Кунц Дин. Подозреваемый

   – Ничего не должно с тобой случиться.
   – Если что-то случится со мной, – настойчиво повторила она, – пообещай мне, что ты не сломаешься.
   – Я не хочу даже думать об этом.
   – Ты выдержишь, черт побери. Ты выдержишь и будешь жить.
   – Моя жизнь – это ты.
   – Ты выдержишь, газонокосильщик. А не то я разозлюсь.
   – Я сделаю то, что они хотят. Я тебя верну.
   – Если ты сломаешься, Рафферти, тебе крепко достанется от меня. И то, что показывали в фильме «Полтергейст», покажется невинными шалостями.
   – Господи, я тебя люблю.
   – Знаю. И я люблю тебя. Хочу тебя обнять.
   – Я так тебя люблю.
   Она не ответила.
   – Холли?
   Молчание подействовало на него, словно удар тока. Он вскочил.
   – Холли? Ты слышишь меня?
   – Я слышу тебя, газонокосильщик, – ответил похититель, с которым он говорил раньше.
   – Сукин сын.
   – Я понимаю твою злость.
   – Кусок дерьма.
   – Но долго терпеть не буду.
   – Если ты ударишь ее…
   – Я ее уже ударил. И если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, превращу эту сучку в отбивную.
   Осознание собственной беспомощности заставило Митча подавить злость.
   – Пожалуйста, – взмолился он. – Больше не бейте ее. Не бейте.
   – Хватит, Рафферти. Помолчи, чтобы я мог тебе кое-что объяснить.
   – Ладно. Хорошо. Объяснения мне нужны. Я ничего не понимаю.
   Опять ноги стали ватными. Но вместо того, чтобы плюхнуться на стул, он ногой отбросил осколки разбитой тарелки и опустился на колени. По какой-то причине ему хотелось стоять на коленях, а не сидеть на стуле.
   – Насчет крови, – продолжил похититель. – Я оплеухой сбил ее с ног, когда она попыталась сопротивляться, но не порезал ее.
   – Столько крови.
   – Об этом я тебе и толкую. Мы наложили ей жгут на руку, а когда вена вздулась, набрали четыре пробирки, как делает врач, когда берет анализ.
   Митч прижался лбом к крышке духовки. Закрыл глаза, попытался сосредоточиться.
   – Мы вымазали кровью ее ладони и оставили отпечатки. Брызнули кровью на дверцы, передние панели ящиков, на столы. Остальное вылили на пол. Это все декорации, Рафферти. Чтобы выглядела кухня так, будто ее там убили.
   Митч казался себе черепахой, только-только пересекшей линию старта, тогда как похититель являл собой зайца, давно уже умчавшегося вперед. И Митч никак не мог угнаться за ним.
   – Декорации? Для чего?
   – Если у тебя сдадут нервы и ты пойдешь к копам, они не поверят истории про покушение. Увидят кухню и подумают, что ты ее пришил.
   – Я им ничего не сказал.
   – Я знаю.
   – После того, как вы убили этого пешехода с собакой, я понял, что терять вам нечего. И обращаться в полицию – себе дороже.
   – Это всего лишь дополнительная гарантия, – послышалось в ответ. – Гарантии нам нравятся. Кстати, в наборе ножей на твоей кухне недостает мясницкого тесака.
   Митч проверять не стал.
   – Нож мы завернули в одну из твоих футболок и джинсы. На одежде, само собой, пятна крови Холли.
   Она же сказала, эти ублюдки – профессионалы.
   – Этот сверток спрятан на твоем участке. Тебе его не найти, но полицейская собака справится с этим без труда.
   – Я понял.
   – Я знал, что поймешь. Ты же неглуп. Вот почему мы решили как следует подстраховаться.
   – Что теперь? Объясните, что все это значит.
   – Еще рано. Сейчас ты слишком взволнован. Это плохо. Если человек не контролирует свои эмоции, он может совершить ошибку.
   – Я контролирую, – заверил его Митч, хотя сердце било, как паровой молот, а кровь шумела в ушах.
   – У тебя нет права на ошибку, Митч. Ни на одну. Поэтому я и хочу подождать, пока ты успокоишься. Когда мозги у тебя прочистятся, мы обсудим ситуацию. Я позвоню в шесть часов.
   По-прежнему стоя на коленях, Митч открыл глаза, посмотрел на часы.
   – До шести больше двух с половиной часов.
   – Ты все еще в рабочей одежде. Грязный. Потный. Прими горячий душ. Тебе заметно полегчает.
   – Вы надо мной смеетесь.
   – В любом случае ты должен выглядеть более пристойно. Прими душ, переоденься, а потом уйди из дома, погуляй где-нибудь. Только убедись, что аккумулятор твоего мобильника полностью заряжен.
   – Я лучше останусь здесь.
   – Толку от этого не будет. Дом полон воспоминаний о Холли, они везде, куда ты ни бросишь взгляд. Твои нервы на пределе. Мне ты нужен более спокойным.
   – Да. Хорошо.
   – И еще. Я хочу, чтобы ты прослушал эту запись.
   Митч подумал, что ему еще раз предстоит услышать крик боли Холли, призванный подчеркнуть его бессилие, неспособность защитить ее.
   Но вместо крика Холли услышал два записанных голоса, ясных и четких на фоне тихого шумового фона. Первый голос принадлежал ему:
   «Никогда раньше не видел, как убивают человека».
   «Вам к этому не привыкнуть».
   «Надеюсь на это».
   «Убитая женщина – еще хуже. Женщина или ребенок».
   Второй – детективу Таггарту.
   – Если бы ты раскололся, Митч, Холли уже была бы мертва.
   В темном дымчатом стекле дверцы духовки Митч видел отражение лица, которое вроде бы смотрело на него из преисподней.
   – Таггарт – один из вас?
   – Может, да. Может, и нет. Ты должен исходить из того, что любой может быть одним из нас. Так будет безопаснее, и для тебя, и для Холли. Каждый, кого ты видишь, может быть одним из нас.
   Они огородили его глухим забором. А теперь устанавливали крышу.
   – Митч, я не хочу завершать наш разговор на такой черной ноте. Я хочу, чтобы в одном ты был уверен. Я хочу, чтобы ты знал: мы ее не тронем.
   – Вы ее ударили.
   – Я ударю ее снова, если она не будет выполнять указаний. Но мы ее не тронем. Мы не насильники, Митч.
   – С чего мне вам верить?
   – Ты понимаешь, я манипулирую тобой, Митч, дергаю за веревочки, как кукловод – марионетку. И, ты понимаешь, я тебе многого не говорю.
   – Вы – убийцы, но не насильники?
   – Речь о том, что все ранее сказанное мною тебе правда. Если ты вспомнишь мои слова, то увидишь, что я говорил только правду и держал слово.
   Митчу хотелось его убить. Никогда раньше он не испытывал столь острого желания причинить вред другому человеческому существу, но этого человека он хотел стереть с лица земли.
   Он так яростно сжимал телефонную трубку, что заболела рука. Но не мог заставить себя ослабить хватку.
   – У меня большой опыт в использовании других людей, Митч. Ты для меня – инструмент, ценный механизм, отрегулированная машина.
   – Машина.
   – Помолчи и послушай, хорошо? Не имеет смысла неправильно эксплуатировать дорогую отрегулированную машину. Я бы не стал покупать «Феррари», чтобы потом не менять вовремя масло, не смазывать то, что положено смазывать.
   – По крайней мере, я – «Феррари».
   – Пока я – твой кукловод, Митч, невозможного от тебя требовать не будут. Я могу ожидать от «Феррари» высокой эффективности, но не собираюсь пробивать этой машиной кирпичную стену.
   – У меня такое ощущение, что мною уже пробили кирпичную стену.
   – Ты крепче, чем думаешь. Но для того, чтобы получить от тебя максимальную отдачу, я хочу, чтобы ты знал: к Холли мы отнесемся с должным уважением. Если ты сделаешь все, что мы от тебя хотим, тогда она вернется к тебе живой и нетронутой.
   Холли была крепким орешком. Жестокое обращение не сломило бы ее дух. Но изнасилование не просто надругательство над телом. Изнасилование калечило разум, сердце, душу.
   Похититель затронул этот вопрос вроде бы для того, чтобы успокоить Митча. Но одновременно этот сукин сын предупреждал, что такой вариант не исключается, если Митч попытается выйти из-под контроля.
   – Я не считаю, что вы ответили на мой вопрос. С чего мне вам верить?
   – Потому что ты должен.
   И действительно, что еще ему оставалось.
   – Ты должен, Митч. Иначе ты уже можешь считать, что она мертва.
   И похититель разорвал связь.
   Какое-то время абсолютная беспомощность удерживала Митча на коленях.
   Через какое-то время записанный на пленку женский голос потребовал, чтобы он вернул трубку на телефонный аппарат. Вместо этого Митч положил трубку на пол, но бесконечные короткие гудки заставили его вернуть трубку на положенное ей место.
   Оставаясь на коленях, Митч вновь прижался лбом к стеклу в дверце духовки и закрыл глаза.
   В голове буйствовал хаос. Образы Холли, воспоминания мучили его, появлялись, исчезали, накладывались друг на друга, но мучили, потому что он понимал: возможно, это все, что у него осталось. Страх и злость. Сожаление и печаль. Он еще не испытал на себе, что такое утрата дорогого, близкого ему человека. Жизнь не подготовила его к подобной утрате.
   Митч пытался упорядочить мысли, чувствовал: он что-то может сделать для Холли, прямо здесь, сейчас, если сумеет подавить страх, успокоиться и вернет себе способность думать. Тогда ему не придется ждать приказов от похитителей. Он сможет сделать для нее что-то важное, немедленно. Сможет не сидеть сложа руки, а действовать. Сможет что-то сделать для Холли.
   Прижатые к твердым плиткам пола, начали болеть колени. И вот эта физическая боль постепенно разогнала туман, который окутывал разум. Мысли более не летели, сталкиваясь друг с другом, словно мусор, поднятый сильным порывом ветра, а плыли неспешно, будто опавшие листья по спокойной реке.
   Он мог сделать для Холли что-то важное, мысль о том, что именно, находилась совсем рядом, у той черты, которая разделяла сознание от подсознания, но никак не желала пересечь эту черту. Жесткий пол не знал жалости, и Митчу уже казалось, что под его коленями острые осколки разбитого стекла. Он мог что-то сделать для Холли. Но конкретный ответ ускользал от него. Что-то. Колени болели. Он пытался игнорировать эту боль, но потом все-таки поднялся. Озарение так и не пришло. Не оставалось ничего другого, как ждать следующего звонка. Никогда раньше он не чувствовал себя таким никчемным.

Глава 8

   Хотя до наступления темноты было еще далеко, надвигающаяся ночь медленно, но верно смещала тени на восток, подальше от скатывающегося к западу солнца. Вот и тени королевских пальм легли на двор.
   Для Митча, который стоял на заднем крыльце, оно, ранее казавшееся островком умиротворенности, теперь вибрировало от напряжения, словно канаты, поддерживающие висячий мост.
   Двор оканчивался дощатым забором, за которым находился проулок. С противоположной стороны проулка высился другой забор, за ним начинался другой двор, стоял другой дом. С Митчем, справа и слева, соседствовали еще два дома. Возможно, из окон второго этажа одного из них кто-то наблюдал за ним через бинокль.
   Когда он сказал Холли, что он на кухне, она ответила: «Знаю». Она могла это знать только потому, что об этом знали ее похитители.
   Черный «Кадиллак»-внедорожник, возможно, и имел отношение к похитителям, но прямых доказательств у Митча не было. Да, вроде бы он какое-то время ехал следом, но стоило ли делать из этого столь далеко идущие выводы?
   Похитители и так понимали, что он сразу поедет домой, поэтому могли не следить за ним в дороге, а сразу взять под наблюдение дом. Скорее всего, он и сейчас находился у них «под колпаком».
   Один из домов на противоположной стороне проулка располагался столь удачно, что для наблюдателя, вооруженного соответствующей оптикой, и дом, и двор Митча были как на ладони.
   Однако с еще большим подозрением Митч взирал на отдельно стоявший гараж в дальней части собственного участка. По двору к гаражу вела подъездная дорожка, но выезд из него был и в проулок.
   В гараже хватало места и для пикапа Митча, и для «Хонды» Холли. Окна были и на первом, и на втором этаже, скорее чердаке, который служил кладовой. Некоторые оставались темными, другие сверкали отраженным светом.
   Ни в одном из окон Митч не видел чьего-то лица, не замечал движения. Если кто-то и приглядывал за ним из гаража, этот человек принял необходимые меры предосторожности, дабы остаться незаметным.
   Свет, отраженный от лепестков растущих во дворе цветов, роз, белокопытников, колокольчиков, бальзаминов, подкрашивал вроде бы прозрачные стекла окон.
   Мясницкий тесак, завернутый в окровавленную одежду, скорее всего, закопали в клумбу.
   Найдя одежду, уничтожив ее, очистив кухню от крови, он мог бы обрести какую-то степень контроля. Мог более гибко реагировать на те вызовы, с которыми ему предстояло столкнуться в ближайшие пятьдесят с чем-то часов.
   Но если за ним следили, похитители не стали бы хладнокровно наблюдать за его поисками. Они срежиссировали убийство жены для того, чтобы держать его на коротком поводке, и не хотели, чтобы поводок этот порвался или удлинился.
   И, чтобы наказать его, они могли причинить боль Холли.
   Мужчина, который говорил с ним по телефону, пообещал, что ее не тронут, то есть не изнасилуют. Но насчет причинения боли речи не было.
   Он мог ударить ее, если нашелся бы повод. Не просто ударить, подвергнуть пытке. Насчет этого он никаких обещаний не давал.
   Чтобы имитировать убийство, они безболезненно откачали ее кровь шприцом. Но это не означало, что они не собирались пускать в ход нож.
   Чтобы показать ему его полную беспомощность, они могли порезать ей грудь, лицо. И самого маленького пореза хватило бы, чтобы растоптать его волю к сопротивлению.
   Они не могли ее убить. Чтобы держать его под контролем, им не оставалось ничего другого, как позволять ему время от времени говорить с ней.
   Но они, скажем, могли отрезать ей часть уха, с тем чтобы Холли сообщила ему об этом по телефону.
   Митч удивился собственной способности предполагать самое худшее. Лишь несколько часов тому назад он относился к тем людям, которые никогда не сталкивались со злом.
   Богатство его воображения, однако, предполагало, что на каком-то подсознательном уровне, а может, на уровне, запрятанном еще глубже, чем подсознание, он знал, что реальное зло обитает в этом мире, и от встречи с ним не застрахован никто. Похищение Холли перевело это знание из ментальных глубин в поверхностные слои.
   Тени королевских пальм, тянувшиеся к забору, огораживающему двор, превращались в копья, нацеленные на врага. Залитые солнечным светом цветы выглядели хрупкими, как стекло. И напряженность продолжала нарастать.
   Ни удлиняющиеся тени, ни цветы не могли разлететься на множество осколков. Если кто и мог дойти до критической точки, а потом, перейдя ее, сломаться, так это Митч. И где-то в глубине его души зародилась мысль, что не такой уж это и плохой выход.
   Темные и подсвеченные солнцем окна гаража насмехались над ним. Мебель на крыльце и во внутреннем дворике, где они с Холли любили проводить летние вечера, насмехалась над ним.
   Цветы, клумбы, зеленая трава, которым он уделял столько внимания, насмехались над ним. Вся созданная им красота теперь казалась ни на что не пригодной, а потому превратилась в ее противоположность – уродство.
   Он вернулся в дом и закрыл за собой дверь. Запирать не стал.
   Но самое ужасное заключалось в том, что они уже побывали в доме и ушли из него. Все остальное было лишь отголоском первоначального ужаса.
   Митч пересек кухню и вошел в короткий коридор, который вел к двум комнатам. Первая служила семейной гостиной. В ней стоял диван, два кресла и телевизор с большим экраном.
   В эти дни телевизор они смотрели редко. В эфире доминировали так называемые реалити-шоу, юридические и полицейские сериалы, но все это вызывало только зевоту, потому что не имело ничего общего с той реальностью, которую он знал. Но теперь ему открыли глаза и на другую реальность.
   В конце коридора находилась большая спальня. Из ящика комода он достал чистые трусы и носки.
   Казалось бы, заниматься такой рутиной при сложившихся обстоятельствах не представлялось возможным, но ему не оставалось ничего другого, как следовать рекомендациям похитителей.
   День выдался теплым, но ночь в середине мая могла быть холодной. В стенном шкафу он взял пару джинсов, снял с плечиков фланелевую рубашку. Положил на кровать.
   Оказался перед маленьким туалетным столиком Холли, за которым она каждый день сидела на пуфике, расчесывала волосы, красилась.
   Непроизвольно он взял со столика маленькое зеркало. Посмотрел в него, словно надеялся, что какая-то высшая сила покажет ему в нем ее лицо. Увидел, само собой, только свое и положил зеркало на место.
   Он побрился, принял душ, оделся.
   Митч понятия не имел, что от него потребуют, как он сможет добыть два миллиона, чтобы выкупить жену, но даже не стал представлять себе возможные сценарии. Человеку, стоящему на обрыве, не рекомендуется прикидывать расстояние до дна пропасти.
   Он сидел на кровати, завязывая шнурки, когда в дверь позвонили.
   Похититель сказал, что позвонит в шесть, но по телефону, а не в дверь. Часы на столике у кровати показывали четверть пятого.
   Оставить звонок без ответа он не мог. Даже если гость не имел отношения к похищению, правила приличия требовали, чтобы он открыл дверь. Опять же, ему не оставалось ничего другого, как делать вид, будто ничего необычного не произошло, и он живет в привычном ритме.
   Пикап на подъездной дорожке однозначно указывал на то, что он дома. Если это был сосед, он, не получив ответа, обошел бы дом и постучался в дверь кухни.
   Стеклянные панели в той двери позволяли увидеть и пятна крови, и осколки тарелок на полу, окровавленные отпечатки ладоней на дверцах полки и холодильника.
   Ему следовало опустить жалюзи.
   Митч вышел из спальни. По коридору проследовал в гостиную, пересек ее, чтобы открыть дверь, прежде чем гость позвонит во второй раз.
   В парадной двери стеклянных панелей не было. Так что он увидел стоящего на крыльце лейтенанта Таггарта, лишь распахнув дверь.

Глава 9

   Линзы солнцезащитных очков, напоминающие глаза богомола, буквально загипнотизировали Митча, лишили дара речи.
   – Нравятся мне эти старые кварталы. – Таггарт оглядел переднее крыльцо. – Именно так выглядела Калифорния в ее лучшие годы, до того, как вырубили апельсиновые рощи и понастроили море домов.
   Дар речи к Митчу вернулся, но голос стал более высоким:
   – Вы живете неподалеку, лейтенант?
   – Нет. Я живу в одном из новых районов. Так удобнее. Но вот случайно заехал в вашу округу.
   Таггарт не принадлежал к тем людям, которые могли что-то сделать случайно. Даже если бы он ходил во сне, то наверняка двигался бы к какой-то определенной цели.
   – Выяснились новые обстоятельства, мистер Рафферти. А поскольку я находился рядом, то решил заглянуть к вам. Вы можете уделить мне несколько минут?
   Если Таггарт не имел отношения к похитителям, если тот разговор с Митчем записывался без его ведома, приглашать его в дом было опрометчиво. В таком маленьком доме гостиную, где царил идеальный порядок, лишь несколько шагов отделяли от залитой кровью кухни.
   – Конечно, – кивнул Митч. – Но у моей жены сильная мигрень. Она даже легла.
   Если детектив был одним из них, если он знал, что Холли сейчас совсем в другом месте, он ничем не показал, что ему это известно: лицо Таггарта не изменилось.
   – Почему бы нам не посидеть на крыльце? – предложил Митч.
   – Крыльцо у вас обставлено с большим вкусом.
   Митч закрыл дверь в дом, и они сели в белые плетеные кресла.
   Таггарт принес с собой конверт размером девять на двенадцать дюймов. Положил на колени, не открывая.
   – Когда я был маленький, у нас было такое же крыльцо, – сказал он. – Мы любили сидеть на нем и смотреть на проезжающие автомобили.
   Он снял солнцезащитные очки, сунул их в карман рубашки. Взгляд его пронзал, как высокооборотное сверло.
   – Миссис Рафферти принимает эрготамин?
   – Принимает что?
   – Эрготамин. Медицинский препарат, помогающий при мигренях.
   Митч понятия не имел, то ли действительно существует такой препарат, то ли детектив придумал это слово, чтобы подловить его на лжи.
   – Нет. Насколько мне известно, она обходится аспирином.
   – И как часто с ней такое случается?
   – Два или три раза в год, – солгал Митч. На самом деле мигрени у Холли не было никогда, да и голова болела крайне редко.
   Черно-серая бабочка сидела на стойке справа от лестницы, ночная летунья спала в тени, дожидаясь заката солнца.
   – У меня бывают приступы офтальмофлегической мигрени. Она воздействует только на глаза. Перед ними начинает все мерцать, плюс появляются черные зоны, но это проходит минут через двадцать, причем голова не болит.
   – Если уж суждено страдать от мигрени, то это не самый плохой вариант.
   – Врачи обычно прописывают эрготамин, если приступы случаются не реже раза в месяц.
   – У нее такое бывает раза два, максимум три в год.
   Митч пожалел, что затронул тему мигрени. Таггарт слишком хорошо знал, что это такое.
   Да и разговор ни о чем нервировал Митча. Он понимал, что голос его звучит очень уж напряженно, недоверчиво.
   И Митч старался избегать глаз детектива. Теперь же заставил себя встретиться с ним взглядом.
   – Мы нашли на собаке ИУАВС, – сообщил ему Таггарт.
   – Что?
   – Идентификационное устройство американской ветеринарной службы. Микрочип, о котором я упоминал ранее.
   – Ага. Понятно.
   Прежде чем Митч понял, что вновь ведет себя так, словно в чем-то провинился, его взгляд сместился с Таггарта на проезжающий по улице автомобиль.
   – Их имплантируют в мышцы между лопатками собаки. Чипы очень маленькие. Животное не ощущает его присутствия. Мы сканировали ретривера, получили номер ИУАВС. Это сука из дома, расположенного в одном квартале к востоку и в двух к северу от места преступления. Фамилия владельца – Окадан.
   – Бобби Окадан? Я работаю у него на участке.
   – Да, я знаю.
   – Мужчина, которого убили, – это не мистер Окадан.
   – Нет.
   – Тогда кто? Родственник, друг?
   Таггарт ушел от ответа.
   – Я удивлен, что вы не узнали собаку.
   – Один золотистый ретривер не отличается от другого.
   – Не совсем. У каждого есть индивидуальные особенности.
   – Мишики, – вспомнил Митч.
   – Это кличка собаки, – подтвердил Таггарт.
   – Мы работаем на участке по четвергам, и домоправительница держит собаку в доме, чтобы она не путалась у нас под ногами. Так что я главным образом видел ее через стеклянные двери, которые выходят в сад.
   – Судя по всему, Мишики этим утром выкрали с участка Окаданов, где-то в половине двенадцатого. Поводок и ошейник не принадлежат Окаданам.
   – Вы хотите сказать: собаку украл мужчина, которого застрелили?
   – Похоже на то.
   Эти слова решили проблему с визуальным контактом. Теперь Митч просто не мог отвести глаз от детектива.
   Но Таггарт наверняка пришел не для того, чтобы поделиться столь необычной информацией. Наверняка она послужила исходной точкой для умозаключений детектива и вопросов, которые он хотел задать Митчу в свете вновь открывшихся обстоятельств.
   В доме зазвонил телефон.
   Похитители обещали связаться с ним в шесть вечера. Но они могли разозлиться, если б позвонили раньше и не смогли его найти.
   Митч начал подниматься с кресла, но слова Таггарта остановили его:
   – На вашем месте я бы не снимал трубку. Скорее всего, это мистер Барнс.
   – Игги.
   – Мы с ним разговаривали полчаса тому назад. Я просил его не звонить сюда, пока я не поговорю с вами. С тех пор он боролся со своей совестью, и наконец совесть победила. Или проиграла, смотря с какой стороны посмотреть.
   – Так о чем, собственно, речь? – спросил Митч, опустившись в кресло.
   Игнорируя его вопрос, Таггарт задал встречный:
   – Как по-вашему, сколь часто воруют собак, мистер Рафферти?
   – Я даже не представлял себе, что их могут воровать.
   – Такое случается. Но воруют их не так часто, как автомобили, – улыбка Таггарта не была заразительной. – Собаку нельзя разобрать на части, как «Порше». Хотя время от времени их крадут.
   – Я вам верю.
   – Породистая собака может стоить тысячи долларов. Но зачастую вор и не собирается ее продавать. Просто решил заполучить красивого, чистопородного пса, не заплатив ни цента.
   Хотя Таггарт держал паузу, Митч не знал, что и сказать. Ему хотелось побыстрее закончить разговор. И при этом не терпелось узнать цель этого разговора. Конечно же, кража собаки была лишь прелюдией.
   – Собак некоторых пород крадут чаще других, потому что они известны за свой кроткий нрав, неспособность противостоять вору. И золотистые ретриверы в этом смысле особенно популярны. Они легко идут на контакт с незнакомыми людьми и неагрессивны.
   Детектив опустил голову, уперся взглядом в пол, словно размышляя над своей следующей фразой.
   Митч не верил, что Таггарту нужно собираться с мыслями. У этого человека каждая мысль знала свое место, как марширующие на плацу солдаты.
   – Собак обычно воруют из припаркованных на стоянках автомобилей, – наконец продолжил детектив. – Люди оставляют собаку в салоне, дверцы не запирают. Когда возвращаются, Фидо уже нет, а потом кто-то зовет его Герцогом.
   Осознав, что вцепился в подлокотники плетеного кресла с такой силой, будто его уложили на огромную сковороду и он ждет, пока палач разожжет под ней огонь, Митч попытался расслабиться.
   – Или хозяин привязывает собаку к парковочному счетчику у магазина. Вор развязывает узел поводка и уходит со своим новым лучшим другом.
   Еще пауза. Митч ее выдержал. Лейтенант Таггарт заговорил, не поднимая головы:
   – Крайне редко, мистер Рафферти, собаку крадут со двора владельца ясным весенним утром. Все редкое, необычное разжигает мое любопытство. И я начинаю разбираться, что к чему.