Страница:
За эти две недели посевы, посаженные на вершине кратера, успели дать порядочные всходы благодаря влиянию тропического солнца. Но теперь следовало опасаться в ближайшем будущем тех продолжительных засух, которые обычно губят всякую растительность и главную причину которых следует искать не в высокой температуре воздуха, а в других местных условиях климата.
По мере того как дело подходило к лету, Марк начинал успокаиваться относительно ужасного, губительного влияния местной жары. Он убедился, что пассатные ветры, а быть может, и еще другие какие-либо неизвестные ему причины постоянно нагоняли тучки, которые не только проливались благодатным дождем над посевами, но вместе с тем и умеряли нестерпимый зной солнечных лучей.
Ввиду приближения лета Марк устроил внутри вулкана палатки, не желая быть захваченным врасплох безмерно жарким здесь временем года. При помощи нескольких старых парусов и мелких мачт здесь вскоре сооружено было жилье, довольно просторное и удобное. Но Марк заботился не об одном только себе. Снаружи он устроил еще другой полотняный, то есть парусиновый, навес для всех своих домашних животных и птиц, которые с необычайной радостью спешили укрыться там. Но это простое сооружение оказалось более трудным, чем это предположили Марк и Боб, так как от него требовалась особая прочность и устойчивость ввиду того, что он постоянно подвергался влиянию сильных ветров, тогда как внутри кратера, защищенного со всех сторон непроницаемой стеной, чувствовался теперь уже недостаток воздуха, вследствие чего Марк и решил построить для себя небольшой павильон на самой вершине, где всегда была благоприятная температура.
Когда было избрано место для павильона, за материалами дело не стало, и вскоре наши искусные строители имели новое жилище.
В этих хлопотах прошли еще недели две; наши отшельники незаметно доживали третий месяц своего пребывания на Рифе. Они успели свыкнуться со своим одиночеством и урегулировали до известной степени свои занятия и обязанности.
ГЛАВА VIII
Как только новый павильон, или палатка, был готов, Марк перетащил туда значительную часть своих книг, которых у него было изрядное количество, свою флейту и письменные принадлежности. Там он проводил большую часть своих свободных часов. Боб посвящал почти все свое время рыбной ловле, соединяя приятное с полезным и доставляя обильную пищу домашним птицам и животным, не говоря уже о том, что к столу у них в любое время была свежая рыба.
Между тем первые посаженные овощи взошли превосходно. К концу следующего месяца все скаты возвышенности кратера зазеленели там и сям, и даже на совершенно девственной, неподготовленной почве некоторых частей утеса стала, к необычайной радости и удивлению Марка, пробиваться местами зеленая травка. Количество рыбы, ежедневно приносимой Бобом, было так велико, что ему пришло на ум изготовлять и из нее удобрение. С этой целью, пользуясь несколькими часами прохлады поутру и перед наступлением ночи, он принялся готовить место для свалки негодной излишней рыбы. Тут же возвышались целые горы водорослей, смешанных с илом и гуано. Но по мере того, как весна подходила к концу, все работы должны были все более и более замедляться вследствие страшной жары, которая становилась положительно невыносимой несмотря на постоянные ветра. Марк воспользовался этим временем для того, чтобы заняться судном. Пользуясь благоприятной погодой, они занялись просушкой парусов и уборкой их; палубы мылись теперь ежедневно утром и вечером не только для порядка и опрятности, но и для того, чтобы дерево не трескалось и не рассыхалось под влиянием непомерного зноя. В то же время они занялись и тщательным осмотром трюма. Там оказалось очень много всякого рода полезных предметов: между прочим там нашлось и два бочонка уксуса для изготовления маринадов на случай цинги.
Однажды, когда Боб опять рылся в трюме, а Марк сидел тут же и наблюдал за ним, Бобу случайно попался под руку какой-то предмет; с большими усилиями его удалось вытащить из-под огромной кучи всякого рода леса и досок, сваленных на полу в самом темном углу трюма.
Когда Боб вытащил наконец эту, по его словам, «никуда не годную, корявую дубину», Марк с первого же взгляда признал в ней одну из составных частей довольно крупного мореходного судна.
— Вот, поистине, чудо, Боб! — воскликнул он. — Ведь эта ваша негодная дубина не что иное, как одна из частей той пинасы, о которой вы мне говорили.
— А ведь и в самом деле так! И как это я, старый болван, сразу об этом не догадался? Ну а если мы с вами наткнулись на эту оглоблю, так уж, верно, и все остальные части пинасы сложены тут же.
И действительно, все составные части этого судна были отысканы одна за другой и снесены на палубу.
Хотя ни Боб, ни Марк не могли назваться искусными строителями, тем не менее оба они прекрасно знали место каждой отдельной части и не были совершенными невеждами в судостроении.
Трудно себе представить, какой громадный переворот произвела эта неожиданная находка в душе молодого моряка. Хотя он до сих пор ни на минуту не терял окончательно надежды на свидание со своей возлюбленной Бриджит, но тем не менее надежда эта угасала в нем с каждым днем.
Теперь же, когда существование пинаса не было уже чем-то сомнительным, когда он видел его своими глазами, он едва смог совладать с охватившим все его существо чувством радости; вся кровь прилила разом к его сердцу, так что он вынужден был прислониться к ящику, чтобы не упасть под влиянием охватившего его волнения.
В продолжение нескольких дней Марк находился в каком-то лихорадочном волнении, будучи положительно не в состоянии заняться каким-либо делом. Теперь он мог говорить только о своей Бриджит и думать исключительно о свидании с нею.
Боб отнесся к этому более спокойно. Он мысленно решил поробинзонствовать в продолжение нескольких лет и до того свыкся с этой мыслью, что она нисколько не огорчала его.
Марк так обрадовался возможности построить судно, что не захотел даже откладывать этой работы до более прохладного времени года, а желал приступить к ней немедленно же. Боб без возражений высказал полную готовность помогать ему в этом деле.
Однако жара становилась до того сильной, что не было никакой возможности работать, не устроив себе какой-нибудь защиты от солнца. К тому же остов пинаса необходимо было собрать где-нибудь на берегу, чтобы иметь впоследствии возможность спустить это судно на воду. По зрелом обсуждении этого вопроса решено было избрать для верфи место на западной окраине Рифа, где сам утес представлял наиболее благоприятные условия для спуска будущего судна. Хотя наши отшельники еще не видели здешней зимы, но, судя по тому, как в какой-нибудь час времени море подымалось на несколько футов, а во время бурь вода вторгалась и заливала даже часть долины кратера, легко могло случиться, что пинас мог быть унесен в море прежде даже, чем его успеют закончить. На эту работу потребовалось бы не менее шести или семи недель.
При закладке пинаса Марк назвал его «Нэшамони» в честь маленькой бухточки, лежавшей почти напротив Ранкокуса — другого небольшого заливчика, образуемого тем же Делавэром и давшего свое имя доброму старому судну. Объясняется это тем обстоятельством, что владелец «Ранкокуса», Авраам Уайт, был уроженцем берегов Делавара и сильно любил свою родину. Два часа ранним утром и другие два часа перед наступлением ночи вот все то время, которым могли располагать наши кораблестроители для своих работ по сооружению чего-то вроде навеса или сарая. Чтобы построить этот сарай, понадобилось прежде всего вырыть восемь ям глубиною не менее двух футов каждая. Это была бы гигантская работа, которая потребовала бы не менее года, если бы Марк не вздумал воспользоваться для этого пушечным порохом, с помощью которого он взорвал в восьми местах затвердевшую лаву, после чего оставалось лишь удалить находившиеся там обломки камня и утвердить столбы. Тем не менее постройка верфи отняла у наших колонистов целый месяц. Боб был в восторге от своей верфи; Марк, со своей стороны, был не менее его доволен своим сооружением и на другой же день приступил к установке килевой части.
День этот ознаменовался еще одним немаловажным событием: Боб, отправившийся на вершину за каким-то инструментом, случайно взглянув на грядки, заметил, что дыни на них уже совершенно поспели, и, сорвав из них штуки три-четыре, снес их Марку, который теперь мог уже вполне убедиться, что Господь благословил его труды. Побывав, в свою очередь, на вершине, он увидел, что не одни дыни дозрели и стали годными для употребления: лук, огурцы, помидоры и некоторые другие овощи тоже уже были совсем готовы и пригодны для кухни. Теперь наши приятели ежедневно имели к столу свежую зелень, что совершенно успокоило Марка, сильно боявшегося до сих пор опасности заболеть цингой.
Что касается нижнего сада, затейливо распланированного в долине кратера, то посевы там еще не достигли такого развития, что было вполне понятно, так как он был засеян гораздо позднее. Но вернемся к верфи.
Осмотрев все составные части пинаса, Марк убедился, что всякий винт и всякая доска были тщательно помечены и пронумерованы; оставалось только собрать их в должном порядке, за что наши кораблестроители и принялись с большим рвением: за одну неделю весь корпус был закончен, причем ни разу не пришлось даже прибегнуть к помощи рубанка.
Измерив судно, Марк узнал, что килевая часть его имеет двадцать четыре фута длины при вместимости приблизительно в одиннадцать тонн.
Собрать корпус «Нэшамони» было нетрудно, но с конопачение судна предстояло несравненно больше хлопот. Целых две недели провозился Боб с этим делом. В течение этих же двух недель, перебирая кое-что в трюме «Ранкокуса», Боб случайно наткнулся на сваленную в кучу старую медь; на одном из листов стояла надпись: «Медь для обшивки пинаса». Это была сущая находка для наших кораблестроителей, ввиду того, что в этих низких широтах подводные части судов немилосердно разрушаются громадными массами червей. Труднее всего оказалась настилка палубы, тем более что на корме были устроены две маленькие каютки для экипажа.
Теперь оставалось только спустить пинас на воду. И Марк, и Боб, конечно, не раз присутствовали при спуске судов и видели, как это делается; тем не менее это было совсем не просто. Марк предусмотрительно поместил судно как можно ближе к воде, что значительно облегчило их трудную задачу. Наконец Марк объявил, что все предварительные меры предосторожности приняты и все необходимые для спуска судна приготовления сделаны, так что назавтра можно будет приступить к спуску. Боб был другого мнения: почему бы им было не воспользоваться тем временем, пока пинас стоит еще на месте и доступ к нему со всех сторон одинаково удобен, для того чтобы перенести на него все необходимые припасы? Согласно его плану, на пинас были перенесены несколько бочонков пресной воды, бочонок с солониной, бочонок с соленой свининой и приличный запас сухарей. Кроме того, на «Нэшамони» были снесены и найденные в числе запасных материалов для пинаса небольшие якоря. Оставалось только заняться парусами, чтобы потом в любую минуту иметь возможность их поставить. Когда все приготовления были окончены, было уже слишком поздно, чтобы в тот же день приступить к спуску судна, а потому эта процедура была отложена на следующее утро.
Остатком дня Марк воспользовался для того, чтобы посетить свои грядки на вершине кратера и в нижнем саду и выбрать несколько дынь к ужину. Большинство плодов и овощей совершенно поспели; урожаи были во всем чрезвычайно обильные, и — странное существо этот человек, — блестящие результаты его трудов породили в душе Марка нечто похожее на сожаление при мысли о том, что он должен будет оставить все это навсегда, снова предав остров запустению. У него даже явилась на одну минуту мысль, как бы хорошо было вернуться сюда с Бриджит, чтобы прожить здесь остаток дней своих в мире, тишине и спокойствии.
Эту ночь и Марк, и Боб провели на «Ранкокусе». Мысленно каждый из них говорил себе, что, быть может, это последняя ночь, которую им приходится провести здесь, и в силу той привязанности, какую питает каждый моряк к своему судну, они решили перед разлукой торжественно проститься со старым добрым товарищем их радостей и бед, их верным другом «Ранкокусом».
Здесь следует сказать, что наши отшельники давно уже подвесили свои койки под кровлей того сарая, который служил для них верфью, для того чтобы быть поближе к своей работе и, встав поутру, иметь возможность тотчас же приняться за дело. Ранним утром следующего дня Марк был разбужен шумом ветра в снастях; в первую минуту этот знакомый шум, от которого он успел уже отвыкнуть за последнее время, был ему даже приятен. Он поднялся наверх, и ему стало ясно, что над их головами разразилась настоящая буря; ничего подобного он никогда еще не видел в Тихом океане. День только что начинал брезжить, но Марк разбудил Боба.
И море, и небо приняли такой грозный вид, что заставляли опасаться за суда. Им, конечно, было бы весьма прискорбно видеть, как разобьется о подводные камни их верный «Ранкокус», но все же опасность, грозившая пинасу, волновала их несравненно более. На берегу со вчерашнего вечера осталось много разных орудий и инструментов, и несмотря на то, что Марк был, так сказать, на отлете и, собираясь в путь, все равно оставил бы все это здесь, он все же поспешил на берег и с помощью Боба убрал все это вовнутрь кратера. Козочке он открыл доступ к вершине, а свиней пустил вовнутрь кратера, где они с особым наслаждением принялись рыться в огромной куче водорослей, не обращая ни малейшего внимания на затейливо распланированный сад.
Буря тем временем все усиливалась. Вода прибывала с каждой минутой, и вся низменная часть острова вокруг кратера была уже затоплена. Марк поспешно добежал до своего павильона на вершине, прибрал, укрыл и припрятал на всякий случай все свои книги и письменные принадлежности и затем бросил тревожный взгляд в направлении того места, где стоял «Ранкокус». Величавое судно плавно вздымалось и опускалось вместе с грузной волной, но, по-видимому, ему еще не грозило никакой опасности. Тогда он обошел вершину кратера, направляясь к тому месту, которое было на более близком расстоянии от верфи, с тем чтобы взглянуть на пинас. И каково же было его удивление, когда он увидел Боба, которого считал занятым уборкой внутри кратера, по колено в воде спешившего к доку и затем взобравшегося на пинас.
Озабоченный сохранностью «Нэшамони», Боб хлопотал то тут то там, оживленно жестикулируя и призывая Марка к себе. В эту минуту Марк заметил, что пинас тронулся со стапеля, и через мгновение подпоры, поддерживавшие его, были выбиты волнением, становившимся все сильнее и сильнее; вслед за тем пинас сдвинулся до половины всей своей длины. Марк кинулся вниз на помощь Бобу, но в тот момент, когда он добежал до воды, «Нэшамони», поднятый мощным гребнем волны, двинулся вперед и вышел в открытое море.
ГЛАВА IX
Понятно, Марк не кинулся в погоню за уносимым волнением пинасом. Исключая разве только тех островитян, которые проводят полжизни в воде, никто не был бы в состоянии настигнуть какое бы то ни было судно, гонимое бурей по ветру. Юный моряк в изнеможении припал к скале в безграничном ужасе и страхе за несчастного товарища, сознавая, что никаких средств к спасению у него быть не могло.
Боб не пытался даже отдать якорь, зная наверняка, что всякая попытка такого рода опасна в данную минуту. Всего разумнее, конечно, было плыть по ветру до тех пор, пока пинас не вынесет за пределы подводных камней, и затем уже стараться удержаться на месте. У Марка сердце замерло, и, едва дыша, он следил, как пинас мчался над подводными скалами подобно бешеному коню, который сам не видит и не знает, куда он мчится. Раз двадцать Марку казалось, что злополучное судно уже потоплено разъяренной стихией, но в тот момент, когда он считал его погибшим, оно снова, точно морская чайка, неслось вперед, ныряя и скользя по волнам бурного и пенившегося моря.
В продолжение почти четверти часа Марк мог следить за «Нэшамони», хотя он несколько раз за это время терял его из виду, частью вследствие отдаленности, частью вследствие полнейшего отсутствия на нем парусов.
Но вот бешеный порыв ветра заставил Марка пригнуться к земле, и. когда он мог снова взглянуть на взбаламученное море, «Нэшамони» исчез из виду.
С той самой минуты, как почти на его глазах исчез капитан Кретшли. Марк еще ни разу не испытывал такой душевной муки, как в тот момент, когда с глаз его скрылся «Нэшамони». Он вдруг сразу почувствовал весь ужас своего одиночества и отчуждения от мира, понял, что между ним и Богом нет никакого посредника, и под тяжестью непосильного горя он пал ниц и облегчил свою душу в горячей молитве.
Когда он после того взглянул вокруг себя, то убедился, что буря не только не утихала, но скорее даже усилилась. Вода с каждой минутой прибывала; она проложила себе дорогу вовнутрь кратера и затопила низменные части долины на протяжении двух или трех акров. Но «Ранкокус», несмотря на то, что его сильно покачивало из стороны в сторону, все еще держался на своем якоре и, по-видимому, не получил никаких повреждений. Не будучи в состоянии что-либо сделать против бешеного своеволия разбушевавшейся стихии, Марк побрел в тот барак, который он вместе с Бобом построил себе в долине кратера, и кинулся в подвешенную там койку, где провел весь остаток этого дня и всю следующую за ним ночь. Если бы не бешеный рев бури, доносившийся извне, да не могучие порывы ветра, проносившиеся временами над его головой, трудно было бы поверить, что там за стеной разыгрывалась такая страшная буря. Так продолжалось до утра, когда вдруг полил проливной дождь. К счастью, предусмотрительный Марк устроил все крыши с сильнейшим скатом, так что потоки дождя только сбегали по тенту, не застаиваясь на крыше. Разбитый телом и душой, Марк заснул тяжелым, крепким сном и беспробудно проспал несколько часов кряду.
Когда он проснулся и пришел в себя, то несколько минут сидел неподвижно на своем ложе, стараясь припомнить случившееся. Затем он стал прислушиваться к шуму бури: но за стеной все, казалось, было тихо, и когда он вслед за тем встал и вышел из палатки, то увидел над своей головой ясное небо и солнышко. Утки и свиньи купались в лужах, образовавшихся во всех выемках и углублениях почвы.
Сад, казалось, улыбался, омытый дождем, и допущенные вовнутрь кратера четвероногие гости, как оказалось, ни до чего не дотронулись. Совершив свой утренний туалет, Марк выгнал свое маленькое стадо из кратера, опасаясь за целость своих всходов. Выйдя за ограду кратера и убедившись, что вода уже убыла и что, следовательно, домочадцам его не грозит никакая беда, он загородил вход в кратер и затем уже взобрался на вершину, чтобы осмотреться.
Вместе с пассатными ветрами вновь воцарились тишина и спокойствие. «Ранкокус» неподвижно стоял на своем якоре, океан тихо дышал своей мошной грудью; весь берег Рифа был сплошь усеян громадным количеством рыбы, от которой Марк счел необходимым как можно скорее избавиться.
Куры и свиньи, как бы угадав мысли своего хозяина, с невероятным усердием принялись уничтожать это, как бы нарочно для них приготовленное угощение; но при всем их старании бедные животные никогда бы не справились с этой трудной задачей, и потому Марк, подкрепившись кое-какой пищей на «Ранкокусе», вернулся на берег и с помощью лопаты и тачки стал убирать эту рыбу, так как, если бы он оставил ее на берегу всего на несколько часов, она до того успела бы разложиться под влиянием палящих лучей тропического солнца, что заразила бы весь остров своими миазмами. Никогда еще в своей жизни Марк не работал с таким рвением и поспешностью.
Рыбу он свалил в заранее вырытую для этого глубокую траншею и засыпал густым слоем пепла. Он понимал, что эта усиленная работа необходима ему, частью для того, чтобы забыться и уйти от мучивших его мыслей и ощущений, частью для того, чтобы предохранить себя от чумы, которую могли породить все эти разлагающиеся трупы. Двое суток проработал Марк почти без отдыха, отрываясь от работы лишь на несколько мгновений тогда, когда подымавшиеся отовсюду зловонные испарения не давали ему дышать. К счастью, тысячи слетевшихся сюда птиц помогали ему и работали едва ли не успешнее его.
Истощив все свои силы, Марк переселился, наконец на судно и прожил там около недели, выжидая, пока ветры очистят воздух и унесут с собою все это зловоние.
По истечении недели он вернулся на Риф и решил, что, в крайнем случае, ему можно будет остаться и здесь, но только по прошествии целого месяца воздух на острове окончательно очистился от всяких миазмов.
Необъяснимой странностью человеческой природы является то, что крупные несчастья и глубокое, серьезное горе как-то легче переносятся нами, чем пустячные неудачи. То же было и с Марком: несмотря на свою сердечную привязанность к Бобу и на те серьезные последствия, какими неминуемо должна была сказаться для него потеря этого верного товарища, он все же более интересовался последствиями наводнения на острове, нежели судьбой, постигшей «Нэшамони».
Отражение палящих лучей солнца на скалах и красновато-бурых массах пепла кратера чрезвычайно раздражающе действовало на зрение Марка, причиняя ему порой до такой степени болезненное ощущение, что ему не раз приходилось закрывать глаза; большим счастьем для него являлось то, что он мог отвести глаза и дать им отдохнуть на нежно-зеленой мураве, покрывавшей местами вершину. Частью из желания сберечь зрение, частью же из настоятельной потребности в лихорадочной деятельности Марк решил засеять травою всю долину кратера, за исключением того пространства, которое ему было необходимо под огород. Добродетельный друг Авраам Уайт снабдил свое судно двумя бочонками семян для газона. Обрадованный этим нежданным богатством, Марк тотчас же принялся за дело. Тем временем зачастили сильные ливни, но и это не останавливало его в его трудах, а напротив, как бы подгоняло его. Увлажненная дождями почва становилась только еще более благоприятной для посева. На то, чтобы засеять громадную площадь долины кратера, ушел целый бочонок семян, и Марк, окончив эту работу, вернулся в свой барак, промокнув до нитки и обливаясь потом.
Уставший до изнеможения, он бросился в свой гамак и заснул. Проснувшись поутру, он почувствовал, что его голова тяжела, как будто вся она налита свинцом, и в горле пересохло; во всем теле он ощущал страшный жар. Тут только наш бедный отшельник понял весь ужас своего одиночества. Он прекрасно сознавал, что захворал не на шутку; надо было пользоваться теми немногими минутами, которые ему еще оставались до того момента, когда он окончательно лишится сил и сознания. Только на «Ранкокусе» мог он найти все необходимое для себя в данном положения; а потому ему во что бы то ни стало следовало добраться до судна. Раскрыв зонт, и опираясь на палку, он с трудом побрел, двадцать раз останавливаясь и отдыхая по пути или же падая в изнеможении на раскаленный утес, но тотчас же, сделав над собою невероятное усилие, он поднимался и брел дальше, подгоняемый ужасом и отчаянием, задыхаясь и почти теряя сознание. Наконец он добрался до каюты.
Трудно описать то чувство наслаждения, которое овладело несчастным, когда он очутился вне палящих лучей солнца под кровом прохладной каюты. В изнеможении опустился он на один из диванов, чтобы немного передохнуть и собраться с мыслями, что именно ему следовало сделать, пока он еще был в силах кое-как двигаться и отдавать себе отчет в своих действиях. Ящик с медикаментами находился тут же в каюте, и он сам не раз уже пользовался его услугами и для себя, и для других. Приготовив себе с помощью воды, взятой из фильтра, лечебное питье, он выпил его с жадностью и наслаждением. Тут он почувствовал себя настолько больным и разбитым, что не смог сделать ни малейшего движения, и только час спустя нашел в себе силы перебраться с дивана на кровать, где он лишился сознания. Сколько времени пролежал он в этом бессознательном состоянии, этого он никогда не узнал: быть может, несколько дней, быть может, несколько недель. Порой у него были минуты прояснения мыслей, и тогда он с особенной ясностью сознавал весь ужас своего положения. К счастью, в каюте и питья, и пищи было вволю; фильтр находился у него как раз под рукой, и в минуты возвращавшегося сознания он почти каждый раз прибегал к нему. Мешок с сухарями лежал тут же около кровати, но он едва-едва мог проглотить самый крошечный кусочек сухаря даже и тогда, когда он был размочен в воде. Под конец он уже был не в силах сделать даже малейшее движение и более двух суток пролежал, не шевелясь, в каком-то полусознательном состоянии, близком к летаргии.
Но вот жар спал, сознание вернулось, но болезнь приняла от этого, как тотчас же понял Марк, только еще худший, более опасный для него оборот. После лихорадочного жара и бреда наступило полнейшее истощение сил, слабость, усиливавшаяся с каждым днем. Марк сознавал, что если только это продолжится, то он безвозвратно погиб. Он вспомнил, что на судне имелось несколько бутылок превосходнейшего портера; одна из этих бутылок оказалась как раз на полке над его головой. Увидав ее, он решил отведать немного этого напитка.
По мере того как дело подходило к лету, Марк начинал успокаиваться относительно ужасного, губительного влияния местной жары. Он убедился, что пассатные ветры, а быть может, и еще другие какие-либо неизвестные ему причины постоянно нагоняли тучки, которые не только проливались благодатным дождем над посевами, но вместе с тем и умеряли нестерпимый зной солнечных лучей.
Ввиду приближения лета Марк устроил внутри вулкана палатки, не желая быть захваченным врасплох безмерно жарким здесь временем года. При помощи нескольких старых парусов и мелких мачт здесь вскоре сооружено было жилье, довольно просторное и удобное. Но Марк заботился не об одном только себе. Снаружи он устроил еще другой полотняный, то есть парусиновый, навес для всех своих домашних животных и птиц, которые с необычайной радостью спешили укрыться там. Но это простое сооружение оказалось более трудным, чем это предположили Марк и Боб, так как от него требовалась особая прочность и устойчивость ввиду того, что он постоянно подвергался влиянию сильных ветров, тогда как внутри кратера, защищенного со всех сторон непроницаемой стеной, чувствовался теперь уже недостаток воздуха, вследствие чего Марк и решил построить для себя небольшой павильон на самой вершине, где всегда была благоприятная температура.
Когда было избрано место для павильона, за материалами дело не стало, и вскоре наши искусные строители имели новое жилище.
В этих хлопотах прошли еще недели две; наши отшельники незаметно доживали третий месяц своего пребывания на Рифе. Они успели свыкнуться со своим одиночеством и урегулировали до известной степени свои занятия и обязанности.
ГЛАВА VIII
То нарождающийся день своими плодоносными слезами смачивает нежно чашечки цветов, то, отражаясь волнами света от раскаленной скалы, он с удвоенной силой разливается по всей прерии
Севедж
Как только новый павильон, или палатка, был готов, Марк перетащил туда значительную часть своих книг, которых у него было изрядное количество, свою флейту и письменные принадлежности. Там он проводил большую часть своих свободных часов. Боб посвящал почти все свое время рыбной ловле, соединяя приятное с полезным и доставляя обильную пищу домашним птицам и животным, не говоря уже о том, что к столу у них в любое время была свежая рыба.
Между тем первые посаженные овощи взошли превосходно. К концу следующего месяца все скаты возвышенности кратера зазеленели там и сям, и даже на совершенно девственной, неподготовленной почве некоторых частей утеса стала, к необычайной радости и удивлению Марка, пробиваться местами зеленая травка. Количество рыбы, ежедневно приносимой Бобом, было так велико, что ему пришло на ум изготовлять и из нее удобрение. С этой целью, пользуясь несколькими часами прохлады поутру и перед наступлением ночи, он принялся готовить место для свалки негодной излишней рыбы. Тут же возвышались целые горы водорослей, смешанных с илом и гуано. Но по мере того, как весна подходила к концу, все работы должны были все более и более замедляться вследствие страшной жары, которая становилась положительно невыносимой несмотря на постоянные ветра. Марк воспользовался этим временем для того, чтобы заняться судном. Пользуясь благоприятной погодой, они занялись просушкой парусов и уборкой их; палубы мылись теперь ежедневно утром и вечером не только для порядка и опрятности, но и для того, чтобы дерево не трескалось и не рассыхалось под влиянием непомерного зноя. В то же время они занялись и тщательным осмотром трюма. Там оказалось очень много всякого рода полезных предметов: между прочим там нашлось и два бочонка уксуса для изготовления маринадов на случай цинги.
Однажды, когда Боб опять рылся в трюме, а Марк сидел тут же и наблюдал за ним, Бобу случайно попался под руку какой-то предмет; с большими усилиями его удалось вытащить из-под огромной кучи всякого рода леса и досок, сваленных на полу в самом темном углу трюма.
Когда Боб вытащил наконец эту, по его словам, «никуда не годную, корявую дубину», Марк с первого же взгляда признал в ней одну из составных частей довольно крупного мореходного судна.
— Вот, поистине, чудо, Боб! — воскликнул он. — Ведь эта ваша негодная дубина не что иное, как одна из частей той пинасы, о которой вы мне говорили.
— А ведь и в самом деле так! И как это я, старый болван, сразу об этом не догадался? Ну а если мы с вами наткнулись на эту оглоблю, так уж, верно, и все остальные части пинасы сложены тут же.
И действительно, все составные части этого судна были отысканы одна за другой и снесены на палубу.
Хотя ни Боб, ни Марк не могли назваться искусными строителями, тем не менее оба они прекрасно знали место каждой отдельной части и не были совершенными невеждами в судостроении.
Трудно себе представить, какой громадный переворот произвела эта неожиданная находка в душе молодого моряка. Хотя он до сих пор ни на минуту не терял окончательно надежды на свидание со своей возлюбленной Бриджит, но тем не менее надежда эта угасала в нем с каждым днем.
Теперь же, когда существование пинаса не было уже чем-то сомнительным, когда он видел его своими глазами, он едва смог совладать с охватившим все его существо чувством радости; вся кровь прилила разом к его сердцу, так что он вынужден был прислониться к ящику, чтобы не упасть под влиянием охватившего его волнения.
В продолжение нескольких дней Марк находился в каком-то лихорадочном волнении, будучи положительно не в состоянии заняться каким-либо делом. Теперь он мог говорить только о своей Бриджит и думать исключительно о свидании с нею.
Боб отнесся к этому более спокойно. Он мысленно решил поробинзонствовать в продолжение нескольких лет и до того свыкся с этой мыслью, что она нисколько не огорчала его.
Марк так обрадовался возможности построить судно, что не захотел даже откладывать этой работы до более прохладного времени года, а желал приступить к ней немедленно же. Боб без возражений высказал полную готовность помогать ему в этом деле.
Однако жара становилась до того сильной, что не было никакой возможности работать, не устроив себе какой-нибудь защиты от солнца. К тому же остов пинаса необходимо было собрать где-нибудь на берегу, чтобы иметь впоследствии возможность спустить это судно на воду. По зрелом обсуждении этого вопроса решено было избрать для верфи место на западной окраине Рифа, где сам утес представлял наиболее благоприятные условия для спуска будущего судна. Хотя наши отшельники еще не видели здешней зимы, но, судя по тому, как в какой-нибудь час времени море подымалось на несколько футов, а во время бурь вода вторгалась и заливала даже часть долины кратера, легко могло случиться, что пинас мог быть унесен в море прежде даже, чем его успеют закончить. На эту работу потребовалось бы не менее шести или семи недель.
При закладке пинаса Марк назвал его «Нэшамони» в честь маленькой бухточки, лежавшей почти напротив Ранкокуса — другого небольшого заливчика, образуемого тем же Делавэром и давшего свое имя доброму старому судну. Объясняется это тем обстоятельством, что владелец «Ранкокуса», Авраам Уайт, был уроженцем берегов Делавара и сильно любил свою родину. Два часа ранним утром и другие два часа перед наступлением ночи вот все то время, которым могли располагать наши кораблестроители для своих работ по сооружению чего-то вроде навеса или сарая. Чтобы построить этот сарай, понадобилось прежде всего вырыть восемь ям глубиною не менее двух футов каждая. Это была бы гигантская работа, которая потребовала бы не менее года, если бы Марк не вздумал воспользоваться для этого пушечным порохом, с помощью которого он взорвал в восьми местах затвердевшую лаву, после чего оставалось лишь удалить находившиеся там обломки камня и утвердить столбы. Тем не менее постройка верфи отняла у наших колонистов целый месяц. Боб был в восторге от своей верфи; Марк, со своей стороны, был не менее его доволен своим сооружением и на другой же день приступил к установке килевой части.
День этот ознаменовался еще одним немаловажным событием: Боб, отправившийся на вершину за каким-то инструментом, случайно взглянув на грядки, заметил, что дыни на них уже совершенно поспели, и, сорвав из них штуки три-четыре, снес их Марку, который теперь мог уже вполне убедиться, что Господь благословил его труды. Побывав, в свою очередь, на вершине, он увидел, что не одни дыни дозрели и стали годными для употребления: лук, огурцы, помидоры и некоторые другие овощи тоже уже были совсем готовы и пригодны для кухни. Теперь наши приятели ежедневно имели к столу свежую зелень, что совершенно успокоило Марка, сильно боявшегося до сих пор опасности заболеть цингой.
Что касается нижнего сада, затейливо распланированного в долине кратера, то посевы там еще не достигли такого развития, что было вполне понятно, так как он был засеян гораздо позднее. Но вернемся к верфи.
Осмотрев все составные части пинаса, Марк убедился, что всякий винт и всякая доска были тщательно помечены и пронумерованы; оставалось только собрать их в должном порядке, за что наши кораблестроители и принялись с большим рвением: за одну неделю весь корпус был закончен, причем ни разу не пришлось даже прибегнуть к помощи рубанка.
Измерив судно, Марк узнал, что килевая часть его имеет двадцать четыре фута длины при вместимости приблизительно в одиннадцать тонн.
Собрать корпус «Нэшамони» было нетрудно, но с конопачение судна предстояло несравненно больше хлопот. Целых две недели провозился Боб с этим делом. В течение этих же двух недель, перебирая кое-что в трюме «Ранкокуса», Боб случайно наткнулся на сваленную в кучу старую медь; на одном из листов стояла надпись: «Медь для обшивки пинаса». Это была сущая находка для наших кораблестроителей, ввиду того, что в этих низких широтах подводные части судов немилосердно разрушаются громадными массами червей. Труднее всего оказалась настилка палубы, тем более что на корме были устроены две маленькие каютки для экипажа.
Теперь оставалось только спустить пинас на воду. И Марк, и Боб, конечно, не раз присутствовали при спуске судов и видели, как это делается; тем не менее это было совсем не просто. Марк предусмотрительно поместил судно как можно ближе к воде, что значительно облегчило их трудную задачу. Наконец Марк объявил, что все предварительные меры предосторожности приняты и все необходимые для спуска судна приготовления сделаны, так что назавтра можно будет приступить к спуску. Боб был другого мнения: почему бы им было не воспользоваться тем временем, пока пинас стоит еще на месте и доступ к нему со всех сторон одинаково удобен, для того чтобы перенести на него все необходимые припасы? Согласно его плану, на пинас были перенесены несколько бочонков пресной воды, бочонок с солониной, бочонок с соленой свининой и приличный запас сухарей. Кроме того, на «Нэшамони» были снесены и найденные в числе запасных материалов для пинаса небольшие якоря. Оставалось только заняться парусами, чтобы потом в любую минуту иметь возможность их поставить. Когда все приготовления были окончены, было уже слишком поздно, чтобы в тот же день приступить к спуску судна, а потому эта процедура была отложена на следующее утро.
Остатком дня Марк воспользовался для того, чтобы посетить свои грядки на вершине кратера и в нижнем саду и выбрать несколько дынь к ужину. Большинство плодов и овощей совершенно поспели; урожаи были во всем чрезвычайно обильные, и — странное существо этот человек, — блестящие результаты его трудов породили в душе Марка нечто похожее на сожаление при мысли о том, что он должен будет оставить все это навсегда, снова предав остров запустению. У него даже явилась на одну минуту мысль, как бы хорошо было вернуться сюда с Бриджит, чтобы прожить здесь остаток дней своих в мире, тишине и спокойствии.
Эту ночь и Марк, и Боб провели на «Ранкокусе». Мысленно каждый из них говорил себе, что, быть может, это последняя ночь, которую им приходится провести здесь, и в силу той привязанности, какую питает каждый моряк к своему судну, они решили перед разлукой торжественно проститься со старым добрым товарищем их радостей и бед, их верным другом «Ранкокусом».
Здесь следует сказать, что наши отшельники давно уже подвесили свои койки под кровлей того сарая, который служил для них верфью, для того чтобы быть поближе к своей работе и, встав поутру, иметь возможность тотчас же приняться за дело. Ранним утром следующего дня Марк был разбужен шумом ветра в снастях; в первую минуту этот знакомый шум, от которого он успел уже отвыкнуть за последнее время, был ему даже приятен. Он поднялся наверх, и ему стало ясно, что над их головами разразилась настоящая буря; ничего подобного он никогда еще не видел в Тихом океане. День только что начинал брезжить, но Марк разбудил Боба.
И море, и небо приняли такой грозный вид, что заставляли опасаться за суда. Им, конечно, было бы весьма прискорбно видеть, как разобьется о подводные камни их верный «Ранкокус», но все же опасность, грозившая пинасу, волновала их несравненно более. На берегу со вчерашнего вечера осталось много разных орудий и инструментов, и несмотря на то, что Марк был, так сказать, на отлете и, собираясь в путь, все равно оставил бы все это здесь, он все же поспешил на берег и с помощью Боба убрал все это вовнутрь кратера. Козочке он открыл доступ к вершине, а свиней пустил вовнутрь кратера, где они с особым наслаждением принялись рыться в огромной куче водорослей, не обращая ни малейшего внимания на затейливо распланированный сад.
Буря тем временем все усиливалась. Вода прибывала с каждой минутой, и вся низменная часть острова вокруг кратера была уже затоплена. Марк поспешно добежал до своего павильона на вершине, прибрал, укрыл и припрятал на всякий случай все свои книги и письменные принадлежности и затем бросил тревожный взгляд в направлении того места, где стоял «Ранкокус». Величавое судно плавно вздымалось и опускалось вместе с грузной волной, но, по-видимому, ему еще не грозило никакой опасности. Тогда он обошел вершину кратера, направляясь к тому месту, которое было на более близком расстоянии от верфи, с тем чтобы взглянуть на пинас. И каково же было его удивление, когда он увидел Боба, которого считал занятым уборкой внутри кратера, по колено в воде спешившего к доку и затем взобравшегося на пинас.
Озабоченный сохранностью «Нэшамони», Боб хлопотал то тут то там, оживленно жестикулируя и призывая Марка к себе. В эту минуту Марк заметил, что пинас тронулся со стапеля, и через мгновение подпоры, поддерживавшие его, были выбиты волнением, становившимся все сильнее и сильнее; вслед за тем пинас сдвинулся до половины всей своей длины. Марк кинулся вниз на помощь Бобу, но в тот момент, когда он добежал до воды, «Нэшамони», поднятый мощным гребнем волны, двинулся вперед и вышел в открытое море.
ГЛАВА IX
Человек богат малым, когда он честен и добр; природа имеет мало потребностей! Но его пороки рождают, увы, искусственные нужды.
Юнг
Понятно, Марк не кинулся в погоню за уносимым волнением пинасом. Исключая разве только тех островитян, которые проводят полжизни в воде, никто не был бы в состоянии настигнуть какое бы то ни было судно, гонимое бурей по ветру. Юный моряк в изнеможении припал к скале в безграничном ужасе и страхе за несчастного товарища, сознавая, что никаких средств к спасению у него быть не могло.
Боб не пытался даже отдать якорь, зная наверняка, что всякая попытка такого рода опасна в данную минуту. Всего разумнее, конечно, было плыть по ветру до тех пор, пока пинас не вынесет за пределы подводных камней, и затем уже стараться удержаться на месте. У Марка сердце замерло, и, едва дыша, он следил, как пинас мчался над подводными скалами подобно бешеному коню, который сам не видит и не знает, куда он мчится. Раз двадцать Марку казалось, что злополучное судно уже потоплено разъяренной стихией, но в тот момент, когда он считал его погибшим, оно снова, точно морская чайка, неслось вперед, ныряя и скользя по волнам бурного и пенившегося моря.
В продолжение почти четверти часа Марк мог следить за «Нэшамони», хотя он несколько раз за это время терял его из виду, частью вследствие отдаленности, частью вследствие полнейшего отсутствия на нем парусов.
Но вот бешеный порыв ветра заставил Марка пригнуться к земле, и. когда он мог снова взглянуть на взбаламученное море, «Нэшамони» исчез из виду.
С той самой минуты, как почти на его глазах исчез капитан Кретшли. Марк еще ни разу не испытывал такой душевной муки, как в тот момент, когда с глаз его скрылся «Нэшамони». Он вдруг сразу почувствовал весь ужас своего одиночества и отчуждения от мира, понял, что между ним и Богом нет никакого посредника, и под тяжестью непосильного горя он пал ниц и облегчил свою душу в горячей молитве.
Когда он после того взглянул вокруг себя, то убедился, что буря не только не утихала, но скорее даже усилилась. Вода с каждой минутой прибывала; она проложила себе дорогу вовнутрь кратера и затопила низменные части долины на протяжении двух или трех акров. Но «Ранкокус», несмотря на то, что его сильно покачивало из стороны в сторону, все еще держался на своем якоре и, по-видимому, не получил никаких повреждений. Не будучи в состоянии что-либо сделать против бешеного своеволия разбушевавшейся стихии, Марк побрел в тот барак, который он вместе с Бобом построил себе в долине кратера, и кинулся в подвешенную там койку, где провел весь остаток этого дня и всю следующую за ним ночь. Если бы не бешеный рев бури, доносившийся извне, да не могучие порывы ветра, проносившиеся временами над его головой, трудно было бы поверить, что там за стеной разыгрывалась такая страшная буря. Так продолжалось до утра, когда вдруг полил проливной дождь. К счастью, предусмотрительный Марк устроил все крыши с сильнейшим скатом, так что потоки дождя только сбегали по тенту, не застаиваясь на крыше. Разбитый телом и душой, Марк заснул тяжелым, крепким сном и беспробудно проспал несколько часов кряду.
Когда он проснулся и пришел в себя, то несколько минут сидел неподвижно на своем ложе, стараясь припомнить случившееся. Затем он стал прислушиваться к шуму бури: но за стеной все, казалось, было тихо, и когда он вслед за тем встал и вышел из палатки, то увидел над своей головой ясное небо и солнышко. Утки и свиньи купались в лужах, образовавшихся во всех выемках и углублениях почвы.
Сад, казалось, улыбался, омытый дождем, и допущенные вовнутрь кратера четвероногие гости, как оказалось, ни до чего не дотронулись. Совершив свой утренний туалет, Марк выгнал свое маленькое стадо из кратера, опасаясь за целость своих всходов. Выйдя за ограду кратера и убедившись, что вода уже убыла и что, следовательно, домочадцам его не грозит никакая беда, он загородил вход в кратер и затем уже взобрался на вершину, чтобы осмотреться.
Вместе с пассатными ветрами вновь воцарились тишина и спокойствие. «Ранкокус» неподвижно стоял на своем якоре, океан тихо дышал своей мошной грудью; весь берег Рифа был сплошь усеян громадным количеством рыбы, от которой Марк счел необходимым как можно скорее избавиться.
Куры и свиньи, как бы угадав мысли своего хозяина, с невероятным усердием принялись уничтожать это, как бы нарочно для них приготовленное угощение; но при всем их старании бедные животные никогда бы не справились с этой трудной задачей, и потому Марк, подкрепившись кое-какой пищей на «Ранкокусе», вернулся на берег и с помощью лопаты и тачки стал убирать эту рыбу, так как, если бы он оставил ее на берегу всего на несколько часов, она до того успела бы разложиться под влиянием палящих лучей тропического солнца, что заразила бы весь остров своими миазмами. Никогда еще в своей жизни Марк не работал с таким рвением и поспешностью.
Рыбу он свалил в заранее вырытую для этого глубокую траншею и засыпал густым слоем пепла. Он понимал, что эта усиленная работа необходима ему, частью для того, чтобы забыться и уйти от мучивших его мыслей и ощущений, частью для того, чтобы предохранить себя от чумы, которую могли породить все эти разлагающиеся трупы. Двое суток проработал Марк почти без отдыха, отрываясь от работы лишь на несколько мгновений тогда, когда подымавшиеся отовсюду зловонные испарения не давали ему дышать. К счастью, тысячи слетевшихся сюда птиц помогали ему и работали едва ли не успешнее его.
Истощив все свои силы, Марк переселился, наконец на судно и прожил там около недели, выжидая, пока ветры очистят воздух и унесут с собою все это зловоние.
По истечении недели он вернулся на Риф и решил, что, в крайнем случае, ему можно будет остаться и здесь, но только по прошествии целого месяца воздух на острове окончательно очистился от всяких миазмов.
Необъяснимой странностью человеческой природы является то, что крупные несчастья и глубокое, серьезное горе как-то легче переносятся нами, чем пустячные неудачи. То же было и с Марком: несмотря на свою сердечную привязанность к Бобу и на те серьезные последствия, какими неминуемо должна была сказаться для него потеря этого верного товарища, он все же более интересовался последствиями наводнения на острове, нежели судьбой, постигшей «Нэшамони».
Отражение палящих лучей солнца на скалах и красновато-бурых массах пепла кратера чрезвычайно раздражающе действовало на зрение Марка, причиняя ему порой до такой степени болезненное ощущение, что ему не раз приходилось закрывать глаза; большим счастьем для него являлось то, что он мог отвести глаза и дать им отдохнуть на нежно-зеленой мураве, покрывавшей местами вершину. Частью из желания сберечь зрение, частью же из настоятельной потребности в лихорадочной деятельности Марк решил засеять травою всю долину кратера, за исключением того пространства, которое ему было необходимо под огород. Добродетельный друг Авраам Уайт снабдил свое судно двумя бочонками семян для газона. Обрадованный этим нежданным богатством, Марк тотчас же принялся за дело. Тем временем зачастили сильные ливни, но и это не останавливало его в его трудах, а напротив, как бы подгоняло его. Увлажненная дождями почва становилась только еще более благоприятной для посева. На то, чтобы засеять громадную площадь долины кратера, ушел целый бочонок семян, и Марк, окончив эту работу, вернулся в свой барак, промокнув до нитки и обливаясь потом.
Уставший до изнеможения, он бросился в свой гамак и заснул. Проснувшись поутру, он почувствовал, что его голова тяжела, как будто вся она налита свинцом, и в горле пересохло; во всем теле он ощущал страшный жар. Тут только наш бедный отшельник понял весь ужас своего одиночества. Он прекрасно сознавал, что захворал не на шутку; надо было пользоваться теми немногими минутами, которые ему еще оставались до того момента, когда он окончательно лишится сил и сознания. Только на «Ранкокусе» мог он найти все необходимое для себя в данном положения; а потому ему во что бы то ни стало следовало добраться до судна. Раскрыв зонт, и опираясь на палку, он с трудом побрел, двадцать раз останавливаясь и отдыхая по пути или же падая в изнеможении на раскаленный утес, но тотчас же, сделав над собою невероятное усилие, он поднимался и брел дальше, подгоняемый ужасом и отчаянием, задыхаясь и почти теряя сознание. Наконец он добрался до каюты.
Трудно описать то чувство наслаждения, которое овладело несчастным, когда он очутился вне палящих лучей солнца под кровом прохладной каюты. В изнеможении опустился он на один из диванов, чтобы немного передохнуть и собраться с мыслями, что именно ему следовало сделать, пока он еще был в силах кое-как двигаться и отдавать себе отчет в своих действиях. Ящик с медикаментами находился тут же в каюте, и он сам не раз уже пользовался его услугами и для себя, и для других. Приготовив себе с помощью воды, взятой из фильтра, лечебное питье, он выпил его с жадностью и наслаждением. Тут он почувствовал себя настолько больным и разбитым, что не смог сделать ни малейшего движения, и только час спустя нашел в себе силы перебраться с дивана на кровать, где он лишился сознания. Сколько времени пролежал он в этом бессознательном состоянии, этого он никогда не узнал: быть может, несколько дней, быть может, несколько недель. Порой у него были минуты прояснения мыслей, и тогда он с особенной ясностью сознавал весь ужас своего положения. К счастью, в каюте и питья, и пищи было вволю; фильтр находился у него как раз под рукой, и в минуты возвращавшегося сознания он почти каждый раз прибегал к нему. Мешок с сухарями лежал тут же около кровати, но он едва-едва мог проглотить самый крошечный кусочек сухаря даже и тогда, когда он был размочен в воде. Под конец он уже был не в силах сделать даже малейшее движение и более двух суток пролежал, не шевелясь, в каком-то полусознательном состоянии, близком к летаргии.
Но вот жар спал, сознание вернулось, но болезнь приняла от этого, как тотчас же понял Марк, только еще худший, более опасный для него оборот. После лихорадочного жара и бреда наступило полнейшее истощение сил, слабость, усиливавшаяся с каждым днем. Марк сознавал, что если только это продолжится, то он безвозвратно погиб. Он вспомнил, что на судне имелось несколько бутылок превосходнейшего портера; одна из этих бутылок оказалась как раз на полке над его головой. Увидав ее, он решил отведать немного этого напитка.