Кунин Владимир Владимирович. Старшина

   – В гробу я эту картошку видел! Что я, нанялся?!
   – В гробу, товарищ Никольский, вам вообще ни хрена не нужно будет. А вот с утра весь личный состав школы есть захочет. Так что садитесь, не вскакивайте, ножичком не размахивайте. Здесь не баррикады, и вы не Гаврош... Показываю еще раз: в левую руку берете картошечку, а в правую – ножичек. И аккуратненько...

* * *

   ... В столовой от него тоже спасу нет! Все старшины как старшины – сидят за своим столом, трескают кашу с мясом, а Кацуба (чтоб он сдох!) стоит и свою эскадрилью глазами сверлит. Кусок в глотку не лезет...
   Стол – отделение, стол – отделение... На столах делят хлеб. Делят как положено: один отвернулся, другой тычет пальцем в пайку, орет:
   – Кому?
   – Селезневу, – говорит отвернувшийся.
   – Кому?
   – Прохоренко...
   Все честь по чести. Никто не обижается.
   – Кому?
   – Отставить! – Кацуба, кто ж еще?! – Это еще что за жмурки? – А голос такой противный – хуже некуда.
   – Чтобы по справедливости, товарищ старшина.
   – Хорошенькая «справедливость»! Сами себе не доверяете. Еще раз увижу – два часа строевой...

* * *

   – Курсант Чеботарь, подъем!
   Кацуба стоит у верхней койки Чеботаря с часами в руке и засекает время. Это уже после отбоя-то! Бедный Чеботарь в одних трусах неуклюже спрыгивает с койки и лихорадочно начинает одеваться. Все у него валится из рук, пряжка ремня на боку, две пуговицы отлетели, ширинка не застегнута...
   – Неплохо, – говорит Кацуба, глядя на часы. – Курсант Чеботарь, отбой! – И снова засекает время.
   Чеботарь поспешно начинает раздеваться и складывать обмундирование. Гимнастерку – так, бриджи – так, портянки обернуть вокруг голенищ... И под одеяло!
   – Курсант Чеботарь, подъем!
   И все с самого начала.
   Мокрый от напряжения, с искаженным от бессильной ярости лицом, одетый Чеботарь вытягивается перед Кацубой.
   – Отбой!
   Мгновенно раздевшись, измученный Чеботарь буквально вспархивает в свою койку. Ненавистью к Кацубе горят его глаза из-под одеяла.
   – Прекрасно, – говорит Кацуба и прячет часы. – Вы способный человек, товарищ Чеботарь. Неплохо потренировались, верно? И не нужно слов благодарности. Я же знаю, они у вас в сердце. А я только выполняю свой долг. Так что благодарить меня не за что. Вы теперь поняли, как нужно ложиться после команды «отбой»? Спите спокойно. И пусть вам приснится что-нибудь вкусное...
   Ну, прямо инквизитор какой-то! Чеботарь ему это запомнит!

* * *

   Кацуба живет в каптерке, среди стеллажей с чистым нательным бельем, сапогами, шинелями, гимнастерками. Стол, стул и обычная курсантская железная койка. Висят танкистский китель Кацубы с гвардейским значком и фуражечка с черным околышем. Чистенько, как в девичьей светелке.
   За столом сидит Кацуба в нижней рубашке, в галифе и тапочках на босу ногу. Заполняет какие-то ведомости, чертит график, составляет служебную записку в строевой отдел...
   Услышал, как кто-то вошел в предбанник эскадрильи, и посмотрел на часы. Первый час ночи. Слышно, как дневальный залопотал:
   – Товарищ капитан! За время вашего отсутствия...
   – Ладно тебе... Тихо, тихо. Старшина спит?
   – Никак нет, товарищ капитан. Только что выходили...
   Раздался стук в дверь.
   – Да, да, – сказал Кацуба. – Не заперто.
   Вошел командир эскадрильи капитан Хижняк. Усталый, в стареньком стираном комбинезоне, с шлемофоном на поясе и планшетом через плечо.
   – Не спите, старшина?
   – Никак нет, товарищ капитан. Проходите, пожалуйста.
   Кацуба подал капитану стул, а для себя вытащил из-под стола патронный ящик.
   – Я после ночных полетов – как лимон выжатый... – виновато сказал капитан. – До дома не доскрестись.
   – Хотите чаю?
   – Чаю? – переспросил капитан. – Чаю – это хорошо... Послушайте, старшина, а у вас чего-нибудь другого, покрепче, не найдется?
   Доставая со стеллажа чайник, Кацуба на секунду замер. Пауза была почти невесомой, он тут же повернулся к капитану и легко, не разыгрывая сожаления, сказал:
   – Никак нет, товарищ капитан. Не держу. Чаю хотите?
   Хижняк вздохнул. Ему не столько хотелось выпить, как просто так, по-человечески, посидеть со старшиной, пожаловаться ему на что-нибудь, в ответ услышать такую же жалобу и убедиться, что Кацуба подвержен тем же человеческим слабостям, каким подвержен и он, Хижняк. А еще Хижняк хотел послушать о фронте. Сам он до сих пор не воевал, и чувство вины не покидало его ни на секунду...
   – Да нет, спасибо, – отказался Хижняк от чая. – Вот покурю и пойду...
   И тогда Кацуба пожалел капитана и положил на стол пачку «Дуката».
   – Попробуйте.
   Хижняк закурил, с удовольствием затянулся и сказал:
   – Да, в нашем ПФС таким не разживешься.
   – Инвалид один на толкучке торгует.
   – Дерет, наверное, три шкуры...
   – Ничего, терпимо. На что мне еще тратить?
   Капитан посмотрел на висящий танкистский китель и фуражку с черным околышем.
   – Храните?
   – Нехай висит до своего часа.
   Никак не получался у капитана Хижняка откровенный разговор!
   – Вы знаете, Кацуба, я уже давно хотел вам посоветовать...
   – Слушаю вас, товарищ капитан.
   – Вы бы с курсантами того... полегче, что ли... А то вы их больно круто взяли... А? Все-таки это, как говорится, авиация. Тут своя специфика в отношениях... Не как в других родах войск.
   – Но авиация-то военная?
   – Конечно, военная, – излишне торопливо подтвердил Хижняк. – Но вот они скоро у нас летать начнут, а тут... Чего скрывать? Полеты начнутся – каждый день своей жизнью рисковать будут. Это на таком-то удалении от фронта! А потом вы на них поглядите – они же дети совсем еще... Дети, старшина...

* * *

   ... И тогда Кацуба вдруг снова увидел грязную снеговую лужу, обожженного окровавленного мальчишку в слезах – своего башенного стрелка, и услышал его предсмертный захлебывающийся тоненький крик: «Старшина-а-а!»

* * *

   – У вас есть ко мне какие-нибудь конкретные претензии, товарищ капитан? – холодно спросил Кацуба.
   – Да нет, что вы! Я просто так, вообще... – Хижняк загасил папиросу и встал.
   Встал и Кацуба. Натянул сапоги, надел гимнастерку и подпоясался ремнем.
   Вдвоем они вышли в предбанник. Вскочил дневальный. И в это же время, не замечая ни старшину, ни капитана, совершенно сонный курсант, шатаясь, с полузакрытыми глазами, вышел из казармы. Маленький, худенький, в длинных синих трусах, пилотке и сапогах на босу ногу, курсант являл собою жалкое зрелище.
   – Товарищ курсант! Вернитесь, – приказал ему Кацуба.
   Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.
   Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.
   – Обратите внимание на свой внешний вид, – сказал Кацуба.
   – Но я же в уборную, товарищ старшина! – простонал курсант, продолжая свой трагический танец.
   – Марш в казарму! Одеться как положено!
   Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.
   – Скоро банный день, – сказал капитан.
   – Так точно, – скучно ответил ему Кацуба.
   – М-да... – сказал капитан.
   В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.
   – Спокойной ночи, – сказал Хижняк.
   – Спокойной ночи, товарищ капитан.
   Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:
   – Спокойной ночи, товарищ капитан. – И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.

* * *

   Через весь маленький городок эскадрилья шла в баню.
   Шла она мимо почты, мимо саманных домиков за глинобитными дувалами, мимо двухэтажных домов старой кирпичной кладки. Вел эскадрилью старшина Кацуба. Вел мимо кинотеатрика с «Джорджем из Динки-джаза», мимо сводок Совинформбюро на стенах, мимо военкомата. Эскадрилья орала:
   Жил на свете Джонни-подшкипер,
   Плавал семнадцать лет,
   Знал заливы, моря, лагуны, Старый и Новый Свет!..
   Шла эскадрилья мимо станции и чайханы, шла мимо пристанционного базарчика...
   – Старшина! Здоров! А старшина!.. – донеслось от базара.
   Кацуба оглянулся и увидел инвалида, торговца папиросами.
   – Попов! – крикнул Кацуба, и из строя выскочил сержантик. – Доведите эскадрилью до бани и раздевайте. Там все приготовлено. Я сейчас...
   – Слушаю! – И Попов побежал догонять строй.
   Кацуба подошел к базарному прилавку и сказал:
   – Здорово, браток!
   – Ишь, как тебя перекрестили!.. – восхищенно сказал инвалид.
   – Не перекрестили, а перекрасили, – усмехнулся Кацуба.
   – Один черт, – махнул рукой инвалид.
   – Тоже верно, – согласился Кацуба. – Слушай, браток... А чего, эта краля тут больше не торгует?..
   – Что за краля?
   – Ну, которая тогда патруль звала...
   – А, Наташка, эвакуированная... Нет. Она тут бывает редко. Только когда уж больно сильно прихватит. А чего?..
   – Да так просто, – сказал Кацуба.
   – Ты Наташку не тронь, – сказал ему инвалид. – Она и без тебя нахлебавшая. А ты мне, старшинка, вот лучше чего скажи. – Инвалид воровато оглянулся и зашептал: – Ты там у себя в роте мне какие-нибудь «прохоря» списать можешь? А то глянь, в чем хожу...
   Он положил на прилавок ногу в разбитом солдатском ботинке и бурых обмотках.
   – А я бы тебе папироски толкал по пятиалтынному...
   – Чего ж ты с папиросок-то себе сапоги не купишь?
   – Да ты что, чокнулся?! – презрительно сказал инвалид и убрал ногу с прилавка. – Перво-наперво у меня коммерция, сам видишь, мелкая... А за сапоги две – две с половиной тыщи не греши – отдай! А во-вторых... – И замолчал.
   – А во-вторых? – сказал Кацуба.
   – А во-вторых, я человек пьющий, – сказал инвалид печально. – И мне без этого никак нельзя. Я да шнапс – вот и вся семья... «А без шнапсу жизнь плохая, не годится никуда!..» – вдруг лихо пропел инвалид с тоскливыми глазами.
   Кацуба вытащил два рубля и положил их на прилавок. Взял у инвалида одну папиросу из открытой пачки и закурил.
   – У тебя размер какой? – спросил Кацуба.
   – Обыкновенный, – оживился инвалид. – Сорок два...
   – Ладно, придумаем что-нибудь, – сказал Кацуба. – Бывай. – И пошел.
   – Я тебя научу, как это дело замастырить! – закричал ему вслед инвалид. – Я, браток, сам старшиной батареи был! Знаешь, какие дела проворачивал!
   И возбужденно потряс своими культями.

* * *

   В банном пару, как в дымовой завесе, двигались неясные очертания голых мальчишеских тел. Стояли крик, хохот, визг, ругань... Плескалась вода, бренчали цинковые шайки, кто-то пел: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»
   Кацуба сидел в раздевалке мокрый и взъерошенный. На свободной лавке – стопки чистого белья и портянок. На маленькой тумбочке – ведомость на получение и невыливайка с ученической ручкой. Один из курсантов, голый по пояс, помог Кацубе пересчитать комплекты. А вокруг стояли сто пар сапог с накрученными на голенища портянками, лежали сто гимнастерок, сто галифе, сто пилоток, хозяева которых в эти минуты смывали с себя азиатскую пыль строевого плаца и десятидневную усталость классов учебно-летного отдела.
   Из помывочного отделения вылетел голый мокрый курсант и заорал:
   – Товарищ старшина! Там Сергееву плохо!
   – Что такое? – рванулся Кацуба.
   – Брякнулся на пол и дышит, дышит!!!
   – На второй этаж, в медпункт! – приказал Кацуба своему помощнику. – Зовите врача, фельдшера... Кто там есть!
   – Он так дышит, товарищ старшина! – в ужасе сказал голый.
   – Это как раз неплохо... – И Кацуба влетел в парную. – Где?
   – Товарищ старшина! Сюда!.. – раздался крик. Расталкивая голых мальчишек, Кацуба пробрался в парной мгле к лежащему Сергееву и подхватил его на руки. Кацуба вытащил его в раздевалку и положил на лавку. Там уже стояла женщина в белом халате и полуголый помощник Кацубы.
   – Что случилось? – спросила она, и Кацуба увидел, что это та самая эвакуированная Наташка, которая когда-то безуспешно пыталась торговать в жару зимними вещами и так отчаянно звала патруль.
   Дыхание с хрипом рвалось из груди Сергеева. Кацуба наклонился и стыдливо прикрыл его чьей-то гимнастеркой.
   – Подложите ему что-нибудь под голову, – сказала Наташа.
   Помощник Кацубы метнулся к стопке чистых кальсон и сунул несколько пар под мокрый затылок Сергеева.
   Наташа села и стала считать у него пульс.
   Кацуба, стаскивая через голову мокрую гимнастерку, сказал:
   – Здравствуйте, легки на помине.
   Наташа глянула на него, не прекращая считать шевелящимися губами. Потом достала из кармана пузырек, смочила ватку и сунула ее под нос курсанту. Сергеев вскочил, закашлялся, слезы потекли у него по лицу.
   – Нашатыря не много ли? – Кацуба обалдело крутил носом и прикрывал глаза.
   – Нет, – сказала Наташа и спросила ожившего Сергеева: – Дистрофия была?
   – Была...
   – Тебе бы есть побольше и не утомляться сильно. – Она с вызовом посмотрела на Кацубу, считая его виновником всех бед.
   Кацуба криво ухмыльнулся. Его помощник прыснул от смеха. И даже сам очнувшийся улыбнулся.
   – Не веселиться, а плакать надо. – Наташа устало оглядела всех троих.
   Скрывая уже откровенно-издевательскую улыбку, Кацуба отвернулся и стал отжимать промокшую гимнастерку.
   И тогда Наташа увидела спину Кацубы.
   Страшный багровый шрам, изменяющий нормальное, привычное представление о человеческом теле, начинался под левой лопаткой и уродливым руслом уходил под брючный ремень, неровно разрубая поясницу. А еще увидела два выходных пулевых отверстия...
   Она сделала всего лишь один шаг к Кацубе и осторожно дотронулась пальцем до шрама. Кацуба почувствовал прикосновение и замер.
   – Простите... – тихо сказала Наташа.
   Кацуба медленно повернулся к ней и, надевая отжатую гимнастерку, сказал:
   – Извините, что побеспокоили. Большое спасибо, доктор.
   Наташа проглотила комок и махнула рукой:
   – Я фельдшер...
   – Спасибо, – сказал Сергеев, все еще прижимая ватку с нашатырем к носу.
   С шумом и гиканьем распахнулась дверь помывочного отделения, и в клубах пара в раздевалку выскочило несколько голых ребят.
   – Ну как Митька?.. Очухался?
   Увидели женщину и завопили:
   – Полундра! Пацаны, здесь баба!.. – В ужасе бросились обратно.

* * *

   Кацуба шел по широким коридорам учебно-летного отдела. Подошел к слегка приоткрытой двери класса бомбометания и заглянул.
   Если бы не разрез огромной фугасной авиабомбы, если бы не висящие на стенах графики расчетов бомбометания, если бы не плакаты, изображающие взрыватели разных конструкций, если бы не химические формулы самых страшных взрывчатых веществ, если бы по углам класса не стояли различные автоматические прицелы для наиболее точного уничтожения человеческих жизней и если бы пареньки были одеты не в военную форму, – класс этот ничем бы не отличался от обычного девятого класса средней школы... Кто играет в «морской бой», кто дремлет, кто-то стоит у доски и страстно ловит оттопыренным ухом подсказку...
   Кацуба вздохнул, осторожно прикрыл дверь и пошел дальше, к кабинету с табличкой «Начальник УЛО – полковник Егоров В. А.». Для приличия стукнул в дверь и тут же открыл ее.
   – Разрешите, товарищ полковник?
   Полковник Егоров удивился, но, будучи человеком интеллигентным, сказал по-домашнему:
   – Ради Бога, ради Бога... Чем могу быть полезен?
   – Старшина первой учебной эскадрильи – старшина Кацуба.
   – Очень приятно, товарищ старшина. Присаживайтесь.
   – Благодарю, товарищ полковник.
   – Слушаю вас... – Полковник отложил бумаги в сторону.
   – Товарищ полковник, нельзя ли сделать так, чтобы я мог иметь в своем распоряжении каждые десять дней постоянную сводку успеваемости всех моих курсантов по всем существующим предметам?
   – Но примерно такую сводку получает командир эскадрильи, – с любопытством сказал полковник. – А вам, простите, зачем? Насколько я понимаю, ваши функции...
   – Сейчас я постараюсь вам объяснить, – прервал полковника Кацуба.

* * *

   Эскадрилья была выстроена перед своим бараком. Шло распределение личного состава на хозяйственные работы. Лицом к строю стояли командиры звеньев, комэск, Кацуба и «покупатели» – начальники продовольственно-фуражирного, обозно-вещевого снабжения, вооруженцы, представители хозяйственных служб школы...
   – Сегодня наша эскадрилья дежурит на хозработах, – сказал капитан Хижняк. – Старшина Кацуба зачитает сейчас списки групп и определит места ваших работ. Пожалуйста, товарищ старшина.
   – Внимание, товарищи. На разгрузку муки со склада ПФС – восемь человек: Лебедев, Сергеев, Попов, Сабирзянов, Климов, Чеботарь, Липатов и Бойко...
   По эскадрилье пошел удивленный шумок. Смутились и командиры звеньев. Один из них, младший лейтенант Пугачев, возмущенно рванулся к Кацубе, но комэск тихо и резко приказал ему:
   – Стоять!
   – Мне восемь человек мало, – раздраженно сказал начальник ПФС. – Там шестнадцать тонн муки... Мешки по восемьдесят килограммов.
   – Хватит, – холодно сказал Кацуба. – Этих восьмерых – хватит. На рытье котлована под фундамент парашютного склада – шесть человек...
   И снова фамилии, названные Кацубой, вызвали всеобщее изумление. Теперь к Кацубе рванулся другой командир звена. Но капитан прихватил его сзади за гимнастерку и остановил.
   – На станцию, на разгрузку авиабомб, в распоряжение начальника склада боепитания – пятнадцать человек, – прочитал в своих бумагах Кацуба. – Я поеду старшим...
   – Ну мало этого! Мало!.. – Начальник склада боепитания чуть не плакал.
   – Я же сказал, что я еду старшим. Значит, уже шестнадцать, – презрительно проговорил Кацуба и стал зачитывать список: – Никольский, Страхов, Семеняка...

* * *

   В кабинете командира эскадрильи было шумно, бестолково и накурено. Командиры звеньев осаждали Хижняка напористо и без особого чинопочитания.
   – Да где это видано, чтобы отличники, успевающие и талантливые посылались по нарядам, как в наказание! – кричал один.
   – Где это видано?!
   – А все «сачки», бездари, бездельники и разгильдяи оставались в расположении! – кричал Пугачев. – Гуляй – не хочу!.. Они и так ни черта не делают, так их теперь даже на хозработы не пошлешь!
   Хижняк сидел за столом, обхватив руками голову.

* * *

   ... В каптерке Кацуба, в рабочем комбинезоне, с брезентовыми рукавицами за поясом, разглядывал пятьдесят пар новых сапог, стоявших на стеллаже. Одну пару снял с полки, глянул на подошву. Размер – сорок два.
   Он поставил сапоги на место, опустился на колени и услышал, как в кабинете Хижняка кто-то сказал:
   – Что же это такое?! Старшина эскадрильи будет теперь ломать нам весь учебный процесс?!
   – Прислали неизвестно откуда, неизвестно кого... – послышался голос Пугачева.
   Кацуба спокойно вытащил из кармана связку ключей и из-под койки достал фанерный чемодан с замочком.
   Хижняк не выдержал, вскочил со стула и застучал кулаком в стену, разделяющую его кабинет с каптеркой:
   – Старшина! Старшина Кацуба!..
   ... Кацуба открыл чемодан и достал бумажник. Он отсчитал две с половиной тысячи рублей и спрятал их в карман комбинезона. А потом снова замкнул чемодан...
   – Старшина! – треснул еще раз в стену капитан Хижняк.
   ... Дверь кабинета открылась, и вошел Кацуба.
   – Слушаю вас, товарищ капитан.
   – Товарищ Кацуба, объясните, по какому принципу вы назначили людей на хозработы? Мне перед строем выяснять не хотелось.
   Младший лейтенант Пугачев закричал:
   – У вас есть свои функции – вы ими и занимайтесь!
   – Что же это такое, действительно, – неприязненно сказал другой командир звена.
   Кацуба посмотрел на лейтенанта своими маленькими сонными глазками и неторопливо сказал:
   – Функции у нас, товарищи лейтенанты, одинаковые.
   Пугачев иронически расхохотался:
   – Ну дает старшина! Придет же такое в голову! Какая-то мания величия...
   – Функции у нас с вами, товарищ младший лейтенант, одинаковые, – жестко повторил Кацуба. – Нам с вами требуется их сберечь. А для этого их нужно учить. И заставлять хорошо учиться, Тогда у них больше шансов выжить. Курсанты, успевающие по всем предметам, могут быть заняты на хозработах. От них не убудет... А отстающим и двоечникам это только во вред. Им на это время уже назначены дополнительные занятия в учебно-летном отделе. Полковник Егоров, начальник УЛО, в курсе. Разрешите идти, товарищ капитан?

* * *

   «Студебекер» ехал через городок на станцию.
   В кабине сидел начальник склада боеприпасов. В кузове – Кацуба с курсантами. Он перегнулся через борт к открытому окну кабины и крикнул водителю:
   – Около бани притормозите на минутку!
   И водитель притормозил.
   – Не расходиться, – приказал Кацуба и спрыгнул через задний борт.
   Он взбежал на второй этаж и открыл дверь банного медпункта.
   Наташа сматывала стираные бинты.
   – Здравствуйте, – сказал Кацуба.
   – Это вы? – не удивилась Наташа. – Здравствуйте, старшина.
   – Вы того безрукого знаете? Который «Дукатом» торгует. Два рубля штука, тридцатник – пачка...
   – А, Иван Никанорыч, – улыбнулась Наташа. – Знаю. Сосед мой.
   Кацуба деловито достал из кармана деньги и положил их перед Наташей.
   – Вот тут две с половиной. Купите ему на рынке у барыг новые сапоги. Размер сорок два. Скажите, что сапоги передал старшина Кацуба. И все. Ни про деньги, ни про базар – ни звука. Ему нужны сапоги, а все остальное ему должно быть до лампочки. Договорились?
   – Да... Но я не понимаю...
   – Я спешу. Меня ждут. Договорились?
   – Да.

* * *

   Неподалеку от станции, в тупике, стояли два крытых пульмана. Их охраняли четыре солдата с карабинами. Солдаты были восточного происхождения, никого близко к вагонам с бомбами не подпускали, покрикивая гортанными голосами.
   Был уже поздний вечер. «Студебекер» приткнулся задним бортом вплотную к дверному проему вагона. Грязные и усталые курсанты прямо из вагона перекатывали бомбы в решетчатых длинных ящиках в кузов «студебекера». Кацуба стоял в кузове и еще с одним курсантом ровно укладывал стокилограммовые бомбы в плотный штабель.
   – Хорошо? – спросил шофер, когда кузов был забит доверху.
   – Порядок, – ответил Кацуба и тяжело спрыгнул на землю.
   Надрывно рыча, грузовик медленно пополз в темноту.
   – Перекур, – сказал Кацуба.
   Тут же были все четверо, которые дрались на базаре. Один из них, Никольский, зло проговорил, глядя в черное среднеазиатское небо:
   – Пока он туда доедет, пока его там разгрузят, пока он вернется... А мы, как бобики, должны здесь загорать!..
   – Конечно, бардак получается, товарищ старшина. Что, машин лишних нету, что ли? – сказал его приятель.
   – Так мы и к утру не справимся, – крикнул третий.
   Начался возмущенный галдеж.
   Со стороны вагонов раздался испуганный голос:
   – Нэ курить! Отойти от вагонов!
   Никольский вскинулся, прокричал яростно:
   – А пошел ты!.. Пехота занюханная!
   – О! – сказал Кацуба и встал. – Вот это правильно! Какая-то занюханная пехота... Да как она смеет! Ну, просто распустились! Не огорчайтесь, товарищ Никольский. Это они так, по серости. А вы, человек образованный, я бы даже сказал, частично интеллигентный, имеющий свои восемь классов, должны их простить. И действительно не курить у вагонов. Подъем!
   Все уже ржали над Никольским, даже его приятели.
   – Но кое в чем товарищ Никольский прав. Транспорта у нас маловато, – задумчиво сказал Кацуба. – Пока есть время, предлагаю тихонько пройтись к станции и посмотреть, не найдем ли мы еще какую-нибудь тягловую силу. По дороге и покурим.

* * *

   ... К контрольно-пропускному пункту авиашколы медленно полз здоровенный трактор и тащил за собой целый состав – четыре грузовых прицепа с бомбами. Замыкал колонну «студебекер». Тоже нагруженный доверху. На бомбах лежали курсанты. Были они все грязные, измученные, не похожие на людей, но при этом чрезвычайно возбужденные.
   За рычагами трактора сидел старшина Кацуба и с небрежным мастерством вел этот ночной медленный поезд. Рядом с ним развалился пьяный тракторист и говорил:
   – Ты меня уважил – я тебя уважил. Ты меня не знаешь – я тебя не знаю... Понял? И все!
   Тракторист достал из-под ватника бутылку с водкой.
   – Пить будешь?
   – Нет, – сказал Кацуба.
   – Не уважаешь, – укоризненно сказал тракторист и выпил.

* * *

   На КПП их встречали генерал Лежнев, дежурный офицер, капитан Хижняк и еще несколько офицеров
   Генерал скрестил руки над головой, и Кацуба остановил трактор.
   Пьяный тракторист увидел генеральские погоны и тут же попытался отрапортовать:
   – Товарищ генерал...
   – Это еще что за чучело? – спросил Лежнев.
   – Разрешите доложить, товарищ генерал, – вытянулся Кацуба. – Это наш благодетель. Трактор нам одолжил. Очень сознательный товарищ.
   – А почему дежурному по части звонят со станции и сообщают, что команда из авиашколы угнала четыре прицепа, приготовленные к отправке? – с интересом спросил генерал. – Дежурный! «Благодетеля» снять с трактора и оставить у себя. В расположение школы не пускать, – приказал генерал. И спросил у Кацубы: – Он сам сможет перегнать трактор обратно?
   – Одну секундочку... – Кацуба порылся под ватником у тракториста и вытащил бутылку. Посмотрел на оставшуюся водку и снова засунул бутылку за пазуху трактористу. – Не думаю, товарищ генерал. Придется мне отогнать и трактор, и прицепы. Лишь бы разгрузили побыстрее. Курсанты очень устали.