Страница:
Произнося эту угрозу, Ладлоу вышел из каюты и, вернувшись на палубу, снова начал неустанно наблюдать за контрабандистом.
Перемена ветра была как нельзя более выгодна бригантине. Теперь он дул ей в корму, и благодаря этому «Морская волшебница» могла наилучшим образом использовать свои ходовые качества. Ладлоу, выйдя на палубу, увидел, что быстрая и легкая бригантина, расположив свои паруса наивыгоднейшим образом, ушла уже так далеко, что надежды приблизиться к ней на пушечный выстрел почти не было, разве только крейсеру и впрямь помогут какие-нибудь превратности, столь обычные и частые в океане. Оставалось одно: поставить все паруса, какие только способна нести «Кокетка», и постараться не упустить бригантину из виду, когда стемнеет; а день уже клонился к вечеру. Но еще до того как солнце коснулось воды, корпус «Морской волшебницы» растаял вдали, и, когда наступил вечер, ее стройный рангоут исчез, и виднелись только самые верхние паруса. А через несколько минут темнота окутала океан, и королевскому крейсеру пришлось преследовать беглеца вслепую.
Трудно сказать, какое расстояние прошла «Кокетка» за ночь, но, когда утром Ладлоу вышел на палубу и окинул океан долгим жадным взглядом, он не увидел ничего, кроме пустынного горизонта. Со всех сторон его окружала лишь необозримая водная гладь. Вокруг было пусто, только летала морская птица, взмахивая своими широкими крыльями, да белели гребни неугомонных зеленоватых волн.
Еще много дней крейсер без устали бороздил океан, то идя вполветра на всех парусах и протянув над водой лисельспирты, то прыгая с волны на волну и борясь с противными ветрами, как бы охваченный решимостью преодолеть все препятствия, которые сама природа воздвигала на его пути. У достойного олдермена голова пошла кругом, и, хотя он покорно ждал, примирившись со своей судьбой, не прошло и недели, как он совсем запутался и не знал, в какую сторону идет крейсер. Но вот он почувствовал, что плавание подходит к концу. Усердие моряков заметно ослабло, и на крейсере убавили парусов.
В один из таких спокойных дней, вскоре после полудня, старый Франсуа потихоньку выбрался на палубу и, хватаясь за пушки, добрел до грот-мачты, где он имел обыкновение дышать воздухом в хорошую погоду, не попадаясь на глаза хозяину и вместе с тем вдали от грубых матросов.
— Ах! — воскликнул вдруг старый слуга, обращаясь к гардемарину, который уже упоминался на страницах нашей книги под кличкой «Попрыгун». — Мосье, вон земля! Какой плезир! Я буду настолько рад… Пардон, мосье кандидат, но не знаете ли, где кончается наш вояж? Как называется этот страна?
— Она называется Франция, — ответил юноша, который без труда понял этот вопрос. — Прекрасная страна для тех, кому она по душе.
— Но как это может быть! — воскликнул Франсуа, отпрянув в удивлении и восторге.
— Ну что ж, назовите ее хоть Голландией, если вам угодно.
— Скажите мне, мосье Попрыгун, — продолжал слуга, прикасаясь дрожащими пальцами к рукаву безжалостного юнца, — есть ли это в самом деле Франция?
— А я был уверен, что это не могло укрыться от столь наблюдательного человека, как вы. Видите вон ту колокольню, а за ней замок и деревеньку вокруг него? А взгляните вон на ту рощу! Через нее проходит аллея, прямая, как кильватер корабля в тихую погоду, и одна… две… три… ну и ну! Там целых одиннадцать статуй, и у них один-единственный нос на всех.
— Но там… там никакой лес, никакой замок и нет ни деревня, ни статуй, ни нос… Ах, мосье, я уже стар… Скажите, это Франция?
— У вас, верно, очень слабое зрение. Ну да не беда, я все вам расскажу, пока мы будем плыть мимо. Видите вон тот склон холма, словно ковер, сотканный из зеленых и желтых нитей, или свод сигналов с флагами всех стран, а рядом… Ну, как бишь их… ле шам… поля… А вон та чудесная роща, где все ветки на деревьях подстрижены так, что они похожи на ряды морской пехоты во время маневров, это… м-м… ла форе, лес.
Легковерие доброго слуги наконец истощилось. Укоризненно взглянув на гардемарина, он удалился, предоставив юнцу потешаться вместе с товарищем, который подошел к нему незадолго перед тем.
А «Кокетка» продолжала свой путь. Замок, церковь и деревни, выдуманные гардемарином, вскоре сменились низким песчаным берегом, а чуть подальше, в глубине, виднелись низкорослые сосны; нет-нет между деревьями открывалась прогалина, на которой стояло уютное жилище какого-нибудь состоятельного фермера, окруженное надворными постройками, или богато разукрашенный дом крупного землевладельца. К полудню над морем поднялась вершина горы; а когда солнце скрылось за грядой холмов, крейсер миновал песчаный мыс и остановился на том самом месте, откуда снялся с якоря, когда капитан его, побывав на бригантине, вернулся на борт своего судна. Вскоре крейсер стал на якорь, паруса убрали, и на воду была спущена шлюпка. Ладлоу с олдерменом сели в нее и поплыли к устью Шрусбери. Хотя, прежде чем они успели добраться до берега, уже почти стемнело, Ладлоу все же заметил неподалеку от вельбота какой-то странный предмет, плававший в бухте. Любопытство заставило его подплыть поближе.
— Крейсера и бригантины! — пробормотал Миндерт, когда им удалось наконец разглядеть свою находку. — Эта бронзовая девка преследует нас, словно мы украли у нее мешок золота! Дайте мне только сойти на берег, и ничто, кроме депутации от городского совета, не заставит меня больше покинуть мое жилище!
Ладлоу взялся за руль и снова направил шлюпку к реке. Теперь он знал, к какой хитрости прибег контрабандист, чтобы его провести. Надежно сбалансированная бочка, поставленный вертикально шест и погасший фонарь в форме женской головы со зловещей улыбкой на лице сразу заставили его вспомнить обманчивый огонь, который вынудил «Кокетку» переменить курс в ту ночь, когда она преследовала бригантину.
Глава XXIII
Когда олдермен ван Беверут и Ладлоу подходили к вилле, уже совсем стемнело. Смеркаться начало еще раньше, вскоре после того как они отошли от шлюпки; тень горы покрыла реку, узкую полоску берега и тянулась далеко в океан. Ни тот, ни другой не заметили на вилле или около нее никаких перемен, пока не поднялись до самых ворот и не ступили на маленькую зеленую и благоухающую лужайку перед домом. Но прежде чем войти в ворота, за которыми начиналась эта лужайка, олдермен остановился и заговорил со своим спутником прежним сердечным тоном, почти оставленным им в последние дни.
— Друг мой, надеюсь, ты понимаешь, что события этой маленькой морской прогулки — дело скорее семейное, чем публичное, — сказал он. — Твой отец был старым моим другом, я очень дорожил его расположением, и, можно сказать, мы даже состоим в родстве благодаря смешанным бракам. В жилах твоей достойной матери, которая ни денег, ни слов на ветер не бросала, текла кровь моих предков. Я был бы глубоко опечален, если бы наши добрые отношения, рожденные памятью о прошлом, почему-либо нарушились. Я допускаю, сэр, что доход для государства то же, что душа для тела — движущее и определяющее начало, и как тело без души — все равно что дом без жильцов, так и государство без дохода подобно трудолюбивому и неутомимому мастеру без необходимых материалов. Но к чему доводить дело до крайности! Если эта бригантина, как ты, надо полагать, подозреваешь — а для этого у нас и в самом деле достаточно оснований — и есть судно, именуемое «Морская волшебница», то она стала бы твоей законной добычей, сумей ты ее захватить; теперь же, когда ей удалось скрыться, я не знаю, каковы твои намерения; но помни, что твой покойный отец, достойнейший член королевского совета, имел обыкновение хорошенько подумать, прежде чем раскрыть рот, чтобы сказать хоть малейшую нескромность.
— Как бы я ни поступил, сообразуясь с тем, что велит мне долг, вы можете смело положиться на мою скромность по отношению к… к удивительному… к весьма решительному шагу, который ваша племянница сочла нужным совершить, — отозвался молодой человек, не в силах при упоминании об Алиде совладать с дрожью в голосе, выдававшей, насколько все еще велика ее власть над ним. — Я не вижу необходимости оскорблять семейные чувства, на которые вы намекаете, и рассказывать о ее заблуждении, давая пищу для праздных людских толков.
Ладлоу резко оборвал свою речь, предоставив олдермену догадываться о том, что он не договорил.
— Вот слова, достойные благородного, мужественного и… искренне любящего человека, капитан Ладлоу, — сказал олдермен. — Правда, я хотел предложить вам кое-что. Однако мы не станем затягивать этот разговор ночью, под открытым небом… Эге!.. Кота нет — мыши пляшут! Эти черномазые, которые так любят разъезжать по ночам на хозяйских лошадях, захватили флигель Алиды! К счастью, комнаты бедной девочки не так велики, как гарлемский выгон, а то бы мы сейчас услышали там стук копыт какой-нибудь лошади, на которой скачет негр, нахлестывая ее вовсю…
Тут олдермен, в свою очередь, осекся, содрогнувшись так, словно увидел призрак кого-нибудь из покойных колонистов. Когда он заговорил о флигеле, Ладлоу тоже взглянул на «Обитель фей» и одновременно с Миндертом воочию увидел через открытое окно красавицу Барбери, расхаживавшую по комнате. Ладлоу рванулся было вперед, но рука Миндерта остановила его пылкий порыв.
— Пожалуй, здесь не ногами, а мозгами шевелить надо, — промолвил спокойный и рассудительный олдермен. — Нет сомнения, это моя племянница или у дочери старого Этьена де Барбери есть двойник. Эй, Франсуа! Скажи-ка, видел ли ты женщину в окне флигеля или же мы приняли желаемое за действительное? Знаете, капитан Ладлоу, порой я каким-то непостижимым образом обманываюсь в качестве товара, просто наваждение какое-то, потому что голова забита денежными расчетами; ведь когда жива надежда, с кем такого не бывает!
— О да, мосье! — с живостью откликнулся слуга. — Ах, как жаль, мы уходим в этот морской вояж, а мадемуазель Алида у себя и не покидал дом. Да, да, я был очень уверен, что тут есть наше заблуждение, я знай, во вся фамийль Барбери никто не любил стать моряком.
— Ну полно, полно, мой добрый Франсуа, на суше Барбери чувствует себя как лиса в норе. Ступай на кухню и скажи этим бездельникам, что приехал их хозяин, да запомни: вовсе незачем рассказывать обо всех чудесах, которых мы насмотрелись в океане. А теперь, капитан Ладлоу, войдем в комнату моей послушной племянницы, стараясь не поднимать шума.
Ладлоу охотно принял это приглашение и тотчас последовал за олдерменом, сохранявшим непререкаемую властность и внешнюю невозмутимость. Перейдя лужайку, они невольно замешкались, чтобы заглянуть в открытые окна флигеля.
Флигель красавицы Барбери был убран во французском вкусе, унаследованном ею от отца. Громоздкое великолепие, свойственное царствованию Людовика XIV, не коснулось столь незначительного человека, каким был мосье де Барбери, а потому он привез с собой в изгнание лишь необходимые и сделанные со вкусом вещи, почти без исключения доставшиеся ему по наследству, не обременяя себя дорогой и модной в то время роскошью. К этим вещам со временем добавились местные, более удобные предметы английского или, что почти то же самое, американского обихода, — такая совокупность, если суметь ее найти, пожалуй, представляет собой наиболее удачное сочетание приятного с полезным. Алида сидела за столиком красного дерева и была погружена в чтение какой-то книги. Рядом стоял миниатюрный чайный сервиз, какие были в то время почти во всех домах, но чашечки и блюдца были тонкой работы и самого лучшего качества. Она была в халатике, достаточно скромном для ее возраста, и вся ее фигура дышала тем уютом и грацией, которые подобают ее полу и придают столько прелести и интимного своеобразия уединению очаровательной женщины. Алида была поглощена книгой, и, хотя маленький серебряный чайник тихонько свистел у самого ее локтя, она, как видно, не замечала этого.
— Вот картина, которую я так любил рисовать себе в бурю и шторм, вынужденный простаивать на палубе столько мрачных и ненастных ночей напролет! — прошептал Ладлоу. — Когда тело и душа изнемогали от усталости, именно такого отдохновения жаждал я больше всего на свете и осмеливался даже надеяться…
— Да, торговля с Китаем имеет будущее, а вы, мистер Ладлоу, я вижу, знаете толк в комфорте, — заметил олдермен. — На щеках у девушки играет такой нежный румянец, что сомнений быть не может — уверяю вас, морской ветер даже не коснулся ее; да и кто поверит, что та, которая дышит таким уютом, лишь недавно резвилась среди дельфинов! Войдем же.
Ван Беверут привык заходить к своей племяннице без особых церемоний. Поэтому, считая излишним велеть доложить о себе, властный олдермен преспокойно распахнул дверь и ввел молодого капитана во флигель.
Встретившись с Алидой, ее гости сохраняли притворное безразличие, причем девушка платила за их напускную непринужденность той же монетой. Она отложила книгу с таким невозмутимым спокойствием, словно они расстались какой-нибудь час назад, и мужчины ясно поняли, что она знала об их возвращении и ждала их прихода.
Когда они вошли, она непринужденно поднялась им навстречу и с улыбкой, которая скорее была следствием хорошего воспитания, чем выражением ее чувств, пригласила их сесть. Невозмутимость племянницы навела олдермена на мрачные размышления, а молодой моряк не знал, чем более восхищаться — дивной прелестью женщины, которая всегда была неизменно прекрасна, или ее поразительным самообладанием, хотя всякая другая на ее месте не знала бы, куда деваться от смущения. Алида, казалось, не была склонна вступать в объяснения, потому что, когда гости сели, она, разливая чай, обронила словно бы случайно:
— Как вовремя вы пришли! Я могу предложить вам чашечку ароматного чая. Кажется, мой дядя говорил, что это товар с «Сирнарвонского замка».
— О, это прекрасный корабль! Он совершает удачные рейсы и товары доставляет первосортные. Да, такой чай я готов рекомендовать всем покупателям. Но, милая племянница, соблаговоли объяснить капитану крейсера ее величества и бедному олдермену славного города Нью-Йорка, давно ли ты ждешь нас.
Алида достала из-за пояса маленькие дорогие часики и спокойно взглянула на них.
— Сейчас девять. Кажется, после полудня Дайна в первый раз доложила, что я, вероятно, буду иметь это удовольствие. Кстати, вот пакеты — должно быть, с письмами, они прибыли из города.
Это придало мыслям олдермена новое, совершенно неожиданное направление. Он воздержался от объяснений, которых, казалось бы, требовали обстоятельства, хорошо зная, что это опасный путь, поскольку в таком разговоре могло быть сказано больше, чем следовало бы знать его спутнику, и к тому же невозмутимость племянницы повергла его в изумление. Поэтому он был рад, что у него есть удобный предлог отложить расспросы. Одним глотком осушив крошечную чашечку, нетерпеливый коммерсант схватил пакеты, которые протянула ему Алида, и, пробормотав извинения, вышел из флигеля.
Капитан «Кокетки» до сих пор не вымолвил ни одного слова. Удивление, смешанное с негодованием, не давало ему говорить, но он не сводил глаз с Алиды, стараясь проникнуть в тайну, которой девушка окружила свои поступки и намерения. На миг ему показалось, что под напускным равнодушием на ее нежных губах мелькнула печальная улыбка; но взгляды их встретились только один раз, когда украдкой остановила на нем свои большие бездонные темные глаза, словно любопытствуя, какое впечатление произвел ее поступок на молодого моряка.
— Ну как, дорого ли обошлось врагам королевы плавание «Кокетки»? — поспешно спросила красавица, когда капитан поймал ее взгляд. — Или они избегали встречи с отважным крейсером, который уже не раз доказывал свое превосходство над ними?
— Страх, а может быть, благоразумие или, я сказал бы, совесть заставила их быть осторожными, — отвечал Ладлоу, многозначительно подчеркивая последние слова. — Мы гнались за ними от мыса до самой Большой мели и вернулись ни с чем.
— Как обидно! Значит, французам удалось скрыться… Но неужели ни один нарушитель закона не понес наказания? Среди невольников распространились слухи, что бригантина, которая заходила в эту бухту, вызвала подозрение властей.
— Подозрение! Но красавица Барбери скорее, чем кто-либо другой, может сказать мне, что стоит та слава, которой пользуется капитан бригантины.
Алида улыбнулась, и улыбка эта, как всегда, очаровала ее поклонника.
— Капитан Ладлоу проявляет непревзойденную галантность, обращаясь к девушке из колонии за советами по службе! Разумеется, мы способны тайком поощрять контрабандистов, но как можно подозревать нас в том, что мы подробно осведомлены об их деятельности? Смотрите, как бы подобные намеки не вынудили меня покинуть эту прелестную виллу и поискать какого-нибудь другого, более укромного места, где я могла бы спокойно пожить на свежем воздухе. К счастью, берега Гудзона изобилуют чудесными уголками, и нужно быть бессовестной привередницей, чтобы пренебречь ими.
— И в их числе — дом Киндерхука?
Алида снова улыбнулась, как показалось Ладлоу — с торжеством.
— Говорят, дом Олоффа ван Стаатса просторен и расположен в живописном месте. Я и сама видела его…
— …в своих мечтах о будущем? — подхватил молодой капитан, видя, что она замялась.
Алида откровенно расхохоталась.
— Ну нет, все гораздо прозаичнее. Просто-напросто я видела дом мистера ван Стаатса, когда проплывала мимо него по реке, а потом — когда возвращалась обратно. Трубы у него витые, это излюбленный стиль
голландского Брабантаnote 135, и, хотя я не заметила на них аистова гнезда, они, мне кажется, таят в себе соблазны для женщины — ведь так уютно бывает посидеть у камелька. Да и само поместье так заманчиво для рачительной хозяйки.
— И, разумеется, место хозяйки, к счастью достойного владельца поместья, недолго будет пустовать?
Алида играла причудливой ложечкой, сделанной в виде веточки чайного куста. Она вздрогнула, уронила ложечку и взглянула на Ладлоу. В ее пристальном взгляде явно сквозил интерес к тому волнению, которое не мог скрыть молодой человек.
— Это место никогда не будет занято мной, Ладлоу! — сказала она торжественно и с твердостью, которая свидетельствовала о непреклонном решении.
— От ваших слов у меня прямо гора с плеч! Ах, Алида, если бы вы могли так же легко…
— Тс! — прошептала девушка, вставая, и на миг застыла в напряженном ожидании. Глаза ее заблестели, румянец на щеках заиграл еще ярче, чем прежде, а на лице были написаны радость и надежда. — Тс! — повторила она, делая Ладлоу знак молчать. — Вы ничего не слышите?
Разочарованный, но по-прежнему влюбленный, молодой человек молчал, глядя на ее милое оживленное лицо и не менее напряженно, чем она сама, прислушиваясь к каждому звуку. Но, поскольку ничто не нарушало тишины, после того как Алида услышала стук, или, быть может, он ей почудился, она снова села и заговорила с молодым человеком.
— Вы, кажется, что-то сказали о горах? — спросила она, едва отдавая отчет в том, что говорит. — Путешественники рассказывают, что проход между Ньюбергом и Таппаном не имеет себе равных.
— Я действительно говорил о горе, но только о той, которая свалилась у меня с плеч. Тяжестью на сердце легли мне ваши необъяснимые поступки и жестокое безразличие ко мне, Алида. Вы сказали, что Олоффу ван Стаатсу не на что надеяться, и эти слова, произнесенные с прирожденной прямотой и искренностью, развеяли все мои опасения. Остается только объяснить ваше отсутствие, и вы вновь обретете прежнюю власть над тем, кто готов поверить каждому вашему слову.
Красавица Барбери, казалось, была тронута. Взгляд ее, устремленный на молодого моряка, смягчился, и в голосе уже не было прежней суровости.
— Так, значит, власть эта была утрачена?
— Если я скажу «нет» — вы станете презирать меня, если «да» — вы сочтете меня обманщиком.
— В таком случае, молчание — лучший способ сохранить нашу дружбу… Постойте, я слышу стук в ставень!
— Надежда порой обманывает нас. Вам снова почудилось, что кто-то стучит, — как видно, вы ожидаете гостя?
Явственный стук в ставень, подтвердил, что Алида не ошиблась. Девушка смущенно взглянула на капитана. Она изменилась в лице и, видимо, хотела что-то сказать, но то ли внезапный порыв, то ли благоразумие заставили ее промолчать.
— Капитан Ладлоу, вы уже были однажды нечаянным свидетелем встречи «Обители фей», которая, боюсь, навлекла на меня неприятные подозрения. Но столь мужественный и благородный человек, как вы, должен быть снисходителен к маленьким женским слабостям. Я жду человека, которого королевскому офицеру, быть может, не следовало бы видеть.
— Я не сборщик налогов, чтобы шарить в гардеробах и чуланах. Мой долг повелевает мне действовать только в открытом море и преследовать лишь явных нарушителей закона. Если там, за окном, человек, которого вы хотите видеть, пусть войдет без страха. Когда мы встретимся в более подходящем месте, я найду способ взять реванш.
Девушка бросила на Ладлоу благодарный взгляд и в знак признательности наклонила голову. Потом она постучала ложечкой по фарфоровой сахарнице, издавшей тихий звон. Кусты под окном заколыхались, и на низком балконе тотчас появился молодой незнакомец, которого мы уже встречали на страницах этой книги во флигеле Алиды и на борту бригантины. Оставаясь в тени, он бросил на середину комнаты легкий матерчатый тюк.
— Посылаю свою визитную карточку вместо гонца, — сказал веселый торговец контрабандой, или Бурун, как называл его олдермен, галантно приподнимая шляпу сперва перед хозяйкой «Обители фей», а потом, еще более церемонно, перед ее гостем; после этого он снова водрузил отороченную золотом шляпу на густые, пышные кудри и распаковал свой тюк.
— Я вижу, у меня появился новый покупатель, и я вправе ожидать хорошей прибыли. Капитан Ладлоу, мы, кажется, уже встречались с вами?
— Да, встречались, сэр Бороздящий Океаны, и встретимся снова. Ветер порой меняется, но в конце концов судьба всегда за правого!
— Мы уповаем на помощь нашей леди в зеленой мантии, — сказал необыкновенный контрабандист с благоговением, искренним или напускным, указывая на фигурку, мастерски вышитую цветными нитками на его бархатной шляпе. — Все в мире повторяется, и прошлое рождает надежду на будущее. Надеюсь, здесь мы встречаемся на нейтральной почве.
— Я капитан королевского крейсера, сэр, — надменно отозвался Ладлоу.
— Королева Анна может гордиться таким слугой! Однако к делу. Тысяча извинений, очаровательная хозяюшка «Обители фей». Эта беседа двух грубых моряков — неуважение к вашей красоте, и мы пренебрегаем своим долгом по отношению к прекрасному полу. Поэтому, закончив обмен любезностями, я хочу предложить вам кое-что такое, от чего блестящие глазки непременно начинают блестеть еще ярче, и даже герцогини тают, не в силах устоять перед искушением.
— Вы с удивительной откровенностью говорите о своих связях, любезный Бурун, и называете благородных персон среди ваших покупателей так непринужденно, словно торгуете государственными постами.
— Этот достойный слуга королевы подтвердит вам, леди, что тот же самый ветер, который поднимает шторм на океане, порой лишь нежно ласкает пылающие девичьи щеки на берегу и что связи между людьми образуют столь же причудливые хитросплетения, как снасти корабля. Ведь и храм Артемиды Эфесскойnote 136, и вигвам индейца стоят на одной земле.
— Из чего вы, как видно, заключаете, что положение в обществе не меняет человеческой сущности. Нельзя не признать, капитан Ладлоу, что Бурун хорошо знает женскую душу, искушая ее столь яркими материями, как эти.
Ладлоу молча смотрел на девушку и контрабандиста. Алида держалась теперь гораздо непринужденнее, чем в прошлый раз, когда он видел ее в обществе этого человека. Заметив, что они тайком обменялись заговорщическими взглядами, Ладлоу почувствовал сильное волнение. Однако он твердо решил сохранять спокойствие и приготовился к худшему. С большим трудом скрыв свои чувства, он сказал внешне невозмутимо, хотя горечь, переполнявшая его душу, все же прорвалась наружу:
— Если это так, любезный Бурун, можете считать себя счастливцем.
— Преуспеть в этом мне помогло частое общение с представительницами прекрасного пола, ведь они — мои лучшие покупательницы, — сказал галантный контрабандист. — Вот парча. Точно такую же открыто носят в присутствии нашей высочайшей повелительницы, хотя она выткана в Италии и доставлена запретным путем; придворные дамы, отдавая дань патриотизму, один день в году танцуют в угоду публике в нарядах английской выделки, а все остальные дни носят эти более изящные изделия уже в угоду себе. Скажите, отчего англичанин, живущий под солнцем, которое светит так слабо, тратит тысячи, чтобы получить бледные подделки под дары тропиков, — не оттого ли, что жаждет запретного плода? Отчего парижский гурман смакует инжир, который последний лаццарониnote 137 в Неаполе швырнул бы в залив, — не оттого ли, что он хочет насладиться щедротами южных широт под своим хмурым и плаксивым небом? Я видел, как один человек лакомился сладким соком ананаса, который стоит гинею, но он отверг бы тот же плод, восхитительно сочетающий в себе кислоту со сладостью, созревший и налившийся соком под горячим солнцем, — а все лишь потому, что мог бы получить его даром. В этом секрет нашей торговли. А поскольку прекрасный пол наиболее подвержен таким чувствам, мы особенно признательны его милым представительницам.
Перемена ветра была как нельзя более выгодна бригантине. Теперь он дул ей в корму, и благодаря этому «Морская волшебница» могла наилучшим образом использовать свои ходовые качества. Ладлоу, выйдя на палубу, увидел, что быстрая и легкая бригантина, расположив свои паруса наивыгоднейшим образом, ушла уже так далеко, что надежды приблизиться к ней на пушечный выстрел почти не было, разве только крейсеру и впрямь помогут какие-нибудь превратности, столь обычные и частые в океане. Оставалось одно: поставить все паруса, какие только способна нести «Кокетка», и постараться не упустить бригантину из виду, когда стемнеет; а день уже клонился к вечеру. Но еще до того как солнце коснулось воды, корпус «Морской волшебницы» растаял вдали, и, когда наступил вечер, ее стройный рангоут исчез, и виднелись только самые верхние паруса. А через несколько минут темнота окутала океан, и королевскому крейсеру пришлось преследовать беглеца вслепую.
Трудно сказать, какое расстояние прошла «Кокетка» за ночь, но, когда утром Ладлоу вышел на палубу и окинул океан долгим жадным взглядом, он не увидел ничего, кроме пустынного горизонта. Со всех сторон его окружала лишь необозримая водная гладь. Вокруг было пусто, только летала морская птица, взмахивая своими широкими крыльями, да белели гребни неугомонных зеленоватых волн.
Еще много дней крейсер без устали бороздил океан, то идя вполветра на всех парусах и протянув над водой лисельспирты, то прыгая с волны на волну и борясь с противными ветрами, как бы охваченный решимостью преодолеть все препятствия, которые сама природа воздвигала на его пути. У достойного олдермена голова пошла кругом, и, хотя он покорно ждал, примирившись со своей судьбой, не прошло и недели, как он совсем запутался и не знал, в какую сторону идет крейсер. Но вот он почувствовал, что плавание подходит к концу. Усердие моряков заметно ослабло, и на крейсере убавили парусов.
В один из таких спокойных дней, вскоре после полудня, старый Франсуа потихоньку выбрался на палубу и, хватаясь за пушки, добрел до грот-мачты, где он имел обыкновение дышать воздухом в хорошую погоду, не попадаясь на глаза хозяину и вместе с тем вдали от грубых матросов.
— Ах! — воскликнул вдруг старый слуга, обращаясь к гардемарину, который уже упоминался на страницах нашей книги под кличкой «Попрыгун». — Мосье, вон земля! Какой плезир! Я буду настолько рад… Пардон, мосье кандидат, но не знаете ли, где кончается наш вояж? Как называется этот страна?
— Она называется Франция, — ответил юноша, который без труда понял этот вопрос. — Прекрасная страна для тех, кому она по душе.
— Но как это может быть! — воскликнул Франсуа, отпрянув в удивлении и восторге.
— Ну что ж, назовите ее хоть Голландией, если вам угодно.
— Скажите мне, мосье Попрыгун, — продолжал слуга, прикасаясь дрожащими пальцами к рукаву безжалостного юнца, — есть ли это в самом деле Франция?
— А я был уверен, что это не могло укрыться от столь наблюдательного человека, как вы. Видите вон ту колокольню, а за ней замок и деревеньку вокруг него? А взгляните вон на ту рощу! Через нее проходит аллея, прямая, как кильватер корабля в тихую погоду, и одна… две… три… ну и ну! Там целых одиннадцать статуй, и у них один-единственный нос на всех.
— Но там… там никакой лес, никакой замок и нет ни деревня, ни статуй, ни нос… Ах, мосье, я уже стар… Скажите, это Франция?
— У вас, верно, очень слабое зрение. Ну да не беда, я все вам расскажу, пока мы будем плыть мимо. Видите вон тот склон холма, словно ковер, сотканный из зеленых и желтых нитей, или свод сигналов с флагами всех стран, а рядом… Ну, как бишь их… ле шам… поля… А вон та чудесная роща, где все ветки на деревьях подстрижены так, что они похожи на ряды морской пехоты во время маневров, это… м-м… ла форе, лес.
Легковерие доброго слуги наконец истощилось. Укоризненно взглянув на гардемарина, он удалился, предоставив юнцу потешаться вместе с товарищем, который подошел к нему незадолго перед тем.
А «Кокетка» продолжала свой путь. Замок, церковь и деревни, выдуманные гардемарином, вскоре сменились низким песчаным берегом, а чуть подальше, в глубине, виднелись низкорослые сосны; нет-нет между деревьями открывалась прогалина, на которой стояло уютное жилище какого-нибудь состоятельного фермера, окруженное надворными постройками, или богато разукрашенный дом крупного землевладельца. К полудню над морем поднялась вершина горы; а когда солнце скрылось за грядой холмов, крейсер миновал песчаный мыс и остановился на том самом месте, откуда снялся с якоря, когда капитан его, побывав на бригантине, вернулся на борт своего судна. Вскоре крейсер стал на якорь, паруса убрали, и на воду была спущена шлюпка. Ладлоу с олдерменом сели в нее и поплыли к устью Шрусбери. Хотя, прежде чем они успели добраться до берега, уже почти стемнело, Ладлоу все же заметил неподалеку от вельбота какой-то странный предмет, плававший в бухте. Любопытство заставило его подплыть поближе.
— Крейсера и бригантины! — пробормотал Миндерт, когда им удалось наконец разглядеть свою находку. — Эта бронзовая девка преследует нас, словно мы украли у нее мешок золота! Дайте мне только сойти на берег, и ничто, кроме депутации от городского совета, не заставит меня больше покинуть мое жилище!
Ладлоу взялся за руль и снова направил шлюпку к реке. Теперь он знал, к какой хитрости прибег контрабандист, чтобы его провести. Надежно сбалансированная бочка, поставленный вертикально шест и погасший фонарь в форме женской головы со зловещей улыбкой на лице сразу заставили его вспомнить обманчивый огонь, который вынудил «Кокетку» переменить курс в ту ночь, когда она преследовала бригантину.
Глава XXIII
Дочь и наследницу свою король
За сына королевы прочил замуж
(Король ведь на вдове женат); а дочь
Другого полюбила; хоть он беден,
Но человек достойный.
Ш е к с п и р. Цимбелин
Когда олдермен ван Беверут и Ладлоу подходили к вилле, уже совсем стемнело. Смеркаться начало еще раньше, вскоре после того как они отошли от шлюпки; тень горы покрыла реку, узкую полоску берега и тянулась далеко в океан. Ни тот, ни другой не заметили на вилле или около нее никаких перемен, пока не поднялись до самых ворот и не ступили на маленькую зеленую и благоухающую лужайку перед домом. Но прежде чем войти в ворота, за которыми начиналась эта лужайка, олдермен остановился и заговорил со своим спутником прежним сердечным тоном, почти оставленным им в последние дни.
— Друг мой, надеюсь, ты понимаешь, что события этой маленькой морской прогулки — дело скорее семейное, чем публичное, — сказал он. — Твой отец был старым моим другом, я очень дорожил его расположением, и, можно сказать, мы даже состоим в родстве благодаря смешанным бракам. В жилах твоей достойной матери, которая ни денег, ни слов на ветер не бросала, текла кровь моих предков. Я был бы глубоко опечален, если бы наши добрые отношения, рожденные памятью о прошлом, почему-либо нарушились. Я допускаю, сэр, что доход для государства то же, что душа для тела — движущее и определяющее начало, и как тело без души — все равно что дом без жильцов, так и государство без дохода подобно трудолюбивому и неутомимому мастеру без необходимых материалов. Но к чему доводить дело до крайности! Если эта бригантина, как ты, надо полагать, подозреваешь — а для этого у нас и в самом деле достаточно оснований — и есть судно, именуемое «Морская волшебница», то она стала бы твоей законной добычей, сумей ты ее захватить; теперь же, когда ей удалось скрыться, я не знаю, каковы твои намерения; но помни, что твой покойный отец, достойнейший член королевского совета, имел обыкновение хорошенько подумать, прежде чем раскрыть рот, чтобы сказать хоть малейшую нескромность.
— Как бы я ни поступил, сообразуясь с тем, что велит мне долг, вы можете смело положиться на мою скромность по отношению к… к удивительному… к весьма решительному шагу, который ваша племянница сочла нужным совершить, — отозвался молодой человек, не в силах при упоминании об Алиде совладать с дрожью в голосе, выдававшей, насколько все еще велика ее власть над ним. — Я не вижу необходимости оскорблять семейные чувства, на которые вы намекаете, и рассказывать о ее заблуждении, давая пищу для праздных людских толков.
Ладлоу резко оборвал свою речь, предоставив олдермену догадываться о том, что он не договорил.
— Вот слова, достойные благородного, мужественного и… искренне любящего человека, капитан Ладлоу, — сказал олдермен. — Правда, я хотел предложить вам кое-что. Однако мы не станем затягивать этот разговор ночью, под открытым небом… Эге!.. Кота нет — мыши пляшут! Эти черномазые, которые так любят разъезжать по ночам на хозяйских лошадях, захватили флигель Алиды! К счастью, комнаты бедной девочки не так велики, как гарлемский выгон, а то бы мы сейчас услышали там стук копыт какой-нибудь лошади, на которой скачет негр, нахлестывая ее вовсю…
Тут олдермен, в свою очередь, осекся, содрогнувшись так, словно увидел призрак кого-нибудь из покойных колонистов. Когда он заговорил о флигеле, Ладлоу тоже взглянул на «Обитель фей» и одновременно с Миндертом воочию увидел через открытое окно красавицу Барбери, расхаживавшую по комнате. Ладлоу рванулся было вперед, но рука Миндерта остановила его пылкий порыв.
— Пожалуй, здесь не ногами, а мозгами шевелить надо, — промолвил спокойный и рассудительный олдермен. — Нет сомнения, это моя племянница или у дочери старого Этьена де Барбери есть двойник. Эй, Франсуа! Скажи-ка, видел ли ты женщину в окне флигеля или же мы приняли желаемое за действительное? Знаете, капитан Ладлоу, порой я каким-то непостижимым образом обманываюсь в качестве товара, просто наваждение какое-то, потому что голова забита денежными расчетами; ведь когда жива надежда, с кем такого не бывает!
— О да, мосье! — с живостью откликнулся слуга. — Ах, как жаль, мы уходим в этот морской вояж, а мадемуазель Алида у себя и не покидал дом. Да, да, я был очень уверен, что тут есть наше заблуждение, я знай, во вся фамийль Барбери никто не любил стать моряком.
— Ну полно, полно, мой добрый Франсуа, на суше Барбери чувствует себя как лиса в норе. Ступай на кухню и скажи этим бездельникам, что приехал их хозяин, да запомни: вовсе незачем рассказывать обо всех чудесах, которых мы насмотрелись в океане. А теперь, капитан Ладлоу, войдем в комнату моей послушной племянницы, стараясь не поднимать шума.
Ладлоу охотно принял это приглашение и тотчас последовал за олдерменом, сохранявшим непререкаемую властность и внешнюю невозмутимость. Перейдя лужайку, они невольно замешкались, чтобы заглянуть в открытые окна флигеля.
Флигель красавицы Барбери был убран во французском вкусе, унаследованном ею от отца. Громоздкое великолепие, свойственное царствованию Людовика XIV, не коснулось столь незначительного человека, каким был мосье де Барбери, а потому он привез с собой в изгнание лишь необходимые и сделанные со вкусом вещи, почти без исключения доставшиеся ему по наследству, не обременяя себя дорогой и модной в то время роскошью. К этим вещам со временем добавились местные, более удобные предметы английского или, что почти то же самое, американского обихода, — такая совокупность, если суметь ее найти, пожалуй, представляет собой наиболее удачное сочетание приятного с полезным. Алида сидела за столиком красного дерева и была погружена в чтение какой-то книги. Рядом стоял миниатюрный чайный сервиз, какие были в то время почти во всех домах, но чашечки и блюдца были тонкой работы и самого лучшего качества. Она была в халатике, достаточно скромном для ее возраста, и вся ее фигура дышала тем уютом и грацией, которые подобают ее полу и придают столько прелести и интимного своеобразия уединению очаровательной женщины. Алида была поглощена книгой, и, хотя маленький серебряный чайник тихонько свистел у самого ее локтя, она, как видно, не замечала этого.
— Вот картина, которую я так любил рисовать себе в бурю и шторм, вынужденный простаивать на палубе столько мрачных и ненастных ночей напролет! — прошептал Ладлоу. — Когда тело и душа изнемогали от усталости, именно такого отдохновения жаждал я больше всего на свете и осмеливался даже надеяться…
— Да, торговля с Китаем имеет будущее, а вы, мистер Ладлоу, я вижу, знаете толк в комфорте, — заметил олдермен. — На щеках у девушки играет такой нежный румянец, что сомнений быть не может — уверяю вас, морской ветер даже не коснулся ее; да и кто поверит, что та, которая дышит таким уютом, лишь недавно резвилась среди дельфинов! Войдем же.
Ван Беверут привык заходить к своей племяннице без особых церемоний. Поэтому, считая излишним велеть доложить о себе, властный олдермен преспокойно распахнул дверь и ввел молодого капитана во флигель.
Встретившись с Алидой, ее гости сохраняли притворное безразличие, причем девушка платила за их напускную непринужденность той же монетой. Она отложила книгу с таким невозмутимым спокойствием, словно они расстались какой-нибудь час назад, и мужчины ясно поняли, что она знала об их возвращении и ждала их прихода.
Когда они вошли, она непринужденно поднялась им навстречу и с улыбкой, которая скорее была следствием хорошего воспитания, чем выражением ее чувств, пригласила их сесть. Невозмутимость племянницы навела олдермена на мрачные размышления, а молодой моряк не знал, чем более восхищаться — дивной прелестью женщины, которая всегда была неизменно прекрасна, или ее поразительным самообладанием, хотя всякая другая на ее месте не знала бы, куда деваться от смущения. Алида, казалось, не была склонна вступать в объяснения, потому что, когда гости сели, она, разливая чай, обронила словно бы случайно:
— Как вовремя вы пришли! Я могу предложить вам чашечку ароматного чая. Кажется, мой дядя говорил, что это товар с «Сирнарвонского замка».
— О, это прекрасный корабль! Он совершает удачные рейсы и товары доставляет первосортные. Да, такой чай я готов рекомендовать всем покупателям. Но, милая племянница, соблаговоли объяснить капитану крейсера ее величества и бедному олдермену славного города Нью-Йорка, давно ли ты ждешь нас.
Алида достала из-за пояса маленькие дорогие часики и спокойно взглянула на них.
— Сейчас девять. Кажется, после полудня Дайна в первый раз доложила, что я, вероятно, буду иметь это удовольствие. Кстати, вот пакеты — должно быть, с письмами, они прибыли из города.
Это придало мыслям олдермена новое, совершенно неожиданное направление. Он воздержался от объяснений, которых, казалось бы, требовали обстоятельства, хорошо зная, что это опасный путь, поскольку в таком разговоре могло быть сказано больше, чем следовало бы знать его спутнику, и к тому же невозмутимость племянницы повергла его в изумление. Поэтому он был рад, что у него есть удобный предлог отложить расспросы. Одним глотком осушив крошечную чашечку, нетерпеливый коммерсант схватил пакеты, которые протянула ему Алида, и, пробормотав извинения, вышел из флигеля.
Капитан «Кокетки» до сих пор не вымолвил ни одного слова. Удивление, смешанное с негодованием, не давало ему говорить, но он не сводил глаз с Алиды, стараясь проникнуть в тайну, которой девушка окружила свои поступки и намерения. На миг ему показалось, что под напускным равнодушием на ее нежных губах мелькнула печальная улыбка; но взгляды их встретились только один раз, когда украдкой остановила на нем свои большие бездонные темные глаза, словно любопытствуя, какое впечатление произвел ее поступок на молодого моряка.
— Ну как, дорого ли обошлось врагам королевы плавание «Кокетки»? — поспешно спросила красавица, когда капитан поймал ее взгляд. — Или они избегали встречи с отважным крейсером, который уже не раз доказывал свое превосходство над ними?
— Страх, а может быть, благоразумие или, я сказал бы, совесть заставила их быть осторожными, — отвечал Ладлоу, многозначительно подчеркивая последние слова. — Мы гнались за ними от мыса до самой Большой мели и вернулись ни с чем.
— Как обидно! Значит, французам удалось скрыться… Но неужели ни один нарушитель закона не понес наказания? Среди невольников распространились слухи, что бригантина, которая заходила в эту бухту, вызвала подозрение властей.
— Подозрение! Но красавица Барбери скорее, чем кто-либо другой, может сказать мне, что стоит та слава, которой пользуется капитан бригантины.
Алида улыбнулась, и улыбка эта, как всегда, очаровала ее поклонника.
— Капитан Ладлоу проявляет непревзойденную галантность, обращаясь к девушке из колонии за советами по службе! Разумеется, мы способны тайком поощрять контрабандистов, но как можно подозревать нас в том, что мы подробно осведомлены об их деятельности? Смотрите, как бы подобные намеки не вынудили меня покинуть эту прелестную виллу и поискать какого-нибудь другого, более укромного места, где я могла бы спокойно пожить на свежем воздухе. К счастью, берега Гудзона изобилуют чудесными уголками, и нужно быть бессовестной привередницей, чтобы пренебречь ими.
— И в их числе — дом Киндерхука?
Алида снова улыбнулась, как показалось Ладлоу — с торжеством.
— Говорят, дом Олоффа ван Стаатса просторен и расположен в живописном месте. Я и сама видела его…
— …в своих мечтах о будущем? — подхватил молодой капитан, видя, что она замялась.
Алида откровенно расхохоталась.
— Ну нет, все гораздо прозаичнее. Просто-напросто я видела дом мистера ван Стаатса, когда проплывала мимо него по реке, а потом — когда возвращалась обратно. Трубы у него витые, это излюбленный стиль
голландского Брабантаnote 135, и, хотя я не заметила на них аистова гнезда, они, мне кажется, таят в себе соблазны для женщины — ведь так уютно бывает посидеть у камелька. Да и само поместье так заманчиво для рачительной хозяйки.
— И, разумеется, место хозяйки, к счастью достойного владельца поместья, недолго будет пустовать?
Алида играла причудливой ложечкой, сделанной в виде веточки чайного куста. Она вздрогнула, уронила ложечку и взглянула на Ладлоу. В ее пристальном взгляде явно сквозил интерес к тому волнению, которое не мог скрыть молодой человек.
— Это место никогда не будет занято мной, Ладлоу! — сказала она торжественно и с твердостью, которая свидетельствовала о непреклонном решении.
— От ваших слов у меня прямо гора с плеч! Ах, Алида, если бы вы могли так же легко…
— Тс! — прошептала девушка, вставая, и на миг застыла в напряженном ожидании. Глаза ее заблестели, румянец на щеках заиграл еще ярче, чем прежде, а на лице были написаны радость и надежда. — Тс! — повторила она, делая Ладлоу знак молчать. — Вы ничего не слышите?
Разочарованный, но по-прежнему влюбленный, молодой человек молчал, глядя на ее милое оживленное лицо и не менее напряженно, чем она сама, прислушиваясь к каждому звуку. Но, поскольку ничто не нарушало тишины, после того как Алида услышала стук, или, быть может, он ей почудился, она снова села и заговорила с молодым человеком.
— Вы, кажется, что-то сказали о горах? — спросила она, едва отдавая отчет в том, что говорит. — Путешественники рассказывают, что проход между Ньюбергом и Таппаном не имеет себе равных.
— Я действительно говорил о горе, но только о той, которая свалилась у меня с плеч. Тяжестью на сердце легли мне ваши необъяснимые поступки и жестокое безразличие ко мне, Алида. Вы сказали, что Олоффу ван Стаатсу не на что надеяться, и эти слова, произнесенные с прирожденной прямотой и искренностью, развеяли все мои опасения. Остается только объяснить ваше отсутствие, и вы вновь обретете прежнюю власть над тем, кто готов поверить каждому вашему слову.
Красавица Барбери, казалось, была тронута. Взгляд ее, устремленный на молодого моряка, смягчился, и в голосе уже не было прежней суровости.
— Так, значит, власть эта была утрачена?
— Если я скажу «нет» — вы станете презирать меня, если «да» — вы сочтете меня обманщиком.
— В таком случае, молчание — лучший способ сохранить нашу дружбу… Постойте, я слышу стук в ставень!
— Надежда порой обманывает нас. Вам снова почудилось, что кто-то стучит, — как видно, вы ожидаете гостя?
Явственный стук в ставень, подтвердил, что Алида не ошиблась. Девушка смущенно взглянула на капитана. Она изменилась в лице и, видимо, хотела что-то сказать, но то ли внезапный порыв, то ли благоразумие заставили ее промолчать.
— Капитан Ладлоу, вы уже были однажды нечаянным свидетелем встречи «Обители фей», которая, боюсь, навлекла на меня неприятные подозрения. Но столь мужественный и благородный человек, как вы, должен быть снисходителен к маленьким женским слабостям. Я жду человека, которого королевскому офицеру, быть может, не следовало бы видеть.
— Я не сборщик налогов, чтобы шарить в гардеробах и чуланах. Мой долг повелевает мне действовать только в открытом море и преследовать лишь явных нарушителей закона. Если там, за окном, человек, которого вы хотите видеть, пусть войдет без страха. Когда мы встретимся в более подходящем месте, я найду способ взять реванш.
Девушка бросила на Ладлоу благодарный взгляд и в знак признательности наклонила голову. Потом она постучала ложечкой по фарфоровой сахарнице, издавшей тихий звон. Кусты под окном заколыхались, и на низком балконе тотчас появился молодой незнакомец, которого мы уже встречали на страницах этой книги во флигеле Алиды и на борту бригантины. Оставаясь в тени, он бросил на середину комнаты легкий матерчатый тюк.
— Посылаю свою визитную карточку вместо гонца, — сказал веселый торговец контрабандой, или Бурун, как называл его олдермен, галантно приподнимая шляпу сперва перед хозяйкой «Обители фей», а потом, еще более церемонно, перед ее гостем; после этого он снова водрузил отороченную золотом шляпу на густые, пышные кудри и распаковал свой тюк.
— Я вижу, у меня появился новый покупатель, и я вправе ожидать хорошей прибыли. Капитан Ладлоу, мы, кажется, уже встречались с вами?
— Да, встречались, сэр Бороздящий Океаны, и встретимся снова. Ветер порой меняется, но в конце концов судьба всегда за правого!
— Мы уповаем на помощь нашей леди в зеленой мантии, — сказал необыкновенный контрабандист с благоговением, искренним или напускным, указывая на фигурку, мастерски вышитую цветными нитками на его бархатной шляпе. — Все в мире повторяется, и прошлое рождает надежду на будущее. Надеюсь, здесь мы встречаемся на нейтральной почве.
— Я капитан королевского крейсера, сэр, — надменно отозвался Ладлоу.
— Королева Анна может гордиться таким слугой! Однако к делу. Тысяча извинений, очаровательная хозяюшка «Обители фей». Эта беседа двух грубых моряков — неуважение к вашей красоте, и мы пренебрегаем своим долгом по отношению к прекрасному полу. Поэтому, закончив обмен любезностями, я хочу предложить вам кое-что такое, от чего блестящие глазки непременно начинают блестеть еще ярче, и даже герцогини тают, не в силах устоять перед искушением.
— Вы с удивительной откровенностью говорите о своих связях, любезный Бурун, и называете благородных персон среди ваших покупателей так непринужденно, словно торгуете государственными постами.
— Этот достойный слуга королевы подтвердит вам, леди, что тот же самый ветер, который поднимает шторм на океане, порой лишь нежно ласкает пылающие девичьи щеки на берегу и что связи между людьми образуют столь же причудливые хитросплетения, как снасти корабля. Ведь и храм Артемиды Эфесскойnote 136, и вигвам индейца стоят на одной земле.
— Из чего вы, как видно, заключаете, что положение в обществе не меняет человеческой сущности. Нельзя не признать, капитан Ладлоу, что Бурун хорошо знает женскую душу, искушая ее столь яркими материями, как эти.
Ладлоу молча смотрел на девушку и контрабандиста. Алида держалась теперь гораздо непринужденнее, чем в прошлый раз, когда он видел ее в обществе этого человека. Заметив, что они тайком обменялись заговорщическими взглядами, Ладлоу почувствовал сильное волнение. Однако он твердо решил сохранять спокойствие и приготовился к худшему. С большим трудом скрыв свои чувства, он сказал внешне невозмутимо, хотя горечь, переполнявшая его душу, все же прорвалась наружу:
— Если это так, любезный Бурун, можете считать себя счастливцем.
— Преуспеть в этом мне помогло частое общение с представительницами прекрасного пола, ведь они — мои лучшие покупательницы, — сказал галантный контрабандист. — Вот парча. Точно такую же открыто носят в присутствии нашей высочайшей повелительницы, хотя она выткана в Италии и доставлена запретным путем; придворные дамы, отдавая дань патриотизму, один день в году танцуют в угоду публике в нарядах английской выделки, а все остальные дни носят эти более изящные изделия уже в угоду себе. Скажите, отчего англичанин, живущий под солнцем, которое светит так слабо, тратит тысячи, чтобы получить бледные подделки под дары тропиков, — не оттого ли, что жаждет запретного плода? Отчего парижский гурман смакует инжир, который последний лаццарониnote 137 в Неаполе швырнул бы в залив, — не оттого ли, что он хочет насладиться щедротами южных широт под своим хмурым и плаксивым небом? Я видел, как один человек лакомился сладким соком ананаса, который стоит гинею, но он отверг бы тот же плод, восхитительно сочетающий в себе кислоту со сладостью, созревший и налившийся соком под горячим солнцем, — а все лишь потому, что мог бы получить его даром. В этом секрет нашей торговли. А поскольку прекрасный пол наиболее подвержен таким чувствам, мы особенно признательны его милым представительницам.