Кук Глен Чарльз. Десять поверженных

   Нам оставалось только пойти по жуткому кровавому следу. Полоса разрушений указывала нам путь. Сожженные деревни, вырезанные жители и перебитый скот. Отравленные колодцы. Хромой не оставлял за собой ничего, кроме смерти и отчаяния.
   Нашей задачей было помочь удержать Форсберг. Но мы были обязаны присоединиться к Хромому. Я не хотел иметь с ним ничего общего. И я не хотел даже находиться рядом с ним.
   По мере того, как следы разрушений становились все более свежими, у Ворона поднималось настроение. Тревога и замкнутость превращались в решимость, за которой скрывалось его твердое самообладание.
   Когда я пытаюсь распознать, что творится в душах моих сотоварищей, мне всегда хочется обладать одной маленькой способностью. Мне хочется сделать так, чтобы можно было заглянуть им внутрь, дабы разглядеть те светлые и темные помыслы, которые ими движут. Затем, только мельком заглянув в джунгли своей собственной души, я начинаю благодарить небеса за то, что такой способностью не обладаю. Человеку, который едва-едва удерживает перемирие с самим собой, уже нет никакого дела до чуждой ему души.
   Но я решил держаться поближе к нашему новому собрату, чтобы понаблюдать за ним.

Глава 3

   Толстопузый, прискакав из авангарда, доложил о том, что мы приближаемся. Но в его докладе не было никакой нужды. Весь горизонт впереди застилали клубы дыма. Эта часть Форсберга была плоской и открытой. И изумительно зеленой. Столбы маслянистого дыма на фоне бирюзового неба вызывали просто отвращение.
   Ветра почти не было. Вечер обещал быть жарким. Толстопузый вертелся возле Лейтенанта. Мы с Элмо прекратили обмениваться старыми сплетнями и прислушались. Толстопузый указал на дым.
   – В деревне еще люди Хромого, сэр.
   – Говорил с ними?
   – Нет, сэр. Длинноголовый подумал, что вам это не понравится. Он ждет рядом с деревней.
   – Сколько их?
   – Двадцать – двадцать пять. Пьяные и хилые. Их офицер еще хуже, чем его люди. Лейтенант бросил взгляд назад.
   – А, Элмо. Тебе сегодня повезло. Возьми с собой десять человек и поезжай с Толстопузым. Прочешите там все – Дерьмо, – пробормотал Элмо. Вообще он хороший парень, но эти душные весенние дни сделали его ленивым. – Хорошо. Масляный, Немой, Малыш, Белесый, Козел, Ворон… Я сдержанно кашлянул.
   – Ты выжил из ума, Костоправ. Ладно.
   Он быстро посчитал людей на пальцах и назвал еще троих. Мы построились рядом с колонной. Элмо еще раз осмотрел нас, убедившись, что никто не потерял свою голову.
   – Пошли.
   Мы быстро поехали вперед. Толстопузый привел нас в небольшой лесок, на опушке которого стояла разгромленная деревня. Длинноголовый и второй, которого звали Веселый, ждали там.
   – Есть что-нибудь новое? – спросил Элмо.
   – Пожары догорают, – откликнулся Веселый с присущим ему сарказмом.
   Мы посмотрели на деревню. Там не было ничего, что не вызывало бы спазмов в моем желудке. Опять перебитый скот. Перебитые собаки и кошки.
   Маленькие исковерканные тела мертвых детей.
   – Но не ребят же, – произнес я, не осознавая, что говорю вслух. – Не детей же опять.
   Элмо странно на меня посмотрел. Не потому, что ему это было все равно, а потому, что я был необычно полон сочувствия. Я видел много мертвых людей.
   Я не стал ему объяснять. Для меня есть большая разница между взрослыми и детьми.
   – Элмо, мне надо сходить туда.
   – Не дури, Костоправ. Что ты можешь сделать?
   – Если я смогу спасти хотя бы одного ребенка…
   – Я пойду с ним, – сказал Ворон. У него в руке возник нож. Наверняка он научился этому трюку у какого-нибудь фокусника. Он всегда так делает, когда зол или нервничает.
   – Думаешь, ты сможешь обдурить двадцать пять человек? Ворон пожал плечами.
   – Костоправ прав, Элмо. Это надо сделать. К некоторым вещам нельзя оставаться равнодушным. Элмо сдался.
   – Идем все. Молитесь, чтобы они не напились и могли отличить друзей от врагов. Ворон поскакал.
   Деревня была довольно большой. До прихода Хромого здесь было больше двух сотен дворов. Теперь половина была сожжена или еще горела. Трупы устилали улицы. Вокруг остекленевших глаз мертвецов кружили мухи.
   – Никого в том возрасте, когда можно сражаться, – заметил я.
   Я слез с лошади и опустился рядом с мальчиком четырех или пяти лет. У него был пробит череп, но мальчик еще дышал. Ворон бухнулся на колени рядом со мной.
   – Не могу ничего сделать, – сказал я.
   – Ты можешь прекратить его страдания, – в глазах Ворона показались слезы. Слезы и злость, – Такое прощать нельзя, – он двинулся к трупу, лежащему в тени.
   Этому было около семнадцати. На нем была куртка Повстанческого воина.
   Он умер сражаясь.
   – Наверное, его отпустили домой, – сказал Ворон. – Один парень на всю деревню.
   Он с трудом вынул лук из безжизненных пальцев и попробовал его согнуть.
   – Хорошее дерево. Несколько тысяч таких могли бы наголову разбить Хромого. Он повесил лук через плечо и подобрал стрелы. Я осмотрел еще двух детей. Помощь бесполезна. Внутри сожженной лачуги я обнаружил женщину, пытавшуюся закрыть собой младенца. Тщетно. Ворона переполняло отвращение.
   Такие твари, как Хромой, наживают себе двух врагов взамен одного уничтоженного.
   До меня донесся приглушенный плач, чьи-то проклятия и смех; они слышались где-то впереди.
   – Давай посмотрим, что там такое. Возле лачуги лежали четыре мертвых солдата. Этот парень кое-что сделал.
   – Хороший стрелок, – огляделся Ворон, – бедный дурачок.
   – Дурачок?
   – Надо уметь вовремя исчезнуть. Тогда всем было бы легче.
   Его напор испугал меня. Почему его так заботил этот парень?
   – У мертвых героев нет второго шанса. А-а! Он проводил параллель с событием из своего собственного загадочного прошлого.
   Плач и проклятия разрешились сценой, способной вызвать отвращение у любого, кто даже не знает, что такое человечность.
   Дюжина солдат стояли в круг, гогоча над своими же плоскими шутками. Я вспомнил собаку-сучку, которую окружили кобели. Вопреки ожиданиям, солдаты не стали драться за свое право, а менялись. И они бы убили ее, если бы я не вмешался.
   Мы с Вороном забрались повыше, чтобы лучше видеть.
   Их жертвой была девочка лет девяти. На нее сыпались удары. Она была страшно испугана, но не издавала ни звука. Через мгновение я понял. Она была немой.
   Война – это жестокая работа, которую делают жестокие люди. Видят боги, в Черной Гвардии тоже не херувимы. Но существуют же пределы.
   Они заставляли смотреть на все это какого-то старика. Он и был источником плача и проклятий.
   Ворон всадил стрелу в того из них, который собирался насиловать девочку.
   – Проклятье! – вскричал Элмо. – Ворон!.. Солдаты повернулись к нам.
   Появилось оружие. Ворон выпустил еще одну стрелу. Она попала в человека, державшего старика. У солдат Хромого пропало всякое желание драться.
   – Белесый, беги и скажи старику, чтобы тащил сюда свою задницу, прошептал Элмо.
   Подобная мысль пришла и одному из людей Хромого. Он галопом помчался прочь. Ворон дал ему убежать.
   От такого Капитан встал бы на уши. Казалось, Ворон не очень встревожился.
   – Иди сюда, старина. Возьми ребенка. И надень на нее что-нибудь.
   С одной стороны, мне хотелось ему поаплодировать, а с другой – назвать идиотом.
   Элмо не пришлось нам объяснять, что надо поглядывать назад, за спину.
   Мы вполне понимали, что попали в приличную переделку. Быстрее, Белесый, думал я.
   Их посыльный первым добежал до своего командира. Он приковылял нетвердой походкой. Толстопузый был прав. Он был совсем плох.
   Старик и девочка цеплялись за стремя Ворона. Старик хмуро смотрел на наши эмблемы. Элмо подал свою лошадь вперед, указав на Ворона. Я кивнул.
   Перед Элмо остановился пьяный офицер. Тупым взглядом он изучал нас.
   Кажется, мы произвели на него впечатление. Мы занимались суровым ремеслом, и вид у нас был соответствующий.
   – Ты! – вскричал он неожиданно. Голос точно такой же, как и у того жалобного, в Опале.
   Он таращился на Ворона. Затем вдруг развернулся и побежал.
   – Стой, Скользкий! Будь мужчиной, ты, вор трусливый! – прогремел Ворон. Он вытянул стрелу из своего колчана. Элмо перерезал ему тетиву.
   Скользкий остановился. Откликнулся он не слишком вежливо. Страшно ругаясь, он перечислил все те ужасы, которые устроит нам его хозяин. Я наблюдал за Вороном.
   Он в холодной ярости уставился на Элмо. Тот встретил этот взгляд не дрогнув. Он и сам был крутым парнем. Ворон изобразил свой фокус с ножом. Я перехватил лезвие кончиком своего меча. Ворон ругнулся, бросил свирепый взгляд и расслабился.
   – Ты же распрощался со своим прошлым, помнишь? – сказал Элмо. Ворон коротко кивнул.
   – Это труднее, чем я думал, – его плечи поникли. – Беги, Скользкий.
   Ты не стоишь даже того, чтобы тебя убили.
   Позади послышался топот. Приближался Капитан. А та маленькая бородавка из банды Хромого наполнилась самодовольством и завиляла задом, как кот перед прыжком. Элмо сурово посмотрел на него и угрожающе поднял меч. Тот уловил намек.
   – Вообще, мне следовало это знать. Он просто говнюк, – пробормотал Ворон.
   Я задал ему один наводящий вопрос. Ответом мне был отсутствующий взгляд. С громким топотом подъехал Капитан.
   – Какого черта тут происходит? Элмо начал один из своих выразительных докладов. Его перебил Ворон.
   – Вот тот – один из шакалов Зуада. Я хотел его прикончить, а Элмо и Костоправ помешали мне.
   Зуад. Где же я слышал это имя? В связи с Хромым. Полковник Зуад. Это злодей номер один у Хромого. Мягко говоря, политическая проститутка. Его имя проскакивало в нескольких подслушанных разговорах Ворона с Капитаном. Так это и была пятая намеченная Вороном жертва? Но ведь, должно быть за всеми обрушившимися на Ворона злоключениями стоял и сам Хромой.
   Все интереснее и интереснее. И в то же время все более и более жутко.
   Хромой – не тот субъект, с кем можно вот так запросто поругаться.
   – Я хочу, чтобы этого человека арестовали, – орал офицер Хромого.
   Капитан взглянул на него. – Он убил двоих моих людей.
   Их тела было хорошо видно. Ворон ничего не ответил. Элмо переборол себя и сказал:
   – Они насиловали ребенка. Это их идея умиротворения.
   Капитан посмотрел на его оппонента. Тот залился краской. Даже самый отъявленный злодей почувствует стыд, если будет застигнут врасплох и нет ни какой возможности оправдаться. Капитан резко повернулся.
   – Костоправ?
   – Мы нашли одного мертвого повстанца, Капитан. Но все указывает на то, что они начали тут творить свои дела еще до того, как он полез драться.
   – Жители деревни – подданные Леди. Они под ее покровительством? спросил Капитан пьянчугу. В другой ситуации об этом можно было поспорить, но не сейчас. Он даже не пытался оправдываться и этим только подтвердил свою вину.
   – Ты мне отвратителен, – Капитан заговорил своим опасным мягким голосом. – Убирайся отсюда. И не попадайся мне больше. Иначе я отдам тебя на суд своих друзей. Человек, спотыкаясь, удалился. Капитан повернулся к Ворону.
   – Ты – несчастный идиот. Ты хоть понимаешь, что натворил?
   – Да, наверное, кое-что получше, чем ты. И я бы опять поступил так же, – утомленным голосом откликнулся Ворон.
   – И ты еще удивляешься, почему мы тянули кота за хвост и не хотели тебя принимать? – Капитан резко переменил тему. – Ну и что ты собираешься делать с этими людьми, благородный спаситель?
   Ворон не задавался таким вопросом. Что бы ни случалось с ним, он всегда жил целиком днем сегодняшним. Прошлое тяготило его, а о будущем он просто не думал.
   – Теперь я отвечаю за них, да?

Глава 4

   Капитан отказался от попыток поймать Хромого. Независимые действия казались теперь наименьшим злом.
   Осложнения начались четыре дня спустя. Мы только что выиграли первое значительное сражение, разбив превосходящий нас вдвое отряд повстанцев. Это было не так уж трудно. Они были совсем неопытные, да и наши колдуны помогли.
   Спаслись немногие.
   Поле боя было нашим. Люди принялись грабить убитых. Элмо, я. Капитан и еще несколько были тут же, вполне довольные собой.
   Одноглазый и Гоблин отмечали это событие в своей собственной манере.
   Они обменивались насмешками и шпильками устами лежавших на земле трупов. Внезапно Гоблин застыл на месте. Его глаза закатились. С губ сорвался жалобный стон. Гоблин согнулся почти пополам.
   Одноглазый подбежал к нему, опередив меня на пару шагов, и начал бить Гоблина по щекам. Его обычная враждебность испарилась.
   – Пропусти-ка меня! – недовольно сказал я. Я успел только проверить пульс, а Гоблин уже очухался.
   – Ловец Душ, – прошептал он, – я вступил с ним в контакт.
   В тот момент я поблагодарил судьбу за то, что не обладаю способностями Гоблина. Пустить себе в мозги одного из Поверженных – это еще хуже, чем изнасилование.
   – Капитан, – позвал я, – Ловец Душ. Капитан подбежал. Он никогда не бегает, если только мы не начинаем отлынивать от работы.
   – В чем дело? Гоблин вздохнул. Открыл глаза.
   – Уже исчез.
   Кожа и волосы у него были мокрыми от пота. Лицо побледнело. Его начало колотить.
   – Исчез? – спросил Капитан. – Что происходит, черт возьми?
   Мы помогли Гоблину успокоиться.
   – Хромой пошел к Леди вместо того, чтобы во всеоружии двинуться к нам.
   Он враждует с Ловцом Душ. И он подумал, что мы пришли сюда, чтобы устроить ему какую-нибудь пакость. Он попытался спутать карты, но Ловец Душ – на коне с тех пор, как прибыл из Берилла, а Хромой – в опале из-за своих просчетов. Леди приказала ему оставить нас в покое. Ловец Душ не добился, чтобы Хромого убрали, но считает, что выиграл этот раунд.
   Гоблин замолчал. Одноглазый подал ему флягу с остатками воды. Гоблин мгновенно ее осушил.
   – Он хочет, чтобы мы не переходили Хромому дорогу, а то он может попытаться как-нибудь нас подставить. Или даже натравить на нас повстанцев. Ловец Душ хочет, чтобы мы захватили крепость в Диле. Это спутает карты и повстанцам, и Хромому.
   – Ему нужна показуха. Почему бы ему не приказать нам переловить Круг Восемнадцати? – пробормотал Элмо.
   Круг – это высшее командование повстанцев. Восемнадцать колдунов, которые думают, что обладают чем-то таким, что дает им возможность противостоять Леди и Поверженным. Кочерга, несущий Хромому возмездие в Форсберге, тоже входил в Круг. У Капитана был задумчивый вид.
   – Думаешь, здесь замешана политика? – спросил он Ворона.
   – Гвардия – это только инструмент в руках Ловца Душ. И это общеизвестно. Загадка в. том, как он собирается использовать этот инструмент.
   – У меня еще в Опале появилось такое чувство. Политика. Империя Леди претендует на то, чтобы быть единой и неделимой. Десять, Которые Были Повержены, затрачивают на это огромные усилия. И еще больше сил тратят на ссоры друг с другом. Как маленькие дети, дерущиеся из-за игрушек или добивающиеся мамочкиной ласки.
   – Это все? – угрюмо спросил Капитан Гоблина.
   – Все. Он будет держать связь.
   И мы пошли и сделали это. Глухой и темной ночью мы взяли эту крепость, она стояла совсем недалеко от Весла. Говорили, что Кочерга и Хромой просто впали в безумство. Представляю себе восторг Ловца Душ.

Глава 5

   Одноглазый сбросил карту.
   – Кто-то меня подсаживает. Гоблин подцепил эту карту и открыл четыре валета. Снес даму. Он угрюмо усмехнулся. Стало ясно, что на следующем круге он проиграет, не имея на руках ничего приличнее двойки. Одноглазый хлопнул по столу и зашипел. За всю игру он не выиграл ни одного кона.
   – Спокойнее, ребята, – сказал Элмо, не обращая внимания на те карты, что снес Гоблин. Наконец он потянул одну из колоды, посмотрел на все, что у него было, держа карты на расстоянии всего нескольких дюймов от лица. Элмо открыл три четверки и снес двойку. Похлопывая по столу оставшейся парой карт, он кисло улыбнулся Гоблину:
   – Лучше бы это был туз, толстячок. Шалун, напоровшись на двойку, открыл четыре одной масти и снес тройку. Он уставился на Гоблина совиным взглядом, мечтая, чтобы Гоблин спасовал. Стало ясно, что даже туз не спас бы его.
   Хотелось бы мне, чтобы Ворон тоже был здесь. В его присутствии Одноглазый слишком нервничает, чтобы мошенничать. Но Ворон был в морковном патруле, как мы называли еженедельные походы в Весло за продовольствием. И сейчас на его месте сидел Шалун.
   Шалун был нашим интендантом. Обычно он ходил в морковный патруль. Но на этот раз из-за расстройства желудка Шалун отмазался.
   – Похоже, не везет только мне, – сказал я и еще раз пристально посмотрел на свой безнадежный расклад. Пара семерок, пара восьмерок и девятка, которая бы пошла к восьмерке, но не той масти. Почти все, что могло бы мне пригодиться, лежало в колоде. Я потянул карту. Дерьмо. Опять девятка, но теперь у меня есть три карты одной масти. Я открыл их, выбросил ненужную семерку и стал молиться. Только это и могло мне помочь.
   Одноглазый даже не взглянул на мою семерку. Он потянул из колоды.
   – Черт! – он бросил шестерку на мой стрит и еще одну шестерку снес.
   – Момент истины, Свиная Отбивная, – сказал он Гоблину. – Испытай Шалуна, – и патом, – эти форсбергцы просто ненормальные. Никогда ничего подобного не видел.
   В крепости, мы уже сидели месяц. Она была немного великовата для нас, но мне она нравилась.
   – Они бы могли мне понравиться, – сказал я, – если б только научились меня любить, – мы отбили уже четыре контратаки… Делай дела или слезай с горшка, Гоблин. Ты ведь уже перебил и меня, и Элмо.
   Шалун щелкнул ногтем большого пальца по углу карты и посмотрел на Гоблина.
   – У них тут целая своя мифология, у этих повстанцев. Пророки и лжепророки. Вещие сны. Послания богов. Говорят даже, что здесь есть какой-то ребенок, в которого перевоплотилась Белая Роза, – сказал он.
   – Если есть такой ребенок, почему же он не сражается сейчас с нами? спросил Элмо.
   – Они еще его не нашли. Или ее. Но целая толпа народу только этим и занимается.
   Гоблин струхнул. Он вытянул карту, сплюнул, сбросил короля. Элмо тоже потянул из колоды и снес еще одного. Шалун посмотрел на Гоблина. Едва заметно улыбаясь, он взял карту, не потрудившись даже взглянуть на нее. Па мой стрит он добавил еще пятерку и снес то, что вытянул из колоды.
   – Пятерка? – пискнул Гоблин. – У тебя была пятерка? Я не верю. У него – пятерка, – он с треском шлепнул своего туза на стол. – У него была проклятая пятерка.
   – Спокойнее, спокойнее, – начал увещевать его Элмо. – Вспомни, парень, ты же все время советуешь Одноглазому остыть.
   – Он сблефовал с этой чертовой пятеркой! У Шалуна на лице была та улыбка, которая всегда сопровождала его выигрыши. Он был доволен собой. Ему удалось хорошо сблефовать. Я и сам был уверен, что он держал туза.
   Одноглазый толкнул карты к Гоблину.
   – Сдавай.
   – Ну, чего ты? У него оказалась пятерка, и карты сдавать тоже мне?
   – Твоя очередь. Заткнись и работай.
   – Где ты слышал про это перевоплощение? – спросил я Шалуна.
   – От Щелчка.
   Щелчок был тем стариком, которого спас Ворон. Хотя старик и сильно упирался, Шалун все-таки сумел его расколоть.
   Девочку звали Душечка. И для Ворона она была сияющей звездочкой.
   Девчушка постоянно вертелась вокруг него и часто просто не давала нам покоя.
   Я был рад, что Ворон ушел в город. Можно отдохнуть от Душечки, пока он не вернется.
   Гоблин сдал. Я посмотрел на свои карты. Ничего хорошего я там не увидел.
   Гоблин взглянул на свои. Его глаза широко открылись. Он шлепнул карты на стол, открыв их.
   – Тонк! Чертов тонк! Пятьдесят! Он сам себе сдал пять дам и королей.
   Это автоматический выигрыш, требующий выплаты двойного банка.
   – Он выигрывает только одним способом: когда сдает сам себе карты, раздраженно прокомментировал Одноглазый.
   – А ты не выигрываешь, даже когда сдаешь, Болтливый Язык, – смеялся Гоблин. Элмо принялся тасовать карты. Следующая партия длилась долго. Между конами Шалун кормил нас подробностями истории о перевоплощении.
   Мимо пробрела Душечка. На ее круглом веснушчатом лице застыло выражение полнейшего безразличия, а глаза были пусты. Я попытался представить ее в роли Белой Розы. Нет. Она не подходит.
   Шалун сдал карты. Элмо попытался отойти с восемнадцатью. Одноглазый спалил его. У него было семнадцать после того, как он вытащил карту из колоды. Я сгреб карты и начал тасовать.
   – Ну же, Костоправ, – подгонял Одноглазый. – Давай не будем валять дурака. Я попал в струю Сдай же мне тузов и двоек.
   Пятнадцать и меньше – это тоже автоматический выигрыш, так же, как сорок девять и пятьдесят.
   – О, извиняюсь. Я что-то сильно задумался про этих повстанцев и их суеверия.
   – Откуда появилась эта бессмыслица – понятно. Все это подпитывается заманчивым призраком надежды, – заявил Шалун.
   Я неодобрительно на него посмотрел. Его улыбка была почти насмешливой.
   – Тяжело проигрывать, когда знаешь, что судьба – на твоей стороне. А повстанцы знают это. По крайней мере, так говорит Ворон. Наш старик становился близок к Ворону.
   – Тогда нам придется изменить их мышление.
   – Не сможем. Даже если сотню раз отстегать их они все равно будут стоять на своем. И именно поэтому они претворят в жизнь свои собственные пророчества.
   – Тогда нам придется не только отстегать их. Нам придется унизить и покорить их, нам – это значит всем, кто сражается на стороне Леди.
   Я снес карту. В который уже раз. По нашим карточным играм я мог бы отмерять свою жизнь.
   – Это начинает надоедать.
   Я чувствовал беспокойство. Меня одолевало какое-то неопределенное желание чем-нибудь заняться. Все равно чем.
   – Игра помогает убивать время, – пожал плечами Элмо.
   – Это же наша жизнь, – сказал Гоблин – Сидеть и ждать. Сколько мы уже этим занимались за. все годы?
   – Я не считал, – недовольно сказал я, – но больше, чем любым другим делом.
   – Чу! – сказал Элмо. – Я слышу какой-то голос. И он говорит, что мое стадо заскучало. Шалун, поднимай-ка свой зад и.
   Его предложение потонуло в потоке стонов и мычаний.
   У Элмо был рецепт от скуки – хорошая физическая зарядка. Прорываясь через его жестокий курс лечения, человек либо умирал, либо исцелялся.
   Шалун помимо непременного мычания стал протестовать дальше.
   – Мне еще фургоны разгружать, Элмо. Ребята могут вернуться в любой момент. Если хочешь, чтобы эти клоуны поупражнялись, отдай их мне.
   Мы с Элмо переглянулись. Гоблин и Одноглазый. казалось, насторожились.
   Еще не вернулись? Они должны были быть здесь еще до полудня. Наверное, отсыпаются. Морковный патруль всегда возвращался усталым.
   – Я думал, что они уже здесь, – сказал Элмо.
   Гоблин скользнул рукой к колоде карт, и они заплясали от его фокусов. Он давал нам знать, что прощает нас.
   – Дайте-ка я проверю. Карты Одноглазого заскользили через стол.
   – Я посмотрю, толстячок.
   – Я хотел это сделать сам, Жабий Дух.
   – А я главнее.
   – Посмотрите их вместе, – предложил Элмо.
   – Я соберу людей, а ты иди скажи Лейтенанту. Он бросил свои карты и стал выкликать имена. Потом направился к конюшне.
   Лошади взбивали пыль с непрерывным угрюмым топотом. Мы ехали поспешно, но внимательно смотрели вокруг. Одноглазый следил за обстановкой, хотя колдовать сидя на лошади довольно трудно.
   Однако опасность он заметил вовремя. Элмо подал сигнал рукой. Мы разделились на две группы и стали продираться через высокие придорожные заросли.
   Повстанцы увидели нас, когда мы были уже в самой их гуще. У них не было ни малейшей надежды. Через несколько минут мы уже опять передвигались колонной.
   – Надеюсь, что никто не начнет удивляться, почему мы всегда знаем об их замыслах, – сказал мне Одноглазый.
   – Пускай думают, что у них там до черта шпионов. – Как шпион может так быстро передавать информацию в крепость? Такой шпион слишком хорош, чтобы быть правдой. Капитан должен заставить Ловца Душ вытащить нас отсюда. Пока у нас есть еще хоть какой-то авторитет.
   Да, это мысль. Как только наш секрет раскроется, Кочерга сам обезвредит наших колдунов. И удача уплывет от нас.
   Перед нами выросли стены Весла. Я начал испытывать некоторое сожаление.
   На самом деле Лейтенант ведь не одобрил этого похода. И Капитан лично устроит мне грандиозный втык. Я думаю, в качестве наказания он подпалит мне бороду. И когда с меня снимут ограничения, я уже буду стариком. Прощайте, уличные мадонны!
   От меня ожидали другого поведения. Я ведь был почти офицером.
   Перспектива всю оставшуюся жизнь чистить конюшни Гвардии и мыть лошадей не пугала ни Элмо, ни его спутников. Вперед! За славой!
   Они не были дураками. Просто хотели оправдаться за свое неповиновение.
   Этот идиот Одноглазый, конечно, завопил песню, как только мы въехали в Весло. Это было его собственное дикое и бессмысленное сочинение. Песня исполнялась голосом, в принципе неспособным совладать с каким-либо мотивом.
   – Прекрати, Одноглазый, – зарычал Элмо. – Ты привлекаешь внимание.
   Но его замечание не имело смысла. Было слишком очевидно, кто мы такие.
   Так же, как и то, что у нас отвратительное настроение. Это был не морковный патруль. Мы искали приключений. Одноглазый громко закаркал новую песню.
   – Прекрати дебош, – прогремел Элмо. – Делай свою чертову работу.