Кунин Владимир Владимирович. Кыся-2

   Об этом сарайчике, помню, среди нас, Котов, ходили чудовищные легенды...
   ИТАК -- САНКТ-ПЕТЕРБУРГ НАЧИНАЛСЯ ДЛЯ МЕНЯ С ПИЛИПЕНКО. То есть -- круг замкнулся.
   Несколько месяцев тому назад с именем Пилипенко для меня кончился Петербург, а сегодня Петербург, мой любимый и родной город, -- начинается с того же ненавистного мне Пилипенко! Просто мистика какая-то... Что же дальше-то будет?
   Когда мы с моей стюардессочкой спустились с трапа, Пилипенко поклонился нам и на ужасающем английском начал было:
   -- Хай ду ю ду! Вилкоммен ту Санкт-Петербург!.. Айм вери глэд ту си ю...
   Тут он запнулся и крикнул по-русски внутрь машины:
   -- Васька! Как там дальше?
   Сидевший за рулем Васька (тоже -- хорошая сволочь!), удивился и сказал:
   -- Ну, Иван Афанасьевич, ты даешь, бля! Откуда я-то знаю? Ты -- хозяин, ты и знать должен.
   Но тут стюардессочка сказала на вполне приличном русском:
   -- Получите, пожалуйста, вашего клиента и распишитесь в этой бумаге. Копию оставьте себе.
   Пилипенко подписал бумагу, вернул оригинал стюардессе и протянул руку за сумкой. Но стюардесса сказала:
   -- Момент, герр Пилипенко. Я должна подтвердить Мюнхену наше прибытие в Санкт-Петербург.
   Она пошарила рукой в сумке, достала из-под меня спутниковый телефон и нажала Мюнхенскую кнопку. Подождала несколько секунд и залопотала по-немецки:
   -- Фрау Кох? Все в порядке. Мы в Санкт-Петербурге. Очень холодно. Нас уже встретили. В полете все-все было в порядке. Передаю телефон...
   Пилипенко снова протянул руку, теперь уже за трубкой, но стюардесса отвела его руку в сторону и попросила к телефону меня:
   -- Герр фон Тифенбах -- вас!
   Я в своей Рождественской красно-золотой жилетке наполовину высунулся из сумки и краем глаза заметил, что у Пилипенко от изумления просто отвалилась челюсть! Так тебе и надо, гад... Я приложил ухо к трубке и услышал голос Тани:
   -- Ну, как ты, Кыся?
   -- Нормально, -- по-Шелдрейсовски ответил я. -- Поцелуй Фридриха. Успокой его. Я еще буду звонить...
   И сам лапой отключил телефон. Пилипенко увидел это, впал в полуобморочное состояние и покачнулся...
   Ах, как мне отчетливо вспомнился полный бессильной злобы монолог Пилипенко, когда, провонявшийся оружием, потом и похмелюгой, милиционер остановил раздолбанный "москвичонок", на котором они везли нас на закланье в институт физиологии, и отобрал у Пилипенко десять долларов ни за что ни про что. Да, еще и обматерил с ног до головы!
   "Будет и на нашей улице праздник! -- сказал тогда Пилипенко Ваське. -Сейчас время революционное -- кто был ничем, тот станет всем!.."
   А я еще тогда подумал -- все может быть... И вот вам, пожалуйста! Белый "Мерседес", пыжиковая шапка, дубленка -- которая ему раньше и во сне не снилась... И Васька прикинут -- будьте-нате! Кожаный куртон фирменный, руки в специальных автомобильных перчатках с дырочками, французским одеколоном от него разит. Курят они исключительно "Данхилл".
   Так это он -- Пилипенко Иван Афанасьевич -- хозяин самого дорогого и престижного пансиона для иностранных Котов и Собак самого высокого ранга? Это на ЕГО банковский счет Фридрих фон Тифенбах перевел все суммы на мое содержание!
   -- Иван Афанасьевич, а Иван Афанасьевич! -- окликнул его Васька. -- А не сдается тебе, что у этого мюнхенского Котяры -- рожа вроде знакомая, а?
   У меня сердце замерло... А вдруг они узнают меня, развернутся прямо вокруг Исаакиевской площади, да и отвезут меня прямиком на Васильевский остров, в институт физиологии!.. Благо тут это рядышком!
   -- Ну тебя, Васька, -- неуверенно проговорил Пилипенко. -- Быть не может! За него нам такие бабки перевели, что подумать страшно! Хотя -- похож... Ты про какого вспомнил?
   -- А про того -- с проспекта Науки. Который нас в последний раз тогда, осенью, чуть по миру не пустил. Весь наш улов разогнал и сам смылился. Помнишь? И ухо рваное, гляди! И шрам на роже...
   -- Не знаю, Василий. Не могу сказать. Но если этот Котяра, действительно, того самого еврейчика, и он за это время сумел ТАК приподняться, что может позволить себе жить по люксу и летать со спутниковым телефоном -- я ни о чем вспоминать не хочу!
   -- А если я тебе напомню, как он в позапрошлом годе тебе всю фейсу располосовал, когда мы его отлавливали в очередной раз? -- ехидно спросил Васька.
   -- Слушай! -- строго сказал ему Пилипенко. -- Ты говори, да не заговаривайся! Я сейчас возглавляю коммерческое предприятие мирового уровня. И на за какие прынцыпы не держусь. Мне -- абы гроши и харч хороший, как говорят в народе. А гроши за этого Котяру плотют, как за прынца! И ежели ты его хоть словом обидишь, или еще как, я из тебя душу выну и без порток выкину. Понял? А на твое место любого генерала-отставника возьму, и он за те бабки, которые я тебе сейчас плачу, -- будет мне служить, как Иосифу Виссарионовичу Сталину!
   И тут мы подъехали к роскошной гостинице.
   То, что гостиница была роскошной, я это сразу просек по тем автомобилям, которые толпились у входа в этот русский рай богатого туризма и очень крупных деловых контрактов. Мне еще Водила на корабле рассказывал про такие гостиницы у нас в Питере. А я все никак не мог поверить, что в одном и том же городе, где есть наш с Шурой дом и мой пустырь перед ним, существуют такие гостиницы.
   Причем автомобили были не хуже грюнвальдских! А уж Грюнвальд был пастбищем, на котором паслись самые дорогие автомобили Мюнхена -- самого богатого города в Германии...
   Пилипенко не доверил Ваське нести сумку со мной, телефоном и документами. Нес сам. И принес меня черт знает куда!
   Розово-голубые салоны с высокими потолками, с кондиционерами, как у нас в грюнвальдском доме Фридриха, с поилками на подставочках -- чтобы не дай Бог, Кошечке или Собачке не пришлось бы низко наклоняться над чашечкой! Это может привести к искривлению шейных позвоночничков, как когда-то мне объясняла Дженни...
   Повсюду розовые и голубые подушечки, на коврах валяются искусственные косточки, игрушек -- не счесть! Специальные деревца, по которым можно лазить, а внизу -- мягкое утолщение. Чтобы драть когтями, если так уж приспичит...
   Вокруг этих Кошечек и Собачек так и вьются очень интеллигентного вида Люди в шелковых голубых и розовых халатах. Кто по-французски говорит, кто по-английски, кто по-испански... Чтобы каждый Клиент в пансионе имел бы тот язык, к которому он привык у себя на родине. Да и с Хозяевами Клиентов так общаться легче.
   Отвели мне небольшую комнатку -- голубую. В одной плошке -- кристально чистая водичка, в другой -- некиснущее свежее молочко. На всякий случай. Потому что столовая для нас, Котов, -- в другом месте. Ну, и конечно, постель -- потрясающая! Пушисто-мягкое корытце с уймой подстилочек и крохотных подушечек.
   Ничего нашего российского! Все заграничное. Я даже кучу всяких немецких примочек узнал, которые видел в том Мюнхенском Кошачье-Собачьем магазине в Нойе-Перлахе, где мне покупали поводок, а для Дженни меховое пальтецо с капюшоном.
   И по этим салонам тоскливо и важно шатались наманикюренные и невероятно причесанные Кошки, прилизанные и спесивые Коты -- вперемежку с растерянно-истеричными Собачками, постриженными так, будто они секунду тому назад вернулись из циркового манежа.
   Мы как-то с Фридрихом смотрели по "Цвайте Дойче Ферензее" -- это такая немецкая телевизионная программа -- цирковое представление из Женевы, и там выступали так постриженные Собачки. Мы с Фридрихом, глядя на них, чуть не обхохотались! Так это выглядело нелепо и претенциозно...
   Однако скажу без ложной скромности -- когда Пилипенко выпустил меня в этом великосветском салоне из сумки, и я появился в своей Рождественской красно-золотой жилетке, -- все окружающие меня Коты, Кошки и Собачки замерли и уставились на меня, как на седьмое чудо света. В воздухе густо запахло нескрываемой завистью. Да здравствует моя подруга Таня Кох -очень-очень русская немка!
   Меня оформили, сличили копии документов, которые были у меня с собой, с теми, что уже имелись у Пилипенко, прочитали внимательно мое любимое меню, тут же изготовили мне "татарский бифштекс" из свежайшей телятины, и пока я пожирал его прямо в кабинете Пилипенко, все остальные служащие, оказавшиеся действительно интеллигентными и высокообразованными Людьми (не дурак был Пилипенко -- сумел подобрать кадры!), изучали инструкцию пользования моим телефоном для связи с личным переводчиком "герра Мартына-Кыси фон Тифенбаха" в Мюнхене -- фрау Кох.
   Пожрав, я решил тут больше не задерживаться и немедленно отправиться домой -- к Шуре. А вдруг у него просто испорчен телефон и нет денег его починить? Или у него отключили телефон за неуплату абонентных сумм? У нас уже такое бывало!.. И наверняка Шура сидит сейчас в тоске и одиночестве при мертвом телефоне дома, за своей старенькой пишущей машинкой, в которую уже месяц как вставлен чистый лист бумаги...
   Я растолкал столпившихся у моего телефона, вскочил на стол Пилипенко и сам нажал "Мюнхенскую" кнопку. Все ахнули!
   Послышался стрекот набора номера, два длинных гудка, и сразу же -- голос Тани:
   -- Доктор Кох.
   -- Это я, -- сказал я ей мысленно, по-Шелдрейсовски.
   -- Кыся! Миленький!.. А мы уж тут волнуемся... Ну, как ты там? Тебе не холодно?
   -- Нет. Таня, пожалуйста, скажи этим обалдуям, чтобы они дали мне машину и отвезли на проспект Науки, к шашлычной.
   -- Как?! Они тебя там даже не покормили? -- возмутилась Таня.
   -- Нет-нет... С этим все в порядке. Просто там, у шашлычной, находится мой дом с Шурой Плоткиным.
   -- Понятно. Передай трубку главному. Я все скажу. И не забывай, что между Мюнхеном и Петербургом -- два часа разницы.
   -- А что это такое?
   -- Ладно. Я тебе потом объясню. Давай их шефа!
   Я пододвинул лапой телефон к обалдевшему Пилипенко и УСЛЫШАЛ, как Таня пересказала ему мою просьбу.
   -- Бу-сделано! Бу-сделано!.. Сей минут!.. -- только и отвечал Пилипенко. -И водитель наш будет ждать герра Кысю сколько нужно. И телефончик я ему ваш передам для связи... Не беспокойтесь, водитель у нас -- человек проверенный! Он же осуществляет безопасность Клиента, хе-хе, так сказать. Все будет в ажуре... Передаю трубочку!
   Пилипенко мизинчиком развернул ко мне телефонную трубку и сладко вымолвил:
   -- Вас...
   Я приложил свое рваное ухо к трубке.
   -- Кыся, -- сказала мне Таня. -- Телефон возьми с собой. Связь -- через твоего водителя.
   -- Я слышал, -- сказал я.
   -- Тебя тут все целуют!..
   -- Я всех тоже, -- сказал я и сам отключил телефон.
   На большом настольном аппарате со всякими примочками Пилипенко нажал кнопку и проговорил в микрофон грозным голосом:
   -- Водителя черной "Волги" -- ко мне, сей минут! И точно! -- сей минут открылась дверь пилипенковского кабинета и в знакомом запахе пота, оружия и "послевчерашнего" перегара, вошел тот же самый милиционер из Государственной автомобильной инспекции, который в прошлом году осенью остановил засранный Пилипенковский фургончик, набитый нами -приговоренными к смерти, -- и слупил с Пилипенко десять долларов, да еще и обозвал их с Васькой по-всякому!
   Ох, умная сволочь -- этот Пилипенко! Все его пророчества сбываются -настало время, наконец, и для Пилипенков! Еще год-два, он и в Президенты баллотироваться будет...
   Милиционер вошел в гражданском, но встал по стойке "смирно", приложил руку к форменной милицейской шапке-ушанке, только без кокарды, и знакомым хриплым голосом доложил:
   -- Слушаю, Иван Афанасьевич!
   -- Вот, Митя, твой Клиент из ФыыРГе, с самого Мюнхену. Вот евонный телефон. Глянь сюда: эту кнопочку натиснешь -- сразу с Мюнхеном соединяет, с ихней переводчицей. Она тебе будет говорить -- куда ехать, чего Клиент хочет. Мы с тобой это уже вчера прорабатывали. Понял?
   -- Так точно!
   -- За каждый ихний волосок, -- Пилипенко снова мизинчиком показал на меня, -- головой отвечаешь! Надо будет применять оружие -- применяй. Отмажу по всем статьям. Ты меня знаешь.
   -- Так точно!
   -- Вот ихняя сумка, ихний телефон. Ложи телефон в сумку, Клиента -- туда же, и счас поезжай на Гражданку, на проспект Науки к шашлычной. Там Клиент сам сориентируется. И глаз с него не спускай, Митя! И слова всякие употреблять не вздумай! И только на "Вы"!
   -- Так точно, Иван Афанасьевич!
   -- Выполняй!
   Милиционер Митя положил мой телефон в сумку и хотел было взять меня на руки, но я сам впрыгнул в сумку и уселся там.
   -- Во бля, какая животная умная! -- не удержался Митя.
   -- Я тебе что про разные слова говорил?! -- заорал на него Пилипенко. -Извинись немедленно!
   -- Извиняюсь, -- буркнул Митя, взял сумку и вышел вместе со мной из кабинета Пилипенко.
   Черная "Волга" блистала чистотой и благоухала Митиными запахами.
   Мы ехали по зимнему Ленингра... Тьфу, черт! Мы ехали по зимнему Санкт-Петербургу и внутри меня от волнения все дребезжало, и я был в таком нервном напряжении, что временами, когда мы останавливались под красным светофором, мне казалось, что я сейчас выпрыгну из машины и помчусь на всех своих четырех лапах вперед, чтобы как можно быстрее добраться до нашего с Шурой дома!..
   Наверное, мое состоянии как-то передалось милиционеру Мите, потому что он, с величайшим трудом удерживаясь от матюгов, вдруг сказал мне вслух:
   -- Ну, прямо ..... не знаю, что ..... сегодня со мной?! ...... Может, вчера ..... перебрал? А может, ..... наоборот?
   И тут я неожиданно понял, что если я своим нервным состоянием смог так вздрючить этого, казалось бы, толстокожего Митю, значит... Значит, мы с ним случайно настроились на ОДНУ ВОЛНУ! Вот так номер! А это значит, что...
   А-а-а... Чем черт не шутит! И под очередным светофором, чтобы с Митей ничего не случилось во время движения, я пустил первый "пробный шар": я вылез из сумки, сел на спинку переднего пассажирского сиденья, точно так же, как я обычно сидел в нашей громадной "Вольво" -- у правого уха Водилы, и осторожно сказал Мите по-Шелдрейсовски:
   -- Митя...
   Митя удивленно оглянулся назад, никого не увидел, и стал осматривать все машины, стоявшие рядом под светофором. Искал -- кто это его позвал?..
   -- Митя, -- повторил я. -- Не пугайся. Это я с тобой разговариваю -- Кот из Мюнхена.
   -- Да, ты чо-о-о-о?!! -- в ужасе завопил Митя.
   -- Точно, -- мягко произнес я.
   -- Ох, бля-а-а... -- Митя открыл рот и снял руки с рулевого колеса.
   Над нами уже давно горел зеленый свет, всю Петроградскую сторону разрывал возмущенный хор автомобильных сигналов за нашей спиной, а Митя все никак не мог сдвинуться с места, пока я не сказал ему:
   -- Поезжай, Митя. Потом где-нибудь остановимся -- я тебе все объясню.
   Остановились мы только у Торжковского рынка. Митя выключил двигатель, повернулся ко мне и спросил меня вслух:
   -- А это у меня не с пережору?
   -- Нет, -- сказал я.
   -- А то мне последнюю неделю, понимаешь, каждый вечер приходилось квасить... Вполне может крыша поехать!
   -- Нет-нет, -- заверил я его. -- Просто я умею Мысленно разговаривать. Только Пилипенко об этом не говори.
   -- Да вы что?! Этому козлу?!! Да ни в жисть, блядь буду! Извиняюсь.
   -- Можешь не извиняться. Говори, как хочешь. И называй меня на "ты". -- Я подумал, что для Мити проще будет не "Мартын", а "Кыся", и добавил: -Меня, например, зовут Кыся...
   -- А я -- Митя.
   -- Я знаю. А теперь, Митя, гони на проспект Науки к шашлычной! Там я тебе дом покажу. Перед домом огромный пустырь...
   Не было никакого пустыря перед нашим домом! Сотни полторы самодельных лавок и магазинчиков заполнили мой любимый пустырь, а между ними еще стояли Люди и с рук продавали всякую всячину -- от сигарет "Мальборо" и детских колготок до меховых шуб и автомобильных колес, включая глыбы мороженой трески... Я и так был на нервном пределе, а тут чуть было не заплакал!
   -- Вот мой дом... -- тихо сказал я Мите и показал наши окна на восьмом этаже.
   -- Тебя проводить? -- спросил меня Митя. Он понял мое состояние и не задал ни одного бестактного вопроса. Он мне еще тогда, в прошлом году, понравился.
   -- Нет, не нужно, -- сказал я ему. -- Ты только сними с меня эту жилетку. А то еще Шура не узнает меня. Да, и неловко как-то...
   -- Напрасно. Она очень тебе идет, -- Митя с сожалением помог мне снять жилетку и спросил еще раз: -- Сходить с тобой?
   -- Подожди меня лучше здесь. Мало ли что...
   Дверь в дом была наглухо закрыта и на ней красовалась новая кодовая установка с кнопками и номерами шифра на них.
   В это время, слава Богу, я услышал, как кто-то открывает дверь изнутри. Я приготовился проскользнуть на лестницу, но дверь отворилась, и первое, что произошло -- я получил оглушительный пинок в бок, и кувыркаясь, отлетел чуть ли не под колеса черной "Волги". Вслед мне послышалось злобное:
   -- Только гадят по лестницам! А потом нюхай их ссаки!
   Боль была ужасной! Такой здоровенный мужик, оказывается, живет теперь в нашем доме...
   Но тут из "Волги" молнией вылетел Митя! Я не успел охнуть, как он ухватил этого мужика за горло, бросил его спиной о стену дома, а под нос пихнул ему неизвестно откуда взявшийся пистолет.
   -- Ты что животную забижаешь, сука?!! В рот тебе, в Господа, в душу, в Бога мать ети!!! Я вот счас наделаю в тебе дырок, козел вонючий!..
   Для верности Митя еще раз шарахнул мужика головой об стенку:
   -- Говори шифр, падлючий твой рот!
   -- Пять... семь... один... -- заикаясь от страха, выдавил из себя мужик.
   -- То-то! -- Митя дал мужику ногой в зад и спихнул его со ступенек подъезда. -- Чтоб я тебя не видел здесь, курва!..
   Потом Митя нажал пятую, седьмую и первую кнопки на кодовом устройстве, сам открыл дверь и пошел со мной к лифту:
   -- Хрен чтобы я тебя теперь одного оставил, -- сказал мне Митя, пропуская меня в кабину лифта. -- Какой этаж?
   -- Восьмой... -- с трудом сказал я. Боль в боку была нестерпимой, но я ждал встречи с Шурой и готов был терпеть любые муки только ради одного первого мгновения этой встречи!..
   Мы поднялись на восьмой этаж, вышли из лифта и я показал Мите нашу дверь. Тот порылся во внутреннем кармане куртки, достал свое милицейское удостоверение и сказал мне негромко:
   -- Наверное, ксиву придется показывать. Счас все боятся всех. Никто тебе просто так не откроет.
   -- Мой откроет, -- сказал я. -- Мой никогда никого не спрашивал "Кто там?".
   -- Ты, видать, давно дома не был, -- сказал Митя. -- Посмотрим.
   И нажал кнопку звонка. Меня аж затрясло! Сейчас, сейчас...
   -- Кто там? -- спросил из-за двери женский голос,
   -- Милиция! -- и Митя приставил свою книжечку к дверному глазку. Книжечку долго разглядывали -- может, у Шуры гостит кто-нибудь? А потом послышались звуки отпираемых замков -- один, другой, третий... Батюшки! Да, у нас и не было никогда столько замков...
   Я было засомневался -- может, этажом ошибся? Стал внимательно разглядывать дверь. Да нет, -- дверь наша. Шура сам ее обивал...
   Наконец дверь осторожно и боязливо открылась. На пороге стояла молодая женщина с ребенком на руках. Это еще что такое?!
   -- Вам кого?
   А я еще в машине Мите назвал Шурину фамилию.
   -- Нам бы гражданина Плоткина, -- сказал Митя.
   -- А он тут уже не живет, -- напряженным голосом сказала женщина.
   -- Та-а-ак... -- проговорил Митя и вопросительно посмотрел на меня.
   Как это "не живет"?! Быть того не может! Вот же -- наша вешалка, наше зеркало...
   Я тут же прошмыгул в квартиру. Заплакал ребенок. Женщина стала его успокаивать, говорить: "А вон к нам киса пришла!.. Давай с кисой поиграем?.. Ну, не плачь, не плачь..."
   Это была и наша, и не наша квартира! Остатки нашей мебели были перемешаны с незнакомыми столами, диванами... Мое любимое кресло завалено стираными пеленками и детским барахлишком. Наши книжные стеллажи стояли совершенно без наших книг. На их пустых полках громоздились нераспакованные коробки, посуда, детские игрушки...
   А книжек, наших с Шурой книжек, не было ни одной. Не было и любимых Шуриных картинок на стенах, не было большой моей фотографии, которую Шура сделал два года назад и очень гордился ею...
   И запахов наших уже почти не было. В нашей квартире пахло только чужим ребенком.
   -- А где же он сейчас живет? -- спросил Митя у женщины.
   -- Кто? -- не поняла женщина.
   -- Гражданин Плоткин.
   -- А-а-а... А он уже месяц как в Америку уехавши. Насовсем.
   Как мы спустились к машине -- не помню... Шли по лестнице вниз пешком -- на лифте почему-то не ехали. Шли мимо знакомых соседских дверей, мимо сызмальства известных мне запахов, мимо всего того, к чему я так рвался последние несколько месяцев.
   По лестнице брел наугад -- глаза полные слез, все двоится, в глотке комок застрял.
   И только одно желание в голове -- умереть. Взять и перестать жить.... А Митя идет рядом, бубнит чего-то, успокаивает.
   -- Не убивайся, -- говорит. -- Айда ко мне жить! Прокормимся. Я ж теперь на двух работах...
   Спустились на первый этаж, вышли на улицу. Я сошел со ступенек подъезда, лег в грязный снег, закрыл голову лапами, и думаю: "Господи, как же мне умереть? Помоги мне, Господи, не жить больше!"
   Слышу, кто-то мне говорит по-Животному:
   -- Мартын, а Мартын!.. Ну-ка, подними голову! Убери лапы с морды!
   Я одну лапу убрал, открыл один глаз -- мамочки родные!.. Сидит напротив меня мой ближайший кореш -- бесхвостый Кот-Бродяга. Такой сытый, гладкий, весь лоснится, и так приветливо на меня смотрит.
   Тут, не буду скрывать, я просто в голос разрыдался. Нервы не выдержали... Облизались мы, обнюхались, Бродяга и говорит:
   -- Кончай плакать! Идем ко мне! Безвыходных положений, Мартын, как ты помнишь, на свете не бывает! Это твой Человек?
   И показывает на Митю.
   -- Да, -- говорю. -- Знакомый. Но хороший...
   -- Ты ему скажи -- пусть с нами идет. Жратвы на всех хватит.
   Но Митя деликатно отказался. Сказал, что в машине подождет, радио послушает. У него, дескать времени -- навалом, он специально в своей милиции двухнедельный отпуск взял на случай моего приезда. Пилипенко обещал хорошо заплатить...
   Зашли мы с Бродягой за дом со стороны мусоросборника, а там дверь в подвал открыта. Я и говорю Бродяге:
   -- Это чего же тут дверь открыта? Видать, наша дворничиха Серафима ухо завалила!
   -- Серафиму еще в ноябре прошлого года похоронили, -- печально сказал Бродяга. -- С тех пор никто эту дверь и не закрывает. Мне-то это на лапу. Не надо через разные дырки в подвал корячиться. А Серафиму очень даже жалко. Она меня часто подкармливала, пока я на работу не поступил...
   -- На какую еще работу?! -- поразился я.
   -- В охрану, Мартын, в охрану. Сейчас кто хорошо живет? Или тот, КОГО ОХРАНЯЮТ, или тот, КТО ОХРАНЯЕТ!
   И Бродяга рассказал мне, что сейчас он работает у Сурена Гургеновича в шашлычной по охране ее от крыс. Их там сейчас развелось -- чертова уйма! Правда, сам Бродяга уже крыс не ловит, нанимает разных знакомых и незнакомых Котов за харчи, которые ему Сурен специально выделяет. Естественно, и самому Бродяге остается немало! Вот рыбка, вот колбаска, вот курочка -- прямо с гриля! Только остыла... Ешь, Мартын! Не стесняйся. Молока -- хоть залейся!..
   С Кошками вопрос сам по себе решился. То на него, бесхвостого, никто из них смотреть не хотел, а то теперь от Кошек отбою нет! Если хочешь, можем сегодня позвать парочку -- прибегут как миленькие. И устроим такой междусобойчик со сменкой в процессе, что чертям тошно станет! По случаю твоего, Мартын, возвращения!.. А?
   -- Нет, -- говорю. -- Спасибо. Ты мне лучше про Шуру расскажи...
   -- А что про Шуру рассказывать? Шура, когда из Москвы вернулся и не нашел тебя -- чуть с ума не сошел! Весь город объездил, всех знакомых обегал, даже к бывшей жене заглядывал. Людей нанимал на поиски тебя, мальчишкам кучу денег переплатил! В газеты давал объявления -- у нас сейчас за бабки что хочешь напечатают! На столбах всякие бумажки расклеивал. А на телевидении, где у него полно знакомых -- объявление не взяли! Сказали, что у них на носу какие-то выборы, и про Кота -- это несерьезно. А Шура сказал, что ему его Кот гораздо серьезнее, чем любые выборы! И запил...
   -- Ты-то это откуда знаешь?! -- спросил я, и поймал себя на элементарной ревности. -- Тебе-то это откуда известно?
   И это объяснил Кот-Бродяга -- предприниматель хренов. Шура знал, что мы дружим, и все просил Кота-Бродягу помочь ему в поисках. Бродяга его понимал, но рассказать про наше последнее приключение -- побег из Пилипенковского фургончика, -- не смог. Образования не хватило...
   От тоски Шура стал иногда приглашать Бродягу к нам домой. Кормил моим хеком и разговаривал с ним обо мне всякие разговоры. А сам пил водку.
   А потом однажды сказал, что теперь в этой стране его больше ничто не удерживает!..
   Пару месяцев оформлял документы, держал Бродягу в курсе всех своих дел. А месяц тому назад зазвал его в гости -- Бродяга по этому случаю слямзил у Сурена палку твердокопченой колбасы для Шуры, пришел не с пустыми лапами, и Шура сказал, что завтра он улетает в Америку. В самый ее большой город...
   Бродяга забыл, как называется этот город, потому что в эту ночь Шура надрался так, что его потом до утра выворачивало! А Бродяге было не до названия американских городов...
   Наутро Шура уехал, оставив Бродяге свою старую визитную карточку, где трясущейся с похмелюги рукой записал название этого города в Америке.
   -- Где эта карточка?! -- рявкнул я.
   -- Не рычи, -- спокойно сказал Бродяга-предприниматель. -- Вот... И вытащил откуда-то замызганную Шурину карточку. Я ее сразу узнал. Они у нас на письменном столе в коробочке всегда лежали.
   На карточке было что-то накарябано Шуриным пьяным почерком. Но что -- я прочитать не смог. Тут уже у меня образования не хватило...