Кунин Владимир Владимирович. Интердевочка

   - Леночка, дорогая! Давай еще разок пройдем!..
   - Ой! - вдруг говорит Лена. - Толя!.. Мой муж.
   Я посмотрела в конец коридора и увидела старшего опергруппы моей «спецуры» капитана милиции Анатолия Андреевича Кудрявцева.
   В костюме с галстучком, в своих попсовых очечках, белый кургузый халат на плечах, в руке белый полиэтиленовый пакет. И оттуда цветочки торчат.
   - Интересное кино, - говорю. - Это твой муж?
   - Толя! - рванулась к нему Лена. - Ой, Танечка! Держи меня…
   Толя подскочил, подхватил Лену с другой стороны.
   - Тосинька, познакомься, - говорит Лена и повисает на муже. - Это Танечка. Она со мной после операции всю ночь просидела…
   - Анатолий Кудрявцев, - представился он.
   - Татьяна Зайцева, - говорю. В одну игру играем.
   - Принес? - спрашивает Лена.
   - А как же? - Толя достает коробку конфет и пять гвоздичек.
   - Это тебе, Танюша, - говорит Лена. - За все, за все!..
   - Спасибо, - говорю и нахально спрашиваю: - где это вы такие чудесные конфеты раздобыли?
   А он так спокойненько отвечает:
   - В одной интуристовской гостинице. В буфете.
   - Уж не на валюту ли? - спрашиваю.
   - Что вы! - смеется Толя. - У меня-то откуда?
 
   Вечером мы с ним стояли вдвоем на первом этаже и курили.
   - Оформляешься? - спросил он.
   - Не говори… Справки, характеристики… Сдохнуть можно.
   - Как же ты мать оставишь?
   - Самый больной вопрос. Если бы и ее с собой…
   - Она не поедет.
   - Да. Тут ты прав.
   Толя посмотрел на часы и протянул мне руку:
   - За Ленку спасибо тебе, Таня.
   - Не волнуйся, все будет о'кей. На работу?
   - Да.
   - Привет там всем.
   - Хорошо.
   Он ушел через двор, а я поднялась в отделение.
   В районном овире меня приняла полная блондинка с приятным лицом - майор милиции. Явно за сороковник, но глаз живой, грим наложен более чем умело, руки красивые, ухоженные.
   - Документиков-то не хватает, чтобы начать оформление, Татьяна Николаевна, - говорит она и открывает мое дело. - Вот давайте вместе проверим. Свидетельство о браке, приглашение в Швецию, анкеты, характеристики… Справка из туберкулезного диспансера, из психиатрического, кожно-венерического… Идем дальше. Согласие матери - Зайцевой Аллы Сергеевны, заверенное у нотариуса… Имеется… А где согласие вашего отца? А, Татьяна Николаевна?
   Меня словно с десятого этажа сбросили!
   - Какого еще отца?! Я всю жизнь с мамой прожила!.. Нет у меня никакого отца и не было.
   - Татьяна Николаевна, нужно объяснять, что дети обычно рождаются при некотором соучастии мужчин? Вот вы и должны предоставить нам согласие вашего отца, нотариально заверенное в его присутствии, что материальных претензий он к вам не имеет и дает свое родительское согласие на ваш выезд за рубеж.
   - О, черт, черт побери! - взвилась я. - Но он же с нами больше двадцати лет не живет! Все волокла на себе моя мама! Всегда и везде. Мы от него копейки не получили! Клянусь вам!..
   - Охотно вам верю. Но тем не менее…
   - А если он умер?! Что тогда?
   - Ваш отец - Николай Платонович Зайцев, пребывает в добром здравии и проживает по адресу…
   Майорша взяла со стола листок бумаги и протянула его мне.
   - Вот, пожалуйста. Мы предвидели этот разговор и разыскали адрес вашего папаши. И поторопитесь, Татьяна Николаевна. Если вы затянете со сдачей этого документа, то большая часть остальных, по истечении времени, потеряет силу, и вам придется начинать почти все сначала. Это очень затормозит получение визы и паспорта. При положительном решении вашего вопроса.
   - А может быть еще и отрицательное решение? - спросила я.
   - А как же? - улыбнулась майорша.
 
   Ехала я по этому адресу в такой ярости, что когда такси остановилось, то выскочила, забыв расплатиться.
   - Эй! - крикнул водила. - А деньги?!
   Я бросила ему треху, извинилась, и он укатил. Сверила номер дома с записью в овировской бумажке и стала искать квартиру семьдесят шесть.
   Прошла первый двор - нету. Второй двор - тоже нет… Смотрю, откуда-то выходит тетка с детской коляской. В коляске штук пятьдесят бутылок нагружено. Водочные пополам с портвейновыми. И тетка их так заботливо укутывает какой-то хламидой, чтобы видны не были.
   - Не скажите, где квартира семьдесят шесть? - Спрашиваю.
   - К Зайцевым?
   - Да.
   - Иди в третий двор. Там в уголке за мусорными баками дверь. Несколько ступенек вниз - там и Зайцева. Доктор, что ли?
   - Нет.
   - Из собеса, видать, - решила тетка и покатила коляску.
   Прошла в третий двор, нашла дверь за мусорными баками. На лестнице - ни зги не видать, чиркаю зажигалкой, ищу. Вот она. Мелом на двери написано. Кнопки звонка и в помине нет. Я давай стучать…
   Это в самом-то центре города-героя! Между «Пассажем» и музкомедией! Русский музей напротив, филармония сбоку, «Европа» рядом, иностранцы шастают! Хоть бы их постеснялись! Ну прямо «за державу обидно», как в том фильме… Черт бы вас побрал с вашим центром!..
   Открывает мне какой-то старик в жутком нищенском виде. На руках маленький полуголый ребенок. За стариком еще двое - пацан лет шести и девочка лет девяти. Тоже не приведи господь во что одеты.
   - Опять на лестнице света нет? - приветливо спрашивает старик.
   - Нет, - говорю.
   - Проходите, доктор. Вы извините, но нам сказали, что вы будете только во второй половине дня.
   - Я не доктор. Мне нужен Зайцев Николай Платонович.
   - А, так вы из собеса!.. Я и есть Зайцев Николай Платонович, - говорит старик и кричит в глубину своей кошмарной квартиры: - это не доктор, Люсенька! Это ко мне товарищ из собеса пришел!
   И протягивает маленького ребенка девочке:
   - Ларисочка, возьми Стасика. Идите в комнаты, поиграйте. Только тихо, чтобы мамочку не напугать. А я с тетей на кухне поговорю. Ну-ка, быстренько…
   А я смотрю на них и думаю: «Господи! Это же мой отец!.. Моя сестра… Мои братья… Какая же нищета, какая чернуха может быть в наше время?! Кошмар… И почему он такой старый?.. Он же всего на три с половиной года старше мамы. Ему сейчас должно быть только пятьдесят четыре… Нет! Это ошибка, ошибка!
   - Вы, действительно, Николай Платонович Зайцев?
   - Вам паспорт?.. Сейчас, сейчас принесу.
   Он еле-еле проковылял в комнату, держась руками за стенку.
   - Да, нет. Не нужно. Что у вас с ногами?
   - Будто не знаете! Полиартрит же. Вы же мне по инвалидности пенсию платите. Собес же!
   - Я не из собеса.
   Старик остановился, замер, изумленно повернулся ко мне:
   - Вот так клюква… А откуда же?
 
   Потом мы сидели на кухне, и я боялась даже прикоснуться к столу - так все было нечисто, липко, запущено.
   - Чего же ты зубы-то себе не вставишь? - вглядывалась я в него.
   - Все как-то времени нет… - улыбнулся он, вытирая слезы. - Причем мне как инвалиду второй группы это бесплатно положено.
   - И не бреешься.
   - Это я только дома. А когда на работу или в люди, обязательно.
   - Работаешь?
   - А как же? Вахтером в трамвайном парке. Сутки через трое. Очень удобно. Это еще счастье, что у меня инвалидность с правом работы. Так что мы живем неплохо…
   - Я вижу.
   - Мне главное - Люсю поднять. А то она все лежит, лежит… Как Стасика родила, так и не встает. Врачи говорят - мозговые явления. А мама как?
   - Тебе-то что?
   - Ну, так…
   Из комнаты были слышны приглушенные несмелые детские голоса.
   - Ноги сильно мерзнут, - сказал отец. - При артрите очень нарушается кровообращение и все время мерзнут ноги…
   - Слушай, - сказала я ему. - Я тут замуж собралась…
   - Ой, доченька! Поздравляю…
   - Во-первых, я тебе не «доченька», а во-вторых, мне твои поздравления, как зайцу - триппер. Я выхожу замуж за иностранца и уезжаю жить за границу. И мне нужно, чтобы ты подписал бумагу в нотариальной конторе, что материальных претензий ко мне не имеешь и не возражаешь против моего отъезда.
   - Дела… - удивился он. - За границу. Вот так да!.. Значит, ты покидаешь родину? А как же мама? Ты об ней подумала?..
   - Ты много о ней думал! - Мне захотелось его убить.
   - Ой-ой-ой… Тут без пол-литры не обойтись. Выпьешь рюмочку?
   - Я не пью.
   - И правильно, детка. Но это моя собственная - чистый сахар, палочка дрожжей и никакой химии. Когда еще встретимся?
   Я посмотрела на него, и мне показалось, что он сейчас снова расплачется.
   - Черт с тобой, - сказала я. - Наливай.
   Он проворно достал откуда-то мутноватую захватанную бутылку, две кошмарные копеечные рюмки и прикрыл дверь кухни. Наполнил рюмки и разрезал одно яблоко пополам.
   - Ну что ж, - сказала я. - Давай выпьем, «папочка». Давай выпьем с тобой, Николай Платонович Зайцев, за то, что ты, сукин сын, старый кобель, бросил нас двадцать три года тому назад и ни разу у тебя сердце не защемило - как там поживают твоя бывшая жена Алла Сергеевна и дочь Татьяна Николаевна. Давай выпьем это твое вонючее пойло за то, что ты еще троих детей настрогал, а кормить их не научился, чтобы хоть под конец твоей никчемной жизни они выросли нормальными ребятами, а твоя жена поправилась бы!
   Я выпила, а он снова стал плакать.
   - Пей! - сказала я. - Сам же хотел выпить. Какая тебе разница за что пить?
   Он испугался и выпил. Судорожно вздохнул, поднял на меня полные слез глаза, проговорил трясущимися губами:
   - Что же это вы все такие жестокие?..
   - С волками жить… - сказала я. - Давай, одевайся. Поехали к нотариусу.
   - Зачем?
   - То есть как «зачем»?! Чтобы ты там заявил, что против моего выезда не возражаешь и материальных претензий ко мне не имеешь!
   Я увидела, что он снова взялся за бутылку, и прикрыла свою рюмку ладонью. Он налил только себе и вдруг улыбнулся беззубым ртом:
   - А если имею? - и выпил. - Материальные претензии?
   - Ты… Ко мне?! - я смотрела на него во все глаза. - Ты?! Да я тебя в порошок сотру, гад ты этакий…
   - И никуда не уедешь, - он наглел с каждой секундой. - За все в жизни надо платить, Татьяна.
   На мгновение мне показалось, что это сон, - и стоит только мне открыть глаза… Он сидел передо мной - грязный, небритый. Пьянехонький с двух паршивых рюмок, - и смотрел на меня победительно и непреклонно. Я даже задохнулась от омерзения и ненависти, но взяла себя в руки и почти спокойно спросила:
   - Сколько?
   - Это как посмотреть… - ухмыльнулся он.
   - Сколько? - Я понимала, что он взял меня за глотку.
   Он показал мне три растопыренных пальца.
   - Рубля? Червонца? Сотни?
   - Тысячи, - сказал отец и налил себе третью рюмку.
   Уже совершенно не соображая, что сейчас произойдет, я потянулась к бутылке, чтобы засветить ему ею между глаз. Он четко разгадал мое движение и в ужасе отпрянул к стене, закрываясь руками.
   Но в это время дверь приоткрылась, и девятилетняя Лариса с маленьким Стасиком на руках сказала:
   - Папа, помоги. Там мама по «большому» в туалет хочет. А у меня Стасик. И Димка плачет…
   Из меня словно воздух выпустили. Я обессилено плюхнулась на стул. Кося на меня глазом, отец выскочил из-за стола и, жалко улыбаясь, суетливо проговорил:
   - Одну секундочку… А то, знаете, она под себя ходит… Потом убирать, белье замачивать. Вы уж извините меня, пожалуйста.
   - Ладно, - сказала я и встала из-за стола. - Я привезу вам то, что вы просите. Мне на это нужно несколько дней.
   - Хорошо, хорошо… - забормотал отец, и мне показалось, что в эту секунду ему гораздо важнее немедленно бежать к жене, чем получить с меня деньги. - Пройдемте, пожалуйста.
   Уже из коридора он прокричал в комнату:
   - Люсенька! Секундочку!.. Я только товарища из собеса провожу!
 
   - Где?! Где я ему достану столько денег?! - орала я уже в состоянии истерики Кисуле и Гулливеру.
   Десять минут назад я примчалась к ним на «хату», которую они на паях снимали у уехавшего инженеришки.
   Девки ходили по квартире немытые, нечесаные после бурной «рабочей» ночи и долгого дневного сна. «Хата» была, как и все «хаты», предназначенные для свиданий проституток с клиентами: отдельная, однокомнатная, почти без мебели, с большой и низкой тахтой, или, как говорят, «станком», журнальным столиком и обшарпанным креслом. Зеркало у тахты, на стене японский календарь с голыми девочками; ванная с облупившимся кафелем и лучшей косметикой мира, около треснувшего унитаза рулон американской розовой «пуховой» бумаги. Загаженная пятиметровая кухня с двухконфорочной плитой вся уставленная бутылками из-под всех возможных и невозможных напитков. Валяются пустые банки из-под пива «севн-ап», «швепса» и «джинджер-эля»…
   А в изголовье тахты обязательный двухкассетный «Шарп» с набором самых современных пленок.
   - Погоди, не ори, - сказала Кисуля. - Сколько нужно?
   - Три! Три штуки он запросил!.. - крикнула я в ярости.
   - Мог бы и больше, не ты первая, - тихо сказала Гулливер и показала глазами на Кисулю.
   - Помоги, Кисуля!.. - взмолилась я.
   - Что же, у тебя «капусты» нет? - не поверила мне Кисуля. - Ты же последний год молотила, как лошадь.
   - Откуда. Я же не жмусь, как ты. Да, у меня было одиннадцать штук! Так четыре я тебе отстегнула за шубу, две себе оставила на жизнь, а пять положила в сберкассу на мамино имя, чтобы она потом без денег не сидела, когда меня здесь не будет! И все! И наличманом у меня сегодня полторы и хрен с прованским маслом!.. С материной книжки мне теперь не снять, в больнице ни у кого рубля лишнего нет. А нужно еще три тысячи доставать. И жить до зимы!..
   - У меня денег нет, - твердо сказала Кисуля. - У меня все в облигациях трехпроцентного займа, а через две недели розыгрыш. Я не могу рисковать.
   - Гулливер! Симка!.. Ну, поскреби по сусекам, - униженно попросила я. - Выберусь «за бугор» - сочтусь…
   - О чем ты, Танька! У меня все в валюте, я уже сколько не сдавала ее. Одного моего приемщика уголовка замела, сама сижу - трясусь. Второй - вот-вот загремит. У меня «деревянных» - кот наплакал. И на машину внесла - четыре сверху пришлось кинуть. Да разве я…
   - Что делать, девки? Что делать? - Я была в полном отчаянии.
   - Что ты дергаешься, как свинья на веревочке? - Жестко сказала Кисуля. - Чего ты побираешься? Сама заработать не можешь? Выставка медицинского оборудования со всего мира приехала, пушники на аукцион собрались, работы в городе навалом, а ты тут казанскую сироту разыгрываешь?! Дерьмо собачье! Чище всех хочешь быть? Замуж вышла?
   - Ты в своем уме?! - закричала я. - Один привод, и для меня вообще все накроется!..
   - Кто тебя просит по гостиничным номерам шляться? Бери ключ от «хаты», плати нам полтинник в сутки и молоти себе на здоровье. Что для подруги не сделаешь…
   Гулливер ошарашено взглянула на Кисулю, сказала:
   - Девчонки, я пойду на кухню, кофейку замостырю…
   И смылась. Меня снова брали за глотку. Теперь - подруги.
   - Значит, с меня полсотни в день? - усмехнулась я. - А в месяц за «хату» двести?
   - Двести пятьдесят, - холодно поправила меня Кисуля. - У тебя же экстренный случай. Дорога ложка к обеду.
   - Кому я валюту потом сдам? Я уж все концы растеряла…
   - Валюту я у тебя сама приму в лучшем виде, - рассмеялась Кисуля.
   - Господи… Что же я маме скажу, Эдику?
   - Скажешь, что тебя как образцовую медицинскую сестру срочно забрали на десятидневные военные сборы. Тем более что это будет почти правда.
 
   В интуристовском крыле аэропорта Эдика провожали мама и Лялька.
   Лялька глазела по сторонам, а мама горячо говорила Эдику:
   - Раз медицинский работник - значит, военнообязанный. Раз военнообязанный - значит, должен проходить какую-то там свою военную учебу. И раньше это было, но чтобы так экстренно!.. Эдик! Я очень волнуюсь - это не может быть из-за напряжения во внешнеполитической обстановке в мире?
   - Нет, мама. У нас тоже так делают. Даже полицию ненадолго призывают в армию. Не волнуйтесь, мама. Скоро это все кончится. Мы будем ездить к вам, вы будете приезжать к нам…
   Они обнялись, поцеловались, и мама погладила Эдика по голове.
   - Я ее очень люблю, - тихо сказал Эдик. - Пусть она сразу же мне позвонит в Стокгольм, как вернется…
   Когда мой муж Эдвард Ларссон, сидя в самолете скандинавских линий, взмыл в воздух и растворился в низкой облачности, Лялька томно проговорила:
   - Я тоже туда хочу…
   Но мама не обратила никакого внимания на Лялькины слова. Она цепко схватила Ляльку за руку и резко повернула к себе:
   - Где она? Немедленно посмотри мне в глаза! Я тебя спрашиваю: где она болтается уже третьи сутки?!
 
   Самое ужасное, самое отвратительное, что в постели мне с этим прошлогодним японцем сегодня было гораздо лучше, чем с Эдиком! Я презирала себя, проклинала последними словами, но ничего не могла с собой поделать.
   С этим чертовым итиро кенэда мне не нужно было устраивать спектакли со стонами, вздохами и криками, которыми мы обычно подхлестываем клиентов и, честно говоря, сильно сокращаем время свидания с ними. Ибо в нашей профессии время ценится очень дорого.
   С ним мне не надо было ничего имитировать.
   - У меня никогда не было такой женщины, как ты…
   Японцы вообще очень ласковые и нежные ребята. А этот особенно.
   Гулливер и Кисуля разыскали мне его в тот же вечер, несмотря на то, что я ни хрена не помнила ни его имени, ни фамилии. Первые двое суток очень трудно было после перерыва втягиваться в английский язык. Потом в башке у меня приоткрылись какие-то створки и я довольно сносно залопотала.
   - Таня-тян, не мог бы я сделать тебе какие-нибудь презенты из вашей «Березки»?
   - Нет, итиро, нет. Я теперь замужем и все равно не смогу принести их домой. Замужем, понимаешь?.. Поэтому мы и сидим здесь с тобой, как в тюрьме.
   - О, какая прекрасная тюрьма!.. С тобой я согласен провести в тюрьме всю оставшуюся жизнь!
 
   Как это у Киплинга?.. «День-ночь, день-ночь, мы идем по Африке. День-ночь, день-ночь, все по той же Африке… Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог…»
   На допингах он, что ли? Проклятый джапан!..
 
   Днем, когда итиро был на торгах пушного аукциона, а я валялась на тахте и разглядывала старый французский журнал мод, под окном раздались два коротких автомобильных гудка. Я выглянула, увидела машину Кисули и пошла открывать дверь.
   - Ну, что? - спросила Кисуля.
   Они привезли мне какую-то жратву, и Гулливер доложила:
   - Лялька тебя прикрывает по всем дыркам. И дома, и на работе. Когда они Эдика провожали, Алла Сергеевна ее в аэропорту так прихватила, что деваться было некуда. И то Лялька не раскололась! Классный ребенок!..
   - Держись, Танюха, - сказала Кисуля. - Завтра аукцион закрывается и… Гуляй на все четыре стороны, мужняя жена. Чао! Послезавтра мы за тобой заедем. Готовь бабки!..
   На следующее утро я заглянула в ванную к итиро и спросила:
   - Чай? Кофе?
   Итиро посмотрел на меня через зеркало и ласково улыбнулся:
   - Доброе утро. Чай, если позволишь.
   Он уже закончил бриться, и я обратила внимание на то, как он тщательно промывал свою кисточку для бритья. Я даже задержалась в дверях и проследила, как ловко и аккуратно он укладывает в несессер свои бритвенные и умывальные принадлежности.
   - Чай, пожалуйста, - повторил итиро, думая, что я не поняла.
   - Да, да… Конечно, - очнулась я и пошла на кухню.
 
   Сидя за столом, уже затянутый в галстук и крахмальную рубашку, итиро пил чай с солеными крекерами и смотрел на меня неотрывно.
   Я чего-то вдруг засмущалась, нервно поправила волосы и плотнее запахнула Кисулин халатик. И сказала, чтобы хоть что-то сказать:
   - Твои коллеги в «Астории» совсем тебя потеряли. Наверное, очень нервничают…
   - Нет. Они умные и деловые люди, - улыбнулся итиро. - Они каждый день видели меня на аукционе и знают, что со мной ничего не случилось. А те пять ночей, когда я не был в отеле, касаются только меня одного. И тебя, Таня-тян.
   - Как у вас все разумно, - слегка раздраженно заметила я.
   Он почувствовал мое раздражение и ласково взял за руку:
   - Я понял две вещи, Таня-тян, что мы с тобой, к моему великому сожалению, больше никогда не увидимся, и то, что тебе очень нужны деньги.
   - Правильно понял.
   - Сколько?
   - Три тысячи рублей, - усмехнулась я.
   - Но у меня нет таких рублей… А в долларах?
   - Дели на четыре.
   - Семьсот пятьдесят?
   - Да.
   - Может быть, тебе нужно больше?
   - Нет. Только семьсот пятьдесят, - мне хотелось поскорее закончить этот гнусный разговор и остаться, наконец, одной.
   Итиро молча достал из пиджака бумажник, отсчитал семьсот пятьдесят «зеленых» и положил на стол. Потом вытащил из-под стола свой кейс, с которым приезжал ко мне на «хату» из гостиницы, положил его на колени, открыл и достал оттуда очень красивые часы, усыпанные маленькими алмазиками. И протянул их мне.
   - Я все-таки рискую тебе подарить на память вот эти часы. Это последняя модель для очень состоятельных женщин. Гордость Японии.
 
   Я не слышала, как сигналила Кисуля с улицы, как они с Гулливером открыли дверь своим ключом, не слышала, как они вошли в квартиру.
   В комнате на всю катушку гремел «Шарп», а я лежала в горячей ванне со стаканом чистого виски в руке и приканчивала стоявшую рядом бутылку.
   Я уже совсем плохо соображала, и поэтому, когда в дверях ванной появились Гулливер и Кисуля с теннисными ракетками в руках, свеженькие, еще не утратившие здорового возбуждения от игры на корте, от хорошей погоды, от общения с нормальными людьми, я только смогла приветственно поднять стакан и, глупо ухмыляясь, сделать глоток в их честь.
   - Так-с… Это уже что-то новое, - сказала Кисуля.
   - Семьсот пятьдесят баксов… - еле выговорила я заплетающимся языком. - Там… В кухне. На столе. Я их даже не трогала…
   Гулливер оттолкнула Кисулю, влетела в ванную и вырвала у меня из рук стакан. Она выплеснула его в унитаз и туда же отправила остатки виски из бутылки. И остервенело стала вытаскивать меня из воды. Но в этом я ей помочь уже не могла…
 
   - Жри, кретинка! - орала Гулливер и совала мне в нос яичницу. - Жри, идиотка!.. Алкоголичка! Пей кофе сейчас же!.. Ну надо же?! То она, как целка-недотрога, капли в рот не берет, а то вдруг нажралась ни с того ни с сего, как ханыга. Ешь!
   Кисуля сидела в кухне напротив меня, на том самом месте, где утром пил чай с крекерами итиро кэнеда. Перед Кисулей лежали доллары и рубли, плоский электронный калькулятор, шариковая ручка и клочок бумаги.
   - Ты просто обязана хоть что-нибудь съесть, - повторила Кисуля и взялась за карандаш.
   Я сидела за столом, завернутая в махровую простыню, и меня трясло. Гулливер чуть не насильно впихнула в меня кусок яичницы, и мне тут же стало плохо. Я замычала, пошатываясь, встала из-за стола. Симка подхватила меня и потащила к унитазу. Меня вырвало.
   - Очень хорошо! - кричала из кухни Кисуля. - Пусть травит, пусть травит!.. И рожу ей холодной водой умой, Симка!
   Когда я совсем пришла в себя и ко мне вернулась способность соображать и двигаться, Кисуля пододвинула ко мне пачку советских денег и сказала:
   - Забирай бабки. Здесь ровно две штуки.
   - Что?!
   - Ну, две тысячи рублей. Смотри… - она показала мне клочок бумажки. - Семьсот пятьдесят зеленых по три рубля - это две тысячи двести пятьдесят? Минус двести пятьдесят за «хату». Остается ровно две тысячи.
   - Но почему по три, а не по четыре, как обычно?!
   - Не хочешь - ищи валютчиков, сдавай сама.
   Симка смотрела в окно, покуривала, пускала дым на улицу.
   - Но мне же необходимо три тысячи… - растерялась я.
   - Ты же сама говорила, что у тебя еще есть полторы дома. Вот и добавь тысячу из своих. Будет ровно три, - посоветовала Кисуля.
   - Интересное кино… Что же ты меня так по-черному закладываешь, Кисуля?
   - А ты хочешь, чтобы я у тебя взяла по четыре и отдала бы их по четыре? Это бульон из-под яиц. Ты будешь здесь косая в ванне плавать, а я свою шею подставлять?..
   - Не ссорьтесь, девочки, - прервала ее Гулливер. - Бардак - он и есть бардак. Когда в стране официально действуют шесть единиц денежной системы - сам черт ногу сломит. Я лично думаю - все из-за этого.
   - Какие еще «шесть единиц»? - Не поняла я.
   - А считай! Рубли, которые ты получаешь на работе, - раз, чеки внешторгбанка, бывшие сертификаты, - два, инвалютный рубль для расчета с соцстранами - три, инвалютный рубль для капстран - четыре, чеки серии «Д» для «Березки» - пять, боны для моряков загранплавания - шесть!
   - Но я-то тут при чем, девки?!
   - Короче - берешь бабки? - усмехнулась Кисуля, чиркнула зажигалкой и сожгла бумажку с денежными расчетами.
   - Куда денешься…
   - Правильно, - похвалила меня Кисуля. - Теперь, девки, нужно точно, в деталях продумать всю операцию: папаша - деньги - нотариус. Чтобы он Татьянку не напарил. У меня такое предложение…
 
   Подъезжая с отцом в такси к нотариальной конторе, я еще издалека увидела, как Гулливер в нетерпении выплясывает около машины Кисули.
   - Давай быстрее! - закричала она мне. - Уже двух человек пропустили!..
   Она буквально вытащила отца из такси:
   - Давай, батя, шевели ногами!
   На какое-то мгновение мне его стало безумно жалко, но тут он испуганно зашептал:
   - Деньги… Деньги вперед!.. - и я перестала его жалеть.
   Сунула ему конверт с тремя тысячами и поволокла к дверям.
   - Посчитать бы надо… - задыхался отец, на ходу пытаясь заглянуть в конверт.
   - Не боись, папуля! - зло сказала ему Гулливер. - Не в церкви - не обманут. Шевели ножонками…
   В помещении нотариальной конторы была дикая очередь. Кисуля стояла во главе очереди у самой двери нотариуса и махала нам руками:
   - Сюда, Танька! Быстрее!.. - она пихнула мне приготовленные бумаги: - все уже отпечатано. Двигай!
   Я пропустила отца вперед, вошла в кабинет нотариусов и в последний момент услышала сзади старушечий голос:
   - Чего же они без очереди-то?..