Кунц Дин. Сумерки

   В течение многих лет он легко находил оправдание своей тяге к насилию и самоистреблению. Казалось, что горькая ненависть и слепая ярость – это необходимая защита от людской жестокости. Отними у него это безрассудное пренебрежение к человеческой жизни и годами взлелеиваемую мстительность, он бы почувствовал себя беззащитным. Общество настойчиво делало из него изгоя, видело в нем или двухметрового шута с физиономией обезьяны, или страшного монстра. Что ж, он, разумеется, не считал себя шутом, однако не возражал против того, чтобы предстать перед ними в роли чудовища, был не прочь показать им, в какое низкое, отвратительное страшилище он может обращаться, если по-настоящему этого захочет. Это они сделали его таким, каков он есть. И он не в ответе за свои преступления. Он был порочным, потому что они сделали его таким. Именно это говорил он себе на протяжении многих лет…
   …до тех пор, пока не встретил Мать Грейс Спиви. Она дала ему понять, каким жалким и несчастным беднягой он был все это время. Доказала, что его оправдания собственной греховности и потворство своим прихотям выглядят крайне неубедительно. Объяснила, что в его положении парии он может почерпнуть силу и отвагу и даже гордость. Научила его видеть в себе сатанинское начало и гнать от себя дьявола.
   Она помогла ему понять, что его неистребимая тяга к разрушению, его великий дар и единственный талант должны вселять ужас в сердца стоящих на пути господа и быть карающим мечом в борьбе с ними.
   Сейчас, наблюдая за тем, как Мать Грейс погружается в транс, Кайл Барлоу взирал на нее с нескрываемым обожанием. Он не замечал неопрятную копну седых, нечесаных, спутавшихся и сальных волос; в его глазах эти волосы в мерцающем золотистом свете превращались в божественный нимб, обрамляющий ее лик, в таинственный ореол. От его взгляда ускользало, что на ней мятое, в жирных пятнах платье с приставшими к нему нитками и каким-то пухом, что плечи в перхоти. Он видел только то, что жаждал увидеть. А жаждал вечного блаженства.
   Она издала стон, веки задрожали, но не разомкнулись.
   На лицах одиннадцати апостолов тайного синедриона, сидящих на полу и сжимающих в руках подсвечники, отразилось внутреннее напряжение, но никто из них не произнес ни одного слова, не издал ни единого звука, который разрушил бы хрупкие чары.
   – О мой бог! – сорвалось с губ Матери Грейс, как будто ей явилось нечто, внушающее благоговейный трепет. – О боже, боже!
   Веки дергались, тело сотрясала дрожь, она нервно облизывала губы.
   На лбу выступила испарина.
   Дыхание стало еще более тяжелым и неровным. Она хватала воздух открытым ртом, словно тонула, потом втягивала воздух в себя, сжав зубы, с леденящим душу шипением.
   Барлоу терпеливо ждал.
   Мать Грейс воздела руки, пытаясь обнять пустое пространство перед собой, в свете пламени вспыхнули перстни. Затем руки упали, беспокойно, точно умирающие птицы, дернулись и застыли на коленях.
   Наконец слабым, дрожащим, как струна, голосом, в котором с трудом угадывался ее собственный, она вымолвила:
   – Убейте его.
   – Кого? – спросил Барлоу.
   – Мальчишку.
   Одиннадцать апостолов вздрогнули, обменялись многозначительными взглядами, и от движения их свечей тени заколыхались и стали перемещаться по комнате.
   – Джоя Скавелло? – спросил Барлоу.
   – Да. Убейте его, – откуда-то издалека прозвучал голос Матери Грейс. – Немедленно.
   По непостижимым ни для Барлоу, ни для самой Матери Грейс причинам он был единственным человеком, с которым она могла сообщаться, находясь в состоянии транса. Если к ней обращались другие, она просто не слышала их. Она была единственным медиумом между ними и миром духов, единственным посредником, получавшим откровения с того света; но только благодаря осторожности и терпению Барлоу, задававшего ей вопросы, эти откровения обретали ясную и законченную форму. Выполнение им именно этой миссии, его драгоценный дар, более чем что-либо другое, заставило его поверить, что он принадлежит к числу божьих избранников, как утверждала Мать Грейс.
   – Убейте его… убейте, – тихо бубнила она надтреснутым голосом.
   – Вы уверены, что это тот самый мальчишка? – спрашивал Барлоу.
   – Да.
   – Это точно?
   – Да.
   – Как нам убить его?
   Теперь лицо ее осунулось. На обычно гладкой коже появились морщины. Она была бледна, тело обмякло и стало похоже на мокрую скомканную тряпку.
   – Как нам уничтожить его? – повторил вопрос Барлоу.
   Ее рот был широко открыт, в горле хрипло клекотало, в уголке рта собралась слюна и медленно скатилась по подбородку.
   – Преподобная Грейс! – взывал Барлоу.
   Ее голос звучал слабее прежнего:
   – Убейте его… любым способом.
   – Застрелить? Зарезать? Сжечь?
   – Как угодно… на ваш выбор… только действуйте скорее.
   – Как скоро?
   – Время уходит. День ото дня… он могущественнее… и неуязвимее.
   – Убив его, должны ли мы совершить какой-нибудь ритуал? – вопрошал Барлоу.
   – Только одно… когда он будет мертв… его сердце…
   – Что? Что сердце?
   – Надо вырвать, – сказала она голосом, в котором вдруг вновь появились металлические нотки.
   – И что потом?
   – Оно будет черным.
   – Его сердце будет черным?
   – Как уголь, и гнилым. И вы увидите…
   Она приподнялась в своем кресле. По лицу катился пот. Капли испарины выступили на верхней губе. Мертвенно-белые руки дрожали на коленях, словно опаленные крылья ночной бабочки. Краски вернулись на лицо, но глаза оставались закрытыми. Слюна изо рта уже не текла, но еще блестела на подбородке.
   – Что мы увидим, когда вырвем его сердце? – спросил Барлоу.
   – Червей, – в голосе слышалось отвращение.
   – В его сердце?
   – Да. И копошащихся навозных жуков.
   Апостолы о чем-то тихо переговаривались. Но это не имело значения. Теперь ничто не могло вывести ее из транса: она погрузилась в него целиком, растворилась в мире охвативших ее видений.
   Подавшись вперед, упершись руками в свои жирные ляжки, Барлоу спрашивал дальше:
   – Что нам надлежит делать после того, как мы вырвем его сердце?
   Грейс с такой яростью принялась кусать губы, что, казалось, на них вот-вот выступит кровь. Она вздернула руки и стала перебирать ими в воздухе, словно ткала свой ответ из эфира.
   Затем произнесла:
   – Погрузите сердце в…
   – Куда?
   – В сосуд со святой водой.
   – Из церкви?
   – Да. Вода останется холодной… а сердце… будет кипеть, превратится в черный пар… и улетучится.
   – И тогда мы будем знать наверняка, что он мертв?
   – Да. Мертв. Навеки мертв. Ему уже не вернуться в новом воплощении.
   – Значит, у нас есть надежда? – спросил Барлоу, боясь в это поверить.
   – Да, – глухо отозвалась она. – Надежда.
   – Благодарение Господу, – сказал Барлоу.
   – Благодарение Господу, – вторили апостолы.
   Мать Грейс открыла глаза. Широко зевнула, часто заморгала и растерянно посмотрела вокруг:
   – Где я? Что со мной? Меня знобит. Неужели я прозевала шестичасовые новости? Я не могу пропускать шестичасовые новости. Мне надо знать, что задумывают слуги Люцифера.
   – Еще нет и двенадцати, – сказал ей Барлоу. – Шестичасовые новости еще очень не скоро.
   Она уставилась на него осоловевшим, бессмысленным взглядом, которым всегда бывало отмечено возвращение из состояния глубокого транса.
   – Кто ты? Я тебя знаю? Мне кажется, я не встречала тебя прежде.
   – Преподобная Грейс, я – Кайл.
   – Кайл? – Она будто впервые слышала это имя. В глазах мелькнуло подозрение.
   – Не волнуйтесь, – сказал он. – Успокойтесь и подумайте. У вас было пророческое видение. Вы сейчас все вспомните. Все вернется.
   Он протянул к ней огромные огрубелые руки. Иногда, когда она приходила в себя после транса, ее охватывал такой страх и растерянность, что ей было необходимо дружеское участие. Обычно, взяв его за руки, она черпала силы из его гигантских энергетических резервуаров, и сознание возвращалось, будто ее подключали к огромному аккумулятору.
   Но сегодня она отпрянула от него и нахмурилась. Вытерла влажный от слюны подбородок и озадаченно оглядела апостолов.
   – Боже, как я хочу пить, – сказала она.
   Один из них побежал за водой.
   А она обратилась к Кайлу:
   – Чего вы хотите? Зачем привели меня сюда?
   – Сейчас вы все вспомните, – терпеливо увещевал ее Барлоу с ободряющей улыбкой.
   – Мне не нравится это место, – произнесла она слабым, жалобным голосом.
   – Это ваша церковь.
   – Церковь?
   – Вернее, подвал вашей церкви.
   – Здесь так темно, – скулила она.
   – Вы здесь в безопасности.
   Она надула губы, как ребенок, и зыркнула на него исподлобья:
   – Я не люблю темноты. Мне становится страшно. – Поежилась, обхватив руками плечи. – Зачем вы затащили меня в эту темень?
   Кто-то встал и включил свет.
   Свечи задули.
   – Церковь? – повторила она, глядя на обитые филенкой подвальные стены и проходящие под потолком балки. Мучительно пыталась разобраться в происходящем, но все еще не могла взять в толк, что с ней и куда она попала.
   Барлоу ничем не мог помочь. Порой ей требовалось минут десять, чтобы сбросить с себя оцепенение, неизменно наступавшее после путешествия в мир духов.
   Она встала.
   Барлоу вскочил следом, и его огромная фигура нависла над ней.
   – Мне надо по нужде. Очень надо. – Лицо скривилось в гримасе, и она схватилась рукой за живот. – Где здесь можно сходить? Мне надо в туалет.
   Барлоу кивнул Эдне Ванофф, невысокой полной женщине, которая состояла членом тайного синедриона, и та повела Мать Грейс в туалет, расположенный в дальнем конце подвала. Старуха нетвердо ступала, и Эдне приходилось поддерживать ее, а та в недоумении озиралась по сторонам.
   Громко, так, что слышно было в противоположном углу, Мать Грейс произнесла:
   – О боже, я не вытерплю. У меня сейчас лопнет мочевой пузырь.
   Барлоу только тяжело вздохнул и опустился на свой чересчур маленький и чересчур жесткий стул.
   Для него, как и для всех апостолов, самым сложным было понять эксцентричное поведение Матери Грейс сразу после ее видений и смириться с ним. В такие минуты она совсем не походила на великого духовного пастыря. Напротив, казалась обыкновенной, выжившей из ума старухой. Самое большее через десять минут, как это случалось всегда, к ней вернется рассудок, и она снова будет прежней, ослепительно дальновидной и проницательной женщиной, той, которая отвратила Барлоу от жизни в грехе. И тогда никто уже не усомнится в ее даре озарения, в ее могуществе и святости, никто не будет оспаривать того, что она воистину послана Небом. И хотя Барлоу уже неоднократно доводилось видеть ее в таком смятении и он знал, что это состояние ненадолго, из-за подобных минут в душу все равно закрадывалось смущение, и он чувствовал беспокойство и растерянность.
   В такие моменты он терзался сомнениями.
   И за это ненавидел себя.
   Он полагал, что бог намеренно подвергает Мать Грейс унизительному испытанию, навлекая на нее душевную смуту, чтобы проверить крепость веры ее последователей. Божий промысел в том, чтобы с Матерью Грейс остались лишь самые преданные из апостолов, чтобы перед лицом грядущих тяжких дней заложить оплот крепкой церкви. И все же всякий раз, заставая ее в столь неподобающем обличье, Барлоу испытывал сильное потрясение.
   Он окинул взглядом по-прежнему сидящих на полу членов тайного синедриона. Вид у всех был встревоженный, и каждый шептал молитву. Он решил, что они просят бога дать им силы не усомниться в святости Матери Грейс, как усомнился в ней он. Закрыл глаза и тоже стал молиться.
   Чтобы убить этого ребенка, им потребуется вся сила, вера и преданность, которые они только могли раскрыть в себе, потому что это будет непростым делом.
   Он не был обыкновенным ребенком. Мать Грейс не уставала повторять это. Он сам обладает силой, вселяющей ужас, и, возможно, уничтожит их в тот самый момент, когда они осмелятся поднять на него руку. Но ради людей они должны попытаться покончить с ним.
   Барлоу втайне надеялся, что Мать Грейс оставит за ним право нанести роковой удар. Пусть даже ценой собственной жизни, но он хотел бы быть тем, кто своими руками выпустит мальчишке кровь, потому что тому, кто убьет его (или даже погибнет, пытаясь убить его), уготовано место на Небесах, возле трона Господня. Барлоу был убежден, что это правда. Если он обрушит на это дьявольское отродье свою огромную физическую силу и затаенную ярость, то тем самым искупит свои преступления против невинных душ, которые он совершил в те дни, когда Мать Грейс еще не обратила его в свою веру.

Глава 11

   Не прошло и двадцати минут, как Генри Рэнкин уже стоял в кабинете Чарли Гаррисона с данными из полицейского управления транспорта о номерном знаке белого фордовского фургона.
   Невысокого роста, всего метр семьдесят, Рэнкин был худощав, по-спортивному подтянут и собран. У Кристины мелькнула мысль, что в свое время он мог быть жокеем. На нем были черные туфли «Бэлли», светло-серый костюм, белая сорочка, синий галстук и синий же декоративный платок, аккуратно заправленный в нагрудный карман пиджака. Он никак не соответствовал представлению Кристины о частном сыщике.
   Познакомившись с Кристиной, он протянул Чарли лист бумаги и сообщил:
   – По данным транспортного управления, фургон принадлежит некой полиграфической компании, которая называется «Слово Истины».
   Если вдуматься, Чарли Гаррисон тоже едва ли соответствовал стереотипному образу частного детектива. Кристина привыкла считать, что сыщик должен быть высокого роста. Конечно, Чарли нельзя было назвать коротышкой, как Рэнкина, но и в нем было не более метра восьмидесяти. Она думала, что сыщик должен быть сложен на манер шкафа, чтобы пробивать кирпичные стены. Чарли же был поджарый, и хотя вид его не оставлял сомнений в том, что он сможет за себя постоять, но крушить кирпичные стены явно было не для него. В ее воображении сыщик обладал внешностью чуточку зловещей: немного агрессивный взгляд и сурово очерченный рот с плотно сжатыми губами. Чарли выглядел смышленым, деловым, компетентным, но никак не зловещим. Внешности не примечательной, хотя в целом симпатичный, с густыми русыми волосами, аккуратно подстриженными. Выделялись только серо-зеленые глаза, взгляд их прямой и открытый, это были глаза друга, без тени ожесточения, по крайней мере, она этого не находила.
   Несмотря на то обстоятельство, что ни Чарли, ни Рэнкин никак не походили на Магнума, или на Сэма Спэйда, или на Филиппа Марлоу, Кристина почувствовала, что пришла по верному адресу. Чарли Гаррисона отличали дружелюбие, сдержанность и искренность. Что бы он ни делал – во всех его движениях была необыкновенная естественность и самодостаточность. Его жесты были законченными и точными. Он производил впечатление компетентного человека, на которого можно положиться. Ей казалось, что у него как у профессионала никогда не могло быть никаких провалов. С ним она чувствовала себя в безопасности.
   Редко она встречала таких людей. Крайне редко. Особенно среди мужчин. В прошлом, когда она во многом зависела от мужчин, то часто, или, скорее, обычно, ошибалась в них. Но инстинкт подсказывал: Чарли Гаррисон отличается от большинства и ей не придется сожалеть, если она доверится ему.
   Чарли оторвался от бумаги, которую принес Рэнкин:
   – «Слово Истины»? Интересно. Есть что-нибудь на них в картотеке?
   – Ничего.
   Чарли взглянул на Кристину:
   – Вам ни о чем не говорит это название?
   – Нет.
   – Вы печатаете для своей лавки гурмана рекламные проспекты, заказываете фирменную марку для канцелярских принадлежностей?
   – Разумеется. Но мы обращаемся в другую компанию.
   – Ладно, – сказал Чарли, – необходимо выяснить, кто владелец фирмы. Кроме того, попробуем получить список наемного персонала и будем проверять каждого.
   Чарли обратился к Кристине:
   – Возможно, вам потребуется поговорить об этом случае с вашей матерью, мисс Скавелло.
   – Я бы предпочла этого не делать, – сказала она. – Во всяком случае, если без этого можно обойтись.
   – Что ж… Хорошо. Но, возможно, в этом действительно возникнет необходимость. Пока же… вы можете вернуться к своей работе. У нас уйдет какое-то время на то, чтобы вникнуть во все это.
   – А как быть с Джоем?
   – Сегодня он может побыть здесь со мной, – сказал Чарли. – Хотелось бы увидеть, что произойдет, если вы выйдете отсюда без мальчика. Поедет ли этот малый за вами или будет ждать Джоя? Кто из вас двоих ему нужен больше?
   Он будет ждать Джоя, мрачно решила Кристина. Потому что Джоя он хочет убить.
 
   Шерри Ордуэй, секретарша в приемной агентства «Клемет – Гаррисон», задумалась: не совершили ли они с Тэдом, ее мужем, в свое время ошибку. Шесть лет назад, после трех лет брака, они пришли к выводу, что не хотят иметь детей. А тут еще Тэд перенес вазэктомию. Без детей они могли позволить себе иметь дом получше и мебель побогаче, более дорогую машину, были вольны отправиться в путешествие, наслаждаться тихими вечерами, лежа на диване с книгой или в объятиях друг друга. Большинство же знакомых было связано по рукам и ногам семьями, и всякий раз, когда они видели, как чей-то ребенок дерзит или откровенно грубит, было отрадно сознавать, что у них хватило ума не обрекать себя на участь родителей. Они находили удовольствие в своей свободе, и Шерри ни разу не пожалела о том, что осталась бездетной. До сегодняшнего дня. Отвечая на звонки, печатая письма и разбирая бумаги, она не переставала наблюдать за Джоем Скавелло, и ей вдруг захотелось, чтобы это был ее малыш.
   Он был такой милый. Сидел в приемной, утонув в кресле, и его ноги не доставали до пола. Он отвечал, когда к нему обращались, но никого не перебивал и не старался привлечь к себе внимание. Листал какие-то журналы, разглядывал картинки и что-то тихо мурлыкал себе под нос – никогда еще она не встречала такого очаровательного ребенка.
   Она закончила очередное письмо и украдкой следила за Джоем. Он между тем, самозабвенно, насупившись и прикусывая кончик языка, подтягивал и получше завязывал шнурки на кроссовках. Она как раз собралась предложить ему еще одну ириску, когда раздался этот звонок.
   – «Клемет – Гаррисон», слушаю вас, – ответила Шерри.
   В трубке раздался женский голос:
   – Нет ли там Джоя Скавелло? Он совсем маленький, ему только шесть лет. Если он у вас, вряд ли вы не заметили его. Он такой красавчик.
   От удивления – кто может сюда звонить этому малышу – Шерри немного растерялась.
   – Это его бабушка, – сказала женщина. – Кристина говорила мне, что идет к вам и возьмет с собой Джоя.
   – А-а, его бабушка. Ну, конечно, она сейчас здесь. Миссис Скавелло в данный момент находится в кабинете мистера Гаррисона. Она не может подойти к телефону, но я, разумеется…
   – По правде сказать, я хотела поговорить с Джоем. Он тоже у мистера Гаррисона?
   – Нет, он здесь, рядом со мной.
   – Вы позволите мне сказать ему пару слов? Если это не доставит вам беспокойства.
   – Что вы, совсем нет…
   – Я не займу вашу линию надолго.
   – Конечно. Одну минуту. – Шерри отняла трубку от уха и позвала мальчика: – Джой? Это тебя. Твоя бабушка.
   – Бабушка? – На его лице отразилось изумление.
   Он подошел к стойке. Шерри передала ему трубку, он сказал «алло», но больше не проронил ни слова. В оцепенении, он с такой силой сжимал в своей крохотной ладошке трубку, что костяшки пальцев, казалось, вот-вот прорвут кожицу. Он стоял и слушал с широко открытыми глазами. Кровь отлила от лица. Он готов был расплакаться. Наконец, задыхаясь и дрожа, бросил трубку.
   Потрясенная, Шерри буквально подпрыгнула на своем месте:
   – Джой? Что произошло?
   У него дрожали губы.
   – Джой?
   – Это была… она-а.
   – Бабушка?
   – Нет, в-ведьма-а.
   – Ведьма?
   – Она сказала… она… в-вырвет м-мне сердце.
   Чарли отправил Кристину с Джоем в кабинет, а сам, закрыв за ними дверь, остался в холле, чтобы побеседовать с Шерри.
   Она была совершенно растеряна.
   – Мне не следовало разрешать ей говорить с Джоем. У меня и в мыслях не было…
   – Вы здесь ни при чем, – сказал Генри Рэнкин.
   – Разумеется, это не ваша вина, – подтвердил Чарли.
   – Что это за женщина…
   – Это-то мы и постараемся выяснить, – сказал Чарли. – Я попрошу вас вспомнить этот разговор и ответить на несколько вопросов.
   – Мне особенно и нечего вспомнить, разговор был коротким.
   – Она представилась его бабушкой?
   – Да.
   – Она сказала, что она миссис Скавелло?
   – Как будто… нет. Она не назвала своего имени. Но она знала, что он находится здесь, вместе с матерью, и мне и в голову не могло прийти… Я хочу сказать… что она в самом деле была похожа на бабушку… судя по голосу.
   – Поточнее, какой у нее голос? – спросил Генри.
   – О боже, право, не знаю… очень любезный, – ответила Шерри.
   – Она говорила с акцентом? – спросил Чарли.
   – Нет.
   – Будь у нее даже ярко выраженный акцент, что бы это нам дало? – спросил Генри. – Практически каждый говорит с тем или иным акцентом, хотя бы слабым.
   – Даже если у нее и был акцент, я этого, во всяком случае, не заметила, – сказала Шерри.
   – Вы слышали в трубке какие-нибудь посторонние звуки? – поинтересовался Чарли.
   – То есть?
   – Шум, что-то в этом роде?
   – Нет, ничего такого.
   – Предположим, она звонила из платного автомата, с улицы. Мог быть слышен шум машин, еще что-то.
   – Ничего похожего я не слышала.
   – Никаких посторонних звуков, по которым можно было бы установить, откуда примерно она звонила?
   – Ничего, кроме ее голоса, – сказала Шерри. – Такой приятный голос.

Глава 12

   После сеанса галлюцинирования Мать Грейс отпустила всех апостолов за исключением Кайла Барлоу и Эдны Ванофф. Потом прямо из церковного подвала она позвонила в детективное агентство, куда отправилась Кристина Скавелло с Джоем, и имела разговор с мальчиком. Кайл не был уверен, что это стоило делать, но Мать Грейс ощущала удовлетворение.
   – Просто убить его еще недостаточно, – сказала она. – Мы должны запугать его, лишить его воли. От мальчишки страх и отчаяние передадутся самому сатане. Мы дадим наконец понять дьяволу, что господь бог наш никогда не позволит ему править на земле свой бал, и тогда он окончательно откажется от своих коварных замыслов и блестящих надежд.
   Кайлу было приятно слушать, когда она так говорила. Внимая словам Матери Грейс, он чувствовал, что стоит у истоков важнейших событий мировой истории. До дрожи в коленях Кайл был переполнен смирением и благоговением.
   Грейс повела Кайла и Эдну в дальний конец подвала, где в обитой деревянной панелью стене скрывалась потайная дверь. За ней находилась комната площадью метров сорок пять, вся заполненная оружием.
   Еще на заре ее деятельности как Мессии Матери Грейс было озарение: она получила предупреждение – когда наступят Сумерки, ей следует быть готовой защищать себя не только при помощи молитвы. Она очень серьезно и буквально отнеслась к видению. Это был не единственный арсенал ее церкви.
   Кайл уже неоднократно бывал здесь прежде. Ему нравились прохлада и легкий запах ружейного масла. Однако наибольшее удовлетворение доставляло сознание того, что на этих полках тихо дожидается своего часа страшное оружие разрушения, словно злой джинн в бутылке, и требуется только рука, которая открыла бы пробку.
   Кайл был неравнодушен к оружию, он любил держать его в огромных ладонях, чувствуя заключенную в нем силу. Точно так слепой постигает смысл, проводя пальцем по линиям Брэйля.
   Порой, когда его сон был особенно глубок и темен, ему снилось, что он обеими руками держит большой пистолет и целится в людей. Это был «магнум» девятого калибра с зияющим – точно у пушки – жерлом, и звук от выстрелов гремел раскатами, как будто ревел чудовищный ящер. И неизменно, когда Кайл ощущал отдачу после выстрела, на него накатывала волна радости.
   Некоторое время его беспокоили эти ночные фантазии, потому что он склонен был относить их на счет дьявола, которого в себе так до конца и не уничтожил. Но потом до него дошло, что снившиеся ему люди были врагами господа и что уничтожить их, пусть даже во сне, – благое дело. Кайлу ниспослано произволение божье на земле. Грейс сказала ему это.
   Она подошла к полкам слева от двери, взяла коробку, открыла, достала оттуда револьвер в пластиковой упаковке и положила на стол. Это был полицейский «смит-и-вессон» калибра 0,38 дюйма с укороченным стволом, обладающий страшной ударной силой. Достала с полки еще один, вынула его из коробки и положила рядом с первым.
   Эдна Ванофф распаковала оба пистолета.
   До конца дня мальчишка должен быть мертв, и уничтожат его с помощью этого оружия.
   С одной из полок Мать Грейс вытащила дробовик «ремингтон» двадцатого калибра и перенесла его на стол.