Кунин Владимир Владимирович. Кыся

   - А эти полтаблетки от давления?
   - Тоже. Заходи, поболтаем...
   - Да нет. Спасибо. Спать очень хочется, - и я убрал свою морду из дверей спальни Фридриха. Но не притворил дверь, а оставил слегка приоткрытой. На всякий случай. Мало ли что...
   Ночью мне приснился жуткий сон! Зал суда...
   Мы только накануне смотрели с Фридрихом какой-то фильм про судебное заседание, и я очень хорошо запомнил обстановку.
   У стены стоят, как вещественные доказательства, вскрытая упаковка фанеры с кокаином внутри и "Матрешка" со взрывчаткой. На скамейке для подсудимых, за загородкой - Гельмут Хартманн, Бармен, живой Лысый, но с кровавой дыркой над бровью, еще не погибший Алик, незнакомые мне люди иностранного и русского вида...
   И мой окровавленный неподвижный Водила с остановившимися глазами!
   А в зале сидим мы - Фридрих фон Тифенбах, Моника с Дженни, мой любимый Шура Плоткин, Хельга и Эрих Шредеры, Танечка Кох с профессором фон Дейном, Руджеро Менфреди, Клаус, Рэкс, несколько знакомых уже по Мюнхену Кошек, и мой дорогой питерский друг, бесхвостый Кот-Бродяга... И я.
   И вдруг я вижу, что за нашими спинами прячется Франц Мозер и ужасно толстая девица - его дочь. Я в растерянности - почему он не на скамье подсудимых?! Почему он в зале?
   Судья снимает с головы свой парик с белыми завитушками, вытирает им вспотевшее лицо и стучит большим деревянным молотком по столу. Он вызывает меня как свидетеля... А Фридриха, Таню и Шуру - как моих переводчиков.
   Эрих Шредер тоже рвется в переводчики, размахивает книжками Ричарда Шелдрейса и Конрада Лоренца, на на него никто не обращает внимания...
   Я поднимаюсь со своего места на задние лапы, передней лапой сразу указываю на Франца Мозера и спрашиваю, почему он не на скамье подсудимых?
   Фридрих, Таня и Шура нестройным хором переводят мои слова на Человеческий язык, но в эту секунду толстая девица и Франц Мозер выхватывают автоматы и начинают нас всех расстреливать!..
   Падает Фридрих, падает фон Дейн, Таня, Шура с простреленным животом корчится на полу... Я чувствую, как в мое тело впиваются несколько пуль, слабею, и угасающим сознанием вижу Рэкса и Кота- Бродягу, летящих через весь зал на толстую девку и Франца Мозера...
   Слабо вижу рыдающую, почему-то мокрую и очень холодную Дженни... Она старается зализать мои раны, но все время соскальзывает языком с кровоточащих дырок в моем теле - вниз, к ЭТОМУ САМОМУ МЕСТУ!..
   Я хочу сказать ей, что в такой момент это кощунственно и отвратительно, но силы меня покидают, я не могу вымолвить ни слова - ни по-Животному, ни по-Шелдрейсовски, и я, понимая, что умираю, в ужасе...
   ...ПРОСЫПАЮСЬ!
   Сердце колотится так, словно вот-вот разорвется на тысячи частей! Но, кажется, сон продолжается... Потому что около меня лежит мокрая и холодная Дженни и что-то лепечет мне в ухо!..
   Я окончательно открываю глаза. Рядом, действительно, Дженни! Действительно, жмется ко мне, стараясь согреться в моей шерсти... И, действительно, мокрая и холодная!
   - Боже мой... Откуда ты, Дженни?! - шепчу я ей, боясь, что Фридрих услышит нашу возню и проснется. А у Дженни зуб на зуб не попадает.
   - Ма-ма-ма-мартынчик!.. - говорит она. - У ме-ме-меня жуткие новости!..
   - Что?! Что случилось?! - испугался я и лапой прикрыл дверь в спальню Фридриха. - Говори!
   - Ма-ма-мартынчик, я так бежала... Дождь, снег, очень мокро, и я пролезла под вашими воротами, а у вас в саду меня чуть не съела какая-то ужжжжасная Собака! Вся рыжая, а кончик хвоста белый... Я чуть не погибла!.. Так страшно... Хорошо, что ты мне показал все проходы в дом!
   (Дженни с Моникой позавчера к нам заезжали за чем-то, и я просветил Дженни насчет всех моих входов и выходов в дом и из дома.)
   - И эта рыжая Собака лает таким тоненьким голосом, а зубы у нее! Ты бы видел эти зубы!.. Кошмар...
   - Видел, видел! Это не Собака. Это одна моя знакомая Лисица. Что за новости? Не отвлекайся!..
   Дженни лежит у меня под лапой, жмется ко мне, трясется, бедняга, и рассказывает следующее: с вечера Гельмут посмотрел по телевизору какую-то передачу и ужасно разнервничался! А потом сказал Монике, что ему все равно нужно заехать в одно место по делам фирмы и он может выгулять заодно и Дженни. Моника была только рада! Но поехал Гельмут не выгуливать Дженни, а прямо в Берг-ам-Лайм, к своей девке - дочке Франца Мозера...
   - Она толстая? - тут же спросил я.
   - Кто? - не поняла Дженни.
   - Дочка Мозера.
   - Нет, что ты! Тоненькая, с очень хорошей фигуркой. Слушай дальше...
   Дальше было вот что: дочки Мозера в квартире не оказалось, а сидел там ее отец - Франц. Слава Богу, Гельмут взял Дженни с собой, а не оставил ее в машине! И она слышала все-все-все!
   Незадолго до начала празднования Рождества Гельмут сделает вид, что у него не заводится его серебристый "Мерседес", и позвонит фон Тифенбаху, чтобы тот прислал за ними Мозера на любой из машин Фридриха. Когда Мозер приедет за ними, Гельмут попросит Монику сесть за руль папиной машины и вместе с Дженни ехать в дом Фридриха. А они с Францем Мозером, дескать, все-таки попробуют завести "Мерседес" и подъедут двадцатью минутами позже... Моника забирает Дженни, садится в отцовский автомобиль и уезжает, чтобы помочь своему папочке приготовить фейерверочные ракеты к началу праздника. Они всегда, еще с детства Моники, делали это вместе...
   Гельмут с Францем рассчитают время, необходимое для проезда от одного дома до другого, приплюсуют еще пятнадцать минут на поцелуи и вручение рождественских подарков, а потом запрут Хартманновский дом и выедут на дорогу. Там они на секунду остановятся, Гельмут вытащит свой замечательный пультик, созданный русскими умельцами, и нажмет заветную кнопочку. В гараже фон Тифенбаха раздастся мощный взрыв и сразу же унесет на тот свет и папу, и дочь - Монику фон Тифенбах! И не нужно будет травить Монику отдельно, чтобы потом имитировать разрыв сердца на могиле отца...
   Затем Гельмут с Мозером подъезжают к дому фон Тифенбаха - охи, ахи, полиция... И так далее. Явная экономия сил и средств. Сведение риска до минимума. Во всем виноват этот несчастный взбалмошный старик фон Тифенбах со своими идиотскими ракетами!..
   Но для того, чтобы двадцать четвертого декабря "поломка" Хартманновского "Мерседеса" выглядела бы естественно, Хельмут за пару дней до Рождества заедет в Тифенбаховский дом будто посоветоваться с Мозером, и во всеуслышание пожалуется на то, что его машина стала плохо заводиться. А в мастерских перед рождественскими каникулами страшная очередь, и они могут его записать только на конец будущей недели. Да еще и сдерут кучу денег!
   Тогда звонок двадцать четвертого вечером с просьбой прислать к ним Мозера с машиной будет самым лучшим алиби, которое можно только представить...
   - Я все поняла, кроме "алиби"... - сказала Дженни. - Ты не знаешь, что это такое? Что такое "алиби" - я не имел понятия, но сообразил, что настала пора действовать и мне. Другого такого случая не представится.
   Рано утром, в слезах и истерике, позвонила Моника - ночью пропала Дженни! С вечера Гельмут ездил с ней прогуляться, они вернулись как ни в чем не бывало, а потом Дженни исчезла...
   - Папочка!.. - плакала в телефон Моника. - Гельмут уехал по делам, я одна дома и могу тебе сказать, что жизнь с ним стала для меня невыносимой... А тут еще это трагическое исчезновение Дженни! Дженни, которая была единственной отдушиной в моей жизни...
   - Успокойся, детка, - сказал ей Фридрих, и я увидел, как у него задрожал подбородок. - Твоя отдушина сидит напротив меня и мы все втроем завтракаем - Дженни, Кыся и я.
   Тут Моника совсем разрыдалась, но уже от счастья, и попросила Дженни к телефону. Фридрих положил трубку перед Дженни, и та, наклонив головку, выслушала за одну минуту столько ласковых слов, сколько я не слышал за шесть лет своей жизни!
   Оставшиеся несколько дней до Рождества я был постоянно занят ожиданием приезда Гельмута с "жалобами" на свой "Мерседес".
   Только не нужно думать, что я просто так сидел и ждал, когда же приедет этот вонючий Гельмут.
   Каждую ночь я спускался в гараж и проверял сохранность своей контрольной веревочки, и однажды днем, возвращаясь из сада в дом через гараж, собственными глазами увидел, как Франц Мозер, порвав зацепленную мною веревочку, поднял крышку ящика с ракетами и проверил - на месте ли русская "Матрешка"! А потом зарыл ее поглубже, на самое дно ящика, и забросал сверху пакетами с фейерверком...
   Кроме всего прочего, в оранжерее, где стоял душный тошнотворный запах цветов и влажной зелени, я случайно обнаружил под ящиком от рассады маленькую радиостанцию с магнитофоном и наушниками. Я такие штуки во всех полицейских фильмах видел еще в Петербурге. Причем все эти приборы были пропитаны запахами нового помощника герра Лемке и слегка отдавали запахами Рэкса и Клауса. Из чего я логически заключил, что наемный дядечка для работы в оранжерее и парнике - полицейский, который время от времени общается и с Клаусом, и с Рэксом.
   Это как раз было неплохо. В какой-то степени успокаивало и вселяло надежду. Лишь бы они не сорвали МНЕ МОЮ ОПЕРАЦИЮ!
   В конце концов, я в германскую полицию не нанимался. Я - РУССКИЙ КОТ, волей случая посвященный в разные ихние немецкие и немецко-российские гнусности. И я имею право действовать по своему усмотрению - так, как считаю нужным и справедливым!
   Поэтому в ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря, когда Баська Ковальска, перед отъездом на каникулы в свою любимую Польшу, спала в постели Фридриха, и они там за дверью дышали как две Дженни, я спустился в гараж, волоча за собой заранее украденный у фрау Розенмайер полиэтиленовый пакет фирмы "Тенгельманн".
   Я открыл крышку ящика, разгреб цветастые упаковки с ракетами и осторожно вытащил "Русский сувенир" наружу. С чудовищном трудом я перекатил эту ужасную "Матрешку" из русского пакета в немецкий, и спрятал его у самых ворот, за летними колесами от джипа "Чероки".
   В "Русские сувенир" с Адмиралтейством я умудрился запихать один лыжный ботинок Фридриха и снова аккуратненько опустил пакет на дно ящика. Если не брать его в руки - нипочем не поймешь, что там ботинок, а не бомба. По форме - просто загляденье! Ну, и, конечно, забросал пакет ракетами с фейерверком. Теперь, если Мозеру и Гельмуту взбредет в голову проверить, - на месте ли их рождественский подарок Фридриху и Монике фон Тифенбах, они будут полностью удовлетворены.
   Не скрою, все действия, которые я совершил, для меня, Кота, - были невероятно сложными! Для Человека, даже самого глупого - раз плюнуть... Я же так умудохался, что у меня потом еще часа два лапы дрожали и в ушах стоял звон. Наверное, тоже давление повысилось, как у Фридриха, когда он перенервничает. Теперь я ждал Гельмута...
   Он приехал на следующий день, двадцать третьего декабря, выдал во всеуслышание версию, - дескать, его автомобиль плохо заводится и попросил герра Мозера посмотреть - что там такое...
   Когда же они с Мозером пошли наверх к Фридриху спросить - может ли герр Мозер уделить часок автомобилю герра Хартманна, и оставили серебристый "Мерседес" с открытыми дверцами у гаража, я спокойненько вытащил "тенгельманновский" пакет с русской бомбой из-за летних колес американского джипа "Чероки" и запихнул его глубоко под водительское сиденье "Мерседеса" герра Хартманна. Да еще и догадался прикрыть пакет задним накладным ковриком...
   Теперь осталось только предупредить Дженни, чтобы она попыталась любым способом войти в Контакт с Моникой и, не говоря Монике ни слова правды, заставить ее в ближайшие дни даже не подходить к серебристому "Мерседесу". Что я в этот вечер и сделал. Смотался к дому Хартманнов, пролез сквозь золотые завитушки ворот в садик и совершенно нагло, уже чисто Телепатически, вызвал Дженни.
   Из дому ей было не выйти - у нее таких проходиков, как мне сотворил герр Лемке, не было, и единственное, что она могла - встать на задние лапки у окна гостиной, где еще не опустили жалюзи, и притиснуться к толстому двойному стеклу своей заспанной мордочкой.
   Я хорошо помнил именно этот раздел из книги доктора Ричарда Шелдрейса - мы его с Шурой Плоткиным даже специально отрабатывали - и сделал все по науке. Сосредоточился и Телепатически четко передал Дженни свое предупреждение насчет серебристого "Мерседеса".
   К счастью, Дженни все восприняла, как надо, закивала головкой и засучила лапками по стеклу. Мне показалось, что я даже услышал ее ответ дескать, "...ВСЕ ПОНЯЛА... НЕ ВОЛНУЙСЯ, ЛЮБИМЫЙ..." И потом - неясно и неразборчиво, типа - "ОЧЕНЬ ТЕБЯ ХОЧУ!.."
   Вот этим разделом из Шелдрейса надо будет подзаняться с Дженни в свободное время. А то она неважно рубит в Бесконтактной Телепатической Связи...
   И, тем не менее, я, успокоенный, потрюхал к своему дому, считая, что программа сегодняшнего вечера выполнена мною на все сто процентов. Теперь не нарваться бы на мою подругу Лисицу, и можно считать, что день прошел удачно.
   Хотя, почему бы завершающим этапом удачного дня не трахнуть еще и Лисицу?..
   Ранним утром двадцать четвертого декабря герр Лемке со своим оранжерейно-парниковым "помощником", под непосредственным руководством самого Фридриха фон Тифенбаха, установили в гостиной, неподалеку от удивительно уютного камина, напротив которого я теперь наладился валяться в ленивой полудреме чуть ли не каждый день, - роскошную голубую елку, и принялись ее украшать поразительно симпатичными игрушками и маленькими цветными лампочками...
   Фрау Розенмайер на кухне готовила соус для омаров. Это такие гигантские раки, каждый величиной с небольшую Кошку. Живые - жуткие, черные, отвратительные, с чудовищными безжалостными клешнями. Я их вчера первый раз в жизни увидел - у меня чуть сердце от ужаса не остановилось!.. Вареные же омары - красные, вполне мирные, с очень миленьким рыбным запахом...
   Баська еще вчера села в свой десятилетний задрипанный "фордик" и укатила на нем в Польшу, получив от Фридриха рождественский подарок - тысячу марок. Баська сейчас в Польше дом строит. Ей очень нужны деньги...
   Францу Мозеру Фридрих вчера разрешил не приезжать с утра в Грюнвальд, а попросил появиться лишь на час только к шести вечера - помочь ему с Моникой подготовить рождественский фейерверк. А потом тоже сразу же уехать домой.
   В этот день всех ждут дома семьи - дети, мужья, жены, родители, точно такие же приготовления к празднику, поэтому как только фрау Розенмайер все приготовит и разложит так "...как это умеет делать только она!.." она спокойно может ехать домой, не забыв забрать рождественский подарок от благодарного ей Фридриха фон Тифенбаха.
   То же касается и герра Лемке с его коллегой - только елка! И еще цветы... И все! И вот вам подарки к Рождеству!
   А на стол Фридрих фон Тифенбах при помощи двух дам - Тани Кох и Моники - все накроет сам. Это он ужасно любит делать с детства! Так что, мои дорогие дамы и господа - вы свободны и дай Бог вам всем счастья! Вы этого достойны!
   В предпраздничной суматохе мне забыли дать пожрать. Пришлось даже наорать на фрау Розенмайер! Правда, я это сделал так, чтобы никто, кроме нее, моего хриплого мява не слышал. Компрометировать Человека в такой день - последнее дело. Ни в какой день этого делать нельзя, а в такой особенно.
   Уж как она расстроилась! Так сожалела о своей забывчивости, что мгновенно бросила в электрическую печку (называется "Микровелле") огромную замороженую форелищу. И та через три минуты была уже мягкой, в меру теплой, и такой вкусной, что я простил фрау Розенмайер все на свете и даже потерся о ее ноги своей рожей. Не так чтобы очень, но... Как цитировал Шура кого-то из английских королей: "Ничто не стоит нам так дешево и ничто не ценится нами так дорого, - как вежливость..."
   К двенадцати часам дня мы с Фридрихом, наконец, слава Богу, остались совсем одни в нашем огромном и прекрасном доме. К приему гостей было все приготовлено, и у нас оставалась еще уйма времени, чтобы привести себя в порядок и отдохнуть перед началом Рождественских торжеств.
   Я подумал, что, пока не раздался телефонный звонок от Гельмута Хартманна с сообщением, что "ЕГО АВТОМОБИЛЬ ОПЯТЬ НЕ ЗАВОДИТСЯ", - волноваться мне нечего, и у меня есть в запасе пара часов для болтовни с Фридрихом.
   Тема сегодняшнего разговора должна была быть продолжением вчерашней прерванной темы - почему Коты и Кошки лучше Собак. И почему Собаки не любят Кошек и Котов? Еще вчера я пытался объяснить Фридриху, что Собаки подсознательно ощущают собственный комплекс неполноценности и дико завидуют независимым и гордым, свободным и не поддающимся дрессировке Котам и Кошкам! То есть Коты и Кошки поддаются дрессуре, но только тогда, когда этого хотят сами.
   Я даже пытался провести аналогию с Человечеством. Те Собаки, которые ведут себя независимо и гордо как Коты - к Котам ненависти не испытывают... То же самое и с Людьми. Независимые и гордые - интернациональны! Им не нужно цепляться за пресловутое, пошло и искусственно выдуманное расовое, якобы, превосходство над другими нациями... А это судорожное цепляние за "превосходство своей расы" - от бездарности, от зажатости, отсутствия душевной широты, от постоянного ожидания пинка в зад!.. А Коты раскованны с детства. Они Любят, и их Любят. И в этой Любви они обретают Свободу!..
   Мы как-то с Шурой Плоткиным говорили об этом. Кажется, после того антисемитского митинга у Казанского собора, когда даже меня "жидом" обозвали. В отношении Котов Люди очень часто заблуждаются.
   Конрад Лоренц, великий Человек, написавший такую, с моей Котовой точки зрения, гениальную книгу, как "Человек находит друга", - и то ошибся, утверждая, что Коты привязаны не к Людям, а к Дому! Неверно это... Плевали Коты на все Дома в мире! Коту важно, что за Человек живет в этом Доме, рядом с этим Котом... Вот, что важно!
   Только я было собрался с мыслями, чтобы продолжить этот разговор с Фридрихом - мне были очень интересны его соображения на этот счет, - как вдруг раздался стук в дверь гостиной!
   Мы, свято уверенные, что пребываем в доме одни, потрясенно переглянулись, и я тут же вспрыгнул на камин, оттуда на высокий резной буфет, и занял максимально выгодную позицию для нападения.
   Стук повторился.
   - Да, да!.. Пожалуйста! - удивленно крикнул Фридрих. Дверь в гостиную отворилась и вошел оранжерейно-парниковый "помощник" герра Лемке.
   - Прошу прощения, герр фон Тифенбах, - мягко улыбнулся он. - Я капитан криминальной полиции Гюнтер Шмеллинг.
   Что у нас потом в доме творилось - просто не описать! Когда капитан Шмеллинг, безо всяких там нагнетаний и запугиваний, очень спокойно поведал уважаемому герру фон Тифенбаху, что сегодня в Рождественский вечер в его доме может раздаться взрыв, Фридрих очень удивился и спросил - кому это понадобилось?
   - Сейчас это уточняется, - уклончиво ответил Шмеллинг и попросил разрешения попытаться отыскать и обезвредить взрывное устройство, заложенное в доме еще недели две или три тому назад.
   - Какого черта тогда не взорвали меня раньше? - спросил Фридрих.
   - Чтобы взрыв прозвучал в тот момент, когда вы займетесь фейерверком. Тогда это могло бы выглядеть рядовым несчастным случаем.
   Не скрою, я был просто поражен! Ведь существуют же Настоящие Собаки на свете!.. Такие - как Дженни, как Рэкс!.. Я - Кот... Со мной - все понятно. Но чтобы Собаки так грандиозно сумели передать важнейшую информацию, не растеряв по дороге ни одной мельчайшей детали - уму непостижимо! Ай да Рэксик! Не Пес, а Личность!
   - Делайте все, что вы считаете нужным, капитан, - сказал Фридрих. Вам помочь?
   - Что вы, герр фон Тифенбах! Помощников у меня более чем достаточно. Шмеллинг вынул из кармана телефонную трубку, нажал всего лишь одну кнопку и сказал всего лишь два слова. И обратился к Фридриху:
   - Я, с вашего разрешения, открою ворота на территорию, чтобы наши машины не скапливались у вашего дома со стороны улицы.
   - Поступайте так, как сочтете необходимым. За то время, которое вы "работали" в этом доме, надеюсь, вы знаете, как открыть ворота?
   - Конечно, - усмехнулся Шмеллинг.
   - .Да... откуда вы так прекрасно постигли садово-оранжерейное ремесло? - спросил Фридрих. - Герр Лемке не мог на вас нарадоваться!
   - Дело в том, что лет тридцать тому назад, по студенческому обмену, я заканчивал Лесотехническую академию в Ленинграде, в России.
   - Так вы знаете русский язык?!
   - Естественно. Поэтому я и работаю в русском отделе КРИПО.
   И капитан Шмеллинг пошел к входным дверям, чтобы нажать кодовые кнопки, открывающие изнутри наши ворота в сад.
   Их было шестеро и Рэкс. И приехали они не на полицейских, а на обычных частных автомобилях.
   Это были два паренька, которые, как я понял, охраняли нас с Фридрихом на прогулках всю последнюю неделю. (Недаром я почувствовал, когда они выдрючивались вокруг нас на своих велосипедах, что от них пахло оружием!..) Затем сам капитан Шмеллинг и уголовно-разыскной руководитель Рэкса - мой старый и симпатичный знакомый Клаус. Можно сказать, друг еще с тех автобановских времен, когда он единственный взял меня тогда под защиту и запретил отлучать меня от Водилы... И, наконец, два очень серьезных мужичка из того "взрывного" отдела, о котором мне в прошлую встречу говорил Рэкс. Мужички были обвешаны кучей приборов и работали не за страх, а за совесть!
   Не было уголка в нашем огромном доме, который бы не обшарила эта бригада из шести специалистов и одного Рэкса.
   Через два с половиной часа безуспешных поисков, особенно после того, как Рэкс обнаружил в гараже, в ящике для рождественских ракет, петербургскую пластиковую сумку с одним лыжным ботинком Фридриха, Людьми из КРИПО было решено, что преступники чего-то испугались и решили отложить на время свою убийственную акцию.
   Тем более, что мужички из "взрывного" отдела своими умненькими приборами точно определили, что бомба лежала именно в этом ящике!
   Но вот, кто туда положил вместо бомбы один лыжный ботинок Фридриха фон Тифенбаха - было для всех загадкой. Только не для Рэкса!..
   Тот сразу же незаметно загнал меня в угол кабинета, подальше от Людских глаз, и спросил меня прямо в лоб:
   - Твоих лап дело?!!
   Я отвел глаза в сторону и с "понтом" стал умываться. Дескать, о чем это вы, майн либер герр Рэксик? Впервые слышу...
   Тогда этот настырный хам опрокинул меня на спину, прижал своей огромной лапой к полу и сказал:
   - Я же говорил тебе, чтобы ты не совался не в свое дело! Мы в нашем отделе уже почти вышли на прямую - нащупали чуть ли не все связи, о которых ты даже представления не имеешь, а ты у нас из-под носа уволакиваешь куда-то одно из важнейших доказательств! Тогда на кой черт ты мне все это рассказывал?!
   Конечно, я, даже лежа на спине, мог надавать ему по рылу - особенно задними ногами. Но я не пошевелился. С точки зрения юридической - Рэкс был абсолютно прав! Но с МОЕЙ точки зрения - прав был Я. И если все пойдет так, как Я ЭТО задумал, то сегодня же вечером... Но я даже рта не раскрыл!
   Я вспомнил неподвижного окровавленного Водилу, застреленного дурака Лысого, в клочья растерзанного Алика, рассыпанный и смешавшийся с лужами крови кокаин на ночном автобане в десяти километрах от Мюнхена...
   Я представил себе Фридриха фон Тифенбаха и его дочь Монику, да и себя самого, а может быть и Таню Кох со своим профессором, разорванных взрывом именно в тот момент, когда мы все должны были бы весело встречать Рождество, и не сказал Рэксу ни слова.
   Только постарался изобразить на своей морде такую искренность, которую Рэкс вряд ли когда-нибудь видел в своей жизни, и жалобно просипел под его тяжеленной лапой:
   - Рэксик, родненький... Ну, о чем ты говоришь, браток? Разве бы я тебе не сказал?! Ну, как ты можешь так обо мне подумать?!
   Криминальная полиция уехала, взяв с нас слово ни с кем не разговаривать об этом, никого из окружающих не подозревать и, вообще, вести себя так, словно мы ничего не знаем и знать не хотим.
   Несколько ошалевшие от почти трехчасового пребывания посторонних людей в нашем доме, мы с Фридрихом наскоро перекусили. Причем Фридриху пришлось даже шлепнуть пару рюмок коньяку, чтобы немножко придти в себя и оклематься от свалившихся на него новостей. А потом, совершенно обессиленные, мы завалились в гостиной у елки немного передохнуть перед началом приведения себя в порядок и приходом гостей. Фридрих - на свой диван, я - в свое кресло.
   Задремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:
   - Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество - есть Рождество, и никто не имеет права нам его испортить!
   - Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, - сказал я ему. - Мало ли что...
   Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчетам, обязательно позвонит часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому, что эта "швайне хунд" в Человеческом образе, все равно меня не поймет...
   По-моему, немцы придумали грандиозное ругательство - "швайне хунд". То есть, "Свинячья Собака"... Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов, - очень даже выразительное! Впрочем, я уже раньше говорил об этом - когда меня поймали с форелью жулики Шредер и Манфреди в Английском парке осенью.
   Не вставая из кресла, я разглядывал свой "собственный документ", изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего присутствия почти все тюрьмы Европы.
   Теперь этот документ, повествующий об "исторической" любви "моих" предков - Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя всея Руси Петра Великого, был заключен под стекло, в очень дорогую старинную рамочку красного дерева, окаймленную настоящим чеканным серебром.