Кунц Дин. Предсказание

   – Я не собираюсь критиковать ваши действия, – вновь заговорила женщина, – и уверена, в своем деле вы разбираетесь лучше меня, но вы ошибаетесь, заявляя, что вам нужен только один заложник.
   Она была так прекрасна, что при других обстоятельствах могла заставить любого парня возжелать ее. Однако теперь меня куда больше интересовали ее слова, а не фигура, ее дерзость, а не фантастически красивое лицо.
   Маньяк, безусловно, также не остался равнодушным к ее прелестям. Судя по выражению его лица, чувствовалась, что женщина очаровала его. И улыбка киллера становилась все шире.
   Когда он заговорил, в голосе не слышалось ни резкости, ни сарказма:
   – У тебя есть теория насчет заложников или как?
   Она покачала головой.
   – Теории нет, лишь практические наблюдения. Если дело дойдет до столкновения с полицией, как ты собираешься убеждать копов, что можешь убить человека, что не блефуешь?
   – И как? – спросили мы одновременно.
   – Тебе не удастся заставить их поверить. Одними словами сомнений не рассеять. Поэтому они попытаются добраться до тебя, а в результате и ты, и заложник, скорее всего, погибнете.
   – Убеждать я умею очень даже неплохо, – он говорил таким тоном, будто собирался уговорить ее прийти к нему на свидание.
   – Будь я копом, никогда бы тебе не поверила. Слишком уж ты смазлив. – Она повернулась ко мне. – Он слишком смазлив, не так ли?
   Я едва не ответил, что не так уж он, по моему разумению, и смазлив. Так что вы теперь понимаете, что в ее присутствии голова просто перестает соображать.
   – А вот если у тебя два заложника, – продолжила она, не дождавшись моего ответа, – ты можешь убить одного и таким образом доказать, что твоя угроза – не пустые слова. Вот после этого второй станет действительно надежным щитом. Ни один коп не решится испытывать тебя на прочность дважды.
   Несколько мгновений он пристально смотрел на нее.
   – Ну, ты даешь, – сказал наконец он. Понятное дело, логика ее рассуждений произвела на него должное впечатление.
   – Все просто, – она указала на книги, которые положила на столик. – Я читаю и думаю, ничего больше.
   – Как тебя зовут? – спросил он.
   – Лорри.
   – Лорри?..
   – Лорри Линн Хикс. А тебя?
   Он уже открыл рот, почти сказал свое имя, но улыбнулся и передумал.
   – Я – человек-тайна.
   – И, судя по всему, прибыл сюда с каким-то заданием.
   – Я уже убил библиотекаря, – сообщил он с таким видом, будто убийство возвышало его в ее глазах.
   – Этого я и боялась, – вздохнула она.
   Я откашлялся.
   – Меня зовут Джеймс.
   – Привет, Джимми, – и, хотя она улыбалась, в ее глазах я прочитал безмерную грусть. Возможно, она уже прикинула, кому из двух заложников суждено умереть первым.
   – Встань рядом с ним, – приказал маньяк.
   Лорри подошла ко мне. Пахла она так же хорошо, как выглядела: чистотой, свежестью, лимоном.
   – Пристегнись к нему.
   Когда она закрепила второе кольцо наручников на запястье левой руки, связав, таким образом, наши судьбы, я почувствовал, что должен сказать ей что-нибудь успокаивающее. Чтобы хоть чуть-чуть разогнать грусть, которую увидел в ее глазах.
   – Ты пахнешь, как лимоны.
   – Я весь день готовила лимонный мармелад. Вечером хотела снять пробу, с оладьями.
   – Я сварю горячий шоколад с корицей, – пообещал я. – Им и отметим наше освобождение, вместе с твоими оладьями и мармеладом.
   Конечно же, она оценила мою уверенность в том, что мы выживем, но полностью тревога и грусть из ее глаз не ушли.
   Маньяк взглянул на часы.
   – Все это заняло больше времени. Мне нужно много чего просмотреть, прежде чем начнутся взрывы.

Глава 9

   Все наши «вчера» аккуратно лежали на полках, желтели и становились более хрупкими под библиотекой, в бумажных катакомбах.
   Киллер знал, что более ста лет годовые подшивки «Сноу каунти газетт» занимали свое место в подвале, на два этажа ниже городской площади. В городе эти подшивки называли «бесценным архивом нашей истории». В этом морге обрели вечность подробности благотворительных продаж выпечки герлскаутами, страсти, кипевшие на выборах школьных советов, битвы, связанные с решением хозяев кафе «Пончики» расширить свое заведение, вытеснив бакалейную лавку.
   Все подшивки начиная с 1950 года любой желающий мог просмотреть на микропленке. Если же кому-то хотелось копнуть глубже, приходилось заполнять бланк-требование на конкретный номер газеты, который потом и просматривался в присутствии библиотечного работника.
   Конечно, на того, кто без всякой на то причины пристреливал библиотекарей, стандартные правила не распространялись. Маньяк рылся в архиве и приносил добычу на столик для чтения. С пожелтевшими газетными подшивками он обращался безо всякого почтения, словно имел дело с последним номером «Ю-эс-эй тудей».
   Меня и Лорри Линн Хикс он усадил на пару стульев в противоположном конце большой комнаты, где и работал. Мы находились слишком далеко, чтобы понять, какие именно статьи «Газетт» его заинтересовали.
   Мы сидели под бетонным сводчатым потолком. Комната освещалась двумя рядами покрытых толстым слоем пыли ламп, яркость которых могла устроить только тех, кто жил на заре эпохи электричества и хорошо помнил, какой свет давали масляные лампы и газовые рожки.
   Еще одними наручниками наш тюремщик прикрепил цепь между кольцами, охватывающими наши запястья, к перекладине одного из стульев, на которых мы сидели.
   Поскольку не все архивные материалы хранились в этой комнате, изредка он уходил в соседние, оставляя нас вдвоем. Его отсутствие не давало нам шанса на побег. Скованные одной цепью и таща за собой стул, мы не могли ни развить большую скорость, ни двигаться бесшумно.
   – У меня в сумочке есть пилка для ногтей, – прошептала Лорри.
   Я посмотрел на ее руку, пристегнутую к моей. Сильная, но изящная кисть. Длинные тонкие пальцы.
   – Ногти у тебя отлично смотрятся.
   – Ты серьезно?
   – Абсолютно. И цвет лака мне нравится. Такой же, как бывает у засахаренной вишни.
   – Он называется «Glacage de Framboise»^[19].
   – Неправильное название. Малина, с которой я работал, никогда не имела такого оттенка.
   – Ты работаешь с малиной?
   – Я – пекарь, собираюсь стать кондитером.
   – Ты выглядишь куда более грозным, чем кондитер, – в ее голосе слышалось разочарование.
   – Ну, я великоват для своего размера.
   – Как так?
   – И у пекарей обычно сильные руки.
   – Нет, – она покачала головой, – все дело в твоих глазах. Есть в них что-то такое, вселяющее опаску.
   Да, юношеская мечта вдруг стала явью: красавица говорит тебе, что твои глаза вселяют страх.
   – Взгляд у тебя прямой, сами глаза синие, но есть в них что-то безумное.
   Глаза безумца – опасные глаза, все так, но это не романтическая опасность. У Джеймса Бонда опасные глаза. У Чарльза Мэнсона – безумные. Чарльз Мэнсон, Осама бен Ладен, Злой Койот^[20]… Женщины выстраивались в очередь, чтобы заполучить Джеймса Бонда, но у Злого Койота свидания постоянно обламывались.
   – Я упомянула пилку для ногтей по той причине, что она – металлическая, а конец у нее острый, так что ее можно использовать, как оружие.
   – Ага, – тупо ответил я. И, пожалуй, уже не мог утверждать, что ее красота – единственная причина моего внезапного поглупения. – Но он же забрал твою сумочку.
   – Может, мне удастся ее вернуть.
   Ее сумочка лежала на том самом столе, где киллер пролистывал старые подшивки «Сноу каунти газетт».
   Когда он покинул бы помещение в следующий раз, мы, наверное, могли бы подняться, насколько позволяли наручники, приковавшие нас к стулу, чтобы вместе с ним добраться до сумочки. Но производимый нами шум наверняка привлек бы его внимание, и он вернулся бы до того, как мы успели бы реализовать задуманное.
   Конечно, мы могли бы пересекать комнату медленно и осторожно, практически бесшумно, напоминая сиамских близнецов, лавирующих на минном поле, но в этом случае не успели бы добраться до сумочки до его возвращения.
   Вероятно, мысли мои она читала с той же легкостью, с какой распознала безумие в моих глазах.
   – Я имела в виду совсем другое. Подумала, если попрошусь в туалет по срочному женскому делу, он позволит мне взять сумочку.
   Срочное женское дело.
   Может, сказался шок от того, что предсказание деда реализовалось, может, из головы не выходил убитый библиотекарь, но я все думал и думал, что же означают эти три слова.
   Почувствовав мое недоумение, чем совершенно меня не удивила, Лорри пояснила:
   – Если я скажу, что у меня месячные и мне срочно нужно поменять тампон, я уверена, что он поведет себя как джентльмен и позволит взять с собой сумочку.
   – Он – убийца, – напомнил я ей.
   – Но он не кажется мне таким уж грубым убийцей.
   – Он застрелил Лайонела Дейвиса в голову.
   – Это не означает, что ему чужда галантность.
   – Я бы не стал на это рассчитывать.
   Она скорчила раздраженную гримаску, но все равно осталась чертовски красивой.
   – Я очень надеюсь, что ты – не законченный пессимист. Это уже чересчур, попасть в заложники к убийце библиотекаря, да еще оказаться прикованной к законченному пессимисту.
   Я не собирался с ней спорить. Мне хотелось ей понравиться. Каждому парню хочется понравиться красивой женщине. Тем не менее я не мог согласиться с такой характеристикой.
   – Я – не пессимист, а реалист.
   Она вздохнула.
   – Так говорят все пессимисты.
   – Ты увидишь, – пообещал я. – Я – не пессимист.
   – А я – неустанная оптимистка, – сообщила она мне. – Ты знаешь, что такое неустанная?
   – Пекарь и необразованный – это не синонимы, – заверил я ее. – Ты не единственная читательница и мыслительница в Сноу-Виллидж.
   – Так что означает неустанный?
   – Не знающий устали. Настойчивый, упорный.
   – Именно, не знающий устали. Я не знающая устали оптимистка.
   – Тогда тебя следовало назвать не Лорри, а Полианна^[21].
   В пятидесяти футах от нас киллер, ранее покинувший комнату, вернулся к столу, нагруженный пожелтевшими газетами.
   Лорри не отрывала от него взгляда. В ее глазах читалась расчетливость хищницы.
   – Выбрав удобный момент, – прошептала она, – я скажу, что у меня срочное женское дело и мне нужна сумочка.
   – Пилке для ногтей, даже острой, с пистолетом не справиться, – запротестовал я.
   – Снова ты за свое. Законченный пессимист. Таким нельзя быть даже пекарю. Если ожидать, что все торты подгорят, так и будет.
   – Мои торты никогда не подгорают.
   Она изогнула бровь.
   – Это ты так говоришь.
   – Ты думаешь, что сможешь ударить его в сердце, и оно остановится, как часы, в которых лопнула пружина? – спросил я, подпустив в голос лишь малую толику сарказма, чтобы она не смогла уменьшить мои шансы добиться ее согласия пообедать со мной, если мы оба сможем пережить этот день.
   – Ударить в сердце? Конечно же, нет. В крайнем случае бить нужно в шею, стремясь попасть в сонную артерию. А наилучший вариант – удар в глаз.
   Выглядела она как мечта любого мужчины, а вот говорила что-то кошмарное.
   Должно быть, у меня опять отвисла челюсть. А потом я пролепетал:
   – Удар в глаз?
   – Если вогнать пилку достаточно глубоко, то можно достать и до мозга, – она кивнула, показывая, что такой расклад полностью ее устраивает. – Он содрогнется, выронит пистолет, а если не выронит, то будет столь потрясен, что мы без труда завладеем его оружием.
   – Господи, ты хочешь кратчайшим путем отправить нас на тот свет.
   – Сколько же можно талдычить одно и то же!
   – Послушай, – я попытался урезонить ее, – когда дойдет до дела, на такое тебе не хватит духа.
   – Конечно же, хватит, речь ведь пойдет о спасении моей жизни.
   Встревоженный ее спокойной уверенностью, я гнул свое:
   – В последний момент ты дашь задний ход.
   – Напрасно ты так думаешь.
   – Ты уже втыкала кому-нибудь в глаз пилку для ногтей?
   – Нет. Но ясно представляю себе, как я это сделаю.
   Вот тут я уже не смог сдержать сарказма:
   – Ты у нас кто, профессиональный убийца?
   Она нахмурилась.
   – Говори тише. Я учу людей танцевать.
   – И втыкание пилки в глаз – один из балетных элементов?
   – Разумеется, нет, глупый. Я учу не балету. Танцам. Фокстрот, вальс, румба, танго, ча-ча-ча, свинг и так далее.
   Вот так со мной всегда: появляется возможность поближе познакомиться с красивой женщиной, и тут же выясняется, что она учит танцам, тогда как я – увалень.
   – Ты дашь задний ход, – настаивал я, – и ты промахнешься, а потом он нас застрелит.
   – Даже если я промахнусь, а я не промахнусь, будь уверен, но даже если я промахнусь, он нас не застрелит. Ты что, не слушал его? Ему нужны заложники.
   Я с ней не согласился.
   – Ему не нужны заложники, которые пытаются воткнуть пилку для ногтей в его глаз.
   Она закатила глаза, словно обращаясь к небесам над потолком.
   – Господи, ну почему меня приковали не только к пессимисту, но и к трусу?!
   – Я не трус. Всего лишь проявляю благоразумную осторожность.
   – Так говорит каждый трус.
   – Так говорит и каждый человек, проявляющий благоразумную осторожность, – ответил я, надеясь, что в голосе нет извиняющихся ноток.
   В дальнем конце комнаты маньяк начал лупить кулаком по газете, которую читал. Потом двумя кулаками. Лупил и лупил, как ребенок в истерике.
   Лицо у него перекосило, с губ срывались нечленораздельные звуки ярости, словно сознание неандертальца, записанное в генах, пыталось вырваться из цепей времени и ДНК.
   Ярость в его голосе сменилась раздражением, потом горем, снова яростью. Он напоминал дикого зверя, который выл, оплакивая невосполнимую потерю.
   Он резко отодвинул стул от стола, схватил пистолет. Выпустил все восемь пуль, оставшихся в обойме, в газету, которую читал.
   Эхо каждого выстрела отражалось от сводчатого потолка, металось взад-вперед между металлическими шкафами. Я чувствовал, что оно заставляет вибрировать мои зубы.
   Поскольку происходило все это двумя этажами ниже поверхности земли, до улицы, скорее всего, не долетало ни звука.
   Во все стороны полетели дубовые щепки и клочки пожелтевшей бумаги. Две пули отрекошетили от стола и упали на пол, некоторые клочки бумаги задымились. Резкий запах порохового дыма не смог полностью растворить в себе запах дерева, который источали свежие раны стола.
   На какие-то мгновения, когда он продолжал и продолжал нажимать на спусковой крючок, я подумал, что он израсходовал все патроны. Но, разумеется, у него была запасная обойма, может, и несколько.
   Перезаряжая пистолет, он определенно собирался выпустить в газету и следующие десять пуль. Однако, едва он загнал обойму в рукоятку, ярость киллера утихла. Он заплакал. Рыдания просто сотрясали его.
   Все еще благоухая лимонами – и пороховой дым не мог перебить этот аромат, – Лорри Линн Хикс наклонилась ко мне и прошептала:
   – Видишь? Он уязвим, у него есть слабые места.
   Я задался вопросом: а может ли избыточный оптимизм классифицироваться как одна из форм безумия?
   Заглянув в ее глаза, я увидел, как и прежде, страх, в котором она наотрез отказывалась признаться. Лорри мне подмигнула.
   Ее упорное нежелание признать весь ужас нашего положения пугало меня, потому что я находил такое поведение иррациональным, и однако любил ее за это.
   Но внезапно меня словно ударило обухом по голове: я вдруг понял, что в конце концов застрелят именно ее. А мне так хотелось, чтобы она осталась жива.
   Но я отдавал себе отчет: если мое предчувствие окажется верным, какие бы попытки я ни предпринимал, мне не удастся изменить траекторию пули.

Глава 10

   С мокрыми от слез щеками, с зелеными глазами, в которых не было места ни обычным человеческим чувствам, ни сомнениям, маньяк выглядел как пилигрим, который поднялся на вершину горы, зная, что его ждет и зачем он туда пришел.
   Он отцепил нас от стула, но оставил скованными между собой.
   – Вы оба – местные? – спросил он, когда мы поднялись.
   После его неадекватного приступа ярости и последующего эмоционального взрыва мне с трудом верилось, что он намерен поболтать о пустяках. Скорее вопрос задавался неслучайно, пусть мы и не знали, с какой целью, а потому ответ мог привести к последствиям, которые мы не могли предугадать.
   Из осторожности я предпочел промолчать, похоже, той же логикой руководствовалась и Лорри, потому что и она не произнесла ни слова.
   Киллера, однако, такой расклад не устраивал.
   – Так что скажешь, Джимми? Это библиотека округа, обычно в нее приходят люди, которые живут неподалеку. Ты живешь в городе или в его ближайших окрестностях?
   Я не знал, какой ответ его больше устроит, но почувствовал, что молчанием смогу заработать пулю в лоб. Он же застрелил Лайонела Дейвиса за меньший проступок, вообще безо всякой на то причины.
   – Я живу в Сноу-Виллидж, – ответил я.
   – И как давно ты здесь живешь?
   – Всю жизнь.
   – Тебе тут нравится?
   – В подвале библиотеки, в наручниках, нет, но в других местах – да.
   Улыбался он на редкость обаятельно, а глаза у него сверкали так, словно в них вставили подвижные призмы, которые улавливали свет от многочисленных его источников. Конечно же, другого такого убийцы-маньяка на свете не было. Стоило ему склонить голову или улыбнуться, и у тебя возникало желание подружиться с ним.
   – Забавный ты парень, Джимми.
   – Я не собирался таким быть, – ответил я, переминаясь с ноги на ногу, потом добавил: – Если, конечно, ты не хочешь, чтобы я забавлял тебя.
   – Несмотря на все, что мне пришлось пережить, у меня есть чувство юмора.
   – Это заметно.
   – А как насчет тебя? – спросил он Лорри.
   – У меня тоже есть чувство юмора.
   – Безусловно. Ты еще забавнее, чем Джимми.
   – Возможно.
   – Но я спрашиваю про другое, – уточнил он. – Ты живешь в городе?
   Поскольку я уже ответил на этот вопрос утвердительно и меня не застрелили на месте, она решилась сказать:
   – Да. В двух кварталах отсюда.
   – И прожила здесь всю жизнь?
   – Нет. Только год.
   Вот тут мне стало понятно, почему за двадцать лет я ни разу ее не увидел. В городке с населением в четырнадцать тысяч человек можно прожить всю жизнь и ни разу не поговорить с девятью из каждых десяти.
   Но если бы я хоть раз, даже мельком, увидел ее лицо, то не смог бы его забыть. Я бы не мог спать, думая о том, кто она, куда пошла, как мне ее найти.
   – Я выросла в Лос-Анджелесе, – продолжила Лорри. – Прожила там девятнадцать лет и поняла, что пора сваливать, если я не хочу окончательно сойти с ума.
   – И тебе нравится в Сноу-Виллидж?
   – Пока нравилось. Милый городок.
   Все еще улыбаясь, все еще поблескивая глазами, все еще обаятельный, без тени безумия на лице, он тем не менее возразил:
   – Сноу-Виллидж – город зла.
   – Конечно, зло здесь тоже есть, но некоторые части города очень даже хорошие.
   – Например, ресторан «У Морелли», – вставил я.
   – В «Альбе» сказочно готовят курицу, – добавила Лорри. – И «Бижу» – потрясающее место.
   – Это же надо, назвать кинотеатр «Бижу»^[22]! – воскликнул я, обрадованный тем, что наши вкусы в этом вопросе совпадали.
   – Вся эта лепнина в стиле арт-деко. И попкорн они готовят с настоящим маслом.
   – Мне еще нравится Центральный квадратный парк, – добавил я.
   Маньяк не согласился:
   – Нет, это отвратительное место. Я посидел там некоторое время, наблюдая, как птицы гадят на памятник Корнелия Рутефорда Сноу.
   – И что в этом плохого? – удивилась Лорри. – Если он был и вполовину таким самодовольным, каким его изображает памятник, птицы все делают правильно.
   – Я же не говорю, что птицы отвратительные, хотя, возможно, это и так, – маньяк продолжал лучезарно улыбаться. – Я говорю, что сам парк – отвратительное место. Земля, на которой он разбит, пропитана злом, вся земля, на которой стоит город, пропитана злом.
   Я хотел продолжить разговор с Лорри о том, что нам нравится в городе, выяснить, в чем еще сходятся наши взгляды, и не сомневался, что и ей хотелось того же, но мы оба чувствовали, что должны слушать этого улыбающегося парня, потому что в руке он держал пистолет.
   – А почему? – спросила Лорри. – Город построили на древнем индейском кладбище… или что?
   Он покачал головой:
   – Нет, нет. Земля когда-то была хорошей, но ее испортили плохими делами, которые творили злые люди.
   – К счастью, я не владею недвижимостью, – заметила Лорри. – Только арендую ее.
   – Я живу с родителями, – признался я, словно надеялся, что сей факт показывает, что я никоим образом не связан с пропитанной злом землей.
   – Пришел час расплаты, – изрек он.
   И, словно желая подчеркнуть весомость его угрозы, с одной из потолочных ламп на серебряной нити спустился паук. Шевелящаяся, бесформенная, восьминогая тень, размером с тарелку для супа, легла на пол между нами и маньяком.
   – Стремление отвечать злу злом приводит к тому, что в проигрыше оказываются все, – указала Лорри.
   – Я не отвечаю злу злом, – возразил он, не сердито, но с раздражением. – Я отвечаю злу восстановлением справедливости.
   – Что ж, это совсем другое дело, – согласилась Лорри.
   – На твоем месте, – сказал я маньяку, – я бы задумался, а уверен ли я, что мои деяния – справедливость, а не просто большее зло. По мнению моей мамы, дьявол прекрасно знает, как нас убедить в том, что мы поступаем правильно, когда на самом деле мы выполняем его, дьявола, работу.
   – Похоже, твоя мама – женщина заботливая.
   – Конечно, – ответил я, чувствуя, что между нами устанавливается контакт. – Когда я подрастал, она даже гладила мне носки.
   После этого откровения Лорри бросила на меня скептически-тревожный взгляд.
   Подумав, что она может принять меня за чудаковатого парня или, того хуже, за маменькиного сынка, я торопливо добавил:
   – С семнадцати лет я все глажу сам. И никогда не гладил носки.
   Выражение лица Лорри не изменилось.
   – Я не хочу сказать, что моя мать до сих пор гладит мне носки, – поспешил я заверить ее. – Больше никто не гладит мне носки. Только идиоты гладят носки.
   Лорри нахмурилась.
   – Но я не хочу сказать, что моя мать – идиотка, – уточнил я. – Она – чудесная женщина. Она не идиотка, только очень заботливая. Я хочу сказать, что идиоты – другие люди, которые гладят свои носки.
   И тут же я понял, что своими умозаключениями загнал себя в угол.
   – Если кто-то из вас гладит носки, я не хотел сказать, что вы – идиоты. Я уверен, вы просто очень заботливые, как моя мать.
   Теперь и на лице маньяка появилось то же выражение, что и на лице Лорри, и они оба смотрели на меня так, будто я только что спустился по трапу из летающей тарелки.
   Лорри, как мне показалось, внезапно сильно огорчила мысль о том, что она скована со мной одной цепью, а вот маньяк, похоже, вдруг подумал, что, в конце концов, одного заложника для его целей вполне достаточно.
   Спускающийся паук все еще висел над нашими головами, но тень от него стала меньше, с тарелку для салата.
   К моему удивлению, глаза киллера увлажнились.
   – Это так трогательно… носки. Очень мило.
   А вот в Лорри моя история о носках сентиментальную струнку не задела. Она, прищурившись, продолжала смотреть на меня.
   – Ты – счастливчик, Джимми, – продолжил маньяк.
   – Да, – согласился я, хотя мне повезло только в одном: меня приковали к Лорри Линн Хикс, а не к какому-то алкоголику, да и то едва ли кто в сложившейся ситуации позавидовал бы моему счастью.
   – Иметь заботливую мать, – проворковал маньяк. – Каково это?
   – Хорошо, – ответил я. – Очень хорошо, – но больше ничего не решился сказать, боялся, что продолжу нести чушь.
   Паук, удлиняя нить, опустился уже на уровень наших макушек.
   – Иметь заботливую мать, которая каждый вечер варит тебе какао, – в голосе киллера слышались мечтательные нотки, – подтыкает одеяло, целует в щечку, читает перед сном сказку…
   Прежде чем я сам научился читать, мама обязательно читала мне перед сном, потому что в нашей семье книги уважали. Но еще чаще мне читала бабушка Ровена.
   Иногда речь шла о Белоснежке и семи гномах. Все они умирали, то ли в результате несчастного случая, то ли от болезни, пока Белоснежка не оставалась одна одинешенька и никто не мог помочь ей в борьбе со злой королевой. Кстати, однажды в интерпретации бабушки на одного из гномов упал двухтонный сейф. Но это был сущий пустяк в сравнении с тем, что произошло с другим гномом, бедным Чихом. А когда бабушка читала мне сказку о Золушке, хрустальные башмачки рассыпались на острые осколки прямо на ногах бедняжки, а тыквенная карета слетала с дороги в глубокий овраг.
   И только взрослым я узнал, что в прекрасных книгах Арнольда Лобела^[23] о Жабе и Лягушке не было эпизодов, когда тому или иному главному герою кто-то из других обитателей болота откусывал лапку.