Страница:
Не мог я исключить и смерти кого-то еще. Кого-то из самых близких мне людей. Отца, матери, бабушки…
И если бы этот день стал ужасным, потому что кто-то из них умер бы болезненной и насильственной смертью, воспоминание о которой преследовало бы меня до конца жизни, тогда я предпочел бы умереть сам.
Я сидел на краю кровати, радуясь тому, что заснул, оставив лампу зажженной. Мои руки были мокрыми от пота и так дрожали, что я не смог бы ни найти в темноте выключатель, ни нажать на него.
Если члены семьи любят друг друга – это счастье. Но чем сильнее мы любим ближайших родственников, тем становимся более уязвимыми перед потерей кого-то из них, горем, одиночеством.
Спать я больше не мог.
Часы показывали половину второго.
До полуночи оставалось менее половины суток, каких-то десять с половиной часов.
Но этого времени вполне хватило бы, что оборвать чью-то жизнь, уничтожить мир, отнять надежду…
Глава 6
Глава 7
Глава 8
И если бы этот день стал ужасным, потому что кто-то из них умер бы болезненной и насильственной смертью, воспоминание о которой преследовало бы меня до конца жизни, тогда я предпочел бы умереть сам.
Я сидел на краю кровати, радуясь тому, что заснул, оставив лампу зажженной. Мои руки были мокрыми от пота и так дрожали, что я не смог бы ни найти в темноте выключатель, ни нажать на него.
Если члены семьи любят друг друга – это счастье. Но чем сильнее мы любим ближайших родственников, тем становимся более уязвимыми перед потерей кого-то из них, горем, одиночеством.
Спать я больше не мог.
Часы показывали половину второго.
До полуночи оставалось менее половины суток, каких-то десять с половиной часов.
Но этого времени вполне хватило бы, что оборвать чью-то жизнь, уничтожить мир, отнять надежду…
Глава 6
За миллионы лет до появления «Туристического телеканала», который наверняка бы сообщил о происходящих изменениях, разразившаяся в глубинах земли буря вздыбила поверхность, превратив ее в череду волн, так что путешественнику, оказавшемуся в этом регионе, постоянно приходилось ехать то вверх, то вниз, и крайне редко – по горизонтали.
Вечнозеленые леса, сосны и ели, освоили как гребни «волн», так и впадины между ними, не только окружив город Сноу-Виллидж, но вольготно себя чувствуя в его пределах.
В городе постоянно проживают примерно четырнадцать тысяч человек. Для большинства из них работа так или иначе связана с природой.
Курорт «Снежный» известен на весь мир горнолыжными склонами и высококачественным обслуживанием. Здесь же немало других отелей и возможностей для занятий разными зимними видами спорта. Туристов в Сноу-Виллидж приезжает много. С середины октября по март население города возрастает чуть ли не на шестьдесят процентов. Но и с марта по октябрь к нам едут, чтобы отправиться в многодневный поход по окрестностям, спуститься по реке на лодках или плотах.
Осень в Скалистых горах наступает быстро, но тот сентябрьский день выдался ясным и тихим. Теплый воздух, полное отсутствие ветра, послеполуденный золотой солнечный свет, создающий впечатление, будто Сноу-Виллидж вырезан из янтаря.
Поскольку дом моих родителей расположен на окраине, я поехал, а не пошел в центр Сноу-Виллидж, где у меня имелись кое-какие дела.
В те дни у меня была семилетняя «Дайтона Шелби Z», входящая в семейство «Доджей». Помимо матери и бабушки, я еще не встретил женщину, которую любил бы так же сильно, как эту маленькую спортивную машину.
К технике у меня нет решительно никаких способностей, и едва ли они появятся. Конструкция и, соответственно, работа автомобильного двигателя для меня такая же загадка, как растущая популярность запеканки с тунцом.
Я любил этот славный маленький «Додж» исключительно за его внешность: плавные обводы, черная краска – стремительные желтые, цвета луны в пору жатвы, полосы. Эта машина была частью ночи, которая спустилась с неба, потеревшись бортами о луну.
Вообще-то у меня нет склонности романтизировать неодушевленные предметы, если их нельзя съесть. Мой «Додж» – редкое исключение.
Прибыв в центр и избежав лобового столкновения с разогнавшимся катафалком, я потратил несколько минут на поиск места для парковки. На большей части Альпийской авеню, нашей главной улицы, парковаться нужно под углом к тротуару. Меня такая парковка не устраивала. Дверца другого автомобиля, небрежно открытая, могла помять борт «Шелби» или содрать краску. Я же любое повреждение автомобиля воспринимал как нанесенную мне рану.
Поэтому я отдавал предпочтение парковке, параллельной тротуару, и нашел свободное место на улице, которая тянулась вдоль одной из сторон Центрального квадратного парка. Этот парк действительно разбит на квадратном участке в самом центре города. Мы, жители Скалистых гор, иногда называем вещи своими именами.
Я поставил «Шелби» в затылок желтому микроавтобусу перед «Дворцом Сноу» – местной достопримечательностью, открытой для туристов одиннадцать месяцев в году. В сентябре, между двумя туристическими сезонами, «Дворец» закрывался для профилактического ремонта.
Обычно я, само собой, выхожу из автомобиля, открывая водительскую дверцу. И как раз собирался это проделать, когда мимо промчался пикап, практически впритирку с бортом моего «Доджа», как минимум в два раза превысив разрешенную на этой улице скорость. Если бы я открыл дверцу на несколько секунд раньше, то провел бы осень в больнице и, возможно, встретил бы зиму, не досчитавшись одной или двух конечностей.
В любой другой день я отругал бы про себя безответственного водителя и открыл дверцу. Но не в этот.
Проявив осторожность (надеюсь, не излишнюю), я перебрался на пассажирское сиденье и вышел из «Доджа» со стороны тротуара.
Тут же посмотрел вверх. Никакого падающего сейфа. Пока все шло хорошо.
Основанный в 1872 году на деньги от золотодобычи и строительства железных дорог Сноу-Виллидж – музей викторианской архитектуры под открытым небом. Особенно это касается городской площади, где активно действующее в нашем городе общество охраны памятников старины добилось максимальных успехов. В четырех кварталах, окружающих парк, наиболее популярными строительными материалами были кирпич и известняк, плиты с резными фронтонами над окнами и дверьми, декоративные металлические решетки.
Вдоль улицы росли лиственницы, высокие, конические, старые. Они еще не сменили зеленый летний наряд на золотой осенний.
Я приехал в центр, чтобы зайти в химчистку, банк и библиотеку. Ни одного из этих заведений не было на той стороне парка, где я нашел удобное место для парковки моего автомобиля.
Более всего меня тревожил визит в банк. Случается, банки грабят. И при этом иной раз страдают посторонние люди, к примеру клиенты банка.
Благоразумие подсказывало, что в банк я мог бы заглянуть и на следующий день.
С другой стороны, пусть химическая чистка костюма-тройки из шерстяной ткани еще никогда не приводила к катастрофе, я не сомневался, что в технологическом процессе использовались щелочные, токсические и, возможно, взрывоопасные вещества.
Опять же, учитывая узкие проходы между стеллажами с деревянными полками, уставленными легко воспламеняющимися книгами, библиотеки в случае пожара превращались в огненные ловушки.
В итоге я в нерешительности застыл на тротуаре, где зоны солнечного света рассекались тенями от лиственниц.
Дедушка Джозеф назвал только даты пяти ужасных дней, не указав, чего именно следовало опасаться, вот я и не мог спланировать защиту от какой-либо конкретной напасти. Но всю жизнь готовил себя психологически к тем трудностям, которые могли ожидать меня в эти дни.
Однако эта психологическая подготовка не прибавляла мне спокойствия. Мое воображение наполняло сердце тревогой, по спине бежал холодок.
Пока я оставался в доме, его уют и храбрость ближайших родственников защищали меня от страха. Теперь же я чувствовал себя очень уж уязвимым, чего там, чувствовал себя целью, взятой на мушку неведомым мне охотником.
Паранойя, возможно, свойственна шпионам, политикам, наркоторговцам и копам в больших городах, но пекари страдают ею крайне редко. Жучки в муке или нехватка горького шоколада в кладовой не кажутся нам происками врагов или свидетельством заговора.
После первой, бурной ночи в моей счастливой жизни не было никаких происшествий, я не нажил ни одного врага и тем не менее, стоя сейчас на тротуаре, поглядывая на окна второго и третьего этажей, я, пожалуй, нисколько бы не удивился, обнаружив в одном из них целящегося в меня снайпера.
До этого момента я почему-то полагал, что источником несчастий, которые обрушатся на меня в эти пять дней, будет не конкретный человек, а природа, то есть речь пойдет об ударе молнии, укусе змеи, инсульте, метеорите. Или это будет несчастный случай, вызванный ошибками, столь свойственными людям. Я говорю о сорвавшемся с кронштейнов вращающемся кузове бетономешалки, сошедшем с рельсов поезде, взорвавшемся баллоне со сжиженным газом.
Даже если бы я получил пулю от банковского грабителя, попав под горячую руку, это тоже следовало расценить как несчастный случай, поскольку я мог прийти в банк и позже, скажем, погуляв в парке и покормив белочек. Правда, они могли меня укусить, заразив бешенством.
Но в тот момент я застыл, как памятник, потому что внезапно меня осенило: неизвестный мне, но совершенно конкретный человек мог сознательно выбрать меня своей целью, напасть на меня только по ему ведомым причинам.
И совсем необязательно, чтобы это был кто-то из моих знакомых. Наоборот, скорее всего, какой-то волк-одиночка. Маньяк-убийца, затаивший зло на все человечество и вымещающий его на незнакомцах, которые случайно оказывались в пределах досягаемости. Воображение тут же нарисовало мне человека с винтовкой, запасшегося не только патронами с полым наконечником, но и высококалорийными шоколадными батончиками, дабы выдержать долгую полицейскую осаду.
Многие стекла сверкали оранжевым, отражая солнечные лучи. Другие оставались черными, располагаясь под таким углом, что солнце в них не отражалось. И за любым мог прятаться невидимый мне снайпер.
Все так же не в силах сдвинуться с места, я вдруг осознал, что обладаю тем самым талантом ясновидения, который продемонстрировал дедушка Джозеф на смертном одре. Снайпер существовал не только в теории: он был здесь, за одним из окон, и указательный палец правой руки уже лежал на спусковом крючке. И не стоило списывать его на мое богатое воображение, я ясно представлял себе и его самого, и свое изрешеченное пулями будущее.
Я попытался двинуться дальше, потом попытался податься назад, но ноги не желали меня слушаться. Я чувствовал: любой шаг в неправильном направлении подведет меня под пулю.
Разумеется, стоя на месте, я являл собой идеальную мишень. Этот веский довод, однако, не смог вывести меня из ступора.
Взгляд мой сместился с окон на крыши, еще более удобное место для снайпера.
Снайпер этот заставил меня забыть обо всем остальном, поэтому я услышал, но не отреагировал на вопрос, пока его не задали повторно:
– Я спрашиваю… вы в порядке?
Только тут я отвлекся от поисков снайпера и перевел взгляд на молодого человека, который стоял передо мной на тротуаре. Темноволосого, зеленоглазого, красивого, как кинозвезда.
Он коротко глянул на крыши, чтобы понять, что там могло меня заинтересовать, потом его удивительные глаза вновь повернулись ко мне.
– Вы неважно выглядите.
Язык у меня вдруг раздулся, заполнив едва ли не весь рот.
– Я… просто… мне там что-то привиделось.
Мое лепетание вызвало у него легкую улыбку.
– Вы хотите сказать, что-то на небе?
Я не мог объяснять, что смотрел исключительно на крыши. Тогда пришлось бы признаться и в другом: я уже практически не сомневался, что на одной из них затаился снайпер.
Так что сказал я совсем иное:
– Да, на небе… что-то… странное, – и тут же понял, что слова эти звучат так же дико, как и признание о снайпере.
– Вы хотите сказать, НЛО? – спросил молодой человек и ослепительно улыбнулся. Такая улыбка сделала бы честь и самому Тому Крузу.
Возможно, он и был известным киноактером, разгорающейся звездой. Многие представители индустрии развлечений проводили отпуск в Сноу-Виллидж и его окрестностях.
Но даже если он и был знаменитостью, я бы его не узнал. Кино меня особо не интересовало, слишком много времени отнимали выпечка, семья и жизнь.
В тот год я посмотрел только один фильм – «Форрест Гамп». И теперь вел себя так, словно имел тот же ай-кью[17], что и главный герой того самого фильма.
Кровь бросилась мне в лицо, я смущенно забормотал:
– Может, и НЛО. Скорее всего, нет. Не знаю. Сейчас небо чистое.
– Вы в порядке? – повторил он.
– Да, конечно, в полном порядке. А если на небе что и было, так теперь этого уже нет, – я продолжал нести чушь, ничего не мог с собой поделать.
Но, как бы то ни было, обратившись ко мне, он вывел меня из ступора. Я пожелал ему доброго дня, повернулся, зашагал по тротуару, но на первом же шаге споткнулся, нога зацепилась за выбоину в плите, едва не упал.
С трудом удержавшись на ногах, я не обернулся. И так знал, что он не спускает с меня глаз, а его лицо освещает ироничная ослепительная улыбка.
Я не мог понять, как и почему с потрохами сдался иррациональному страху. Вероятность того, что меня подстрелит снайпер, никак не могла превосходить вероятности похищения инопланетянами.
В твердой решимости взять себя в руки, я прямиком направился к банку.
«Будь, что будет, – подумал я. – Пусть безжалостные налетчики превратят меня в прикованного к постели инвалида, пустив пулю в позвоночник. Все лучше, чем сгореть заживо среди пылающих стеллажей с книгами в библиотеке или отравиться токсичными газами после взрыва в химчистке».
До закрытия банка оставались считаные минуты, поэтому клиентов было мало. Но каждый казался мне подозрительным. Я старался не допустить, чтобы кто-то из них оказался у меня за спиной, выскользнув из поля зрения.
Я не доверял даже восьмидесятилетней старушке с трясущейся головой. Некоторые профессиональные грабители могли прикинуться кем угодно. И кто мог вызвать меньше подозрений, чем такой вот божий одуванчик? Но бородавка на ее подбородке выглядела совсем уж настоящей.
В девятнадцатом столетии банки строили так, чтобы они производили впечатление. Вот и здесь вестибюль и зал обслуживания встречали клиентов гранитным полом, гранитными стенами, величественными колоннами, бронзовыми барельефами.
Банковский служащий, пересекая зал, уронил гроссбух. Он ударился о гранитный пол с грохотом револьверного выстрела. Я подпрыгнул, но в штаны не наложил.
Я депонировал чек, полученный на работе, снял небольшую сумму наличными и направился к выходу. Едва успел подумать, что вращающаяся дверь может заклинить, как очутился на улице.
Библиотека Сноу-Виллидж носит имя Корнелия Рутефорда Сноу и, пожалуй, великовата для такого маленького городка, как наш. Она занимает красивое здание, облицованное плитами из известняка. Вход охраняют каменные львы, установленные на постаментах в виде раскрытых книг. Львы не ревут, не стоят, высоко подняв головы, настороже. Они спят, словно зачитались биографией какого-то политика, которая их и сморила.
Корнелий, на средства которого построили библиотеку, книгами особо не интересовался, но полагал, что от них человеку только польза. Исходил из того, что субсидирование строительства библиотеки расширяет кругозор и повышает эрудицию ничуть не меньше, чем прочтение сотен и сотен томов. Так что по окончании строительства воспринимал себя высокообразованным, начитанным человеком.
Наш город назван не в честь вида ежегодно выпадающих осадков. Свое название он получил от фамилии железнодорожно-горнорудного магната, на чьи деньги был основан: Корнелия Рутефорда Сноу[18].
В холле библиотеки висит портрет Корнелия. Стальные глаза, усы, бакенбарды, гордость.
Когда я вошел в читальный зал, за столиками никто не сидел. Единственный посетитель стоял у стойки, о чем-то беседовал с Лайонелом Дейвисом, старшим библиотекарем.
Подходя к стойке, я узнал посетителя. Его зеленые глаза блеснули, когда он увидел меня, он дружелюбно и чуть насмешливо улыбнулся, словно сказал Лайонелу: «Я думаю, этот господин возьмет книгу о летающих тарелках».
Я знал Лайонела Дейвиса с детства. Книги были его жизнью, точно так же, как выпечка – моей. У него было доброе сердце и энциклопедические знания, от истории Древнего Египта до «крутого» детектива.
И внешность у него была, словно у доброго кузнеца или прямодушного викария из романа Диккенса. Я очень хорошо знал его лицо, но такое выражение видел впервые.
Он вроде бы широко улыбался, но до глаз улыбка эта не доходила. А тик в левом уголке рта предполагал, что его истинное настроение отражают именно глаза, а не улыбка.
Если бы я и понял, что на лице Лайонела написано предупреждение, то все равно не смог бы ничего сделать, чтобы спасти его или себя. К тому моменту, как я вошел в читальный зал, симпатичный молодой человек с белоснежными зубами уже определился со своими дальнейшими действиями.
Начал с того, что выстрелил Лайонелу Дейвису в голову.
Вечнозеленые леса, сосны и ели, освоили как гребни «волн», так и впадины между ними, не только окружив город Сноу-Виллидж, но вольготно себя чувствуя в его пределах.
В городе постоянно проживают примерно четырнадцать тысяч человек. Для большинства из них работа так или иначе связана с природой.
Курорт «Снежный» известен на весь мир горнолыжными склонами и высококачественным обслуживанием. Здесь же немало других отелей и возможностей для занятий разными зимними видами спорта. Туристов в Сноу-Виллидж приезжает много. С середины октября по март население города возрастает чуть ли не на шестьдесят процентов. Но и с марта по октябрь к нам едут, чтобы отправиться в многодневный поход по окрестностям, спуститься по реке на лодках или плотах.
Осень в Скалистых горах наступает быстро, но тот сентябрьский день выдался ясным и тихим. Теплый воздух, полное отсутствие ветра, послеполуденный золотой солнечный свет, создающий впечатление, будто Сноу-Виллидж вырезан из янтаря.
Поскольку дом моих родителей расположен на окраине, я поехал, а не пошел в центр Сноу-Виллидж, где у меня имелись кое-какие дела.
В те дни у меня была семилетняя «Дайтона Шелби Z», входящая в семейство «Доджей». Помимо матери и бабушки, я еще не встретил женщину, которую любил бы так же сильно, как эту маленькую спортивную машину.
К технике у меня нет решительно никаких способностей, и едва ли они появятся. Конструкция и, соответственно, работа автомобильного двигателя для меня такая же загадка, как растущая популярность запеканки с тунцом.
Я любил этот славный маленький «Додж» исключительно за его внешность: плавные обводы, черная краска – стремительные желтые, цвета луны в пору жатвы, полосы. Эта машина была частью ночи, которая спустилась с неба, потеревшись бортами о луну.
Вообще-то у меня нет склонности романтизировать неодушевленные предметы, если их нельзя съесть. Мой «Додж» – редкое исключение.
Прибыв в центр и избежав лобового столкновения с разогнавшимся катафалком, я потратил несколько минут на поиск места для парковки. На большей части Альпийской авеню, нашей главной улицы, парковаться нужно под углом к тротуару. Меня такая парковка не устраивала. Дверца другого автомобиля, небрежно открытая, могла помять борт «Шелби» или содрать краску. Я же любое повреждение автомобиля воспринимал как нанесенную мне рану.
Поэтому я отдавал предпочтение парковке, параллельной тротуару, и нашел свободное место на улице, которая тянулась вдоль одной из сторон Центрального квадратного парка. Этот парк действительно разбит на квадратном участке в самом центре города. Мы, жители Скалистых гор, иногда называем вещи своими именами.
Я поставил «Шелби» в затылок желтому микроавтобусу перед «Дворцом Сноу» – местной достопримечательностью, открытой для туристов одиннадцать месяцев в году. В сентябре, между двумя туристическими сезонами, «Дворец» закрывался для профилактического ремонта.
Обычно я, само собой, выхожу из автомобиля, открывая водительскую дверцу. И как раз собирался это проделать, когда мимо промчался пикап, практически впритирку с бортом моего «Доджа», как минимум в два раза превысив разрешенную на этой улице скорость. Если бы я открыл дверцу на несколько секунд раньше, то провел бы осень в больнице и, возможно, встретил бы зиму, не досчитавшись одной или двух конечностей.
В любой другой день я отругал бы про себя безответственного водителя и открыл дверцу. Но не в этот.
Проявив осторожность (надеюсь, не излишнюю), я перебрался на пассажирское сиденье и вышел из «Доджа» со стороны тротуара.
Тут же посмотрел вверх. Никакого падающего сейфа. Пока все шло хорошо.
Основанный в 1872 году на деньги от золотодобычи и строительства железных дорог Сноу-Виллидж – музей викторианской архитектуры под открытым небом. Особенно это касается городской площади, где активно действующее в нашем городе общество охраны памятников старины добилось максимальных успехов. В четырех кварталах, окружающих парк, наиболее популярными строительными материалами были кирпич и известняк, плиты с резными фронтонами над окнами и дверьми, декоративные металлические решетки.
Вдоль улицы росли лиственницы, высокие, конические, старые. Они еще не сменили зеленый летний наряд на золотой осенний.
Я приехал в центр, чтобы зайти в химчистку, банк и библиотеку. Ни одного из этих заведений не было на той стороне парка, где я нашел удобное место для парковки моего автомобиля.
Более всего меня тревожил визит в банк. Случается, банки грабят. И при этом иной раз страдают посторонние люди, к примеру клиенты банка.
Благоразумие подсказывало, что в банк я мог бы заглянуть и на следующий день.
С другой стороны, пусть химическая чистка костюма-тройки из шерстяной ткани еще никогда не приводила к катастрофе, я не сомневался, что в технологическом процессе использовались щелочные, токсические и, возможно, взрывоопасные вещества.
Опять же, учитывая узкие проходы между стеллажами с деревянными полками, уставленными легко воспламеняющимися книгами, библиотеки в случае пожара превращались в огненные ловушки.
В итоге я в нерешительности застыл на тротуаре, где зоны солнечного света рассекались тенями от лиственниц.
Дедушка Джозеф назвал только даты пяти ужасных дней, не указав, чего именно следовало опасаться, вот я и не мог спланировать защиту от какой-либо конкретной напасти. Но всю жизнь готовил себя психологически к тем трудностям, которые могли ожидать меня в эти дни.
Однако эта психологическая подготовка не прибавляла мне спокойствия. Мое воображение наполняло сердце тревогой, по спине бежал холодок.
Пока я оставался в доме, его уют и храбрость ближайших родственников защищали меня от страха. Теперь же я чувствовал себя очень уж уязвимым, чего там, чувствовал себя целью, взятой на мушку неведомым мне охотником.
Паранойя, возможно, свойственна шпионам, политикам, наркоторговцам и копам в больших городах, но пекари страдают ею крайне редко. Жучки в муке или нехватка горького шоколада в кладовой не кажутся нам происками врагов или свидетельством заговора.
После первой, бурной ночи в моей счастливой жизни не было никаких происшествий, я не нажил ни одного врага и тем не менее, стоя сейчас на тротуаре, поглядывая на окна второго и третьего этажей, я, пожалуй, нисколько бы не удивился, обнаружив в одном из них целящегося в меня снайпера.
До этого момента я почему-то полагал, что источником несчастий, которые обрушатся на меня в эти пять дней, будет не конкретный человек, а природа, то есть речь пойдет об ударе молнии, укусе змеи, инсульте, метеорите. Или это будет несчастный случай, вызванный ошибками, столь свойственными людям. Я говорю о сорвавшемся с кронштейнов вращающемся кузове бетономешалки, сошедшем с рельсов поезде, взорвавшемся баллоне со сжиженным газом.
Даже если бы я получил пулю от банковского грабителя, попав под горячую руку, это тоже следовало расценить как несчастный случай, поскольку я мог прийти в банк и позже, скажем, погуляв в парке и покормив белочек. Правда, они могли меня укусить, заразив бешенством.
Но в тот момент я застыл, как памятник, потому что внезапно меня осенило: неизвестный мне, но совершенно конкретный человек мог сознательно выбрать меня своей целью, напасть на меня только по ему ведомым причинам.
И совсем необязательно, чтобы это был кто-то из моих знакомых. Наоборот, скорее всего, какой-то волк-одиночка. Маньяк-убийца, затаивший зло на все человечество и вымещающий его на незнакомцах, которые случайно оказывались в пределах досягаемости. Воображение тут же нарисовало мне человека с винтовкой, запасшегося не только патронами с полым наконечником, но и высококалорийными шоколадными батончиками, дабы выдержать долгую полицейскую осаду.
Многие стекла сверкали оранжевым, отражая солнечные лучи. Другие оставались черными, располагаясь под таким углом, что солнце в них не отражалось. И за любым мог прятаться невидимый мне снайпер.
Все так же не в силах сдвинуться с места, я вдруг осознал, что обладаю тем самым талантом ясновидения, который продемонстрировал дедушка Джозеф на смертном одре. Снайпер существовал не только в теории: он был здесь, за одним из окон, и указательный палец правой руки уже лежал на спусковом крючке. И не стоило списывать его на мое богатое воображение, я ясно представлял себе и его самого, и свое изрешеченное пулями будущее.
Я попытался двинуться дальше, потом попытался податься назад, но ноги не желали меня слушаться. Я чувствовал: любой шаг в неправильном направлении подведет меня под пулю.
Разумеется, стоя на месте, я являл собой идеальную мишень. Этот веский довод, однако, не смог вывести меня из ступора.
Взгляд мой сместился с окон на крыши, еще более удобное место для снайпера.
Снайпер этот заставил меня забыть обо всем остальном, поэтому я услышал, но не отреагировал на вопрос, пока его не задали повторно:
– Я спрашиваю… вы в порядке?
Только тут я отвлекся от поисков снайпера и перевел взгляд на молодого человека, который стоял передо мной на тротуаре. Темноволосого, зеленоглазого, красивого, как кинозвезда.
Он коротко глянул на крыши, чтобы понять, что там могло меня заинтересовать, потом его удивительные глаза вновь повернулись ко мне.
– Вы неважно выглядите.
Язык у меня вдруг раздулся, заполнив едва ли не весь рот.
– Я… просто… мне там что-то привиделось.
Мое лепетание вызвало у него легкую улыбку.
– Вы хотите сказать, что-то на небе?
Я не мог объяснять, что смотрел исключительно на крыши. Тогда пришлось бы признаться и в другом: я уже практически не сомневался, что на одной из них затаился снайпер.
Так что сказал я совсем иное:
– Да, на небе… что-то… странное, – и тут же понял, что слова эти звучат так же дико, как и признание о снайпере.
– Вы хотите сказать, НЛО? – спросил молодой человек и ослепительно улыбнулся. Такая улыбка сделала бы честь и самому Тому Крузу.
Возможно, он и был известным киноактером, разгорающейся звездой. Многие представители индустрии развлечений проводили отпуск в Сноу-Виллидж и его окрестностях.
Но даже если он и был знаменитостью, я бы его не узнал. Кино меня особо не интересовало, слишком много времени отнимали выпечка, семья и жизнь.
В тот год я посмотрел только один фильм – «Форрест Гамп». И теперь вел себя так, словно имел тот же ай-кью[17], что и главный герой того самого фильма.
Кровь бросилась мне в лицо, я смущенно забормотал:
– Может, и НЛО. Скорее всего, нет. Не знаю. Сейчас небо чистое.
– Вы в порядке? – повторил он.
– Да, конечно, в полном порядке. А если на небе что и было, так теперь этого уже нет, – я продолжал нести чушь, ничего не мог с собой поделать.
Но, как бы то ни было, обратившись ко мне, он вывел меня из ступора. Я пожелал ему доброго дня, повернулся, зашагал по тротуару, но на первом же шаге споткнулся, нога зацепилась за выбоину в плите, едва не упал.
С трудом удержавшись на ногах, я не обернулся. И так знал, что он не спускает с меня глаз, а его лицо освещает ироничная ослепительная улыбка.
Я не мог понять, как и почему с потрохами сдался иррациональному страху. Вероятность того, что меня подстрелит снайпер, никак не могла превосходить вероятности похищения инопланетянами.
В твердой решимости взять себя в руки, я прямиком направился к банку.
«Будь, что будет, – подумал я. – Пусть безжалостные налетчики превратят меня в прикованного к постели инвалида, пустив пулю в позвоночник. Все лучше, чем сгореть заживо среди пылающих стеллажей с книгами в библиотеке или отравиться токсичными газами после взрыва в химчистке».
До закрытия банка оставались считаные минуты, поэтому клиентов было мало. Но каждый казался мне подозрительным. Я старался не допустить, чтобы кто-то из них оказался у меня за спиной, выскользнув из поля зрения.
Я не доверял даже восьмидесятилетней старушке с трясущейся головой. Некоторые профессиональные грабители могли прикинуться кем угодно. И кто мог вызвать меньше подозрений, чем такой вот божий одуванчик? Но бородавка на ее подбородке выглядела совсем уж настоящей.
В девятнадцатом столетии банки строили так, чтобы они производили впечатление. Вот и здесь вестибюль и зал обслуживания встречали клиентов гранитным полом, гранитными стенами, величественными колоннами, бронзовыми барельефами.
Банковский служащий, пересекая зал, уронил гроссбух. Он ударился о гранитный пол с грохотом револьверного выстрела. Я подпрыгнул, но в штаны не наложил.
Я депонировал чек, полученный на работе, снял небольшую сумму наличными и направился к выходу. Едва успел подумать, что вращающаяся дверь может заклинить, как очутился на улице.
Библиотека Сноу-Виллидж носит имя Корнелия Рутефорда Сноу и, пожалуй, великовата для такого маленького городка, как наш. Она занимает красивое здание, облицованное плитами из известняка. Вход охраняют каменные львы, установленные на постаментах в виде раскрытых книг. Львы не ревут, не стоят, высоко подняв головы, настороже. Они спят, словно зачитались биографией какого-то политика, которая их и сморила.
Корнелий, на средства которого построили библиотеку, книгами особо не интересовался, но полагал, что от них человеку только польза. Исходил из того, что субсидирование строительства библиотеки расширяет кругозор и повышает эрудицию ничуть не меньше, чем прочтение сотен и сотен томов. Так что по окончании строительства воспринимал себя высокообразованным, начитанным человеком.
Наш город назван не в честь вида ежегодно выпадающих осадков. Свое название он получил от фамилии железнодорожно-горнорудного магната, на чьи деньги был основан: Корнелия Рутефорда Сноу[18].
В холле библиотеки висит портрет Корнелия. Стальные глаза, усы, бакенбарды, гордость.
Когда я вошел в читальный зал, за столиками никто не сидел. Единственный посетитель стоял у стойки, о чем-то беседовал с Лайонелом Дейвисом, старшим библиотекарем.
Подходя к стойке, я узнал посетителя. Его зеленые глаза блеснули, когда он увидел меня, он дружелюбно и чуть насмешливо улыбнулся, словно сказал Лайонелу: «Я думаю, этот господин возьмет книгу о летающих тарелках».
Я знал Лайонела Дейвиса с детства. Книги были его жизнью, точно так же, как выпечка – моей. У него было доброе сердце и энциклопедические знания, от истории Древнего Египта до «крутого» детектива.
И внешность у него была, словно у доброго кузнеца или прямодушного викария из романа Диккенса. Я очень хорошо знал его лицо, но такое выражение видел впервые.
Он вроде бы широко улыбался, но до глаз улыбка эта не доходила. А тик в левом уголке рта предполагал, что его истинное настроение отражают именно глаза, а не улыбка.
Если бы я и понял, что на лице Лайонела написано предупреждение, то все равно не смог бы ничего сделать, чтобы спасти его или себя. К тому моменту, как я вошел в читальный зал, симпатичный молодой человек с белоснежными зубами уже определился со своими дальнейшими действиями.
Начал с того, что выстрелил Лайонелу Дейвису в голову.
Глава 7
Грохот выстрела оказался не таким громким, как я ожидал.
Почему-то я сразу подумал о том, что в кино используют не настоящие, а холостые патроны и звук, соответственно, накладывают на «картинку» уже после съемок.
И я чуть не огляделся в поисках камер, съемочной группы. Стрелявший был красив, как кинозвезда, выстрел прозвучал негромко, ни у кого не могло быть никаких причин убивать такого милейшего человека, как Лайонел Дейвис, из этого следовало, что увиденное мною – часть некоего сценария, а отснятый фильм выйдет на экраны где-нибудь летом следующего года.
– Сколько мух ты проглатываешь ежедневно, стоя с отвисшей челюстью? – спросил убийца. – Ты хоть когда-нибудь закрываешь рот?
Похоже, я его забавлял, про Лайонела он уже забыл, словно убийство библиотекарей давно вошло у него в привычку и он не видел в этом ничего необычного. Об угрызениях совести я уж не говорю.
Я услыхал свой голос, звенящий от злости:
– Что он вам сделал?
– Кто?
Хотя вы можете подумать, что недоумение, прозвучавшее в его голосе было картинным, эдакой бравадой, посредством которой он хотел произвести на меня впечатление собственной жестокостью, уверяю вас, ничего такого не было и в помине. Я сразу понял, что он не связывает мой вопрос с человеком, которого только что убил.
Слово «безумный» характеризовало этого красавца далеко не полностью, но могло послужить отправной точкой для создания его словесного портрета.
Удивленный тем, что страха в моем голосе нет, а вот злости определенно прибавляется, я уточнил:
– Лайонела. Он был хороший человек. Добрый.
– А-а, ты про этого.
– Лайонела Дейвиса. У него были имя и фамилия, знаете ли. А также жизнь, друзья, он был личностью.
Недоумения на лице незнакомца прибавилось, улыбка как-то потускнела.
– Но ведь он был всего лишь библиотекарь?
– Ты – свихнувшийся сукин сын.
Улыбка застыла, лицо побледнело, даже закаменело, вдруг превратившись в гипсовую маску смерти. Он поднял пистолет, нацелил его мне в грудь, и со всей серьезностью заявил:
– Не смей оскорблять мою мать.
Обида, которую вызвали мои слова, столь не вязалась с безразличием, выказанным к жертве, что я нашел ситуацию крайне забавной. Но если бы с моих губ сорвался смешок, этот незнакомец точно меня бы пристрелил.
Глядя на наставленный на меня пистолет, я почувствовал, как страх входит в чертоги моего сознания, но не отдал ему ключи от всех комнат.
Чуть раньше, на улице, мысль о снайпере парализовала меня. Теперь я понимал, что боялся вовсе не снайпера, засевшего то ли на крыше, то ли в окне верхнего этажа. Я пришел в ужас, потому что не знал, снайпер ли действительно ловит меня в перекрестье оптического прицела, или смертельная угроза исходит откуда-то еще. Если опасность только чувствуется, но нет возможности определить, откуда она исходит, тогда начинаешь бояться всех и вся. Мир становится враждебным от горизонта до горизонта.
Страх перед неизвестным едва ли не самый сильный из страхов, и устоять перед ним зачастую невозможно.
А вот теперь я идентифицировал своего врага. И хотя он мог быть социопатом, способным на любую жестокость, я почувствовал некоторое облегчение, потому что теперь знал его в лицо. Бесчисленные угрозы, которые наводняли мое воображение, растаяли как дым, замещенные одной реальной опасностью.
Его закаменевшее лицо смягчилось. Он опустил пистолет.
Нас разделяли пятнадцать футов, так что я не решался броситься на него. Только повторил:
– Так что он тебе сделал?
Белозубый улыбнулся и пожал плечами.
– Я не пристрелил бы его, если бы не вошел ты:
К распирающей меня злости прибавилась душевная боль, вызванная смертью Лайонела. Голос мой задрожал от горя, не от страха.
– Что ты такое говоришь?
– Одному мне с двумя заложниками не справиться. Он был здесь один. Его помощник заболел. Других читателей в этот момент в библиотеке не было. Он собирался запереть двери… и тут появился ты.
– Только не говори, что я несу ответственность за его смерть.
– О, нет, нет, – заверил он меня, словно его заботили мои чувства. – Твоей вины в этом нет. Такое случается, тут уж ничего не поделаешь.
– Такое случается, – повторил я, в моем голосе звучало изумление. Я и представить не мог, что можно с такой небрежностью говорить об убийстве.
– Я мог бы застрелить тебя, – заметил он, – но, уже повстречавшись с тобой на улице, решил, что ты – более интересная компания, чем старый, занудный библиотекарь.
– А зачем тебе заложник?
– На случай, если возникнут осложнения.
– Какие осложнения?
– Ты увидишь.
Пиджак спортивного покроя сидел на нем достаточно свободно. Из внутреннего кармана он достал наручники.
– Сейчас я брошу их тебе.
– Мне они не нужны.
Он улыбнулся.
– Ты у нас шутник. Поймай их. Защелкни одно кольцо на правой руке. Потом ложись на пол, руки заведи за спину, чтобы я мог закончить работу.
Когда он бросил наручники, я отошел в сторону. Они ударились об один из столиков для чтения, свалились на пол.
Он вновь навел на меня пистолет.
И хотя такое случилось со мной уже во второй раз, легче мне от этого не стало.
Я никогда не держал в руках стрелкового оружия, о самой стрельбе даже не говорю. В моей профессии более всего на оружие тянет нож для резки торта. Возможно, скалка. Но мы, пекари, не носим скалку в плечевой кобуре, а потому в подобных жизненных ситуациях оказываемся совершенно беззащитными.
– Подними наручники, здоровяк.
Здоровяк. А ведь он не уступал мне ни ростом, ни комплекцией.
– Подними их, а не то я сделаю из тебя второго Лайонела и подожду, пока в библиотеку зайдет еще один заложник.
Я использовал горе и злость, вызванные убийством Лайонела, для подавления страха. Страх мог подчинить меня себе, лишить всего человеческого, но тут я осознал, что бесстрашие может стать причиной моей смерти.
Мудро признав собственную трусость, я наклонился, поднял наручники, защелкнул одно стальное кольцо на правом запястье.
Незнакомец схватил связку ключей со стойки библиотекаря.
– Пока не ложись. Стой, где стоишь, чтобы я видел тебя, пока буду запирать дверь.
Он уже миновал половину пути между стойкой и портретом Корнелия Рутефорда Сноу, когда дверь открылась. Вошла молодая женщина (я ее видел впервые) с несколькими книгами в руках.
Она была красивее апельсинового торта с шоколадной глазурью, украшенного засахаренной апельсиновой цедрой и вишнями.
Я не мог допустить, чтобы этот псих застрелил ее на моих глазах, только не такое очаровательное создание.
Почему-то я сразу подумал о том, что в кино используют не настоящие, а холостые патроны и звук, соответственно, накладывают на «картинку» уже после съемок.
И я чуть не огляделся в поисках камер, съемочной группы. Стрелявший был красив, как кинозвезда, выстрел прозвучал негромко, ни у кого не могло быть никаких причин убивать такого милейшего человека, как Лайонел Дейвис, из этого следовало, что увиденное мною – часть некоего сценария, а отснятый фильм выйдет на экраны где-нибудь летом следующего года.
– Сколько мух ты проглатываешь ежедневно, стоя с отвисшей челюстью? – спросил убийца. – Ты хоть когда-нибудь закрываешь рот?
Похоже, я его забавлял, про Лайонела он уже забыл, словно убийство библиотекарей давно вошло у него в привычку и он не видел в этом ничего необычного. Об угрызениях совести я уж не говорю.
Я услыхал свой голос, звенящий от злости:
– Что он вам сделал?
– Кто?
Хотя вы можете подумать, что недоумение, прозвучавшее в его голосе было картинным, эдакой бравадой, посредством которой он хотел произвести на меня впечатление собственной жестокостью, уверяю вас, ничего такого не было и в помине. Я сразу понял, что он не связывает мой вопрос с человеком, которого только что убил.
Слово «безумный» характеризовало этого красавца далеко не полностью, но могло послужить отправной точкой для создания его словесного портрета.
Удивленный тем, что страха в моем голосе нет, а вот злости определенно прибавляется, я уточнил:
– Лайонела. Он был хороший человек. Добрый.
– А-а, ты про этого.
– Лайонела Дейвиса. У него были имя и фамилия, знаете ли. А также жизнь, друзья, он был личностью.
Недоумения на лице незнакомца прибавилось, улыбка как-то потускнела.
– Но ведь он был всего лишь библиотекарь?
– Ты – свихнувшийся сукин сын.
Улыбка застыла, лицо побледнело, даже закаменело, вдруг превратившись в гипсовую маску смерти. Он поднял пистолет, нацелил его мне в грудь, и со всей серьезностью заявил:
– Не смей оскорблять мою мать.
Обида, которую вызвали мои слова, столь не вязалась с безразличием, выказанным к жертве, что я нашел ситуацию крайне забавной. Но если бы с моих губ сорвался смешок, этот незнакомец точно меня бы пристрелил.
Глядя на наставленный на меня пистолет, я почувствовал, как страх входит в чертоги моего сознания, но не отдал ему ключи от всех комнат.
Чуть раньше, на улице, мысль о снайпере парализовала меня. Теперь я понимал, что боялся вовсе не снайпера, засевшего то ли на крыше, то ли в окне верхнего этажа. Я пришел в ужас, потому что не знал, снайпер ли действительно ловит меня в перекрестье оптического прицела, или смертельная угроза исходит откуда-то еще. Если опасность только чувствуется, но нет возможности определить, откуда она исходит, тогда начинаешь бояться всех и вся. Мир становится враждебным от горизонта до горизонта.
Страх перед неизвестным едва ли не самый сильный из страхов, и устоять перед ним зачастую невозможно.
А вот теперь я идентифицировал своего врага. И хотя он мог быть социопатом, способным на любую жестокость, я почувствовал некоторое облегчение, потому что теперь знал его в лицо. Бесчисленные угрозы, которые наводняли мое воображение, растаяли как дым, замещенные одной реальной опасностью.
Его закаменевшее лицо смягчилось. Он опустил пистолет.
Нас разделяли пятнадцать футов, так что я не решался броситься на него. Только повторил:
– Так что он тебе сделал?
Белозубый улыбнулся и пожал плечами.
– Я не пристрелил бы его, если бы не вошел ты:
К распирающей меня злости прибавилась душевная боль, вызванная смертью Лайонела. Голос мой задрожал от горя, не от страха.
– Что ты такое говоришь?
– Одному мне с двумя заложниками не справиться. Он был здесь один. Его помощник заболел. Других читателей в этот момент в библиотеке не было. Он собирался запереть двери… и тут появился ты.
– Только не говори, что я несу ответственность за его смерть.
– О, нет, нет, – заверил он меня, словно его заботили мои чувства. – Твоей вины в этом нет. Такое случается, тут уж ничего не поделаешь.
– Такое случается, – повторил я, в моем голосе звучало изумление. Я и представить не мог, что можно с такой небрежностью говорить об убийстве.
– Я мог бы застрелить тебя, – заметил он, – но, уже повстречавшись с тобой на улице, решил, что ты – более интересная компания, чем старый, занудный библиотекарь.
– А зачем тебе заложник?
– На случай, если возникнут осложнения.
– Какие осложнения?
– Ты увидишь.
Пиджак спортивного покроя сидел на нем достаточно свободно. Из внутреннего кармана он достал наручники.
– Сейчас я брошу их тебе.
– Мне они не нужны.
Он улыбнулся.
– Ты у нас шутник. Поймай их. Защелкни одно кольцо на правой руке. Потом ложись на пол, руки заведи за спину, чтобы я мог закончить работу.
Когда он бросил наручники, я отошел в сторону. Они ударились об один из столиков для чтения, свалились на пол.
Он вновь навел на меня пистолет.
И хотя такое случилось со мной уже во второй раз, легче мне от этого не стало.
Я никогда не держал в руках стрелкового оружия, о самой стрельбе даже не говорю. В моей профессии более всего на оружие тянет нож для резки торта. Возможно, скалка. Но мы, пекари, не носим скалку в плечевой кобуре, а потому в подобных жизненных ситуациях оказываемся совершенно беззащитными.
– Подними наручники, здоровяк.
Здоровяк. А ведь он не уступал мне ни ростом, ни комплекцией.
– Подними их, а не то я сделаю из тебя второго Лайонела и подожду, пока в библиотеку зайдет еще один заложник.
Я использовал горе и злость, вызванные убийством Лайонела, для подавления страха. Страх мог подчинить меня себе, лишить всего человеческого, но тут я осознал, что бесстрашие может стать причиной моей смерти.
Мудро признав собственную трусость, я наклонился, поднял наручники, защелкнул одно стальное кольцо на правом запястье.
Незнакомец схватил связку ключей со стойки библиотекаря.
– Пока не ложись. Стой, где стоишь, чтобы я видел тебя, пока буду запирать дверь.
Он уже миновал половину пути между стойкой и портретом Корнелия Рутефорда Сноу, когда дверь открылась. Вошла молодая женщина (я ее видел впервые) с несколькими книгами в руках.
Она была красивее апельсинового торта с шоколадной глазурью, украшенного засахаренной апельсиновой цедрой и вишнями.
Я не мог допустить, чтобы этот псих застрелил ее на моих глазах, только не такое очаровательное создание.
Глава 8
Она была красивее шоколадного суфле со взбитыми сливками, которое подают в вазочке от Лиможа на блюде от Лиможа на серебряном подносе при свечах.
Дверь захлопнулась у нее за спиной, она сделала несколько шагов, прежде чем поняла, что попала в необычную ситуацию. Она не могла видеть труп, его скрывала стойка, но заметила наручники на моем правом запястье.
И заговорила потрясающе хрипловатым голосом. Эффект только усиливался от того, что к убийце она обратилась театральным шепотом.
– Это пистолет?
– А что, не похоже?
– Ну, это может быть игрушка. Или действительно настоящий пистолет?
Псих указал пистолетом на меня.
– Хочешь посмотреть, как я его застрелю?
Я почувствовал, что перестал быть самым ценным из заложников.
– Пожалуй, это уже перебор.
– Мне нужен только один заложник.
– Тем не менее, – ее апломб просто потряс меня, – ты мог бы выстрелить в потолок.
Киллер улыбнулся молодой женщине, так же обаятельно, как совсем недавно, на улице, улыбался мне. Пожалуй, на этот раз улыбка получилась даже еще более теплой и восхитительной.
– Почему ты говоришь шепотом?
– Мы же в библиотеке, – прошептала она.
– Обычные правила отменены.
– Ты – библиотекарь?
– Я? Библиотекарь? Нет. Если уж на то пошло…
– Тогда у тебя нет права отменять действующие правила, – она чуть возвысила голос.
– Вот что дает мне это право, – заявил он и выстрелил в потолок.
Она посмотрела на окна. Улица виднелась лишь сквозь зазоры между наполовину закрытыми жалюзи. Когда перевела взгляд на меня, я понял, что выстрел, вернее его громкость, разочаровал и ее. Стены, уставленные книгами, глушили звук. Если бы выстрел услышали снаружи, то подумали бы, что кто-то кашлянул.
Не подав вида, что легкость, с которой киллер пускал в ход оружие, напугала ее, девушка спросила:
– Можно, я положу куда-нибудь эти книги? Они тяжелые.
Киллер пистолетом указал на один из столиков:
– Туда.
Пока женщина клала книги на столик, киллер прошел к двери и запер ее, не спуская с нас глаз.
Дверь захлопнулась у нее за спиной, она сделала несколько шагов, прежде чем поняла, что попала в необычную ситуацию. Она не могла видеть труп, его скрывала стойка, но заметила наручники на моем правом запястье.
И заговорила потрясающе хрипловатым голосом. Эффект только усиливался от того, что к убийце она обратилась театральным шепотом.
– Это пистолет?
– А что, не похоже?
– Ну, это может быть игрушка. Или действительно настоящий пистолет?
Псих указал пистолетом на меня.
– Хочешь посмотреть, как я его застрелю?
Я почувствовал, что перестал быть самым ценным из заложников.
– Пожалуй, это уже перебор.
– Мне нужен только один заложник.
– Тем не менее, – ее апломб просто потряс меня, – ты мог бы выстрелить в потолок.
Киллер улыбнулся молодой женщине, так же обаятельно, как совсем недавно, на улице, улыбался мне. Пожалуй, на этот раз улыбка получилась даже еще более теплой и восхитительной.
– Почему ты говоришь шепотом?
– Мы же в библиотеке, – прошептала она.
– Обычные правила отменены.
– Ты – библиотекарь?
– Я? Библиотекарь? Нет. Если уж на то пошло…
– Тогда у тебя нет права отменять действующие правила, – она чуть возвысила голос.
– Вот что дает мне это право, – заявил он и выстрелил в потолок.
Она посмотрела на окна. Улица виднелась лишь сквозь зазоры между наполовину закрытыми жалюзи. Когда перевела взгляд на меня, я понял, что выстрел, вернее его громкость, разочаровал и ее. Стены, уставленные книгами, глушили звук. Если бы выстрел услышали снаружи, то подумали бы, что кто-то кашлянул.
Не подав вида, что легкость, с которой киллер пускал в ход оружие, напугала ее, девушка спросила:
– Можно, я положу куда-нибудь эти книги? Они тяжелые.
Киллер пистолетом указал на один из столиков:
– Туда.
Пока женщина клала книги на столик, киллер прошел к двери и запер ее, не спуская с нас глаз.