнее зло.
   Но если ему удастся… О, если бы ему удалось. Если бы он сумел связаться и выведать тайны… Человеческий кругозор расширился бы необозримо.
   Он стал бы величайшим из живущих магов. Его слава разнеслась бы по всему миру. Жасмин получила бы все, за отсутствие чего бранила мужа. Если он сумеет связаться.
   Сумеет, черт возьми! Ни страх, ни старческая немощь уже не остановят его. Еще несколько месяцев, и последний ключ будет у него в руках.
   Боманц так долго жил своей ложью, что нередко лгал сам себе. Даже в минуты особой искренности он никогда не признавал, что самым важным мотивом была его интеллектуальная привязанность к Госпоже. Именно она заинтриговала его с самого начала, та, с кем он хотел связаться, та, что делала бесконечно интересными старые книги. Из всех повелителей времен Владычества она была самой загадочной, самой легендарной, наименее исторической. Некоторые ученые называли ее величайшей красавицей в мире, утверждая, что, раз увидев ее, человек становился ее рабом до смерти. Кое-кто говорил, что именно она была движущей силой Владычества. Некоторые признавались, что их источники – немногим больше, чем романтические бредни. Остальные не признавались ни в чем, хотя явно привирали. И еще студентом Боманц был очарован ею.
   Забравшись к себе на чердак, он развернул шелковую карту. День прошел не совсем впустую – он обнаружил неизвестный дотоле менгир и определил, какие заклятия он крепил. И нашел захоронение теллекурре.
   Он буравил глазами карту, точно пытаясь силой воли выжать из нее нужные сведения.
   Диаграмм было две. Верхняя представляла собой пятиконечную звезду, вписанную в круг. Так выглядело Курганье сразу после постройки. Звезда возвышалась над окружающей местностью на высоту человеческого роста; ее поддерживали известняковые стены. Кругом изображался наружный берег рва, выброшенная из которого земля составляла курганы, звезду и пятиугольник внутри звезды. Ныне от рва осталась только топкая полоса – предшественники Бесанда не могли держаться наравне с природой.
   Внутри звезды располагался пятиугольник той же высоты; углы его лежали в точках, где стороны звезды сходились. Он также сохранился, но стены его рухнули и заросли. В центре пятиугольника, посередине линии север – юг, лежал Великий курган, где покоился Властелин.
   Боманц пронумеровал лучи звезды нечетными числами от одного до девяти, начиная сверху по часовой стрелке. Рядом с каждым числом стояло прозвание: Душелов, Меняющий Облик, Крадущийся в Ночи, Зовущая Бурю, Костоглод. Насельников пяти внешних курганов он установил. Пять внутренних точек нумеровались четными числами, начиная от правой стороны северного луча. Номером четвертым шел Ревун, восьмым – Хромой. Могилы троих Взятых оставались безымянными.
   – Ну кто же в этой проклятой шестой могиле? – пробормотал Боманц. – Проклятие! – Он ударил кулаком по столу. Четыре года, а он и намека не нашел на это имя. Маска, скрывавшая прозвание лежащего там, оставалась последним серьезным препятствием. Все остальное было делом техники – отключить охранные заклятия и войти в контакт с тем, кто лежит в срединном кургане.
   Маги Белой Розы исписали много томов, похваляясь своими успехами в колдовском искусстве, но ни единого слова не сказали о том, где же лежат их жертвы. Такова человеческая природа. Бесанд хвастал, какую рыбу и на какую наживку он поймал, но редко демонстрировал соответствующий чешуйчатый трофей.
   Под звездой Боманц нарисовал крупным планом срединный курган – вытянутый с севера на юг прямоугольник, окруженный и заполненный рядами значков. У каждого угла стояли символы менгиров – двадцатифутовых колонн, увенчанных головами двуликих сов. Один лик глядел внутрь, второй – наружу. Угловые менгиры замыкали первый круг заклятий, ограждавших Великий курган.
   Вдоль его сторон располагались ряды кружков, обозначавших деревянные шесты – большая часть из них уже сгнила и рухнула, а вместе с ними и заклятия. В Вечной Страже не числилось колдуна, способного восстановить или заменить их.
   На самом кургане значки образовывали три прямоугольника. Символы внешнего ряда изображали пехотинцев, среднего – рыцарей, а внутреннего – слонов. Гробницу Властелина окружали могилы тех, кто отдал свои жизни ради его гибели. Их духи были средней линией обороны мира от древнего зла, которое он способен вызвать. Боманц не ожидал от них особенных неприятностей. По его мнению, Призраки должны были только пугать обычных гробокопателей.
   Внутри третьего прямоугольника Боманц изобразил дракона, кусающего себя за хвост. Легенда гласила, что вокруг могилы свился кольцом великий дракон, более живой, чем сгинувшие Госпожа или Властелин, дремлющий многие века в ожидании попытки воскресить пойманное в ловушку зло.
   Боманц не знал способа справиться с драконом и не нуждался в нем. Он собирался установить связь с обитателем могилы, а не выпускать его.
   Проклятие! Если бы только ему удалось заполучить амулет старого стражника… Когда-то Вечная Стража имела амулеты, позволявшие проникать на Курганье для наведения порядка. Амулеты все еще существовали, хотя давно не использовались. Один из них Бесанд носил при себе, а остальные спрятал.
   Бесанд. Этот безумец. Этот садист.
   Боманц считал Наблюдателя своим ближайшим приятелем – но не другом. Нет, ни в коем случае не другом. Печальный итог жизни – самый близкий к нему человек только и ждет шанса запытать или повесить его.
   Что он там болтал об отставке? Неужто о Курганье вспомнили за пределами этого богами забытого леса?
   – Боманц! Жрать будешь?!
   Боманц выцедил несколько проклятий и свернул карту.
 
   Той ночью к нему пришел Сон. Боманц слышал зов сирены. Он снова был молод, холост, он шел по дорожке мимо своего дома. Его окликнула женщина. Кто она? Он не знал. Все равно. Он любил ее. Смеясь, он побежал к ней… Полетел. Шаги не приближали его к ней. Лицо ее помрачнело, и она растаяла… «Не уходи! – воскликнул он, – Пожалуйста!» Но она исчезла и унесла с собой его солнце.
   Беспросветная тьма поглотила его сон. Боманц колыхался в воздухе – на поляне в невидимом лесу. Медленно, очень медленно над деревьями взошло нечто серебристое. Большая звезда с огромной серебристой гривой. На его глазах она росла, заполняя небо.
   Укол неуверенности. Тень страха. «Она падает на меня!» Он скорчился, закрывая лицо рукой. Серебристый шар заполнил небо, и у него было лицо. Женское лицо…
   – Бо! Прекрати! Жасмин пихнула его снова.
   – А? Что? – Он сел на постели.
   – Ты кричал. Опять тот кошмар?
   Боманц прислушался, как гремит в груди сердце, вздохнул. Долго ли еще терпеть? Он стар.
   – Тот самый.
   Повторяющийся через неопределенные промежутки времени.
   – В этот раз намного сильнее.
   – Может, тебе стоит пойти к шаману?
   – Здесь-то? – Боманц с отвращением фыркнул. – Не нужен мне никакой шаман.
   – Точно. Тебя, наверное, совесть заела. За то, что выманил Шаблона из Весла.
   – Не выманивал я его… Спи.
   К его изумлению, супруга повернулась на другой бок, не желая продолжать спор.
   Боманц глядел в темноту. Этот сон был намного ярче. Едва ли не слишком ясным и очевидным. Не таится ли второй смысл за предупреждением не соваться в курганы?
   Так же медленно вернулось чувство, с которого начался сон: ощущение, что его зовут, что до исполнения заветных желаний всего один шаг. Сладкое чувство. Боманц расслабился и заснул с улыбкой.
 
   Бесанд и Боманц наблюдали, как стражники выкорчевывают кустарник на будущем месте раскопок.
   – Да не жги его, идиот! – Боманц внезапно сплюнул. – Останови его, Бесанд.
   Бесанд покачал головой. Стражник с факелом отшатнулся от кучи веток.
   – Сынок, ядовитый плющ не жгут. Яд с дымом расходится.
   Боманц уже чесался. И размышлял, почему это его спутник так сговорчив.
   – От одной мысли зуд пробирает, да? – ухмыльнулся Бесанд.
   – Да.
   – Ну так позуди еще. – Наблюдатель указал пальцем, и Боманц увидел наблюдающего с безопасного расстояния Мен-фу, своего давнего конкурента.
   – Я никогда и никого не ненавидел, – прорычал он, – но этот тип вводит меня в искушение. У него нет ни морали, ни совести, ни сомнений. Вор и лжец.
   – Знаю я его. К твоему счастью.
   – Скажи-ка ты мне, Бесанд, Наблюдатель Бесанд, почему ты ему на пятки не наступаешь, как мне? И что значит «к счастью»?
   – Он обвинил тебя в воскресительских настроениях. А не преследую я его потому, что его многочисленные добродетели включают трусость. У него наглости не хватит откапывать запретные вещи.
   – А у меня, значит, хватит? И этот прыщ на меня доносит? Уголовщину приписывает? Да не будь я стариком…
   – Он свое получит, Бо. А у тебя смелости бы хватило. Только на намерении я тебя еще не поймал.
   – Ну вот, опять. – Боманц поднял очи горе. – Скрытые обвинения…
   – Не такие уж скрытые, дружище. Есть в тебе попустительство, нежелание признать существование зла. Оно не хуже мертвяка смердит. Дай ему волю, и я тебя поймаю, Бо. Злодеи хитры, но в конце концов предают сами себя.
   На мгновение Боманцу показалось, что мир вокруг него распадается, потом он понял, что Бесанд закидывает удочку. Наблюдатель был заядлым рыбаком.
   – У меня в глотке твой садизм стоит! – резко ответил Боманц, дрожа. – Если бы ты и вправду что-то заподозрил, то набросился бы на меня, как муха на дерьмо. Закон всегда был не про вас, стражников, писан. И насчет Мен-фу ты, наверное, соврал. Ты бы собственную мать посадил по доносу и не такого мерзавца. Ты псих, Бесанд, ты это знаешь? Больной. Вот тут. – Он постучал пальцем по виску. – Ты не можешь обходиться без жестокости.
   – Ты испытываешь свою удачу, Бо.
   Боманц попятился. Сейчас им владели страх и ярость. Бесанд по-своему выказывал ему особое снисхождение. Словно он, Боманц, был необходим для душевного здоровья Наблюдателя. Бесанду требовался хоть один человек, помимо стражников, кого он не преследовал. Кто-то, чья неприкосновенность подтверждала нечто… Может быть, он, Боманц, олицетворял для Наблюдателя всех их защищаемых? Колдун фыркнул. Жирно будет.
   «И этот разговор об отставке. Не сказал ли он больше, чем я расслышал? Может, уезжая, он сворачивает все дела? Может, у него тяга к шикарным концовкам. Может, он хочет увековечить свой уход на пенсию.
   И кто его сменщик? Еще одно чудовище, которое не ослепить той паутиной, которой я заплел Бесанду глаза? Или новичок кинется на меня, точно бык на арене? И Токар – предполагаемый воскреситель… Это как понимать?»
   – В чем дело? – озабоченно спросил Бесанд.
   – Язва беспокоит. – Боманц потер виски, надеясь, что хоть мигрень не проявит себя.
   – Поставь вешки. Иначе Мен-фу тут же набросится.
   – Ага.
   Боманц вытащил из мешка полдюжины колышков. На каждом привязана полоска желтой ткани. Он воткнул их в землю. Согласно обычаю, участок, огороженный подобным образом, переходил к нему для раскопок.
   Мен-фу, однако, все равно стал бы копаться тут и ночью, и днем, и Боманц не мог привлечь его к ответственности. Заявки не признавались законом – только обычаем. У искателей древностей были собственные способы убеждения. А Мен-фу понимал из всех способов только грубую силу. Его воровские повадки ничто не меняло.
   – Жаль, Шаблона нет, – произнес Боманц. – Он бы ночами сторожил.
   – Я прикрикну на паршивца. На пару дней это его остановит. Я слышал, Шаблон возвращается домой?
   – Да, на лето. Мы так рады. Мы его четыре года не видели.
   – Он, кажется, с Токаром дружен?
   – Будь ты проклят! – Боманц развернулся на месте. – Никогда не сдаешься, да?
   Он говорил без воплей, ругани и заламывания рук, как обычно в напускном гневе, а тихо, в настоящей ярости.
   – Ладно, Бо. Сдаюсь.
   – Хорошо бы. Очень хорошо бы. Я тебе не позволю за ним ползать все лето. Не позволю, слышишь?
   – Я же сказал, что сдаюсь.

Глава 8. Курганье

   По казармам Стражи Грай гулял когда вздумается. На стенах в здании штаба красовалась дюжина старых пейзажей Курганья. Моя пол, Грай часто поглядывал на них и вздрагивал – и не он один. Попытка Властелина сбежать через Арчу сотрясла всю империю Госпожи. А рассказы о его жестокости кормились сами собой и жирели за века, прошедшие с тех пор, как Белая Роза сокрушила его.
   Курганье молчало. Смотрители его не замечали ничего необычного. Боевой дух поднимался. Древнее зло потратило выстрел впустую. Но оно ждало.
   Если понадобится, оно будет ждать вечно. Ему не умереть. Последняя его надежда была тщетна – Госпожа тоже бессмертна. И она никому не позволит открыть могилу своего мужа.
   Картины изображали последовательное разложение. Последнюю рисовали вскоре после воскрешения Госпожи. Даже тогда Курганье выглядело намного лучше.
   Порой Грай подходил к окраине городка и, глядя на Великий курган, покачивал головой.
   Некогда существовали амулеты, позволявшие стражникам проникать за границу смертельных заклятий, ограждавших курганы, чтобы поддерживать там порядок. Но они исчезли. И Стража теперь могла только смотреть и ждать.
   Ковыляло время. Медлительный, бесцветный, хромой Грай стал городской достопримечательностью. Говорил он редко, но иной раз оживлял посиделки в «Синелохе» несуразными байками времен Форсбергской кампании. В те минуты в глазах его вспыхивал огонь, и никто не сомневался, что Грай на самом деле там бывал, хотя рассказы свои изрядно приукрашивал.
   Друзей у него не было. Ходили слухи, что Грай поигрывал в шахматы с Наблюдателем, полковником Сиропом, которому оказывал некоторые услуги личного свойства. И, конечно, был еще рекрут Кожух, жадно выслушивавший все побасенки Грая и сопровождавший его на прогулках. Ходил слух, что Грай умеет читать, и Кожух тоже хотел научиться.
   На второй этаж своего дома Грай не пускал никого. Глухими ночами именно там он распутывал предательскую паутину истории, которую время и ложь исказили до полной потери связей с истиной.
   Лишь малая часть ее была зашифрована. Остальное составляли торопливые каракули на теллекурре, основном языке времен Владычества. А некоторые абзацы писались на ючителле, местном диалекте теллекурре. Иной раз сражающийся с этими абзацами Грай мрачно улыбался. Возможно, он единственный из живущих мог разгадать смысл этих, порой обрывочных фраз. «Преимущества классического образования», – бормотал он чуть саркастически. А потом начинал задумываться, вспоминать и уходил на одну из своих полночных прогулок, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Собственное прошлое – это дух, который не желает изгоняться. Единственный экзорцизм для него – смерть.
   Грай казался себе ремесленником. Кузнецом. Оружейником, бережно кующим смертоносный меч. Как и прежний обитатель дома, он всю свою жизнь посвятил поискам осколков знания.
 
   Зима выдалась жестокая. Первый снег выпал рано, после столь же ранней и необычайно сырой осени. Снег валил часто и густо. А весна пришла не скоро.
   В лесах к северу от Курганья, где обитали лишь разрозненные кланы, жизнь стала невыносима. Лесовики приходили менять шкуры на еду. Обосновавшиеся в Весле торговцы мехами плясали от радости.
   Старики говорили, что такая зима не к добру, но старикам нынешняя погода всегда кажется суровей, чем в прежние дни. Или мягче. Но такой же она никогда не бывает.
   Проклюнулась весна. Резкая оттепель привела в бешенство ручьи и реки. Великая Скорбная река, протекавшая в трех милях от Курганья, разлилась на много миль, похитив десятки и сотни тысяч деревьев. Половодье выдалось такое примечательное, что горожане десятками выходили поглазеть на разлив с вершины холма.
   Большинству новшество вскоре наскучило. Но Грай ковылял туда каждый день, когда Кожух мог сопровождать его. Кожух еще не разучился мечтать. Грай потакал ему в этом.
   – Чем тебя так река тянет, Грай?
   – Не знаю. Может быть, величавостью.
   – Чем-чем?
   Грай повел рукой:
   – Размером. Неутихающей яростью. Видишь, как много мы на самом деле значим?
   Бурая вода бешено вгрызалась в холм, перебирая груды плавника. Менее бурные протоки обнимали холм, щупали лес за ним.
   Кожух кивнул:
   – Вроде того, как я на звезды гляжу.
   – Да. Да. Но это – более личное. Ближе к дому. Разве нет?
   – Может быть. – Голос Кожуха прозвучал неуверенно, и Грай улыбнулся. Наследство крестьянской юности.
   – Пошли домой. Вроде унимается, но с этими облаками я ни за что не поручусь.
   Дождь и в самом деле грозил пролиться. Если река поднимется еще, то холм превратится в остров. Кожух помог Граю перебраться через топкие места и залезть на гребень невысокой насыпи, не позволявшей разливу добраться до расчисток. Большая часть поля тем не менее превратилась в озеро, достаточно мелкое, чтобы его мог перейти вброд осмелившийся на это дурак. Под серыми небесами громоздился Великий курган, темной тушей отражаясь в воде. Грая передернуло.
   – Кожух, он еще там.
   Юноша оперся на копье, оглянувшись только потому, что это было интересно Граю. Сам он хотел побыстрее забраться под крышу.
   – Властелин, парень. И все, что сбежать не успело. Ждут. И копят ненависть к живущим.
   Кожух глянул на старика. Грай весь напрягся – кажется, от страха.
   – Если он вырвется – бедный наш мир.
   – Но разве при Арче Госпожа его не убила?
   – Она его остановила. Не уничтожила. Это может быть и вовсе нереально… Нет, должно быть. У него должно быть уязвимое место. Но если Белая Роза не смогла повредить ему…
   – Роза не так и сильна. Она и Взятым-то не навредила. Или их прислужникам. У нее хватило сил только связать их и похоронить. Госпожа и мятежники вместе…
   – Мятежники? Сомневаюсь. Это сделала она.
   Грай двинулся вперед, вдоль берега, приволакивая ногу и не отрывая взгляд от Великого кургана.
   Кожух боялся, что Курганье зачарует Грая. Как стражника, его это не могло не волновать. Хотя Госпожа истребила всех воскресителей во времена его деда, курган еще не потерял мрачной притягательности. Наблюдатель Сироп дрожал при мысли о том, что кому-то придет в голову возродить эту глупость. Кожух хотел предупредить Грая, но не смог составить достаточно вежливую фразу.
   Ветер шевельнул гладь озера, со стороны кургана покатилась рябь. Грай и Кожух вздрогнули.
   – Что б этой погоде не кончиться? – пробормотал Грай. – Чай пить не пора?
   – Пора.
   Сырость и холода продолжались. Лето пришло поздно, а осень – рано. Когда Великая Скорбная вернулась наконец в свои берега, она оставила грязную равнину, усеянную обломками вековых деревьев. Русло реки сместилось на полмили к западу.
   А лесовики продолжали продавать меха.
 
   Находишь то, чего не ищешь. Грай почти закончил ремонт. Теперь он восстанавливал шкаф. Снимая деревянную вешалку, он выронил ее. Ударившись об пол, шест разломился надвое.
   Грай нагнулся. Грай посмотрел. Сердце его заколотилось. На свет показался узкий рулон белого шелка… Нежно, медленно Грай сложил половники шеста и отнес их наверх.
   Осторожно, осторожно.., он вытащил и развернул шелковое полотнище. Желудок его сжался в комок.
   То была составленная Боманцем карта Курганья, со всеми пометками – где лежали Взятые, где и почему стояли фетиши, какова мощь защитных заклятии, – с известными местами вечного успокоения тех прислужников Взятых, что полегли вместе с хозяевами. Очень детальная карта. С надписями в основном на теллекурре.
   Помечены были и захоронения вне Курганья. Большая часть павших легла в общие могилы.
   Битва захватила воображение Грая. На мгновение он увидел, как держатся и гибнут до последнего человека войска Властелина. Он увидел, как волна за волной орда Белой Розы отдает жизни, чтобы загнать мрак в ловушку. Над головой пламенным ятаганом сияла Великая Комета.
   Он мог только воображать. Достоверных источников не сохранилось.
   Грай посочувствовал Боманцу. Бедный дурачок – мечтатель, искатель истины. Он не заслужил своей дурной славы.
   Всю ночь Грай просидел над картой, позволяя ей пропитать свои тело и душу. Перевод надписей в этом не очень помог, зато прояснил кое-что в отношении Курганья. И очень многое – в отношении колдуна, столь преданного своему делу, что он всю жизнь провел в изучении Курганья.
   Утренний свет пробудил старика. На мгновение Грай засомневался в самом себе. Не станет ли и он жертвой той же гибельной страсти?

Глава 9. Равнина Страха

   Поднял меня Лейтенант. Лично.
   – Ильмо вернулся, Костоправ. Перекуси и являйся в зал совещаний.
   Мрачный он человек, и с каждым днем все мрачнее. Иной раз я жалею, что голосовал за него, когда Капитан погиб в Арче. Но так пожелал Капитан. Это была его последняя просьба.
   – Как только, так сразу, – ответил я, выкарабкиваясь из постели без обычных стонов. Сгреб одежду, пошелестел бумагами, неслышно посмеялся над собой. Мало ли я жалел, что голосовал за Капитана. А ведь когда он хотел уйти на покой, мы ему не позволили.
   Комната моя вовсе не похожа на берлогу лекаря. У стен до самого потолка навалены книги. Большую часть я прочел – изучив предварительно языки, на которых они написаны. Некоторые – ровесники самого Отряда, летописи древних времен. Иные – генеалогии благородных семейств, украденные из старых храмов и чиновничьих гнезд разных стран. А самые редкие и интересные повествуют о взлете и падении Владычества.
   Самые редкие – те, что написаны на теллекурре. Последователи Белой Розы оказались не слишком снисходительны к побежденным. Они сжигали книги и города, вывозили женщин и детей, оскверняли знаменитые святилища и великие произведения искусства. Обычный след великих событий.
   Так что осталось не много ключей к языку, истории, образу мыслей побежденных. Некоторые из наиболее ясно написанных документов в твоей библиотеке остаются совершенно непонятными.
   Как я хотел бы, чтоб Ворон был с нами, а не в могиле. Он свободно читал на теллекурре. Немногие, помимо ближайших соратников Госпожи, могут похвастаться этим.
   В дверь просунул голову Гоблин:
   – Ты идешь или нет?
   Я начал ему жаловаться. Не первый раз. И никакого прогресса. Он только посмеялся:
   – Своей подружке поплачься в жилетку. Вдруг она поможет.
   – Никогда не сдаетесь, ребята?
   Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я написал последний простодушно-романтический рассказ о Госпоже. Это было перед долгим отступлением, приведшим мятежников к разгрому у Башни в Чарах. Но старые друзья ничего не забывают.
   – Никогда, Костоправ, никогда. Кто еще из нас провел с ней ночь? Или прокатился на ковре-самолете?
   Я предпочел бы об этом забыть. То были минуты скорее ужасные, а не романтические Госпожа узнала о моих исторических потугах и попросила описать и ее сторону. Более-менее. Она не указывала и не сокращала; настаивала только, чтобы я держался фактов и оставался беспристрастным. Я тогда думал, что она ожидает поражения и хочет, чтобы где-то сохранилась история, не зараженная предрассудками.
   Гоблин глянул на гору пергаментов:
   – Все никакой зацепки?
   – Я уже не уверен, что она есть вообще. Что ни переведу – все пустышки. Чей-то перечень расходов. Календарь встреч. Список кандидатов на повышение. Письмо какого-то офицера приятелю-придворному. И все намного старше, чем то, что я ищу.
   Гоблин поднял бровь.
   – Но я буду искать. Ведь что-то там есть! Мы захватили эти бумаги у Шепот, когда она была мятежницей. Она очень дорожила ими. И наша тогдашняя наставница, Душелов, была убеждена, что эти документы способны поколебать империю.
   – Иногда целое больше суммы частей, – глубокомысленно произнес Гоблин. – Может, тебе стоит искать то, что связывает эти бумаги.
   Эта мысль мне тоже приходила в голову. Имя, повторяющееся то здесь, то там, вскрывающее чье-то прошлое. Может, я его и найду. Комета не вернется еще долго.
   Но я сомневался в этом.
 
   Душечка еще молода – чуть старше двадцати. Но цвет ее юности уже облетел. Суровые годы громоздились на не менее суровые. Женственного в ней не много – не было случая развиться в этом отношении. Даже проведя два года посреди равнины, никто из нас не воспринимал ее как женщину.
   Душечка высока – до шести футов ей не хватает пары дюймов. Глаза ее имеют блекло-голубой цвет и нередко кажутся пустыми, но когда Душечка встречает препятствие, они превращаются в ледяные клинки. Светлые, точно выцветшие на солнце волосы сбиваются в лохмы и колтуны, если за ними не приглядывать, поэтому лишенная тщеславия Душечка остригает их короче обычного. Да и одевается она подчеркнуто практично. Многих посетителей по первому разу оскорбляет ее мужской костюм, но скоро они убеждаются – дело она знает.