Виски в стакане не осталось, и тогда он вылез из воды. Вытираясь, Чейз услышал телефонные звонки.
Часы показывали ровно восемь.
Голый, он сел и снял трубку.
— Извини, я опоздал, — сказал Судья. Так, выходит, доктор Ковел не прав.
— Я думал, ты не позвонишь, — ответил на это Чейз.
— Как я мог подвести тебя? — притворно оскорбился Судья. — Просто мне потребовалось немного больше времени, чтобы отыскать о тебе нужную информацию.
— Ну и как успехи?
Судья как будто не слышал вопроса; он продолжал гнуть свое:
— Так ты, значит, ходишь к психиатру раз в неделю. Одно это уже подтверждает мои вчерашние подозрения — твоя инвалидность вызвана не физической, а психической болезнью.
Чейз пожалел, что у него нет наготове виски. Ну не просить же, в самом деле, Судью подождать, пока он нальет себе стаканчик. К тому же и не хотелось бы информировать Судью, что он здорово пьет.
Чейз спросил:
— Откуда ты узнал?
— Немного походил за тобой сегодня днем, — объяснил Судья.
— Ты не имеешь права. Судья засмеялся и сказал:
— Я видел, как ты направляешься в здание Кейн, и вошел в вестибюль достаточно быстро, чтобы заметить, на каком лифте ты поехал и на каком этаже вышел. Так вот, на восьмом этаже, кроме кабинета доктора Ковела, находятся приемные двух дантистов, офисы трех страховых компаний и налоговое бюро. Мне ничего не стоило заглянуть в эти учреждения и справиться о тебе как о приятеле у секретарей и регистраторов. Психиатра я оставил напоследок, потому что был почти уверен: ты именно там. Выяснив, что в других учреждениях о тебе не слышали, я даже не рискнул заглядывать в приемную Ковела. И так все ясно.
— Ну и что? — спросил Чейз.
Он постарался, чтобы голос его прозвучал беззаботно, не хотел выдавать своих истинных чувств. По какой-то непонятной ему причине казалось важным произвести на Судью хорошее впечатление. Он снова вспотел. Когда разговор окончится, ему вновь потребуется ванна. И еще нужно будет выпить холодного виски.
— Давай-ка лучше я расскажу тебе, почему опоздал со звонком, — предложил Судья.
— Что ж, давай.
— Удостоверившись, что ты у психиатра, я счел необходимым раздобыть копию твоей истории болезни. Я решил спрятаться в здании и дождаться, пока закроются все конторы и служащие уйдут домой.
— Не верю, — сказал Чейз, со страхом предчувствуя, что именно услышит дальше.
— Ты не хочешь мне верить, но веришь; сейчас я объясню, как все было.
Прежде чем продолжать, Судья медленно и глубоко втянул в себя воздух.
— К шести часам на восьмом этаже никого не осталось. В половине седьмого мне удалось открыть дверь кабинета доктора Ковела. Я кое-что смыслю в таких вещах и был осторожен: замка не повредил, а сигнализация там отсутствует. Мне потребовалось еще полчаса, чтобы установить, где хранятся истории болезни, и найти записи о тебе, которые я благополучно скопировал на фотопленку.
— Вот так просто взломал и вошел — а между прочим, это называется “кража со взломом”, — заметил Чейз.
— Но это сущая безделица по сравнению с тем, что называют убийством, не правда ли? Чейз промолчал.
— В своей почте, возможно, послезавтра, ты найдешь полные копии записей доктора Ковела о тебе, а также экземпляры нескольких статей, которые он написал для медицинских журналов. Ты упомянут во всех, а в некоторых речь идет только о тебе.
— Я не знал, что он это делает, — пробормотал Чейз.
— Весьма любопытные статьи, Чейз. Из них можно понять, что он о тебе думает. — Тон Судьи изменился, стал высокомерным, в нем зазвучали нотки презрения. — Прочитав эти записи, Чейз, я узнал более чем достаточно, чтобы вынести тебе приговор. Я узнал о том, за что ты получил медаль.
Чейз ждал, что он еще скажет.
— Мне известно, что ты делал в тех туннелях и как помогал лейтенанту Захарии замести следы и подделать рапорт. Думаешь, конгресс наградил бы тебя медалью за доблесть, если бы там знали, что ты убивал мирных жителей? А, Чейз?
— Перестань.
— Ты убивал женщин, правда?
— Я сказал: перестань!
— Ты убивал женщин и детей, Чейз, мирное население.
— Ах ты, сукин сын!
— Детей, Чейз. Ты убивал детей... Да разве ты не скотина, Чейз?
— Заткнись! — Чейз вскочил на ноги, как будто рядом прогремел взрыв, — Что ты в этом смыслишь? Ты сам-то был там, служил в этой паскудной стране?
— Никакие патриотические дифирамбы долгу не заставят меня изменить мнение, Чейз. Мы все любим свою страну, но понимаем, что есть пределы.
— Фигня, — отрезал Чейз. Он впервые после болезни так разозлился. Конечно, бывало, что он раздражался по разным поводам, злился на людей, но никогда не доходил до крайности.
— Чейз...
— Держу пари, ты ратовал за войну. Держу пари, ты из тех ястребов, из-за которых в первую очередь я там и оказался. Легко устанавливать нормы поведения, рассуждать о границах добра и зла, когда ты не подходил к месту, где идет эта война, ближе чем на десять тысяч миль!
Судья попытался что-то возразить, но Чейз не дал ему вставить ни слова.
— Я вовсе туда не стремился, — продолжал он. — Я не верил в необходимость там воевать и почти все время смертельно боялся. Меня преследовала одна мысль: как бы остаться в живых. В том туннеле я не мог думать ни о чем другом. Это был не я. Это был хрестоматийный параноик. И теперь, черт возьми, я не допущу, чтобы ты или кто-либо другой обвинял меня в деяниях этого хрестоматийного параноика!
— И все же ты чувствовал вину, — заметил Судья.
— Это не важно.
— А по-моему, важно.
— Это не важно, потому что, какую бы там вину я ни ощущал, ты не имеешь права меня судить. Ты сидишь тут со своим паршивым списком заповедей, но ты никогда не был в таком месте, где все заповеди летят к черту, где волей-неволей приходится совершать поступки, которые тебе отвратительны. — Чейз, к собственному изумлению, обнаружил, что плачет. Он уже очень давно не плакал.
— Ты оправдываешься, — начал было Судья, пытаясь вновь перехватить инициативу в разговоре.
Чейз не позволил ему.
— И не забудь, — сказал он, — ты сам нарушил заповедь — убил этого парня, Майкла Карнса.
— Это другое дело. — Голос Судьи снова стал хриплым.
— Да?
— Да, — подтвердил Судья: теперь пришла его очередь оправдываться. — Я тщательно изучил ситуацию и только тогда исполнил приговор. Ты не делал ничего подобного, Чейз. Ты убивал совершенно незнакомых людей, может быть, совсем невинных, без единого черного пятнышка в душе.
Чейз швырнул трубку.
На протяжении следующего часа телефон звонил четырежды, но он не обращал на него внимания: его трясло от злости — это была первая сильная эмоция за многие месяцы оцепенения.
Он выпил три стакана виски и лишь после этого почувствовал, что отходит. Злость напрочь сожгла опьянение, порожденное предыдущей выпивкой. Дрожь в руках постепенно унялась.
В десять часов Чейз набрал номер полицейского участка и попросил детектива Уоллеса, но тот куда-то уехал. Тогда он оделся, выпил еще стакан виски и в десять сорок позвонил вновь.
На сей раз Уоллес оказался на месте и охотно согласился поговорить с ним.
— Дела идут не так хорошо, как мы надеялись, — признался Уоллес. — По-видимому, у него никогда не снимали отпечатков. По крайней мере, среди отпечатков, имеющихся в картотеке федеральной полиции и полиции штата, нет идентичных тем, что обнаружены на ноже.
— Неужели удалось так быстро проверить?
— Да, — подтвердил Уоллес. — У них там специальные компьютеры, способные проделать эту работу гораздо быстрее, чем целая команда следователей, — нечто вроде почтовых компьютеров, которые считывают адрес и сортируют письма в отделениях связи.
— А что с кольцом?
— Да так, побрякушка, которых пруд пруди в отделах для товаров дешевле пятнадцати долларов в любом магазине штата. Где уж тут определить, когда, где и кому оно продано.
Чейз неохотно заговорил:
— Тогда у меня для вас есть информация. — Он в нескольких словах сообщил детективу о звонках Судьи.
Уоллес явно разозлился, хотя и пытался сдерживаться, не срываться на крик:
— Какого же дьявола вы не сказали об этом раньше?
— Я думал, вы поймаете его по отпечаткам.
— Отпечаткам в такой ситуации — грош цена, — заявил Уоллес. В его голосе по-прежнему звучала злость, правда, теперь приглушенная. По всей видимости, он не сразу оценил состояние своего собеседника.
— Кроме того, — продолжал Чейз, — убийца понимает, что линия может прослушиваться. Он звонит из телефонов-автоматов и не разговаривает дольше пяти минут.
— Все равно, — сказал Уоллес, — я бы хотел услышать его. Через пятнадцать минут я буду у вас со своим сотрудником.
— Всего с одним сотрудником?
— Мы не станем особо докучать вам, — пообещал Уоллес.
Чейз едва не рассмеялся.
— Я буду ждать, — сказал он.
Миссис Филдинг искоса наблюдала за визитерами из гостиной, старательно притворяясь, будто увлечена телевизионной программой, но сдержала любопытство и не вышла посмотреть, что происходит. Чейз проводил обоих мужчин наверх, прежде чем она поняла, кто они такие.
— Уютная у вас комнатка, — сказал Уоллес.
— Меня устраивает, — ответил Чейз. Глаза Таппингера бегали по комнате, отметив неубранную постель, пару грязных стаканов из-под виски на буфете, полупустую бутылку. Не сказав ни слова, он открыл свой чемодан, полный телефонного оборудования, и начал осматривать провода, которые выходили из стены рядом с подоконником.
Пока Таппингер работал, Уоллес допрашивал Чейза:
— Каким он показался вам по телефону?
— Трудно сказать.
— Старый? Молодой?
— Средних лет.
— Говорит с акцентом?
— Нет.
— Дефекты речи есть?
— Нет, — ответил Чейз. — Сначала, правда, он хрипел — вероятно оттого, что я придушил его. Уоллес спросил:
— Вы помните содержание каждого телефонного разговора?
— Приблизительно.
— Перескажите. — Он плюхнулся в единственное кресло, стоявшее в комнате, и скрестил ноги, вытянув их перед собой. Похоже было, что он засыпает, на самом же деле он просто экономил энергию, воспользовавшись возможностью передохнуть несколько минут.
Чейз постарался как можно подробнее передать странные разговоры с Судьей, потом, по мере того как Уоллес задавал ему наводящие вопросы, вспомнил еще несколько фактов, о которых сначала забыл.
— Похоже, религиозный маньяк, — сделал вывод Уоллес. — Свидетельством тому все эти измышления о прелюбодеянии, грехе и приговорах.
— Может быть, — сказал Чейз. — Но я не стал бы искать его на сектантских собраниях. По-моему, это скорее моральное оправдание убийства, чем глубокое убеждение.
— Возможно, — согласился Уоллес. — Такие субъекты нам часто попадаются, чаще, чем другие разновидности сумасшедших.
Через пять минут, когда Уоллес и Чейз окончили беседу, у Таппингера все уже было готово. Он объяснил Чейзу, как действуют подслушивающее и записывающее устройства, а потом рассказал о сети слежения, которой воспользуется телефонная компания, чтобы засечь и отыскать Судью, когда он позвонит.
— Что ж, — обрадовался Уоллес, — сегодня я приду домой вовремя. — От одной мысли о предстоящих восьми часах сна его веки стали слипаться, а глаза еще больше покраснели.
— Еще один вопрос, — сказал Чейз.
— Что такое?
— Если удастся задержать этого типа, обязательно ли сообщать прессе о моем участии?
— А почему вас это так волнует? — спросил Уоллес.
— Просто я устал быть знаменитостью, надоело, что люди докучают мне днем и ночью.
— Если мы его поймаем, — сказал Уоллес, — все станет известно на суде.
— Но не раньше?
— Думаю, что нет.
— Я буду благодарен. Однако, так или иначе, мне придется появиться на суде, да?
— Вероятно, да.
— Во всяком случае, если пресса ничего не узнает раньше времени, шумих хотя бы будет вдвое меньше.
— Вы действительно скромный человек, верно? — сказал Уоллес.
Прежде чем Чейз успел ответить, детектив улыбнулся, хлопнул его по плечу и ушел.
— Хотите выпить? — спросил Чейз Таппингера.
— На службе не пью.
— А бы не возражаете, если я...
— Нет. Валяйте.
Чейз заметил, что Таппингер с интересом наблюдает, как он достает кубики льда и наливает себе большую порцию виски. Однако не такую большую, как обычно. Он решил при полицейском несколько умерить свою жажду.
Когда Чейз уселся на кровать, Таппингер сказал:
— Я читал о ваших подвигах там.
— Да?
— Это настоящий героизм.
— Ничего подобного.
— Я говорю правду, — настаивал Таппингер. Он сидел в кресле, которое пододвинул поближе к своим приборам. — Думаю, мало кто может понять, как тяжело вам пришлось там.
Чейз кивнул.
— Я полагаю, что медали не так уж важны для вас. То есть на фоне того, что вы пережили, чтобы получить их, они как бы теряют вес.
Чейз поднял взгляд от стакана, удивляясь его проницательности.
— Вы правы, — согласился он. — Они вообще ничего для меня не значат. Таппингер продолжал:
— Как, должно быть, трудно возвратиться из этого ада к нормальной жизни. Воспоминания не изглаживаются так быстро.
Чейз открыл было рот, чтобы ответить, но тут увидел, что Таппингер многозначительно смотрит на стакан виски у него в руке, — и промолчал. Ненавидя сейчас Таппингера не меньше, чем Судью, он поднял стакан к губам, сделал очень большой глоток и с вызовом сказал:
— Выпью-ка я еще. Вы уверены, что не хотите?
— Абсолютно, — ответил Таппингер. Как только Чейз уселся на кровать с новым стаканом виски, Таппингер предупредил его, чтобы не подходил к телефону, не дождавшись, пока начнет крутиться пленка, и удалился в ванную минут на десять.
Когда он вернулся, Чейз спросил:
— Сколько времени нужно не ложиться и ждать?
— Он когда-нибудь звонил так поздно — кроме того первого вечера?
— Нет, — ответил Чейз.
— Тогда я засыпаю, — сказал Таппингер, плюхаясь в кресло. — Спокойной ночи.
— Искренне ваш! — Казалось, ночь, проведенная в кресле, придала ему энергии.
Чейз умывался и брился медленно — чем больше времени он проведет в ванной, тем меньше придется разговаривать с полицейским. Когда он наконец закончил утренний туалет, часы показывали девять сорок пять. Судья пока не звонил.
— Что у вас на завтрак? — спросил Таппингер.
— Ничего нет, — ответил Чейз.
— Ну, должна же у вас быть хоть какая-то еда. Не обязательно что-нибудь горячее, мне все равно, что есть утром.
Чейз открыл холодильник, вытащил пакет яблок и сказал:
— Только это.
Таппингер недоуменно посмотрел на яблоки, на пустой холодильник. Затем его взгляд метнулся к бутылке виски на буфете. Он ничего не сказал — слова были излишни. Но если бы он высказал то, что думал, Чейз вряд ли сдержал бы желание врезать ему как следует.
— Прекрасно, — с подъемом сказал Таппингер. Он взял из рук Чейза светлый пластиковый пакет и выбрал себе яблоко. — А вы?
— Я не хочу.
— Завтракать нужно обязательно, — назидательно заявил Таппингер. — Хоть что-нибудь. Это способствует работе желудка, заряжает вас на весь день.
— Нет, спасибо, — сказал Чейз.
Таппингер очистил два яблока, разрезал и съел, тщательно пережевывая.
В десять тридцать Чейз забеспокоился. А что, если Судья сегодня не позвонит? Перспектива лицезреть здесь Таппингера весь день и вечер, а наутро проснуться оттого, что он моется в ванной, казалась невыносимой.
— У вас есть сменщик? — поинтересовался Чейз.
— Если ожидание не слишком затянется, — ответил Таппингер, — я справлюсь сам.
— А как долго все это может продолжаться?
— Ну, — сказал Таппингер, — если за сорок восемь часов звонка не будет, я вызову сменщика.
Провести еще сорок восемь часов с Таппингером ему не улыбалось, но с ним, во всяком случае, не хуже, а может быть, и лучше, чем с другим полицейским. Таппингер, конечно, слишком уж наблюдателен, но зато немногословен. Ладно, пусть смотрит. И пусть думает о Чейзе все, что ему заблагорассудится. Пока он держит язык за зубами, никаких проблем не возникнет.
В полдень Таппингер съел еще два яблока и буквально заставил съесть одно Чейза. Было решено, что Чейз сходит и купит жареного цыпленка на ужин.
В двенадцать тридцать Чейз выпил первый стакан виски.
Таппингер наблюдал за ним, но по-прежнему молчал.
В три часа дня зазвонил телефон. Несмотря на то что именно этого они ждали со вчерашнего вечера, Чейз не хотел подходить. Однако рядом был Таппингер, который, надев наушники, требовал, чтобы Чейз взял трубку, и ему пришлось сделать это.
— Алло? — сказал он напряженным, надтреснутым голосом.
— Мистер Чейз?
— Да, — подтвердил он, тут же узнав голос. Это был не Судья.
— Это мисс Прингл, я звоню по поручению доктора Ковена, чтобы напомнить: вам назначен прием завтра в три часа. У вас, как обычно, пятидесятиминутный сеанс.
— Спасибо, — поблагодарил Чейз. Мисс Прингл всегда звонила в таких случаях, хотя он и забыл об этом.
— Завтра в три, — повторила она и повесила трубку.
Они поели без двадцати пять, не утруждая себя застольными беседами и поглядывая на молчащий телефон.
Через два часа приехал Уоллес. Выглядел он исключительно усталым, несмотря на то, что заступил на дежурство только в шесть — меньше часа назад.
— Мистер Чейз, могу я немного поговорить с Джейнсом наедине? — спросил детектив.
— Конечно, — сказал Чейз, направился в ванную и закрыл за собой дверь. Немного подумав, он включил воду, хотя шум действовал ему на нервы, и стал слушать шепот мертвецов. Он опустил крышку унитаза и сел, разглядывая пустую ванну; ее надо бы почистить, подумал он. Интересно, заметил ли это Таппингер.
Меньше чем через пять минут Уоллес постучал в дверь:
— Извините, что мы выпихнули вас из собственной квартиры. — Он загадочно улыбнулся, как будто речь шла Бог весть о каких тайнах, и добавил:
— Полицейские дела.
— Нам не повезло. Наверное, Таппингер уже сообщил вам.
Уоллес кивнул. У него был какой-то грустный вид, он старательно избегал смотреть Чейзу в глаза.
— Я слышал, — сказал он.
— Это первый случай, что он не звонит так долго.
Уоллес кивнул:
— Знаете, вполне возможно, он вообще больше не позвонит.
— Вы это в том смысле, что он уже вынес мне приговор?
Уоллес промолчал и вернулся в комнату к Таппингеру. Когда Чейз вошел вслед за детективом, то увидел, что полицейский отсоединяет провода и складывает свои устройства в чемодан.
— Боюсь, вы правы, мистер Чейз, — заговорил Уоллес, — убийца вынес приговор и не собирается больше общаться с вами. Мы не можем держать здесь человека.
— Вы уходите? — не поверил Чейз. Уоллес даже не посмотрел на него.
— Да, — подтвердил он.
— Но в ближайшее время, возможно...
— Ничего не произойдет, — сказал Уоллес. — Мы только попросим вас, мистер Чейз, передать вам все, что скажет Судья, если он все-таки позвонит, хотя это маловероятно. — Он улыбнулся Чейзу.
Эта улыбка объяснила Чейзу все.
— Когда Таппингер посылал меня за продуктами, он позвонил вам, да? — Не дожидаясь ответа, он продолжал:
— И рассказал о звонке секретарши доктора Ковела — от слова “сеанс” его, вероятно, осенило. Вы, похоже, поговорили с добрым доктором.
Таппингер кончил упаковывать оборудование и встал. Он поднял свой чемодан и быстро оглядел комнату — не забыл ли чего.
— Судья существует, — настойчиво сказал Уоллесу Чейз.
— Я не сомневаюсь, — ответил Уоллес. — Поэтому и прошу сообщить о его возможных звонках. — Он говорил таким притворно серьезным тоном, каким взрослые говорят с подростком, делая вид, будто они на равных.
— Он существует, дурак вы набитый! Уоллес покраснел от самой шеи. Когда он заговорил, в голосе его чувствовалось напряжение и фальшь:
— Мистер Чейз, вы спасли девушку и заслуживаете за это всяческих похвал. Но факт остается фактом: за последние сутки никто вам не позвонил. Еще один факт: если бы этот человек, Судья, существовал на самом деле, вы непременно сообщили бы нам об этом после первого же звонка. Это естественная реакция — особенно для молодого человека с таким обостренным чувством долга, как у вас. И если взглянуть на эти факты в свете вашей истории болезни и объяснений доктора Ковела, то становится ясно, что дежурство у вас одного из наших лучших сотрудников в данный момент совершенно неуместно. У Таппингера хватает других обязанностей.
Чейз понимал, сколь безоговорочно стечение обстоятельств подтверждает правоту доктора Ковела. Кроме того, он видел, что и его собственное поведение с Таппингером — нескрываемое пристрастие к виски, неумение поддерживать разговор, чрезмерное желание избежать рекламы, которое со стороны могло показаться протестом человека, жаждущего как раз обратного, — обернулось против него. Сжав кулаки, он тихо сказал:
— Убирайтесь.
— Спокойно, сынок, — произнес Уоллес.
— Убирайтесь немедленно! Уоллес оглядел комнату и остановил взгляд на бутылке виски:
— Таппингер сказал, что у вас дома нет никакой еды, зато в буфете стоят пять бутылок виски. — Он не смотрел на Чейза, похоже, смущенный и оттого, что Таппингер явно шнырял по комнате, и от собственного неумения сочувствовать другому человеку. — Вы выглядите фунтов на тридцать худее нормы, сынок.
— Убирайтесь, — упрямо повторил Чейз. Ему не хотелось кричать, привлекая внимание миссис Филдинг, но он не представлял, как еще заставить Уоллеса слушать его.
Уоллес тем временем переминался у дверей в поисках способа более достойно обставить свой уход; казалось, он вот-вот начнет жаловаться Чейзу, что, мол, в полицейском управлении позарез не хватает толковых людей. Однако он избежал этого штампа и сказал:
— Что бы ни случилось с вами там, во Вьетнаме, вы не должны заглушать память об этом с помощью виски. Не пейте столько. — И прежде чем Чейз, разъяренный этим доморощенным психоанализом, снова велел ему убираться, Уоллес вышел; Таппингер последовал за ним.
Чейз захлопнул за ними дверь, подошел к буфету и налил себе виски. Он снова был один. Но он к этому привык.
Глава 5
Часы показывали ровно восемь.
Голый, он сел и снял трубку.
— Извини, я опоздал, — сказал Судья. Так, выходит, доктор Ковел не прав.
— Я думал, ты не позвонишь, — ответил на это Чейз.
— Как я мог подвести тебя? — притворно оскорбился Судья. — Просто мне потребовалось немного больше времени, чтобы отыскать о тебе нужную информацию.
— Ну и как успехи?
Судья как будто не слышал вопроса; он продолжал гнуть свое:
— Так ты, значит, ходишь к психиатру раз в неделю. Одно это уже подтверждает мои вчерашние подозрения — твоя инвалидность вызвана не физической, а психической болезнью.
Чейз пожалел, что у него нет наготове виски. Ну не просить же, в самом деле, Судью подождать, пока он нальет себе стаканчик. К тому же и не хотелось бы информировать Судью, что он здорово пьет.
Чейз спросил:
— Откуда ты узнал?
— Немного походил за тобой сегодня днем, — объяснил Судья.
— Ты не имеешь права. Судья засмеялся и сказал:
— Я видел, как ты направляешься в здание Кейн, и вошел в вестибюль достаточно быстро, чтобы заметить, на каком лифте ты поехал и на каком этаже вышел. Так вот, на восьмом этаже, кроме кабинета доктора Ковела, находятся приемные двух дантистов, офисы трех страховых компаний и налоговое бюро. Мне ничего не стоило заглянуть в эти учреждения и справиться о тебе как о приятеле у секретарей и регистраторов. Психиатра я оставил напоследок, потому что был почти уверен: ты именно там. Выяснив, что в других учреждениях о тебе не слышали, я даже не рискнул заглядывать в приемную Ковела. И так все ясно.
— Ну и что? — спросил Чейз.
Он постарался, чтобы голос его прозвучал беззаботно, не хотел выдавать своих истинных чувств. По какой-то непонятной ему причине казалось важным произвести на Судью хорошее впечатление. Он снова вспотел. Когда разговор окончится, ему вновь потребуется ванна. И еще нужно будет выпить холодного виски.
— Давай-ка лучше я расскажу тебе, почему опоздал со звонком, — предложил Судья.
— Что ж, давай.
— Удостоверившись, что ты у психиатра, я счел необходимым раздобыть копию твоей истории болезни. Я решил спрятаться в здании и дождаться, пока закроются все конторы и служащие уйдут домой.
— Не верю, — сказал Чейз, со страхом предчувствуя, что именно услышит дальше.
— Ты не хочешь мне верить, но веришь; сейчас я объясню, как все было.
Прежде чем продолжать, Судья медленно и глубоко втянул в себя воздух.
— К шести часам на восьмом этаже никого не осталось. В половине седьмого мне удалось открыть дверь кабинета доктора Ковела. Я кое-что смыслю в таких вещах и был осторожен: замка не повредил, а сигнализация там отсутствует. Мне потребовалось еще полчаса, чтобы установить, где хранятся истории болезни, и найти записи о тебе, которые я благополучно скопировал на фотопленку.
— Вот так просто взломал и вошел — а между прочим, это называется “кража со взломом”, — заметил Чейз.
— Но это сущая безделица по сравнению с тем, что называют убийством, не правда ли? Чейз промолчал.
— В своей почте, возможно, послезавтра, ты найдешь полные копии записей доктора Ковела о тебе, а также экземпляры нескольких статей, которые он написал для медицинских журналов. Ты упомянут во всех, а в некоторых речь идет только о тебе.
— Я не знал, что он это делает, — пробормотал Чейз.
— Весьма любопытные статьи, Чейз. Из них можно понять, что он о тебе думает. — Тон Судьи изменился, стал высокомерным, в нем зазвучали нотки презрения. — Прочитав эти записи, Чейз, я узнал более чем достаточно, чтобы вынести тебе приговор. Я узнал о том, за что ты получил медаль.
Чейз ждал, что он еще скажет.
— Мне известно, что ты делал в тех туннелях и как помогал лейтенанту Захарии замести следы и подделать рапорт. Думаешь, конгресс наградил бы тебя медалью за доблесть, если бы там знали, что ты убивал мирных жителей? А, Чейз?
— Перестань.
— Ты убивал женщин, правда?
— Я сказал: перестань!
— Ты убивал женщин и детей, Чейз, мирное население.
— Ах ты, сукин сын!
— Детей, Чейз. Ты убивал детей... Да разве ты не скотина, Чейз?
— Заткнись! — Чейз вскочил на ноги, как будто рядом прогремел взрыв, — Что ты в этом смыслишь? Ты сам-то был там, служил в этой паскудной стране?
— Никакие патриотические дифирамбы долгу не заставят меня изменить мнение, Чейз. Мы все любим свою страну, но понимаем, что есть пределы.
— Фигня, — отрезал Чейз. Он впервые после болезни так разозлился. Конечно, бывало, что он раздражался по разным поводам, злился на людей, но никогда не доходил до крайности.
— Чейз...
— Держу пари, ты ратовал за войну. Держу пари, ты из тех ястребов, из-за которых в первую очередь я там и оказался. Легко устанавливать нормы поведения, рассуждать о границах добра и зла, когда ты не подходил к месту, где идет эта война, ближе чем на десять тысяч миль!
Судья попытался что-то возразить, но Чейз не дал ему вставить ни слова.
— Я вовсе туда не стремился, — продолжал он. — Я не верил в необходимость там воевать и почти все время смертельно боялся. Меня преследовала одна мысль: как бы остаться в живых. В том туннеле я не мог думать ни о чем другом. Это был не я. Это был хрестоматийный параноик. И теперь, черт возьми, я не допущу, чтобы ты или кто-либо другой обвинял меня в деяниях этого хрестоматийного параноика!
— И все же ты чувствовал вину, — заметил Судья.
— Это не важно.
— А по-моему, важно.
— Это не важно, потому что, какую бы там вину я ни ощущал, ты не имеешь права меня судить. Ты сидишь тут со своим паршивым списком заповедей, но ты никогда не был в таком месте, где все заповеди летят к черту, где волей-неволей приходится совершать поступки, которые тебе отвратительны. — Чейз, к собственному изумлению, обнаружил, что плачет. Он уже очень давно не плакал.
— Ты оправдываешься, — начал было Судья, пытаясь вновь перехватить инициативу в разговоре.
Чейз не позволил ему.
— И не забудь, — сказал он, — ты сам нарушил заповедь — убил этого парня, Майкла Карнса.
— Это другое дело. — Голос Судьи снова стал хриплым.
— Да?
— Да, — подтвердил Судья: теперь пришла его очередь оправдываться. — Я тщательно изучил ситуацию и только тогда исполнил приговор. Ты не делал ничего подобного, Чейз. Ты убивал совершенно незнакомых людей, может быть, совсем невинных, без единого черного пятнышка в душе.
Чейз швырнул трубку.
На протяжении следующего часа телефон звонил четырежды, но он не обращал на него внимания: его трясло от злости — это была первая сильная эмоция за многие месяцы оцепенения.
Он выпил три стакана виски и лишь после этого почувствовал, что отходит. Злость напрочь сожгла опьянение, порожденное предыдущей выпивкой. Дрожь в руках постепенно унялась.
В десять часов Чейз набрал номер полицейского участка и попросил детектива Уоллеса, но тот куда-то уехал. Тогда он оделся, выпил еще стакан виски и в десять сорок позвонил вновь.
На сей раз Уоллес оказался на месте и охотно согласился поговорить с ним.
— Дела идут не так хорошо, как мы надеялись, — признался Уоллес. — По-видимому, у него никогда не снимали отпечатков. По крайней мере, среди отпечатков, имеющихся в картотеке федеральной полиции и полиции штата, нет идентичных тем, что обнаружены на ноже.
— Неужели удалось так быстро проверить?
— Да, — подтвердил Уоллес. — У них там специальные компьютеры, способные проделать эту работу гораздо быстрее, чем целая команда следователей, — нечто вроде почтовых компьютеров, которые считывают адрес и сортируют письма в отделениях связи.
— А что с кольцом?
— Да так, побрякушка, которых пруд пруди в отделах для товаров дешевле пятнадцати долларов в любом магазине штата. Где уж тут определить, когда, где и кому оно продано.
Чейз неохотно заговорил:
— Тогда у меня для вас есть информация. — Он в нескольких словах сообщил детективу о звонках Судьи.
Уоллес явно разозлился, хотя и пытался сдерживаться, не срываться на крик:
— Какого же дьявола вы не сказали об этом раньше?
— Я думал, вы поймаете его по отпечаткам.
— Отпечаткам в такой ситуации — грош цена, — заявил Уоллес. В его голосе по-прежнему звучала злость, правда, теперь приглушенная. По всей видимости, он не сразу оценил состояние своего собеседника.
— Кроме того, — продолжал Чейз, — убийца понимает, что линия может прослушиваться. Он звонит из телефонов-автоматов и не разговаривает дольше пяти минут.
— Все равно, — сказал Уоллес, — я бы хотел услышать его. Через пятнадцать минут я буду у вас со своим сотрудником.
— Всего с одним сотрудником?
— Мы не станем особо докучать вам, — пообещал Уоллес.
Чейз едва не рассмеялся.
— Я буду ждать, — сказал он.
* * *
Человек, пришедший с Уоллесом, представился Джеймсом Таппингером и не назвал своей должности в полицейском управлении, хотя, по мнению Чейза, стоял наравне с Уоллесом. Он был дюймов на шесть выше детектива и выглядел не таким сереньким и обыденным. Светлые волосы были так коротко острижены, что издали он казался лысым. Голубые глаза перебегали с предмета на предмет — быстрый цепкий взгляд бухгалтера, производящего инвентаризацию. В правой руке Таппингер держал небольшой чемоданчик; здороваясь, он так и не выпустил его, протянув Чейзу левую руку.Миссис Филдинг искоса наблюдала за визитерами из гостиной, старательно притворяясь, будто увлечена телевизионной программой, но сдержала любопытство и не вышла посмотреть, что происходит. Чейз проводил обоих мужчин наверх, прежде чем она поняла, кто они такие.
— Уютная у вас комнатка, — сказал Уоллес.
— Меня устраивает, — ответил Чейз. Глаза Таппингера бегали по комнате, отметив неубранную постель, пару грязных стаканов из-под виски на буфете, полупустую бутылку. Не сказав ни слова, он открыл свой чемодан, полный телефонного оборудования, и начал осматривать провода, которые выходили из стены рядом с подоконником.
Пока Таппингер работал, Уоллес допрашивал Чейза:
— Каким он показался вам по телефону?
— Трудно сказать.
— Старый? Молодой?
— Средних лет.
— Говорит с акцентом?
— Нет.
— Дефекты речи есть?
— Нет, — ответил Чейз. — Сначала, правда, он хрипел — вероятно оттого, что я придушил его. Уоллес спросил:
— Вы помните содержание каждого телефонного разговора?
— Приблизительно.
— Перескажите. — Он плюхнулся в единственное кресло, стоявшее в комнате, и скрестил ноги, вытянув их перед собой. Похоже было, что он засыпает, на самом же деле он просто экономил энергию, воспользовавшись возможностью передохнуть несколько минут.
Чейз постарался как можно подробнее передать странные разговоры с Судьей, потом, по мере того как Уоллес задавал ему наводящие вопросы, вспомнил еще несколько фактов, о которых сначала забыл.
— Похоже, религиозный маньяк, — сделал вывод Уоллес. — Свидетельством тому все эти измышления о прелюбодеянии, грехе и приговорах.
— Может быть, — сказал Чейз. — Но я не стал бы искать его на сектантских собраниях. По-моему, это скорее моральное оправдание убийства, чем глубокое убеждение.
— Возможно, — согласился Уоллес. — Такие субъекты нам часто попадаются, чаще, чем другие разновидности сумасшедших.
Через пять минут, когда Уоллес и Чейз окончили беседу, у Таппингера все уже было готово. Он объяснил Чейзу, как действуют подслушивающее и записывающее устройства, а потом рассказал о сети слежения, которой воспользуется телефонная компания, чтобы засечь и отыскать Судью, когда он позвонит.
— Что ж, — обрадовался Уоллес, — сегодня я приду домой вовремя. — От одной мысли о предстоящих восьми часах сна его веки стали слипаться, а глаза еще больше покраснели.
— Еще один вопрос, — сказал Чейз.
— Что такое?
— Если удастся задержать этого типа, обязательно ли сообщать прессе о моем участии?
— А почему вас это так волнует? — спросил Уоллес.
— Просто я устал быть знаменитостью, надоело, что люди докучают мне днем и ночью.
— Если мы его поймаем, — сказал Уоллес, — все станет известно на суде.
— Но не раньше?
— Думаю, что нет.
— Я буду благодарен. Однако, так или иначе, мне придется появиться на суде, да?
— Вероятно, да.
— Во всяком случае, если пресса ничего не узнает раньше времени, шумих хотя бы будет вдвое меньше.
— Вы действительно скромный человек, верно? — сказал Уоллес.
Прежде чем Чейз успел ответить, детектив улыбнулся, хлопнул его по плечу и ушел.
— Хотите выпить? — спросил Чейз Таппингера.
— На службе не пью.
— А бы не возражаете, если я...
— Нет. Валяйте.
Чейз заметил, что Таппингер с интересом наблюдает, как он достает кубики льда и наливает себе большую порцию виски. Однако не такую большую, как обычно. Он решил при полицейском несколько умерить свою жажду.
Когда Чейз уселся на кровать, Таппингер сказал:
— Я читал о ваших подвигах там.
— Да?
— Это настоящий героизм.
— Ничего подобного.
— Я говорю правду, — настаивал Таппингер. Он сидел в кресле, которое пододвинул поближе к своим приборам. — Думаю, мало кто может понять, как тяжело вам пришлось там.
Чейз кивнул.
— Я полагаю, что медали не так уж важны для вас. То есть на фоне того, что вы пережили, чтобы получить их, они как бы теряют вес.
Чейз поднял взгляд от стакана, удивляясь его проницательности.
— Вы правы, — согласился он. — Они вообще ничего для меня не значат. Таппингер продолжал:
— Как, должно быть, трудно возвратиться из этого ада к нормальной жизни. Воспоминания не изглаживаются так быстро.
Чейз открыл было рот, чтобы ответить, но тут увидел, что Таппингер многозначительно смотрит на стакан виски у него в руке, — и промолчал. Ненавидя сейчас Таппингера не меньше, чем Судью, он поднял стакан к губам, сделал очень большой глоток и с вызовом сказал:
— Выпью-ка я еще. Вы уверены, что не хотите?
— Абсолютно, — ответил Таппингер. Как только Чейз уселся на кровать с новым стаканом виски, Таппингер предупредил его, чтобы не подходил к телефону, не дождавшись, пока начнет крутиться пленка, и удалился в ванную минут на десять.
Когда он вернулся, Чейз спросил:
— Сколько времени нужно не ложиться и ждать?
— Он когда-нибудь звонил так поздно — кроме того первого вечера?
— Нет, — ответил Чейз.
— Тогда я засыпаю, — сказал Таппингер, плюхаясь в кресло. — Спокойной ночи.
* * *
Утром Чейза разбудил шепот мертвецов, но это оказался всего лишь шум воды в ванной. Таппингер проснулся первым и теперь брился. Через несколько минут он открыл дверь и вышел со свежим лицом, кивнув Чейзу:— Искренне ваш! — Казалось, ночь, проведенная в кресле, придала ему энергии.
Чейз умывался и брился медленно — чем больше времени он проведет в ванной, тем меньше придется разговаривать с полицейским. Когда он наконец закончил утренний туалет, часы показывали девять сорок пять. Судья пока не звонил.
— Что у вас на завтрак? — спросил Таппингер.
— Ничего нет, — ответил Чейз.
— Ну, должна же у вас быть хоть какая-то еда. Не обязательно что-нибудь горячее, мне все равно, что есть утром.
Чейз открыл холодильник, вытащил пакет яблок и сказал:
— Только это.
Таппингер недоуменно посмотрел на яблоки, на пустой холодильник. Затем его взгляд метнулся к бутылке виски на буфете. Он ничего не сказал — слова были излишни. Но если бы он высказал то, что думал, Чейз вряд ли сдержал бы желание врезать ему как следует.
— Прекрасно, — с подъемом сказал Таппингер. Он взял из рук Чейза светлый пластиковый пакет и выбрал себе яблоко. — А вы?
— Я не хочу.
— Завтракать нужно обязательно, — назидательно заявил Таппингер. — Хоть что-нибудь. Это способствует работе желудка, заряжает вас на весь день.
— Нет, спасибо, — сказал Чейз.
Таппингер очистил два яблока, разрезал и съел, тщательно пережевывая.
В десять тридцать Чейз забеспокоился. А что, если Судья сегодня не позвонит? Перспектива лицезреть здесь Таппингера весь день и вечер, а наутро проснуться оттого, что он моется в ванной, казалась невыносимой.
— У вас есть сменщик? — поинтересовался Чейз.
— Если ожидание не слишком затянется, — ответил Таппингер, — я справлюсь сам.
— А как долго все это может продолжаться?
— Ну, — сказал Таппингер, — если за сорок восемь часов звонка не будет, я вызову сменщика.
Провести еще сорок восемь часов с Таппингером ему не улыбалось, но с ним, во всяком случае, не хуже, а может быть, и лучше, чем с другим полицейским. Таппингер, конечно, слишком уж наблюдателен, но зато немногословен. Ладно, пусть смотрит. И пусть думает о Чейзе все, что ему заблагорассудится. Пока он держит язык за зубами, никаких проблем не возникнет.
В полдень Таппингер съел еще два яблока и буквально заставил съесть одно Чейза. Было решено, что Чейз сходит и купит жареного цыпленка на ужин.
В двенадцать тридцать Чейз выпил первый стакан виски.
Таппингер наблюдал за ним, но по-прежнему молчал.
В три часа дня зазвонил телефон. Несмотря на то что именно этого они ждали со вчерашнего вечера, Чейз не хотел подходить. Однако рядом был Таппингер, который, надев наушники, требовал, чтобы Чейз взял трубку, и ему пришлось сделать это.
— Алло? — сказал он напряженным, надтреснутым голосом.
— Мистер Чейз?
— Да, — подтвердил он, тут же узнав голос. Это был не Судья.
— Это мисс Прингл, я звоню по поручению доктора Ковена, чтобы напомнить: вам назначен прием завтра в три часа. У вас, как обычно, пятидесятиминутный сеанс.
— Спасибо, — поблагодарил Чейз. Мисс Прингл всегда звонила в таких случаях, хотя он и забыл об этом.
— Завтра в три, — повторила она и повесила трубку.
* * *
В четыре часа Таппингер пожаловался, что голоден, и категорически отказался поглощать пятое яблоко. Чейз согласился пообедать пораньше, взял у Таппингера деньги — полицейский сказал, что их ему возместят как мелкие служебные расходы, — и отправился покупать жареного цыпленка, французские булки и салат из капусты. Для Таппингера он прихватил большую бутылку кока-колы, а для себя ничего. Он будет пить то, что всегда.Они поели без двадцати пять, не утруждая себя застольными беседами и поглядывая на молчащий телефон.
Через два часа приехал Уоллес. Выглядел он исключительно усталым, несмотря на то, что заступил на дежурство только в шесть — меньше часа назад.
— Мистер Чейз, могу я немного поговорить с Джейнсом наедине? — спросил детектив.
— Конечно, — сказал Чейз, направился в ванную и закрыл за собой дверь. Немного подумав, он включил воду, хотя шум действовал ему на нервы, и стал слушать шепот мертвецов. Он опустил крышку унитаза и сел, разглядывая пустую ванну; ее надо бы почистить, подумал он. Интересно, заметил ли это Таппингер.
Меньше чем через пять минут Уоллес постучал в дверь:
— Извините, что мы выпихнули вас из собственной квартиры. — Он загадочно улыбнулся, как будто речь шла Бог весть о каких тайнах, и добавил:
— Полицейские дела.
— Нам не повезло. Наверное, Таппингер уже сообщил вам.
Уоллес кивнул. У него был какой-то грустный вид, он старательно избегал смотреть Чейзу в глаза.
— Я слышал, — сказал он.
— Это первый случай, что он не звонит так долго.
Уоллес кивнул:
— Знаете, вполне возможно, он вообще больше не позвонит.
— Вы это в том смысле, что он уже вынес мне приговор?
Уоллес промолчал и вернулся в комнату к Таппингеру. Когда Чейз вошел вслед за детективом, то увидел, что полицейский отсоединяет провода и складывает свои устройства в чемодан.
— Боюсь, вы правы, мистер Чейз, — заговорил Уоллес, — убийца вынес приговор и не собирается больше общаться с вами. Мы не можем держать здесь человека.
— Вы уходите? — не поверил Чейз. Уоллес даже не посмотрел на него.
— Да, — подтвердил он.
— Но в ближайшее время, возможно...
— Ничего не произойдет, — сказал Уоллес. — Мы только попросим вас, мистер Чейз, передать вам все, что скажет Судья, если он все-таки позвонит, хотя это маловероятно. — Он улыбнулся Чейзу.
Эта улыбка объяснила Чейзу все.
— Когда Таппингер посылал меня за продуктами, он позвонил вам, да? — Не дожидаясь ответа, он продолжал:
— И рассказал о звонке секретарши доктора Ковела — от слова “сеанс” его, вероятно, осенило. Вы, похоже, поговорили с добрым доктором.
Таппингер кончил упаковывать оборудование и встал. Он поднял свой чемодан и быстро оглядел комнату — не забыл ли чего.
— Судья существует, — настойчиво сказал Уоллесу Чейз.
— Я не сомневаюсь, — ответил Уоллес. — Поэтому и прошу сообщить о его возможных звонках. — Он говорил таким притворно серьезным тоном, каким взрослые говорят с подростком, делая вид, будто они на равных.
— Он существует, дурак вы набитый! Уоллес покраснел от самой шеи. Когда он заговорил, в голосе его чувствовалось напряжение и фальшь:
— Мистер Чейз, вы спасли девушку и заслуживаете за это всяческих похвал. Но факт остается фактом: за последние сутки никто вам не позвонил. Еще один факт: если бы этот человек, Судья, существовал на самом деле, вы непременно сообщили бы нам об этом после первого же звонка. Это естественная реакция — особенно для молодого человека с таким обостренным чувством долга, как у вас. И если взглянуть на эти факты в свете вашей истории болезни и объяснений доктора Ковела, то становится ясно, что дежурство у вас одного из наших лучших сотрудников в данный момент совершенно неуместно. У Таппингера хватает других обязанностей.
Чейз понимал, сколь безоговорочно стечение обстоятельств подтверждает правоту доктора Ковела. Кроме того, он видел, что и его собственное поведение с Таппингером — нескрываемое пристрастие к виски, неумение поддерживать разговор, чрезмерное желание избежать рекламы, которое со стороны могло показаться протестом человека, жаждущего как раз обратного, — обернулось против него. Сжав кулаки, он тихо сказал:
— Убирайтесь.
— Спокойно, сынок, — произнес Уоллес.
— Убирайтесь немедленно! Уоллес оглядел комнату и остановил взгляд на бутылке виски:
— Таппингер сказал, что у вас дома нет никакой еды, зато в буфете стоят пять бутылок виски. — Он не смотрел на Чейза, похоже, смущенный и оттого, что Таппингер явно шнырял по комнате, и от собственного неумения сочувствовать другому человеку. — Вы выглядите фунтов на тридцать худее нормы, сынок.
— Убирайтесь, — упрямо повторил Чейз. Ему не хотелось кричать, привлекая внимание миссис Филдинг, но он не представлял, как еще заставить Уоллеса слушать его.
Уоллес тем временем переминался у дверей в поисках способа более достойно обставить свой уход; казалось, он вот-вот начнет жаловаться Чейзу, что, мол, в полицейском управлении позарез не хватает толковых людей. Однако он избежал этого штампа и сказал:
— Что бы ни случилось с вами там, во Вьетнаме, вы не должны заглушать память об этом с помощью виски. Не пейте столько. — И прежде чем Чейз, разъяренный этим доморощенным психоанализом, снова велел ему убираться, Уоллес вышел; Таппингер последовал за ним.
Чейз захлопнул за ними дверь, подошел к буфету и налил себе виски. Он снова был один. Но он к этому привык.
Глава 5
Во вторник, в семь тридцать вечера, счастливо избежав встречи с миссис Филдинг, Чейз вышел из дому, сел в “мустанг” и поехал по направлению к Канакауэй-Ридж-роуд, вроде бы куда глаза глядят, но в глубине души точно знал, куда он направляется. По Эшсайду и примыкающим к нему районам он ехал на дозволенной скорости, но на горной дороге выжал акселератор до предела, закладывая на поворотах крутые виражи; белые столбики ограждения мелькали мимо так быстро и так близко к машине с правой стороны, что сливались в сплошную белую стену, а провода, натянутые между ними, казались черными линиями, нанесенными на призрачных досках.
На вершине горного шоссе он припарковался на том самом месте, где стоял в понедельник вечером, выключил двигатель и откинулся на спинку сиденья, прислушиваясь к слабому шуму ветра. Он сразу понял: напрасно остановился, не нужно было этого делать. Быстрая езда прогоняла мучительные раздумья о том, как быть дальше, дарила забвение. Теперь же он чувствовал растерянность и отчаяние.
Чейз открыл дверцу и вышел из машины, понятия не имея, что собирается здесь выяснять. До наступления темноты оставался час — вполне достаточно времени, чтобы как следует обыскать место, где стоял “шевроле”. И пусть полицейские уже не раз прочесали все вокруг, и притом, куда тщательнее, чем в состоянии сделать Чейз. По крайней мере, выйдя из машины, он мог ходить, двигаться, а значит, избавиться от тягостных мыслей.
На вершине горного шоссе он припарковался на том самом месте, где стоял в понедельник вечером, выключил двигатель и откинулся на спинку сиденья, прислушиваясь к слабому шуму ветра. Он сразу понял: напрасно остановился, не нужно было этого делать. Быстрая езда прогоняла мучительные раздумья о том, как быть дальше, дарила забвение. Теперь же он чувствовал растерянность и отчаяние.
Чейз открыл дверцу и вышел из машины, понятия не имея, что собирается здесь выяснять. До наступления темноты оставался час — вполне достаточно времени, чтобы как следует обыскать место, где стоял “шевроле”. И пусть полицейские уже не раз прочесали все вокруг, и притом, куда тщательнее, чем в состоянии сделать Чейз. По крайней мере, выйдя из машины, он мог ходить, двигаться, а значит, избавиться от тягостных мыслей.