Кунц Дин. Брат Томас

   – Не бойся, – сказал я ей, уж не знаю зачем. Во-первых, понятия не имел, испугалась ли она, да и вообще способна ли на страх. Во-вторых, мои слова вроде бы обещали защиту в надвигающемся кризисе, обеспечить которую я бы, скорее всего, не сумел.
   Слишком мудрый и скромный для того, чтобы изображать из себя героя, Бу уже покинул комнату.
   Когда я направлялся к двери, Анна-Мария, которая лежала на другой кровати, ближе к двери, пробормотала: «Странный».
   Глаза ее оставались закрытыми. Руками она сжимала простыню. Дышала неглубоко, ровно.
   Я остановился у изножия кровати Анны-Марии, и девочка повторила это слово, более отчетливо: «Странный».
   Она родилась со спинномозговой грыжей и расщелиной позвоночника, с вывихнутыми бедренными суставами и деформированными ножками. Казалось, что голова на подушке размерами не уступает тельцу под одеялом.
   Она вроде бы спала, но я все-таки прошептал: «Что, сладкая моя?»
   – Странный ты, – ответила она.
   В голосе ее психические недостатки не проявлялись. Она не тянула слова, не запиналась, наоборот, голос у нее был нежный и приятный.
   – Странный ты.
   Меня обдало холодом, словно я вновь оказался на улице в зимнюю ночь.
   Что-то, должно быть интуиция, заставило меня посмотреть на лежащую на соседней кровати Юстину. Она повернула голову ко мне. И впервые встретилась со мной взглядом.
   Губы Юстины шевельнулись, но с них не сорвался даже бессловесный звук, на которые она была способна.
   И пока Юстина безуспешно пыталась что-то сказать, Анна-Мария произнесла вновь: «Странный ты».
   Занавески закрывали окна. Плюшевые котята недвижно сидели на полках у кровати Юстины, не подмигивали мне глазом, усы у них не подергивались.
   На половине Анны-Марии на полке аккуратно стояли детские книжки. Фарфоровый кролик с гибкими пушистыми ушами, в наряде времен короля Эдуарда, словно часовой, застыл на прикроватном столике.
   Все вещи в комнате находились на привычных местах, но тем не менее я чувствовал, как накопленная энергия рвется наружу. И не удивился бы, если бы все неодушевленные предметы ожили: поднявшись в воздух, врезались в стены и отлетали от них.
   Ни одна вещь, однако, не сдвинулась с места, Юстина вновь попыталась заговорить, но слово произнесла Анна-Мария, нежным, ласкающим слух голоском: «Просвети».
   Оставив спящую девочку, я вернулся к изножию кровати Юстины.
   Из страха, что мой голос может разрушить чары, молчал.
   Задаваясь вопросом, может ли девушка с поврежденным мозгом пустить в свой разум гостью, я мечтал о том, чтобы бездонные синие глаза на какие-то мгновения превратились в такие мне знакомые, черные, египетские.
   Иногда я чувствую, что родился двадцатиоднолетним, но на самом деле я когда-то был молодым.
   В те дни, когда смерть могла постучаться в дверь к кому-то еще, но не ко мне, моя девушка Бронуэн Ллевеллин, которая предпочитала, чтобы ее звали Сторми, иногда говорила мне: «Просвети меня, странный ты мой». То есть хотела, чтобы я поделился с ней событиями прошедшего дня, или мыслями, или страхами и тревогами.
   За шестнадцать месяцев, прошедших с того момента, как Сторми, превратившись в горстку золы в этом мире, отправилась служить в другой, никто не обращался ко мне с такими словами.
   Юстина опять шевельнула губами, не издав ни звука, а на соседней кровати Анна-Мария произнесла во сне: «Просвети меня».
   В комнате тридцать два вдруг стало душно. Я стоял в тишине, сравнимой с тишиной вакуума. Не мог дышать.
   Мгновением раньше я пожелал, чтобы синие глаза превратились в черные, чтобы визуализация подтвердила мое предположение. Теперь возможность такой перемены привела меня в ужас.
   Когда мы надеемся, надежды наши связаны не с тем, на что следует надеяться.
   Мы мечтаем о завтрашнем дне и прогрессе, который он принесет с собой. Но вчера когда-то было завтра, и какой там был прогресс?
   Или мы жаждем вчерашнего дня, рассуждаем о том, каким бы он мог быть. Но, пока мы жаждем, сегодня становится вчера, и прошлое – не что иное, как наша надежда получить второй шанс.
   – Просвети меня, – повторила Анна-Мария.
   Пока я плыл по течению реки времени, длина которой определялась сроком моей жизни, я не мог вернуться ни к Сторми, ни к чему-то еще. Вернуться к ней я мог, лишь плывя вперед, вниз по течению. Путь вверх – это продвижение вниз, путь назад – это продвижение вперед.
   – Просвети меня, странный ты мой.
   Стоя в комнате тридцать два, я надеялся поговорить со Сторми не здесь и сейчас, а только в конце моего путешествия, когда время больше не будет властвовать надо мной, когда вечное настоящее лишит прошлое всех его прелестей.
   И я отвернулся, прежде чем смог увидеть в синих пустотах черное и египетское, на что за миг до этого надеялся, уставился на свои руки, вцепившиеся в изножие кровати.
   Душа Сторми не осталась в этом мире, в отличие от некоторых других. Она перешла в следующий мир, как от нее и требовалось.
   Сильная, неумирающая любовь живых может стать магнитом для мертвых. Маня Сторми назад, я оказывал ей медвежью услугу. И хотя возобновленный контакт мог поначалу скрасить мое одиночество, в итоге он бы не принес ничего, кроме страданий.
   Я смотрел на свои руки.
   Анна-Мария спала и больше ничего не говорила.
   Плюшевые котята и фарфоровый кролик не ожили, не начали биться о стены.
   Какое-то время спустя мое сердце замедлило бег.
   Глаза Юстины закрылись. Ресницы блестели, щечки увлажнились. На подбородке дрожали две слезы, которые мгновением позже упали на простыню.
   В поисках Бу и бодэчей я покинул комнату.

Глава 3

   В старом аббатстве, которое теперь занимала школа Святого Варфоломея, установлены современные технические системы – водоснабжения, вентиляции и так далее, – которые контролируются и управляются компьютерной станцией, размещенной в подвале.
   В комнате, где стоит компьютер, обстановка спартанская: два стула, стол и бюро для хранения документации, которое не используется. Разве что в нижнем ящике бюро хранится более тысячи оберток от «Кит-Кэт».
   Брат Тимоти, который ведает всеми вышеуказанными системами как в школе, так и в аббатстве, обожает «Кит-Кэт». Вероятно, он полагает, что страсть к этим сладостям очень уж близка к смертному греху – обжорству, вот и прячет обертки.
   В этой комнате обычно бывает только брат Тимоти да специалисты-компьютерщики, которые приезжают время от времени, чтобы проверить работу компьютерной станции. Вот почему брат Тимоти пребывает в уверенности, что здесь его тайник никто не найдет.
   Но все монахи знают о тайнике. Многие, улыбаясь и подмигивая, уговаривали меня выдвинуть как-нибудь нижний ящик бюро.
   Никто не мог знать, признался ли Тимоти в обжорстве приору, отцу Рейнхарту. Но само существование коллекции оберток говорило о том, что ему хотелось, чтобы его поймали.
   Его братья с радостью представили бы общественности доказательство греховности Тимоти, но дожидались, пока оберток станет еще больше. Опять же требовалось выбрать правильный момент, с тем чтобы устыдить бедолагу по максимуму.
   Хотя брат Тимоти был всеобщим любимцем, к несчастью для него, он славился и тем, что краснел по любому поводу, да так, что цветом лицо становилось очень уж похожим на помидор.
   Брат Роланд предположил, что Бог дал человеку такую реакцию только потому, что хотел, чтобы человек этот демонстрировал ее как можно чаще, к радости тех, кто находился поблизости.
   Одну стену подвальной комнаты, которую братья называли не иначе как «кит-кэтовские катакомбы», украшала взятая в рамочку надпись: «ДЬЯВОЛ В ЦИФРОВЫХ ДАННЫХ».
   Воспользовавшись компьютером, я могу получить всю информацию, как за весь срок эксплуатации, так и текущую, по системам водоснабжения и отопления, подачи электроэнергии и противопожарной безопасности, по состоянию аварийных электрогенераторов.
   На втором этаже три бодэча по-прежнему обходили комнаты, оглядывая будущих жертв, чтобы в момент кризиса получить максимум удовольствия. Наблюдая за ними, я уже не мог узнать ничего нового.
   Страх перед пожаром погнал меня в подвал. На экране один за другим я просматривал файлы, связанные с системой противопожарной безопасности.
   В каждой комнате в потолок вмонтировали хотя бы одну распылительную головку. В коридорах головки эти располагались на расстоянии пятнадцати футов одна от другой.
   Согласно датчикам, показания которых выводились на компьютер, все распылительные головки были в полном порядке, а в водяных магистралях поддерживалось требуемое давление. Детекторы дыма и звуковая сигнализация функционировали нормально, на что указывали периодические автопроверки.
   Я вышел из папки системы пожарной безопасности и переключился на систему отопления. Особенно меня интересовали бойлеры, которых в школе было два.
   Поскольку газовые трубопроводы в эти пустынные районы Сьерры не протянули, работали бойлеры на пропане. Большое подземное хранилище сжиженного пропана находилось на достаточном удалении и от школы, и от аббатства.
   Согласно датчикам, запас пропана составлял восемьдесят четыре процента от объема хранилища. Расходовался газ в обычном режиме, все регулирующие и распределительные устройства функционировали нормально. Никаких утечек датчики не фиксировали. Оба автономных клапана экстренного перекрытия магистралей подачи сжиженного газа находились в рабочем состоянии.
   На схеме в каждом месте потенциальной поломки горела зеленая точка. Ни одной красной, свидетельствующей об отказе того или иного агрегата, на экране я не увидел.
   Если школе и грозила какая-то беда, речь могла идти о чем угодно, только не о пожаре.
   Я посмотрел на табличку на стене: «ДЬЯВОЛ В ЦИФРОВЫХ ДАННЫХ».
   Однажды, когда мне было пятнадцать, несколько серьезно настроенных парней в шапках-пирожках надели мне на запястья наручники, сцепили лодыжки кандалами, бросили меня в багажник старого «Бьюика», подцепили «Бьюик» краном, поставили в гидравлический пресс, который используется для того, чтобы превратить когда-то новенький автомобиль в металлический куб не таких уж больших размеров, и нажали на кнопку «РАЗДАВИ ОДДА ТОМАСА».
   Расслабьтесь. У меня нет желания докучать вам давней боевой историей. О «Бьюике» я упомянул лишь для того, чтобы проиллюстрировать тот факт, что мои сверхъестественные способности не включают в себя надежный дар предвидения.
   Это были плохиши с похожими на полированные льдинки глазами злобных социопатов, со шрамами на лице, которые они получили отнюдь не путешествуя в джунглях и сражаясь с дикими зверьми, с походкой, указывающей на то, что у них или опухоли яичек, или они обвешаны оружием. Однако я не увидел в них угрозы, пока они не свалили меня на землю и не принялись избивать ногами.
   Меня отвлекли двое других мужчин, в черных сапогах, брюках, рубашках, плащах и в необычных шляпах. Позже я узнал, что загляделся на школьных учителей, которые решили пойти на костюмированный бал, одевшись как Зорро.
   Уже потом, когда меня заперли в багажнике с трупами двух мартышек, я понял, что мне следовало распознать плохишей по шапкам-пирожкам. Разве человек в здравом уме мог представить себе, что у троих мужчин с одинаковыми шапками-пирожками на голове могут быть добрые намерения?
   В свою защиту я могу лишь сказать, что тогда мне было только пятнадцать, я не знал многого из того, что знаю теперь, и никогда не заявлял, что я – ясновидящий.
   Поэтому мой страх перед пожаром мог быть ложным, как и тогдашние подозрения в отношении псевдо-Зорро.
   Хотя проверка некоторых технических систем показала, что не надвигающийся пожар привлек бодэчей в школу Святого Варфоломея, полностью я не успокоился. Там, где проживает большое количество людей с физическими и умственными недостатками, пожар представляет собой самую страшную угрозу.
   В горах Калифорнии землетрясения случались не так часто и не были такими мощными, как в долинах и на равнине. Кроме того, новое аббатство построили как крепость, а старое реконструировали, приняв все необходимые меры для того, чтобы оно выдержало самые сильные толчки.
   На такой высоте скальное основание находилось практически под ногами. Кое-где гранит просто выходил на поверхность. Оба наших здания прочно крепились к скальному основанию.
   Не было у нас ни торнадо, ни ураганов, ни действующих вулканов, ни пчел-убийц.
   Но сказать, что мы отгородились от всех опасностей, я не мог. Потому что здесь жили люди.
   Монахи аббатства и монахини монастыря не казались варварами. Зло умело прятаться под личиной благочестия и милосердия, но я с трудом мог представить себе, как кто-то из них, обезумев, носится по школе с включенной бензопилой или с автоматом.
   Даже брат Тимоти, с избытком сахара в крови и виновный в непомерном поглощении «Кит-Кэт», меня не пугал.
   Мрачный русский, проживающий на втором этаже гостевого крыла, вызывал куда больше подозрений. Он не носил шляпу-пирожок, но никогда не улыбался и вел себя загадочно.
   Мои месяцы спокойствия и размышлений подошли к концу.
   Особенности моего дара, молчаливые и настойчивые мольбы мертвых, ужасные потери, которые я не всегда мог предотвратить, – все это привело меня в уединение аббатства Святого Варфоломея. Я укрылся здесь, чтобы упростить свою жизнь.
   Пришел сюда не насовсем. Только попросил у Бога передышку, которую и получил, но теперь роковые часы вновь начали отсчет.
   Когда я вышел из папки системы отопления, на черном экране осталось только белое меню на синем фоне. Отражательная способность экрана увеличилась, и я уловил движение у меня за спиной.
   Семь месяцев аббатство казалось мне тихой заводью на реке, где я, каждый день открывая глаза, видел все тот же знакомый берег, но теперь воды реки вновь подхватили меня. Враз смыли ощущение умиротворенности и вновь потащили навстречу моему предназначению.
   Ожидая сильного удара – или по голове чем-то тяжелым, или в спину чем-то острым, – я резко развернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с источником отражения на экране компьютера.

Глава 4

   Мой позвоночник превратился в лед, а рот наполнился пылью от страха перед монахиней.
   Бэтмен высмеял бы меня, Одиссей не удостоил бы и взглядом, но я мог бы напомнить им, что никогда не мнил себя героем. В душе я все тот же повар блюд быстрого приготовления, пусть в настоящее время и безработный.
   В свою защиту я могу сказать, что в комнату, где стоял компьютер, вошла не просто монахиня, а сестра Анжела, которую другие называют матерью-настоятельницей. У нее лицо всеми любимой бабушки, но характер словно у Терминатора.
   Разумеется, я говорю про хорошего Терминатора из второго фильма сериала.
   Хотя сестры бенедиктинских монастырей обычно носят серые или черные одежды, эти носили белые, поскольку принадлежали к дважды реформированному ордену.
   Почему орден бенедиктинцев реформировался дважды, вам знать не обязательно. Боюсь, сам Господь Бог до сих пор пытается в этом разобраться.
   Особенность всей этой реформации заключается в том, что наши сестры более ортодоксальны, чем современные монахини, полагающие себя социальными работниками, которые не ходят на свидания. Они молятся на латыни, никогда не едят по пятницам и суровыми взглядами глушат голос или гитару любого певца, который решает продемонстрировать свое мастерство во время мессы.
   Сестра Анжела говорит, что она и ее сестры пытаются вернуться в первую треть прошлого столетия, когда церковь верила в неподвластность времени, а «епископы не обезумели». Хотя она родилась в 1945 году и не застала эру, которой восхищается, она говорит, что предпочла бы жить в 1930-е, а не в век Интернета и рок-концертов, транслирующихся через спутники связи.
   Я ее понимаю. В те дни не было ни атомного оружия, ни террористов, взрывающих детей и женщин, и на каждом углу ты мог купить жевательную резинку «Блэк Джек» по десятицентовику за пачку.
   Информация про жевательную резинку из какого-то романа. Я многое узнал из романов. Некоторые факты даже соответствуют действительности.
   Опустившись на второй стул, сестра Анжела спросила:
   – Еще одна бессонная ночь, Одд Томас?
   Из наших предыдущих разговоров она знала, что теперь я сплю не так крепко, как раньше. Сон – это мир и покой. А к ним я пока не стремился.
   – Не мог лечь в постель, пока не повалил снег, – признался я. – Хотел увидеть, как мир становится белым.
   – Снегопад еще не начался. Но комната в подвале – не лучшее место для того, чтобы наблюдать, как идет снег.
   – Да, мэм, – согласился я.
   У нее прекрасная улыбка, и улыбаться она может долго, терпеливо ожидая пояснений. Если б она занесла меч над головой, он был бы не столь эффективным средством развязывания языка, как эта растянутая во времени улыбка.
   Паузу, конечно же, прервал я.
   – Мэм, вы смотрите на меня так, будто думаете, что я чего-то недоговариваю.
   – А ты чего-то недоговариваешь, Одди?
   – Нет, мэм, – я указал на компьютер, – я просто проверял технические системы школы.
   – Понятно. Значит, ты замещаешь брата Тимоти? Его отправили в клинику лечиться от зависимости к «Кит-Кэт»?
   – Мне нравится узнавать новое… чтобы приносить пользу.
   – Твои оладьи по уикендам – лакомство, каким нас не баловал ни один из гостей.
   – Никто не печет такие пышные оладьи, как я.
   Глаза у нее были ярко-синие, как барвинки на фарфоровом сервизе «Ройял Далтон», принадлежавшем моей матери, отдельные предметы которого мама время от времени швыряла в стену.
   – В том ресторане, где ты работал, у тебя наверняка была постоянная клиентура.
   – Меня там ценили.
   Она улыбалась мне. Улыбалась и ждала.
   – В это воскресенье я испеку шоколадное печенье. Вы еще не пробовали мое шоколадное печенье.
   Улыбаясь, она перебирала бусинки цепочки, на которой висел ее нагрудный крест.
   – Дело в том, что мне приснился дурной сон о взрывающемся бойлере.
   – Сон о взрывающемся бойлере?
   – Совершенно верно.
   – Настоящий кошмар, не так ли?
   – Он очень меня встревожил.
   – Взрывался один из наших бойлеров?
   – Возможно. Во сне точной привязки к месту не было. Вы знаете, какие они, сны.
   Глаза-барвинки блеснули.
   – В этом сне ты видел горящих монахинь, с криками убегающих в снежную ночь?
   – Нет, мэм. Слава богу, нет. Только взрывающийся бойлер.
   – Ты видел, как дети с физическими недостатками, объятые пламенем, выбрасываются из окон?
   На этот раз я промолчал и улыбнулся.
   – В твоих кошмарах всегда мало чего происходит, Одди?
   – Не всегда, мэм.
   – Иногда я вижу во сне Франкенштейна. Из-за фильма, который смотрела маленькой девочкой. В моем сне всегда появляется старая ветряная мельница с рваной, прогнившей парусиной крыльев, которые скрипят во время грозы. Хлещет дождь, ночь рассекают молнии, мечутся тени, я вижу какие-то каменные лестницы, двери, замаскированные под секции книжных полок, потайные ходы, непонятного вида машины, яркие электрические дуги, безумного горбуна со сверкающими глазами, за спиной у меня вырастает чудовище, а ученый в белом лабораторном халате несет в руках собственную отрубленную голову.
   Закончив, она мне улыбнулась.
   – У меня во сне взорвался бойлер, ничего больше, – стоял я на своем.
   – У Бога много причин любить тебя, Одди, и, уж конечно, он любит тебя и потому, что ты такой неопытный и неумелый лжец.
   – Раньше мне удавалось ловко лгать.
   – Утверждение, что тебе удавалось ловко лгать, – самая большая ложь, сказанная тобой.
   – В школе монахинь в дебатах вам, наверное, не было равных.
   – Хватит об этом. Тебе не снился взрывающийся бойлер. Тебя тревожит что-то еще.
   Я пожал плечами.
   – Ты заглядывал в комнаты к детям.
   Она знала, что я вижу души мертвых, задержавшиеся в нашем мире. Но о бодэчах я не рассказывал ни ей, ни аббату Бернару.
   Поскольку этих призраков, охочих до людских страданий, притягивали события с многочисленными жертвами, я никак не ожидал встретить их в столь уединенном месте. Вроде бы им следовало сосредоточиться на городах и мегаполисах.
   А кроме того, те, кто принял на веру мои утверждения о том, что я вижу души умерших, скорее всего, могли счесть себя слишком доверчивыми, если бы я сразу заговорил о неких демонах, которые собираются в тех местах, где людей ждет мучительная смерть.
   Человека, у которого одна ручная мартышка, полагают милым эксцентриком. Но если человек превращает свой дом в обезьянник и десятки шимпанзе разгуливают по комнатам, то им начинают интересоваться психиатры.
   Я, однако, решил снять с себя груз ответственности, потому что сестра Анжела умела слушать и без труда отличала ложь от правды. Возможно, апостольник служил прибором, помогающим улавливать те нюансы в речи других людей, которые для нас оставались незамеченными.
   Я не говорю, что монахини пользовались услугами Кью, гениального изобретателя, снабжающего Джеймса Бонда всякими хитрыми техническими устройствами. Это гипотеза, которую я не стал бы с ходу отметать, но доказать ничего не могу.
   Рассчитывая на доброе ко мне отношение и исходя из того, что апостольник служит сестре Анжеле надежным детектором лжи, я рассказал ей о бодэчах.
   Она слушала внимательно, с бесстрастным лицом, не давая понять, считает она меня психом или нет.
   Такая уж харизма сестры Анжелы, что она может заставить человека неотрывно смотреть ей в глаза. Только нескольким обладающим огромной силой воли людям удается отвести взгляд после того, как сестра Анжела ловит его своим, и я – не из их числа. И, рассказывая ей все о бодэчах, я буквально растворился в барвинках.
   После того как я закончил, она долго смотрела на меня все с тем же бесстрастным лицом, и когда я уже подумал, что она сомневается, а в здравом ли я уме, выяснилось, что она мне поверила.
   – Что же нам делать? – спросила сестра Анжела.
   – Не знаю.
   – Это самый неудовлетворительный ответ.
   – Самый, – согласился я. – Дело в том, что бодэчи показались только полчаса тому назад. Я не наблюдал за ними достаточно долго, чтобы понять, что привлекло их сюда.
   Ее руки сжались в кулачки так сильно, что побелели костяшки пальцев.
   – Что-то случится с детьми.
   – Необязательно со всеми. Может, только с некоторыми. И, возможно, не только с детьми.
   – И сколько у нас времени до того… как?
   – Обычно они появляются за день или два до события. Чтобы насладиться видом тех, кто… – продолжать мне не хотелось.
   – …кто скоро умрет, – закончила за меня сестра Анжела.
   – Если люди должны умереть от рук человека, а не в результате, скажем, взрыва бойлера, иногда убийца привлекает бодэчей точно так же, как потенциальные жертвы.
   – У нас здесь нет убийц.
   – Что мы в действительности знаем о Родионе Романовиче?
   – Русском джентльмене из гостевого крыла аббатства?
   – Он всегда хмурый, и у него сердитый взгляд.
   – Со мной такое тоже случается.
   – Да, мэм, но вы хмуритесь от озабоченности, и вы – монахиня.
   – Он пришел сюда в поисках Бога.
   – У нас есть доказательства, что вы – монахиня, а насчет того, кто он, знаем только с его слов.
   – Ты видел, что бодэчи следуют за ним?
   – Пока нет.
   Сестра Анжела нахмурилась, разве что сердито не глянула на меня.
   – В школе мы видели от него только добро.
   – Я ни в чем не обвиняю мистера Романовича. Просто интересуюсь, кто он.
   – После Lauds я поговорю с аббатом Бернаром о тех мерах предосторожности, которые необходимо предпринять.
   (Lauds – утренняя молитва, вторая из семи, на которые монахи должны ежедневно собираться в церкви.
   В аббатстве Святого Варфоломея Lauds следует сразу за Matins (пение псалмов и чтение из жития святых), которое начинается в 5.45 утра и заканчивается не позднее половины седьмого.)
   Я выключил компьютер и встал.
   – Пойду еще немного поброжу.
   Поднялась и сестра Анжела.
   – Если завтра – день кризиса, мне лучше немного поспать. Но в случае чего-то чрезвычайного звони мне по мобильнику в любое время.
   Я улыбнулся и покачал головой.
   – Что такое? – спросила она.
   – Земля вращается, а мир меняется. Монахини с мобильниками.
   – С этим свыкнуться легко, – ответила она. – Гораздо легче, чем с поваром блюд быстрого приготовления, который видит мертвых.
   – Это правда. Я думаю, равнозначной мне может быть только летающая монахиня, как в старом телевизионном шоу.
   – В моем монастыре я не разрешаю монахиням летать, – отрезала сестра Анжела. – Они становятся очень игривыми и во время ночных полетов так и норовят вернуться через закрытые окна и разбивают их.

Глава 5

   Когда я поднялся из подвала на второй этаж, бодэчи не шастали по коридорам. Возможно, они толпились у кроватей других детей, но я полагал, что это не так. Скорее они покинули этот этаж.
   Могли, конечно, перебраться на третий, где, не подозревая об их присутствии, спали монахини. Сестры тоже могли погибнуть при взрыве.
   Пройти на третий этаж я без приглашения не мог, разве что при чрезвычайных обстоятельствах. Поэтому покинул школу и вновь вышел в морозную ночь.
   Луг, окружающие деревья и аббатство, расположенное выше по склону, все еще ждали снегопада.
   Тяжелых облаков, которые никак не могли им разродиться, я не видел, ибо горы были такими же темными, как небеса, а потому сливались с ними.