Кунин Владимир Владимирович. Ребро Адама

   (i)Помощник Друга садится на место своего начальника и нажимает кнопку.(/i)
   (i)Двое конвойных под руки вводят Дедушку. Он - в тельняшке, покрытой бурыми пятнами высохшей крови. Лицо опухло, один глаз не открывается, передние зубы выбиты.(/i)
   (i)Помощник Друга трясет перед разбитым лицом дедушки портретом Булганина с настоящей медалью и показывает листы протокола, подписанные Бабушкой.(/i)
   (i)И тогда Бабушка хватается за голову, падает перед Дедушкой на колени и, рыдая, целует ему руки в наручниках.(/i)
   (i)Дедушка пытается отшвырнуть ее ногой, но сил у него не хватает, и он просто плюет Бабушке в лицо…(/i)
 
   Бутылка шампанского почти выпита, стол являет собой все приметы закончившегося завтрака, а между обшарпанным комодиком красного дерева и диваном стоят Нина Елизаровна и Евгений Анатольевич.
   Евгений Анатольевич обнимает Нину Елизаровну, целует ее лицо, шею, глаза, руки…
   - Женя, ну это просто смешно в нашем возрасте, - жалобно бормочет Нина Елизаровна, даже не пытаясь отстраниться. - Когда вы первый раз пришли в наш музей…
   - Ниночка! - задыхаясь говорит Евгений Анатольевич. - Мы уедем ко мне. У нас тепло, море рядом…
   - Вы сошли с ума, Женя! - печально возражает Нина Елизаровна.
   - Господи, я же мог не пойти в этот музей!.. - с мистическим ужасом восклицает Евгений Анатольевич. - Но ведь пошел же! Значит, есть Бог на свете!
   - Женя…
   - А летом-то у нас как, боже мой! Мне от завода участок давали - я все не брал, не брал…
   - Женя, не мучайте меня. Какой участок? О чем вы говорите?
   - Нина… Уедем, Ниночка!
   - А мама? А девочки?
   - И маму с собой! Она там поправится. Будем выносить ее в садик. Там цветы…
   - Да ну вас к черту, Женя! Зачем вы меня терзаете…
   - Я?! Да я умереть готов…
   - Ну что вы, родной мой!.. Что вы такое говорите!.. Я так от этого отвыкла, так уже было успокоилась, а вы…
   - Милая! Милая!.. Любимая моя… Евгений Анатольевич нежно целует Нину Елизаровну и никак не может расстегнуть верхнюю пуговичку ее платья.
   В помощь Евгению Анатольевичу она сама расстегивает две верхние пуговички и расслабленно шепчет:
   - Женя, ну что ты делаешь?.. Я же тоже живой человек…
   - Ниночка…
   - Ну, подожди, подожди… - не выдерживает Нина Елизаровна. - Господи, там же мама за стенкой! Ну, подожди, я постелю хотя бы!
   Она выскальзывает из обьятий Евгения Анатольевича, достает из шкафа постель, быстро расстилает ее на диване, сбрасывает с себя платье-халатик и ныряет под одеяло.
   Ошеломленный быстротой ее действий Евгений Анатольевич три секунды стоит столбом, а потом, потрясенный, еще не верящий в свое счастье, сбрасывает туфли и начинает лихорадочно стаскивать с себя брюки, нелепо прыгая на одной ноге.
   - Что мы делаем, что мы делаем… - закрыв глаза, шепчет Нина Елизаровна и снимает колготки под одеялом. - Помоги нам, Господи… Прости меня, дуру старую!
   - Ниночка-а-а!.. - воет от нежности Евгений Анатольевич.
   Оставшись в пиджаке, рубашке и туго завязанном галстуке, но без штанов, а только лишь в длинноватых ситцевых трусах с веселенькими желто-синими цветочками, Евгений Анатольевич с сильно поглупевшим лицом бросается к дивану…
   …но в это мгновение из бабушкиной комнаты раздается мощный удар корабельного колокола:
   Бом-м-м!!!
   И сразу же, в незатухающем гуле от первого удара, звучит второй, еще более мощный и тревожный:
   Бом-м-м!!!
   - О, черт побери! В кои-то веки! - в ярости вскрикивает Нина Елизаровна и спрыгивает с дивана в одной коротенькой комбинации.
   Она врывается в бабушкину комнату, захлопывает за собою дверь, и оттуда раздается ее отчаянный крик:
   - Ну что?!! Что? Что?! Что тебе еще от меня нужно?!
   Евгений Анатольевич в испуге бросается натягивать на себя брюки.
   Потом, в криво застегнутом платьице, в старых стоптанных шлепанцах, она провожает Евгения Анатольевича и уже в дверях говорит ему тусклым, бесцветным голосом:
   - Ну, не судьба, видно. Не судьба. Наверное, не для меня уже все это.
   - Ниночка…
   - Может быть, так оно и к лучшему.
   - Нина, послушайте…
   - Идите, Женя. Идите.
   - Нина! Но ведь я вас…
   - Господи… На какую-то секунду бабой себя почувствовала! И здрасте, пожалуйста… Идите, Женя. Видать, не получится у нас с вами романчик. Идите.
   Она открывает входную дверь, прислоняется к косяку и смотрит, как раздавленный Евгений Анатольевич спускается по ступенькам.
   - Эй, Евгений Анатольевич…
   Он замирает, резко поворачивается к ней. В глазах у него сумасшедшая надежда, что она позовет его обратно.
   Но Нина Елизаровна желчно усмехается и говорит:
   - А вам очень к лицу эти ваши трусики с желто-синими цветочками, - и медленно закрывает дверь.
   Она возвращается в большую комнату, оглядывает стол с двумя приборами, остатки сыра, две чашки из-под кофе, недопитое шампанское, два бокала и пять маленьких бледных роз в старом хрустальном кувшинчике.
   Потом туповато разглядывает свой диван с непорочной постелью, выливает остатки шампанского в бокал и не торопясь выпивает его до последней капли.
   Она ставит бокал на стол и распахивает дверь бабушкиной комнаты.
   Бабушка настороженно смотрит на дочь.
   - Ну, давай теперь спокойно: что тебе было от меня нужно? Объясни: зачем ты меня звала? Я тебя час тому назад накормила. Перестелила. Судно у тебя чистое. Сама ты…
   Нина Елизаровна подходит к постели матери, резко сдергивает с нее одеяло. Тоненькие синеватые ножки с уродливыми старческими ступнями еле выглядывают из под длинной холщовой ночной рубашки.
   - Сама ты совершенно сухая! Все у тебя в порядке! - Нина Елизаровна даже не замечает, что начинает повышать голос: - Что тебе еще от меня было нужно?!
   Бабушка зажмуривается и в испуге поднимает правую руку, прикрывая лицо. Этого Нина Елизаровна не выдерживает.
   - Ты что закрываешься?! - уже в полный голос возмущенно орет она. - Ты что закрываешься, комедиантка старая?! Тебя что, кто-нибудь когда-нибудь бил? Когда-нибудь хоть в чем-то упрекнул? Ты почему закрываешься? Ты всю жизнь жила так, как тебе этого хотелось! И меня заставляла жить, как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем! Помнишь?! А ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был отцом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть, я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как же! Тебе не нужен был зять-студент… Теперь у него все есть, а мы с тобой девятый хрен без соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу купить! Девки ходят бог знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты Сашу вспомни, Александра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Наумович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поменять ей фамилию! А он меня по сей день любит… И Настю боготворит. И не виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не его вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому что у нас в стране таких, как ты… А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ручонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через полгода. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик… К морю хотел тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да когда же это все кончится!..
   Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи текут слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта. И Нина Елизаровна скисает.
   - Ладно… Хватит, будя.
   Она садится рядом с кроватью матери и уже совсем тихо говорит:
   - Ну, все. Все, все. Ну, прости, черт бы меня побрал!
   Нину Елизаровну наполняет щемящая жалость к безмолвной матери, она наклоняется, прижимается щекой к ее безжизненной руке и шепчет:
   - Прости меня, мамочка…
   Глаза ее тоже наполняются слезами, она тяжело вздыхает и вдруг, рассмеявшись сквозь слезы, удивленно спрашивает у матери:
   - И чего я так завелась? Ну, спрашивается, чего?..
   Настин магазин снова закрыт на перерыв. В подсобке обедают четыре продавщицы в грязных белых куртках. Точно в такой же куртке сидит и покуривает Настя.
   На электроплитке - кастрюля с супом. На столе - огурцы, простенькая колбаска, студень в домашней посудине.
   Старшая продавщица Клава, в некрасивых золотых серьгах и кольцах, приоткрывает дверь подсобки и сквозь пустынный торговый зал видит за стеклянными витринами десятка полтора не очень живых старушек с самодельными продуктовыми сумками. У входа в винный отдел видит она и мрачноватую очередь еще трезвого мужского люда.
   - И чего стоят? Чего ждут? Нет же ни хрена! Сами «докторской» закусываем… А они стоят! Ну, люди!
   Клава раздраженно захлопывает дверь, вытаскивает из-под стола большую початую бутылку «Московской» и разливает по стаканам.
   - Оскоромишься? - Клава протягивает Насте бутылку.
   Настя отрицательно покачивает головой.
   - Будем здоровы, девки, - Клава выпивает, хрустит огурцом. - Настюха! Хоть студень-то спробуй. Домашний. С чесночком.
   Это тебе не магазинный -ухо-горло-нос-сиськи-письки-хвост.
   Настя вежливо пробует студень.
   - Лучше б двадцать пять капель приняла, чем курить, - говорит одна продавщица Насте.
   - А в «Аргументах и фактах» написано, что в Калифорнии уже больше никто не курит. Во, дают! Да? - говорит другая.
   - Это почему же? - лениво осведомляется третья.
   - Люди, которые живут хорошо, хотят прожить дольше, - объясняет Клава.
   Заглядывает полупьяный небритый магазинный работяга:
   - Наська! Обратно твой хахаль пришел. С тебя стакан. Гы-ы!
   - Иди, иди, стаканщик хренов! - кричит Клава. - Ты с холодильника товар в отдел поднимай!
   - А нальешь?
   - Догоню и еще добавлю!
   Работяга исчезает. Настя гасит сигарету и поднимается.
   - Смотри, девка, - говорит Клава.
   - Женится - тогда пусть хоть ложкой хлебает, - говорит вторая.
   - Ихне дело не рожать - сунул, вынул и бежать, - говорит третья.
   - Ето точно, - подтверждает четвертая.
   Настя усмехается и выходит. Клава кричит ей вслед:
   - Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся!
   В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю.
   Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом:
   - Ну в чем дело, малыш? Расслабься…
   - Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!..
   А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком:
   - Ну че ты, че ты, малыш?..
   - «Че», «че»! Ниче! Влипли мы, вот «че».
   - Не понял, - насторожился Мишка.
   - Ну, я влипла. Так тебе понятней?
   - Во что? - Мишка наконец совладал со своим естеством.
   - О, Господи! Кретин. Именно в это самое.
   - Что, сдурела?! - пугается Мишка.
   - Ага. Сдурела. Сколько раз просила: «Мишенька, будь осторожней! Мишенька, будь осторожней…» «Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся, малыш!» Дотрахались…
   Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится.
   - Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, - советует ему Настя.
   - Да погоди ты, Настя… А ты уверена, что ты… Это…
   - В том, что я беременна?
   - Да.
   - Беременна, беременна. Не боись, «малыш», - усмехается Настя.
   - А ты уверена, что это… от м е н я?
   Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука нашаривает за собой грязный тарный ящик.
   Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки.
   Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков.
   - Засранец, - краем куртки Настя вытирает испачканные руки.
   - Настя! - доносится голос Клавы. - Открываемся!..
   - Иду, тетя Клава! - и Настя уходит, даже не оглянувшись.
   На экране японского телевизора «Панасоник» в любовном томлении движутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из фильма «Эммануэль».
   И тут же гортанный голос:
   - Слушай, зачем они это делают - женщина с женщиной? Зачем мужчину не приглашают? Странно, да?
   А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича:
   - Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом…
   В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы «Турист» сидят Евгений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в ярких «адидасовских» штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной каракулевой шапке.
   На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор «Панасоник» и «Панасоник» -видеомагнитофон. На подоконнике - стопка пестрых кассет.
   На столе - чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пустая, вторая - наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский нож с тонкой ручкой.
   - Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч - тьфу! - толстый туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон. - Не жалко! Мне нашу страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста…
   - При чем здесь желто-синие цветочки?.. - недоумевает Евгений Анатольевич. -Что же, я не могу себе другие трусы купить?
   - Мы все можем купить! - Туркмен выпивает полстакана водки. - Будь здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту мира видел? Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется!
   - Да, - говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются. - Очень хочется плакать…
   Он тоже выпивает полстакана.
   - Дыню кушай, - говорит туркмен. - Зачем Япония может так делать, а мы нет? Вот что обидно!
   - Ужасно обидно… Ну просто ужасно! - Евгений Анатольевич деликатно отрезает маленький кусочек дыни.- Мне еще никто никогда так не нравился…
   - Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так сделать - я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь!
   - И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или…
   - Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь - не купишь. Все везем из Москвы, - решительно говорит туркмен и разливает остатки водки по стаканам. -Будь здоров, дорогой! Дыню кушай…
   - Ваше здоровье, - Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от тоски и отвращения.
   Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону.
   - Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише. Я должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос - я умру.
   - Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях до ста двадцати лет живут и еще детей могут сделать, - торжественно говорит туркмен и выключает телевизор. - А я пока назад перемотаю. Все-таки интересно, как это можно - женщина с женщиной?!
   Настя валяется на диване с журналом «Здоровье», а Нина Елизаровна, поставив швейную машинку на обеденный стол, латает старыми простынями пододеяльники и наволочки.
   Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего лежбища тревожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого телевизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенаторам.
   Раздается телефонный звонок.
   - Мам, если это Мишка - я ушла на дискотеку, - говорит Настя, разглядывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку.
   - Алло! - поднимает трубку Нина Елизаровна. - Да… Это я.
   Потом она долго молчит - слушает. И наконец спрашивает тревожно:
   - Вы не захворали?
   И снова долго слушает.
   - Мне и самой очень жаль, - искренне говорит Нина Елизаровна. - А может быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день рождения… Только свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не покупайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокойной ночи.
   Она кладет трубку и перехватывает внимательный взгляд Насти.
   - Кто это, ма? - бесцеремонно спрашивает Настя.
   - Ты не знаешь.
   - Интересное кино! «Только свои» - и я не знаю.
   - Милый и одинокий человек… Тебе достаточно?
   И снова раздается телефонный звонок.
   - Меня нет дома! - тут же опять предупреждает Настя.
   - Да!.. - берет трубку Нина Елизаровна. - А, Сашенька… Ну, конечно. Послезавтра к пяти. Да. Мы решили чуточку раньше, чем обычно, потому что Лидочка на следующий день очень рано улетает в отпуск. Хорошо, - она прикрывает трубку рукой, спрашивает у Насти: - С папой будешь говорить?
   Настя вскакивает с дивана, хватает трубку:
   - Привет, папуль! Все в ажуре, не боись… Ага. Придешь? Порядок. Ну да?! Обалдеть! Какой кайф! На липучках или на шнурках? Ну, дают загранродственники! Погоди, па! Мама! Бабушка, папина, прислала мне из Израиля кроссовки! Точно такие же, как были у их сборной на Олимпиаде в Сеуле!..
   - Я очень рада - за тебя, за папу, за сборную, за Израиль, - бормочет Нина Елизаровна, приметывая заплату к пододеяльнику.
   - Ладно! Все! Целую. До послезавтра. Передам! Привет, - говорит Настя и кладет трубку.
   Тут же снова звонит телефон. Утеряв бдительность, Настя автоматически поднимает трубку:
   - Алло! - лицо ее принимает жесткое, безразличное выражение, голос становится мерзко-металлическим: - Меня нет дома. Я на дискотеке. Вернусь поздно. И прошу мне не звонить. Вообще никогда.
   И Настя снова укладывается на диван.
   - Ты с ним поссорилась? - осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
   - Мамуленька, разбирайся со своими делами, - покровительственно советует ей Настя. - Я смотрю, у тебя их невпроворот. А я уж как-нибудь сама. Договорились? И переключи, пожалуйста, на бабушкину программу. Там уже началось.
   Нина Елизаровна покорно встает и включает «Спокойной ночи, малыши». И снова садится за швейную машинку.
   - И сдвинься в сторону, а то бабушке из-за тебя ни хрена не видно, - говорит ей Настя и погружается в изучение журнала.
   Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому.
   У подьезда стоит Мишка с перевязанной головой.
   Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его:
   - Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой?
   - Да так, - криво усмехается Мишка. - Лидия Александровна, вы не могли бы…
   - Я не Александровна, а Викторовна.
   - Но вы же сестра Насти?..
   - Да. И тем не менее, я - Викторовна.
   - А она Александровна… - ничего не понимает Мишка.
   - Это у нас такое маленькое семейное хобби - каждому свое отчество, -улыбается Лида.
   Когда Лида осторожно входит в совершенно темную квартиру, Нина Елизаровна говорит ей со своего дивана сонным голосом:
   - Доченька… Там в кухне - все на столе. Покушай, детка.
   - Спасибо, мамуля.
   Лида тихо пробирается к Настиной раскладушке, опускается на корточки и трогает Настю за плечо:
   - Настюхочка… Там Мишка внизу. Просит тебя на секунду выйти.
   Настя открывает глаза, свешивается с раскладушки и заглядывает под стол, чтобы убедиться, спит мать на своем диване или нет.
   И тихо говорит Лиде:
   - Лидуня, если тебе нетрудно, спустись к нему и пошли его… - Настя берет Лиду за воротник, притягивает к себе вплотную и что-то шепчет ей на ухо.
   - Что?! Что ты сказала?! - в ужасе отшатывается Лида.
   И тогда Настя достаточно громко повторяет:
   - Я сказала, чтобы он пошел…
   Нина Елизаровна на своем диване зажмуривается и зажимает уши руками.
   На светящемся будильнике два часа ночи. Не спит Нина Елизаровна. Уткнулась глазами в спинку дивана…
   Настя не спит на своей раскладушке. Смотрит в закрытую дверь бабушкиной комнаты, злобно вытирает взрослые слезы с детского лица.
   В маленькой комнате все ворочается и ворочается с боку на бок Лида. Тоже никак не может уснуть…
   Да и Бабушка - неподвижная, немая, почти не дышащая, вонзила открытые немигающие глаза в потолок, на котором вздрагивает отблеск уличного фонаря.
   И всплывают в остатках бабушкиной памяти ее постоянные беззвучные черно-белые видения…
 
   (i)…Тогда, в сорок девятом, она проснулась от звука подъехавших к дому машин. Тихо выскользнула из широченной постели, где на второй подушке сладко посапывал Друг, метнулась к окну и увидела «эмку» и «воронок» у подъезда…(/i)
   (i)…Потом трясущемуся, растерянному Другу его помощник предъявлял ордер на арест, а еще один подавал Бабушке уже заранее заготовленные листы протоколов, и она, сидя за туалетным столиком в ночной рубашке, подписывала их с одной и другой стороны. Друг увидел, что Бабушка подписывает протоколы, закричал, забился в истерике, упал на колени, подполз к ней, стал целовать ей ноги, рыдая и умоляя не подписывать эти страшные листы.(/i)
   (i)А Бабушка, боясь поднять на него глаза, поджимали босые ноги под банкетку и ставила одну подпись за другой…(/i)
   (i)Помощник дал знак увести Друга. И когда дверь за ними захлопнулась, он подошел к бабушке, намотал ее длинные волосы на правую руку, а левой стал расстегивать ширинку своих форменных галифе…(/i)
 
   В день бабушкиного рождения утро, как всегда, началось с дикой суматохи: уже готовая к выходу из дома Лида мечется по квартире:
   - Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая… Голова кругом… Ну где же мои перчатки?!
   Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван:
   - Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей!
   - Бабуленька, спасибо, родненькая… Господи, ну где же перчатки?!
   Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку.
   - Ты эту кофточку берешь с собой? - спрашивает Нина Елизаровна.
   - Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки?
   - Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ!
   - Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки?
   - В машине - не можешь без перчаток? - спрашивает Настя.
   - Какая машина?! - орет Лида. - Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки?
   - Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! - Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. - На, подавись своими перчатками!
   - Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! - кричит Лида, но в это время из бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды.
   Бом-м-м!!! - несется по всей квартире.
   - Судно! Судно забыли вынуть из-под бабушки! - кричит Лида.
   - Иди, иди уже со своими перчатками, - говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки: - Привет, бабуля! Ну что там у нас?
   Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру:
   - Ура! Бабушка покакала!
   На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную:
   - Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор!
   Она сливает судно и начинает его мыть щеткой.
   - Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида?
   - Дура малолетняя! Раз в жизни… И то умудрилась спектакль устроить! -почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь.
   Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать:
   - Мамуль, подмой бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться.
   Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос…
   В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна:
   - Черный хлеб - целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в «Прагу»! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так… Нас - трое, Виктор Витальевич - четыре, папа - пять, Евгений Анатольевич - шесть.
   - Что еще за Евгений Анатольевич?
   - Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно?
   - Да. А бабушка будет опять овсянку жрать?
   - Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. - Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. - А это что за деньги?
   - Степуху вчера получила.
   - Очень кстати. А почему так мало?
   - Елки-моталки! - вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. - Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить!
   - Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки?
   - Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое «коммунизм?» Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее…
   - Это безнравственно, Настя! И отвратительно!
   - Зато вкусно! Давай деньги, я пошла, - Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: - Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит киндзу. Куплю ему пучок?
   - Купи… - растерянно говорит Нина Елизаровна.
   Троллейбусная остановка точно напротив Лидиной работы.
   Лида выскакивает из троллейбуса, перебегает тротуар и плечом толкает старинную роскошную стеклянную дверь своего учреждения.
   И тут же, в тамбуре, перед второй, тоже прозрачной дверью, Лиду останавливает молодая печальная женщина с пятилетним мальчиком.
   - Простите, пожалуйста. Вы - Лида?
   - Да. А собственно…
   - Я - Надя. Жена Андрея Павловича.
   Лида зажмуривается, нервно трет руками лицо.
   - Простите меня, Лидочка, - с трудом говорит Надя. - Но мне сейчас просто не к кому…
   - Что вы, что вы… Это вы меня простите… Это я… - сгорая от стыда, бормочет Лида.
   - Вы уже знаете? - горестно спрашивает Надя.
   - Что-нибудь с Андреем Павловичем?! - пугается Лида.
   Маленький мальчик крепко берет Лиду за руку, поджимает ноги и пробует качаться, держась одной рукой за руку матери, а второй - за руку Лиды.
   - Они уехали вместе на юг. С вашей подругой. С Мариной…