Кунин Владимир Владимирович. Цирк, цирк, цирк (рассказы)

   Но об этом никто не знал, и за кулисами поговаривали, что слоненка вот-вот отправят в зверинец. Серебряков куда-то ходил, кого-то упрашивал и, наконец, добился, что Латшими дали пробную репетицию – правда, с опаской, приняв меры против его возможного хулиганства.
   Когда его впервые повели в манеж на репетицию, он был спокоен. Во-первых, рядом шел Серебряков, а во-вторых, случай с перегородкой был настолько свеж в памяти, что Латшими решил держаться как можно скромнее.
   Однако, выйдя на арену, он поразился громадному количеству опилок и, не удержавшись, захватил хоботом самую малость и посыпал себе на спину. Серебряков дал ему сахар и попросил больше не делать этого. Латшими понял.
   Серебряков, подталкивая его тоненькой палочкой, сказал: «Ай, браво, маленький!» – и повел Латшими вокруг манежа. Так они походили немного, и Серебряков, остановив его посередине, попросил поднять ногу. Латшими с удовольствием поднял ногу и получил сахар.
   Потом он показал людям, как нужно стоять на двух ногах и как садиться на тумбу. Каждый раз Серебряков кормил его сахаром и гладил по хоботу. И Латшими заметил, что те самые люди, которые так ругали его раньше, теперь улыбаются, смеются, хлопают в ладоши и называют его «Талант».
   Латшими так привык, что его зовут Латшими, что, когда несколько раз услышал «талант», беспокойно стал поглядывать по сторонам. Ему казалось, что в манеж привели еще одного слоненка, которого зовут Талант. Но, кроме Латшими, на арене слонов не было, и он успокоился, решив, что в конце концов безразлично, как называют его все эти люди. Важно то, что скажет Серебряков. Скажет Талант – будет Талант.
   Но Серебряков сказал: «Ну какой же он талант, он просто способный слонишка. Этому мы научились еще в стойле».
   Когда они пришли в слоновник, Серебряков надел ему на ногу цепь, поцеловал в хобот и шепнул: «Ты молодец, малыш! Сегодня ты сам себя оставил в цирке... Тебя не отправят, сынок... Будешь артистом!»
   Латшими не все понял, но обнял Серебрякова хоботом и немножко покачал из стороны в сторону, как это делал всегда, когда ему хотелось показать, что он очень хорошо относится к Серебрякову.

Сегодня в цирке выходной

   Сегодня пятница. В цирке выходной. Знаете, что такое выходной в цирке? Этот день совершенно не похож на всю неделю. Он, этот день, таит в себе массу удовольствий и приятных отклонений от строгого распорядка цирковых будней.
   Во-первых, вы можете спать хоть до обеда: репетиции нет, и торопиться вам некуда. Встав с постели и уяснив себе, что сегодня в цирке выходной, вы можете пройтись до угла и выпить кружку пива. Здорово? На то он и выходной, чтобы чувствовать себя этаким свободным и независимым!
   Правда, у пивного ларька, на углу, висят часы, и, случайно взглянув на них, вы убеждаетесь, что сила привычки подняла вас так же рано, как и в обычный день, когда вы, наспех проглотив стакан чаю, мчитесь сломя голову на репетицию.
   Не огорчайтесь, перед вами стоит пиво, следовательно, отклонения начались и выходной вступил в свои чудесные права!
   Вы прихлебываете пиво и лениво думаете о том, что обедать сегодня вы сможете тогда, когда вам это вздумается: в три, в четыре, в пять... Нет нужды в том, чтобы к вечеру у вас был пустой желудок, и не надо с тревогой думать: не поздно ли вы пообедали после репетиции и хватит ли у вас дыхания до конца номера...
   Сегодня вам на это наплевать! Вы можете даже вообще не обедать. Но уж если вы пообедали, так вовсе незачем ложиться отдыхать. Идите куда угодно – в кино, в музей, ловить рыбу... Просто гуляйте по городу. Идите на рынок, купите несколько десятков живых раков, сухого укропа, чесноку, петрушки, эстрагону (есть такая пахучая травка!), пачку соли и дома в самой большой кастрюле собственноручно варите все, что вы притащили с базара. Варите до того момента, пока вся квартира не пропахнет рыночными специями, а раки не станут темно-красными. Тогда берите бидон и мчитесь на угол за пивом.
   – Что, не хватило? – заговорщически подмигивает вам человек, продающий пиво.
   Он узнал вас, и ему хочется поговорить.
   – Раки... – небрежно бросаете вы.
   – Готовых брали? – осведомляется человек, лениво берясь за ручку насоса.
   – Живых, – спокойно говорите вы.
   – Эстрагон клали? – тоном специалиста спрашивает человек, ускоряя движение ручки насоса.
   На этот вопрос вы можете не отвечать. Просто усмехнитесь и скажите, разглядывая свои пальцы:
   – Чеснок шинковал, чуть весь не перерезался...
   Человек сражен. О необходимости чеснока он и не подозревал.
   Рука, качающая насос, из глубочайшего уважения к вам начинает двигаться с невероятной скоростью.
   Наконец пиво налито, и уничтоженный знаток робко протягивает вам бидон. Платите и великодушно улыбайтесь. Сегодня выходной, и вы прощаете ему обилие пены и недостаток знаний.
   С самого утра вы стараетесь не думать о цирке. Не потому, что вы не любите его, и не потому, что он вам надоел за прошедшую неделю. Нет, просто вы активно отдыхаете. Значит, о цирке вы не думаете! Однако еще в тот момент, когда вы расплачиваетесь за утреннюю кружку, вас начинает мучить мысль, что вчера после представления вы забыли запереть свою гардеробную или не зачехлили реквизит, стоящий за кулисами. В голову вам приходит еще пятнадцать причин, по которым вам просто необходимо хоть на секунду забежать в цирк.
   И вот тут происходит самое страшное... Начинается неравный бой!
   Вы робко пытаетесь убедить себя в том, что гардеробная закрыта, что реквизит тщательно укрыт брезентовыми чехлами и что все остальные причины, по которым вам необходимо быть в цирке, выеденного яйца не стоят. Но не тут-то было!..
   Причины размножаются, как бактерии, невероятно быстро. А так как, несмотря на несколько лет работы в цирке, иммунитет у вас не выработан, вы оказываетесь в проходной цирка намного раньше, чем успеваете сообразить, зачем вы все-таки пришли сюда в свой единственный выходной день.
   – Митрич, привет! – с фальшивой бодростью говорите вы вахтеру.
   – Привет, оно, конечно, привет, – говорит вахтер. – Однако лучше бы вы все отдыхали сегодня...
   – Кто-нибудь есть? – с надеждой спрашиваете вы.
   – Найдутся, – отвечает вахтер и отворачивается.
   После этой содержательной беседы вы чувствуете себя намного увереннее. Вы проходите за кулисы и в полутьме дважды спотыкаетесь обо что-то твердое и обо что-то мягкое.
   Мягкое возмущенно шипит снизу:
   – Тише, черт! Смотри, куда лезешь!
   Глаза привыкают к полутьме, и вы узнаете своего приятеля, воздушного гимнаста. Он лежит на полу в замасленном комбинезоне, с карандашом в руках и что-то подсчитывает на клочке бумаги.
   Твердым оказываются снятые с купола электрический мотор, разобранный редуктор, шкивы, инструменты и какие-то детали неизвестного назначения.
   – Ты чего разлегся? – спрашиваете вы приятеля.
   Не отрывая глаз от бумажки, он почесывает карандашом нос и отвечает:
   – Понимаешь, тут дело вот в чем... При стабильном напряжении в двести двадцать вольт мотор дает восемьсот оборотов в минуту... Редуктор на выходе дает шестьдесят. Есть у меня еще два промежуточных шкивка, один к четырем... Дай сигарету! И получается, что мы медленно летаем. А нужно в полтоpa раза быстрее. Спички есть? Все это очень просто, но я тут чего-то запутался и не могу сообразить... Давай бери карандаш!
   Вы берете карандаш и находите чистый листок бумаги.
   – Значит, так! – оживленно говорит лежащий на полу воздушный гимнаст. – Если мы выкинем один промежуточный шкив...
   Спустя полчаса вы тоже понимаете, что все это очень просто, но почему-то у вас ничего не получатся. А еще через десять минут воздушный гимнаст забирает у вас карандаш, оставшиеся сигареты и посылает к чертовой бабушке. На душе у вас становится сразу легко, и вы направляетесь в манеж. Проходя мимо своей гардеробной, вы убеждаетесь, что она закрыта, а стоящий рядом с дверью реквизит тщательно запеленут, как новорожденный. Но вы уже не презираете себя за слабость, а, наоборот, думаете о себе как о человеке аккуратном и предусмотрительном.
   Еще не дойдя до занавеса, вы слышите щелканье шамберьера и доносящийся с манежа голос дрессировщика лошадей:
   – Алле! Ай, браво, Малышка!..
   Тут вам становится уже совсем хорошо. Вы проскальзываете в боковой проход и, остановившись у барьера, невинно вопрошаете:
   – Чего это вы, Николай Николаевич, задумали в выходной репетировать!
   Дрессировщик лошадей берет шамберьер под мышку, достает пачку папирос и закуривает.
   – Да вот не хватает мне времени для молодняка. Решил погонять их с утра, да завозился... Сейчас кончаем, – говорит он конюхам. – Пускай еще разок! Алле, Буян! Алле, алле, Малышка, не отставай! Ай, браво, мои хорошие!..
   Лошади пробегают один круг, второй, третий, четвертый... А посередине манежа, прикусив давно погасшую папиросу, стоит дрессировщик и, держа шамберьер в вытянутой руке, ведет лошадей, то подгоняя одну, то сдерживая другую...
   Лошади покрываются темными пятнами пота, с морд хлопьями слетает пена.
   – Барьер! – кричит дрессировщик. Конюхи моментально открывают проход в барьере.
   – Санже! – резко щелкает шамберьер.
   Лошади поворачивают от середины круга и рысью убегают за кулисы. Там их перехватывают конюхи и уводят во двор, на ходу снимая сбрую. Дрессировщик тяжело перелезает через барьер.
   – Ну а ты-то чего приплелся? Шел бы гулял... – устало говорит он.
   Вы не успеваете ответить. В центральном проходе появляются два пожилых клоуна – маленький толстый и высокий худой. По прилизанным прическам и багровым физиономиям вы догадываетесь, что они только что из бани.
   – Здравствуйте! – говорит маленький толстый, задыхаясь. – Ах, какая здесь парилка в бане!
   – Равных нет, – говорит второй и вытирает платком шею.
   – Ну что? – спрашивает толстый клоун, усаживаясь во второй ряд. – Трудитесь?
   – Слушайте, сходите в парилку! Не пожалеете, – говорит второй, садясь рядом с ним. – Наших было человек восемь. Наверное, придут сюда.
   И действительно, через несколько минут вваливается почти вся группа акробатов-прыгунов. Это молодые ребята. Они совсем недавно окончили цирковое училище, и это их первый цирк.
   Они усаживаются в третий ряд, сзади клоунов, и начинают преувеличенно громко восхищаться героическим поведением обоих клоунов в парилке.
   – Смейтесь, смейтесь, молокососы, – ворчит толстый клоун. Он поворачивается к партнеру и говорит: – Как тебе нравятся эти наглые попрыгунчики, Вася?
   – Эти наглые попрыгунчики мне совсем не нравятся, Гриша!.. Мало того что они сами выскочили из парилки через секунду после того, как влезли туда, так они еще набрались нахальства хихикать за нашими спинами здесь, в цирке! А мы с Гришей березовый веник в лохмотья превратили! Не вам чета!..
   Сзади ехидно замечают:
   – Зато потом кто-то из вас целый час в предбаннике ловил ртом воздух и держался за сердце...
   Толстый клоун возмущенно вскакивает и поворачивается к прыгунам:
   – Пусть мое сердце вас не волнует! Оно пролетало вместе со мной с трапеции на трапецию двадцать пять лет над манежами всех лучших цирков Европы и ни разу не подводило меня!.. И я не покрывался такой «интересной» бледностью, как вы после двух-трех сальто-мортале!.. И если сейчас мое сердце немножко сбилось с темпа, так это, во-первых, в бане, а не в манеже, а во-вторых, за сорок лет работы в цирке я видел таких остроумных мальчиков, как вы, сотни!..
   Толстый клоун фыркает и садится на свое место.
   Прыгуны смущены. Один из них, стараясь загладить неловкость, спрашивает:
   – Вы работали в «Воздушном полете»?
   Толстый клоун подскакивает на своем кресле:
   – Нет, ты слышишь, Вася?! А!.. Как тебе это нравится?.. – Он поворачивается к уже совсем притихшим прыгунам и указывает на второго клоуна: – Вот сидит мой партнер. В номере «Воздушный полет» он много лет был ловитором... Так вот, пусть он вам расскажет, где я работал и как это выглядело! Вася, объясни им, они этого еще не проходили...
   Высокий худой клоун заталкивает клочок ваты в мундштук папиросы. Он долго роется в карманах, находит зажигалку и не спеша прикуривает.
   – Кто такой Кодона был, знаете? – наконец спрашивает он прыгунов.
   – Знаем!..
   – А про старика Донато слыхали?
   – Слыхали!
   – Так вот, Кодона, Донато и Гриша были лучшими вольтижерами за всю историю цирка! Это были полетчики экстра-класса! И назывался Гриша тогда Райтонс! Ясно?
   – Райтонс?! – Прыгуны ошеломлены. – Так мы вас еще в училище проходили!.. Дядя Гриша, так это вы были Райтонс?..
   – Нет, это была моя бабушка, – обиженно буркает толстый клоун. – Кажется, эти мальчики действительно доведут меня до инфаркта!..
   Но он уже не сердится. Он достает из кармана жестяную баночку с леденцами и, не оборачиваясь, протягивает ее в третий ряд.
   – Лопайте конфеты, – говорит он. – Вы в том возрасте, когда еще не стыдно сосать леденцы. Я, например, это делаю с удовольствием, правда исходя из других соображений... – грустно добавляет он.
   Прыгуны, чмокая, сосут леденцы. Мир.
   Высокий худой клоун начинает вспоминать старые времена, хрестоматийные имена актеров, цирки прошлых лет и свою молодость. Толстый клоун тоже включается в разговор, и вот они уже оба, перебивая друг друга, рассказывают массу интересных историй, вспоминают курьезные случаи, легендарные ляпсусы и замечательных людей старого цирка.
   Многое звучит необычно и удивительно, и по странным сочетаниям исконно русских имен и иностранных фамилий вроде Васьки Ферраро, Тимофея Брок и Ваньки Клерринг вы понимаете, сколько времени прошло с той поры, о которой взволнованно рассказывают два хороших пожилых клоуна...
   Из-за кулис слышится унылое мычание саксофона. Вы узнаете настойчиво повторяющуюся музыкальную фразу из знакомой вам песенки.
   Человека, дующего в саксофон, вы знаете. Это ваш знакомый эквилибрист. Он хочет сделать второй номер со своей женой и почему-то считает, что для этого ему необходимо научиться играть на саксофоне.
   Но вдруг за кулисами возникает треск мотоцикла. Саксофон в последний раз простуженно кашляет и смущенно замолкает.
   – Рыбаки приехали, – говорит кто-то, и прямо в манеж на мотоцикле въезжают два акробата-эксцентрика. Оба они в соломенных шляпах, ватниках и резиновых сапогах. За спинами у них рюкзаки, а по бокам мотоцикла приторочены авоськи. У сидящего на заднем седле в руках пучок удочек.
   – Привет! Привет! Привет! – кричат эксцентрики, совершая круг почета. Они глушат мотор, слезают и прислоняют мотоцикл к барьеру. Затем один из них снимает рюкзак, а другой достает оттуда штук тридцать мелких рыбешек, нанизанных на кусок шпагата. Они торжественно раскладывают связку во всю длину на барьере и молча раскланиваются.
   – Почем брали? – спокойно спрашивает дрессировщик лошадей.
   – То есть как «почем»?! – Эксцентрики потрясены до глубины души.
   – Женька! – кричит с негодованием один другому. – Собирай, заводи, поехали!..
   – Да мы вчера после представления до часу ночи весь двор перекопали, червей искали! – плачущим голосом говорит Женька.
   – Мы уже в пять часов утра на озере были! – вопит Женькин партнер и запихивает рыбу в рюкзак.
   – Не сердитесь, братцы, – говорит дрессировщик лошадей. – Я пошутил... Просто мне показалось, что для двоих рыбы здесь многовато...
   – Что вы, Николай Николаевич! – сразу успокаиваются эксцентрики. – Клев был потрясающий! Мечта, а не клев!.. Там, на этом озере, рыба какая-то ненормальная... На что угодно берет! Хоть на окурки...
   Женька снова вытаскивает рыбу и, держа в руках всю связку, направляется за кулисы.
   – Ты куда? – окликает его партнер. Женька поворачивается:
   – Отдам сторожихе на конюшне. Пусть себе уху варит... – Он раздвигает занавес и сталкивается с жонглером, который, держа своего восьмилетнего сына за руку, входит в манеж.
   Жонглер и его парнишка вежливо здороваются со всеми и озабоченно поглядывают на опилки.
   – Чем вы смущены, Дима? – спрашивает высокий клоун.
   – Я хотел немножко поднатаскать своего свинтуса, да вот ковер убрали...
   – А вы возьмите репетиционную дорожку и постелите, – говорит дрессировщик. – Она лежит прямо за занавесом. Только манеж нужно заправить...
   Он встает, идет в центральный проход и возвращается с охапкой граблей.
   – Сынок, вот тебе ключ от гардеробной, беги переоденься и захвати ручную лонжу, – говорит жонглер.
   Мальчик берет ключ и убегает за занавес. Дрессировщик лошадей подходит к группе акробатов-прыгунов и, вручая каждому грабли, говорит:
   – В старое время любой цирковой артист умел заграбить манеж. А хорошо заправленный манеж – это произведение искусства! Не улыбайтесь, ребята! Вам, прыгунам, это должно быть очень хорошо известно... Идемте, я вам покажу, как это делается!
   И вот начинается великолепный профессиональный урок заправки манежа.
   Скоро все сидящие в креслах перелезают через барьер и присоединяются к прыгунам.
   И факт остается фактом. Чем старше актер, тем лучше он владеет граблями. После нескольких взмахов дрессировщика и обоих клоунов их участок можно вымерять ватерпасом. Жонглер, эксцентрики и вы делаете это намного хуже. На ваше счастье, прыгуны заграбляют манеж настолько плохо, что ваш кусок арены выглядит по сравнению с их участком просто прекрасно.
   Дрессировщик лошадей и клоуны выравнивают ваши огрехи, прыгуны расстилают ковровую дорожку.
   Из-за занавеса появляется мальчик. Он в трусиках и мягких ботиночках. Жонглер снимает пиджак и ослабляет узел галстука.
   – Разомнись, – говорит он сыну.
   Мальчик бегает, прыгает, делает «колесики» и кульбиты, стоит на руках. Уже по тому, как он разминается, вы замечаете, что выполняет он все чисто, красиво и, как говорят в цирке, «школьно».
   – Разогрелся? – спрашивает жонглер сына.
   – Да, папа, – отвечает мальчик.
   – Надень лонжу.
   Мальчик застегивает на себе пояс с веревками. Одну веревку берет в руки отец, вторую – кто-то из прыгунов. Мальчик серьезно и сосредоточенно репетирует бессчетное количество раз перевороты и сальто-мортале. Он делает их с разбегу, с места, с барьера... Всякий раз, когда у него что-нибудь не получается, жонглер останавливает его и объясняет ошибки.
   Затем мальчика учат, как нужно стоять на одной руке. Это оказывается сложнее, так как никто из окружающих не может показать мальчику, как правильно стоять на одной руке. Страдающие звуки саксофона за занавесом подсказывают выход из положения.
   Измученный проблемой второго номера эквилибрист вызывается на манеж. Он приходит, отстегивает висящий на шее саксофон и бережно кладет его на барьер.
   – На что жалуетесь? – тоном доктора спрашивает он мальчика.
   – На одну руку, – смеется парнишка.
   – Так это же не смертельно! – говорит эквилибрист. – Это делается так!..
   Он блестяще выходит в стойку на одной руке и, щелкнув каблуками, замирает. Простояв несколько секунд, он опускается на ноги и начинает тренировать мальчика.
   Света, проникающего в манеж через вентиляционные окна, становится явно недостаточно, и эксцентрик отправляется в будку электроцеха. Через пять минут он вытаскивает упирающегося электрика.
   – Товарищи артисты! – говорит электрик. – Директор приказал в выходные дни энергию не жечь!
   – Да ты посмотри, можно ли в такой темноте репетировать?! – обрушивается на него эквилибрист.
   – Никто вас не заставляет репетировать, – отбивается электрик. – Сидите дома, там свет есть! Сегодня день нерабочий!
   – Ах, нерабочий? Что же ты делаешь здесь в таком случае? – кричат все.
   – Я особая статья, – уже спокойно говорит электрик. – Мне нужно силовой щит переделать.
   Маленький толстый клоун подходит к электрику.
   – Пожалуйста, включите дежурный свет минут на двадцать.
   – Хорошо, – говорит электрик. – Сейчас.
   Свет включен, и репетиция продолжается.
   Но вот клоуны смотрят на часы, прощаются и покидают цирк. Минут через десять с треском уезжают эксцентрики.
   Мальчик идет мыться, а его отец, жонглер, надевает пиджак. Эквилибрист с отвращением осторожно укладывает саксофон в футляр и уходит. Прыгуны вспоминают, что у них билеты в кино, и мгновенно исчезают. Жонглер идет в будку электрика – нужно выключить дежурный свет. Свет гаснет, а жонглер не возвращается. Он, наверное, забрал сынишку и ушел с ним домой. В цирке уже совсем темно.
   Вы, кажется, хотели куда-то пойти вечером? Ах да!.. В театр... Но спектакль кончается поздно, и вы не выспитесь перед завтрашней репетицией...
   Вы медленно направляетесь за кулисы.
   Совершенно так же, только ногами в другую сторону, лежит на полу воздушный гимнаст. Вокруг него вдвое больше деталей.
   – До свидания, – говорите вы ему.
   Воздушный гимнаст смотрит куда-то мимо вас.
   – Если мы выкинем один промежуточный шкив... – совершенно безнадежно шепчет он.
   Из проходной плывет запах ухи и лаврового листа. Сторожиха по конюшне что-то горячо рассказывает старику вахтеру, размахивая руками. Вахтер смотрит на ее руки и кивает головой в такт каждому взмаху...
   Вы выходите на вечернюю улицу и даете себе слово, что следующий выходной проведете совсем не так!..

Настоящие мужчины

   Казакова вызвал директор цирка и сказал:
   – Послушайте, Казаков, ваш репетиционный период кончается...
   – Да, – сказал Казаков.
   – Завтра начинает работать новая программа, – сказал директор. – По-моему, вам есть смысл включиться в нее.
   – Нет, – сказал Казаков и попросил разрешения уйти.
   Последние дни Казаков репетировал из рук вон плохо. Сначала было три месяца репетиционного периода, затем Казаков попросил еще месяц, затем еще...
   За восемнадцать лет работы в цирке Казаков впервые делал номер один, без партнеров.
   Первые семь лет после окончания циркового училища он работал в «Воздушном полете». Там, кроме него, было еще пять человек, и Казаков многому научился у них. Когда умер руководитель номера, в прошлом лучший полетчик русского цирка, партнеры разбрелись кто куда, а «полет» расформировали. Казаков нашел себе нового партнера и сделал хороший номер – «Воздушные гимнасты».
   Шли годы. Номер становился все лучше и лучше. Имена Казакова и его партнера произносились с уважением и причислялись к ведущим. Так прошло еще одиннадцать лет.
   Но однажды его партнер, спокойный и добрый человек, после выступления на детском утреннике лег, не снимая грима, на обшарпанный диван и сказал усталым голосом:
   – Казаков, достань, пожалуйста, из верхнего кармана моего пиджака стеклянную пробирочку...
   Казаков достал пробирку с надписью: «Валидол».
   – Давно? – спросил Казаков.
   – Давно, – ответил партнер, вынимая таблетку.
   – Почему ты молчал?
   – Хороший ты мужик, Казаков, – улыбнувшись, сказал партнер. – Позови-ка доктора...
   Партнера увезли лечиться в Одессу. Больше они уже не работали.
   Казаков попросил отпуск за свой счет и уехал в Ленинград. Он просидел весь месяц в музее цирка и поднял историю всех воздушных номеров. Обложившись словарями, он переводил подписи под рисунками и фотографиями пятидесятилетней давности. Казаков искал новую форму воздушного номера для одного гимнаста, и ему очень важно было знать все, что имело к этому отношение.
   И когда Казаков вернулся в Москву и принес в художественный отдел главного управления цирков сценарий нового номера, все, в том числе и он сам, решили, что трех месяцев подготовки будет достаточно, и отправили его репетировать в один из лучших цирков, в тот самый Ленинград, где он только что пробыл целый месяц. К концу третьего месяца номер был готов. Почти готов... Во всяком случае, Казаков мог начать работать. Но он чего-то испугался и попросил еще месяц. Ему дали.
   Каждый день Казаков проходил номер по нескольку раз целиком, шлифовал отдельные трюки и часами возился с реквизитом, то сидя на пятнадцатиметровой высоте, то сняв аппарат с купола и расположившись у себя в гардеробной. Гардеробная напоминала слесарную мастерскую, а сам Казаков, в промасленном комбинезоне, черном бумажном свитере и старой кепке, сдвинутой козырьком назад, был похож на кого угодно, только не на воздушного гимнаста.
   Он похудел, осунулся, стал раздражителен. Мелкие неполадки, на которые он в процессе работы не обратил бы внимания, сейчас казались ему крупными неудачами. Слишком ново было все, что он делал, слишком непривычно...
   В глубине души Казаков чувствовал, что боится премьеры, боится того, что номер не понравится, что его имя будет с уважением упоминаться только в связи с его прошлым... Он боялся начать работать. И хотя прекрасно знал, что номер нужно «обкатать» на зрителях, что чувство неуверенности пройдет, решиться не мог. Это была не боязнь новичка, впервые выходящего в ярко освещенный манеж и терзающегося грядущей неизвестностью. Наоборот, ему было все известно заранее. И это пугало его больше всего.
   Он представлял себе, как после первого неудачного (а Казаков был в этом почти уверен) выступления кто-нибудь из давних приятелей, не очень искренне растягивая рот в добродушную улыбку, хлопнет его по плечу и скажет:
   – С дебютом тебя, старина! Чего киснешь? Со всеми бывает... – И этаким бодрячком отойдет, уверенный в том, что его морально-этический долг выполнен, и к тому же очень тонко и тактично. И самое занятное, что последующие пять человек скажут почти то же самое. И все будут рассказывать истории о неудачных дебютах, о неполучившихся номерах, когда нарушалась классика и традиция жанра, и вспоминать цирки прошлых лет, когда: «Помнишь, старик, какой был гром аплодисментов!»