Куклин Лев. Год лошади

   Сердце вот только не вписывается в эту билатеральную - двубокую симметрию. Почему оно у нас одно - и слева? Самый загадочный орган, Бог его знает... Еще будучи школьником, он с уважением и даже с некоторой опаской приглядывался к кристалликам поваренной соли, - соль была крупная, немолотая, мокрая, серая. Вещество, с которым любой из людей, живущих на планете Земля, сталкивается, не задумываясь, каждый божий день!
   Каждая мокрая крупинка - это был кристаллик с примитивнейшей структурой, по сути - кубик, начиненный поровну атомами натрия и хлора. Хлористый натрий... Минералог сказал бы: галит.
   Хлор... - отравляющий газ, который почему-то в микроскопических дозах необходим всем живым существам с горячей кровью!
   "Натрий-хлор... - как заклинание шептал он простую, со школьного курса химии знакомую формулу, - натрий-хлор..." И ощущал, в пальцах перекатывая кристаллик: шесть скользких граней, двенадцать ребрышек, восемь колющихся трехгранных углов на вершинках кристаллика, где сходятся ребра. Они-то и покалываются... А опусти щепотку этих кристалликов в кипящую воду, - мгновенное вспенивание, чуть слышное шипение быстрых пузырьков - и бесследное исчезновение. Растворение в иной субстанции - разве это не смерть кристалла?!
   С детства ему нравились загадочные по звучанию слова: - "ромбододекаэдр", "дискаленоэдр" или "тетрагонтриоктаэдр"...
   Чуть позднее он узнал, кстати, что тот самый кубик серой поваренной соли называется тоже красиво: "гексаэдр". Попросту - шестигранник. А таинственный, как остров Тристан-да-Кунья, тетрагонтриоктаэдр относился к семейству восьмигранников, присущих алмазу...
   Его никогда не манили путешествия в дальние страны. "Как странно - говорил он друзьям, - что люди пользуются известностью и славой только за то, что они видели глазами, а не умом! И к тому же - любая, самая далекая, самая экзотическая страна - для кого-то родина... Мы, европейцы, несколько тысячелетий казались китайцам дикарями. И наконец, самое главное: в любой стране, никуда не выезжая, можно путешествовать в глубь вещей!" Он любил приходить в свою лабораторию утром раньше других сотрудников и смотреть на большие аквариумы с различными насыщенными растворами, следить, как с тихим шорохом вращаются пропеллеры, равномерно перемешивая питательную среду; наблюдать день за днем, как медленно поворачивающиеся на тонких нитях крохотные кристаллики растут, приобретают четкий узнаваемый облик, блеск законченных граней и невероятную затейливость формы. Форма кристалла - это его лицо, выразительное и резко отличное от других. Кристаллы - это ограненная красота, построенная по строгим, понятным законам. Размышляя о свойствах природных структур, он всякий раз вспоминал всеобъемлющее определение того, что есть кристалл: "Кристаллами называются все твердые тела, в которых слагающие их частицы (атомы, ионы, молекулы) располагаются строго закономерно, наподобие узлов пространственных решеток..."
   Ему нравилось рассматривать всевозможные огранки, которые изобрела Природа, словно бы забавляясь и играя самыми простыми вещами. Детский кубик - гексаэдр - вдруг превращался в двадцатичетырехгранник только потому, что на каждой плоскости куба вдруг вздумалось вырасти по плоской четырехугольной пирамиде!
   Для кристаллов алмаза и шпинели характерны формы чистого октаэдра, - восьмигранника: словно бы две четырехгранные пирамидки спаивались своими основаниями. И если на каждую грань такого октаэдра поставить выпуклое сооружение из трехгранников (а каждая такая грань - в свою очередь, четырехугольная!), то такое изысканнейшее изделие называется звучным и теперь понятным термином: тетрагон-три-октаэдр... Простой девяностошестигранник! А ведь кристаллы рождались вытянутыми, с тремя, четырьмя или шестью гранями и замысловатыми вершинками. Сколько же тут можно нафантазировать! Теперь он внутренним взглядом - знанием, воображением - осязал, ощущал, представлял себе кристаллическую структуру галита, условную "решетку", где каждый ион хлора силой валентных связей удерживает четыре иона натрия... Впрочем, можно и наоборот: каждый ион натрия, сидящий в "узле" решетки, окружен четырьмя ионами хлора... Симметрия, доведенная до совершенства!
   Симметричность до умоисступления! Симметричность до... до безумия!
   Говорят, золото - царь металлов. Тогда алмаз - царь кристаллов. Адамант - "несокрушимый"... О нем говорят с придыханием: "драгоценность". По сути - крайне неуклюжее определение: "дорогая ценность"! Смешная тавтология, типа выражений "мокрая вода" или "масло масляное"... Но - впечатляет!
   В природе алмаз вообще редкость. Хороший крупный, чистой воды прозрачный кристалл - редкость неимоверная! Такие кристаллы известны по именам, как царственные особы. Знатоки-ювелиры знают их в лицо, подобно тому, как киноманы знают в лицо своих кумиров... Кристаллы напоминают творческие натуры, - усмехнувшись про себя, сделал он неожиданный вывод - рождаются на свободе, но проявляются в эпохи исторических катаклизмов, при огромной температуре социальных взрывов или огромном давлении власти. Давление на свободный рост кристаллов - это своеобразная цензура Природы! В этом смысле алмаз, безусловно, сходен с талантом: талантливый человек - тоже крайняя редкость. И разве гений, по своему изначальному одиночеству в пустой человеческой породе - не такая же точно неимоверная редкость?!
   Его поражало, что неживые минералы, сверкающие гранями изысканных кристаллов, обладают более высокой организованностью, чем человеческое тело, - тоже, по сути, кристалл, но зыбкий, текучий, всего с двусторонней примитивной симметрией... А ведь и человек, и травинка, и кит, и кусачий комар, как и алмаз, рубин, изумруд или гранат - состоят из одних и тех же элементов: углерода и кальция, хлора и фосфора, железа и алюминия... Природа в своем бесконечном разнообразии оказывалась удивительно экономной, по-домашнему скопидомной в своем обширном хозяйстве, именуемом Вселенной. Он с постоянным восхищением растирал в руках комочки почвы вместе со слабыми корешками травинок, подносил к носу, вдыхал странный, неопределенный и таинственный запах вечной субстанции, именуемой землей-кормилицей... Он четко осознавал, что эта горстка чернозема - всего только прах, пыль, мука вечности, смесь мертвых минералов, перемолотых жерновами времени...
   Живое и неживое... Початок кукурузы - спаянные воедино граненые зернышки - разительно напоминают друзу кристаллов! Где же проходит та неуловимая грань меж ними? И не уставал поражаться постоянству природного чуда, когда из этого смешения мертвых частиц подымается пшеничный колос, неся в золотистой гордой головке зерна хлеба - основу земной жизни. Он понимал, почему початок кукурузы - гигантский колос - был зримым богом древних народов!
   Ему очень нравились официально затвержденное сухой наукой определение цвета минералов, - как бы неотъемлемая принадлежность живой природы: травяно-зеленый, густоспаржевый, грязно-малиновый, мясо-красный, бледно-гиацинтовый, винно-желтый, бледносоломенный, вишнево-красный, молочно-белый.... Одно удовольствие перечислять! Старики, взять того же академика Николая Ивановича Кокшарова, великого минералога, понимали и любили жизнь! Да сам Плиний утверждал, что лучшие сапфиры должны иметь... чисто васильковый цвет! И еще вспомнился Плиний: "Зелень деревьев доставляет большое удовольствие, но с зеленью изумруда не может сравниться никакой предмет..." Вот и готовый перенос, перевертыш: не потому ли мы говорим: "изумрудная трава"? Что изначально?! У алмаза есть родной брат, по составу - тот же чистый, без примесей, углерод. Но вот структура...
   Он брал в руки карандаш с мягким грифелем и проводил им по антарктической белизне бумажного листа четкую черную линию, - бессловесный след разума. Разума, ибо та черная линия, прямая и безмолвная, могла тут же вздыбиться, сломаться, разбрызгаться на столбики, палочки, закорючки, - буковки, и тогда волшебно рождался Смысл... Какое же божественное предназначение оказалось у обычного углерода! И опять он видел незримую кристаллическую структуру графита, плоско размазанную по листу, - преображенная органика, продукт вторичной переработки целлюлозы, здесь служила для проявления свойств неорганики.
   Характер графита - мягкий, податливый. Тоже мне, послушный слуга, носитель Разума! А его родной брат - проявляет, так сказать, природную твердость? Неужели все дело в ...характере?! Обладают ли атомы характером? Или - памятью?! Ну, а молекулы? Интересно, - а не связан ли "талант" кристаллов с их величиной? Мелкое дарование крупное дарование, а? Зернышко - и гигант. Ведь бывали же кристаллы кварца, нормальной окиси силиция, длиной до двух метров! А в норвежских пегматитах, - рукой подать от Кольского полуострова! - встречались кристаллы полевого шпата длиной до десяти метров! Этакий "кристаллик" весом в сотню тонн... Да ведь ты и сам видел в пегматитах Карелии шестигранник слюдымусковита площадью в несколько десятков метров, которым можно было покрыть приличную танцевальную площадку... Ну, а ежели представить себе такой кристаллище... изумруда?! Или - алмаза?! Да ювелиры всего мира просто чокнутся! Хотя и малый кристаллик алмаза - это кристалл...
   Непонятно, - то ли щедра безудержно, то ли бездумно расточительна матушка-природа. Нет, гигантизм - это не выход...
   "Как это там у Пушкина - в смысле возникновения идеи? "И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще не ясно различал"? Разумеется, кристалл - это природное совершенство. Но и стихи - это тоже совершенство в своем роде, внутри хаотичной прозы. И между высшими формами организации мира материального и мира духовного должна, непременно должна существовать какая-то связь! Но - какая? Прикинем... Кристалл - это несомненно информационная матрица с весьма высокой упаковкой. А стихи - это же кристаллические структуры языка! - ?и он ахнул от внезапно сверкнувшего в мозгу озарения.
   Натрий - хлор, натрий - хлор, Nа-Сl, Nа-Сl, А-Б, А-Б... А и Б сидели на трубе.. А, может быть, эти самые А и Б играли на трубе?! В темную, безлунную ночь - сидели и дудели? Мчатся тучи, вьются тучи,
   Невидимкою луна... Ударный слог - безударный, ударный - безударный, А-Б, А-Б, Nа-Сl, Nа-Сl... U?//U-//U-//U-//
   U-//U-//U-//U Да это же - кристаллическая решетка! Должно существовать взаимопроникновение систем... Проникновение и - закрепление... Должно!"
   В конце концов после долгих проб и ошибок, разочарований и неудач он создал свой Преобразователь.
   Здесь не место подробно рассказывать о принципах конструктивного решения и особенностях работы этого уникального прибора. Пока еще - это тайна изобретателя, тем более что до сих пор это изобретение в силу бюрократических проволочек не запатентовано. ...В тот памятный вечер, движимый импульсом, свойственным опытным летчикамиспытателям он почти бессознательным движением цепко схватил свою коллекционную гордость - редчайший образец турмалина, обычно в горных породах угольно-черного, мрачного, а у него - столбик с тремя чуть выпуклыми гранями, прозрачными, как горное озеро, просвеченное косыми лучами закатного солнца, - весь праздничного, радостного розового цвета. Он укрепил уникальный кристалл в держателе и направил на него сканирующий луч... И вдруг... впрочем, почему же - вдруг?! Он ведь ожидал этого события, размышлял над ним и можно сказать точнее: прогнозировал результат. И все же, материализация результата - как подъем на горную вершину: есть ощущение достигнутого, но уже нет сил полной грудью вдохнуть разреженный воздух... И кристалл засветился, зазвучал, заговорил ...стихами!
   ...Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты
   Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты...
   Звук был странный, даже, пожалуй, неприятный, без человеческих "голосовых витаминов": лишенный модуляций, тонких особенностей выговора, придающих голосу теплоту и индивидуальность, без интонаций, - ровный, бесстрастный, искусственный Голос. И если это был голос Природы - что же еще было надо?!
   Но смысл! Какой божественный смысл! И грустно я так засыпаю,
   И в грезах неведомых сплю... Люблю ли тебя - я не знаю,
   Но кажется мне, что люблю! "Конечно, - со сладкой усталостью альпиниста, с трепетным нытьем мышц и колотьем в сердце думал он, - тригональная сингония, следовательно, - трехсложный размер... Идеальная закономерность!"
   Немного смущаясь от невозможности объяснить причину, он попросил у жены алмазную сережку - старинную фамильную реликвию.
   - На время... - покашливая, сказал он.
   - Ты что, стекло собираешься резать - ?недоверчиво спросила жена, но послушно вынула сережку. - Как говаривала моя бабка, - для милого дружка и сережку из ушка... Только ты уж ее не теряй, ладно - ?и протянула ему искрящийся кристаллик на узкой розовой ладошке. Под считывающим лучом Преобразователя алмаз сверкнул счастливым радужным огоньком, и тут же послышался его голос:
   Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты,
   Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты...
   Старинный алмаз был тоже - самой чистой воды! Плоская шестиугольная пластинка слюдымусковита, легко расщепляющаяся ножом на тонкие прозрачные листочки, так же легко, словно бы сама собой, расслоилась на двустишия:
   Поздняя осень. Грачи улетели, Лес обнажился, поля опустели,
   Только не сжата полоска одна... Грустную думу наводит она.
   Травяно-зеленый столбик безупречного уральского изумруда из Мурзинки, шестигранник с загадочными переливами внутри граней выдал торжественный шестистопный ямб: ...Нет, весь я не умру - душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит
   И славен буду я... А веселая, лилово-сиреневая щеточка бесхитростных кристалликов аметиста вдруг выдала такую лихую россыпь неожиданных и не слишком цензурных частушек, что он долго не мог отдышаться после охватившего его приступа неудержимого хохота... "А что, - озорно подумалось ему тогда, - ежели на "Кохинуре" - "Горе света" записана великая "Махабхарата", - тогда вполне может быть, что на алмазе "Орлов", вделанном в скипетр русских императоров, целиком записан "Евгений Онегин"... Кто выше в своем ранге перед лицом вечности - поэт или царь? Ничего, - мы еще до Госхрана доберемся!"
   Да, конечно, спору нет - Природа заготовила впрок для обладающих разумом сундуки с сокровищами. Но наши жадные, бесконтрольные руки быстро вычерпывают их, и во многих сундуках, - нефтяном, свинцовом, серебряном - уже виднеется дно! Те же мурзинские копи, месторождения знаменитых уральских изумрудов - лучших в мире! - уже полностью исчерпаны, выметены подчистую. Тем не менее, на всей нашей неутомимой планете продолжают рождаться кристаллы - искусственные алмазы, сапфиры, рубины. Красные камешки безотказно работают в лучших часах известнейших фирм, - хотя не могут приучить нас к точности...
   Безупречной формы кристаллы - шедевры ювелирной техники! - используются в лазерных установках и для наведения на цель ракет с ядерными боеголовками. Смертоносный луч инженера Гарина мерцает на грани добра и зла зловещим рубиновым оком... Его всегда поражало, как - в принципе, технически примитивно - делаются искусственные рубины. Ведь они всего-навсего - окислы алюминия! В особых жаропрочных кристаллизационных печах сверху равномерно сыплется очень тонкий порошок окиси алюминия сквозь пламя гремучего газа при температуре чуть выше двух тысяч градусов. В сущности, температуре плавления вулканической магмы в земных глубинах... Алюминиевая пудра плавится и в виде капелек падает вниз, на тугоплавкую подставку. Получаются кристаллические образования в форме маленькой груши или крошечной бутылочки, поставленной вверх дном. Но ведь эти самые капельки искусственного дождя - хотя бы на мгновение! - но пронизывают ноосферу!
   Он с сомнением осторожно взял пинцетом рубиновую бусинку, - "булю" - не пулю! - и вставил ее в держатель Преобразователя. И капелька ожила, зазвучала:
   Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины, Как шли бесконечные, злые дожди...
   На широко раскрытых глазах Природы еще не высохли кровавые слезы войны...
   КРЫЛЬЯ
   Прокаленный солнцем сухой воздух над кремнистыми критскими скалами оставался неподвижным целый день. И только к вечеру с юга, со стороны Африки, потянул едва ощутимый лбом и щеками ветерок.
   Дедал в легком просторном льняном хитоне стоял на плоской площадке одной из дворцовых башен и смотрел на солнце цвета остывающей в плавильне меди, которое заметно скатывалось к линии горизонта, четко прочерченной на границе неба и моря. Морская вода не была ни голубой, ни синей.
   У греков вообще не существовало в языке слов, означающих эти цвета. Слепой аэд со странным для слуха именем Гомер назвал море своих героев "виноцветным". Да, пожалуй, именно такое вино он пил тогда - там, в далекой прежней жизни - густое, фиолетово-красное вино, привозимое в больших глиняных пифосах с острова Хиос прокопченными, как рыбы, курчавыми финикийцами. Это вино тяжело плескалось в фиале, подергивалось на свету маслянистой радужной пленкой - и тогда его цвет и впрямь точь-в-точь совпадал с цветом моря на закате... И в глубине его просверкивали тусклые золотистые искорки. Вот как сейчас. Прав старик Гомер...
   Дедал глядел в сторону Греции... Камни квадратной башни, остывая от дневного зноя, еле уловимо потрескивали. Отсюда, с башни дворца, не было слышно, как ветер шелестел узкими серебристыми. листьями в оливковых рощах, оглаживал пористые щечки еще зеленоватых незрелых апельсинов. Ветер дул вдоль вытянутого тела острова немного наискось - и вместе с ним летели в сторону родины птицы...
   И опять - в который уже раз! - Дедалу померещилось, будто стоит он не на башне построенного им дворца, а у обрыва беломраморной скалы, на которой возвышался Афинский Акрополь. И с криком падает вниз его племянник Тал... Как случилось, что рука Дедала, движимая злой волей богов, толкнула мальчика? Конечно, ум Дедала мутился после большого пира, устроенного афинянами в его честь. Да, его, Дедала, называли великим скульптором, и горожане славили его последнюю статую. А хиосское вино было терпким и крепким, и его было очень много, и он, подобно далеким северным варварам, пил его, не разбавляя холодной родниковой водой. Напрасно... Да... В голове шумело, словно море в полосе прибоя. Опираясь на плечо племянника и пошатываясь, как пьяный Силен, выбрался Дедал на свежий воздух. Но какая злоба мгновенно ослепила его? Бесспорно, Тал был очень талантлив и изобретателен, и мог бы своим мастерством превзойти Дедала в будущем. Сейчас он помогал скульптору и был его лучшим учеником. Но умный помощник - всегда угроза! Неужели - втайне от себя самого - он желал Талу зла? Нашлись свидетели убийства - нашлись и завистники, считавшие убийство умышленным и требовавшие для Дедала смертной казни. О боги, боги! Какое горькое похмелье, ухмыляясь, подсовывает нам жизнь!
   Икар, конечно, не таков... Он добр и послушен, он сумеет использовать, но он не сможет создать!
   А Дедал и здесь, на Крите, после тайного побега, построил чудо света. Только, пожалуй, он один - архитектор и создатель - мог бы войти в придуманный им Дворец и безошибочно пройти по всем его залам, помещениям и кладовым, запутанным галереям и переходам: ведь весь план Лабиринта по-прежнему отчетливо существовал у него в мозгу. Уже одиннадцать долгих лет...
   Дедал помнил, как впервые у него зародилась смутная идея. Четырехлетний Икар играл на дворцовой стене у его ног. Он урчал, как сытый щенок, довольный жизнью, мял в руках воск, из которого Дедал лепил ему смешные фигурки... А в тот раз забавлялся тем, что пускал по ветру перышко, легкое, как овечий пух. Перышко взлетало, подгоняемое дыханием ребенка. И, вращаясь, мягко опускалось на каменную кладку. Что-то было в этом, какая-то тайная связь: ветер, перышко и воск. Воск, перышко и ветер... Он взял белое голубиное перышко из рук сына и с силой дунул. Почти невесомое, оно вырвалось у него из пальцев и унеслось вниз со стены - в сторону Греции. Перышко из белого голубиного крыла...
   Крыло - и ветер!
   Как-то почти неосознанно он смастерил модель крыла, примерно в три раза больше голубиного и, сидя в мастерской, медленно, словно бы опахалом, обмахивался им, ощущая упругое сопротивление воздуха.
   Икар неожиданно вошел в мастерскую и застал отца за этим занятием. Задумчивый, сосредоточенный на тайной работе мысли, взгляд Дедала не сразу задержался на сыне.
   - Птицы свободны... - с тяжким вздохом сказал Дедал. - Для них нет предначертанных дорог. Свободными... - и он сильно взмахнул моделью крыла, так что оно со свистом рассекло воздух, - свободными их делает это! Но человек умнее птицы, и он должен научиться летать!
   - Ты... ты сделаешь нам крылья? - задохнулся от восторга и сладкого ужаса Икар. - Как у птиц?
   Дедал покачал головой.
   - Нет... - твердо отчеканил он. - Машущие крылья - нет! На это может рассчитывать только глупец. Боги дали разную силу птицам и людям. Для того, чтобы понять это, достаточно самого простого опыта. Встань здесь, - приказал он сыну, - и попробуй, не сходя с места, взмахивать руками. А я буду вести счет... твоей забаве. Долго ли ты сможешь выдержать? Икар с охотой включился в игру. Он с улыбкой взмахивал и взмахивал вытянутыми в сторону руками с сомкнутыми вместе пальцами. Но вот... вот его взмахи стали медленнее, он стал подымать разведенные руки с трудом, с явным усилием. И наконец... Его губы скривились от досады и удивления.
   -Я... я не могу больше поднять рук! - пожаловался огорченный юноша. - У меня болит... тут и тут... - он ткнул пальцем в плечо и в локтевой сгиб. Дедал жестко усмехнулся.
   - Вот видишь... А птицы летают целый день, и у них не отнимаются руки от боли. Нет, сынок. Надо следовать разумным законам природы. Ты заметил, что коршун, высматривающий добычу, или горный орел могут долгое время парить над землей...
   - ...не делая ни единого взмаха! - радостно закричал Икар. - Значит... значит...
   - Это значит, что воздух, эфир - среда, на которую можно опираться. Зачерпни морскую воду в ладони - она прозрачная и мягкая. Но она держит на себе деревянные корабли! А воздух наполняет парус. Паруса заменяют судам крылья, сынок! И если я не могу уйти от Миноса ни сухим путем, ни по морским волнам, то ведь открыта же дорога неба! Всем владеет богач Минос, но даже он не может владеть воздухом!
   Дедал шел по тропинке, истертой в пыль. Она облачками подымалась за каждым его шагом. Сбоку от тропинки слышалось дробное цоканье овечьих копытцев, направляемых пастухами в загоны.
   Он двинулся вдоль изгороди, за которой светились налитые соком виноградные гроздья. Под подошвами его сандалий сухо хрустели прошлогодние панцири виноградных улиток. Управляющий дворцовым хозяйством царя Миноса в тонкой белой тоге с цветной каймой по вороту и подолу встретил его, приветливо вытянув руку ладонью вперед и вверх.
   - Опять остановились насосы, подающие морскую воду в бассейны, - скупо сообщил он.
   - Я посмотрю... - так же коротко ответил Дедал. Да, он был великий скульптор, архитектор и изобретатель - но он был подневольным человеком. Золото не искупало неволи...
   Багряный виноградный лист, оторвавшись от породившей его лозы, перелетал через ограду и планируя лег к его запыленным сандалиям. Дедал поднял его и долго рассматривал зубчатую ткань листа, рассеченную прочными на разрыв жилками. "Вот он - мой путь... - сказал себе Дедал. - Основа... И - единая плоскость..."
   В своей мастерской, куда был запрещен доступ всем, кроме сына, он сделал гибкую прочную раму из расщепленного одеревеневшего ствола заморского тростника, скрепив ее скрученными воловьими жилами. На этой раме он сплел хитроумную сеть наподобие рыболовной, только с очень мелкими ячейками, и набрав мешок птичьих перьев на хозяйственных задворках, укрепил их в ячейках сети льняными нитками и белым пчелиным воском. Получилась легкая и надежная конструкция.
   К раме он приделал кожаные сыромятные петли - для рук и туловища - и засмеялся от радости.
   В тайном месте острова, сильно разбежавшись с откоса, с рвущейся вверх рамой за плечами, он сумел оторваться от земли и несколько долгих мгновений парить в вечереющем воздухе. Теперь можно было открыться Икару.
   Мальчик быстро овладел тренировочными полетами. Делал изготовил вторую раму для сына. И наконец, настал тот день...
   - Слушай меня, сынок... - сказал Дедал. - Завтра на рассвете с попутным ветром мы улетим с Крита. Ты будешь лететь за мной. Не отставай и не перегоняй меня. Не спускайся слишком низко к морю, чтобы соленые брызги не намочили и не утяжелили перья. Но и не подымайся слишком высоко к солнцу, чтобы его жаркие лучи не растопили воска. Держись разумных пределов, и тогда наш полет будет безопасным. Таясь от всех, еще ночью они перетащили свои рамы на верхнюю площадку большой башни. Рассвело. Потянул сильный устойчивый ветер. Они сотворили молитвы богам-покровителям - и Дедал первым продел руки в кожаные петли. Сильно разбежавшись, он оттолкнулся и спрыгнул с башни навстречу воздушному потоку. С изумлением следил Икар за отцом, который парил в воздухе подобно гигантскому орлу.
   - Ну, что же ты? - поманил тот сына. - Смелее! ...Дедал, как и было условлено, летел впереди, не оглядываясь, поскольку это было и невозможно. Он следил за режимом полета, то поднимаясь, то опускаясь немного, будучи абсолютно уверенным, что сын, как ведомый, послушно повторяет его маневры. А Икара, конечно, опьянило ощущение небывалой свободы. Свобода кружит и не такие головы!