Кунин Владимир Владимирович. Интердевочка

   - Но ты его хоть любишь? - С надеждой спросила мама.
   Тут на меня навалилась такая усталость, что ничего не захотелось выдумывать:
   - Не смеши меня, ма. Надо будет - полюблю.
   К счастью, в это время раздался звонок. Мама вскочила из-за стола, рванулась к дверям.
   - Сиди, - сказала я. - Открою. Это - Лялька.
   Конечно, это была Лялька - бывшая мамина ученица, моя соседка по лестничной площадке. Ляльке - восемнадцать. Хорошенькая - спасу нет. В прошлом году завалила вступительные в медицинский, и я устроила ее к нам санитаркой для рабочего стажа.
   - Здрассьте! - Сказала Лялька с моими интонациями. - Ну, ты даешь! Я тебя жду, жду внизу…
   - Лялечка! - Обрадовалась мама. - Здравствуй, детка!
   - Ой, извините, Алла Сергеевна! Доброе утро.
   - Мамуля, мы пошли…
   - Подожди! - мама метнулась в комнату, потом обратно и стала пихать мне два рубля. - Ну, возьми!..
   - Да есть у меня деньги.
   - Ты уходишь на сутки - тебе необходимо нормально питаться!
   - Ну, мама…
   - Не спорь! И Лялю покорми.
   - До свидания, Алла Сергеевна.
   - Привет, ма…
 
   К отделению милиции мы с Лялькой подкатили на какой-то халтурной черной «Волге». Уже из машины я увидела «картину маслом»: Зинка Мелейко во всем своем вечернем боевом обличии, на высоченных каблуках, подметала вместе с несколькими ханыгами двор, а школьница, взгромоздившись на колченогую стремянку, мыла снаружи высокие окна первого этажа. Помогали ей две жуткие патлатые бабы. Рожи опухшие, в синяках. Ткни пальцем - бормотуха так из ушей и брызнет!
   - Погоди, шеф, - сказала я. - Сиди, Лялька, не высовывайся. Один момент!
   Я выскочила из машины. Достала из сумки свитер, джинсы и куртку, протянула их Зинке.
   - Отвернись! - Крикнула Зинка пожилому милиционеру, который приглядывал за всей этой компанией.
   Тот сплюнул и отвернулся. Зинка натянула на себя джинсы, сняла кофточку, под которой не было даже намека на лифчик. Ханыги заржали. Зинка даже не посмотрела в их сторону, надела свитер, освободилась от юбки и закурила.
   Подбежала школьница, попросила у меня сигарету. Вместо сигареты я сунула ей под нос фигу и вернулась в машину.
 
   Когда подъехали к больнице, я порылась в бумажнике среди «крупняков», достала пятерку и расплатилась с водилой.
   Лялька отчужденно молчала до самой лестницы, а потом спросила:
   - Ты зачем у матери два рубля взяла? У тебя вон сколько их!
   Вот Ляльку я жутко люблю! Ах, девка! Человек…
   Я на ходу обняла ее за плечи. Она попыталась отстраниться, но я еще сильней притиснула ее к себе:
   - Лялька… А лучше было бы, если б она знала, что у меня есть деньги, сколько их и откуда они, да?
   - Нет.
   - Вот то-то! Своих надо беречь.
   Лялька мгновенно оттаяла и тут же продолжила начатую еще в машине тему:
   - Танька, ну возьми меня как-нибудь с собой! Сколько тебя просить?..
 
   Пока мы с Лялькой ехали к нашей больничке, у гостиницы на Неве шестеро представителей фирмы «Белитроник» весело усаживались в маленький оранжевый автобус своей фирмы, который они пригнали из Стокгольма. По бортам «микрика» было написано название фирмы, ее адрес и номер телекса.
   - Кто сегодня за рулем? - Спросил бенни.
   Всклокоченный краснорожий Гюнвальд, с которым я тусовалась в прошлом году, заорал:
   - Кому мы можем доверить наши драгоценные жизни в чуждой и враждебной нам обстановке социализма? Кто из нас оказался самым решительным, самым смелым, самым-самым?
   - Эдварда за руль! - Завопили все.
   - Правильно! - орал Гюнвальд. - Человек, который женится на русской…
   Слово «проститутка» он не успел произнести. Его дернули сзади за куртку и он мгновенно среагировал:
   - На русской девушке, достоин всяческого уважения! Даже если потом она окажется шпионом!
   Все расхохотались. Эдвард улыбнулся, сел за руль, и они поехали на Васильевский остров, на выставку.
 
   А у меня начался рабочий день. Мой третий мир.
   В отделении, над телевизором - электрические часы. Мне иногда кажется, что днем я вижу, как движется даже часовая стрелка. Минутная, так она для меня просто мчится сломя голову.
   - Э, погоди-ка… Тут у тебя уже гематомка будь здоров! Давай-ка я тебя лучше в бедро кольну… А на попку - грелочку…
   - Танечка! Вас в третью палату просят. Старушка у окна…
   - Иду.
   - Таня… У меня опять повязка протекла.
   - Вот и хорошо. Значит, есть отток. Сейчас сменим…
   - Такая изжога, Тань. Ну, от всего буквально! А от соды еще хуже.
   - Держи смесь Бурже и мензурочку. Пей…
   - Татьяна Николаевна! Велихову из седьмой палаты - на рентген.
   - Вот баночка. Утром, до завтрака, помочитесь. А вот коробочка. Для кала. А здесь фамилии напишите. Чтобы не спутать…
   - Как в такую маленькую коробочку делать.
   - Головой можно подумать?
   - Таня, в первой палате этого инсультника нужно переодеть и перестелить. У него недержание мочи и…
   - Нет вопросов! Лялька! Возьми чистый комплект носильного и постельного белья и айда со мной в первую палату. Поможешь.
   - А обедать?
   - Успеешь. Дуй за бельем!..
   - Таня! К телефону! Очень приятный иноземный акцент.
   - Алло! Эдик?
   Я столько раз бывала у него на выставке, в его шведском отделении, что буквально физически увидела его сидящим в конторке у телефона. На столе стоят банки с «Туборгом», валяются какие-то записи, каталоги. Тут же сидят Гюнвальд, Кеннет и Бенни - его сослуживцы. Я слышала их шведскую болтовню, видела через широкое окно часть выставки, уйму нашего ленинградского народа, бродящего между экспонатами. Почти все держали в руках рекламные листовки и фирменные проспекты.
   - Таня? Это я - Эдвард. Ты сказала про нас маме?
   - Конечно! Она очень-очень рада!
   - Я должен ей сделать визит.
   - Конечно!
   Тут заорал Гюнвальд, вырывая у Эдварда трубку. Но мой тихий Эдик сказал мне: «Момент, Таня», прикрыл трубку ладонью и что-то жестко проговорил краснорожему Гюнту. Тот даже опешил от неожиданности. Но потом все свел к шутке и оглушительно расхохотался. Встревоженные Бенни и Кеннет вытащили его из конторки. Эдвард сказал:
   - Я тебя очень люблю, Таня. Сегодня я позвоню в консульство и узнаю все про ваши и наши формальности.
   - Хорошо. Целую тебя.
   - Спасибо, - он помолчал и осторожно положил трубку.
 
   Тут же помчалась минутная стрелка, неторопливо двинулась часовая. Снова покатились мои рабочие сутки.
   - Больные, сдавайте термометры! Что там у нас с температурой?.. Подставляем попочку… Замечательно! Держи ватку, держи…
   - Тань, а Тань!.. Пока тебя не было, Иван Афанасьевич трое суток стонал, никому спать в палате не давал. А сегодня - огурец! Он в тебя влюбленный. Гы-ы!..
   - Во, дурак! Болтает тут!.. Не слушай, Танечка…
   - Я вас тоже очень люблю, Иван Афанасьевич. Вот эту таблеточку… Запить теплой водичкой. Если что - зовите. Ладно?.. Ляля! Что это за влажная уборка? Все сначала! Из углов - чтобы не соринки! Почему «утки» с мочой стоят? Вынеси немедленно, и - «ежиком» с горячей мыльной водой. Не халтурь!.. Господи, хоть бы сегодня по «скорой» никого не привезли!.. Миленькие мои больные и выздоравливающие! Через пять минут выключаю телевизор и - отбой!
   - Танюша, чай будете с нами пить?
   - Обязательно, Владимир Александрович! Вот только свет в палатах выключу…
   - Таня, вот…
   - Батюшки! Откуда такие цветы потрясающие?!
   - Это тебе. Мама принесла.
   - Ну, спасибо, кавалер ты мой маленький! Дай я тебя поцелую…
   - Тань, иди чай пить!
   - Иду.
 
   Когда я вошла в ординаторскую, наше традиционное ночное чаепитие было уже в разгаре. Негромко пел Высоцкий из магнитофончика (Лялька с собой на дежурство таскает), сидел наш молодой доктор Владимир Александрович, Нинка - медсестра с соседнего поста, и вторая санитарка - старуха Сергеевна.
   На столе - чайник электрический, пироги с капустой, коржики, колбаска по два двадцать, помидорчики-огурчики… Каждый, кто идет на сутки, обязательно из дому что-либо тащит.
   Вошла я в ординаторскую, и силы меня покинули. Колпак крахмальный с головы стянула, туфли скинула и пошлепала босиком.
   - А кто в лавке остался? - спросил наш доктор.
   - А никого, - ответила Нинка. - Все дрыхнут. Тяжелых нету.
   Достала я свою старую сумку, вытащила бутылку яичного ликера «Адвокат», пачки «Данхилла», «Ротманса», «Пелл-мелл» и две плитки швейцарского шоколада.
   - Гуляем, ребята!.. - сказала я и рухнула на топчан.
   Сергеевна взяла в руки бутылку и спросила:
   - Это чего?
   - Ну, сладкое! Не помнишь, Сергеевна? Танька уже приносила такую. Из яиц сделано, - ответила Нинка.
   - Ой, вкусная!! - вспомнила Сергеевна.
   - Откуда это все, Танечка? - Интересуется доктор.
   - С работы, - не было сил ничего выдумывать.
   - Совместительство, что ли? - позавидовала Нинка.
   - Ага.
   - Где?
   - В «Интуристе».
   Смотрю, моя бутылочка уже пошла по кругу.
   - Тоже сестрой?
   - Милосердия, - усмехнулась я. - Ляль, прикури мне сигаретку и налей чайку. Пусть остынет. Я пока полежу. А то вторые сутки без сна…
   - Ну, давайте, - Сергеевна подняла стакан с «Адвокатом». - Тань, может, примешь капельку?
   - Таня же не пьет, Сергеевна! Сколько раз говорить? - Нервно заметила Лялька.
   - За все хорошее, - Сергеевна шлепнула полстакана.
   - Живут же люди, - выпила Нина. - А я все думаю, чего это Татьяна исключительно - сутки через трое?
   - Рыба ищет где глубже… - Сергеевна прикончила стакан.
   - Закусывайте, Сергеевна! - строго сказал Владимир Александрович. - А то так до утра не дотянете.
   Он заметил, что у меня погасла сигарета, и дал мне прикурить моей же зажигалкой.
   - Нравится? - Я увидела, как он рассматривает зажигалку.
   - Прелесть.
   - Возьми себе…
   - Что ты!
   - Бери, бери. У красивого мужика должны быть красивые вещи, - я и сама не заметила, что разговариваю с ним на «ты». - Ребята, вы одну плитку шоколада распатроньте, а вторую… Сергеевна! Спрячьте вторую плитку для внучки. Вон ту, с собачками.
   - Это правильно. Давай, - Сергеевна сунула плитку в карман замызганного халата. - Ты у нас, как божий ангел, Татьяна.
   Мне это так понравилось, даже спать расхотелось.
   - Кто у нас не охвачен? - говорю. - Нинка, забирай всю сигаретную «фирму»! Оставь открытую пачку. До утра хватит.
   - Танюшка! Слов нет!..
   - А ты, Лялька, достань у меня из сумки пакет. И примерь. Вроде бы твой размер.
   Лялька залезла ко мне в сумку и достала оттуда пакет с натуральными джапанскими кроссовками на липучках. Тут все отпали! Кроме Сергеевны:
   - Хорошие тапочки. Ноги в них не потеют?
   - «Тапочки»?! - Еле выговорила Нинка. - Да это!.. Это…
   - Королевский подарок, - усмехнулся наш доктор.
   Лялька - та просто онемела. Стоит, прижала кроссовки к груди…
   С днем рождения, Лялька, - устало говорю я. - Желаю тебе всего самого лучшего. И обязательно в этом году поступить в институт.
   - Ой, правда! У меня же завтра день рождения!..
   - Сегодня, - поправила я ее. - Уже сегодня.
   - Дак налить же надо! - решительно взялась за бутылку Сергеевна.
   Но в эту секунду в дверях ординаторской появился больной в застиранном байковом халате.
   - Извиняюсь, - сказал он, щурясь от яркого света. - Там, кажется,
   Иван Афанасьевич умер.
   Нас словно взрывом подбросило!
   Ох, и надергались мы с этим Иваном Афанасьевичем! Все пытались вытянуть его с того света. Только появится какой-то проблеск, снова старик от нас уходит. Уплывает Иван Афанасьевич по другую сторону бытия, где уже никому ни хрена не требуется.
   Мы с Нинкой ассистируем, путаемся, как слепые котята, но вроде все путем. Лялька тут же, на подхвате. Сергеевна мечется.
   Тогда Володя раскрыл ему грудную клетку, взял сердце Ивана Афанасьевича в руку и… Пошел прямой массаж! Зачавкало, слава богу. Заработало…
   …Едем из операционной в палату. Я как была в ординаторской босиком, так босиком и шлепаю, качу рядом с каталкой капельницу на колесиках. Нинка на ходу подушку кислородную поправляет. Владимир Александрович за пульсом старика следит. Все кровью заляпаны, маски на шее висят. А вокруг больные. Всполошились, бедняги, перетрусили. И этот стоит - гонец в кальсонах.
   - «Умер», «умер»!.. Паникер несчастный, мать твою за ногу, - говорю я ему. - Ну-ка, марш все по палатам!
   - Танюша, увидимся сегодня вечером? - тихо спрашивает меня на ходу Владимир Александрович. - Сходим к моему приятелю, посмотрим видео…
   Ах, крепенький паренек! Только что в человеческой крови руки полоскал, а уже норовит ко мне под юбку залезть!
   - Где же ты раньше был, Вовик? - смеюсь я, а сама слежу, чтобы игла из вены Ивана Афанасьевича не выскочила. - Теперь - хана. Замуж выхожу…
 
   В пятом часу утра я села раскладывать лекарство по записи к утреннему приему. Бежит Лялька. Глаза - девять на двенадцать. Оглядывается по сторонам, будто ее партизаны в разведку послали. Подлетела ко мне и давай шептать.
   - Ладно, - говорю. - Не гони картину. Подождут.
   Я встала, зашла к Ивану Афанасьевичу, поправила кислородную трубочку под лейкопластырем на его небритой верхней губе, уменьшила частоту подачи капельницы, послушала, как он дышит, и вышла из палаты. Заглянула к Нине на первый пост:
   - Нинуля, посмотри за моими. Я минут на десять смоюсь.
   На лестнице меня уже ждала Лялька. Любопытная, как кошка!
   - Можно мне с тобой?
   - Косынку поправь. Ходишь как халда.
   Спускаемся во двор. Больничка у нас старая, со времен царя Гороха. Дворик такой серенький, петербургский. А посреди двора стоит голубая «семерка» с распахнутыми дверцами и сама Кисуля при полном параде сидит за рулем и приемничек крутит. Рядом Симка-Гулливер. Выставила свои длинные ноги наружу и покуривает.
   - Привет, - говорю. - Каким ветром?
   - Заходи! Гостем будешь! - С грузинским акцентом отвечает Кисуля и открывает задние дверцы.
   Мы с Лялькой влезаем в машину, закуриваем. Лялька глаз оторвать не может от Кисули и от Гулливера. Конечно, девки прикинуты будь здоров и не кашляй. Ляльке такое и не снилось…
   Кисуля осторожно покосилась на Ляльку. Я ее успокоила:
   - Теоретически ребенок подкован.
   - Пора в свет выводить, - смеется Гулливер.
   - Перебьется, - говорю. - Работа была?
   - Да ну… Фуфло одно, - машет рукой Кисуля. - «Штатника» из валютного бара вынула, а он в нажоре. Лыка не вяжет - в дело употреблен быть не может. Возился, возился - все без толку. Только время потеряла.
   - И мимо денег пролетела?
   - Она-то не пролетела, - смеется Гулливер. - Она свои сто баксов скушала. Это я пролетела. Но как! Сдохнуть можно!.. Кидаю Генке-халдею пятнашку. Он меня сажает стол в стол со здоровенным френчем. Бугай выше меня. Плечи - во! Морда - застрелись!.. К трем часам ночи я его в тачку, везу к себе, а он мне по дороге заявляет, что женщинами не интересуется, а любит только мужчин. И если я ему сейчас мужика предоставлю - триста франков мои. Ну надо же! Я ему говорю: «Ах ты ж, гомосек несчастный! Я на тебя полночи убила… Плати неустойку!» Алексей Петрович, водила из второго таксомоторного, - ты его знаешь, - хохочет - я думала, мы во что-нибудь врубимся. Короче, разворачиваем тачку и обратно. Вот и считай - пятера - на входе, рупь - гардероб, пятнашка - Генке, четвертак - Алексею Петровичу. Одни убытки…
   - Неустойку сдернула?
   - Как же! Заплатит френч неустойку! Будто ты не знаешь… За франк удавится, педрила-мученик. Хорошо, в это время Кисуля отработала и на пандусе меня подобрала.
   - Ко мне-то чего приехали?
   - Хотели посмотреть на уникальное явление в нашем профсоюзе. Как интердевочка на государство молотит.
   - В свободное от работы время, - смеется Гулливер.
   - Сутки через трое - работа не пыльная. Зато спокойней.
   - Кому? - улыбается Кисуля.
   - Мне. Маме моей. Всем.
   - Под каждой крышей - свои мыши. Мы тебе к свадьбе подарочек привезли, Танюха.
   - Специальное пособие для экспортных невест, - говорит Симка и протягивает мне бумагу, сложенную вдвое.
   Я разворачиваю, а там какая-то инструкция.
   - Что это?
   - Список справок и документов, необходимых для выезда из Советского Союза. Порядок очередности подачи и официальные сроки принятия решений. По каждой справке, представляешь?
   - Малейшая ошибка, и начинай все сначала. Начнут футболить… Как Светку-маленькую, как Маню-кнопку, помнишь?
   - Затянут оформление года на три и - привет из Швеции! Менты эту инструкцию, знаешь, как хранят?!
   - Почему?
   - По кочану. Чтобы «за бугор» не выпускать.
   - Ясно. Где достали?
   - «Капуста» - великая штука, - рассмеялась Гулливер.
   - Сколько должна?
   - Не бери в голову. Рассчитаемся. Кстати, тебе песец не нужен?
   - Сколько тянет?
   - Для тебя - тысяча баксов. Или, как говорят московские коллеги, - таузенд грюников.
   - Валюты, слава богу, на руках нет. А «деревянными»?
   - Четыре штуки - и песец твой.
   - Матери взять, что ли? У нее на зиму ничего нет. Покажи.
   - Вон, пакет у заднего стекла.
   Я достала пакет и вытащила замечательную норвежскую песцовую шубку. Лялька даже ахнула.
   - Ну-ка, выметайся, - сказала я ей. - Прикинь…
   Лялька вылезла, надела шубку прямо на халат, сдернула с головы косынку и распустила по плечам волосы.
   Шубка была отличная. Но Лялька в этой шубке смотрелась так, что мы просто отпали! И это несмотря на то, что Лялька была в стоптанных больничных тапочках, а окружал ее обшарпанный колодец петербургского двора, забитый черт знает каким грязным хламом…
   - Да… Девочка - зашибись! - удивилась Кисуля.
   - Какой конкурент растет! - покачала головой Гулливер.
   - Только попробуйте, - сказала я им и крикнула Ляльке: - давай, давай, сблочивай! Рано тебе еще к такому шмотью привыкать.
   Лялька с сожалением сняла шубку и протянула мне. Я уложила шубу в пакет и сказала Кисуле:
   - Беру. А то теперь неизвестно, когда еще у меня деньги будут. А мать на зиму раздета…
   - О'кей, - небрежно кивнула Кисуля. - Привезешь «капусту» - заберешь песца. Договорились?
   - Годится. Спасибо, девки, - я вылезла из машины.
   - Танька! Не потеряй инструкцию, - предупредила меня Гулливер. - Прочти внимательно первый пункт. Без него у тебя даже заявление во дворец бракосочетания не примут. Начинать нужно со шведского консульства…
 
   Боже мой, если бы я тогда понимала по-шведски!
   Мы сидели с Эдиком у его генерального консула, еще не старого, обаятельного, истинно западного мужика, и я чувствовала себя на седьмом небе того мира, куда так рвалась последние несколько лет.
   В мягких кожаных креслах мы расположились вокруг небольшого низкого столика, пили фантастический кофе со взбитыми сливками и полизывали коньяк из крохотных рюмочек. Консул был - само очарование!
   У меня хватило ума не напяливать на себя вечернее «рабочее» шмотье, и я выглядела скромно и респектабельно: белые американские «бананы», темно-красная спортивная рубашечка из чистого коттона и белоснежная курточка фирмы «Пума». Грим - самый незаметный, слегка тонированные очки и красная «адидасовская» сумочка.
   - Ах, как жаль, что вы не говорите по-шведски, - искренне сожалел консул, обращаясь ко мне. - Но это поправимо. Поправимо…
   Сам он говорил по-русски не хуже меня. Когда в разговоре с Эдиком он переходил на свой родной язык, я несколько раз ловила его добрый и внимательный взгляд, устремленный на меня. Словно он хотел убедиться, что я действительно не понимаю шведского.
   Я улыбалась ему и вопросительно поглядывала на Эдика. Но Эдик не торопился с переводом. А консул, ответно улыбаясь мне, оказывается, говорил Эдику следующее:
   - Я не имею права не выдать вам документ, подтверждающий ваше неженатое положение и психическое здоровье, который справедливо требуют русские власти при регистрации брака иностранца с их подданной. Мой секретарь уже этим занимается.
   - Благодарю вас, - улыбнулся ему Эдик.
   - Хотя в вашем нормальном психическом состоянии я позволил бы себе усомниться.
   - Отчего же? - засмеялся Эдик.
   Консул любезно долил мне кофе и собственноручно положил еще взбитые сливки. И продолжал по-шведски:
   - Да потому, господин Ларссон, что вы собираетесь жениться на профессиональной проститутке, что видно невооруженным глазом. И не возражайте! У меня большой и печальный опыт. Я таких справок выдал сотни.
   - Мне наплевать, кем была госпожа Зайцева в России. Мне важно, кем она станет, будучи «фру Ларссон» в Швеции.
   - Это я могу вам спрогнозировать, - консул дополнил мою рюмку. - Восемьдесят процентов подобных браков расторгаются сразу же или спустя совсем немного времени после пересечения границы. Большая часть этих девиц тут же начинает заниматься индивидуальной проституцией, поступает в стрип-бары, в секс-шоу или рассасывается по публичным домам Европы. У вас есть гарантия, что вы с мадам Зайцевой окажетесь теми счастливцами, которые составляют всего двадцать процентов от общего количества таких браков?
   - Все зависит от меня самого, господин консул.
   - Сомневаюсь, - консул закурил сигарету и сказал мне по-русски: - прошу прощения, мадам. Поскучайте еще минутку. Формальности…
   И снова перешел на шведский язык:
   - Подумайте, господин Ларссон, стоит ли наполнять нашу маленькую страну отбросами русского общества? Разве мало у нас собственных проблем? Это я вам уже говорю как официальный представитель Швеции в СССР.
   Клянусь, я чувствовала, что что-то происходит! Я ни черта не понимала, а консул и Эдик вели себя так потрясающе мило и доверительно, что заподозрить ничего нельзя было. И все-таки у меня почему-то испортилось настроение…
   Эдик встал и произнес по-русски:
   - Господин консул, я был очень рад представить вам свою будущую жену. Теперь мне хотелось бы получить необходимый документ и больше вас не задерживать.
   - Я думаю, что документ уже готов, - сказал консул тоже по-русски, улыбнулся мне и нажал кнопку на столе.
   Тут же открылась дверь и секретарь консула, тощая грымза в золотых очках, внесла нашу первую с Эдиком справку…
 
   …Когда мы с Эдиком вышли на улицу, он взял меня за плечи, развернул к себе и спросил, глядя мне прямо в глаза:
   - Ты меня любишь, Таня?
   И тут я неожиданно почувствовала, что это сейчас для него чрезвычайно важно. Ну, просто необходимо! И почти честно ответила:
   - Конечно, Эдик… Очень люблю.
   Он снял очки, протер кусочком замши, снова надел. И сказал:
   - Тогда все о'кей. Тогда ничего не страшно.
 
   Во дворце бракосочетания бабешка лет тридцати пяти - вся в сертификатном барахле, пальцы в золоте ереванского завода - подколола консульскую бумагу к нашему заявлению, вернула нам с Эдиком паспорта и сказала, не глядя на меня:
   - Срок ожидания - три месяца.
   - Почему? - Спросил Эдик.
   - Чтобы у вас было время убедиться в верности ваших чувств.
   Я уже об этом из инструкции знала и поэтому не стала выступать, а Эдик очень удивился:
   - Так долго?
   На это бабешка ответила не Эдику, а мне. Хотя я молчала как рыба и ни о чем ее не спрашивала.
   - У нас в Советском Союзе - один порядок для всех, - сказала она, мстительно глядя на меня неумело накрашенными глазками.
   Ну, правильно. Господин Ларссон - иностранец, а я - своя. Чего со мной церемониться?
   - Спасибо, - кротко сказала я ей. - Всего доброго.
 
   В гостиничной ванной я сняла черные ажурные чулки и тоненький кружевной поясок, аккуратно свернула их и спрятала в косметичку. Не будешь же летом, в жару, таскать на себе эту сбрую? Берешь обычно только на работу. Очень многие клиенты предпочитают. Им видней. У них вся порнуха на этом построена.
   Я быстренько приняла душ, растерлась махровым полотенцем, натянула трусики, вельветки, кофтенку и наспех сделала физиономию.
   Складывая свои мазилки в косметичку, я снова заметила бритвенную кисточку Эдварда в засохшей мыльной пене. Сполоснула ее, поставила на полочку и крикнула:
   - Эдик! Ты еще из ванной свои причиндалы не собрал!
   - Я знаю. Сейчас…
   Номер был не убран. Постель разбросана. Стояли упакованные чемоданы и большая дорожная сумка желтой кожи. Еще одна, спортивная сумка, лежала на кровати.
   Эдик в одних трусах сидел у журнального столика. Перед ним лежали остатки разных денег, документы. Он подсчитывал свои ленинградские расходы на электронном калькуляторе и записывал их в книжечку.
   - Эдик! Давай в темпе! - Взмолилась я.
   - Уже, уже! - Эдвард сложил деньги и документы в бумажник, калькулятор спрятал в изящный чехольчик, рассовал все по карманам висящего на спинке стула пиджака. - Момент, Танечка…
   И исчез в ванной. Я села к телефону, позвонила маме:
   - Ма! Собери что-нибудь на стол, мы скоро придем.
   - Ты с ума сошла! - закричала мама. - В доме шаром покати! Дайте мне пару часов, я схожу на рынок…
   - Мам! Знаешь старую хохму?.. «Жора, жарь рыбу. - А где рыба? - Ты - жарь, жарь, рыба будет!» Так вот ты жарь, рыба будет! Мы все привезем. Подключи Ляльку, пусть она тебе поможет, пошустрит. Сгоняй ее за хлебом и кофе.
   - Но почему такая спешка?
   - Потому что выставка закрылась и они уезжают машиной завтра в пять утра, а Эдику нужно как следует выспаться перед дорогой…
   - Как «машиной»?! Прямо в Стокгольм?
   - Представь себе. Чао!
 
   Мы вышли из лифта в забитый народом нижний холл. Эдик со спортивной сумкой в руке, я - налегке. Время было обеденное, суетня страшная. Возвращались туристы из музеев, мотались подносчики багажа, бегали интуристовские «шестерки», крутились фарцманы…