Страница:
Дин Кунц
Подозреваемый
Этот роман посвящается Энди и Энн Уикстрем и Уэсли Дж. Смиту и Дебре Дж. Сондерс: двум хорошим мужьям и их хорошим женам, а также добрым друзьям, с которыми день всегда становится светлее.
Храбрость – это благородство в трудной ситуации.
Эрнест Хемингуэй
Все, что есть у нас, – любовь.
Все, что знаем мы, – любовь.
Эмили Дикинсон
Часть I
Что ты сделаешь ради любви?
Глава 1
Человек начинает умирать в день своего рождения. Большинство людей живут, отрицая незримое присутствие смерти до того самого момента, пока не осознают, в преклонном возрасте или в тяжелой болезни, что она давно уже с ними рядом.
А вот Митчелл Рафферти мог с точностью до минуты назвать дату, когда он начал осознавать неизбежность смерти: понедельник, 14 мая, 11.43 утра, за три недели до своего двадцать восьмого дня рождения.
До этого момента он редко думал о смерти. Прирожденный оптимист, очарованный красотой природы и с улыбкой воспринимающий человечество, он не имел ни малейшей причины для того, чтобы задаться вопросом: а когда и как может быть доказана его смертность?
Когда зазвонил телефон, он стоял на коленях. Ему еще предстояло заполнить тридцать квадратиков красными и лиловыми бальзаминами. Сами цветы не пахли, но ему нравился запах, идущий от плодородной почвы.
Его клиенты, владельцы вот этого конкретного дома, любили сочные цвета: красный, лиловый, ярко-желтый, ярко-розовый. Белый и пастель их совершенно не устраивали.
Митч понимал почему. Выросшие в бедности, они создали успешное предприятие, много работая и не боясь рисковать. Их жизнь бурлила, и яркие цвета олицетворяли для них буйство природы.
В это вроде бы ординарное, но на поверку оказавшееся знаменательным калифорнийское утро солнце напоминало шар расплавленного сливочного масла, подвешенный в бездонной синеве.
И пусть оно еще не обжигало, а только грело, Игнатия Барнса прошиб пот. Лоб и щеки блестели, с подбородка капало.
Работая на той же клумбе, в десяти футах от Митча, Игги напоминал сваренного рака. С мая до середины июля его кожа не желала темнеть, только краснела. Так что два месяца в году, прежде чем наконец-то покрываться загаром, он мог спокойно прятаться в помидорах.
Игги не понимал важность симметрии и гармонию ландшафтного дизайна, не мог он и как следует подстричь розовые кусты. Но отличался трудолюбием и всегда умел поддержать разговор.
– Ты слышал, что случилось с Ральфом Ганди? – спросил Игги.
– Кто такой Ральф Ганди?
– Брат Микки.
– Микки Ганди? Я и его не знаю.
– Конечно, знаешь, – возразил Игги. – Микки частенько заглядывает в «Раскаты грома».
В баре «Раскаты грома» обычно собирались серфингисты.
– Я там давно уже не бывал, – ответил Митч.
– Давно? Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Я думал, ты иногда туда все-таки заглядываешь.
– Значит, меня там недостает?
– Признаю, никто еще не назвал стул у стойки бара в твою честь. Ты нашел местечко получше «Раскатов грома»?
– А ты не помнишь, как три года тому назад приходил на мою свадьбу? – спросил Митч.
– Конечно, помню. Пирожки с морепродуктами были отменные, а вот рок-группа – выпендрежная.
– Они не выпендривались.
– А тамбурины?
– С деньгами у нас было не очень. Но, по крайней мере, на аккордеоне никто из них не играл.
– Только потому, что игра на аккордеоне требует более высокого интеллектуального уровня.
Митч вырыл ямку в земле.
– И на пальцах у них не было колокольчиков.
Вытирая пот со лба, Игги пожаловался:
– У меня, должно быть, эскимосские гены. Меня прошибает пот и при десяти градусах.
– Я больше не хожу по барам, – уточнил Митч. – Я – женатый мужчина.
– А что, нельзя совмещать семейную жизнь и «Раскаты грома»?
– Я предпочитаю дом любому другому месту.
– Ох, босс, как это грустно.
– Это не грустно – чудесно.
– Если посадить льва в клетку на три года, даже на шесть лет, он никогда не забудет, что такое свобода.
– Ты спрашивал льва?
– Мне не нужно спрашивать. Я и есть лев.
– Ты не лев. У тебя вместо головы чурбан.
– Я рад, что ты встретил Холли. Она – удивительная женщина. Но я предпочитаю свободу.
– Имеешь право, Игги. И что ты с ней делаешь?
– Делаю с чем?
– Со своей свободой. Что ты делаешь со своей свободой?
– Все, что пожелается.
– Например?
– Все. Если, к примеру, мне хочется съесть на обед пиццу с колбасками, я не должен спрашивать какую-то дамочку, что хочет она.
– Важный момент.
– И если я решу заглянуть в «Раскаты грома» и выпить несколько кружек пива, никто не будет проедать мне за это плешь.
– Холли не проедает плешь.
– Я могу насасываться пивом каждый вечер, и никто не будет звонить мне по мобильнику и спрашивать, когда я приду домой.
Митч начал насвистывать мелодию «Рожденный свободным»[1].
– И если какая-нибудь деваха подходит ко мне, я вправе станцевать с ней рок-н-ролл.
– Они постоянно подходят к тебе, не так ли, эти сексуальные девахи?
– Женщины нынче смелые, босс. Если им чего-то хочется, они это берут.
Митч усмехнулся.
– Игги, ты же не трахался с того времени, когда Джон Керри думал, что станет президентом[2].
– Не так уж и давно это было.
– А что случилось с этим Ральфом?
– Каким Ральфом?
– Братом Микки Ганди.
– Ах да. Игуана откусила ему нос.
– Кошмар.
– На берег накатывали десятифутовые волны, вот Ральф и несколько парней решили ночью отправиться на Клин.
Клином называлось знаменитое среди серфингистов место, оконечность полуострова Бальбоа на Ньюпорт-Бич.
– Набили сумки-холодильники сандвичами и пивом, а один из них привез с собой Минга.
– Минга?
– Игуану.
– Так это домашний любимец?
– Минг, он всегда был таким ласковым.
– А я думал, что игуаны злобные.
– Нет, нет, они нежные и очень привязчивые. Но так уж вышло, что какая-то девица, даже не серфингистка, просто притащилась с кем-то из парней, подсунула Мингу четверть дозы мета на кусочке салями.
– Давать рептилии наркотики – идея не из лучших.
– Минг, отведавший мета, стал совсем другим Мингом, – согласился Игги.
Положив совок, опираясь на каблуки, Митч спросил:
– Так Ральф Ганди теперь безносый?
– Минг не съел его нос. Только откусил и выплюнул.
– Может, ему не понравилось индейское мясо.
– У них была большая сумка-холодильник с банками пива, обложенными льдом. Они положили нос в холодильник и отвезли в больницу.
– Ральфа тоже прихватили?
– Им пришлось взять Ральфа. Нос-то его. Нос вроде бы стал синим, пока лежал в воде со льдом в сумке-холодильнике, но хирург, специализировавшийся на пластических операциях, пришил его на место, и теперь он не синий.
– А что случилось с Мингом?
– Отключился. Не приходил в себя сутки. Но теперь такой же, как всегда.
– Это хорошо. Скорее всего, это трудно найти клинику, где игуан лечат от наркомании.
Митч поднялся. Подобрал с земли три десятка пустых пластиковых горшочков из-под цветов. Понес к пикапу.
Пикап стоял у тротуара, в тени терминалии. Хотя дома здесь построили лишь пятью годами раньше, корни большого дерева уже вздыбили тротуар. Не приходилось сомневаться, что вскоре они проникнут и в дренажные трубы под лужайкой.
Так что решение подрядчика не устанавливать на этапе строительства барьер для корней, сэкономившее сотню долларов, выливалось в ремонтные работы, которые могли принести десятки тысяч сантехникам, ландшафтным дизайнерам и бетонщикам.
Когда Митч сажал терминалию, он обязательно сооружал барьер для корней. Лишняя работа ему не требовалась. Ее и так хватало, спасибо матери-природе.
Улица пустовала, автомобили в такой час по ней не ездили. Воздух и тот застыл, даже легкий ветерок не шевелил листья.
В квартале от Митча по другой стороне улицы шли мужчина и собака. Ретривер, правда, не столько шел, сколько обнюхивал послания, оставленные ему подобными.
В этой казавшейся абсолютной тишине Митч вроде бы слышал дыхание далекой псины.
В это утро все отливало золотом: солнце и собака. Воздух и прекрасные дома, возвышающиеся среди зеленых лужаек.
Митч Рафферти не мог позволить себе дом в этом районе. Но его вполне устраивала и возможность работать здесь.
Можно любить искусство, но не испытывать ни малейшего желания жить в музее.
Он заметил поврежденную головку распылителя в том месте, где лужайка встречалась с тротуаром. Взял из кузова пикапа инструменты и коленями опустился на траву, чтобы заняться ремонтом. Бальзамины могли подождать.
Зазвонил мобильник. Митч отцепил его от ремня, открыл. Увидел время, 11.43, но не номер звонившего. Тем не менее нажал на зеленую кнопку.
Биг грин – так называлась его компания из двух человек, созданная им девять лет тому назад. Митч уже не помнил, почему дал ей такое название.
– Митч, я тебя люблю, – услышал он голос Холли.
– Привет, крошка.
– Что бы ни случилось, я тебя люблю.
Она вскрикнула от боли. Грохот и падение чего-то тяжелого говорили о борьбе.
Встревоженный, Митч поднялся.
– Холли?
Какой-то мужчина что-то сказал, мужчина, который теперь держал в руке телефон. Слов Митч не разобрал, потому что куда больше его интересовал звуковой фон.
Холли вскрикнула. Никогда раньше он не слышал, чтобы она так кричала. Ее голос переполнял дикий страх.
– Сукин сын! – выкрикнула она, потом раздался резкий удар, словно ей отвесили крепкую пощечину.
– Ты меня слышишь, Рафферти? – спросил незнакомый мужской голос.
– Холли? Где Холли?
Теперь незнакомец обратился уже не к Митчу:
– Не дури. Оставайся на полу.
Заговорил второй мужчина, не в трубку, слова Митч не разобрал.
Тот, что держал телефон, добавил:
– Если она попытается встать, врежь ей. Хочешь остаться без зубов, сладенькая?
С ней двое мужчин. Один ударил ее. Ударил ее.
Митч не мог понять, что происходит. Реальность вдруг обернулась кошмарным сном.
Обезумевшая от мета игуана была намного более реальной.
Около дома Игги продолжал сажать бальзамины. Потный, красный от солнца, здоровенный.
– Так-то лучше, сладенькая. Будь хорошей девочкой.
Митч не мог вдохнуть. Что-то тяжелое сдавливало грудь. Не мог произнести и слова, да и не знал, что сказать. Он стоял на ярком солнце, но ему казалось, что его засунули в гроб, похоронили заживо.
– Твоя жена у нас, – сообщил очевидное мужчина, который позвонил ему.
– Почему? – услышал Митч свой голос.
– А как ты думаешь, говнюк?
Митч не знал. Не хотел знать. Не стремился найти ответ, потому что чувствовал: хороших ответов нет.
– Я сажаю цветы.
– У тебя что-то с головой, Рафферти?
– Это моя работа. Сажать цветы. Ремонтировать распылительные головки поливальных систем.
– Ты обкурился или что?
– Я – всего лишь садовник.
– Твоя жена у нас. Ты можешь получить ее за два миллиона наличными.
Митч уже понимал, что это не шутка. Будь это шуткой, Холли в ней бы участвовала, но ее чувство юмора не было таким жестоким.
– Вы допустили ошибку.
– Ты слышал, что я сказал? Два миллиона.
– Вы, похоже, меня не слушаете. Я – садовник.
– Мы знаем.
– На моем счету в банке одиннадцать тысяч.
– Мы знаем.
Митча переполняли страх и замешательство, так что для злости просто не оставалось места. Он попытался прояснить ситуацию, скорее для себя, чем для звонящего:
– У меня компания, в которой работают два человека.
– Времени у тебя до полуночи среды. Шестьдесят часов. Мы свяжемся с тобой, чтобы уточнить детали.
Митча прошиб пот.
– Это безумие. Где я возьму два миллиона баксов?
– Ты найдешь, где их раздобыть.
Голос незнакомца звучал жестко, неумолимо. В фильме так говорила бы смерть.
– Это невозможно, – вырвалось у Митча.
– Ты хочешь еще раз услышать, как твоя жена кричит?
– Нет. Не надо.
– Ты ее любишь?
– Да.
– Действительно любишь?
– Она для меня все.
Он потел, и при этом его трясло от холода.
– Если она для тебя все, ты найдешь способ добыть деньги.
– Такого способа нет.
– Если пойдешь к копам, мы будем отрезать у нее палец за пальцем. Отрежем ей язык и выколем глаза. А потом оставим умирать, быстро или медленно, как сама она того пожелает.
Угрозы в голосе незнакомца не слышалось, говорил он буднично, словно разъяснял особенности какого-нибудь делового проекта.
Митчеллу Рафферти еще не приходилось иметь дело с такими людьми. Ему казалось, что он разговаривает с пришельцем из другого конца Галактики.
Он не решался ответить, вдруг испугавшись, что неудачно сказанное слово приблизит смерть Холли.
– А чтобы ты понял, что мы настроены серьезно… – похититель не закончил фразу.
– И как я это пойму? – после долгой паузы спросил Митч.
– Видишь мужчину на другой стороне улицы?
Митч повернулся к единственному пешеходу, прогуливающему собаку. Они уже преодолели полквартала.
Залитую солнечным светом тишину расколол винтовочный выстрел. Пешеход рухнул с пулей в голове.
– Полночь среды, – напомнил мужчина. – Мы настроены чертовски серьезно.
А вот Митчелл Рафферти мог с точностью до минуты назвать дату, когда он начал осознавать неизбежность смерти: понедельник, 14 мая, 11.43 утра, за три недели до своего двадцать восьмого дня рождения.
До этого момента он редко думал о смерти. Прирожденный оптимист, очарованный красотой природы и с улыбкой воспринимающий человечество, он не имел ни малейшей причины для того, чтобы задаться вопросом: а когда и как может быть доказана его смертность?
Когда зазвонил телефон, он стоял на коленях. Ему еще предстояло заполнить тридцать квадратиков красными и лиловыми бальзаминами. Сами цветы не пахли, но ему нравился запах, идущий от плодородной почвы.
Его клиенты, владельцы вот этого конкретного дома, любили сочные цвета: красный, лиловый, ярко-желтый, ярко-розовый. Белый и пастель их совершенно не устраивали.
Митч понимал почему. Выросшие в бедности, они создали успешное предприятие, много работая и не боясь рисковать. Их жизнь бурлила, и яркие цвета олицетворяли для них буйство природы.
В это вроде бы ординарное, но на поверку оказавшееся знаменательным калифорнийское утро солнце напоминало шар расплавленного сливочного масла, подвешенный в бездонной синеве.
И пусть оно еще не обжигало, а только грело, Игнатия Барнса прошиб пот. Лоб и щеки блестели, с подбородка капало.
Работая на той же клумбе, в десяти футах от Митча, Игги напоминал сваренного рака. С мая до середины июля его кожа не желала темнеть, только краснела. Так что два месяца в году, прежде чем наконец-то покрываться загаром, он мог спокойно прятаться в помидорах.
Игги не понимал важность симметрии и гармонию ландшафтного дизайна, не мог он и как следует подстричь розовые кусты. Но отличался трудолюбием и всегда умел поддержать разговор.
– Ты слышал, что случилось с Ральфом Ганди? – спросил Игги.
– Кто такой Ральф Ганди?
– Брат Микки.
– Микки Ганди? Я и его не знаю.
– Конечно, знаешь, – возразил Игги. – Микки частенько заглядывает в «Раскаты грома».
В баре «Раскаты грома» обычно собирались серфингисты.
– Я там давно уже не бывал, – ответил Митч.
– Давно? Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Я думал, ты иногда туда все-таки заглядываешь.
– Значит, меня там недостает?
– Признаю, никто еще не назвал стул у стойки бара в твою честь. Ты нашел местечко получше «Раскатов грома»?
– А ты не помнишь, как три года тому назад приходил на мою свадьбу? – спросил Митч.
– Конечно, помню. Пирожки с морепродуктами были отменные, а вот рок-группа – выпендрежная.
– Они не выпендривались.
– А тамбурины?
– С деньгами у нас было не очень. Но, по крайней мере, на аккордеоне никто из них не играл.
– Только потому, что игра на аккордеоне требует более высокого интеллектуального уровня.
Митч вырыл ямку в земле.
– И на пальцах у них не было колокольчиков.
Вытирая пот со лба, Игги пожаловался:
– У меня, должно быть, эскимосские гены. Меня прошибает пот и при десяти градусах.
– Я больше не хожу по барам, – уточнил Митч. – Я – женатый мужчина.
– А что, нельзя совмещать семейную жизнь и «Раскаты грома»?
– Я предпочитаю дом любому другому месту.
– Ох, босс, как это грустно.
– Это не грустно – чудесно.
– Если посадить льва в клетку на три года, даже на шесть лет, он никогда не забудет, что такое свобода.
– Ты спрашивал льва?
– Мне не нужно спрашивать. Я и есть лев.
– Ты не лев. У тебя вместо головы чурбан.
– Я рад, что ты встретил Холли. Она – удивительная женщина. Но я предпочитаю свободу.
– Имеешь право, Игги. И что ты с ней делаешь?
– Делаю с чем?
– Со своей свободой. Что ты делаешь со своей свободой?
– Все, что пожелается.
– Например?
– Все. Если, к примеру, мне хочется съесть на обед пиццу с колбасками, я не должен спрашивать какую-то дамочку, что хочет она.
– Важный момент.
– И если я решу заглянуть в «Раскаты грома» и выпить несколько кружек пива, никто не будет проедать мне за это плешь.
– Холли не проедает плешь.
– Я могу насасываться пивом каждый вечер, и никто не будет звонить мне по мобильнику и спрашивать, когда я приду домой.
Митч начал насвистывать мелодию «Рожденный свободным»[1].
– И если какая-нибудь деваха подходит ко мне, я вправе станцевать с ней рок-н-ролл.
– Они постоянно подходят к тебе, не так ли, эти сексуальные девахи?
– Женщины нынче смелые, босс. Если им чего-то хочется, они это берут.
Митч усмехнулся.
– Игги, ты же не трахался с того времени, когда Джон Керри думал, что станет президентом[2].
– Не так уж и давно это было.
– А что случилось с этим Ральфом?
– Каким Ральфом?
– Братом Микки Ганди.
– Ах да. Игуана откусила ему нос.
– Кошмар.
– На берег накатывали десятифутовые волны, вот Ральф и несколько парней решили ночью отправиться на Клин.
Клином называлось знаменитое среди серфингистов место, оконечность полуострова Бальбоа на Ньюпорт-Бич.
– Набили сумки-холодильники сандвичами и пивом, а один из них привез с собой Минга.
– Минга?
– Игуану.
– Так это домашний любимец?
– Минг, он всегда был таким ласковым.
– А я думал, что игуаны злобные.
– Нет, нет, они нежные и очень привязчивые. Но так уж вышло, что какая-то девица, даже не серфингистка, просто притащилась с кем-то из парней, подсунула Мингу четверть дозы мета на кусочке салями.
– Давать рептилии наркотики – идея не из лучших.
– Минг, отведавший мета, стал совсем другим Мингом, – согласился Игги.
Положив совок, опираясь на каблуки, Митч спросил:
– Так Ральф Ганди теперь безносый?
– Минг не съел его нос. Только откусил и выплюнул.
– Может, ему не понравилось индейское мясо.
– У них была большая сумка-холодильник с банками пива, обложенными льдом. Они положили нос в холодильник и отвезли в больницу.
– Ральфа тоже прихватили?
– Им пришлось взять Ральфа. Нос-то его. Нос вроде бы стал синим, пока лежал в воде со льдом в сумке-холодильнике, но хирург, специализировавшийся на пластических операциях, пришил его на место, и теперь он не синий.
– А что случилось с Мингом?
– Отключился. Не приходил в себя сутки. Но теперь такой же, как всегда.
– Это хорошо. Скорее всего, это трудно найти клинику, где игуан лечат от наркомании.
Митч поднялся. Подобрал с земли три десятка пустых пластиковых горшочков из-под цветов. Понес к пикапу.
Пикап стоял у тротуара, в тени терминалии. Хотя дома здесь построили лишь пятью годами раньше, корни большого дерева уже вздыбили тротуар. Не приходилось сомневаться, что вскоре они проникнут и в дренажные трубы под лужайкой.
Так что решение подрядчика не устанавливать на этапе строительства барьер для корней, сэкономившее сотню долларов, выливалось в ремонтные работы, которые могли принести десятки тысяч сантехникам, ландшафтным дизайнерам и бетонщикам.
Когда Митч сажал терминалию, он обязательно сооружал барьер для корней. Лишняя работа ему не требовалась. Ее и так хватало, спасибо матери-природе.
Улица пустовала, автомобили в такой час по ней не ездили. Воздух и тот застыл, даже легкий ветерок не шевелил листья.
В квартале от Митча по другой стороне улицы шли мужчина и собака. Ретривер, правда, не столько шел, сколько обнюхивал послания, оставленные ему подобными.
В этой казавшейся абсолютной тишине Митч вроде бы слышал дыхание далекой псины.
В это утро все отливало золотом: солнце и собака. Воздух и прекрасные дома, возвышающиеся среди зеленых лужаек.
Митч Рафферти не мог позволить себе дом в этом районе. Но его вполне устраивала и возможность работать здесь.
Можно любить искусство, но не испытывать ни малейшего желания жить в музее.
Он заметил поврежденную головку распылителя в том месте, где лужайка встречалась с тротуаром. Взял из кузова пикапа инструменты и коленями опустился на траву, чтобы заняться ремонтом. Бальзамины могли подождать.
Зазвонил мобильник. Митч отцепил его от ремня, открыл. Увидел время, 11.43, но не номер звонившего. Тем не менее нажал на зеленую кнопку.
Биг грин – так называлась его компания из двух человек, созданная им девять лет тому назад. Митч уже не помнил, почему дал ей такое название.
– Митч, я тебя люблю, – услышал он голос Холли.
– Привет, крошка.
– Что бы ни случилось, я тебя люблю.
Она вскрикнула от боли. Грохот и падение чего-то тяжелого говорили о борьбе.
Встревоженный, Митч поднялся.
– Холли?
Какой-то мужчина что-то сказал, мужчина, который теперь держал в руке телефон. Слов Митч не разобрал, потому что куда больше его интересовал звуковой фон.
Холли вскрикнула. Никогда раньше он не слышал, чтобы она так кричала. Ее голос переполнял дикий страх.
– Сукин сын! – выкрикнула она, потом раздался резкий удар, словно ей отвесили крепкую пощечину.
– Ты меня слышишь, Рафферти? – спросил незнакомый мужской голос.
– Холли? Где Холли?
Теперь незнакомец обратился уже не к Митчу:
– Не дури. Оставайся на полу.
Заговорил второй мужчина, не в трубку, слова Митч не разобрал.
Тот, что держал телефон, добавил:
– Если она попытается встать, врежь ей. Хочешь остаться без зубов, сладенькая?
С ней двое мужчин. Один ударил ее. Ударил ее.
Митч не мог понять, что происходит. Реальность вдруг обернулась кошмарным сном.
Обезумевшая от мета игуана была намного более реальной.
Около дома Игги продолжал сажать бальзамины. Потный, красный от солнца, здоровенный.
– Так-то лучше, сладенькая. Будь хорошей девочкой.
Митч не мог вдохнуть. Что-то тяжелое сдавливало грудь. Не мог произнести и слова, да и не знал, что сказать. Он стоял на ярком солнце, но ему казалось, что его засунули в гроб, похоронили заживо.
– Твоя жена у нас, – сообщил очевидное мужчина, который позвонил ему.
– Почему? – услышал Митч свой голос.
– А как ты думаешь, говнюк?
Митч не знал. Не хотел знать. Не стремился найти ответ, потому что чувствовал: хороших ответов нет.
– Я сажаю цветы.
– У тебя что-то с головой, Рафферти?
– Это моя работа. Сажать цветы. Ремонтировать распылительные головки поливальных систем.
– Ты обкурился или что?
– Я – всего лишь садовник.
– Твоя жена у нас. Ты можешь получить ее за два миллиона наличными.
Митч уже понимал, что это не шутка. Будь это шуткой, Холли в ней бы участвовала, но ее чувство юмора не было таким жестоким.
– Вы допустили ошибку.
– Ты слышал, что я сказал? Два миллиона.
– Вы, похоже, меня не слушаете. Я – садовник.
– Мы знаем.
– На моем счету в банке одиннадцать тысяч.
– Мы знаем.
Митча переполняли страх и замешательство, так что для злости просто не оставалось места. Он попытался прояснить ситуацию, скорее для себя, чем для звонящего:
– У меня компания, в которой работают два человека.
– Времени у тебя до полуночи среды. Шестьдесят часов. Мы свяжемся с тобой, чтобы уточнить детали.
Митча прошиб пот.
– Это безумие. Где я возьму два миллиона баксов?
– Ты найдешь, где их раздобыть.
Голос незнакомца звучал жестко, неумолимо. В фильме так говорила бы смерть.
– Это невозможно, – вырвалось у Митча.
– Ты хочешь еще раз услышать, как твоя жена кричит?
– Нет. Не надо.
– Ты ее любишь?
– Да.
– Действительно любишь?
– Она для меня все.
Он потел, и при этом его трясло от холода.
– Если она для тебя все, ты найдешь способ добыть деньги.
– Такого способа нет.
– Если пойдешь к копам, мы будем отрезать у нее палец за пальцем. Отрежем ей язык и выколем глаза. А потом оставим умирать, быстро или медленно, как сама она того пожелает.
Угрозы в голосе незнакомца не слышалось, говорил он буднично, словно разъяснял особенности какого-нибудь делового проекта.
Митчеллу Рафферти еще не приходилось иметь дело с такими людьми. Ему казалось, что он разговаривает с пришельцем из другого конца Галактики.
Он не решался ответить, вдруг испугавшись, что неудачно сказанное слово приблизит смерть Холли.
– А чтобы ты понял, что мы настроены серьезно… – похититель не закончил фразу.
– И как я это пойму? – после долгой паузы спросил Митч.
– Видишь мужчину на другой стороне улицы?
Митч повернулся к единственному пешеходу, прогуливающему собаку. Они уже преодолели полквартала.
Залитую солнечным светом тишину расколол винтовочный выстрел. Пешеход рухнул с пулей в голове.
– Полночь среды, – напомнил мужчина. – Мы настроены чертовски серьезно.
Глава 2
Собака застыла: с поднятой передней лапой, обвисшим хвостом, вскинутой мордой, словно ловила какой-то запах.
По правде говоря, золотистый ретривер не учуял убийцу. Просто замер на полушаге, изумленный падением хозяина, не зная, что делать дальше.
И точно так же, только на другой стороне улицы, окаменел Митч. Похититель оборвал связь, а он все прижимал мобильник к уху.
В голове мелькнула суеверная мысль: пока на улице царит тишина, пока ни он, ни собака не сдвинутся с места, время можно обратить вспять, а пулю – вернуть в ствол винтовки.
Но здравомыслие взяло верх над суеверием. Митч пересек улицу, сначала шагом, потом бегом.
Если упавшего только ранило, тогда, возможно, у него оставался шанс на спасение.
Приближающегося Митча собака поприветствовала, один раз вильнув хвостом.
Но сразу стало ясно, что помочь мужчине едва ли удастся. Пуля разнесла немалую часть черепа.
Такой кошмар Митчу доводилось видеть только в выпусках новостей да в кино. Поэтому он вновь превратился в памятник, скорее не от страха, а в шоке.
И шок этот вызывал не только вид покойника, ему вдруг открылись незримые ранее стороны окружающего мира. Он словно превратился в крысу, которая, находясь в лабиринте, впервые подняла голову и сквозь стеклянную крышу увидела какие-то загадочные, движущиеся фигуры.
Золотистый ретривер, дрожа всем телом, повизгивая, улегся на тротуар рядом с хозяином, если еще не мертвым, то смертельно раненным.
Митч почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. За ним не просто наблюдали, его изучали. Оценивали.
Сердце заколотилось о ребра.
Митч оглядел день, но киллера не увидел. Стрелять могли из любого дома, из-за забора, автомобиля.
Однако он ощущал присутствие не стрелка. За ним наблюдали не издалека, а с достаточно близкого расстояния, откуда могли рассмотреть во всех подробностях. У него сложилось впечатление, что наблюдатель находится чуть ли не рядом.
Со времени выстрела еще не прошло и минуты.
Никто не выскочил из прекрасных домов. В этом районе выстрел спутали бы с грохотом резко захлопнутой двери и оставили без внимания.
На другой стороне улицы, около дома их клиента, Игги Барнс поднялся с колен. На его лице не отражалась тревога, только удивление, словно и он решил, что где-то захлопнули дверь, а теперь не понимал, почему на тротуаре лежит мужчина и рядом с ним горюет собака.
Полночь среды. Шестьдесят часов. Время полыхало. Минуты сгорали. Митч не мог позволить часам превращаться в пепел, отвечая на вопросы копов.
На тротуаре колонна муравьев изменила курс, двинувшись к лакомству, вываливающемуся из разнесенного пулей черепа.
Едва ли не единственное на весь небосвод облачко прикрыло солнце. День побледнел. Тени поблекли.
Похолодев внутри, Митч отвернулся от трупа, сошел с тротуара на мостовую, остановился.
Он и Игги не могли загрузить в кузов еще не посаженные бальзамины и уехать. Скорее всего, не успели бы это сделать, прежде чем на улице появился бы кто-то еще и увидел труп. Их безразличие к жертве и поспешное бегство могли бы даже случайного прохожего навести на мысль, что они как-то причастны к убийству, и, уж конечно, полиция пришла бы к такому выводу.
Мобильник с закрытой крышкой оставался у Митча в руке. Он с ужасом посмотрел на это творение научно-технического прогресса.
«Если пойдешь к копам, мы будем отрезать у нее палец за пальцем».
Но похитители понимали, что он должен вызвать полицию или дождаться, пока ее вызовет кто-то еще. Запрещалось лишь упоминать Холли, сообщать как о похищении, так и о том, что мужчину убили, дабы продемонстрировать ему, Митчу, серьезность намерений похитителей.
Более того, похитители, возможно, хотели проверить умение Митча держать рот на замке в столь критической ситуации, когда он пребывал в шоке и с трудом мог удерживать контроль над собой.
Он откинул крышку. Экран осветился: на темном фоне появилась многоцветная рыба.
Набрав 9 и 1, Митч на мгновение замялся, но потом вновь нажал на единичку.
Игги, отбросив лопатку, уже пересекал улицу.
Едва в трубке после второго гудка раздался голос копа, Митч осознал, что с того самого момента, как он увидел разнесенный пулей череп, дыхание со свистом вырывалось из груди. Поначалу он не мог вымолвить ни слова, но потом они понеслись бурным потоком:
– Застрелили мужчину. Я мертв. То есть он мертв. Его застрелили, и он мертв.
По правде говоря, золотистый ретривер не учуял убийцу. Просто замер на полушаге, изумленный падением хозяина, не зная, что делать дальше.
И точно так же, только на другой стороне улицы, окаменел Митч. Похититель оборвал связь, а он все прижимал мобильник к уху.
В голове мелькнула суеверная мысль: пока на улице царит тишина, пока ни он, ни собака не сдвинутся с места, время можно обратить вспять, а пулю – вернуть в ствол винтовки.
Но здравомыслие взяло верх над суеверием. Митч пересек улицу, сначала шагом, потом бегом.
Если упавшего только ранило, тогда, возможно, у него оставался шанс на спасение.
Приближающегося Митча собака поприветствовала, один раз вильнув хвостом.
Но сразу стало ясно, что помочь мужчине едва ли удастся. Пуля разнесла немалую часть черепа.
Такой кошмар Митчу доводилось видеть только в выпусках новостей да в кино. Поэтому он вновь превратился в памятник, скорее не от страха, а в шоке.
И шок этот вызывал не только вид покойника, ему вдруг открылись незримые ранее стороны окружающего мира. Он словно превратился в крысу, которая, находясь в лабиринте, впервые подняла голову и сквозь стеклянную крышу увидела какие-то загадочные, движущиеся фигуры.
Золотистый ретривер, дрожа всем телом, повизгивая, улегся на тротуар рядом с хозяином, если еще не мертвым, то смертельно раненным.
Митч почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. За ним не просто наблюдали, его изучали. Оценивали.
Сердце заколотилось о ребра.
Митч оглядел день, но киллера не увидел. Стрелять могли из любого дома, из-за забора, автомобиля.
Однако он ощущал присутствие не стрелка. За ним наблюдали не издалека, а с достаточно близкого расстояния, откуда могли рассмотреть во всех подробностях. У него сложилось впечатление, что наблюдатель находится чуть ли не рядом.
Со времени выстрела еще не прошло и минуты.
Никто не выскочил из прекрасных домов. В этом районе выстрел спутали бы с грохотом резко захлопнутой двери и оставили без внимания.
На другой стороне улицы, около дома их клиента, Игги Барнс поднялся с колен. На его лице не отражалась тревога, только удивление, словно и он решил, что где-то захлопнули дверь, а теперь не понимал, почему на тротуаре лежит мужчина и рядом с ним горюет собака.
Полночь среды. Шестьдесят часов. Время полыхало. Минуты сгорали. Митч не мог позволить часам превращаться в пепел, отвечая на вопросы копов.
На тротуаре колонна муравьев изменила курс, двинувшись к лакомству, вываливающемуся из разнесенного пулей черепа.
Едва ли не единственное на весь небосвод облачко прикрыло солнце. День побледнел. Тени поблекли.
Похолодев внутри, Митч отвернулся от трупа, сошел с тротуара на мостовую, остановился.
Он и Игги не могли загрузить в кузов еще не посаженные бальзамины и уехать. Скорее всего, не успели бы это сделать, прежде чем на улице появился бы кто-то еще и увидел труп. Их безразличие к жертве и поспешное бегство могли бы даже случайного прохожего навести на мысль, что они как-то причастны к убийству, и, уж конечно, полиция пришла бы к такому выводу.
Мобильник с закрытой крышкой оставался у Митча в руке. Он с ужасом посмотрел на это творение научно-технического прогресса.
«Если пойдешь к копам, мы будем отрезать у нее палец за пальцем».
Но похитители понимали, что он должен вызвать полицию или дождаться, пока ее вызовет кто-то еще. Запрещалось лишь упоминать Холли, сообщать как о похищении, так и о том, что мужчину убили, дабы продемонстрировать ему, Митчу, серьезность намерений похитителей.
Более того, похитители, возможно, хотели проверить умение Митча держать рот на замке в столь критической ситуации, когда он пребывал в шоке и с трудом мог удерживать контроль над собой.
Он откинул крышку. Экран осветился: на темном фоне появилась многоцветная рыба.
Набрав 9 и 1, Митч на мгновение замялся, но потом вновь нажал на единичку.
Игги, отбросив лопатку, уже пересекал улицу.
Едва в трубке после второго гудка раздался голос копа, Митч осознал, что с того самого момента, как он увидел разнесенный пулей череп, дыхание со свистом вырывалось из груди. Поначалу он не мог вымолвить ни слова, но потом они понеслись бурным потоком:
– Застрелили мужчину. Я мертв. То есть он мертв. Его застрелили, и он мертв.
Глава 3
Полиция перекрыла квартал с обеих сторон. Патрульные машины, микроавтобусы экспертов и труповозка стояли и у тротуаров, и чуть ли не посреди мостовой: водители этих автомобилей могли позволить себе не обращать внимания на правила дорожного движения.
Под немигающим солнцем яростно блестели ветровые стекла и хромированные детали машин. Ни одного облачка не осталось на небе, яркий свет слепил глаза.
Все копы были в солнцезащитных очках. Укрытые черными стеклами, их глаза, возможно, подозрительно смотрели на Митчелла Рафферти, а может, он не вызывал у них никаких чувств, кроме безразличия.
Митч сидел на лужайке перед домом своего клиента, привалившись спиной к стволу финиковой пальмы.
Время от времени слышал, как над головой копошатся крысы. Им нравилось устраивать гнезда у самой кроны финиковой пальмы.
На него падала тень от кроны, но Митчу тем не менее казалось, что он на сцене и на нем скрещиваются все взгляды.
За два часа его дважды допрашивали. В первый раз вопросы задавали два детектива в штатском, второй раз – только один.
Он думал, что держался молодцом. Однако ему не предложили идти на все четыре стороны.
Игги пока допрашивали только единожды. Его жене не угрожала опасность, и скрывать ему было нечего. А кроме того, по части обмана даже шестилетний ребенок мог дать ему фору, и детективы, поднаторевшие в допросах, конечно же, это поняли.
Может, тот факт, что к Митчу копы проявили больший интерес, следовало расценивать как дурной знак? Может, ничего это и не значило.
Прошло уже более часа с того момента, как Игги вернулся к клумбе. И почти закончил посадку бальзаминов.
Митч тоже предпочел бы сажать цветы. Бездействие приводило к тому, что он более остро чувствовал, как уходит время. Из шестидесяти отведенных ему часов два уже минули.
Но детективы решительно разделили Игги и Митча. При всей их невиновности разговор о совершенном преступлении мог привести к тому, что они, даже не отдавая себе в этом отчета, пришли бы к одной версии, упустив при этом какие-то важные детали.
Возможно, это была истинная причина, возможно, выдуманная. Тем не менее общаться им не разрешили. Детективы обходились без солнцезащитных очков, но Митч все равно не мог прочитать выражение их глаз.
Сидя под пальмой, он трижды воспользовался мобильником. Первый раз позвонил домой, чтобы услышать сообщение, записанное на автоответчик. После звукового сигнала спросил:
– Холли, ты дома?
Но похитители, само собой, не решились бы оставить ее в их доме.
Тем не менее Митч добавил:
– Если ты дома, пожалуйста, сними трубку.
Он еще не верил тому, что произошло, в силу абсурдности сложившейся ситуации. Никто не похищает жен у мужчин, которым приходится тревожиться из-за цены бензина и продуктов.
«Вы, похоже, меня не слушаете. Я – садовник».
«Мы знаем».
«На моем счету в банке одиннадцать тысяч».
«Мы знаем».
Должно быть, безумцы. Оторванные от реальности. Их план базировался на какой-то фантазии, недоступной для осознания здравомыслящими людьми.
А может, они просто не открыли ему подробности своего плана? Может, они хотят, чтобы он ограбил для них банк?
Ему вспомнилась история, о которой сообщали пару лет тому назад новостные программы. Невинный человек ограбил банк, потому что ему на шею повесили взрывчатку. Преступники хотели использовать его, как дистанционно управляемого робота. Когда полиция загнала беднягу в угол, преступники взорвали «ожерелье», чтобы он не мог дать против них показания.
Но вот проблема: ни в одном банке не было такого количества наличности. Двух миллионов. Ни в столах кассиров, ни, возможно, даже в хранилище.
Не найдя Холли дома, он попытался связаться с ней по мобильнику, но и тут потерпел неудачу.
После этого позвонил в риелторскую контору, где Холли работала секретарем, одновременно готовясь к сдаче экзаменов на получение лицензии риелтора.
Ему ответила второй секретарь, Нэнси Фарасенд:
– Она позвонила и сказала, что заболела, Митч. Разве ты не знал?
– Когда я уходил утром, она пожаловалась на легкое недомогание, но я думал, все образуется.
– Как видишь, нет. Она сказала, что это летний грипп. Очень огорчилась.
– Так я позвоню ей домой. – Он оборвал связь, но звонить, понятное дело, не стал.
С Нэнси он разговаривал часа полтора.
Проходящие минуты «распускали» часовую пружину, зато заводили другую, в голове Митча. И он опасался, что, закрученная слишком сильно, она может там лопнуть.
Толстый шмель время от времени возвращался к нему, жужжал, кружа неподалеку, возможно, привлеченный желтой футболкой.
На другой стороне улицы, у края квартала, две женщины и мужчина, соседи, стояли на лужайке, наблюдая за действиями полиции. Они находились там с того самого момента, как вой сирен вытащил их из домов.
Не так уж и давно мужчина прогулялся в дом и вернулся с подносом, на котором стояли стаканы, как предположил Митч, с ледяным чаем. Стаканы поблескивали на солнце.
Чуть раньше детективы прогулялись по улице, чтобы допросить это трио. Вопросы им задавали только один раз.
Теперь все трое пили чай, болтали, словно их и не волновало, что совсем недавно снайпер убил человека, который мирно шагал по тротуару, выгуливая собаку. Вроде бы им нравилась вся эта суета, отклонение от привычной рутины, пусть даже кто-то и заплатил за это жизнью.
Митчу казалось, что соседи смотрели на него гораздо чаще, чем полицейские или технические эксперты. И решил, что детективы, скорее всего, спрашивали их и о нем.
Никто из троих не пользовался услугами «Биг грин». Но время от времени они наверняка видели его, потому что только на этой улице у него было четыре клиента.
Не нравились Митчу эти любители чая. Он никогда с ними не встречался, не знал их имен и фамилий, но уже они вызывали у него чуть ли не отвращение.
Не нравились не потому, что определенно получали удовольствие, наблюдая за работой полиции, а смерть соседа совершенно их не печалила. Куда больше его тревожило другое: а что они могли рассказать о нем детективам? Он не любил всех троих (и мог даже возненавидеть их), потому что в их жизни по-прежнему царил порядок, потому что их близким никто не угрожал смертью.
Иррациональная неприязнь по отношению к этой троице имела свои плюсы: отвлекала от страха за Холли, точно так же, как и анализ действий детективов.
Если бы он позволил себе не думать ни о чем, кроме беды, в которую попала жена, то, несомненно, рехнулся бы. И не было тут преувеличения. Митч сам удивлялся хрупкости собственной психики.
Всякий раз, когда ее лицо возникало перед его мысленным взором, Митч отгонял его прочь, потому что глаза начинали гореть, а перед ними все плыло. Сердце же грозило пробить грудную клетку.
Эмоциональный срыв, несоизмеримый с шоком, который могло вызвать убийство постороннего человека, потребовал бы объяснений. Он не решился бы открыть правду и сомневался, что сумеет придумать убедительную для копов выдумку.
Один из детективов отдела расследования убийств, Мортонсон, высокий, плотно сбитый, деловой, и одевался консервативно: туфли, черные брюки, светло-синяя рубашка.
Под немигающим солнцем яростно блестели ветровые стекла и хромированные детали машин. Ни одного облачка не осталось на небе, яркий свет слепил глаза.
Все копы были в солнцезащитных очках. Укрытые черными стеклами, их глаза, возможно, подозрительно смотрели на Митчелла Рафферти, а может, он не вызывал у них никаких чувств, кроме безразличия.
Митч сидел на лужайке перед домом своего клиента, привалившись спиной к стволу финиковой пальмы.
Время от времени слышал, как над головой копошатся крысы. Им нравилось устраивать гнезда у самой кроны финиковой пальмы.
На него падала тень от кроны, но Митчу тем не менее казалось, что он на сцене и на нем скрещиваются все взгляды.
За два часа его дважды допрашивали. В первый раз вопросы задавали два детектива в штатском, второй раз – только один.
Он думал, что держался молодцом. Однако ему не предложили идти на все четыре стороны.
Игги пока допрашивали только единожды. Его жене не угрожала опасность, и скрывать ему было нечего. А кроме того, по части обмана даже шестилетний ребенок мог дать ему фору, и детективы, поднаторевшие в допросах, конечно же, это поняли.
Может, тот факт, что к Митчу копы проявили больший интерес, следовало расценивать как дурной знак? Может, ничего это и не значило.
Прошло уже более часа с того момента, как Игги вернулся к клумбе. И почти закончил посадку бальзаминов.
Митч тоже предпочел бы сажать цветы. Бездействие приводило к тому, что он более остро чувствовал, как уходит время. Из шестидесяти отведенных ему часов два уже минули.
Но детективы решительно разделили Игги и Митча. При всей их невиновности разговор о совершенном преступлении мог привести к тому, что они, даже не отдавая себе в этом отчета, пришли бы к одной версии, упустив при этом какие-то важные детали.
Возможно, это была истинная причина, возможно, выдуманная. Тем не менее общаться им не разрешили. Детективы обходились без солнцезащитных очков, но Митч все равно не мог прочитать выражение их глаз.
Сидя под пальмой, он трижды воспользовался мобильником. Первый раз позвонил домой, чтобы услышать сообщение, записанное на автоответчик. После звукового сигнала спросил:
– Холли, ты дома?
Но похитители, само собой, не решились бы оставить ее в их доме.
Тем не менее Митч добавил:
– Если ты дома, пожалуйста, сними трубку.
Он еще не верил тому, что произошло, в силу абсурдности сложившейся ситуации. Никто не похищает жен у мужчин, которым приходится тревожиться из-за цены бензина и продуктов.
«Вы, похоже, меня не слушаете. Я – садовник».
«Мы знаем».
«На моем счету в банке одиннадцать тысяч».
«Мы знаем».
Должно быть, безумцы. Оторванные от реальности. Их план базировался на какой-то фантазии, недоступной для осознания здравомыслящими людьми.
А может, они просто не открыли ему подробности своего плана? Может, они хотят, чтобы он ограбил для них банк?
Ему вспомнилась история, о которой сообщали пару лет тому назад новостные программы. Невинный человек ограбил банк, потому что ему на шею повесили взрывчатку. Преступники хотели использовать его, как дистанционно управляемого робота. Когда полиция загнала беднягу в угол, преступники взорвали «ожерелье», чтобы он не мог дать против них показания.
Но вот проблема: ни в одном банке не было такого количества наличности. Двух миллионов. Ни в столах кассиров, ни, возможно, даже в хранилище.
Не найдя Холли дома, он попытался связаться с ней по мобильнику, но и тут потерпел неудачу.
После этого позвонил в риелторскую контору, где Холли работала секретарем, одновременно готовясь к сдаче экзаменов на получение лицензии риелтора.
Ему ответила второй секретарь, Нэнси Фарасенд:
– Она позвонила и сказала, что заболела, Митч. Разве ты не знал?
– Когда я уходил утром, она пожаловалась на легкое недомогание, но я думал, все образуется.
– Как видишь, нет. Она сказала, что это летний грипп. Очень огорчилась.
– Так я позвоню ей домой. – Он оборвал связь, но звонить, понятное дело, не стал.
С Нэнси он разговаривал часа полтора.
Проходящие минуты «распускали» часовую пружину, зато заводили другую, в голове Митча. И он опасался, что, закрученная слишком сильно, она может там лопнуть.
Толстый шмель время от времени возвращался к нему, жужжал, кружа неподалеку, возможно, привлеченный желтой футболкой.
На другой стороне улицы, у края квартала, две женщины и мужчина, соседи, стояли на лужайке, наблюдая за действиями полиции. Они находились там с того самого момента, как вой сирен вытащил их из домов.
Не так уж и давно мужчина прогулялся в дом и вернулся с подносом, на котором стояли стаканы, как предположил Митч, с ледяным чаем. Стаканы поблескивали на солнце.
Чуть раньше детективы прогулялись по улице, чтобы допросить это трио. Вопросы им задавали только один раз.
Теперь все трое пили чай, болтали, словно их и не волновало, что совсем недавно снайпер убил человека, который мирно шагал по тротуару, выгуливая собаку. Вроде бы им нравилась вся эта суета, отклонение от привычной рутины, пусть даже кто-то и заплатил за это жизнью.
Митчу казалось, что соседи смотрели на него гораздо чаще, чем полицейские или технические эксперты. И решил, что детективы, скорее всего, спрашивали их и о нем.
Никто из троих не пользовался услугами «Биг грин». Но время от времени они наверняка видели его, потому что только на этой улице у него было четыре клиента.
Не нравились Митчу эти любители чая. Он никогда с ними не встречался, не знал их имен и фамилий, но уже они вызывали у него чуть ли не отвращение.
Не нравились не потому, что определенно получали удовольствие, наблюдая за работой полиции, а смерть соседа совершенно их не печалила. Куда больше его тревожило другое: а что они могли рассказать о нем детективам? Он не любил всех троих (и мог даже возненавидеть их), потому что в их жизни по-прежнему царил порядок, потому что их близким никто не угрожал смертью.
Иррациональная неприязнь по отношению к этой троице имела свои плюсы: отвлекала от страха за Холли, точно так же, как и анализ действий детективов.
Если бы он позволил себе не думать ни о чем, кроме беды, в которую попала жена, то, несомненно, рехнулся бы. И не было тут преувеличения. Митч сам удивлялся хрупкости собственной психики.
Всякий раз, когда ее лицо возникало перед его мысленным взором, Митч отгонял его прочь, потому что глаза начинали гореть, а перед ними все плыло. Сердце же грозило пробить грудную клетку.
Эмоциональный срыв, несоизмеримый с шоком, который могло вызвать убийство постороннего человека, потребовал бы объяснений. Он не решился бы открыть правду и сомневался, что сумеет придумать убедительную для копов выдумку.
Один из детективов отдела расследования убийств, Мортонсон, высокий, плотно сбитый, деловой, и одевался консервативно: туфли, черные брюки, светло-синяя рубашка.