Кук Глен Чарльз. Белая Роза

   Роль пришла к ней против желания, но Душечка примирилась с ней, вошла в нее с упрямой убежденностью. Она выказывает мудрость, необычную для своих лет и при ее немоте. Ворон хорошо учил ее в те немногие годы, когда приглядывал за ней.
   Когда я вошел, она прохаживалась взад и вперед. Земляные стены зала совещаний продымлены – даже пустой, он кажется переполненным. В нем стоит застарелая вонь множества немытых тел. Был там старик из Весла. Были Следопыт, Шпагат и еще несколько пришлых. И большая часть Отряда. Я сделал жест приветствия. Душечка обняла меня по-сестрински, спросила, как продвигаются мои исследования.
   – Я уверен, – произнес я для всех и показал знаками ей, – что в Облачном лесу мы нашли не все документы. Не только потому, что не могу найти то, что ищу. Все они слишком стары.
   Черты лица Душечки правильны, нет в них ничего выдающегося. Но все же ощущаются в этой женщине характер, воля, несгибаемость. Ребенком она побывала в аду, и он не затронул ее. Не трогал он ее и теперь.
   Но это ей не понравилось.
   – У нас не будет времени, на которое мы рассчитывали, – прожестикулировала она.
   Я отвлекся немного. Я ждал, что между Следопытом и вторым вестником с запада полетят искры. В глубине души Следопыт мне очень не нравился. Я бессознательно надеялся найти подтверждение своей неприязни.
   Ничего.
   И ничего удивительного. Система ячеек надежно ограждает наших последователей друг от друга.
   Следующими Душечка пожелала выслушать Гоблина и Одноглазого.
   – Все, что мы слышали, – правда, – пропищал Гоблин. – Они усиливают гарнизоны. Но это лучше Шпагат расскажет. А наша миссия провалилась. Они ждали нас. И гнали по всей равнине. Нам повезло, что смогли оторваться. И помощи никакой.
   Менгиры и их жутковатые приятели считаются нашими союзниками. Но, по-моему, они слишком непредсказуемы. Они помогают нам или нет, следуя каким-то своим правилам.
   Детали провалившегося рейда Душечку не интересовали. Она перешла к Шпагату.
   – По обе стороны равнины собираются армии, – сообщил тот. – Под водительством Взятых.
   – Взятых? – переспросил я. Я знал только двоих. А Шпагат говорил о многих. Тогда страшно. Давно уже ходили слухи, что Госпожа потому оставила нас в покое, что собирала новый урожай Взятых. Я в это не верил. Наш век до скорбного лишен личностей, наделенных той великолепной и злобной силой, что и взятые Властелином во время оно: Душелов, Повешенный, Крадущийся в Ночи, Меняющий Облик, Хромой и прочие. То были злодеи эпического масштаба, почти столь же буйные в своем коварстве, что и Госпожа с Властелином. Наши слабосильные времена породили лишь Душечку и Шепот.
   – Слухи оказались верны, мой господин, – стыдливо ответил Шпагат.
   Господин. Я. Только потому, что стою у истоков мечты. Ненавижу это, но проглатываю.
   – Да?
   – Эти новые Взятые, конечно, не Ревуны или Зовущие Бурю. – Шпагат чуть заметно улыбнулся. – Лорд Зануда заметил, что прежние Взятые были непредсказуемы и опасны, как молния, а новые – предсказуемый ручной гром бюрократии, если вы меня понимаете.
   - Понимаю. Продолжай.
   - Считают, что новых шестеро, господин. Лорд Зануда полагает, что их вот-вот спустят с цепи. Потому и накапливают войска вокруг равнины. Лорд Зануда думает, что Госпожа сделала соревнование из нашей гибели.
   Зануда. Наш самый верный лазутчик. Один из немногих, переживших долгую осаду Ржи. Ненависть его не знает границ.
   Вид у Шпагата был странный. Многозначительный такой. Сказано было явно не все,  худшее осталось напоследок.
   – Давай, – приказал я. – Колись.
   – Прозвания Взятых начертаны на звездах, установленных над их ставками. Командующего во Рже прозывают Благодетель. Звезду поставили после того, как ночью прилетел ковер. Но самого Благодетеля никто не видел.
   Это требовало выяснения. Только Взятый может управиться с ковром. Но никакой ковер не долетит до Ржи, не миновав равнины Страха. А менгиры нам ни о чем не докладывали.
   – Благодетель? Интересное прозвище. А другие?
   – В Шмяке на звезде начертано «Волдырь».
   Смешки.
   – Прежние, описательные прозвания мне нравились больше, – сказал я. – Вроде Хромого, Луногрыза или Безликого.
   – В Стуже сидит один по имени Аспид.
   – Уже лучше.
   Душечка косо глянула на меня.
   – В Руте появился Ученый. А в Лузге – Ехидный
   – Ехидный? Это мне тоже нравится.
   – Западную границу равнины держат Шепот и Странник, ставки обоих в деревушке Плюнь.
    Я, как вундеркинд-математик, подвел итог:
   – Двое старых и пятеро новых. А где еще один?
   – Не знаю, – ответил Шпагат. – Кроме этих есть только главнокомандующий. Его звезда установлена в воинской части подо Ржой.
   Его слова били мне по нервам. Шпагат побледнел и начал трястись. Мной овладело нехорошее предчувствие. Я понял, что следующие его слова мне очень не понравятся. Но:
   – Ну?
   – На стеле стоит знак Хромого.
   Как я был прав. Это мне совсем не нравится И не только мне.
   – Ой-й! – взвизгнул Гоблин.
   – Твою мать, – произнес Одноглазый тихо и потрясенно; сдержанность его голоса передавала больше, чем крик.
   Я сел. Посреди комнаты. На пол. И обхватил голову руками. Мне хотелось плакать.
   – Невозможно, – пробормотал я. – Я убил его. Собственными руками. – И, сказав, я уже не верил в это, хотя многие годы полагал именно так. – Но как же?..
   – Хорошего парня легко не убьешь, – проворчал Ильмо.
   Реплика эта свидетельствовала о том, что Ильмо потрясен Без причины он и слова не вымолвит.
   Хромой враждует с Отрядом еще с той поры, когда мы прибыли на север через море Мук. Именно тогда к нам записался Ворон, таинственный уроженец Опала, когда-то очень влиятельный человек, лишенный титула и имущества приспешниками Хромого. Но Ворон был человек бешеный и совершенно бесстрашный. Взятый там или нет – Ворон ответил ударом на удар, убив своих обидчиков, в том числе самых умелых помощников Хромого. Так мы впервые перешли Взятому дорожку. И каждая наша встреча только ухудшала дело…
   В сумятице после Арчи Хромой решил свести с нами счеты. Я устроил ему ловушку. Он в нее влез.
   – Я на что угодно ставлю – я убил его!
   Так жутко я себя еще никогда не чувствовал. Словно на краю обрыва стою.
   – Истерик не закатывай, Костоправ, – посоветовал Одноглазый. – Мы от него и раньше живыми уходили.
   – Он – один из старых, придурок! Из настоящих Взятых! Из тех времен, когда были еще истинные колдуны. Ему еще ни разу не позволяли взяться за нас со всей силой. Да еще помощников… – Восемь Взятых и пять армий атакуют равнину Страха. А нас в Дыре редко бывало больше семи десятков. Перед моими глазами проносились чудовищные видения. Пусть это второсортные Взятые, но их слишком много. Их ярость выжжет пустыню. Шепот и Хромой уже вели бои здесь и знают об опасностях равнины. Собственно, Шепот дралась тут и против Взятых, и против мятежников. Она выиграла большую часть знаменитых битв восточной кампании.
   Потом рассудок взял свое, но будущее осталось мрачным. Подумав, я пришел к неизбежному выводу, что Шепот знает равнину слишком хорошо. Возможно, у нее даже остались здесь союзники.
   Душечка коснулась моего плеча, и это успокоило меня лучше, чем слова друзей. Ее уверенность заразительна.
   – Теперь мы знаем, – показала она и улыбнулась.
   Но время тем не менее стало готовым опуститься молотом. Долгое ожидание Кометы потеряло смысл. Выжить надо было здесь и сейчас.
   – Где-то в моей груде пергаментов было истинное имя Хромого, – сказал я, пытаясь найти в ситуации хоть что-нибудь хорошее. Но опять пришла на ум проблема. – Но, Душечка, там нет того, что я ищу.
   Она подняла бровь. Из-за немоты ей пришлось обзавестись одним из самых выразительных лиц, какие мне доводилось видеть.
   – Нам надо будет сесть и поговорить. Когда у тебя будет время. И выяснить точно, что случилось с этими бумагами, пока они были у Ворона. Некоторых не хватает. Когда я передал документы Душелову, они там были. Когда я получил бумаги обратно, они там были. Я уверен, что они были там, когда бумаги взял Ворон. Что с ними случилось потом?
   – Вечером, – показала Душечка. – Время будет.
   Казалось, она внезапно потеряла интерес к разговору. Из-за Ворона? Он много значил для нее, но за такой срок боль могла и схлынуть. Если только я не пропустил чего-то в их истории. А это вполне возможно. Понятия не имею, во что вылились их отношения после того, как Ворон ушел из Отряда. Его смерть ее явно еще мучит. Своей бессмысленностью. Пережив все, что обрушивала на него тень, он утонул в общественной бане.
   Лейтенант говорит, что по ночам она плачет во сне. Он не знает почему, но подозревает, что дело в Вороне.
   Я расспрашивал ее о тех годах, что они провели без нас, но она не отвечает. У меня сложилось впечатление, что она испытала печаль и жестокое разочарование.
   Теперь она отбросила старые заботы и обернулась к Следопыту и его дворняге. За ними ежились в предвкушении те, кого Ильмо поймал у обрыва. Их очередь была следующей, а репутацию Черного Отряда они знали.
   Но мы не дошли до них. Даже до Следопыта с псом Жабодавом. Дозорный опять завопил, объявляя тревогу.
   Это становилось утомительным.
 
   Когда я заходил в кораллы, всадник уже пересекал ручей. Плескалась вода под копытами загнанного, взмыленного коня. Эта лошадь уже никогда не будет бегать как прежде. Мне жаль было видеть, как губят скакуна, но у всадника была на то веская причина.
   На самой границе безмагии метались двое Взятых. Один метнул лиловый разряд, который растаял, не достигнув земли. Одноглазый кудахтнул и сделал непристойный жест.
   – Всю жизнь об это мечтал, – пояснил он.
   – Ох, чудо чудное, – пискнул Гоблин, глядя в другую сторону.
   С розовых утесов сорвалась и ушла ввысь стая огромных исчерна-синих мант – около дюжины, хотя сосчитать их было трудно: они постоянно маневрировали, чтобы не отнять у соседа ветер. То были великаны своей породы – футов сто в размахе крыльев. Поднявшись достаточно высоко, они парами начали пикировать на Взятых.
   Всадник остановился, упал. В спине его торчала стрела.
   – Фишки! – выдохнул он и потерял сознание.
   Первая пара мант, двигаясь, казалось, медленно и величаво, – хотя на самом деле летят они вдесятеро быстрее бегущего человека, – проплыли мимо ближайшего Взятого, едва не выскользнув за границы Душечкиной безмагии, и каждая пустила по сверкающей молнии. Молния может лететь там, где тает колдовство Взятых.
   Один разряд попал в цель. Ковер со Взятым качнулся, коротко вспыхнул; пошел дым. Ковер дернулся и косо пошел к земле. Мы осторожно ликовали. Потом Взятый восстановил равновесие, неуклюже поднялся и улетел.
   Я опустился на колени рядом с курьером. Молодой, почти мальчишка. Жив. Если я возьмусь за него – еще не все потеряно.
   – Одноглазый, помоги.
   Манты парами плыли по внутренней границе безмагии, швыряя молнии во второго Взятого. Тот легко уклонялся, не предпринимая ответных мер.
   – Это Шепот, – сказал Ильмо.
   – Ага, – согласился я. Она свое дело знает.
   – Ты мне-то будешь помогать или нет? – хмыкнул Одноглазый.
   – Ладно, ладно.
   Мне не хотелось пропускать представление. Первый раз вижу так много мант. И в первый раз они нам помогают. Хотелось посмотреть еще.
   – Ну вот, – проговорил Ильмо, утихомиривая лошадь мальчишки и одновременно шаря по седельным сумкам, – еще одно письмишко нашему достопочтенному анналисту.
   Он протянул мне еще один пакет в промасленной коже. Я ошарашенно сунул пакет под мышку и вместе с Одноглазым поволок курьера в Дыру.

Глава 10. История Боманца. (из послания)

   – Боманц! – От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. – Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!
   Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? Остаток жизни после этого проводишь на каторге, делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.
   – Боманц!
   – Иду, черт тебя дери! – И вполголоса: – Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок подержал.
   Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно было выпускать, а мир – поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда на компромисс.
   Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит,» посмеялся он над собой, – понимаешь, что ты стар».
   – Чего тебе? Где ты есть?
   – В лавке. – В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение. В лавку Боманц ступил очень осторожно.
   – Сюрприз!
   Мир ожил. Ворчливость сгинула.
   – Шаб!
   Боманц кинулся к Шаблону, могучие руки сына сдавили его.
   – Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.
   – Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. – Шаблон включил и Жасмин в тройное объятие.
   – Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… – Мелькнула блеклая уродливая тень. – А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.
   И Жасмин:
   – Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то какая! – Насмешливая забота: – Ни в какие темные дела, часом, не впутался?
   – Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? – Шаблон встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».
   Двадцатипятилетний Шаблон был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо – скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, стандарты изменились.
   Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… Они крадут нашу юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…
   – Ну, пойдем. Расскажешь нам о своих исследованиях. – «Кончай лить слезы над собой, Боманц, старый ты дурак». – Четыре года, а в письмах одни прачечные да споры в «Дельфине на берегу». Еще бы не на берегу – в Весле-то. Хотел бы я перед смертью увидеть море. Никогда не видал. – «Старый дурак. И это все, на что ты способен – мечтать вслух? Интересно, будут ли они смеяться, если сказать им, что в глубине души ты еще молод?»
   – У него бред, – пояснила Жасмин.
   – Это кто тут, по-твоему, впал в маразм? – возмутился Боманц.
   – Папа, мама – дайте мне передохнуть. Я только что приехал.
   Боманц глубоко вдохнул.
   – Он прав. Мир. Тишина. Перерыв. Шаб, ты судья. Знаешь, боевых коней вроде нас нелегко отучить.
   – Шаб обещал мне сюрприз прежде чем ты спустился, – сказала Жасмин.
   – Ну? – осведомился Боманц.
   – Я помолвлен. Скоро женюсь.
   «Как так? Это мой сын. Мое дитя. На прошлой неделе я менял ему пеленки… Время, ты – безжалостный убийца, я чую твое ледяное дыхание, я слышу гром твоих железных копыт…»
   – Хм. Юный глупец. Извини. Ну так расскажи о ней, раз больше ни о чем говорить не можешь.
   – Расскажу, если смогу вставить хоть слово.
   – Помолчи, Боманц. Расскажи о ней, Шаб.
   – Да вы уже кое-что знаете, наверное. Она сестра Токара, Слава.
   Желудок Боманца рухнул куда-то в пятки. Сестра Токара. Токара, возможного воскресителя.
   – В чем дело, пап?
   – Сестрица Токара, да? Что ты знаешь об их семье?
   – А в чем дело?
   – Ни в чем. Я спросил, что ты о них знаешь.
   – Достаточно, чтобы знать, что хочу жениться на Славе. Достаточно, чтобы считать Токара своим лучшим другом.
   – Достаточно?! А если они – воскресители? На лавку обрушилась тишина.
   Боманц глядел на сына. Шаблон смотрел на отца. Дважды пытался ответить, но молчал. В воздухе повисло напряжение.
   – Папа…
   – Так думает Бесанд. Стража следит за Токаром. И за мной. Пришло время Кометы, Шаб. Десятое возвращение. Бесанд чует большой заговор воскресителей. И давит на меня. После этой истории с Токаром будет давить еще больше.
   Шаблон втянул воздух сквозь зубы. Вздохнул.
   – Может, мне не следовало возвращаться домой. Вряд ли я чего-то добьюсь, уворачиваясь от Бесанда и сражаясь с тобой.
   – Нет, Шаб, – возразила Жасмин. – Твой отец не будет скандалить. Бо, ты не будешь скандалить. Не будешь.
   – Гм-м. – «Мой сын помолвлен с воскресительницей?» Боманц отвернулся, глубоко вдохнул, тихо выбранил себя. Делаем поспешные выводы? По чьему слову – Бесанда?
   – Извини, сынок. Он меня просто заездил. Боманц покосился на Жасмин. Бесанд был не единственным его проклятием.
   – Спасибо, пап. Как твои исследования?
   Жасмин что-то бормотала.
   – Сумасшедший какой-то разговор, – заметил Боманц. – Все задают вопросы, и никто на них не отвечает.
   – Дай денег, Бо, – потребовала Жасмин.
   – Зачем?
   – Вы двое «здрасьте» не скажете, пока не начнете свои заговоры плести. А я пока на рынок схожу.
   Боманц ждал. Жасмин обошлась без обычного арсенала ядовитых фразочек о горькой женской судьбе. Боманц пожал плечами и высыпал горсть монет в ладонь жены.
   – Пошли наверх, Шаб.
   – Она стала мягче, – заметил Шаблон, когда они поднялись на чердак.
   – Я что-то не заметил.
   – Ты тоже. А дом совсем не изменился. 
   Боманц зажег лампу.
   – Все так же тесно, – посетовал он, берясь за копье-тайник. – Надо будет новую сделать. Эта уже потерлась. – Он разложил карту на маленьком столике.
   – Добавлений немного.
   – А ты попробуй избавиться от Бесанда. – Боманц постучал по шестому кургану. – Вот. Единственное препятствие у меня на пути.
   – Это единственный возможный путь, папа? Может, легче взять верхние два? Или даже один? Тогда у тебя будет шанс пятьдесят на пятьдесят угадать два оставшихся.
   – Я не гадаю. Мы же не в карты играем. Если при первой сдаче сыграешь неправильно – второй не будет.
   Шаблон подтащил табурет, глянул на карту. Побарабанил по столу пальцами. Боманца передернуло.
 
   Прошла неделя. Семейство приспособилось к новому ритму жизни – включая жизнь под все более внимательным взглядом Наблюдателя.
   Боманц чистил секиру из захоронения теллекурре. Сокровищница. Сущая сокровищница. Общая могила, прекрасно сохранившиеся оружие и доспехи. В лавку вошел Шаблон.
   – Тяжелая была ночь? – Боманц поднял глаза.
   – Не слишком. Он, кажется, готов сдаться.
   – Мен-фу или Бесанд?
   – Мен-фу. Бесанд раз шесть заглядывал. – Сторожили отец с сыном посменно. Оправданием служил ворюга Мен-фу, но на самом деле Боманц надеялся вымотать Бесанда еще до появления Кометы. Трюк не срабатывал.
   – Мама приготовила завтрак. – Боманц принялся складывать мешок.
   – Подожди, папа. Я тоже с тобой.
   – Отдохнул бы.
   – Да ладно. Охота мне в земле поковыряться.
   – Ну давай. – «Что-то мучит парня. Может, он готов поговорить?» Они редко беседовали. До университета их отношения были одним сплошным скандалом, где Шаблон всегда только защищался… За эти четыре года он вырос, но в глубине души оставался все тем же мальчишкой. Он не был еще готов встретиться с отцом как мужчина с мужчиной. А Боманц недостаточно постарел, чтобы не видеть в Шаблоне того мальчишку. Так постареть нелегко. Когда-нибудь его сын посмотрит на своего сына и подумает: «Как же он вырос…» Продолжая очищать булаву от наростов грязи, Боманц криво усмехнулся самому себе. «Об отношениях он думает. Разве это на тебя похоже, старый ты пень?»
   – Эй, пап! – позвал Шаблон из кухни. – Чуть не забыл. Прошлой ночью я видел Комету.
   Когтистая лапа вцепилась Боманцу в живот. Комета! Нет, не может быть. Не сейчас. Он еще не готов.
 
   – Наглый, мелкий ублюдок! – Боманц сплюнул. Он и Шаблон сидели в кустах, наблюдая, как Мен-фу вышвыривает из раскопа предметы. – Я ему ногу сломаю!
   – Подожди минутку. Я обойду кругом и перехвачу его, когда он побежит.
   – Нечего руки марать. – Боманц фыркнул.
   – Очень хочется, папа. Счеты бы с ним свести.
   – Ладно.
   Мен-фу высунул из ямы уродливую головку, нервно огляделся и снова ушел в землю. Боманц двинулся вперед.
   Подойдя поближе, он услыхал, как вор разговаривает сам с собой:
   – Ох, чудненько. Чудненько. Каменное сокровище. Каменное сокровище. Эта жирная мартышка его не заслуживает. Все к Бесанду подлизывается, подлый.
   – Мартышка, говоришь, жирная? Ну погоди. – Боманц сбросил с плеч мешок и инструменты, покрепче взялся за лопату.
   Мен-фу выбрался из раскопа, держа в руках охапку древностей. Глаза его широко распахнулись, губы беззвучно зашевелились. Боманц размахнулся.
   – Ну, Бо, только не…
   Боманц ударил. Мен-фу отпрыгнул, получил лопатой по ноге, взвыл, уронил свою ношу, замахал руками, свалился в раскоп и вылез с дальней стороны ямы, привизгивая, как недорезанная свинья. Боманц проковылял за ним, нанес могучий удар по ягодицам супостата, и Мен-фу побежал. Подняв лопату, Боманц метнулся за ним с воплем:
   – Стой, ворюга, сукин ты сын! Будь мужиком, ты!
   Он нанес последний мощный удар и, промахнувшись, не удержался на ногах. Боманц вскочил и, воздев лопату, продолжил погоню.
   На Мен-фу кинулся Шаблон, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.
   – К черту, – пропыхтел Боманц. – Все равно сбежал.
   Он распростерся на спине, тяжело дыша. Шаблон захохотал.
   – Что смешного, черт тебя дери?
   – Лицо у него было…
   Боманц хихикнул:
   – Не много же от тебя было помощи.
   И они оба расхохотались.
   – Пойду лопату свою отыщу, – выдавил наконец Боманц.
   Шаблон помог отцу встать.
   – Если бы ты мог себя видеть, пап!
   – Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. – Боманц снова начал хихикать.
   – Ты в порядке, пап?
   – Да. Просто.. не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. Ох-хо-хо… Если я сейчас сяду, то уже не встану.
   – Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?
   – Вот она.
   Отсмеяться Боманц не мог все утро. Стоило ему вспомнить позорное бегство Мен-фу, и он не мог удержаться от хохота.
   – Пап! – Шаблон работал на дальнем краю раскопа. – Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.
   Подхромав поближе, Боманц увидел, что Шаблон счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре его сверкал серебром сложный узор.
   – Угу. – Боманц выглянул из ямы. – Никого не видно. Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.
   – Он вел теллекурре.
   – Но его не могли похоронить здесь.
   – Это его доспехи, папа.
   – Черт, я и сам вижу. – Он снова высунулся, как любопытный еж. Никого. – Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.
   – Ты сиди, папа.
   – Ты всю ночь здесь торчал.
   – Я намного моложе тебя.
   – Я себя превосходно чувствую, спасибо.
   – Какого цвета небо?
   – Голубое. Что за идиотский…
   – Ур-раа! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…
   – Шаблон!
   – Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.
   Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив рюкзак под спину.
   – Надо будет расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.
   – Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. – Шаблон извлек латную перчатку и часть поножи.
   – Да? Придется сдавать.
   – Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!
   – Может быть. А если наш друг Мен-фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом нам надо оставаться приятелями. Эта штука нам не нужна.
   – Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.
   – Что?
   – Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.
   Боманц помычал. Бесанд вполне был способен на обман.
   – Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.
 
   – Кисломордый старый придурок, – пробормотал Шаблон, когда Наблюдатель отбыл. – Об заклад бьюсь, что он нам эту штуку подсунул.
   – Что толку ругаться, если сделать мы ничего не можем. – Боманц опять прислонился к рюкзаку.
   – Что ты делаешь?
   – Бью баклуши. Расхотелось мне копать. – Все тело Боманца ныло. Утро выдалось тяжелое.
   – Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.
   – Вперед.
   – Папа… – Шаблон замялся, потом начал снова: – Почему вы с мамой все время ругаетесь?
   Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Шаблон не застал их лучших лет…
   – Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. – Он не мог выразиться точнее. – Ты видишь женщину: чудесную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. На его место становится привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил тебя выставить пинком. Ты чураешься этой незнакомки – и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, то же. В душе мне все еще двадцать, Шаб. Я понимаю, что постарел, только заглядывая в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить. Каждый раз, заглядывая в зеркало, я поражаюсь. Я думаю – что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду – гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Шаб. Он вот-вот умрет. Я пойман им, но я еще не готов уходить.