Кунц Дин. Нехорошее место

   «Беги, беги, подальше отсюда, спасай Джулию, Плохой идет, Плохой, беги, беги!»
   Темно-синий океан внезапно подпрыгнул, словно вздыбленный штормом, и первая большущая волна обрушилась на берег.
   Ураганный ветер тряхнул пальмы.
   «Плохой! Беги! Беги!»
   Земля закачалась под ногами у Бобби. Он двинулся к Джулии. Вокруг пенилась вода. Что-то хотело ее забрать, схватить, у этой воды был разум, этот океан реализовывал чью-то волю.
   «Плохой!»
   Оркестр Гленна Миллера заиграл с удвоенной скоростью.
   «Плохой!»
   Мягкий, романтический свет «Уэрлитзера» стал ярче, резал глаза, но не разгонял темноту ночи. Музыкальный автомат сиял, как распахнутая дверь в ад, но темнота только сгущалась, не желая что-либо открывать этому сверхъестественному сиянию.
   «ПЛОХОЙ! ПЛОХОЙ!»
   Земля под ногами закачалась с новой силой.
   Бобби тем не менее пересекал пляж, направляясь к Джулии, которая, похоже, не могла шевельнуться. Ее заглатывала бурлящая черная вода.
   «ПЛОХОЙ ПЛОХОЙ ПЛОХОЙ ПЛОХОЙ!»
   Небо над ними раскололось громовым раскатом. Однако молния не прорезала темноту.
   Бобби обернулся. Бунгало исчезло. Со всех сторон поднималась вода. Пляж уходил у него из-под ног.
   «ПЛОХОЙПЛОХОЙПЛОХОЙПЛОХОЙ!»
   Двадцатифутовая волна нависла над Бобби. Обрушилась на него, подхватила, понесла. Он пытался плыть. Кожа на кистях и руках пошла пузырями, начала слезать, обнажая мышцы, которые, в свою очередь, растворялись в воде, открывая белые кости. Полуночная морская вода разъедала человеческую плоть, как серная кислота. Его голова ушла под воду. Он вынырнул, жадно хватая ртом воздух, но вода уже сожрала его губы, принялась за десны, которые все более обнажали зубы, а язык превратился в соленую пульпу, которая утекла в желудок. Наполненный влагой воздух, такой же агрессивный, как вода, мгновенно разъел легкие, и он уже не мог вдохнуть. Ушел под воду, колотя по воде руками, от которых остались одни кости, течением его понесло в глубину, в темноту, откуда не было возврата.
   «ПЛОХОЙ!»
   Бобби сидел на кровати.
   Он кричал, но ни звука не сорвалось с губ. Когда понял, что это сон, оставил попытки закричать, и вот тут жалкий всхлип таки вырвался из груди.
   Одеяло он отбросил еще раньше. Сидел на краю, упираясь ногами в пол, руками в матрас, словно все еще находился на качающемся берегу или пытался плыть в огромных, набегающих волнах.
   Зеленые цифры на часах под потолком показывали время – 2.43.
   Какое-то время он слышал только громовые удары сердца, из окружающего мира не доносилось ни звука. Но потом различил ровное дыхание Джулии. Его удивило, что он ее не разбудил. Вероятно, не метался по кровати, когда ему приснился этот кошмар.
   Паника, охватившая его во сне, полностью не ушла. Озабоченность начала нарастать, прежде всего потому, что кромешной тьмой спальня не отличалась от океанских глубин, в которые его затянуло. Из опасения разбудить Джулию он не решался включить лампу на столике у кровати.
   Как только Бобби понял, что ноги удержат вес его тела, он поднялся и в полной темноте обошел кровать. Дверь в ванную находилась со стороны Джулии, но никакие препятствия не преграждали путь, этим маршрутом он проходил бесчисленное число раз, в другие ночи, вот и теперь опыт и инстинкт привели его к цели.
   Бобби плотно закрыл за собой дверь и включил свет. На несколько мгновений флуоресцентная яркость не позволила ему взглянуть на сверкающую поверхность зеркала над двумя раковинами. Когда же наконец удалось рассмотреть свое отражение, он с радостью отметил, что кожа и мышцы на месте, не съедены кислотой. Сон был на удивление реальным, ничего подобного ранее с ним не случалось, в каком-то смысле даже более реальным, чем сама жизнь. Цвета, звуки, увиденные и услышанные во сне, никак не выходили из головы, хотя он давно проснулся и теперь стоял в ярко освещенной ванной. С одной стороны, он понимал, что видел страшный сон, с другой – боялся, что след, оставленный на его теле этим кошмарным океаном, никуда не денется и после пробуждения.
   Содрогнувшись, он наклонился вперед, оперся о панель. Включил холодную воду, умылся. Не вытирая лица, поднял голову и встретился взглядом с глазами своего отражения в зеркале. Прошептал: «Что это, черт побери, было?»

Глава 24

   Конфетка охотился.
   Восточный край участка Поллардов круто обрывался в каньон. С отвесными склонами, главным образом из сухой земли, которую местами прорезали жилы розового и серого глинистого сланца. Только разветвленные корневые системы растений, приспособившихся к суровой жизни в пустыне, таких, как чаппарель, пампасная трава, мескитовое дерево, удерживали склоны от размывания при сильных дождях. Росли там редкие эвкалипты и лавры. А в некоторых местах, где на склоне образовывалось некое подобие террасы, в землю удавалось вцепиться и калифорнийским дубам. Дно каньона сейчас представляло собой сухое русло, а вот после ливня превращалось в бурлящий поток.
   Несмотря на свои внушительные габариты, передвигался Конфетка легко и без единого звука. По каньону, продвигаясь на восток, добрался до пересечения еще с одной трещиной в земле, слишком узкой, чтобы зваться каньоном. Повернул на север. С обеих сторон поднимались вертикальные стены, ширина прохода сократилась до каких-то двух футов. Хрупкие перекати-поле, сброшенные в расщелину ветром, скапливались в наиболее узких местах, царапали Конфетку, когда он продирался сквозь них.
   На дне расщелины, куда не попадал свет лунного серпа, ночь была особенно темной, но спотыкался Конфетка редко и нигде не замедлял шаг. Дарованные ему таланты не включали сверхострое зрение, отсутствие света ослепляло его точно так же, как и любого другого человека. Однако даже в самую темную ночь он знал, когда перед ним возникала преграда, чувствовал рельеф территории, по которой шел, а потому уверенно продвигался вперед. Он не знал, каким образом служило ему шестое чувство, ничего не предпринимал для того, чтобы задействовать его. И, однако, обладал недоступной обычному человеку способностью в любой момент времени точно знать свое местоположение в окружающем его пространстве. Ту же способность, возможно, удавалось развить в себе канатоходцам, которые, даже с повязкой на глазах, могли без труда пройти по высоко натянутой струне, над головами глазеющей на них толпы.
   То был еще один дар матери.
   Все ее дети обладали сверхъестественными способностями. Но Конфетка в большей степени, чем Виолет, Вербина и Френк.
   Узкая расщелина вывела его в другой каньон, и Конфетка опять повернул на восток, прибавив шагу, потому что его потребность становилась все более насущной. Наверху, пусть и нечасто, еще встречались дома, но яркий свет окон не достигал дна каньона. Время от времени он вскидывал голову, с тоской смотрел на эти дома, потому что там была так необходимая ему кровь.
   Бог дал Конфетке жажду крови, создал его хищником. А потому Бог нес ответственность за все, содеянное Конфеткой. Мать давным-давно объяснила ему все это. Бог хотел, чтобы он убивал избирательно. Но, когда Конфетка не мог себя сдерживать, вина лежала именно на Боге, потому что Он не даровал Конфетке силу воли, способную сдержать жажду крови.
   Как и у всех хищников, миссия Конфетки состояла в том, чтобы очищать стадо от слабых и больных. В его конкретном случае предполагалось, что добычей Конфетки станут морально разложившиеся члены человеческого стада: воры, мошенники, обманщики, прелюбодеи. К сожалению, он не всегда мог узнать грешников, когда сталкивался с ними. Выполнять возложенную на него миссию было гораздо проще при жизни матери, потому что она без труда находила и указывала ему черные души.
   Сегодня он, как мог, сдерживал себя, решив ограничиться убийством диких животных. Убивать людей, особенно в такой близости от дома, не хотелось: он мог привлечь к себе внимание полиции. Местных он решался убивать только в двух случаях: если они так или иначе перешли дорогу семье или их просто нельзя было оставлять в живых.
   Если бы ему не удалось утолить свою потребность кровью диких животных, тогда пришлось бы уйти куда-то далеко, в любое место, и уже там убивать людей. Его мать, в раю, разозлилась бы на него, разочаровалась в нем, поскольку он не мог контролировать себя, но Бог обвинить его в этом не мог. В конце концов он был всего лишь таким, каким Бог его создал.
   Когда огни последнего дома остались за спиной, Конфетка остановился в небольшой рощице. Сильный ветер, который днем срывался с высоких холмов и вдоль каньонов мчался вниз, к морю, полностью стих. На ветвях не шевелился ни один листочек.
   Глаза Конфетки привыкли к темноте. Деревья серебрились в тусклом звездном свете, свисающие с крон вьюны создавали впечатление, что он окружен бесшумными водопадами.
   Никакой добычи он не видел.
   Не слышал шебуршания живности в кустах.
   Однако знал, что множество маленьких зверьков, наполненных теплой кровью, затаились неподалеку в норах, в кучах сухой листвы, в нишах под камнями.
   Он поднял руки перед собой, ладонями вперед, растопырил пальцы. И руки его запульсировали синим светом, оттенка светлого сапфира, слабым, как сияние лунного серпа. Светились они с секунду, не больше. Качнулись листья, травинки, но тут же замерли, а дно каньона вновь погрузилось в темноту.
   Но синий свет вновь заструился с пальцев Конфетки, словно его ладони были фонарями со створками, которые то открывались, то захлопывались. На этот раз яркость света увеличилась как минимум вдвое, и светились руки секунды две. Листья зашуршали, качнулись два или три вьюна, трава затряслась на расстоянии тридцати или сорока футов от него.
   Притянутый этими странными вибрациями, какой-то зверек подбежал к Конфетке и уже двинулся дальше. Но тот опустил левую руку и ухватил невидимого пробегающего мимо зверька, спасибо сверхъестественным рефлексам, потому что не мог ни увидеть, ни услышать, ни учуять добычу. Как выяснилось, полевую мышь. На мгновение она замерла в испуге. Потом запищала, отчаянно заворочалась в попытке выскользнуть, но Конфетка держал ее крепко.
   Присущие ему способности не оказывали воздействия на живых существ. Он не мог парализовать свою добычу телекинетической энергией, которую излучали его руки. Не мог притягивать их к себе, сзывать. Только пугал, заставляя покинуть убежище. Он мог вырвать с корнем любое дерево, мог вскинуть в воздух кучу камней и земли, но ему бы не удалось, используя только энергию мозга, заставить шевельнуться хоть один мышиный волосок. Он не знал, чем вызвано такое ограничение. Виолет и Вербина не обладали такими же впечатляющими способностями, как он, зато могли воздействовать на живых существ, маленьких животных, таких, как кошки. Растения подчинялись воле Конфетки, иногда насекомые, но существа с разумом – нет, пусть даже с таким слабеньким разумом, как у мышки.
   Опустившись на колени меж серебристых деревьев, Конфетка оказался в такой тьме, что не различал мышку, лишь видел чуть поблескивающие глаза. Он поднес зажатого в кулаке грызуна ко рту.
   Мышка в ужасе пискнула.
   Конфетка откусил ей голову, выплюнул, торопливо прижался губами к шее. Кровь сладкая, но как же ее было мало!
   Он отбросил грызуна и вновь вытянул руки перед собой, ладонями вперед, с растопыренными пальцами. На этот раз руки засияли насыщенным сапфировым цветом. И хотя светились они не больше двух секунд, эффект воздействия заметно возрос. Земля заходила ходуном, деревья затрясло, вьюны болтало из стороны в сторону, листья громко зашуршали, голыши отрывало от земли и подбрасывало в воздух, камни побольше покатились, сталкиваясь друг с другом. Пучки травы выдирало с корнем и зашвыривало в ночь. Кучи сухой листвы словно взрывались изнутри, сами листья разлетались в разные стороны. И причиной тому был не ветер, никакого ветра не было и в помине, а сапфировое сияние и сопровождавшие его вибрации.
   Все живое повылезало из своих убежищ, и некоторые зверьки побежали на него. Другие – в противоположную сторону. И не потому, что кто-то из них учуял Конфетку, а кто-то нет. То ли они вообще не улавливали его запаха, то ли пах он так же, как все они, не было в этом запахе ничего человеческого, и в панике они не понимали, что он – хищник.
   Он видел их, лишь как что-то темное и бесформенное, они пробегали мимо, словно тени, отбрасываемые вращающейся лампой. Но он их также чувствовал благодаря своему психическому дару. Койоты пробегали мимо, до смерти перепуганный енот проскочил впритирку к его левой ноге. С этими он связываться не стал, не хотел, чтобы его подрали когтями или укусили. Дважды мимо проскакивали полевые мыши, но такая мелочовка его не интересовала, хотелось добыть что-то более крупное, с большим количеством крови.
   Он попытался ухватить белку, промахнулся, но уже в следующее мгновение схватил зайца за задние лапы. Заяц заверещал. Начал размахивать менее опасными передними. Но Конфетка перехватил их второй рукой, и заяц перестал дергаться, парализованный страхом.
   Конфетка поднял его к лицу.
   Заяц пах пылью и мускусом.
   Красные глаза поблескивали от ужаса.
   Конфетка слышал, как колотится заячье сердце.
   Он вонзил зубы в шею. Шерсть, шкура, мышцы сопротивлялись, но кровь потекла.
   Заяц задергался, не в попытке вырваться, но словно выражая смирение со своей судьбой. Дергался медленно, будто показывая, что чуть ли не радуется грядущей смерти. За долгие годы Конфетка многократно сталкивался с таким поведением маленьких зверьков, особенно зайцев, и всегда приходил в восторг, потому что видел в этом признание своей силы, ощущал себя настоящим хищником, таким же, как лиса или волк.
   Дерганье прекратилось, заяц обмяк в его руках. Он еще был жив, но от потери крови впал в состояние, напоминающее транс, и не чувствовал боли. Таким образом Бог проявлял свое милосердие к мелкой живности.
   Конфетка еще раз впился зубами в шею, уже глубже, высасывая последние остатки крови, хотел выпить ее всю, до последней капли.
   Где-то далеко, в другом каньоне, завыл койот. К нему присоединилась вся стая. Они выли и выли, то громче, то тише, то ли понимая, что в эту ночь охотники не только они, то ли почувствовав запах свежей крови.
   Конфетка тем временем отбросил заячий трупик.
   Но жажда так и осталась неутоленной. И, чтобы напиться вволю, требовалось поймать еще многих зайцев и белок.
   Он поднялся и двинулся в глубь каньона, где живность не потревожило сапфировое сияние. Добычи в каньоне хватало. До восхода солнца оставалось еще много времени.

Глава 25

   Может, сказывался понедельник. Может, ухудшению настроения способствовали затянувшие небо низкие облака, грозившие в любую минуту разразиться дождем. А может, причину следовало искать в событиях той бурной ночи около здания компании «Декодайн». Прошло-то лишь четыре дня, и воспоминания оставались слишком уж свежими. Но, как бы то ни было, Джулии не хотелось браться за дело этого Френка Полларда. Если уж на то пошло, и за любое другое дело. Они продолжали работать по нескольким долгосрочным контрактам, связанным с обеспечением безопасности. С этими фирмами-заказчиками они сотрудничали уже много лет, и она не испытывала ни малейшего желания влезать во что-то новое. На данный момент ей вполне хватало того, что было знакомо и привычно. Значительная часть работы, которую они выполняли, таила в себе не больше риска, чем поход в супермаркет за пакетом молока, хотя потенциально опасность являлась составной частью любого контракта. Однако определить степень опасности нового заказа не представлялось возможным. Даже если бы какая-нибудь старушка божий одуванчик пришла к ним утром этого понедельника с просьбой найти потерявшегося кота, Джулия, возможно, сочла бы, что искать этого кота так же опасно, как и вооруженного топором психопата. В это утро нервы Джулии напоминали натянутые струны. Если бы им не улыбнулась удача, Бобби уже четыре дня пребывал бы в другом мире.
   Сидя на стуле за массивным, из металла и пластика, столом, чуть наклонившись вперед, Джулия изучала Полларда. Он никак не желал встретиться с ней взглядом, и вот эта увертливость только усиливала ее подозрения, несмотря на его вроде бы совершенно безобидную (или она только казалась такой?) внешность.
   Ему бы очень подошло имя какого-нибудь комика из Лас-Вегаса, Шеки, Бадди, что-то в этом роде. Лет тридцати с небольшим, при росте пять футов и десять дюймов, он весил фунтов сто восемьдесят. На тридцать больше, чем следовало. Однако именно лицо послужило бы ему пропуском в мир комедии. Если не считать нескольких странных царапин, которые уже практически зажили, лицо было на удивление открытое, доброе, круглое. С глубокими ямочками и румянцем на щеках, словно большую часть жизни он простоял на арктическом ветру. Нос тоже отливал красным, но не из-за пристрастия к спиртному: его несколько раз ломали. И все равно выглядел он смешно, а не страшно, не превращал его обладателя в бандита.
   Поникнув плечами, Поллард сидел на одном из кожано-хромированных стульев с подлокотниками перед столом Джулии. Говорил мягким, приятным, мелодичным голосом.
   – Мне нужна помощь. Я не знаю, куда еще обратиться.