Страница:
Тем временем матросы с вельбота прошли на бак и смешались с моряками фрегата. Только рулевой шхуны невозмутимо расположился на одном из ведущих вниз трапов и, подняв голову, начал осматривать сложную систему корабельных снастей, с явным неудовольствием покачивая головой. Это зрелище собрало вокруг него несколько молодых людей, во главе с мистером Мерри, которые намеревались развлекать гостя так, чтобы и самим позабавиться на славу. Разговор между Барнстейблом и его начальником вскоре окончился, и молодой человек, кивком позвав за собой Гриффита с такой непринужденностью, которая доказывала, что он не чужой на фрегате, первым направился в кают-компанию. При этом он даже не взглянул на офицеров, собравшихся вокруг шпиля в ожидании, когда их товарищ освободится, чтобы более сердечно с ним поздороваться. Подобная сухость никак не была свойственна природному нраву и обычному поведению Барнстейбла. Поэтому, когда первый лейтенант один последовал за ним, офицеры решили, что Барнстейбл, вероятно, хочет поговорить с ним о служебных делах наедине. Командир шхуны действительно имел это намерение, ибо, схватив со стола в кают-компании лампу, он проследовал в сопровождении своего приятеля в его каюту и, затворив дверь, повернул ключ в замке. Удостоверившись, что никто не может им помешать, командир шхуны, верный долгу службы и поэтому не способный отнестись пренебрежительно к рангу Гриффита, предложил ему единственный стул, а сам, поставив лампу на стол, небрежно уселся на рундук и начал разговор:
— Ну и ночь выдалась нам! Мне раз двадцать казалось, что под вами разверзлось море, и я уже считал вас погибшими, или, еще хуже, прибитыми к берегу, где власти запрятали бы вас в плавучие тюрьмы. Но внезапно в ответ на мой пушечный выстрел я увидел ваши огни. Если у злодея отнять его совесть, то и ему, наверное, не станет так легко, как мне, когда я увидел свечной огарок в вашем фонаре. Однако, Гриффит, я должен рассказать вам совсем о другом…
— О том, как вы спали, когда очутились в открытом море, и о том, как ваша команда пыталась даже превзойти своего командира в умении спать, наконец о том, как это ей удалось в такой мере, что наш старик только головой качал, — перебил его Гриффит. — Ей-богу, Дик, вы скоро совсем забудете мореходство на вашей скорлупе, где матросы укладываются спать вместе с курами!
— Что вы, Нед, дела наши далеко не так плохи! — смеясь, возразил Барнстейбл. — У меня дисциплина не слабее, чем на флагмане. Конечно, сорок человек не такой внушительный экипаж, как триста или четыреста, но, если придется поставить или убрать паруса, я, пожалуй, выполню этот маневр быстрее вас.
— Еще бы, ведь носовой платок легче развернуть и сложить, чем скатерть! Но я считаю, что плох тот моряк, кто оставляет корабль без присмотра и не следит даже, куда он идет: к северу или югу, к востоку или западу.
— И кого же вы обвиняете в таком недостойном поведении?
— У нас, знаете ли, говорят, что при сильном ветре вы ставите к румпелю вашего Длинного Тома, приказываете ему держать курс прямо, а остальных отправляете спать, и команда остается на койках, пока вас не разбудит храп рулевого.
— Бесстыдная ложь! — закричал Барнстейбл с негодованием, которое он тщетно пытался скрыть. — Кто позволяет себе распускать такие сплетни, мистер Гриффит?
— Я слышал это от командира морской пехоты, — ответил лейтенант, теряя охоту дразнить приятеля и напуская на себя рассеянный вид человека, которому все безразлично. — Но я сам мало этому верю. Не сомневаюсь, что прошлой ночью вы все не смыкали глаз, а вот что вы делали утром, этого я не знаю.
— Утром? Да, сегодня я малость зазевался! Но я был занят, Гриффит, изучением носового свода сигналов, который для меня в тысячу раз интереснее, чем все ваши флаги, развешанные на мачтах сверху донизу!
— Что? Неужели вы узнали тайные сигналы англичан?
— Нет-нет, — ответил Барнстейбл, хватая за руку своего приятеля. — Вчера вечером на тех утесах я встретил девушку, которая еще раз доказала, что я не ошибся в ней и не напрасно полюбил ее, такую сообразительную и смелую.
— О ком вы говорите?
— О Кэтрин…
Услышав это имя, Гриффит невольно вскочил со стула. Лицо его сначала покрылось мертвенной бледностью, а затем вспыхнуло, словно к нему стремительно прихлынула кровь из глубин сердца. Стараясь побороть волнение, которое он, по-видимому, стыдился обнаружить даже перед самым близким другом, молодой человек сел и, несколько овладев собой, с трепетом спросил:
— Она была одна?
— Да, но она передала мне это письмо и вот эту чудесную книгу, которая стоит целой библиотеки.
Гриффит кинул рассеянный взгляд на книгу, так высоко ценимую его приятелем, но нетерпеливо схватил распечатанное письмо, которое было положено на стол для его просмотра. Читатель уже догадался, что письмо это, написанное женской рукой, было то самое, которое Барнстейбл получил от своей нареченной во время их встречи на прибрежных скалах. Вот его содержание:
«Веря, что провидение доставит мне случай свидеться с вами или переслать вам это письмо, я приготовила краткий рассказ о том, в каком положении находимся мы с Сесилией Говард. Я сделала это, однако, не для того, чтобы толкнуть вас и Гриффита на какой-нибудь опрометчивый, безрассудный поступок. Я лишь хочу, чтобы вы могли вместе подумать и решить, что можно сделать для нашего освобождения.
Сто лет назад, когда Говарды еще жили в Англии, их земли находились в Нортумберлендском графстве. Поэтому сюда и привез нас полковник, когда политические события и страх оказаться дядей мятежника вынудили его покинуть Америку, как он говорит, навсегда. Уже три месяца, как мы здесь. Два месяца мы жили более или менее спокойно и привольно, но недавно газеты сообщили о прибытии во Францию вашего фрегата и шхуны, и с этой минуты за нами начали так строго следить, словно мы замышляем повторить Каролинский побег. По прибытии сюда полковник нанял старинное здание, которое можно почесть и за дом, и за аббатство, а может быть, и за замок, но больше всего за тюрьму. Как говорят, его прельстило то, что дом этот когда-то принадлежал одному из его предков. В этом восхитительном жилище есть много клеток, из которых не вырвутся и более беспокойные птички, чем мы. Недели две назад в соседней деревне, расположенной на побережье, подняли тревогу из-за того, что у берега появились два американских судна. По описанию они похожи на ваши. А так как у нас в округе все только и думают, что о страшном Поле Джонсе, то теперь начали говорить, будто он находится на борту одного из этих судов. Мне кажется, что полковник Говард все точно знает, ибо в своих расспросах, насколько мне известно, он интересуется самыми мелкими подробностями. Он завел в доме нечто вроде гарнизона, под предлогом защиты нашего жилья от мародеров, подобных тем, какие, рассказывают, ограбили на приличную сумму денег леди Селкерк.
Поймите меня правильно, Барнстейбл: я ни в коем случае не желаю, чтобы вы отважились высадиться на берег, и заклинаю вас нашей любовью не проливать крови. Однако, для того чтобы вы лучше представляли себе место, где мы томимся, и людей, которые нас окружают, я опишу вам и тюрьму и гарнизон. Здание целиком построено из камня, поэтому вторгнуться в него с малыми силами невозможно. В нем столько поворотов и закоулков, что рассказать о них я просто не в силах. Комнаты, которые мы занимаем, находятся наверху, на третьем этаже флигеля, который, если вы настроены романтически, можно назвать башней. В действительности это просто крыло замка. Ах, если б я могла улететь с помощью этого крыла! Если вы случайно окажетесь поблизости, то узнаете наши комнаты по трем закопченным флюгерам, которые вертятся над остроконечной крышей, а также по обычно открытым окнам. Напротив наших окон, на расстоянии полумили, находятся какие-то необитаемые развалины, почти скрытые от взоров небольшой рощей. Под сводами этих развалин можно найти если не слишком комфортабельное, но все же убежище. Пользуясь объяснениями, которые вы когда-то мне дали, я приготовила набор сигнальных флажков из шелка различных цветов и небольшой разговорник, который, мне кажется, может нам пригодиться. Эти фразы тщательно пронумерованы соответственно сочетаниям флажков. Прилагаю этот сборник сигналов к письму. У меня остается комплект флажков вместе с ключом к ним, а вы должны приготовить себе второй комплект. Если представится возможность, мы, по крайней мере, проведем несколько минут в приятной беседе: вы — с крыши старой башни в развалинах, а я — из восточного окна моего будуара!
Теперь я расскажу вам о гарнизоне. Кроме коменданта, должность которого исполняет сам полковник Говард со всем пылом своей прежней военной профессии, есть еще его помощник, Кит Диллон, несчастье жизни Сесилии. У него длинная физиономия с черными глазами, полными презрения ко всему на свете, и кожа такого же цвета. Этот джентльмен, как вам известно, — дальний родственник Говардов, а теперь он возымел желание породниться с ними ближе. Он, правда, беден, зато, как ежедневно повторяет полковник, добрый верноподданный, а не мятежник. Когда я поинтересовалась, почему в эти тревожные времена Диллон не поднял оружие в защиту любимого венценосца, полковник ответил, что это не его обязанность, ибо он воспитан для служения закону и готовится занять одно из самых важных судейских мест в колониях. Полковник добавил, что надеется дожить до тех времен, когда многообещающий молодой человек приговорит некоторых джентльменов (имен он не назвал) к достойному наказанию. Это, конечно, было весьма утешительно, и я смолчала. Однако Диллон вместе с нами покинул Каролину и сейчас находится в аббатстве, намереваясь и впредь оставаться здесь, если вы не поймаете его и не произнесете над ним приговора, которым он грозит вам. Именно этого джентльмена полковник хочет видеть мужем Сесилии, и, с тех пор как до нас дошли слухи о вашем прибытии к английским берегам, осада почти перешла в штурм. Это привело к тому, что кузина сначала сама заперлась в своей комнате, а потом ее там запер полковник. И сейчас ей даже не разрешают выходить из флигеля, в котором мы живем. Кроме этих двух главных тюремщиков, нас охраняют четверо слуг мужского пола: двое негров и двое белых, и офицер с двадцатью солдатами, присланный к нам из соседнего города по особому приглашению полковника. Они останутся здесь до тех пор, пока берег не будет очищен от «пиратов»! Да, так сладкозвучно они именуют вас, а когда их собственные солдаты высаживаются на берег, грабят, разбойничают, убивают мужчин и оскорбляют женщин, их называют героями! Очень интересно придумывать клички и составлять словари. Ваша вина, если окажется, что мой словарь был составлен напрасно. Когда я припоминаю все оскорбления и ругательства, которыми здесь, в Англии, осыпают мою родину и мой народ, я выхожу из себя и забываю о том, что я женщина. Но я не хочу, чтобы мое раздражение привело вас к какому-нибудь необдуманному поступку. Помните о собственной жизни, помните об их тюрьмах, помните о вашем добром имени и не забывайте, не забывайте вашу
Кэтрин Плауден.
P.S. Я чуть не забыла сказать вам, что в сборнике сигналов вы найдете более подробное описание нашей тюрьмы, сведения о ее расположении и план всей местности».
Дочитав послание, Гриффит возвратил его тому, кому оно было адресовано, и, откинувшись на спинку стула, глубоко задумался.
— Я знал, что она здесь, иначе я принял бы пост, который мне предлагали наши комиссары в Париже, — наконец промолвил он. — Я надеялся, что счастливый случай поможет мне встретиться с ней, но никак не ожидал, что окажусь в такой близости от нее! Раз у нас есть эти сведения, мы должны действовать быстро и решительно. Бедняжка! Что только ей не приходится сейчас испытывать!
— Какой у нее прекрасный почерк! — воскликнул Барнстейбл. — Четкие буквы, изящные и маленькие, как ее пальчики. Гриффит, вот если бы ей вести вахтенный журнал!
— Сесилии Говард прикасаться к грубой бумаге вахтенного журнала? — удивленно воскликнул Гриффит, но, заметив, что Барнстейбл углубился в письмо возлюбленной, понял, что каждый из них думает о своей любимой, и, улыбнувшись, замолчал.
После нескольких минут хладнокровного размышления Гриффит попросил друга рассказать ему, как и при каких обстоятельствах он встретился с Кэтрин Плауден. Барнстейбл кратко изложил все события, уже известные читателю.
— Значит, — сказал Гриффит, — Мерри — единственный, кроме нас, кто знает об этой встрече. Думаю, что, дорожа честью своей родственницы, он не будет болтать.
— Ее честь не нуждается в защите, мистер Гриффит! — вскричал Барнстейбл. — Она такая же незапятнанная, как паруса над вашей головой, и…
— Тише, милый Ричард! Прошу прощения: вероятно, мои слова можно истолковать несколько иначе, чем я предполагал. Но очень важно, чтобы все наши шаги были осторожны и оставались тайной.
— Мы должны увезти их обеих, — сказал Барнстейбл, уже забыв о минутном недоразумении, — и сделать это раньше, чем нашему старику заблагорассудится покинуть эти берега. Вам что-нибудь известно о его инструкциях или он молчит о них?
— Он безмолвен как могила. Впервые мы покинули порт без того, чтобы он откровенно поговорил со мной о целях нашего плавания. И с тех пор как мы вышли из Бреста, он еще ни слова мне не сказал.
— Причиной этому ваша застенчивость — все вы такие в Джерси! Подождите, пока я с моим восточным любопытством подойду к нему. Клянусь честью, через час мне все будет известно!
— Коса найдет на камень — вот и все, чем это кончится, — засмеялся Гриффит. — Увидите, он будет увертываться так же ловко, как вы — допрашивать его.
— Во всяком случае, у меня нынче будет возможность попытаться. Он послал за мной для участия в офицерском совете — вероятно, по какому-то важному вопросу.
— Ничего не слышал, — ответил Гриффит, подняв пытливый взгляд на приятеля. — Что он собирается объявить?
— Об этом вам придется спросить у вашего лоцмана, потому что во время разговора со мной старик каждую минуту посматривал на него, словно ожидая команды для маневра.
— Вокруг этого человека и в наших отношениях с ним есть какая-то тайна, постичь которую я не в силах, — сказал Гриффит. — Но я слышу — меня зовет Мануэль. Нас ждут в капитанской каюте. Помните, вы не должны покинуть фрегат, не повидавшись со мной еще раз!
— Нет-нет, мой дорогой друг, после общего совета у капитана мы удалимся на частный совет!
Молодые люди встали, и Гриффит, сбросив куртку, в которой выходил на палубу, надел парадный сюртук. Взяв шпагу, он направился вслед за товарищем по проходу, уже нами описанному, на батарейную палубу, откуда они вошли, приветствуя собравшихся, в командирский салон.
ГЛАВА VII
Приготовления к совету были скоры и просты. Старый командир фрегата с безукоризненной вежливостью принял офицеров и, указав им на стулья вокруг стола, привинченного посреди салона, молча занял председательское место. За ним без дальнейших церемоний уселись и все остальные. Занимая свои места, они, однако, внимательно и строго соблюдали порядок старшинства и чинов. Гриффит, как следующий по должности за командиром фрегата, поместился по правую руку от него, а по левую руку сел командир шхуны. Командир морской пехоты, который также принимал участие в совете, расположился подле Гриффита, а за ним — по старшинству — все остальные офицеры. На нижнем конце стола занял место штурман — атлетически сложенный, широкоплечий человек с грубыми чертами лица. Как только все уселись за столом и установилась тишина, командир, собравший своих подчиненных на совет, изложил им существо дела и просил высказать свое мнение.
— В силу данных мне инструкций, джентльмены, — начал он, — по прибытии к берегам Англии я должен был их обследовать…
Гриффит почтительно поднял руку, призывая к молчанию, и старый ветеран умолк, вопросительно глядя на лейтенанта.
— Мы не одни, — объяснил молодой человек и бросил взгляд в ту часть салона, где, облокотясь на орудие, в спокойной и непринужденной позе стоял лоцман.
Незнакомец и бровью не повел, услышав этот явный намек, и не поднял глаз от лежавшей перед ним прямо на палубе карты, которую он внимательно разглядывал.
— Здесь присутствует только мистер Грэй, — тихо и с явным уважением произнося это имя, ответил капитан. — Нам понадобятся его услуги, поэтому мы ничего не должны скрывать от него.
Молодые люди удивленно переглянулись, и, когда Гриффит безмолвным поклоном выразил свое согласие с решением командира, последний продолжал:
— Мне было приказано наблюдать за определенными сигналами с мысов, мимо которых мы шли. С этой целью мне были переданы лучшие карты и инструкции, что дало нам возможность вчера войти в бухту. Теперь у нас есть лоцман, который представил такие доказательства своего искусства, что ни один из нас, джентльмены, не должен колебаться, в случае необходимости, положиться на его честь и знания.
Старик умолк и оглядел своих офицеров, словно желая прочесть на их лицах, как они приняли это важное заявление. Слушатели молча наклонили головы, и капитан, заглядывая в бумагу, которую он держал в руках, продолжал свои объяснения:
— Всем вам известно, джентльмены, что злополучный вопрос об обмене пленными не раз возбуждался обоими правительствами — нашим и английским. По этой причине, а также по некоторым политическим соображениям наши комиссары в Париже признали необходимым захватить в плен нескольких видных деятелей враждебной стороны, которые могли бы послужить заложниками на случай дальнейших козней врага. В то же время это заставит Англию испытать на себе тяготы войны, которые до сих пор были только нашим уделом, пока она шла исключительно на нашей территории. Сейчас нам представляется удобный случай привести этот план в исполнение, и я собрал вас для того, чтобы посоветоваться, как это делать.
Это неожиданное сообщение о цели плавания было встречено мертвой тишиной. Подождав с минуту, капитан, обращаясь к штурману, спросил:
— Что вы посоветуете мне предпринять, мистер Болтроп?
Потрепанный бурями моряк, которому было предложено своим советом распутать этот трудный узел, положил на стол короткую костистую руку и начал с большим старанием вертеть чернильницу, а другой рукой он поднес ко рту перо и стал жевать его с таким увлечением, словно это был лист славного виргинского табаку. Но, заметив, что от него ждут ответа, он поглядел сначала направо, потом налево и наконец заговорил хриплым густым голосом, потерявшим из-за морских туманов и постоянной простуды всякую мелодичность:
— Я думаю так: приказано — значит, надо сделать, ибо старинное правило гласит: «Получил приказ — выполняй враз!» Однако не худо и другое правило: «Волю начальства твори, да и себя не смори!» Оно спасло многих ребят от промашки, закрывающей реестр казначея. Я не хочу сказать, что книги казначея хуже других книг, но, когда человек умер, его счет закрывают, иначе выйдет ошибка. Итак, если дело должно быть сделано, встает вопрос: каким образом? Всем известно, что на корабле много парусов, но не всякий скажет, как убрать лишние. Так вот, если дело действительно должно быть сделано, нам следует либо высадить отряд и захватить этих людей, либо ложными сигналами и флагами заманить их на фрегат. Что касается высадки, капитан Мансон, — я говорю только о себе, — то, если вы проткнете бушпритом окна гостиной английского короля, я согласен на этот маневр, и мне неважно, сколько дворцовой посуды при этом будет побито. Что же до того, чтобы оставить след моих сапог на здешнем прибрежном песке — я все время говорю только о себе, — то, извините за выражение, лучше пусть черт меня унесет.
Молодые офицеры с улыбкой выслушали чистосердечное изложение мыслей старого морского волка, который, по-видимому, полагал, что достаточно осветил то основное, ради чего был собран совет.
Но командир, который тоже был — правда, более утонченным — воспитанником старой школы, как будто понял все доводы штурмана и, не изменив бесстрастного выражения лица, попросил высказаться самого молодого из лейтенантов.
Молодой человек говорил скромно, но все же решительно. Однако речь его в целом была не менее расплывчатой, чем речь штурмана. Он сказал то же самое, с той лишь разницей, что не испытывал подобного отвращения к высадке на берег.
Высказывания других офицеров, более высокого чина, становились все яснее и вразумительнее, пока не дошла очередь до капитана морской пехоты. Он излагал свои соображения, явно гордясь тем, что предполагаемое предприятие гораздо более соответствовало его профессии, чем обычные действия фрегата.
— Мне кажется, сэр, что успех этой экспедиции зависит в первую голову от способа ее выполнения… — После этих общепонятных вступительных слов офицер помедлил, как бы собираясь высказать такой убедительный аргумент, который сразу смёл бы все возражения, а затем продолжал: — Высадка, конечно, должна быть произведена в удобном месте, под прикрытием пушек фрегата, а шхуну, если можно, следует поставить на якорь таким образом, чтобы в случае нужды она могла открыть фланкирующий огонь по месту десанта. Приготовления к походному маршу во многом зависят от расстояния, которое предстоит пройти. Я полагаю, сэр, что следует выслать вперед группу моряков, которая должна прокладывать путь для колонны морской пехоты, а обоз и его охранение могут оставаться на фрегате до тех пор, пока неприятель не отступит в глубь территории; только тогда они могут спокойно двигаться вперед. Необходимо также образовать фланговые отряды под командой двух старших гардемаринов, а из марсовых следует создать небольшой отряд для содействия морской пехоте. Мистер Гриффит, конечно, сам поведет матросов, вооруженных мушкетами и длинными пиками, — это будет резерв, поскольку, я думаю, мои военные заслуги и опыт дают мне право принять командование над главными силами.
— Великолепно, фельдмаршал! — воскликнул Барнстейбл, в своем кипучем веселье редко считавшийся с местом и временем. — Напрасно вы допустили, чтобы ваши пуговицы ржавели от морской воды. Вы уберегли бы их от этого, оставаясь в лагере Вашингтона. Лучше вам повесить свою койку в его палатке. Вы, кажется, думаете, сэр, что мы намерены завоевать всю Англию?
— Я знаю, что всякий военный маневр должен быть выполнен точно и четко, капитан Барнстейбл, — возразил командир морской пехоты. — Но я слишком привык к насмешкам морских офицеров, чтобы прислушиваться к тому, что проистекает от их невежества. Если капитану Мансону угодно будет использовать меня и моих людей в этой экспедиции, он убедится, что морская пехота годится не только для того, чтобы нести караул и отдавать честь. — Высокомерно отвернувшись от своего противника, он продолжал говорить, обращаясь уже только к их общему начальнику и как бы пренебрегая дальнейшим разговором с человеком, неспособным понять всю силу его слов. — Было бы весьма благоразумно, капитан Мансон, выслать вперед разведывательный отряд. И, поскольку мы можем встретить отпор, я советовал бы сформировать вооруженный шанцевым инструментом саперный отряд. Такой отряд был бы чрезвычайно полезен для возведения полевых укреплений. Впрочем, сэр, нужные орудия найдутся в изобилии у местного населения, а для работ мы в случае нужды привлечем и крестьян.
Барнстейбл не выдержал и громко расхохотался, причем никто не счел нужным его остановить. Но Гриффит, отвернув голову, скрыл улыбку, которая было расплылась по его лицу. Он заметил, что лоцман бросил на веселого моряка гневный взгляд, и не знал, как его истолковать. Когда капитан Мансон решил, что Барнстейбл насмеялся досыта, он мягко осведомился, почему предложение командира морской пехоты кажется ему столь смешным.
— Да ведь это план целой кампании! — вскричал Барнстейбл. — Его следует тотчас, пока еще не выступили французы, отправить с нарочным в Конгресс!
— Может быть, вы предложите лучший план, мистер Барнстейбл? — терпеливо спросил командир.
— Лучший? Да любой, какой можно выполнить быстро и без затруднений! — воскликнул командир шхуны. — Это дело для моряков, сэр, и поручить его следует морякам…
— Извините меня, капитан Барнстейбл, — перебил его командир морской пехоты, воинское честолюбие которого подавило в нем всякое чувство юмора, — но, поскольку дело это должно быть выполнено на суше, я думаю, что имею полное право участвовать в нем.
— Думайте что хотите, капитан, но не знаю, как вы собираетесь воевать с помощью людей, которые не умеют отличить нос корабля от кормы, — ответил моряк. — Или вы полагаете, что подойти к берегу на веслах или под парусом так же легко, как по команде положить на землю ваши кремневые ружья? Нет-нет, капитан Мануэль, я уважаю ваше мужество, ибо не раз видел вас в минуты опасности, но, черт меня побери, если…
— Мы ждем, что предложите вы, мистер Барнстейбл! — напомнил ему старик командир.
— Прошу прощения, сэр! Ни в каком плане нет необходимости. Укажите, где находятся нужные нам лица, а также расстояние, и я, как только шторм немного стихнет, поведу шхуну к берегу в таком месте, где достаточно глубоко и нет подводных камней… Мистер лоцман, вы будете сопровождать меня, ибо у вас в голове хранится такая точная карта морского дна и этих берегов, какой никогда не существовало и для суши. Я поищу удобную якорную стоянку или, если ветер будет дуть с берега, шхуна может ждать в отдалении, пока нам не удастся снова выйти в открытое море. Я высажусь на берег с вельбота, взяв с собой Длинного Тома и команду гребцов, а затем мы отыщем указанное вами место, возьмем в плен нужных вам людей и доставим их на борт фрегата. Все пойдет как по маслу, только надо десант высадить ночью, поскольку эти места густо заселены.
— Ну и ночь выдалась нам! Мне раз двадцать казалось, что под вами разверзлось море, и я уже считал вас погибшими, или, еще хуже, прибитыми к берегу, где власти запрятали бы вас в плавучие тюрьмы. Но внезапно в ответ на мой пушечный выстрел я увидел ваши огни. Если у злодея отнять его совесть, то и ему, наверное, не станет так легко, как мне, когда я увидел свечной огарок в вашем фонаре. Однако, Гриффит, я должен рассказать вам совсем о другом…
— О том, как вы спали, когда очутились в открытом море, и о том, как ваша команда пыталась даже превзойти своего командира в умении спать, наконец о том, как это ей удалось в такой мере, что наш старик только головой качал, — перебил его Гриффит. — Ей-богу, Дик, вы скоро совсем забудете мореходство на вашей скорлупе, где матросы укладываются спать вместе с курами!
— Что вы, Нед, дела наши далеко не так плохи! — смеясь, возразил Барнстейбл. — У меня дисциплина не слабее, чем на флагмане. Конечно, сорок человек не такой внушительный экипаж, как триста или четыреста, но, если придется поставить или убрать паруса, я, пожалуй, выполню этот маневр быстрее вас.
— Еще бы, ведь носовой платок легче развернуть и сложить, чем скатерть! Но я считаю, что плох тот моряк, кто оставляет корабль без присмотра и не следит даже, куда он идет: к северу или югу, к востоку или западу.
— И кого же вы обвиняете в таком недостойном поведении?
— У нас, знаете ли, говорят, что при сильном ветре вы ставите к румпелю вашего Длинного Тома, приказываете ему держать курс прямо, а остальных отправляете спать, и команда остается на койках, пока вас не разбудит храп рулевого.
— Бесстыдная ложь! — закричал Барнстейбл с негодованием, которое он тщетно пытался скрыть. — Кто позволяет себе распускать такие сплетни, мистер Гриффит?
— Я слышал это от командира морской пехоты, — ответил лейтенант, теряя охоту дразнить приятеля и напуская на себя рассеянный вид человека, которому все безразлично. — Но я сам мало этому верю. Не сомневаюсь, что прошлой ночью вы все не смыкали глаз, а вот что вы делали утром, этого я не знаю.
— Утром? Да, сегодня я малость зазевался! Но я был занят, Гриффит, изучением носового свода сигналов, который для меня в тысячу раз интереснее, чем все ваши флаги, развешанные на мачтах сверху донизу!
— Что? Неужели вы узнали тайные сигналы англичан?
— Нет-нет, — ответил Барнстейбл, хватая за руку своего приятеля. — Вчера вечером на тех утесах я встретил девушку, которая еще раз доказала, что я не ошибся в ней и не напрасно полюбил ее, такую сообразительную и смелую.
— О ком вы говорите?
— О Кэтрин…
Услышав это имя, Гриффит невольно вскочил со стула. Лицо его сначала покрылось мертвенной бледностью, а затем вспыхнуло, словно к нему стремительно прихлынула кровь из глубин сердца. Стараясь побороть волнение, которое он, по-видимому, стыдился обнаружить даже перед самым близким другом, молодой человек сел и, несколько овладев собой, с трепетом спросил:
— Она была одна?
— Да, но она передала мне это письмо и вот эту чудесную книгу, которая стоит целой библиотеки.
Гриффит кинул рассеянный взгляд на книгу, так высоко ценимую его приятелем, но нетерпеливо схватил распечатанное письмо, которое было положено на стол для его просмотра. Читатель уже догадался, что письмо это, написанное женской рукой, было то самое, которое Барнстейбл получил от своей нареченной во время их встречи на прибрежных скалах. Вот его содержание:
«Веря, что провидение доставит мне случай свидеться с вами или переслать вам это письмо, я приготовила краткий рассказ о том, в каком положении находимся мы с Сесилией Говард. Я сделала это, однако, не для того, чтобы толкнуть вас и Гриффита на какой-нибудь опрометчивый, безрассудный поступок. Я лишь хочу, чтобы вы могли вместе подумать и решить, что можно сделать для нашего освобождения.
Сто лет назад, когда Говарды еще жили в Англии, их земли находились в Нортумберлендском графстве. Поэтому сюда и привез нас полковник, когда политические события и страх оказаться дядей мятежника вынудили его покинуть Америку, как он говорит, навсегда. Уже три месяца, как мы здесь. Два месяца мы жили более или менее спокойно и привольно, но недавно газеты сообщили о прибытии во Францию вашего фрегата и шхуны, и с этой минуты за нами начали так строго следить, словно мы замышляем повторить Каролинский побег. По прибытии сюда полковник нанял старинное здание, которое можно почесть и за дом, и за аббатство, а может быть, и за замок, но больше всего за тюрьму. Как говорят, его прельстило то, что дом этот когда-то принадлежал одному из его предков. В этом восхитительном жилище есть много клеток, из которых не вырвутся и более беспокойные птички, чем мы. Недели две назад в соседней деревне, расположенной на побережье, подняли тревогу из-за того, что у берега появились два американских судна. По описанию они похожи на ваши. А так как у нас в округе все только и думают, что о страшном Поле Джонсе, то теперь начали говорить, будто он находится на борту одного из этих судов. Мне кажется, что полковник Говард все точно знает, ибо в своих расспросах, насколько мне известно, он интересуется самыми мелкими подробностями. Он завел в доме нечто вроде гарнизона, под предлогом защиты нашего жилья от мародеров, подобных тем, какие, рассказывают, ограбили на приличную сумму денег леди Селкерк.
Поймите меня правильно, Барнстейбл: я ни в коем случае не желаю, чтобы вы отважились высадиться на берег, и заклинаю вас нашей любовью не проливать крови. Однако, для того чтобы вы лучше представляли себе место, где мы томимся, и людей, которые нас окружают, я опишу вам и тюрьму и гарнизон. Здание целиком построено из камня, поэтому вторгнуться в него с малыми силами невозможно. В нем столько поворотов и закоулков, что рассказать о них я просто не в силах. Комнаты, которые мы занимаем, находятся наверху, на третьем этаже флигеля, который, если вы настроены романтически, можно назвать башней. В действительности это просто крыло замка. Ах, если б я могла улететь с помощью этого крыла! Если вы случайно окажетесь поблизости, то узнаете наши комнаты по трем закопченным флюгерам, которые вертятся над остроконечной крышей, а также по обычно открытым окнам. Напротив наших окон, на расстоянии полумили, находятся какие-то необитаемые развалины, почти скрытые от взоров небольшой рощей. Под сводами этих развалин можно найти если не слишком комфортабельное, но все же убежище. Пользуясь объяснениями, которые вы когда-то мне дали, я приготовила набор сигнальных флажков из шелка различных цветов и небольшой разговорник, который, мне кажется, может нам пригодиться. Эти фразы тщательно пронумерованы соответственно сочетаниям флажков. Прилагаю этот сборник сигналов к письму. У меня остается комплект флажков вместе с ключом к ним, а вы должны приготовить себе второй комплект. Если представится возможность, мы, по крайней мере, проведем несколько минут в приятной беседе: вы — с крыши старой башни в развалинах, а я — из восточного окна моего будуара!
Теперь я расскажу вам о гарнизоне. Кроме коменданта, должность которого исполняет сам полковник Говард со всем пылом своей прежней военной профессии, есть еще его помощник, Кит Диллон, несчастье жизни Сесилии. У него длинная физиономия с черными глазами, полными презрения ко всему на свете, и кожа такого же цвета. Этот джентльмен, как вам известно, — дальний родственник Говардов, а теперь он возымел желание породниться с ними ближе. Он, правда, беден, зато, как ежедневно повторяет полковник, добрый верноподданный, а не мятежник. Когда я поинтересовалась, почему в эти тревожные времена Диллон не поднял оружие в защиту любимого венценосца, полковник ответил, что это не его обязанность, ибо он воспитан для служения закону и готовится занять одно из самых важных судейских мест в колониях. Полковник добавил, что надеется дожить до тех времен, когда многообещающий молодой человек приговорит некоторых джентльменов (имен он не назвал) к достойному наказанию. Это, конечно, было весьма утешительно, и я смолчала. Однако Диллон вместе с нами покинул Каролину и сейчас находится в аббатстве, намереваясь и впредь оставаться здесь, если вы не поймаете его и не произнесете над ним приговора, которым он грозит вам. Именно этого джентльмена полковник хочет видеть мужем Сесилии, и, с тех пор как до нас дошли слухи о вашем прибытии к английским берегам, осада почти перешла в штурм. Это привело к тому, что кузина сначала сама заперлась в своей комнате, а потом ее там запер полковник. И сейчас ей даже не разрешают выходить из флигеля, в котором мы живем. Кроме этих двух главных тюремщиков, нас охраняют четверо слуг мужского пола: двое негров и двое белых, и офицер с двадцатью солдатами, присланный к нам из соседнего города по особому приглашению полковника. Они останутся здесь до тех пор, пока берег не будет очищен от «пиратов»! Да, так сладкозвучно они именуют вас, а когда их собственные солдаты высаживаются на берег, грабят, разбойничают, убивают мужчин и оскорбляют женщин, их называют героями! Очень интересно придумывать клички и составлять словари. Ваша вина, если окажется, что мой словарь был составлен напрасно. Когда я припоминаю все оскорбления и ругательства, которыми здесь, в Англии, осыпают мою родину и мой народ, я выхожу из себя и забываю о том, что я женщина. Но я не хочу, чтобы мое раздражение привело вас к какому-нибудь необдуманному поступку. Помните о собственной жизни, помните об их тюрьмах, помните о вашем добром имени и не забывайте, не забывайте вашу
Кэтрин Плауден.
P.S. Я чуть не забыла сказать вам, что в сборнике сигналов вы найдете более подробное описание нашей тюрьмы, сведения о ее расположении и план всей местности».
Дочитав послание, Гриффит возвратил его тому, кому оно было адресовано, и, откинувшись на спинку стула, глубоко задумался.
— Я знал, что она здесь, иначе я принял бы пост, который мне предлагали наши комиссары в Париже, — наконец промолвил он. — Я надеялся, что счастливый случай поможет мне встретиться с ней, но никак не ожидал, что окажусь в такой близости от нее! Раз у нас есть эти сведения, мы должны действовать быстро и решительно. Бедняжка! Что только ей не приходится сейчас испытывать!
— Какой у нее прекрасный почерк! — воскликнул Барнстейбл. — Четкие буквы, изящные и маленькие, как ее пальчики. Гриффит, вот если бы ей вести вахтенный журнал!
— Сесилии Говард прикасаться к грубой бумаге вахтенного журнала? — удивленно воскликнул Гриффит, но, заметив, что Барнстейбл углубился в письмо возлюбленной, понял, что каждый из них думает о своей любимой, и, улыбнувшись, замолчал.
После нескольких минут хладнокровного размышления Гриффит попросил друга рассказать ему, как и при каких обстоятельствах он встретился с Кэтрин Плауден. Барнстейбл кратко изложил все события, уже известные читателю.
— Значит, — сказал Гриффит, — Мерри — единственный, кроме нас, кто знает об этой встрече. Думаю, что, дорожа честью своей родственницы, он не будет болтать.
— Ее честь не нуждается в защите, мистер Гриффит! — вскричал Барнстейбл. — Она такая же незапятнанная, как паруса над вашей головой, и…
— Тише, милый Ричард! Прошу прощения: вероятно, мои слова можно истолковать несколько иначе, чем я предполагал. Но очень важно, чтобы все наши шаги были осторожны и оставались тайной.
— Мы должны увезти их обеих, — сказал Барнстейбл, уже забыв о минутном недоразумении, — и сделать это раньше, чем нашему старику заблагорассудится покинуть эти берега. Вам что-нибудь известно о его инструкциях или он молчит о них?
— Он безмолвен как могила. Впервые мы покинули порт без того, чтобы он откровенно поговорил со мной о целях нашего плавания. И с тех пор как мы вышли из Бреста, он еще ни слова мне не сказал.
— Причиной этому ваша застенчивость — все вы такие в Джерси! Подождите, пока я с моим восточным любопытством подойду к нему. Клянусь честью, через час мне все будет известно!
— Коса найдет на камень — вот и все, чем это кончится, — засмеялся Гриффит. — Увидите, он будет увертываться так же ловко, как вы — допрашивать его.
— Во всяком случае, у меня нынче будет возможность попытаться. Он послал за мной для участия в офицерском совете — вероятно, по какому-то важному вопросу.
— Ничего не слышал, — ответил Гриффит, подняв пытливый взгляд на приятеля. — Что он собирается объявить?
— Об этом вам придется спросить у вашего лоцмана, потому что во время разговора со мной старик каждую минуту посматривал на него, словно ожидая команды для маневра.
— Вокруг этого человека и в наших отношениях с ним есть какая-то тайна, постичь которую я не в силах, — сказал Гриффит. — Но я слышу — меня зовет Мануэль. Нас ждут в капитанской каюте. Помните, вы не должны покинуть фрегат, не повидавшись со мной еще раз!
— Нет-нет, мой дорогой друг, после общего совета у капитана мы удалимся на частный совет!
Молодые люди встали, и Гриффит, сбросив куртку, в которой выходил на палубу, надел парадный сюртук. Взяв шпагу, он направился вслед за товарищем по проходу, уже нами описанному, на батарейную палубу, откуда они вошли, приветствуя собравшихся, в командирский салон.
ГЛАВА VII
Семпроний, говори!
Аддисон, «Катон»
Приготовления к совету были скоры и просты. Старый командир фрегата с безукоризненной вежливостью принял офицеров и, указав им на стулья вокруг стола, привинченного посреди салона, молча занял председательское место. За ним без дальнейших церемоний уселись и все остальные. Занимая свои места, они, однако, внимательно и строго соблюдали порядок старшинства и чинов. Гриффит, как следующий по должности за командиром фрегата, поместился по правую руку от него, а по левую руку сел командир шхуны. Командир морской пехоты, который также принимал участие в совете, расположился подле Гриффита, а за ним — по старшинству — все остальные офицеры. На нижнем конце стола занял место штурман — атлетически сложенный, широкоплечий человек с грубыми чертами лица. Как только все уселись за столом и установилась тишина, командир, собравший своих подчиненных на совет, изложил им существо дела и просил высказать свое мнение.
— В силу данных мне инструкций, джентльмены, — начал он, — по прибытии к берегам Англии я должен был их обследовать…
Гриффит почтительно поднял руку, призывая к молчанию, и старый ветеран умолк, вопросительно глядя на лейтенанта.
— Мы не одни, — объяснил молодой человек и бросил взгляд в ту часть салона, где, облокотясь на орудие, в спокойной и непринужденной позе стоял лоцман.
Незнакомец и бровью не повел, услышав этот явный намек, и не поднял глаз от лежавшей перед ним прямо на палубе карты, которую он внимательно разглядывал.
— Здесь присутствует только мистер Грэй, — тихо и с явным уважением произнося это имя, ответил капитан. — Нам понадобятся его услуги, поэтому мы ничего не должны скрывать от него.
Молодые люди удивленно переглянулись, и, когда Гриффит безмолвным поклоном выразил свое согласие с решением командира, последний продолжал:
— Мне было приказано наблюдать за определенными сигналами с мысов, мимо которых мы шли. С этой целью мне были переданы лучшие карты и инструкции, что дало нам возможность вчера войти в бухту. Теперь у нас есть лоцман, который представил такие доказательства своего искусства, что ни один из нас, джентльмены, не должен колебаться, в случае необходимости, положиться на его честь и знания.
Старик умолк и оглядел своих офицеров, словно желая прочесть на их лицах, как они приняли это важное заявление. Слушатели молча наклонили головы, и капитан, заглядывая в бумагу, которую он держал в руках, продолжал свои объяснения:
— Всем вам известно, джентльмены, что злополучный вопрос об обмене пленными не раз возбуждался обоими правительствами — нашим и английским. По этой причине, а также по некоторым политическим соображениям наши комиссары в Париже признали необходимым захватить в плен нескольких видных деятелей враждебной стороны, которые могли бы послужить заложниками на случай дальнейших козней врага. В то же время это заставит Англию испытать на себе тяготы войны, которые до сих пор были только нашим уделом, пока она шла исключительно на нашей территории. Сейчас нам представляется удобный случай привести этот план в исполнение, и я собрал вас для того, чтобы посоветоваться, как это делать.
Это неожиданное сообщение о цели плавания было встречено мертвой тишиной. Подождав с минуту, капитан, обращаясь к штурману, спросил:
— Что вы посоветуете мне предпринять, мистер Болтроп?
Потрепанный бурями моряк, которому было предложено своим советом распутать этот трудный узел, положил на стол короткую костистую руку и начал с большим старанием вертеть чернильницу, а другой рукой он поднес ко рту перо и стал жевать его с таким увлечением, словно это был лист славного виргинского табаку. Но, заметив, что от него ждут ответа, он поглядел сначала направо, потом налево и наконец заговорил хриплым густым голосом, потерявшим из-за морских туманов и постоянной простуды всякую мелодичность:
— Я думаю так: приказано — значит, надо сделать, ибо старинное правило гласит: «Получил приказ — выполняй враз!» Однако не худо и другое правило: «Волю начальства твори, да и себя не смори!» Оно спасло многих ребят от промашки, закрывающей реестр казначея. Я не хочу сказать, что книги казначея хуже других книг, но, когда человек умер, его счет закрывают, иначе выйдет ошибка. Итак, если дело должно быть сделано, встает вопрос: каким образом? Всем известно, что на корабле много парусов, но не всякий скажет, как убрать лишние. Так вот, если дело действительно должно быть сделано, нам следует либо высадить отряд и захватить этих людей, либо ложными сигналами и флагами заманить их на фрегат. Что касается высадки, капитан Мансон, — я говорю только о себе, — то, если вы проткнете бушпритом окна гостиной английского короля, я согласен на этот маневр, и мне неважно, сколько дворцовой посуды при этом будет побито. Что же до того, чтобы оставить след моих сапог на здешнем прибрежном песке — я все время говорю только о себе, — то, извините за выражение, лучше пусть черт меня унесет.
Молодые офицеры с улыбкой выслушали чистосердечное изложение мыслей старого морского волка, который, по-видимому, полагал, что достаточно осветил то основное, ради чего был собран совет.
Но командир, который тоже был — правда, более утонченным — воспитанником старой школы, как будто понял все доводы штурмана и, не изменив бесстрастного выражения лица, попросил высказаться самого молодого из лейтенантов.
Молодой человек говорил скромно, но все же решительно. Однако речь его в целом была не менее расплывчатой, чем речь штурмана. Он сказал то же самое, с той лишь разницей, что не испытывал подобного отвращения к высадке на берег.
Высказывания других офицеров, более высокого чина, становились все яснее и вразумительнее, пока не дошла очередь до капитана морской пехоты. Он излагал свои соображения, явно гордясь тем, что предполагаемое предприятие гораздо более соответствовало его профессии, чем обычные действия фрегата.
— Мне кажется, сэр, что успех этой экспедиции зависит в первую голову от способа ее выполнения… — После этих общепонятных вступительных слов офицер помедлил, как бы собираясь высказать такой убедительный аргумент, который сразу смёл бы все возражения, а затем продолжал: — Высадка, конечно, должна быть произведена в удобном месте, под прикрытием пушек фрегата, а шхуну, если можно, следует поставить на якорь таким образом, чтобы в случае нужды она могла открыть фланкирующий огонь по месту десанта. Приготовления к походному маршу во многом зависят от расстояния, которое предстоит пройти. Я полагаю, сэр, что следует выслать вперед группу моряков, которая должна прокладывать путь для колонны морской пехоты, а обоз и его охранение могут оставаться на фрегате до тех пор, пока неприятель не отступит в глубь территории; только тогда они могут спокойно двигаться вперед. Необходимо также образовать фланговые отряды под командой двух старших гардемаринов, а из марсовых следует создать небольшой отряд для содействия морской пехоте. Мистер Гриффит, конечно, сам поведет матросов, вооруженных мушкетами и длинными пиками, — это будет резерв, поскольку, я думаю, мои военные заслуги и опыт дают мне право принять командование над главными силами.
— Великолепно, фельдмаршал! — воскликнул Барнстейбл, в своем кипучем веселье редко считавшийся с местом и временем. — Напрасно вы допустили, чтобы ваши пуговицы ржавели от морской воды. Вы уберегли бы их от этого, оставаясь в лагере Вашингтона. Лучше вам повесить свою койку в его палатке. Вы, кажется, думаете, сэр, что мы намерены завоевать всю Англию?
— Я знаю, что всякий военный маневр должен быть выполнен точно и четко, капитан Барнстейбл, — возразил командир морской пехоты. — Но я слишком привык к насмешкам морских офицеров, чтобы прислушиваться к тому, что проистекает от их невежества. Если капитану Мансону угодно будет использовать меня и моих людей в этой экспедиции, он убедится, что морская пехота годится не только для того, чтобы нести караул и отдавать честь. — Высокомерно отвернувшись от своего противника, он продолжал говорить, обращаясь уже только к их общему начальнику и как бы пренебрегая дальнейшим разговором с человеком, неспособным понять всю силу его слов. — Было бы весьма благоразумно, капитан Мансон, выслать вперед разведывательный отряд. И, поскольку мы можем встретить отпор, я советовал бы сформировать вооруженный шанцевым инструментом саперный отряд. Такой отряд был бы чрезвычайно полезен для возведения полевых укреплений. Впрочем, сэр, нужные орудия найдутся в изобилии у местного населения, а для работ мы в случае нужды привлечем и крестьян.
Барнстейбл не выдержал и громко расхохотался, причем никто не счел нужным его остановить. Но Гриффит, отвернув голову, скрыл улыбку, которая было расплылась по его лицу. Он заметил, что лоцман бросил на веселого моряка гневный взгляд, и не знал, как его истолковать. Когда капитан Мансон решил, что Барнстейбл насмеялся досыта, он мягко осведомился, почему предложение командира морской пехоты кажется ему столь смешным.
— Да ведь это план целой кампании! — вскричал Барнстейбл. — Его следует тотчас, пока еще не выступили французы, отправить с нарочным в Конгресс!
— Может быть, вы предложите лучший план, мистер Барнстейбл? — терпеливо спросил командир.
— Лучший? Да любой, какой можно выполнить быстро и без затруднений! — воскликнул командир шхуны. — Это дело для моряков, сэр, и поручить его следует морякам…
— Извините меня, капитан Барнстейбл, — перебил его командир морской пехоты, воинское честолюбие которого подавило в нем всякое чувство юмора, — но, поскольку дело это должно быть выполнено на суше, я думаю, что имею полное право участвовать в нем.
— Думайте что хотите, капитан, но не знаю, как вы собираетесь воевать с помощью людей, которые не умеют отличить нос корабля от кормы, — ответил моряк. — Или вы полагаете, что подойти к берегу на веслах или под парусом так же легко, как по команде положить на землю ваши кремневые ружья? Нет-нет, капитан Мануэль, я уважаю ваше мужество, ибо не раз видел вас в минуты опасности, но, черт меня побери, если…
— Мы ждем, что предложите вы, мистер Барнстейбл! — напомнил ему старик командир.
— Прошу прощения, сэр! Ни в каком плане нет необходимости. Укажите, где находятся нужные нам лица, а также расстояние, и я, как только шторм немного стихнет, поведу шхуну к берегу в таком месте, где достаточно глубоко и нет подводных камней… Мистер лоцман, вы будете сопровождать меня, ибо у вас в голове хранится такая точная карта морского дна и этих берегов, какой никогда не существовало и для суши. Я поищу удобную якорную стоянку или, если ветер будет дуть с берега, шхуна может ждать в отдалении, пока нам не удастся снова выйти в открытое море. Я высажусь на берег с вельбота, взяв с собой Длинного Тома и команду гребцов, а затем мы отыщем указанное вами место, возьмем в плен нужных вам людей и доставим их на борт фрегата. Все пойдет как по маслу, только надо десант высадить ночью, поскольку эти места густо заселены.