Страница:
Врач переменился в лице, предположив, что пациент только что усомнился в его профессиональной компетентности.
Наклонившись над кроватью, пытаясь переключить отца с невидимого для всех, кроме него, на реальность, Руди спросил: «Папа, откуда ты знаешь о клоуне?»
– Шестнадцатое апреля, – сказал Джозеф.
– Откуда ты знаешь о клоуне?
– ЗАПИШИ! – проорал отец, после того как гром вновь расколол небеса.
И когда врач подходил к кровати с другой стороны, Руди добавил в строку с «2005 г.» на оборотной стороне контрамарки «16 АПРЕЛЯ». А потом и «СУББОТА», едва отец произнес это слово.
Врач взял Джозефа за подбородок и развернул голову к себе, чтобы лучше видеть глаза пациента.
– Он не тот, за кого себя выдает, – сказал Джозеф, не врачу, а своему сыну.
– Кто не тот? – переспросил Руди.
– Он не тот.
– Кто не тот?
– Хватит, Джозеф, – отчеканил врач. – Вы прекрасно меня знаете. Я – доктор Пикетт.
– Ох, трагедия, – в голосе Джозефа слышалась такая печаль, словно он был не кондитером, а актером-трагиком в пьесе Шекспира.
– Какая трагедия? – обеспокоился Руди.
Достав офтальмоскоп из кармана белого халата, доктор Пикетт не согласился с пациентом: «Нет тут никакой трагедии. Наоборот, налицо значительное улучшение».
Вырвав подбородок из пальцев врача, Джозеф воскликнул: «Почки!»
– Почки? – ничего не понимая, переспросил Руди.
– Почему почки должны быть таким важным органом? – пожелал знать Джозеф. – Это же абсурд, полнейший абсурд!
Руди почувствовал, что у него упало сердце. Если разум отца на какое-то время и прояснился, то теперь он снова начал заговариваться.
Вновь ухватившись за подбородок пациента, врач включил офтальмоскоп и направил луч в правый глаз Джозефа.
А в следующее мгновение, будто луч был иглой, а жизнь Джозефа Тока – воздушным шариком, пациент шумно выдохнул и упал на подушку, мертвый.
Его попытались вернуть к жизни, благо больница располагала первоклассным оборудованием, но все попытки реанимации потерпели неудачу. Джозеф ушел в мир иной.
Потрясенный случившимся, Руди Ток остался у кровати отца. Он не забыл про жену, но горе обездвижило его.
Десятью минутами позже медсестра сообщила ему, что роды у Мэдди прошли с осложнениями, и он должен немедленно идти к ней.
Встревоженный перспективой одновременно с отцом потерять и жену, Руди пулей вылетел из палаты интенсивной терапии.
Как он говорит, коридоры нашей скромной окружной больницы превратились в белый лабиринт, и он дважды сворачивал не в ту сторону. Не в силах дожидаться лифта, он скатился по лестнице с четвертого на первый этаж, прежде чем вспомнил, что родильное отделение находится на третьем.
Отец прибыл в комнату ожидания в тот самый момент, когда Конрад Бизо застрелил врача, принимавшего роды у его жены.
На мгновение он подумал, что Бизо стреляет из шутовского пистолета, заряженного капсулами с красными чернилами. Но врач упал на пол по-настоящему, и воздух наполнился запахом крови.
Бизо повернулся к отцу и поднял пистолет.
Несмотря на мятую шляпу-пирожок, короткие рукава пиджака, полосу клетчатой материи на заднице, белые круги вокруг глаз и румяна на щеках, в этот момент в Конраде Бизо не было ничего клоунского. Он смотрел на Руди глазами дикого кота, не составляло труда представить себе, что за сомкнутыми губами скрываются не человеческие зубы, а тигриные клыки. Похоже, его обуяла жажда убийства.
Отец подумал, что и он сейчас получит пулю, но Бизо процедил: «Прочь с дороги, Руди Ток. С тобой мне делить нечего. Ты – не воздушный гимнаст».
Плечом он распахнул дверь между комнатой ожидания и родильным отделением и захлопнул ее за собой.
Отец опустился на колени рядом с врачом и обнаружил, что тот еще жив. Раненый попытался заговорить, но не мог: кровь клокотала в горле, и он задыхался.
Руди осторожно приподнял голову врача, подложил под спину стопку старых журналов, чтобы раненый мог дышать. Стал звать на помощь, но его крики заглушались ревом грозы и раскатами грома.
Доктор Феррис Макдональд был лечащим врачом Мэдди. Он также занялся и Натали Бизо, когда ту привезли в больницу.
Смертельно раненый, он испытывал скорее недоумение, чем страх. Когда горло освободилось от крови, он смог сказать отцу:
– Она умерла при родах, но моей вины тут нет.
В этот момент отец подумал, что речь идет о Мэдди.
Доктор Макдональд это понял, потому что успел перед смертью сказать:
– Не Мэдди. Жена клоуна. Мэдди… жива. Извини, Руди.
И Феррис Макдональд умер на руках у моего отца.
А едва стих очередной громовой раскат, отец услышал еще один выстрел, раздавшийся за дверью, через которую только что прошел Конрад Бизо.
Мэдди лежала где-то за той дверью… обессиленная трудными родами. И я тоже был за той дверью, младенец, неспособный защитить себя.
Мой отец, тогда еще пекарь, никогда не отличался склонностью к решительным действиям. Не прибавилось у него этой самой решительности и несколько лет спустя, когда его перевели в кондитеры. Среднего роста и веса, он не был слабаком, но не мог похвастаться и недюжинной силой. Он привык к спокойной жизни, без стрессов и катаклизмов, которая, кстати, полностью его устраивала.
Тем не менее страх за жену и сына не вызвал у него истерики, наоборот, заставил действовать хладнокровно и расчетливо. Без оружия, без плана действий, но с внезапно обретенным сердцем льва, он открыл дверь и последовал за Бизо.
И хотя воображение рисовало ему кровавые картины, он и представить себе не мог того, что должно случиться, не мог и предположить, что события той ночи наложат свой отпечаток на последующие тридцать лет жизни, моей и его.
Глава 2
Глава 3
Наклонившись над кроватью, пытаясь переключить отца с невидимого для всех, кроме него, на реальность, Руди спросил: «Папа, откуда ты знаешь о клоуне?»
– Шестнадцатое апреля, – сказал Джозеф.
– Откуда ты знаешь о клоуне?
– ЗАПИШИ! – проорал отец, после того как гром вновь расколол небеса.
И когда врач подходил к кровати с другой стороны, Руди добавил в строку с «2005 г.» на оборотной стороне контрамарки «16 АПРЕЛЯ». А потом и «СУББОТА», едва отец произнес это слово.
Врач взял Джозефа за подбородок и развернул голову к себе, чтобы лучше видеть глаза пациента.
– Он не тот, за кого себя выдает, – сказал Джозеф, не врачу, а своему сыну.
– Кто не тот? – переспросил Руди.
– Он не тот.
– Кто не тот?
– Хватит, Джозеф, – отчеканил врач. – Вы прекрасно меня знаете. Я – доктор Пикетт.
– Ох, трагедия, – в голосе Джозефа слышалась такая печаль, словно он был не кондитером, а актером-трагиком в пьесе Шекспира.
– Какая трагедия? – обеспокоился Руди.
Достав офтальмоскоп из кармана белого халата, доктор Пикетт не согласился с пациентом: «Нет тут никакой трагедии. Наоборот, налицо значительное улучшение».
Вырвав подбородок из пальцев врача, Джозеф воскликнул: «Почки!»
– Почки? – ничего не понимая, переспросил Руди.
– Почему почки должны быть таким важным органом? – пожелал знать Джозеф. – Это же абсурд, полнейший абсурд!
Руди почувствовал, что у него упало сердце. Если разум отца на какое-то время и прояснился, то теперь он снова начал заговариваться.
Вновь ухватившись за подбородок пациента, врач включил офтальмоскоп и направил луч в правый глаз Джозефа.
А в следующее мгновение, будто луч был иглой, а жизнь Джозефа Тока – воздушным шариком, пациент шумно выдохнул и упал на подушку, мертвый.
Его попытались вернуть к жизни, благо больница располагала первоклассным оборудованием, но все попытки реанимации потерпели неудачу. Джозеф ушел в мир иной.
* * *
А я, Джеймс Генри Ток, прибыл в этот мир. Время в свидетельстве о смерти моего деда совпало со временем в моем свидетельстве о рождении: 22:46.Потрясенный случившимся, Руди Ток остался у кровати отца. Он не забыл про жену, но горе обездвижило его.
Десятью минутами позже медсестра сообщила ему, что роды у Мэдди прошли с осложнениями, и он должен немедленно идти к ней.
Встревоженный перспективой одновременно с отцом потерять и жену, Руди пулей вылетел из палаты интенсивной терапии.
Как он говорит, коридоры нашей скромной окружной больницы превратились в белый лабиринт, и он дважды сворачивал не в ту сторону. Не в силах дожидаться лифта, он скатился по лестнице с четвертого на первый этаж, прежде чем вспомнил, что родильное отделение находится на третьем.
Отец прибыл в комнату ожидания в тот самый момент, когда Конрад Бизо застрелил врача, принимавшего роды у его жены.
На мгновение он подумал, что Бизо стреляет из шутовского пистолета, заряженного капсулами с красными чернилами. Но врач упал на пол по-настоящему, и воздух наполнился запахом крови.
Бизо повернулся к отцу и поднял пистолет.
Несмотря на мятую шляпу-пирожок, короткие рукава пиджака, полосу клетчатой материи на заднице, белые круги вокруг глаз и румяна на щеках, в этот момент в Конраде Бизо не было ничего клоунского. Он смотрел на Руди глазами дикого кота, не составляло труда представить себе, что за сомкнутыми губами скрываются не человеческие зубы, а тигриные клыки. Похоже, его обуяла жажда убийства.
Отец подумал, что и он сейчас получит пулю, но Бизо процедил: «Прочь с дороги, Руди Ток. С тобой мне делить нечего. Ты – не воздушный гимнаст».
Плечом он распахнул дверь между комнатой ожидания и родильным отделением и захлопнул ее за собой.
Отец опустился на колени рядом с врачом и обнаружил, что тот еще жив. Раненый попытался заговорить, но не мог: кровь клокотала в горле, и он задыхался.
Руди осторожно приподнял голову врача, подложил под спину стопку старых журналов, чтобы раненый мог дышать. Стал звать на помощь, но его крики заглушались ревом грозы и раскатами грома.
Доктор Феррис Макдональд был лечащим врачом Мэдди. Он также занялся и Натали Бизо, когда ту привезли в больницу.
Смертельно раненый, он испытывал скорее недоумение, чем страх. Когда горло освободилось от крови, он смог сказать отцу:
– Она умерла при родах, но моей вины тут нет.
В этот момент отец подумал, что речь идет о Мэдди.
Доктор Макдональд это понял, потому что успел перед смертью сказать:
– Не Мэдди. Жена клоуна. Мэдди… жива. Извини, Руди.
И Феррис Макдональд умер на руках у моего отца.
А едва стих очередной громовой раскат, отец услышал еще один выстрел, раздавшийся за дверью, через которую только что прошел Конрад Бизо.
Мэдди лежала где-то за той дверью… обессиленная трудными родами. И я тоже был за той дверью, младенец, неспособный защитить себя.
Мой отец, тогда еще пекарь, никогда не отличался склонностью к решительным действиям. Не прибавилось у него этой самой решительности и несколько лет спустя, когда его перевели в кондитеры. Среднего роста и веса, он не был слабаком, но не мог похвастаться и недюжинной силой. Он привык к спокойной жизни, без стрессов и катаклизмов, которая, кстати, полностью его устраивала.
Тем не менее страх за жену и сына не вызвал у него истерики, наоборот, заставил действовать хладнокровно и расчетливо. Без оружия, без плана действий, но с внезапно обретенным сердцем льва, он открыл дверь и последовал за Бизо.
И хотя воображение рисовало ему кровавые картины, он и представить себе не мог того, что должно случиться, не мог и предположить, что события той ночи наложат свой отпечаток на последующие тридцать лет жизни, моей и его.
Глава 2
В центральной больнице округа Сноу, войдя в дверь между комнатой ожидания и родильным отделением, человек попадает в короткий коридор, по левую стену которого находится кладовая, а по правую – ванная. Матовые потолочные панели, закрывающие флуоресцентные лампы, белые стены, пол, выложенный белыми керамическими плитками, указывают на то, что здесь поддерживается идеальная чистота и ведется непримиримая борьба с болезнетворными микроорганизмами.
Я тоже побывал в этом отделении, потому что мой ребенок появился на свет божий здесь же, в еще одну незабываемую ночь, когда за окнами вновь разбушевалась непогода.
В ту грозовую ночь 1974 года, когда Ричард Никсон уехал домой в Калифорнию, а Бизо обезумел от ярости, мой отец нашел в коридоре медсестру, застреленную в упор.
Он помнит, как едва не упал на колени, от жалости и отчаяния.
Смерть доктора Макдональда, пусть и ужасная, не поразила отца до глубины души, возможно, потому, что произошло все слишком быстро, слишком внезапно. Но всего через несколько секунд он увидел второй труп, молодой медсестры, в белом халате, с золотыми кудрями, обрамлявшими вдруг ставшее таким серьезным лицо, и только тут окончательно осознал, что долгое время находился бок о бок с маньяком-убийцей.
Он распахнул дверь кладовой, в надежде найти там хоть что-нибудь, похожее на оружие. Но нашел только простыни, бутыли с антисептическим раствором, запертый шкаф с лекарствами…
И хотя потом мой отец, конечно же, посмеялся над собой, в тот момент он подумал, что его руки, за последние годы перемесившие столько теста, очень даже сильны. А потому, если каким-то образом ему удастся избежать пули, они, конечно же, смогут задушить этого дьявольского клоуна.
И действительно, руки разозленного пекаря – страшное оружие. А ужас, охвативший тогда моего отца, пусть это и покажется странным, только придал ему мужества.
Короткий коридор пересекался с более длинным, который вел направо и налево. В этом новом коридоре из трех дверей две вели в «родилки», а одна – в палату для новорожденных, где лежали младенцы, каждый в своей кроватке. Привыкали к новой реальности света, тени, голода, неудовлетворенности, налогов.
Отец искал мою мать и меня, но в одной из «родилок» нашел только мать, лежащую без сознания на той самой кровати, где она и рожала. Ни медсестер, ни врачей в «родилке» было.
Поначалу Руди подумал, что его любимая умерла. В глазах у него потемнело, он едва не лишился чувств, но в последний момент заметил, что она дышит. Он ухватился за край кровати и стоял, пока не совладал с нервами.
С посеревшим лицом, блестевшим от пота, она ничем не напоминала знакомую ему, бурлящую энергией женщину, казалась хрупкой и ранимой.
Кровь на простынях указывала, что она родила, но вопящего младенца Руди не видел.
Откуда-то донесся крик Бизо: «Где вы, мерзавцы?»
Отцу очень не хотелось оставлять мою мать, но он пошел на крик, в надежде что как-то сможет помочь людям. Потом он говорил, что на его месте точно так же поступил бы каждый пекарь.
Во второй «родилке» он нашел Натали Бизо. Она лежала на такой же кровати, как и его жена. Хрупкая воздушная гимнастка умерла так недавно, что на ее щеках еще не высохли слезы страданий.
Согласно отцу, даже после агонии и смерти она сохранила неземную красоту. Безупречная смуглая кожа. Иссиня-черные волосы. Широко открытые зеленые глаза, напоминавшие бездонные озера.
Казалось невероятным, что такая женщина могла достаться Конраду Бизо, который определенно не был ни красавцем, ни богачом и не производил впечатления харизматической личности. Поэтому Руди мог понять – но не оправдать – неистовость реакции клоуна на смерть жены.
Выйдя из второй «родилки», мой отец нос к носу столкнулся с убийцей. Тот как раз выскочил из палаты для новорожденных, с завернутым в одеяло младенцем на сгибе левой руки. Вблизи пистолет в правой руке в два раза увеличился в размерах, по сравнению с тем, каким он был в комнате ожидания, словно они мгновенно перенеслись в Страну чудес Алисы, где предметы могли увеличиваться или уменьшаться, независимо от здравого смысла или законов физики.
Отец мог бы схватить Бизо за запястье, и, пустив в ход сильные руки пекаря, попытаться вырвать пистолет, но не решился, опасаясь поставить под угрозу жизнь младенца.
Сморщенное красное личико, казалось, говорило о том, что младенец страшно недоволен, возмущен. Его ротик открылся, словно он хотел закричать, но молчал, шокированный осознанием того, что его отец – обезумевший клоун.
«Я до сих пор благодарю Бога за этого младенца, – часто говорил отец. – Если бы не он, я бы точно нарвался на пулю, ты бы вырос сиротой, и никто не научил бы тебя готовить первоклассный крем-брюле».
С младенцем на одной руке и пистолетом в другой Бизо спросил моего отца: «Где они, Руди Ток?»
– Кто они? – ответил отец вопросом на вопрос.
Красноглазого клоуна переполняло горе и распирала злость. Слезы текли по гриму. Губы дрогнули, словно его сотрясали рыдания, а потом разошлись в таком яростном оскале, что у отца похолодело внутри.
– Не идиотничай, – предупредил Бизо. – Должны быть другие медсестры, возможно, еще один врач. Я хочу, чтобы все они умерли, все, кто допустил ее смерть.
– Они убежали, – без запинки ответил мой отец, полагая, что лучше солгать и спасти несколько жизней. – Успели выскользнуть, воспользовались той самой дверью, через которую вы вошли. А миновав комнату ожидания, разбежались. Здесь их уже нет.
В ярости Конрад Бизо на глазах увеличился в размерах, будто ярость была пищей великанов. И ненависть, сверкавшая в его глазах, смертоносностью не уступала яду кобры.
Не желая стать очередной жертвой безумца, который никак не мог выместить свою злобу на медперсонале, Руди быстро добавил, безо всякой угрозы в голосе, лишь делясь полученной информацией:
– Полиция уже едет сюда. Они хотят отобрать у вас младенца.
– Мой сын принадлежит мне! – яростно прорычал Конрад Бизо. – Я пойду на все, лишь бы его не воспитывали воздушные гимнасты.
Балансируя на тонкой грани между ловким манипулированием собеседником и желанием остаться в живых, мой отец сказал:
– Он станет величайшим представителем вашей профессии, лучшим клоуном, шутом, арлекином, паяцем.
– Именно так, – злоба вдруг исчезла из голоса убийцы. – Да, величайшим. Станет! И я никому не позволю лишить моего сына того, что предназначено ему судьбой.
С сыном и пистолетом Бизо прошел мимо моего отца к короткому коридору, свернул в него, переступил через труп медсестры, словно через мокрую тряпку, брошенную уборщицей.
Пытаясь найти хоть какой-то способ остановить безумца, не причинив при этом вреда младенцу, отец мог лишь наблюдать за его уходом.
Когда Бизо добрался до двери в комнату ожидания, он остановился и обернулся, чтобы сказать:
– Я никогда не забуду тебя, Руди Ток. Никогда.
Мой отец так и не смог понять, как расценить эти слова. То ли они были выражением благодарности, то ли угрозой.
Бизо распахнул дверь и скрылся за ней.
Оставшись один, отец тут же поспешил в первую «родилку», потому что прежде всего его заботили моя мать и я.
Ни медсестер, ни врача там он не нашел, мать лежала на той же кровати, на залитых кровью простынях, с посеревшим лицом, мокрая от пота, но уже в сознании.
Она стонала от боли, моргала, еще не полностью придя в себя.
Вопрос, то ли в тот момент она действительно еще не успела прийти в себя, то ли рассудок у нее временно помутился, по-прежнему обсуждается родителями, и мой отец утверждает, что испугался за ее психику, потому что она сказала: «Если ты хочешь на обед сандвич Рубена, ты должен сходить на рынок за сыром».
Мама настаивает, что на самом деле она сказала другое: «После этого даже не думай, что я позволю тебе прикоснуться ко мне, сукин ты сын».
Их любовь сильнее, чем желание, привязанность, уважение, настолько сильна, что они относятся к ней с юмором. Юмор – лепесток на цветке надежды, а надежда расцветает на стебле веры. Они верят друг в друга и верят в то, что у жизни есть предназначение, а уж из веры неустанно бьет фонтан юмора, величайшего их дара друг другу… и мне.
Я вырос в доме, где всегда звучал смех. И что бы ни случилось в грядущие дни и годы, смех этот останется со мной навсегда. И потрясающие пирожные.
Да и если говорить о моей жизни, я всегда считал, что смех – лучшее лекарство от сердечных страданий, бальзам для любого несчастья. Но я не собираюсь использовать смех в виде ширмы, чтобы скрыть от вас ужас и отчаяние. Мы будем смеяться вместе, но иногда смех приносит боль.
А потому…
Поехала ли у матери крыша или она была в здравом уме, возлагала ли на отца вину за страдания в родах или обсуждала необходимость покупки сыра, они оба, по большому счету, одинаково описывают случившееся позже. Отец заметил телефонный аппарат на стене около двери и вызвал подмогу.
То был не настоящий телефон, а аппарат внутренней связи, и стандартную клавиатуру заменяли четыре клавиши с надписями: «АДМИНИСТРАЦИЯ», «АПТЕКА», «СЛУЖБА ТЕХНИЧЕСКОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ» и «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ».
Отец нажал на клавишу «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ», как только на другом конце провода сняли трубку, сообщил об убитых, о том, что убийца, в костюме клоуна, пытается покинуть больницу, а Мэдди нуждается в срочной медицинской помощи.
Моя мать, лежащая на кровати, уже полностью пришла в себя, потому что спросила: «А где мой малыш?»
Все еще прижимая трубку к уху, отец повернулся к ней, в изумлении и тревоге.
– Ты не знаешь, где он?
Попытавшись сесть, моя мать скривилась от боли.
– А как я могу знать? Я же потеряла сознание. Ты сказал, что кого-то застрелили? Господи, кого? Что случилось? Где мой ребенок?
Хотя в «родилке» окон не было и ее отделяли от окружающего мира коридоры и другие помещения, мои родители уже слышали нарастающий вой полицейских сирен.
Отцу вдруг вспомнился безумец Бизо, с пистолетом в одной руке, завернутым в одеяло младенцем на сгибе другой. В горло выплеснулась желчь, сердце забилось еще быстрее.
Возможно, в родах умерли и жена, и ребенок Бизо. Возможно, на сгибе руки клоуна лежал не его ребенок, а Джеймс (или Дженнифер) Ток.
«Я подумал: «Моего ребенка похитили», – так говорит отец, описывая этот момент. – Я подумал о ребенке Линдберга и Френке Синатре-младшем, которых похитили ради выкупа, о Маугли и Тарзане, которых воспитали дикие животные, и хотя мысли эти были совершенно неуместны, все они пришли в голову. Мне хотелось кричать, но я не мог вымолвить ни звука, чувствовал себя как тот краснолицый младенец, который молча раскрывал рот, а когда подумал о нем, сразу понял, что это был ты, не его ребенок, а мой Джимми».
Осознав, что он должен найти и остановить Бизо, отец бросил телефонную трубку, метнулся к открытой двери в коридор… и чуть не столкнулся с Шарлен Коулман, медсестрой, которая несла младенца.
Лицом пошире, чем у того, что Бизо унес в грозовую ночь, и кожа была розовой, а не красной. Согласно отцу, чистые, синие глаза младенца сияли, словно он восторгался миром, где ему предстояло жить.
– Я спрятала вашего ребенка, – сказала Шарлен Коулман. – Спрятала от этого ужасного человека. Я поняла, что от него нужно ждать беды, как только он привел сюда жену. Он пришел в этой ужасной шляпе и даже не извинился за то, что не снимает ее.
Мне бы хотелось лично подтвердить, что Шарлен насторожил не клоунский грим Бизо, не открыто высказываемая ненависть к родственникам жены, воздушным гимнастам, не безумные, горящие огнем глаза, а всего лишь мятая шляпа-пирожок. К сожалению, мне был лишь час от роду, я еще не выучил английского и даже не понимал, кто эти люди и какое они имеют ко мне отношение.
Я тоже побывал в этом отделении, потому что мой ребенок появился на свет божий здесь же, в еще одну незабываемую ночь, когда за окнами вновь разбушевалась непогода.
В ту грозовую ночь 1974 года, когда Ричард Никсон уехал домой в Калифорнию, а Бизо обезумел от ярости, мой отец нашел в коридоре медсестру, застреленную в упор.
Он помнит, как едва не упал на колени, от жалости и отчаяния.
Смерть доктора Макдональда, пусть и ужасная, не поразила отца до глубины души, возможно, потому, что произошло все слишком быстро, слишком внезапно. Но всего через несколько секунд он увидел второй труп, молодой медсестры, в белом халате, с золотыми кудрями, обрамлявшими вдруг ставшее таким серьезным лицо, и только тут окончательно осознал, что долгое время находился бок о бок с маньяком-убийцей.
Он распахнул дверь кладовой, в надежде найти там хоть что-нибудь, похожее на оружие. Но нашел только простыни, бутыли с антисептическим раствором, запертый шкаф с лекарствами…
И хотя потом мой отец, конечно же, посмеялся над собой, в тот момент он подумал, что его руки, за последние годы перемесившие столько теста, очень даже сильны. А потому, если каким-то образом ему удастся избежать пули, они, конечно же, смогут задушить этого дьявольского клоуна.
И действительно, руки разозленного пекаря – страшное оружие. А ужас, охвативший тогда моего отца, пусть это и покажется странным, только придал ему мужества.
Короткий коридор пересекался с более длинным, который вел направо и налево. В этом новом коридоре из трех дверей две вели в «родилки», а одна – в палату для новорожденных, где лежали младенцы, каждый в своей кроватке. Привыкали к новой реальности света, тени, голода, неудовлетворенности, налогов.
Отец искал мою мать и меня, но в одной из «родилок» нашел только мать, лежащую без сознания на той самой кровати, где она и рожала. Ни медсестер, ни врачей в «родилке» было.
Поначалу Руди подумал, что его любимая умерла. В глазах у него потемнело, он едва не лишился чувств, но в последний момент заметил, что она дышит. Он ухватился за край кровати и стоял, пока не совладал с нервами.
С посеревшим лицом, блестевшим от пота, она ничем не напоминала знакомую ему, бурлящую энергией женщину, казалась хрупкой и ранимой.
Кровь на простынях указывала, что она родила, но вопящего младенца Руди не видел.
Откуда-то донесся крик Бизо: «Где вы, мерзавцы?»
Отцу очень не хотелось оставлять мою мать, но он пошел на крик, в надежде что как-то сможет помочь людям. Потом он говорил, что на его месте точно так же поступил бы каждый пекарь.
Во второй «родилке» он нашел Натали Бизо. Она лежала на такой же кровати, как и его жена. Хрупкая воздушная гимнастка умерла так недавно, что на ее щеках еще не высохли слезы страданий.
Согласно отцу, даже после агонии и смерти она сохранила неземную красоту. Безупречная смуглая кожа. Иссиня-черные волосы. Широко открытые зеленые глаза, напоминавшие бездонные озера.
Казалось невероятным, что такая женщина могла достаться Конраду Бизо, который определенно не был ни красавцем, ни богачом и не производил впечатления харизматической личности. Поэтому Руди мог понять – но не оправдать – неистовость реакции клоуна на смерть жены.
Выйдя из второй «родилки», мой отец нос к носу столкнулся с убийцей. Тот как раз выскочил из палаты для новорожденных, с завернутым в одеяло младенцем на сгибе левой руки. Вблизи пистолет в правой руке в два раза увеличился в размерах, по сравнению с тем, каким он был в комнате ожидания, словно они мгновенно перенеслись в Страну чудес Алисы, где предметы могли увеличиваться или уменьшаться, независимо от здравого смысла или законов физики.
Отец мог бы схватить Бизо за запястье, и, пустив в ход сильные руки пекаря, попытаться вырвать пистолет, но не решился, опасаясь поставить под угрозу жизнь младенца.
Сморщенное красное личико, казалось, говорило о том, что младенец страшно недоволен, возмущен. Его ротик открылся, словно он хотел закричать, но молчал, шокированный осознанием того, что его отец – обезумевший клоун.
«Я до сих пор благодарю Бога за этого младенца, – часто говорил отец. – Если бы не он, я бы точно нарвался на пулю, ты бы вырос сиротой, и никто не научил бы тебя готовить первоклассный крем-брюле».
С младенцем на одной руке и пистолетом в другой Бизо спросил моего отца: «Где они, Руди Ток?»
– Кто они? – ответил отец вопросом на вопрос.
Красноглазого клоуна переполняло горе и распирала злость. Слезы текли по гриму. Губы дрогнули, словно его сотрясали рыдания, а потом разошлись в таком яростном оскале, что у отца похолодело внутри.
– Не идиотничай, – предупредил Бизо. – Должны быть другие медсестры, возможно, еще один врач. Я хочу, чтобы все они умерли, все, кто допустил ее смерть.
– Они убежали, – без запинки ответил мой отец, полагая, что лучше солгать и спасти несколько жизней. – Успели выскользнуть, воспользовались той самой дверью, через которую вы вошли. А миновав комнату ожидания, разбежались. Здесь их уже нет.
В ярости Конрад Бизо на глазах увеличился в размерах, будто ярость была пищей великанов. И ненависть, сверкавшая в его глазах, смертоносностью не уступала яду кобры.
Не желая стать очередной жертвой безумца, который никак не мог выместить свою злобу на медперсонале, Руди быстро добавил, безо всякой угрозы в голосе, лишь делясь полученной информацией:
– Полиция уже едет сюда. Они хотят отобрать у вас младенца.
– Мой сын принадлежит мне! – яростно прорычал Конрад Бизо. – Я пойду на все, лишь бы его не воспитывали воздушные гимнасты.
Балансируя на тонкой грани между ловким манипулированием собеседником и желанием остаться в живых, мой отец сказал:
– Он станет величайшим представителем вашей профессии, лучшим клоуном, шутом, арлекином, паяцем.
– Именно так, – злоба вдруг исчезла из голоса убийцы. – Да, величайшим. Станет! И я никому не позволю лишить моего сына того, что предназначено ему судьбой.
С сыном и пистолетом Бизо прошел мимо моего отца к короткому коридору, свернул в него, переступил через труп медсестры, словно через мокрую тряпку, брошенную уборщицей.
Пытаясь найти хоть какой-то способ остановить безумца, не причинив при этом вреда младенцу, отец мог лишь наблюдать за его уходом.
Когда Бизо добрался до двери в комнату ожидания, он остановился и обернулся, чтобы сказать:
– Я никогда не забуду тебя, Руди Ток. Никогда.
Мой отец так и не смог понять, как расценить эти слова. То ли они были выражением благодарности, то ли угрозой.
Бизо распахнул дверь и скрылся за ней.
Оставшись один, отец тут же поспешил в первую «родилку», потому что прежде всего его заботили моя мать и я.
Ни медсестер, ни врача там он не нашел, мать лежала на той же кровати, на залитых кровью простынях, с посеревшим лицом, мокрая от пота, но уже в сознании.
Она стонала от боли, моргала, еще не полностью придя в себя.
Вопрос, то ли в тот момент она действительно еще не успела прийти в себя, то ли рассудок у нее временно помутился, по-прежнему обсуждается родителями, и мой отец утверждает, что испугался за ее психику, потому что она сказала: «Если ты хочешь на обед сандвич Рубена, ты должен сходить на рынок за сыром».
Мама настаивает, что на самом деле она сказала другое: «После этого даже не думай, что я позволю тебе прикоснуться ко мне, сукин ты сын».
Их любовь сильнее, чем желание, привязанность, уважение, настолько сильна, что они относятся к ней с юмором. Юмор – лепесток на цветке надежды, а надежда расцветает на стебле веры. Они верят друг в друга и верят в то, что у жизни есть предназначение, а уж из веры неустанно бьет фонтан юмора, величайшего их дара друг другу… и мне.
Я вырос в доме, где всегда звучал смех. И что бы ни случилось в грядущие дни и годы, смех этот останется со мной навсегда. И потрясающие пирожные.
Да и если говорить о моей жизни, я всегда считал, что смех – лучшее лекарство от сердечных страданий, бальзам для любого несчастья. Но я не собираюсь использовать смех в виде ширмы, чтобы скрыть от вас ужас и отчаяние. Мы будем смеяться вместе, но иногда смех приносит боль.
А потому…
Поехала ли у матери крыша или она была в здравом уме, возлагала ли на отца вину за страдания в родах или обсуждала необходимость покупки сыра, они оба, по большому счету, одинаково описывают случившееся позже. Отец заметил телефонный аппарат на стене около двери и вызвал подмогу.
То был не настоящий телефон, а аппарат внутренней связи, и стандартную клавиатуру заменяли четыре клавиши с надписями: «АДМИНИСТРАЦИЯ», «АПТЕКА», «СЛУЖБА ТЕХНИЧЕСКОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ» и «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ».
Отец нажал на клавишу «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ», как только на другом конце провода сняли трубку, сообщил об убитых, о том, что убийца, в костюме клоуна, пытается покинуть больницу, а Мэдди нуждается в срочной медицинской помощи.
Моя мать, лежащая на кровати, уже полностью пришла в себя, потому что спросила: «А где мой малыш?»
Все еще прижимая трубку к уху, отец повернулся к ней, в изумлении и тревоге.
– Ты не знаешь, где он?
Попытавшись сесть, моя мать скривилась от боли.
– А как я могу знать? Я же потеряла сознание. Ты сказал, что кого-то застрелили? Господи, кого? Что случилось? Где мой ребенок?
Хотя в «родилке» окон не было и ее отделяли от окружающего мира коридоры и другие помещения, мои родители уже слышали нарастающий вой полицейских сирен.
Отцу вдруг вспомнился безумец Бизо, с пистолетом в одной руке, завернутым в одеяло младенцем на сгибе другой. В горло выплеснулась желчь, сердце забилось еще быстрее.
Возможно, в родах умерли и жена, и ребенок Бизо. Возможно, на сгибе руки клоуна лежал не его ребенок, а Джеймс (или Дженнифер) Ток.
«Я подумал: «Моего ребенка похитили», – так говорит отец, описывая этот момент. – Я подумал о ребенке Линдберга и Френке Синатре-младшем, которых похитили ради выкупа, о Маугли и Тарзане, которых воспитали дикие животные, и хотя мысли эти были совершенно неуместны, все они пришли в голову. Мне хотелось кричать, но я не мог вымолвить ни звука, чувствовал себя как тот краснолицый младенец, который молча раскрывал рот, а когда подумал о нем, сразу понял, что это был ты, не его ребенок, а мой Джимми».
Осознав, что он должен найти и остановить Бизо, отец бросил телефонную трубку, метнулся к открытой двери в коридор… и чуть не столкнулся с Шарлен Коулман, медсестрой, которая несла младенца.
Лицом пошире, чем у того, что Бизо унес в грозовую ночь, и кожа была розовой, а не красной. Согласно отцу, чистые, синие глаза младенца сияли, словно он восторгался миром, где ему предстояло жить.
– Я спрятала вашего ребенка, – сказала Шарлен Коулман. – Спрятала от этого ужасного человека. Я поняла, что от него нужно ждать беды, как только он привел сюда жену. Он пришел в этой ужасной шляпе и даже не извинился за то, что не снимает ее.
Мне бы хотелось лично подтвердить, что Шарлен насторожил не клоунский грим Бизо, не открыто высказываемая ненависть к родственникам жены, воздушным гимнастам, не безумные, горящие огнем глаза, а всего лишь мятая шляпа-пирожок. К сожалению, мне был лишь час от роду, я еще не выучил английского и даже не понимал, кто эти люди и какое они имеют ко мне отношение.
Глава 3
Дрожа от облегчения, отец взял меня из рук Шарлен и отнес матери.
После того как медсестра подняла изголовье кровати, на которой рожала Мэдди, и подложила ей под спину еще пару подушек, мама смогла взять меня на руки.
«Очень надеюсь, что ты, Маленькие Синие Глазки, докажешь, что я не зря прошла через всю эту боль. Потому что, если ты окажешься неблагодарным ребенком, я превращу твою жизнь в ад», – отец клянется, что это были первые слова, с которыми она обратилась ко мне.
Вся в слезах, потрясенная случившимся, Шарлен рассказала, что произошло в родильном отделении, и объяснила, как ей удалось унести меня в безопасное место после того, как началась стрельба.
В возникшей ситуации, когда две женщины рожали одновременно и тяжело, доктор Макдональд в столь поздний час не смог быстро найти второго квалифицированного врача-акушера. Он разрывался между двумя пациентками, переходя из одной «родилки» в другую, в свое отсутствие полагаясь на помощь медсестер. Его работа осложнялась еще и тем, что в сети периодически падало напряжение, лампы меркли, и он тревожился, успеет ли включиться автономный генератор больницы, если будет прервана централизованная подача электроэнергии.
Натали Бизо не прошла необходимые дородовые обследования. Она не знала, что у нее преэклампсия[9]. Во время родов развилась эклампсия[10], сопровождаемая сильнейшими судорогами, которые не купировались и угрожали не только ее жизни, но и жизни еще не родившегося младенца.
Тем временем и у моей матери роды проходили с отклонением от нормы, главным образом из-за того, что шейка матки никак не раскрывалась. Внутривенное капельное введение раствора окситоцина[11] поначалу не привело к значительному усилению сокращений матки, достаточному для того, чтобы вытолкнуть меня из нее.
Натали родила первой. Доктор Макдональд сделал все возможное, чтобы спасти ее, поставил трахеотомическую трубку для облегчения дыхания, сделал несколько инъекций противосудорожных препаратов, но высоченное кровяное давление в сочетании с судорогами привели к гемаррогическому инсульту, который ее и убил.
Когда была перерезана и завязана пуповина между младенцем Бизо и его умершей матерью, у моей матери, которая все еще пыталась вытолкнуть меня на свет божий, внезапно раскрылась шейка матки.
И началось шоу Джимми Тока.
Прежде чем сообщить Конраду Бизо о том, что тот приобрел сына и потерял жену, доктор Макдональд принял меня и, согласно Шарлен Коулман, объявил, что это маленькая, но крепенькая кроха наверняка вырастет в звезду футбольных полей.
Наконец-то вытолкнув меня из матки, моя мать, совершенно обессиленная, лишилась чувств. Она не услышала предсказания доктора и не увидела моей широкой, розовой, изумленной мордашки, пока моя спасительница Шарлен не вернулась в «родилку», где и вручила меня отцу.
После того как доктор Макдональд передал меня медсестре Коулман, чтобы помыть и завернуть в белую пеленку, и убедился, что моя мать лишилась чувств от усталости и скоро придет в себя, с помощью нюхательных солей или без оных, он снял с рук резиновые перчатки, стянул на шею хирургическую маску и пошел в комнату ожидания для отцов, чтобы в меру своих возможностей утешить Конрада Бизо.
И тут же оттуда донеслись злобные, яростные крики: параноидные обвинения, грязные ругательства.
Сестра Коулман услышала их, несмотря на звукоизоляцию «родилки». Поняла, что эти крики – реакция Конрада Бизо на смерть жены.
Когда она вышла из «родилки» в коридор, чтобы лучше расслышать, чем недоволен Бизо, интуиция подсказала ей, что следует захватить с собой и меня, уже завернутого в пеленку и тоненькое одеяльце.
В коридоре она увидела Лоис Хансон, другую медсестру, которая держала на руках ребенка Бизо. Лоис тоже выскочила в коридор, встревоженная криками клоуна.
Лоис допустила роковую ошибку. Не прислушавшись к совету Шарлен, она направилась к закрытой двери в комнату ожидания, надеясь, что вид новорожденного сына успокоит Бизо и смягчит горе, вызвавшее приступ дикой ярости.
Шарлен, она недавно развелась с частенько поколачивающим ее мужем, понимала, что отцовским чувствам не успокоить разъяренного мужчину, который отреагировал на печальное известие злобными угрозами, а не слезами. Кроме того, она помнила, что клоун, не снявший в помещении шляпу, не отличается хорошими манерами. Так что Шарлен почувствовала: быть беде, большой беде.
И она отступила по коридору в палату для новорожденных. Закрывая за нами дверь, услышала выстрел, оборвавший жизнь доктора Макдональда.
В палате рядами стояли кроватки, в которых лежали новорожденные. В большинстве своем они спали, двое-трое гукали, никто не кричал. Огромное окно занимало большую часть длинной стены, но в данный момент по другую его сторону не стояли ни гордые отцы, ни бабушки с дедушками.
За новорожденными присматривали две медсестры. Они слышали как крики, так и выстрел, поэтому, в отличие от Лоис, нашли дельным совет Шарлен.
Она заверила их, что обезумевший клоун не причинит вреда младенцам, но наверняка убьет всех сотрудников больницы, которые попадутся ему на глаза.
Тем не менее, прежде чем покинуть палату, каждая из медсестер прихватила по одному новорожденному, тревожась о тех, кого пришлось оставить. Еще более испуганные вторым выстрелом, они последовали за Шарлен в дверь у обзорного окна, которая вела из родильного отделения в главный коридор.
Втроем, вместе с младенцами, они укрылись в палате, где, ни о чем не подозревая, крепко спал какой-то старик.
Ночник на прикроватном столике практически не разгонял темноту, но комната то и дело освещалась вспышками молний.
Боясь даже вздохнуть, три медсестры сбились в кучку и простояли так, пока издалека не донесся вой полицейских сирен. Шарлен тут же подошла к окну, которое выходило на залитую дождем автомобильную стоянку перед больницей.
Она надеялась увидеть подкатывающие на полной скорости патрульные машины, но увидела лишь шлепающего по лужам Бизо со своим сыном на руках. Он выглядел как персонаж фильма ужасов, жуткий незнакомец, крадущийся в ночи. Не составляло труда представить себе, что это ночь после конца света, когда разверзлась земля, выпустив на поверхность легионы проклятых. Одного из них она видела перед собой.
Шарлен родилась в Миссисипи и была баптисткой, душу которой заполняла поэтика Юга.
Бизо припарковал свой автомобиль так далеко, что за пеленой дождя и в желтом свете натриевых ламп Шарлен не смогла определить ни марку, ни модель, ни даже цвет машины. Она наблюдала, как клоун отъезжает, в надежде что полиция успеет перехватить его до того, как он выедет на шоссе, но лишь увидела, как задние огни растворились в темноте.
Как только угроза миновала, Шарлен вернулась в палату для новорожденных, практически в тот самый момент, когда в голову моего отца полезли мысли об убийстве похищенного ребенка Линдберга, о Маугли и Тарзане, воспитанных зверьем, и заверила его, что клоун-убийца не смог меня похитить.
Потом мой отец убедился, что время моего рождения, рост и вес полностью соответствовали предсказаниям его отца, лежащего на смертном одре. А первое доказательство того, что события в палате интенсивной терапии были не просто экстраординарными, но сверхъестественными, он получил, по словам моей матери, развернув одеяло и пеленку. Посмотрел на мои ножки и увидел сросшиеся пальчики, как и предсказал Джозеф.
После того как медсестра подняла изголовье кровати, на которой рожала Мэдди, и подложила ей под спину еще пару подушек, мама смогла взять меня на руки.
«Очень надеюсь, что ты, Маленькие Синие Глазки, докажешь, что я не зря прошла через всю эту боль. Потому что, если ты окажешься неблагодарным ребенком, я превращу твою жизнь в ад», – отец клянется, что это были первые слова, с которыми она обратилась ко мне.
Вся в слезах, потрясенная случившимся, Шарлен рассказала, что произошло в родильном отделении, и объяснила, как ей удалось унести меня в безопасное место после того, как началась стрельба.
В возникшей ситуации, когда две женщины рожали одновременно и тяжело, доктор Макдональд в столь поздний час не смог быстро найти второго квалифицированного врача-акушера. Он разрывался между двумя пациентками, переходя из одной «родилки» в другую, в свое отсутствие полагаясь на помощь медсестер. Его работа осложнялась еще и тем, что в сети периодически падало напряжение, лампы меркли, и он тревожился, успеет ли включиться автономный генератор больницы, если будет прервана централизованная подача электроэнергии.
Натали Бизо не прошла необходимые дородовые обследования. Она не знала, что у нее преэклампсия[9]. Во время родов развилась эклампсия[10], сопровождаемая сильнейшими судорогами, которые не купировались и угрожали не только ее жизни, но и жизни еще не родившегося младенца.
Тем временем и у моей матери роды проходили с отклонением от нормы, главным образом из-за того, что шейка матки никак не раскрывалась. Внутривенное капельное введение раствора окситоцина[11] поначалу не привело к значительному усилению сокращений матки, достаточному для того, чтобы вытолкнуть меня из нее.
Натали родила первой. Доктор Макдональд сделал все возможное, чтобы спасти ее, поставил трахеотомическую трубку для облегчения дыхания, сделал несколько инъекций противосудорожных препаратов, но высоченное кровяное давление в сочетании с судорогами привели к гемаррогическому инсульту, который ее и убил.
Когда была перерезана и завязана пуповина между младенцем Бизо и его умершей матерью, у моей матери, которая все еще пыталась вытолкнуть меня на свет божий, внезапно раскрылась шейка матки.
И началось шоу Джимми Тока.
Прежде чем сообщить Конраду Бизо о том, что тот приобрел сына и потерял жену, доктор Макдональд принял меня и, согласно Шарлен Коулман, объявил, что это маленькая, но крепенькая кроха наверняка вырастет в звезду футбольных полей.
Наконец-то вытолкнув меня из матки, моя мать, совершенно обессиленная, лишилась чувств. Она не услышала предсказания доктора и не увидела моей широкой, розовой, изумленной мордашки, пока моя спасительница Шарлен не вернулась в «родилку», где и вручила меня отцу.
После того как доктор Макдональд передал меня медсестре Коулман, чтобы помыть и завернуть в белую пеленку, и убедился, что моя мать лишилась чувств от усталости и скоро придет в себя, с помощью нюхательных солей или без оных, он снял с рук резиновые перчатки, стянул на шею хирургическую маску и пошел в комнату ожидания для отцов, чтобы в меру своих возможностей утешить Конрада Бизо.
И тут же оттуда донеслись злобные, яростные крики: параноидные обвинения, грязные ругательства.
Сестра Коулман услышала их, несмотря на звукоизоляцию «родилки». Поняла, что эти крики – реакция Конрада Бизо на смерть жены.
Когда она вышла из «родилки» в коридор, чтобы лучше расслышать, чем недоволен Бизо, интуиция подсказала ей, что следует захватить с собой и меня, уже завернутого в пеленку и тоненькое одеяльце.
В коридоре она увидела Лоис Хансон, другую медсестру, которая держала на руках ребенка Бизо. Лоис тоже выскочила в коридор, встревоженная криками клоуна.
Лоис допустила роковую ошибку. Не прислушавшись к совету Шарлен, она направилась к закрытой двери в комнату ожидания, надеясь, что вид новорожденного сына успокоит Бизо и смягчит горе, вызвавшее приступ дикой ярости.
Шарлен, она недавно развелась с частенько поколачивающим ее мужем, понимала, что отцовским чувствам не успокоить разъяренного мужчину, который отреагировал на печальное известие злобными угрозами, а не слезами. Кроме того, она помнила, что клоун, не снявший в помещении шляпу, не отличается хорошими манерами. Так что Шарлен почувствовала: быть беде, большой беде.
И она отступила по коридору в палату для новорожденных. Закрывая за нами дверь, услышала выстрел, оборвавший жизнь доктора Макдональда.
В палате рядами стояли кроватки, в которых лежали новорожденные. В большинстве своем они спали, двое-трое гукали, никто не кричал. Огромное окно занимало большую часть длинной стены, но в данный момент по другую его сторону не стояли ни гордые отцы, ни бабушки с дедушками.
За новорожденными присматривали две медсестры. Они слышали как крики, так и выстрел, поэтому, в отличие от Лоис, нашли дельным совет Шарлен.
Она заверила их, что обезумевший клоун не причинит вреда младенцам, но наверняка убьет всех сотрудников больницы, которые попадутся ему на глаза.
Тем не менее, прежде чем покинуть палату, каждая из медсестер прихватила по одному новорожденному, тревожась о тех, кого пришлось оставить. Еще более испуганные вторым выстрелом, они последовали за Шарлен в дверь у обзорного окна, которая вела из родильного отделения в главный коридор.
Втроем, вместе с младенцами, они укрылись в палате, где, ни о чем не подозревая, крепко спал какой-то старик.
Ночник на прикроватном столике практически не разгонял темноту, но комната то и дело освещалась вспышками молний.
Боясь даже вздохнуть, три медсестры сбились в кучку и простояли так, пока издалека не донесся вой полицейских сирен. Шарлен тут же подошла к окну, которое выходило на залитую дождем автомобильную стоянку перед больницей.
Она надеялась увидеть подкатывающие на полной скорости патрульные машины, но увидела лишь шлепающего по лужам Бизо со своим сыном на руках. Он выглядел как персонаж фильма ужасов, жуткий незнакомец, крадущийся в ночи. Не составляло труда представить себе, что это ночь после конца света, когда разверзлась земля, выпустив на поверхность легионы проклятых. Одного из них она видела перед собой.
Шарлен родилась в Миссисипи и была баптисткой, душу которой заполняла поэтика Юга.
Бизо припарковал свой автомобиль так далеко, что за пеленой дождя и в желтом свете натриевых ламп Шарлен не смогла определить ни марку, ни модель, ни даже цвет машины. Она наблюдала, как клоун отъезжает, в надежде что полиция успеет перехватить его до того, как он выедет на шоссе, но лишь увидела, как задние огни растворились в темноте.
Как только угроза миновала, Шарлен вернулась в палату для новорожденных, практически в тот самый момент, когда в голову моего отца полезли мысли об убийстве похищенного ребенка Линдберга, о Маугли и Тарзане, воспитанных зверьем, и заверила его, что клоун-убийца не смог меня похитить.
Потом мой отец убедился, что время моего рождения, рост и вес полностью соответствовали предсказаниям его отца, лежащего на смертном одре. А первое доказательство того, что события в палате интенсивной терапии были не просто экстраординарными, но сверхъестественными, он получил, по словам моей матери, развернув одеяло и пеленку. Посмотрел на мои ножки и увидел сросшиеся пальчики, как и предсказал Джозеф.