Страница:
Дин Кунц
Затаив дыхание
Эзопу,
опоздав на двадцать шесть столетий и с извинениями за объем.
Сейчас и всегда – Герде.
Наука не вправе накладывать какие-либо ограничения на философию, как телефонный аппарат не должен указывать нам, что сказать.
Г. К. Честертон
Часть 1
Жизнь и смерть
Глава 1
За мгновение до встречи странное чувство охватило Грейди Адамса – ощущение, что они с Мерлином не одни.
В хорошую погоду или в плохую Грейди и собака гуляли по лесам и лугам два часа в день. Среди дикой природы Грейди мог думать исключительно о запахах, звуках и своеобразии растений, об игре света и тени, о пути из дома и пути домой.
Поколения оленей проложили эту тропу через лес к лугу с травой и душистым клевером.
Безразличный к следам оленей, к вероятности появления в поле зрения их белых флагов-хвостов, Мерлин шел впереди, трехлетний ирландский волкодав, весом в сто шестьдесят фунтов, холка которого отстояла от земли на тридцать шесть дюймов, а голова поднималась еще выше на мускулистой шее.
Грубая шерсть собаки, местами пепельно-серая, местами более темная, почти угольная, иной раз под тенью хвойных деревьев превращала в тень и его самого, только эту тень никто не отбрасывал.
Когда тропа приблизилась к опушке, солнечный свет за деревьями вдруг изменился, стал медным, словно земля, что-то с чем-то перепутав, повернулась к закату, опередив положенный срок на многие часы, и теперь луг заливали лучи предвечернего солнца.
Когда Мерлин уже прошел между двух сосен на открытое пространство, Грейди охватил какой-то безотчетный страх – предчувствие надвигающейся встречи. Он замялся, задержавшись под сенью леса, прежде чем последовать за собакой.
Едва Грейди вышел из-под деревьев, свет потерял медный окрас и перестал мерцать. Изумрудные руки леса обнимали луг, накрытый сверху светло-синей чашей неба.
В этот день конца сентября ветерок не шевелил золотистую траву и тишина стояла, как в подземном склепе.
Мерлин застыл с поднятой головой, напрягшись, не отрывая глаз от чего-то далекого. Из всех собачьих пород ирландские волкодавы отличались самым острым зрением.
Затылок Грейди кололо, будто иголками. Не отпускала мысль, что сейчас произойдет что-то сверхъестественное. Он задался вопросом, в чем причина – в собственной интуиции или в настороженности собаки.
Стоя рядом с огромным псом, пытаясь заметить то, что уже видел его спутник, Грейди оглядывал луг, который полого спускался на юг к другому лесному массиву. Ничего не двигалось… пока что-то не двинулось.
Что-то белое, гибкое и быстрое. И не одно.
Вроде бы два каких-то животных приближались к ним по лугу, не целенаправленно, а играя. Они бегали друг за другом, сталкивались, катались по траве, вскакивали, вновь гонялись. Их поведение не оставляло сомнений в том, что они играют, а не дерутся.
В более высокой траве они чуть ли не полностью исчезали, но в основном оставались на виду. Поскольку пребывали они в непрерывном движении, Грейди никак не удавалось хорошенько их рассмотреть. Но что-то он, конечно, разглядел.
Шерсть белая. Вес порядка пятидесяти-шестидесяти фунтов, длина и рост – словно у собаки средних размеров. Но Грейди видел перед собой не собак.
В этих горах он жил до семнадцати лет, здесь провел и последние четыре года, но такие вот существа попались на глаза тридцатишестилетнему Грейди впервые.
Напрягшись всем телом, Мерлин наблюдал за играющей парой.
Пес попал к Грейди щенком, последние три года они провели практически вдвоем, так что Грейди без труда разбирался в эмоциях своего спутника. Неизвестные существа заинтриговали Мерлина, озадачили его, а недоумение породило настороженность.
Исходя из размеров, животные эти могли быть опасными хищниками с большими когтями и острыми зубами. Но с такого расстояния Грейди не мог определить, плотоядные они, всеядные или травоядные, хотя последнее представлялось наименее вероятным.
Страха Мерлин, похоже, не испытывал. Благодаря величине, силе и охотничьему прошлому ирландские волкодавы по праву считались бесстрашными. По натуре мирные и дружелюбные, они останавливали стаи волков, а атакующего питбуля убивали одним укусом, схватив за шею и яростно тряхнув головой.
Приблизившись на шестьдесят или семьдесят футов, белошерстные животные почувствовали, что за ними наблюдают. Прекратили игру, подняли головы.
Небо, в котором не кружили птицы, тенистые леса, залитый солнцем луг застыли в какой-то неестественной тишине. Грейди даже подумал, что, сделай он шаг, его ботинок беззвучно опустился бы на землю, а закричи – обнаружил бы, что лишился голоса.
Чтобы получше разглядеть человека и собаку, одно из белых существ присело на задние лапы. Совсем как белка.
Грейди пожалел, что не захватил с собой бинокль. Но и без него он мог сказать, что морда у животного не вытянутая и нос находится практически вровень с черными глазами. Более точному анализу мешало расстояние.
И тут день выдохнул. Ветерок зашелестел листвой за спиной Грейди.
На лугу животное опустилось на все четыре лапы, белошерстая пара побежала прочь, скользя в золотистой траве, и вскоре исчезла из виду.
Собака вопросительно посмотрела на Грейди.
– Пойдем посмотрим, – предложил он.
Там, где бегали и играли эти загадочные животные, они нашли только примятую траву. Нет земли – нет и четких отпечатков.
Мерлин вел своего хозяина по следу до самой опушки.
Тень облака прошла над ними, а потом всосалась в лес, как дым всасывается в вентиляционную решетку.
Вглядываясь в лесной сумрак, Грейди чувствовал, что за ним наблюдают. Если белошерстые умели лазать по деревьям, то могли сидеть сейчас в сосновой кроне, замаскировавшись зеленью, и разглядеть их было не так-то легко.
Охотник по происхождению и крови, с фантастическим чутьем, способный отличать самые неуловимые запахи, Мерлин не выказывал интереса к дальнейшему преследованию.
По опушке они пошли на запад, потом на северо-запад, повторяя изгиб луга, направляясь домой под просыпающимся ветром. Вернулись они через северный лес.
Вокруг вновь слышались мягкие голоса природы: пели птицы, жужжали насекомые, под собственной тяжестью поскрипывали неохватные стволы хвойных деревьев.
И хотя необычная тишина ушла, Грейди тревожило ощущение сверхъестественного, которое он испытал. Всякий раз, оглядываясь, он не замечал преследователей и однако чувствовал, они с Мерлином не одни.
На длинном подъеме они вышли к речушке, которая бежала вниз по прорезанному в скалах руслу. Там, где деревья расходились, поверхность воды, в остальных местах темная и ровная, шла серебристой рябью.
Плеск и журчание воды глушило все прочие звуки, и Грейди ощутил неодолимое желание оглянуться. Но он сопротивлялся ему, пока его спутник не остановился, не повернулся, не посмотрел вниз по склону.
Грейди не пришлось приседать, чтобы положить руку на спину волкодава. Тело Мерлина напряглось.
Большая собака оглядывала леса. Кончики высоко посаженных ушей чуть наклонились вперед. Ноздри раздувались и подрагивали.
Мерлин надолго застыл в этой позе, и Грейди уже начал думать, что пес не столько что-то ищет, как рекомендует преследователю дать задний ход. Но при этом Мерлин не рычал.
Когда же волкодав тронулся с места, он прибавил ходу, и Грейди Адамс подстроился под его скорость.
В хорошую погоду или в плохую Грейди и собака гуляли по лесам и лугам два часа в день. Среди дикой природы Грейди мог думать исключительно о запахах, звуках и своеобразии растений, об игре света и тени, о пути из дома и пути домой.
Поколения оленей проложили эту тропу через лес к лугу с травой и душистым клевером.
Безразличный к следам оленей, к вероятности появления в поле зрения их белых флагов-хвостов, Мерлин шел впереди, трехлетний ирландский волкодав, весом в сто шестьдесят фунтов, холка которого отстояла от земли на тридцать шесть дюймов, а голова поднималась еще выше на мускулистой шее.
Грубая шерсть собаки, местами пепельно-серая, местами более темная, почти угольная, иной раз под тенью хвойных деревьев превращала в тень и его самого, только эту тень никто не отбрасывал.
Когда тропа приблизилась к опушке, солнечный свет за деревьями вдруг изменился, стал медным, словно земля, что-то с чем-то перепутав, повернулась к закату, опередив положенный срок на многие часы, и теперь луг заливали лучи предвечернего солнца.
Когда Мерлин уже прошел между двух сосен на открытое пространство, Грейди охватил какой-то безотчетный страх – предчувствие надвигающейся встречи. Он замялся, задержавшись под сенью леса, прежде чем последовать за собакой.
Едва Грейди вышел из-под деревьев, свет потерял медный окрас и перестал мерцать. Изумрудные руки леса обнимали луг, накрытый сверху светло-синей чашей неба.
В этот день конца сентября ветерок не шевелил золотистую траву и тишина стояла, как в подземном склепе.
Мерлин застыл с поднятой головой, напрягшись, не отрывая глаз от чего-то далекого. Из всех собачьих пород ирландские волкодавы отличались самым острым зрением.
Затылок Грейди кололо, будто иголками. Не отпускала мысль, что сейчас произойдет что-то сверхъестественное. Он задался вопросом, в чем причина – в собственной интуиции или в настороженности собаки.
Стоя рядом с огромным псом, пытаясь заметить то, что уже видел его спутник, Грейди оглядывал луг, который полого спускался на юг к другому лесному массиву. Ничего не двигалось… пока что-то не двинулось.
Что-то белое, гибкое и быстрое. И не одно.
Вроде бы два каких-то животных приближались к ним по лугу, не целенаправленно, а играя. Они бегали друг за другом, сталкивались, катались по траве, вскакивали, вновь гонялись. Их поведение не оставляло сомнений в том, что они играют, а не дерутся.
В более высокой траве они чуть ли не полностью исчезали, но в основном оставались на виду. Поскольку пребывали они в непрерывном движении, Грейди никак не удавалось хорошенько их рассмотреть. Но что-то он, конечно, разглядел.
Шерсть белая. Вес порядка пятидесяти-шестидесяти фунтов, длина и рост – словно у собаки средних размеров. Но Грейди видел перед собой не собак.
В этих горах он жил до семнадцати лет, здесь провел и последние четыре года, но такие вот существа попались на глаза тридцатишестилетнему Грейди впервые.
Напрягшись всем телом, Мерлин наблюдал за играющей парой.
Пес попал к Грейди щенком, последние три года они провели практически вдвоем, так что Грейди без труда разбирался в эмоциях своего спутника. Неизвестные существа заинтриговали Мерлина, озадачили его, а недоумение породило настороженность.
Исходя из размеров, животные эти могли быть опасными хищниками с большими когтями и острыми зубами. Но с такого расстояния Грейди не мог определить, плотоядные они, всеядные или травоядные, хотя последнее представлялось наименее вероятным.
Страха Мерлин, похоже, не испытывал. Благодаря величине, силе и охотничьему прошлому ирландские волкодавы по праву считались бесстрашными. По натуре мирные и дружелюбные, они останавливали стаи волков, а атакующего питбуля убивали одним укусом, схватив за шею и яростно тряхнув головой.
Приблизившись на шестьдесят или семьдесят футов, белошерстные животные почувствовали, что за ними наблюдают. Прекратили игру, подняли головы.
Небо, в котором не кружили птицы, тенистые леса, залитый солнцем луг застыли в какой-то неестественной тишине. Грейди даже подумал, что, сделай он шаг, его ботинок беззвучно опустился бы на землю, а закричи – обнаружил бы, что лишился голоса.
Чтобы получше разглядеть человека и собаку, одно из белых существ присело на задние лапы. Совсем как белка.
Грейди пожалел, что не захватил с собой бинокль. Но и без него он мог сказать, что морда у животного не вытянутая и нос находится практически вровень с черными глазами. Более точному анализу мешало расстояние.
И тут день выдохнул. Ветерок зашелестел листвой за спиной Грейди.
На лугу животное опустилось на все четыре лапы, белошерстая пара побежала прочь, скользя в золотистой траве, и вскоре исчезла из виду.
Собака вопросительно посмотрела на Грейди.
– Пойдем посмотрим, – предложил он.
Там, где бегали и играли эти загадочные животные, они нашли только примятую траву. Нет земли – нет и четких отпечатков.
Мерлин вел своего хозяина по следу до самой опушки.
Тень облака прошла над ними, а потом всосалась в лес, как дым всасывается в вентиляционную решетку.
Вглядываясь в лесной сумрак, Грейди чувствовал, что за ним наблюдают. Если белошерстые умели лазать по деревьям, то могли сидеть сейчас в сосновой кроне, замаскировавшись зеленью, и разглядеть их было не так-то легко.
Охотник по происхождению и крови, с фантастическим чутьем, способный отличать самые неуловимые запахи, Мерлин не выказывал интереса к дальнейшему преследованию.
По опушке они пошли на запад, потом на северо-запад, повторяя изгиб луга, направляясь домой под просыпающимся ветром. Вернулись они через северный лес.
Вокруг вновь слышались мягкие голоса природы: пели птицы, жужжали насекомые, под собственной тяжестью поскрипывали неохватные стволы хвойных деревьев.
И хотя необычная тишина ушла, Грейди тревожило ощущение сверхъестественного, которое он испытал. Всякий раз, оглядываясь, он не замечал преследователей и однако чувствовал, они с Мерлином не одни.
На длинном подъеме они вышли к речушке, которая бежала вниз по прорезанному в скалах руслу. Там, где деревья расходились, поверхность воды, в остальных местах темная и ровная, шла серебристой рябью.
Плеск и журчание воды глушило все прочие звуки, и Грейди ощутил неодолимое желание оглянуться. Но он сопротивлялся ему, пока его спутник не остановился, не повернулся, не посмотрел вниз по склону.
Грейди не пришлось приседать, чтобы положить руку на спину волкодава. Тело Мерлина напряглось.
Большая собака оглядывала леса. Кончики высоко посаженных ушей чуть наклонились вперед. Ноздри раздувались и подрагивали.
Мерлин надолго застыл в этой позе, и Грейди уже начал думать, что пес не столько что-то ищет, как рекомендует преследователю дать задний ход. Но при этом Мерлин не рычал.
Когда же волкодав тронулся с места, он прибавил ходу, и Грейди Адамс подстроился под его скорость.
Глава 2
Власти нагрянули в незаконный питомник по разведению щенков во второй половине субботнего дня. В субботу вечером «Роки маунтин голд», общественная группа спасения золотистых ретриверов, взяла под свою опеку двадцать четыре собаки, содержавшиеся в питомнике, грязных, голодных, в клещах и блохах, страдающих самыми разными болезнями, которые никто не собирался лечить.
Утром, в пять минут шестого, доктора Камиллу Райверс разбудил звонок по «горячей» линии. Ребекка Клири, президент «Роки маунтин голд», хотела знать, скольких из двадцати четырех собак сможет подлечить Камилла с учетом того, что оплачена будет только оптовая стоимость использованных лекарств.
– Привозите всех, – ответила Камми, взглянув на стоящую на прикроватной тумбочке фотографию ее золотистого ретривера, Тессы, умершей шестью неделями раньше.
Ее деловая партнерша и тоже ветеринар, Донна Корбет, на этой неделе взяла отпуск. Их старший фельдшер, Кори Херн, уехал на уик-энд к родственникам. Когда она позвонила младшему, Бену Эйкинсу, тот согласился посвятить воскресенье благому делу.
В двадцать минут седьмого караван внедорожников «Роки маунтин голд» прибыл в скромную «Ветеринарную лечебницу Корбет» с двадцатью четырьмя золотистыми ретриверами, и Камми давно уже не видела таких запущенных собак. Каждая могла быть красавицей, но сейчас все выглядели предвестниками Армагеддона.
Проведя всю жизнь в тесных клетках, где о них не только не заботились, но и подвергали побоям, принося приплод за приплодом без должной ветеринарной помощи, они боялись поднять голову, дрожали всем телом, их рвало от страха, они пугались любого, кто пытался к ним подойти, потому что знали по собственному опыту – человеческие существа жестоки, ждать от них можно или полнейшего безразличия, или крепкого пинка.
Восемь членов группы спасения помогали купать собак, сбривать шерсть около ран и язв, выстригать колтуны, проводить противоклещевую обработку, делали все необходимое, чтобы успокоить несчастных животных, придать им уверенности в своих силах.
Камми и не заметила, как прошло утро, и, взглянув на наручные часы, с удивлением увидела, что уже семнадцать минут третьего. Пропустив завтрак, она взяла пятнадцатиминутный перерыв на ленч и поднялась в свою квартиру, расположенную над ветеринарной лечебницей.
Долгое время Донна Корбет работала здесь со своим мужем, Джоном, тоже ветеринаром. Четыре года тому назад Джон умер от инфаркта. Донна разделила их большую квартиру на две и начала искать коллегу, любящую животных так же, как любили их они с Джоном, и согласную «жить на работе».
Корбеты воспринимали ветеринарию не профессией, а призванием, вот почему Камми не пришлось созваниваться со своей партнершей, принимая решение лечить собак из питомника бесплатно.
Приготовив сырный сандвич, она открыла бутылку чая с персиковым нектаром. Поела, стоя у кухонной раковины.
Пока она работала с добровольцами из «Роки маунтин голд», ей позвонили дважды. Один раз – по поводу заболевшей коровы. Она дала телефон Амоса Ренфрю, лучшего коровьего доктора во всем округе.
Второй звонок, от Нэша Франклина, касался лошади на ферме «Высокий луг». Ситуация не требовала немедленного вмешательства, и Камми сказала Нэшу, что подъедет во второй половине дня.
Она уже доедала сандвич, когда снизу позвонил Бен Эйкинс, ее фельдшер.
– Камми, ты должна на это посмотреть.
– Что не так?
– Эти собаки, я никогда такого не видел.
– Уже иду. – Она отправила в рот последний кусочек сандвича и дожевала его уже на бегу.
Собаки из таких питомников по разведению щенков обычно получают настолько сильные физические и эмоциональные травмы, что новое для них ощущение свободы – открытые пространства, автомобили, ступени, по которым они никогда не спускались и не поднимались, странные звуки, мыло и вода, даже добрые слова и мягкие команды – может ввергнуть их в состояние шока. Чаще всего причиной шока становились обезвоживание и оставленные без лечения болезни, но Камми сталкивалась с ситуациями, когда шок вызывала именно новизна впечатлений.
Даже после того, как собак излечивали от всех болезней, долгие месяцы уходили на то, чтобы они восстановили эмоциональное равновесие, но в конце концов они обучались нормальному общению с людьми, становились радостными и веселыми, могли доверять людям и любить людей.
Спускаясь по наружной лестнице, которая вела в ее квартиру, Камми молила Бога, чтобы все собаки поправились и расцвели, чтобы ни одна не стала жертвой болезни или шока.
Камми вошла в лечебницу через парадную дверь, пересекла маленькую приемную, коридором прошла мимо четырех смотровых палат, толкнула вращающуюся дверь и оказалась в большом, вымощенном керамической плиткой зале, где стояло как лечебное оборудование, так и устройства для ухода за животными.
Увиденное приятно поразило Камми, потому что столкнулась она совсем не с кризисной ситуацией. Все доставленные из питомника животные разом избавились от тревог и озабоченности, забыли мучения, которым подвергались до этого, и наслаждались новой жизнью. Помахивая хвостами, сверкая глазами, улыбаясь знаменитой улыбкой золотистых ретриверов, они радостно подставляли животы и уши под почесывания добровольцам «Роки маунтин голд». Они тыкались носом друг в друга, обследовали помещение, обнюхивали то или иное из обстановки, проявляя здоровое собачье любопытство ко всему, что совсем недавно их пугало. Ни одна собака не лежала, потеряв всяческий интерес к жизни, не прятала морду, не дрожала всем телом.
Это невероятное зрелище заставило Камми встать столбом у самой двери. Когда же она двинулась дальше, к ней поспешил Бен Эйкинс.
Бен, двадцатисемилетний парень, по натуре оптимист, сейчас сиял, как медный таз.
– Это просто фантастика! Ты видела что-то подобное, Камми? Видела?
– Нет. Никогда. Что здесь произошло?
– Мы не знаем. Собаки оставались такими же, как и при поступлении, озабоченными, тревожными, жалкими. А потом они… они… Они вдруг затихли, все до единой. Навострили уши, слушали… и что-то слышали.
– Слышали что?
– Не знаю. Мы ничего не смогли услышать. Они подняли головы. Встали. Стояли, замерев, не шевелясь, и что-то слушали.
– Куда они смотрели?
– Никуда. Кто куда. Не знаю. Но взгляни на них теперь.
Камми прошла в центр зала. Спасенные животные разбрелись по помещению и вели себя как самые обычные собаки.
Когда она присела, к ней подошли два ретривера, виляя хвостами в ожидании проявлений любви. Потом третий, четвертый, пятый. Язвы, шрамы, гематомы на ушах, дерматит от укусов блох никуда не делись, но больше не беспокоили животных. Один ретривер наполовину ослеп, потому что глаза никто не лечил. Другой прихрамывал из-за коленного вывиха, но все были счастливы и ни на что не жаловались. Исхудавшие и избитые, проведшие на свободе менее двадцати четырех часов, они внезапно полностью освоились в новой жизни, не испытывали страха, не шарахались от людей.
Ребекка Клири, возглавлявшая группу спасения, опустилась на колени рядом с Камми.
– Ущипните меня. Такое может быть только во сне.
– Бен говорит, что они разом поднялись, к чему-то прислушиваясь.
– И стояли с минуту. Слушали, напряженные. Нас словно здесь и не было.
– В каком смысле?
– Они нас не замечали. Можно сказать… впали в транс.
Камми, держа морду ретривера обеими руками, большими пальцами потерла брылы. Собака, ранее испуганная и застенчивая, воспринимала массаж с удовольствием, встретилась с ней взглядом и не отводила глаз.
– Поначалу это даже пугало… – продолжила Ребекка.
Глаза у собаки были такими же золотистыми, как шерсть.
– …но потом они снова нас заметили и перестали шарахаться.
Глаза собаки блестели, как драгоценные камни. Топазы. Свет, казалось, шел изнутри. Красивые глаза – ясные, искренние, серьезные.
Утром, в пять минут шестого, доктора Камиллу Райверс разбудил звонок по «горячей» линии. Ребекка Клири, президент «Роки маунтин голд», хотела знать, скольких из двадцати четырех собак сможет подлечить Камилла с учетом того, что оплачена будет только оптовая стоимость использованных лекарств.
– Привозите всех, – ответила Камми, взглянув на стоящую на прикроватной тумбочке фотографию ее золотистого ретривера, Тессы, умершей шестью неделями раньше.
Ее деловая партнерша и тоже ветеринар, Донна Корбет, на этой неделе взяла отпуск. Их старший фельдшер, Кори Херн, уехал на уик-энд к родственникам. Когда она позвонила младшему, Бену Эйкинсу, тот согласился посвятить воскресенье благому делу.
В двадцать минут седьмого караван внедорожников «Роки маунтин голд» прибыл в скромную «Ветеринарную лечебницу Корбет» с двадцатью четырьмя золотистыми ретриверами, и Камми давно уже не видела таких запущенных собак. Каждая могла быть красавицей, но сейчас все выглядели предвестниками Армагеддона.
Проведя всю жизнь в тесных клетках, где о них не только не заботились, но и подвергали побоям, принося приплод за приплодом без должной ветеринарной помощи, они боялись поднять голову, дрожали всем телом, их рвало от страха, они пугались любого, кто пытался к ним подойти, потому что знали по собственному опыту – человеческие существа жестоки, ждать от них можно или полнейшего безразличия, или крепкого пинка.
Восемь членов группы спасения помогали купать собак, сбривать шерсть около ран и язв, выстригать колтуны, проводить противоклещевую обработку, делали все необходимое, чтобы успокоить несчастных животных, придать им уверенности в своих силах.
Камми и не заметила, как прошло утро, и, взглянув на наручные часы, с удивлением увидела, что уже семнадцать минут третьего. Пропустив завтрак, она взяла пятнадцатиминутный перерыв на ленч и поднялась в свою квартиру, расположенную над ветеринарной лечебницей.
Долгое время Донна Корбет работала здесь со своим мужем, Джоном, тоже ветеринаром. Четыре года тому назад Джон умер от инфаркта. Донна разделила их большую квартиру на две и начала искать коллегу, любящую животных так же, как любили их они с Джоном, и согласную «жить на работе».
Корбеты воспринимали ветеринарию не профессией, а призванием, вот почему Камми не пришлось созваниваться со своей партнершей, принимая решение лечить собак из питомника бесплатно.
Приготовив сырный сандвич, она открыла бутылку чая с персиковым нектаром. Поела, стоя у кухонной раковины.
Пока она работала с добровольцами из «Роки маунтин голд», ей позвонили дважды. Один раз – по поводу заболевшей коровы. Она дала телефон Амоса Ренфрю, лучшего коровьего доктора во всем округе.
Второй звонок, от Нэша Франклина, касался лошади на ферме «Высокий луг». Ситуация не требовала немедленного вмешательства, и Камми сказала Нэшу, что подъедет во второй половине дня.
Она уже доедала сандвич, когда снизу позвонил Бен Эйкинс, ее фельдшер.
– Камми, ты должна на это посмотреть.
– Что не так?
– Эти собаки, я никогда такого не видел.
– Уже иду. – Она отправила в рот последний кусочек сандвича и дожевала его уже на бегу.
Собаки из таких питомников по разведению щенков обычно получают настолько сильные физические и эмоциональные травмы, что новое для них ощущение свободы – открытые пространства, автомобили, ступени, по которым они никогда не спускались и не поднимались, странные звуки, мыло и вода, даже добрые слова и мягкие команды – может ввергнуть их в состояние шока. Чаще всего причиной шока становились обезвоживание и оставленные без лечения болезни, но Камми сталкивалась с ситуациями, когда шок вызывала именно новизна впечатлений.
Даже после того, как собак излечивали от всех болезней, долгие месяцы уходили на то, чтобы они восстановили эмоциональное равновесие, но в конце концов они обучались нормальному общению с людьми, становились радостными и веселыми, могли доверять людям и любить людей.
Спускаясь по наружной лестнице, которая вела в ее квартиру, Камми молила Бога, чтобы все собаки поправились и расцвели, чтобы ни одна не стала жертвой болезни или шока.
Камми вошла в лечебницу через парадную дверь, пересекла маленькую приемную, коридором прошла мимо четырех смотровых палат, толкнула вращающуюся дверь и оказалась в большом, вымощенном керамической плиткой зале, где стояло как лечебное оборудование, так и устройства для ухода за животными.
Увиденное приятно поразило Камми, потому что столкнулась она совсем не с кризисной ситуацией. Все доставленные из питомника животные разом избавились от тревог и озабоченности, забыли мучения, которым подвергались до этого, и наслаждались новой жизнью. Помахивая хвостами, сверкая глазами, улыбаясь знаменитой улыбкой золотистых ретриверов, они радостно подставляли животы и уши под почесывания добровольцам «Роки маунтин голд». Они тыкались носом друг в друга, обследовали помещение, обнюхивали то или иное из обстановки, проявляя здоровое собачье любопытство ко всему, что совсем недавно их пугало. Ни одна собака не лежала, потеряв всяческий интерес к жизни, не прятала морду, не дрожала всем телом.
Это невероятное зрелище заставило Камми встать столбом у самой двери. Когда же она двинулась дальше, к ней поспешил Бен Эйкинс.
Бен, двадцатисемилетний парень, по натуре оптимист, сейчас сиял, как медный таз.
– Это просто фантастика! Ты видела что-то подобное, Камми? Видела?
– Нет. Никогда. Что здесь произошло?
– Мы не знаем. Собаки оставались такими же, как и при поступлении, озабоченными, тревожными, жалкими. А потом они… они… Они вдруг затихли, все до единой. Навострили уши, слушали… и что-то слышали.
– Слышали что?
– Не знаю. Мы ничего не смогли услышать. Они подняли головы. Встали. Стояли, замерев, не шевелясь, и что-то слушали.
– Куда они смотрели?
– Никуда. Кто куда. Не знаю. Но взгляни на них теперь.
Камми прошла в центр зала. Спасенные животные разбрелись по помещению и вели себя как самые обычные собаки.
Когда она присела, к ней подошли два ретривера, виляя хвостами в ожидании проявлений любви. Потом третий, четвертый, пятый. Язвы, шрамы, гематомы на ушах, дерматит от укусов блох никуда не делись, но больше не беспокоили животных. Один ретривер наполовину ослеп, потому что глаза никто не лечил. Другой прихрамывал из-за коленного вывиха, но все были счастливы и ни на что не жаловались. Исхудавшие и избитые, проведшие на свободе менее двадцати четырех часов, они внезапно полностью освоились в новой жизни, не испытывали страха, не шарахались от людей.
Ребекка Клири, возглавлявшая группу спасения, опустилась на колени рядом с Камми.
– Ущипните меня. Такое может быть только во сне.
– Бен говорит, что они разом поднялись, к чему-то прислушиваясь.
– И стояли с минуту. Слушали, напряженные. Нас словно здесь и не было.
– В каком смысле?
– Они нас не замечали. Можно сказать… впали в транс.
Камми, держа морду ретривера обеими руками, большими пальцами потерла брылы. Собака, ранее испуганная и застенчивая, воспринимала массаж с удовольствием, встретилась с ней взглядом и не отводила глаз.
– Поначалу это даже пугало… – продолжила Ребекка.
Глаза у собаки были такими же золотистыми, как шерсть.
– …но потом они снова нас заметили и перестали шарахаться.
Глаза собаки блестели, как драгоценные камни. Топазы. Свет, казалось, шел изнутри. Красивые глаза – ясные, искренние, серьезные.
Глава 3
Съезд на проселок оказался там, где он и ожидал его найти, в двух сотнях ярдов от мильного столба с цифрой «76» на находящемся в ведении штата шоссе. Он сбросил скорость почти до нулевой, боясь, что его надежды не осуществятся, а теперь повернул руль «Лендровера» направо, сворачивая на одноколейный проселок.
Генри Роврой не видел своего брата-близнеца Джеймса пятнадцать лет. С тревогой, но при этом и с радостью ожидал встречи.
Их пути уже давно разошлись. И так быстро пролетели все эти годы.
Поначалу, когда идея найти Джима пришла в голову Генри, он ее отмел. Тревожился из-за того, что его, возможно, не встретят с распростертыми объятиями.
Они никогда не испытывали пресловутой духовной связи, свойственной близнецам. Но, с другой стороны, они никогда и не цапались. Так что повода затаить злобу ни у одного из них не было.
Просто чуть ли не с рождения они разительно отличались друг от друга, их интересы не совпадали и не пересекались. Даже в детстве Генри любил общение, его всегда окружали друзья. Джимми предпочитал одиночество. Генри не мыслил себя без спортивных игр, активной жизни, покорения новых высот. Джимми вполне устраивала компания книг.
Когда родители развелись, им было по двенадцать. Вместо того чтобы делить опеку над обеими детьми, отец увез Генри в Нью-Йорк, а мать с Джимми уехала в маленький городок в штате Колорадо. Многим это решение показалось естественным.
С тех пор они виделись только однажды. В двадцать два года, на оглашении завещания их отца. Мать умерла от рака годом раньше.
Они решили не терять связи. В последующий год Генри написал брату пять писем, и Джим ответил на два. Потом Генри писал реже и ни разу не получал ответ.
Генри смирился с тем, что, с одной стороны, они – братья, а с другой – полнейшие незнакомцы. И как ему ни хотелось ощущать себя частичкой дружной семьи, ничего такого не было и в помине.
Человеческое сердце частенько жаждет недостижимого. Время и обстоятельства привели Генри в сельскую часть Колорадо, с надеждой, что их отношения переменятся.
Сосны подступали к дороге, нижние ветви покачивались в считаных дюймах от крыши «Лендровера». Даже днем пришлось включить фары.
Ранее эта земля принадлежала Университету Колорадо. В уединенном доме Джима жили ученые, которые исследовали экологию хвойных лесов и проверяли теории лесопользования.
Плотно укатанная земля кое-где сменялась сланцем, и, отъехав от шоссе на девять десятых мили, Генри прибыл к жилищу брата. Увидел обшитый досками одноэтажный дом с большим крыльцом, на котором находились кресла-качалки и качающийся диван. Скромный, но уютный и ухоженный, дом стоял в тени ив и осин.
Генри знал, что площадь расчищенного участка – шесть акров, потому что именно так – «Шесть акров» – называлось одно из стихотворений брата. Стихи Джимми появлялись во многих престижных журналах. Вышли и две тоненькие книжечки его поэзии.
Но поэзия денег не приносила. Джим и его жена Нора выращивали на этих шести акрах овощи, которые потом продавали в лотке на местном фермерском рынке.
К амбару примыкал большой крытый и огороженный птичник. В теплое время года поголовье кур резко возрастало. На зиму оставлялись лишь немногие. Яйца Джим и Нора тоже продавали.
Нора шила стеганые одеяла такой красоты, что они по праву считались произведениями искусства. Продавались эти творения в галереях, и Генри полагал, что основной доход в семью приносила Нора, хотя богатыми они не были.
Генри узнал все это из стихотворений брата. Тяжелая работа и фермерская жизнь – вот о чем он, по большей части, писал. Джим продолжал давнюю традицию американских сельских поэтов.
Следуя колее между домом и амбаром, Генри увидел брата, который колол дрова большим топором. Рядом стояла тачка, заполненная наколотыми поленьями. Генри остановил «Лендровер», вышел из кабины.
Джим вонзил топор в пень, который использовал как колоду для колки дров, и оставил там. Снимая истертые кожаные перчатки, воскликнул:
– Господи!.. Генри?
Выражение лица Джима говорило о том, что он просто не верит своим глазам. Генри предпочел бы увидеть радость. Но, направившись к брату, Джим заулыбался.
Протянув руку для рукопожатия, Генри удивился и обрадовался тому, что Джимми обнял его.
Хотя Генри регулярно занимался и на беговой дорожке, и на силовых тренажерах, Джим был мускулистее и крепче. С лица Генри еще не сошел загар после летнего отпуска, но и в этом он уступал Джиму, который большую часть времени проводил под открытым небом.
Нора вышла из дома на крыльцо посмотреть, что происходит.
– Господи, Джим! – воскликнула она. – Ты себя клонировал.
Выглядела она отлично: волосы цвета соломы, темно-синие глаза, обаятельная улыбка, мелодичный голос.
На пять лет моложе Джима, она стала его женой двенадцать лет тому назад, как следовало из сведений об авторе, приведенных в его книгах. Генри никогда с ней не встречался и не видел ее фотографию.
Она назвала его Клодом, но он сразу же поправил ее. Первое свое имя не жаловал, отзывался на второе.
Она поцеловала его в щеку, и ее дыхание пахло корицей. Она сказала, что ела сдобную булочку, когда услышала шум подъехавшего автомобиля.
В доме, на кухонном столе, рядом с тарелкой со сдобными булочками, лежали пять складных ножей, которые, вероятно, использовались в хозяйстве.
Наливая кофе, Нора ничего не сказала о ножах. Как и Джим, когда переложил их и два точильных бруска со стола на разделочный столик у раковины.
Нора настояла на том, чтобы Генри остался у них, заявив, что спать ему придется на диване в клаустрофобической комнате, которую Джим называл кабинетом.
– Гость в нашем доме не ночевал уже девять лет, – и после этих слов Джим, как показалось Генри, многозначительно переглянулся с Норой.
А потом потекла непринужденная беседа у кухонного стола, за кофе и только что испеченными булочками с корицей.
Нора так заразительно смеялась. А ее руки, сильные и огрубевшие от работы, оставались изящными и такими женственными.
Она так разительно отличалась от женщин-акул, которые составляли круг общения Генри в городе. Он порадовался за брата.
И хотя он млел от устроенного ему теплого приема, от их стараний сделать все, чтобы он чувствовал себя как дома и в кругу семьи, Генри никак не мог полностью расслабиться.
Тревога его отчасти вызывалась ощущением, что Джим и Нора постоянно вели внутренний разговор, без слов, основанный на взглядах, жестах, телодвижениях.
Джим удивился, узнав, что кто-то привлек внимание Генри к его поэзии.
– Каким образом они могли узнать, что мы – братья?
И действительно, они носили разные фамилии. После развода родителей Джим, с соблюдением всех юридических формальностей, взял девичью фамилию матери – Карлайт.
– Даже не знаю, – сухо ответил Генри. – Может, из-за твоей фотографии на обложке.
Джим рассмеялся, и, хотя похвалы брата его смущали, они поговорили о его творениях.
Генри больше всего нравилось стихотворение «Амбар», описывающее скромный интерьер этой хозяйственной постройки так ярко и образно, что возникало ощущение, будто речь идет о кафедральном соборе.
– Величайшая красота – в повседневном, – объяснил Джим. – Хочешь взглянуть на этот амбар?
– Да, конечно, – Генри не мог облечь в слова восторг, который вызывало у него творчество брата. Стихи Джима несли в себе что-то неуловимое, практически не поддающееся обсуждению. – Я очень хочу взглянуть на амбар.
Безусловно влюбленный в уголок мира, который они с Норой сделали своим, Джим улыбнулся, кивнул и поднялся из-за стола.
– Я положу белье на диван и начну думать об обеде, – встала и Нора.
Следуя за Джимом к двери из кухни, Генри глянул на ножи на разделочном столике. Теперь выглядели они скорее не обычными ножами, а орудиями убийства. Лезвия длиной в четыре или пять дюймов, с покрытием, которое не отражало свет. Два – с приспособлением для быстрого открытия лезвия.
Но опять же Генри ничего не знал о работе на ферме. Эти ножи могли свободно продаваться в любом магазине, снабжающем фермеров всем необходимым.
Снаружи по-прежнему теплый воздух ласкал лицо. Разрубленные кругляки пахли деревом и смолой.
Над головой выписывали пересекающиеся круги две великолепные птицы с размахом крыльев в четыре фута. Одна – с белым брюшком и крыльями. Чернели только их кончики. Вторая – в резких белых и коричневых полосах.
– Полевые луни, – пояснил Джим. – Белый с черными кончиками перьев – самец. Луни – хищные птицы. Когда охотятся, летают над полями и убивают, камнем падая сверху.
Он выбил топор из пня-колоды.
– Лучше положить его в амбар, а не то забуду и оставлю здесь на ночь.
– Луни, – повторил Генри. – Они так прекрасны. Даже не верится, что они кого-то убивают.
– Едят они в основном мышей, – ответил Джим. – Но и птиц поменьше.
Генри поморщился:
– Каннибалы?
– Они не едят других луней. В том, что они едят птиц меньших размеров, никакого каннибализма нет. Мы же едим других млекопитающих… свиней, коров.
– Живя в городе, мы, скорее всего, идеализируем природу, – вздохнул Генри.
– Знаешь, когда ты принял естественный порядок вещей, в танце хищника и дичи открывается удивительная красота.
Направляясь к амбару, Джим нес топор обеими руками, словно собираясь вскинуть его и нанести удар, если вдруг понадобилось бы что-то разрубить.
Полевые луни улетели.
Обернувшись к дому, Генри увидел Нору, которая следила за ними из окна. Со светлыми волосами и в белой блузке она выглядела прильнувшим к стеклу призраком. Тут же отошла.
– Жизнь и смерть! – воскликнул Джим.
– Что?
– Хищники и дичь. Необходимость смерти, если жизнь должна иметь смысл и значение. Смерть – как часть жизни. Я работаю над сборником стихотворений на эту тему.
Генри Роврой не видел своего брата-близнеца Джеймса пятнадцать лет. С тревогой, но при этом и с радостью ожидал встречи.
Их пути уже давно разошлись. И так быстро пролетели все эти годы.
Поначалу, когда идея найти Джима пришла в голову Генри, он ее отмел. Тревожился из-за того, что его, возможно, не встретят с распростертыми объятиями.
Они никогда не испытывали пресловутой духовной связи, свойственной близнецам. Но, с другой стороны, они никогда и не цапались. Так что повода затаить злобу ни у одного из них не было.
Просто чуть ли не с рождения они разительно отличались друг от друга, их интересы не совпадали и не пересекались. Даже в детстве Генри любил общение, его всегда окружали друзья. Джимми предпочитал одиночество. Генри не мыслил себя без спортивных игр, активной жизни, покорения новых высот. Джимми вполне устраивала компания книг.
Когда родители развелись, им было по двенадцать. Вместо того чтобы делить опеку над обеими детьми, отец увез Генри в Нью-Йорк, а мать с Джимми уехала в маленький городок в штате Колорадо. Многим это решение показалось естественным.
С тех пор они виделись только однажды. В двадцать два года, на оглашении завещания их отца. Мать умерла от рака годом раньше.
Они решили не терять связи. В последующий год Генри написал брату пять писем, и Джим ответил на два. Потом Генри писал реже и ни разу не получал ответ.
Генри смирился с тем, что, с одной стороны, они – братья, а с другой – полнейшие незнакомцы. И как ему ни хотелось ощущать себя частичкой дружной семьи, ничего такого не было и в помине.
Человеческое сердце частенько жаждет недостижимого. Время и обстоятельства привели Генри в сельскую часть Колорадо, с надеждой, что их отношения переменятся.
Сосны подступали к дороге, нижние ветви покачивались в считаных дюймах от крыши «Лендровера». Даже днем пришлось включить фары.
Ранее эта земля принадлежала Университету Колорадо. В уединенном доме Джима жили ученые, которые исследовали экологию хвойных лесов и проверяли теории лесопользования.
Плотно укатанная земля кое-где сменялась сланцем, и, отъехав от шоссе на девять десятых мили, Генри прибыл к жилищу брата. Увидел обшитый досками одноэтажный дом с большим крыльцом, на котором находились кресла-качалки и качающийся диван. Скромный, но уютный и ухоженный, дом стоял в тени ив и осин.
Генри знал, что площадь расчищенного участка – шесть акров, потому что именно так – «Шесть акров» – называлось одно из стихотворений брата. Стихи Джимми появлялись во многих престижных журналах. Вышли и две тоненькие книжечки его поэзии.
Но поэзия денег не приносила. Джим и его жена Нора выращивали на этих шести акрах овощи, которые потом продавали в лотке на местном фермерском рынке.
К амбару примыкал большой крытый и огороженный птичник. В теплое время года поголовье кур резко возрастало. На зиму оставлялись лишь немногие. Яйца Джим и Нора тоже продавали.
Нора шила стеганые одеяла такой красоты, что они по праву считались произведениями искусства. Продавались эти творения в галереях, и Генри полагал, что основной доход в семью приносила Нора, хотя богатыми они не были.
Генри узнал все это из стихотворений брата. Тяжелая работа и фермерская жизнь – вот о чем он, по большей части, писал. Джим продолжал давнюю традицию американских сельских поэтов.
Следуя колее между домом и амбаром, Генри увидел брата, который колол дрова большим топором. Рядом стояла тачка, заполненная наколотыми поленьями. Генри остановил «Лендровер», вышел из кабины.
Джим вонзил топор в пень, который использовал как колоду для колки дров, и оставил там. Снимая истертые кожаные перчатки, воскликнул:
– Господи!.. Генри?
Выражение лица Джима говорило о том, что он просто не верит своим глазам. Генри предпочел бы увидеть радость. Но, направившись к брату, Джим заулыбался.
Протянув руку для рукопожатия, Генри удивился и обрадовался тому, что Джимми обнял его.
Хотя Генри регулярно занимался и на беговой дорожке, и на силовых тренажерах, Джим был мускулистее и крепче. С лица Генри еще не сошел загар после летнего отпуска, но и в этом он уступал Джиму, который большую часть времени проводил под открытым небом.
Нора вышла из дома на крыльцо посмотреть, что происходит.
– Господи, Джим! – воскликнула она. – Ты себя клонировал.
Выглядела она отлично: волосы цвета соломы, темно-синие глаза, обаятельная улыбка, мелодичный голос.
На пять лет моложе Джима, она стала его женой двенадцать лет тому назад, как следовало из сведений об авторе, приведенных в его книгах. Генри никогда с ней не встречался и не видел ее фотографию.
Она назвала его Клодом, но он сразу же поправил ее. Первое свое имя не жаловал, отзывался на второе.
Она поцеловала его в щеку, и ее дыхание пахло корицей. Она сказала, что ела сдобную булочку, когда услышала шум подъехавшего автомобиля.
В доме, на кухонном столе, рядом с тарелкой со сдобными булочками, лежали пять складных ножей, которые, вероятно, использовались в хозяйстве.
Наливая кофе, Нора ничего не сказала о ножах. Как и Джим, когда переложил их и два точильных бруска со стола на разделочный столик у раковины.
Нора настояла на том, чтобы Генри остался у них, заявив, что спать ему придется на диване в клаустрофобической комнате, которую Джим называл кабинетом.
– Гость в нашем доме не ночевал уже девять лет, – и после этих слов Джим, как показалось Генри, многозначительно переглянулся с Норой.
А потом потекла непринужденная беседа у кухонного стола, за кофе и только что испеченными булочками с корицей.
Нора так заразительно смеялась. А ее руки, сильные и огрубевшие от работы, оставались изящными и такими женственными.
Она так разительно отличалась от женщин-акул, которые составляли круг общения Генри в городе. Он порадовался за брата.
И хотя он млел от устроенного ему теплого приема, от их стараний сделать все, чтобы он чувствовал себя как дома и в кругу семьи, Генри никак не мог полностью расслабиться.
Тревога его отчасти вызывалась ощущением, что Джим и Нора постоянно вели внутренний разговор, без слов, основанный на взглядах, жестах, телодвижениях.
Джим удивился, узнав, что кто-то привлек внимание Генри к его поэзии.
– Каким образом они могли узнать, что мы – братья?
И действительно, они носили разные фамилии. После развода родителей Джим, с соблюдением всех юридических формальностей, взял девичью фамилию матери – Карлайт.
– Даже не знаю, – сухо ответил Генри. – Может, из-за твоей фотографии на обложке.
Джим рассмеялся, и, хотя похвалы брата его смущали, они поговорили о его творениях.
Генри больше всего нравилось стихотворение «Амбар», описывающее скромный интерьер этой хозяйственной постройки так ярко и образно, что возникало ощущение, будто речь идет о кафедральном соборе.
– Величайшая красота – в повседневном, – объяснил Джим. – Хочешь взглянуть на этот амбар?
– Да, конечно, – Генри не мог облечь в слова восторг, который вызывало у него творчество брата. Стихи Джима несли в себе что-то неуловимое, практически не поддающееся обсуждению. – Я очень хочу взглянуть на амбар.
Безусловно влюбленный в уголок мира, который они с Норой сделали своим, Джим улыбнулся, кивнул и поднялся из-за стола.
– Я положу белье на диван и начну думать об обеде, – встала и Нора.
Следуя за Джимом к двери из кухни, Генри глянул на ножи на разделочном столике. Теперь выглядели они скорее не обычными ножами, а орудиями убийства. Лезвия длиной в четыре или пять дюймов, с покрытием, которое не отражало свет. Два – с приспособлением для быстрого открытия лезвия.
Но опять же Генри ничего не знал о работе на ферме. Эти ножи могли свободно продаваться в любом магазине, снабжающем фермеров всем необходимым.
Снаружи по-прежнему теплый воздух ласкал лицо. Разрубленные кругляки пахли деревом и смолой.
Над головой выписывали пересекающиеся круги две великолепные птицы с размахом крыльев в четыре фута. Одна – с белым брюшком и крыльями. Чернели только их кончики. Вторая – в резких белых и коричневых полосах.
– Полевые луни, – пояснил Джим. – Белый с черными кончиками перьев – самец. Луни – хищные птицы. Когда охотятся, летают над полями и убивают, камнем падая сверху.
Он выбил топор из пня-колоды.
– Лучше положить его в амбар, а не то забуду и оставлю здесь на ночь.
– Луни, – повторил Генри. – Они так прекрасны. Даже не верится, что они кого-то убивают.
– Едят они в основном мышей, – ответил Джим. – Но и птиц поменьше.
Генри поморщился:
– Каннибалы?
– Они не едят других луней. В том, что они едят птиц меньших размеров, никакого каннибализма нет. Мы же едим других млекопитающих… свиней, коров.
– Живя в городе, мы, скорее всего, идеализируем природу, – вздохнул Генри.
– Знаешь, когда ты принял естественный порядок вещей, в танце хищника и дичи открывается удивительная красота.
Направляясь к амбару, Джим нес топор обеими руками, словно собираясь вскинуть его и нанести удар, если вдруг понадобилось бы что-то разрубить.
Полевые луни улетели.
Обернувшись к дому, Генри увидел Нору, которая следила за ними из окна. Со светлыми волосами и в белой блузке она выглядела прильнувшим к стеклу призраком. Тут же отошла.
– Жизнь и смерть! – воскликнул Джим.
– Что?
– Хищники и дичь. Необходимость смерти, если жизнь должна иметь смысл и значение. Смерть – как часть жизни. Я работаю над сборником стихотворений на эту тему.