Страница:
Однако Бороздящему Океаны на какой-то миг почти удалось остановить беглецов. Он бросился к трапу, соскочил на нос одной из шлюпок и, ухватившись сильной рукой за трап, удержал ее на месте, несмотря на все весла и отпорные крюки, грозя убить всякого, кто посмеет покинуть судно. Если бы люди с бригантины и матросы с крейсера не перемещались, властность и решительный вид контрабандиста взяли бы верх; но, в то время как некоторые готовы были повиноваться, другие с криком: «За борт колдуна!» — наставили ему в грудь крюки, и эта ужасная сцена чуть не закончилась кровавым мятежом, но тут раздался второй взрыв, и гребцы совсем обезумели. Они все разом отчаянно налегли на весла, и остановить их уже не могло ничто в мире. Раскачиваясь на трапе, моряк, охваченный гневом, видел, как шлюпка, которую он уже не мог удержать, отвалила от борта. Он послал вдогонку трусам громкое, крепкое проклятие, а через секунду уже снова был на юте, среди брошенных на произвол судьбы людей, спокойный и неунывающий.
— От жара разрядились офицерские пистолеты, а эти негодяи перепугались до смерти, — ободряюще сказал он. — Но еще не все потеряно. Видите, они остановились неподалеку и могут вернуться!
В самом деле, видя беспомощность тех, кто остался на крейсере, и чувствуя себя в безопасности, беглецы остановились. Но все-таки страх за собственную шкуру взял верх, и хотя большинство жалело оставшихся, ни один человек, кроме молодого гардемарина, который из-за своего возраста и чина не пользовался достаточным авторитетом, не предложил вернуться. Все понимали, что с каждой секундой опасность возрастает, и, порешив, что другого выхода нет, эти храбрецы приказали матросам грести к берегу, с тем чтобы потом тотчас вернуться на помощь капитану и его друзьям. Весла снова погрузились в воду, и шлюпки, удаляясь от крейсера, скоро исчезли в темноте.
В то время как внутри судна бушевал огонь, влияние другой стихии, снаружи, сделало положение совсем безнадежным. Ветер с суши крепчал, и, пока моряки тщетно пытались потушить пожар, он гнал крейсер все дальше в океан. С тех пор как руль был оставлен, а все нижние паруса подвязаны, чтобы уберечь их от пламени, крейсер довольно долго дрейфовал. Неопытные юнцы не обратили на это внимание и теперь были на расстоянии многих миль от берега, до которого надеялись добраться так скоро; не прошло и пяти минут, как шлюпки, отвалившие от крейсера, потеряли друг друга. Ладлоу давно уже думал о том, чтобы спасти команду, выбросившись на берег, но, узнав точнее положение крейсера, понял бесполезность такой попытки.
О продвижении огня в трюме можно было судить лишь по внешним признакам. Контрабандист, вернувшись на ют, оглядел людей, как бы оценивая их силы. На крейсере остались олдермен, верный Франсуа, двое моряков с бригантины и четверо младших офицеров. Они даже в эту отчаянную минуту хладнокровно отказались покинуть своих капитанов.
— Огонь уже в каютах, — шепнул контрабандист Ладлоу.
— Надеюсь, он не распространился к корме дальше каюты гардемаринов — иначе мы снова услышали бы пистолетные выстрелы.
— Вы правы, по этим зловещим сигналам мы можем судить о продвижении огня! Самое лучшее — связать плот.
Ладлоу, как видно, не очень рассчитывал на это средство, но, скрывая свое отчаяние, бодро согласился. Он тотчас же отдал команду, и все, кто оставался на борту, дружно взялись за дело. Опасность требовала быстрых, но тщательно продуманных действий; в таком отчаянном положении нужно было использовать все возможности и проявить поистине гениальную находчивость.
Всякие чины и звания были забыты, и сейчас люди повиновались лишь природному уму и опыту. Поэтому всем стал распоряжаться Бороздящий Океаны, и, хотя Ладлоу схватывал все замыслы на лету, все же именно контрабандист руководил действиями людей в эту ужасную ночь.
Лицо Алиды было покрыто смертельной бледностью, а в горящих глазах Буруна застыло выражение нечеловеческой решимости.
Отказавшись от надежды погасить пожар, моряки задраили все люки, чтобы преградить доступ воздуха внутрь судна и тем как можно дольше отсрочить катастрофу. Несмотря на это, языки пламени, похожие на факелы, то и дело пробивались сквозь доски, и вся палуба от носа до грот-мачты грозила рухнуть. Один или два бимса не выдержали; правда, крейсер пока еще не поддавался огню, но палуба не внушала доверия, и, если бы не горящие доски, моряки попытались бы уйти на корму, так как здесь они каждую минуту могли быть ввергнуты в пылающий костер.
Дым куда-то исчез, и яркий, ослепительный свет залил все судно до самых клотиков. Благодаря усилиям команды реи и мачты не были затронуты; белые, изящные паруса, наполненные ветром, все еще несли вперед пылающий шлюп.
Бороздящий Океаны и его люди были уже на колеблющихся реях. В зареве пожара контрабандист, твердый, решительный, спокойный, походил в своей своеобразной одежде на какого-то бессмертного морского бога, который пришел сюда, чтобы принять участие в этом ужасном, но волнующем испытании отваги и морского искусства. С помощью матросов он обрезал шкоты. Парус за парусом падал на палубу, и фок-мачта обнажилась с непостижимой быстротой.
Тем временем Ладлоу тоже не сидел сложа руки. Вместе с олдерменом и Франсуа он шел вдоль бортов, и ванта за вантой повисали под ударами их топориков. Теперь мачта держалась только на одном штаге.
— С реев долой! — крикнул Ладлоу. — Все обрублено, кроме этого штага!
Контрабандист ухватился за крепкий канат и соскользнул вниз, и вскоре все, кто был наверху, уже стояли на палубе. Вслед за этим раздался треск и грохот взрыва, от которого содрогнулось все судно, — казалось, теперь уже нет спасения. Даже контрабандист на миг растерялся от этого ужасного шума; но вот он был уже подле Буруна и Алиды, и в голосе его звучала бодрость, а лицо сохраняло решительное и даже веселое выражение.
— Палуба рухнула, — сказал он. — А внизу уже слышны зловещие сигналы пистолетов. Но мужайтесь! Крюйт-камера глубоко внизу, она защищена множеством прочных переборок, обитых медью.
Снова прогремел выстрел раскаленного пистолета, возвещая о быстром распространении огня. Пламя вырвалось наружу, и фок-мачта загорелась.
— Это конец! — воскликнула Алида, ломая руки в ужасе, с которым не могла совладать. — Спасайтесь все, у кого есть силы и мужество, а нас предоставьте нашей судьбе!
— Спасайтесь! — подхватил Бурун, который больше уже не мог скрывать, что он девушка. — Ваша храбрость теперь бессильна. Мы должны умереть!
На эти горестные просьбы контрабандист ответил печальным, но непреклонным взглядом. Схватив веревку и не выпуская ее из рук, он спустился на шканцы, осторожно ступая по шатким доскам. Потом он поднял голову и с ободряющей улыбкой сказал:
— Туда, где стоит пушка, человек может ступить без страха!
— Другого выхода нет! — подхватил Ладлоу, следуя его примеру. — За мной, друзья! Бимсы еще могут нас выдержать.
Вмиг все были на шканцах, но и здесь невыносимая жара не позволяла оставаться на месте. Пушки с обоих бортов были направлены на качающуюся фок-мачту, которая каким-то чудом еще держалась.
— Цельтесь под чиксыnote 189, — сказал Ладлоу контрабандисту, наводившему одну пушку, а сам приготовился выстрелить из другой.
— Постойте! — крикнул контрабандист. — Зарядите ее еще одним ядром. Разорвется ли пушка или взлетит на воздух крюйт-камера — все равно мы пропали.
В ствол каждой пушки было загнано по второму ядру, и храбрые моряки недрогнувшей рукой поднесли к затравке горящие головни. Выстрелы прогремели одновременно, густые клубы дыма окутали палубу, и зарево на миг словно погасло. Послышался треск дерева, потом оглушительный грохот, и фок-мачта со всеми своими реями упала в море. Судно тотчас потеряло скорость, и, так как тяжелая мачта была прикреплена к бушприту штагом, свободный конец ее развернулся по ветру, а оставшиеся на крейсере марселя заполоскали, захлопали и обстенились.
Теперь крейсер, впервые с тех пор как начался пожар, стоял на месте. Матросы воспользовались этим и, пробежав мимо бушующих языков пламени, взобрались на бак, хотя и горячий, но пока еще не тронутый огнем. Бороздящий Океаны быстро огляделся вокруг и, подхватив Буруна на руки, словно малого ребенка, понес его вдоль борта. Ладлоу последовал за ним с Алидой, остальные тоже не отставали. Все благополучно пробрались на нос, хотя по пути пламя загнало Ладлоу на носовые шпигаты и он чуть не упал в море.
Младшие офицеры были уже на плавучей мачте, они освобождали ее от мертвого груза снастей, обрубали реи, располагали их параллельно друг другу и связывали наново. То и дело их подгонял треск пистолетных выстрелов в офицерских каютах, свидетельствовавший о неуклонном приближении огня к пока еще дремлющему вулкану. Вот уже целый час прошел с тех пор, как отвалили шлюпки, но оставшимся он показался не длиннее минуты. В последние десять минут пожар бушевал с особенной яростью; пламя, так долго запертое в глубине судна, теперь взметнулось высоко вверх.
— Жар становится невыносимым, — сказал Ладлоу. — Надо скорей переходить на плот, а то здесь нечем дышать.
— На плот! — бодро крикнул контрабандист. — Упритесь ногами покрепче в мачту, друзья, и приготовьтесь принять драгоценный груз.
Моряки повиновались. Алиду и ее спутников благополучно спустили вниз, где все уже было готово. Фок-мачта упала за борт вместе со всем своим такелажем, потому что еще до пожара на крейсере начали ставить паруса, чтобы уйти от врага. Ловкие и проворные моряки под руководством Ладлоу и контрабандиста простым, но очень искусным образом расположили куски рангоута, от которых теперь зависело их спасение. К счастью, когда мачта упала в воду, реи оказались сверху. Лисель-спирты и весь легкий рангоут плавал у ее конца, и теперь его уложили поперек мачты от фока до марса-реи. Прочий рангоут, сброшенный за борт, был разрублен и тоже уложен поперек мачты, причем все это было сделано по-морскому быстро и ловко. В самом начале пожара кое-кто из команды, схватив легкие плавучие вещи, побежал на нос, подальше от крюйт-камеры, в слепой надежде спастись вплавь. Когда же офицеры призвали матросов тушить огонь, люди побросали все, что было у них в руках. Здесь оказались два пустых зарядных ящика и посудный ларь, на который сели женщины, поставив на ящики ноги. Теперь сама мачта погрузилась в воду, но ее конец, на котором были подвешены беседкиnote 190 для мелкого ремонта снастей, остался на поверхности.
Плоту предстояло вынести целую тонну груза, но мачта была сделана из легкого дерева, а потому, освобожденная от всего лишнего, могла хоть на время послужить плавучим убежищем для людей, спасшихся с горящего крейсера.
— Обрубить штаг! — крикнул Ладлоу, невольно вздрогнув, когда внутри крейсера один за другим грянуло несколько выстрелов, а затем раздался такой сильный взрыв, что пылающие головни взлетели высоко к небу. — Живей, оттолкнитесь от крейсера! Ради всего, что вам дорого, подальше от борта!
— Стойте! — воскликнул Бурун в отчаянии. — Мой храбрый, верный…
— Он здесь, — спокойно отозвался Бороздящий Океаны, появляясь на выбленкахnote 191 грот-ванты, которая еще не была охвачена огнем. — Рубите штаг! Я остался, чтобы получше обрасопить крюйс-марселя.
Покончив с этим делом, отважный контрабандист помедлил немного у борта, с сожалением глядя на охваченное пламенем судно.
— Прощай, прекрасный корабль! — сказал он громко, чтобы его слышали все, и прыгнул в воду. — Последний выстрел слышен был уже из кают-компании, — добавил неустрашимый моряк, взбираясь на плот, и, тряхнув мокрыми волосами, уселся на самом конце мачты. — Только бы ветер не упал, покуда крейсер не отойдет подальше!
Предосторожность контрабандиста, обрасопившего реи, оказалась далеко не лишней. Плот был неподвижен, но марселя «Кокетки» наполнились ветром, и пылающий корабль, отделившись от плота, начал потихоньку удаляться, хотя качающиеся полусгоревшие мачты вот-вот грозили рухнуть.
Никогда еще секунды не тянулись так мучительно долго, как теперь. Контрабандист и Ладлоу, затаив дыхание, безмолвно следили за медленными движениями судна. Мало-помалу оно уплывало все дальше, и минут через десять моряки, которые, сделав все от них зависящее, были охвачены мучительным беспокойством, наконец вздохнули свободнее. Горящий крейсер по-прежнему был угрожающе близко от них, но гибель от взрыва уже не казалась неизбежной. Языки огня лизали мачты, и паруса стали вспыхивать один за другим, ярко пылая на ветру и озаряя небо грозным заревом.
Но корму крейсера огонь все еще щадил. Мертвый штурман сидел, опершись спиной о бизань-мачту, и его суровое лицо было ясно видно при свете пожара. Ладлоу с грустью глядел на старого моряка и, вспоминая, как они вместе плавали, как делили пополам горе и радость, даже забыл на миг о своем гибнущем крейсере. Грянул пушечный выстрел, из жерла вырвалось пламя, сверкнув у самых их лиц, и над плотом со зловещим свистом пронеслось ядро, но Ладлоу словно не замечал этого.
— Крепче держите ларь! — понизив голос, сказал контрабандист, делая морякам знак позаботиться о женщинах, и сам изо всех своих могучих сил уперся плечом в ящик. — Держите крепче и будьте наготове!
Ладлоу повиновался, но глаза его по-прежнему были устремлены на корму крейсера. Он видел, как яркое пламя охватило зарядный ящик, и ему показалось, что это погребальный костер юного Дюмона, чьей участи он в эту минуту готов был позавидовать. Потом он снова взглянул на суровое лицо Триселя. Порой ему казалось, что губы мертвого штурмана шевелятся; он так живо вообразил это, что несколько раз подавался вперед, напряженно прислушиваясь. Вот ему почудилось, что штурман встал и простер вверх руки. В воздух взметнулись искры, а море и небо слились воедино, охваченные ослепительно ярким багряным заревом. Несмотря на всю предусмотрительность контрабандиста, ящик сдвинулся с места, и те, кто его держал, чуть не упали в воду.
Глухой, тяжелый взрыв вырвался словно из самой груди моря, и, хотя он показался не таким оглушительным, как только что пушечный выстрел, его слышали на самых дальних мысах Делавэра. Тело Триселя взлетело вверх саженей на пятьдесят вместе с высоким столбом пламени, описало в воздухе короткую дугу и, полетев к плоту, упало в воду так близко, что капитан мог бы дотянуться до него рукой. Вслед за ним в море с громким плеском упала пушка, тоже подброшенная могучим взрывом, а тяжелый рей, обрушившись на плот, смел с него четверых младших офицеров, как сметает ураган сухие листья. В довершение этой страшной и величественной сцены гибели королевского крейсера одна из пушек уже в воздухе изрыгнула пламя и дым.
Сверху дождем посыпались горящие снасти, куски дерева, пылающие клочья парусов и раскаленное ядро. Потом вода забурлила, и океан поглотил жалкие останки крейсера, который так долго был красой и гордостью американских морей. Яркое зарево исчезло, и густой мрак, какой наступает после вспышки молнии, окутал океан.
Глава XXXIII
— Вот и все! — сказал Бороздящий Океаны, выпрямляясь, бледный после огромного напряжения сил, которое потребовалось, чтобы удержать ларь, и медленно прошел по мачте к тому месту, откуда были сброшены в воду четверо офицеров крейсера. — Вот и все! Те из нас, кому суждено было покончить счеты с жизнью, встретили свою роковую судьбу при таких обстоятельствах, какие бывают только на пути моряка; а те, кто уцелел, должны призвать на помощь всю свою решимость и морскую сноровку. Я не отчаиваюсь, капитан Ладлоу. Взгляните, повелительница бригантины по-прежнему улыбается своим слугам!
Ладлоу, который последовал за бесстрашным контрабандистом к концу мачты, где упал рей, повернулся и поглядел в ту сторону, куда тот указывал. В сотне футов от плота он увидел таинственный лик морской волшебницы, которая, покачиваясь на волнах, смотрела на него со своей обычной зловещей улыбкой. С этим изображением своей повелительницы контрабандисты поднялись на борт «Кокетки», и знаменосец, прежде чем броситься в гущу боя, воткнул древко со стальным наконечником, на котором был укреплен фонарь, в палубу. Во время пожара это знамя не раз попадалось на глаза Ладлоу, а теперь оно снова плыло мимо него, и пренебрежение молодого капитана к глупым матросским предрассудкам уже готово было поколебаться. Пока он молчал, не зная, что ответить контрабандисту, тот бросился в воду и поплыл к фонарю. Вскоре он уже снова был около плота, высоко держа в руке знамя своей бригантины. Ни один человек, какой бы духовной твердостью он ни обладал, не в силах противостоять порой невольным порывам, которые заставляют нас верить в тайное вмешательство добрых или злых сил в нашу судьбу. Голос контрабандиста звучал бодрее, а шаги были увереннее и тверже, когда он, пройдя по плоту, воткнул стальной наконечник в марса-рей.
— Мужайтесь! — весело воскликнул он. — Пока этот светильник горит, моя звезда не закатится! Мужайтесь, леди с берега, — перед вами леди с океана, которая по-прежнему милостиво взирает на своих друзей! Да, мы далеко от земли, нас несет утлый плот, но упорный моряк и на нем доплывет до берега. Что же ты молчишь, храбрый мастер Бурун, — ведь этот добрый знак должен вернуть тебе бодрость и отвагу!
Но участнику многих веселых маскарадов, исполнителю стольких хитрых планов Бороздящего Океаны не хватало силы духа, которой был преисполнен контрабандист. Он склонил голову на плечо безмолвной Алиды и тоже молчал. Бороздящий Океаны некоторое время внимательно глядел на них, а потом, дотронувшись до руки Ладлоу, осторожно, чтобы не потерять равновесия, прошел по плоту до того места, где они могли спокойно посовещаться, не тревожа остальных.
Хотя взрыва уже нечего было бояться и самая страшная опасность осталась позади, положение тех, кому удалось спастись, было немногим лучше участи погибших. На небе сквозь просветы между облаками выглянули редкие звезды, и теперь, когда глаза после яркого света привыкли к темноте, люди на плоту ясно видели всю отчаянность своего положения.
Мы уже говорили, что фок-мачта «Кокетки» упала за борт со всем своим такелажем. Снасти, которые еще удерживали паруса, были наспех обрублены, и с той минуты, как мачту удалось свалить, до самого взрыва матросы продолжали крепить плот и освобождать его от тяжелых снастей, которые не годились для крепления и лишь обременяли плот лишним грузом. Мачта плыла по воде с подвешенными реями почти в том же виде, как она стояла на крейсере. Длинные лисель-спирты были сняты и уложены вдоль ее топа, опираясь концами на фока— и марса-реи и образуя основание плота. Несколько рейков поменьше, посудный ларь и зарядные ящики — вот все, что отделяло людей от океанской пучины. Фор-марс на несколько футов возвышался над водой, защищая их от ночного ветра и непрестанных волн. Женщин предупредили, чтобы они не особенно доверяли непрочным лисель-спиртам, и они сидели на посудном ларе. Франсуа позволил одному из моряков с бригантины привязать себя к мачте, после чего этот простой матрос, ободрившись при виде фонаря, служившего бригантине знаменем, снова принялся крепить плот.
— Долго мы не продержимся, капитан Ладлоу, а средств, чтобы двигаться, у нас нет, — сказал Бороздящий Океаны, когда они отошли на другой конец мачты, где их никто не мог слышать. — Я бывал в море во всякую погоду и на всяких судах, но это — самое смелое из всех моих плаваний! Надеюсь, оно не последнее!
— Конечно, нельзя закрывать глаза на ужасную опасность, которая нам грозит, — согласился Ладлоу, — но все же кое от кого ее следовало бы скрыть.
— В этом пустынном море трудно рассчитывать на чью-нибудь помощь. Окажись мы с вами в Ла-Манше или даже в Бискайском заливе, у нас была бы надежда встретить какого-нибудь купца; здесь же остается надеяться лишь на французов да на бригантину.
— Французы, конечно, видели пламя и слышали взрыв, но ведь берег так близко, и они, верно, решили, что команда спаслась на шлюпках. К тому же после пожара на крейсере у них нет причин здесь оставаться, так что вероятность встречи с ними очень мала.
— Но неужели ваши молодые офицеры, бросив своего капитана, так ничего и не предпримут?
— Едва ли можно ожидать от них помощи. Горящий корабль прошел не одну милю, а нашу мачту отлив унесет далеко в океан еще до рассвета.
— Право, мне еще не доводилось бывать в таком унылом плавании! — заметил Бороздящий Океаны. — Куда же мы плывем и далеко ли до земли?
— Земля все еще к северу от нас, но плот быстро относит на юго-восток. К утру мы будем на траверзе Монтаука или даже минуем его; от берега нас, вероятно, отделяет уже несколько лиг.
— Дело обстоит хуже, чем я думал! Правда, остается еще надежда на течение.
— Течение потом снова отнесет нас к северу… А взгляните-ка на небо.
— Хорошей погоды оно не сулит, но отчаиваться нет оснований. С восходом солнца снова поднимется ветер.
— А вместе с ним и волны! Долго ли этот шаткий плот продержится, если его начнет швырять как щепку? И долго ли выдержат наши спутницы в море без пищи и пресной воды?
— Вы нарисовали довольно мрачную картину, капитан Ладлоу, — сказал контрабандист, который, несмотря на всю свою твердость, не мог подавить глубокий вздох. — Мне очень хотелось бы опровергнуть ваши слова, но я по опыту знаю, что вы правы. И все же надеюсь, ночь будет спокойной.
— Спокойной для корабля или даже для шлюпки, но бурной и опасной для плота вроде нашего. Смотрите, вот эта стеньга расшатывается с каждой волной, и чем дальше, тем наше положение становится опаснее.
— Нечего сказать, ободрили! Капитан Ладлоу, слов нет, вы мужчина и знаток по морской части. Я согласен с вами, что опасность неминуема; и, мне кажется, у нас осталась одна-единственная надежда — на счастливую звезду, сопутствующую моей бригантине.
— Но придет ли вашим людям в голову сняться с якоря и пуститься на поиски плота, о существовании которого они и не подозревают?
— Будем надеяться, потому что наша повелительница не дремлет! Если угодно, считайте это пустой фантазией, неуместной в такую минуту, но я, пройдя под ее покровительством через столько опасностей, верю в нее. Право, вы не моряк, капитан Ладлоу, если отрицаете тайное вмешательство в свою судьбу какой-то невидимой и могущественной силы…
— Вы счастливец, если утешение достается вам столь дешевой ценой, — сказал капитан королевского крейсера, чувствуя, однако, что уверенность контрабандиста вселяет и в него слабую надежду. — Что касается меня, то я думаю, что у вас есть только один способ помочь судьбе — избавиться от всего лишнего груза и покрепче связать плот.
Бороздящий Океаны согласился с этим. Посовещавшись еще немного и обсудив все необходимые меры, Они присоединились к остальным, чтобы приняться за дело. Так как на плоту осталось лишь два матроса с бригантины, Ладлоу и контрабандист должны были работать наравне с ними.
Они обрубили бесполезные снасти, которые только отяжеляли плот, не прибавляя плавучести, сняли и выбросили в море все металлические блоки и шкивы.
Тем самым удалось сильно облегчить плот, который стал теперь надежнее и более уверенно нес на себе людей, чья жизнь зависела от его прочности. Бороздящий Океаны вместе с двумя своими молчаливыми, но исполнительными матросами рискнул пройти по шаткому, залитому водой такелажу к стеньгам, и они, действуя с ловкостью людей, привыкших управлять сложными снастями в самые темные ночи, сумели отделить от мачты обе стеньги вместе с реями и сплавить их по воде к мачте. Здесь эти куски дерева были прочно закреплены, после чего плот приобрел большую устойчивость и лучше держался на воде.
Делая все это, люди ободрились, к ним вернулась надежда. Даже олдермен и Франсуа помогали морякам в меру своих сил и умения. Но когда стеньги и реи были прочно закреплены на новых местах, Ладлоу, вернувшись на мачту, тем самым молчаливо признал, что больше ничего нельзя сделать, чтобы противостоять стихиям…
Так прошла бурная, полная тревог ночь. Говорили на плоту мало, и долгие часы люди, приютившиеся у посудного ларя, почти не шевелились. Зато, как только забрезжил рассвет, все оживились и стали вглядываться в даль, стараясь увидеть надежду на спасение или зловещие признаки неминуемой опасности.
Океан все еще был спокоен, но ровная, непрестанная зыбь, поднимавшая и опускавшая плот, ясно показывала, что их отнесло далеко от земли. Это подтвердилось, когда узкая полоска зари, видневшаяся на востоке, стала шире и постепенно охватила все небо. Сначала вокруг не было видно ничего, кроме угрюмой водяной пустыни. Вдруг Бурун, чьи зоркие глаза привыкли оглядывать океанскую даль, испустил радостный крик, и сразу же все взгляды устремились на запад. Вскоре люди, приютившиеся на низком плоту, уже видели в сиянии утра белоснежные паруса корабля.
— Это француз! — сказал конрабандист. — Великодушный капитан хочет спасти от гибели своих недавних врагов!
— Что ж, вполне возможно, потому что наша судьба для него не секрет, — отозвался Ладлоу. — К несчастью, крейсер порядком удалился от места своей стоянки, прежде чем огонь вырвался наружу. Да, вы правы, тот, с кем мы лишь накануне сражались не на жизнь, а на смерть, теперь выполняет долг человеколюбия.
— От жара разрядились офицерские пистолеты, а эти негодяи перепугались до смерти, — ободряюще сказал он. — Но еще не все потеряно. Видите, они остановились неподалеку и могут вернуться!
В самом деле, видя беспомощность тех, кто остался на крейсере, и чувствуя себя в безопасности, беглецы остановились. Но все-таки страх за собственную шкуру взял верх, и хотя большинство жалело оставшихся, ни один человек, кроме молодого гардемарина, который из-за своего возраста и чина не пользовался достаточным авторитетом, не предложил вернуться. Все понимали, что с каждой секундой опасность возрастает, и, порешив, что другого выхода нет, эти храбрецы приказали матросам грести к берегу, с тем чтобы потом тотчас вернуться на помощь капитану и его друзьям. Весла снова погрузились в воду, и шлюпки, удаляясь от крейсера, скоро исчезли в темноте.
В то время как внутри судна бушевал огонь, влияние другой стихии, снаружи, сделало положение совсем безнадежным. Ветер с суши крепчал, и, пока моряки тщетно пытались потушить пожар, он гнал крейсер все дальше в океан. С тех пор как руль был оставлен, а все нижние паруса подвязаны, чтобы уберечь их от пламени, крейсер довольно долго дрейфовал. Неопытные юнцы не обратили на это внимание и теперь были на расстоянии многих миль от берега, до которого надеялись добраться так скоро; не прошло и пяти минут, как шлюпки, отвалившие от крейсера, потеряли друг друга. Ладлоу давно уже думал о том, чтобы спасти команду, выбросившись на берег, но, узнав точнее положение крейсера, понял бесполезность такой попытки.
О продвижении огня в трюме можно было судить лишь по внешним признакам. Контрабандист, вернувшись на ют, оглядел людей, как бы оценивая их силы. На крейсере остались олдермен, верный Франсуа, двое моряков с бригантины и четверо младших офицеров. Они даже в эту отчаянную минуту хладнокровно отказались покинуть своих капитанов.
— Огонь уже в каютах, — шепнул контрабандист Ладлоу.
— Надеюсь, он не распространился к корме дальше каюты гардемаринов — иначе мы снова услышали бы пистолетные выстрелы.
— Вы правы, по этим зловещим сигналам мы можем судить о продвижении огня! Самое лучшее — связать плот.
Ладлоу, как видно, не очень рассчитывал на это средство, но, скрывая свое отчаяние, бодро согласился. Он тотчас же отдал команду, и все, кто оставался на борту, дружно взялись за дело. Опасность требовала быстрых, но тщательно продуманных действий; в таком отчаянном положении нужно было использовать все возможности и проявить поистине гениальную находчивость.
Всякие чины и звания были забыты, и сейчас люди повиновались лишь природному уму и опыту. Поэтому всем стал распоряжаться Бороздящий Океаны, и, хотя Ладлоу схватывал все замыслы на лету, все же именно контрабандист руководил действиями людей в эту ужасную ночь.
Лицо Алиды было покрыто смертельной бледностью, а в горящих глазах Буруна застыло выражение нечеловеческой решимости.
Отказавшись от надежды погасить пожар, моряки задраили все люки, чтобы преградить доступ воздуха внутрь судна и тем как можно дольше отсрочить катастрофу. Несмотря на это, языки пламени, похожие на факелы, то и дело пробивались сквозь доски, и вся палуба от носа до грот-мачты грозила рухнуть. Один или два бимса не выдержали; правда, крейсер пока еще не поддавался огню, но палуба не внушала доверия, и, если бы не горящие доски, моряки попытались бы уйти на корму, так как здесь они каждую минуту могли быть ввергнуты в пылающий костер.
Дым куда-то исчез, и яркий, ослепительный свет залил все судно до самых клотиков. Благодаря усилиям команды реи и мачты не были затронуты; белые, изящные паруса, наполненные ветром, все еще несли вперед пылающий шлюп.
Бороздящий Океаны и его люди были уже на колеблющихся реях. В зареве пожара контрабандист, твердый, решительный, спокойный, походил в своей своеобразной одежде на какого-то бессмертного морского бога, который пришел сюда, чтобы принять участие в этом ужасном, но волнующем испытании отваги и морского искусства. С помощью матросов он обрезал шкоты. Парус за парусом падал на палубу, и фок-мачта обнажилась с непостижимой быстротой.
Тем временем Ладлоу тоже не сидел сложа руки. Вместе с олдерменом и Франсуа он шел вдоль бортов, и ванта за вантой повисали под ударами их топориков. Теперь мачта держалась только на одном штаге.
— С реев долой! — крикнул Ладлоу. — Все обрублено, кроме этого штага!
Контрабандист ухватился за крепкий канат и соскользнул вниз, и вскоре все, кто был наверху, уже стояли на палубе. Вслед за этим раздался треск и грохот взрыва, от которого содрогнулось все судно, — казалось, теперь уже нет спасения. Даже контрабандист на миг растерялся от этого ужасного шума; но вот он был уже подле Буруна и Алиды, и в голосе его звучала бодрость, а лицо сохраняло решительное и даже веселое выражение.
— Палуба рухнула, — сказал он. — А внизу уже слышны зловещие сигналы пистолетов. Но мужайтесь! Крюйт-камера глубоко внизу, она защищена множеством прочных переборок, обитых медью.
Снова прогремел выстрел раскаленного пистолета, возвещая о быстром распространении огня. Пламя вырвалось наружу, и фок-мачта загорелась.
— Это конец! — воскликнула Алида, ломая руки в ужасе, с которым не могла совладать. — Спасайтесь все, у кого есть силы и мужество, а нас предоставьте нашей судьбе!
— Спасайтесь! — подхватил Бурун, который больше уже не мог скрывать, что он девушка. — Ваша храбрость теперь бессильна. Мы должны умереть!
На эти горестные просьбы контрабандист ответил печальным, но непреклонным взглядом. Схватив веревку и не выпуская ее из рук, он спустился на шканцы, осторожно ступая по шатким доскам. Потом он поднял голову и с ободряющей улыбкой сказал:
— Туда, где стоит пушка, человек может ступить без страха!
— Другого выхода нет! — подхватил Ладлоу, следуя его примеру. — За мной, друзья! Бимсы еще могут нас выдержать.
Вмиг все были на шканцах, но и здесь невыносимая жара не позволяла оставаться на месте. Пушки с обоих бортов были направлены на качающуюся фок-мачту, которая каким-то чудом еще держалась.
— Цельтесь под чиксыnote 189, — сказал Ладлоу контрабандисту, наводившему одну пушку, а сам приготовился выстрелить из другой.
— Постойте! — крикнул контрабандист. — Зарядите ее еще одним ядром. Разорвется ли пушка или взлетит на воздух крюйт-камера — все равно мы пропали.
В ствол каждой пушки было загнано по второму ядру, и храбрые моряки недрогнувшей рукой поднесли к затравке горящие головни. Выстрелы прогремели одновременно, густые клубы дыма окутали палубу, и зарево на миг словно погасло. Послышался треск дерева, потом оглушительный грохот, и фок-мачта со всеми своими реями упала в море. Судно тотчас потеряло скорость, и, так как тяжелая мачта была прикреплена к бушприту штагом, свободный конец ее развернулся по ветру, а оставшиеся на крейсере марселя заполоскали, захлопали и обстенились.
Теперь крейсер, впервые с тех пор как начался пожар, стоял на месте. Матросы воспользовались этим и, пробежав мимо бушующих языков пламени, взобрались на бак, хотя и горячий, но пока еще не тронутый огнем. Бороздящий Океаны быстро огляделся вокруг и, подхватив Буруна на руки, словно малого ребенка, понес его вдоль борта. Ладлоу последовал за ним с Алидой, остальные тоже не отставали. Все благополучно пробрались на нос, хотя по пути пламя загнало Ладлоу на носовые шпигаты и он чуть не упал в море.
Младшие офицеры были уже на плавучей мачте, они освобождали ее от мертвого груза снастей, обрубали реи, располагали их параллельно друг другу и связывали наново. То и дело их подгонял треск пистолетных выстрелов в офицерских каютах, свидетельствовавший о неуклонном приближении огня к пока еще дремлющему вулкану. Вот уже целый час прошел с тех пор, как отвалили шлюпки, но оставшимся он показался не длиннее минуты. В последние десять минут пожар бушевал с особенной яростью; пламя, так долго запертое в глубине судна, теперь взметнулось высоко вверх.
— Жар становится невыносимым, — сказал Ладлоу. — Надо скорей переходить на плот, а то здесь нечем дышать.
— На плот! — бодро крикнул контрабандист. — Упритесь ногами покрепче в мачту, друзья, и приготовьтесь принять драгоценный груз.
Моряки повиновались. Алиду и ее спутников благополучно спустили вниз, где все уже было готово. Фок-мачта упала за борт вместе со всем своим такелажем, потому что еще до пожара на крейсере начали ставить паруса, чтобы уйти от врага. Ловкие и проворные моряки под руководством Ладлоу и контрабандиста простым, но очень искусным образом расположили куски рангоута, от которых теперь зависело их спасение. К счастью, когда мачта упала в воду, реи оказались сверху. Лисель-спирты и весь легкий рангоут плавал у ее конца, и теперь его уложили поперек мачты от фока до марса-реи. Прочий рангоут, сброшенный за борт, был разрублен и тоже уложен поперек мачты, причем все это было сделано по-морскому быстро и ловко. В самом начале пожара кое-кто из команды, схватив легкие плавучие вещи, побежал на нос, подальше от крюйт-камеры, в слепой надежде спастись вплавь. Когда же офицеры призвали матросов тушить огонь, люди побросали все, что было у них в руках. Здесь оказались два пустых зарядных ящика и посудный ларь, на который сели женщины, поставив на ящики ноги. Теперь сама мачта погрузилась в воду, но ее конец, на котором были подвешены беседкиnote 190 для мелкого ремонта снастей, остался на поверхности.
Плоту предстояло вынести целую тонну груза, но мачта была сделана из легкого дерева, а потому, освобожденная от всего лишнего, могла хоть на время послужить плавучим убежищем для людей, спасшихся с горящего крейсера.
— Обрубить штаг! — крикнул Ладлоу, невольно вздрогнув, когда внутри крейсера один за другим грянуло несколько выстрелов, а затем раздался такой сильный взрыв, что пылающие головни взлетели высоко к небу. — Живей, оттолкнитесь от крейсера! Ради всего, что вам дорого, подальше от борта!
— Стойте! — воскликнул Бурун в отчаянии. — Мой храбрый, верный…
— Он здесь, — спокойно отозвался Бороздящий Океаны, появляясь на выбленкахnote 191 грот-ванты, которая еще не была охвачена огнем. — Рубите штаг! Я остался, чтобы получше обрасопить крюйс-марселя.
Покончив с этим делом, отважный контрабандист помедлил немного у борта, с сожалением глядя на охваченное пламенем судно.
— Прощай, прекрасный корабль! — сказал он громко, чтобы его слышали все, и прыгнул в воду. — Последний выстрел слышен был уже из кают-компании, — добавил неустрашимый моряк, взбираясь на плот, и, тряхнув мокрыми волосами, уселся на самом конце мачты. — Только бы ветер не упал, покуда крейсер не отойдет подальше!
Предосторожность контрабандиста, обрасопившего реи, оказалась далеко не лишней. Плот был неподвижен, но марселя «Кокетки» наполнились ветром, и пылающий корабль, отделившись от плота, начал потихоньку удаляться, хотя качающиеся полусгоревшие мачты вот-вот грозили рухнуть.
Никогда еще секунды не тянулись так мучительно долго, как теперь. Контрабандист и Ладлоу, затаив дыхание, безмолвно следили за медленными движениями судна. Мало-помалу оно уплывало все дальше, и минут через десять моряки, которые, сделав все от них зависящее, были охвачены мучительным беспокойством, наконец вздохнули свободнее. Горящий крейсер по-прежнему был угрожающе близко от них, но гибель от взрыва уже не казалась неизбежной. Языки огня лизали мачты, и паруса стали вспыхивать один за другим, ярко пылая на ветру и озаряя небо грозным заревом.
Но корму крейсера огонь все еще щадил. Мертвый штурман сидел, опершись спиной о бизань-мачту, и его суровое лицо было ясно видно при свете пожара. Ладлоу с грустью глядел на старого моряка и, вспоминая, как они вместе плавали, как делили пополам горе и радость, даже забыл на миг о своем гибнущем крейсере. Грянул пушечный выстрел, из жерла вырвалось пламя, сверкнув у самых их лиц, и над плотом со зловещим свистом пронеслось ядро, но Ладлоу словно не замечал этого.
— Крепче держите ларь! — понизив голос, сказал контрабандист, делая морякам знак позаботиться о женщинах, и сам изо всех своих могучих сил уперся плечом в ящик. — Держите крепче и будьте наготове!
Ладлоу повиновался, но глаза его по-прежнему были устремлены на корму крейсера. Он видел, как яркое пламя охватило зарядный ящик, и ему показалось, что это погребальный костер юного Дюмона, чьей участи он в эту минуту готов был позавидовать. Потом он снова взглянул на суровое лицо Триселя. Порой ему казалось, что губы мертвого штурмана шевелятся; он так живо вообразил это, что несколько раз подавался вперед, напряженно прислушиваясь. Вот ему почудилось, что штурман встал и простер вверх руки. В воздух взметнулись искры, а море и небо слились воедино, охваченные ослепительно ярким багряным заревом. Несмотря на всю предусмотрительность контрабандиста, ящик сдвинулся с места, и те, кто его держал, чуть не упали в воду.
Глухой, тяжелый взрыв вырвался словно из самой груди моря, и, хотя он показался не таким оглушительным, как только что пушечный выстрел, его слышали на самых дальних мысах Делавэра. Тело Триселя взлетело вверх саженей на пятьдесят вместе с высоким столбом пламени, описало в воздухе короткую дугу и, полетев к плоту, упало в воду так близко, что капитан мог бы дотянуться до него рукой. Вслед за ним в море с громким плеском упала пушка, тоже подброшенная могучим взрывом, а тяжелый рей, обрушившись на плот, смел с него четверых младших офицеров, как сметает ураган сухие листья. В довершение этой страшной и величественной сцены гибели королевского крейсера одна из пушек уже в воздухе изрыгнула пламя и дым.
Сверху дождем посыпались горящие снасти, куски дерева, пылающие клочья парусов и раскаленное ядро. Потом вода забурлила, и океан поглотил жалкие останки крейсера, который так долго был красой и гордостью американских морей. Яркое зарево исчезло, и густой мрак, какой наступает после вспышки молнии, окутал океан.
Глава XXXIII
Прошу, прочтите.
Ш е к с п и р. Цимбелин
— Вот и все! — сказал Бороздящий Океаны, выпрямляясь, бледный после огромного напряжения сил, которое потребовалось, чтобы удержать ларь, и медленно прошел по мачте к тому месту, откуда были сброшены в воду четверо офицеров крейсера. — Вот и все! Те из нас, кому суждено было покончить счеты с жизнью, встретили свою роковую судьбу при таких обстоятельствах, какие бывают только на пути моряка; а те, кто уцелел, должны призвать на помощь всю свою решимость и морскую сноровку. Я не отчаиваюсь, капитан Ладлоу. Взгляните, повелительница бригантины по-прежнему улыбается своим слугам!
Ладлоу, который последовал за бесстрашным контрабандистом к концу мачты, где упал рей, повернулся и поглядел в ту сторону, куда тот указывал. В сотне футов от плота он увидел таинственный лик морской волшебницы, которая, покачиваясь на волнах, смотрела на него со своей обычной зловещей улыбкой. С этим изображением своей повелительницы контрабандисты поднялись на борт «Кокетки», и знаменосец, прежде чем броситься в гущу боя, воткнул древко со стальным наконечником, на котором был укреплен фонарь, в палубу. Во время пожара это знамя не раз попадалось на глаза Ладлоу, а теперь оно снова плыло мимо него, и пренебрежение молодого капитана к глупым матросским предрассудкам уже готово было поколебаться. Пока он молчал, не зная, что ответить контрабандисту, тот бросился в воду и поплыл к фонарю. Вскоре он уже снова был около плота, высоко держа в руке знамя своей бригантины. Ни один человек, какой бы духовной твердостью он ни обладал, не в силах противостоять порой невольным порывам, которые заставляют нас верить в тайное вмешательство добрых или злых сил в нашу судьбу. Голос контрабандиста звучал бодрее, а шаги были увереннее и тверже, когда он, пройдя по плоту, воткнул стальной наконечник в марса-рей.
— Мужайтесь! — весело воскликнул он. — Пока этот светильник горит, моя звезда не закатится! Мужайтесь, леди с берега, — перед вами леди с океана, которая по-прежнему милостиво взирает на своих друзей! Да, мы далеко от земли, нас несет утлый плот, но упорный моряк и на нем доплывет до берега. Что же ты молчишь, храбрый мастер Бурун, — ведь этот добрый знак должен вернуть тебе бодрость и отвагу!
Но участнику многих веселых маскарадов, исполнителю стольких хитрых планов Бороздящего Океаны не хватало силы духа, которой был преисполнен контрабандист. Он склонил голову на плечо безмолвной Алиды и тоже молчал. Бороздящий Океаны некоторое время внимательно глядел на них, а потом, дотронувшись до руки Ладлоу, осторожно, чтобы не потерять равновесия, прошел по плоту до того места, где они могли спокойно посовещаться, не тревожа остальных.
Хотя взрыва уже нечего было бояться и самая страшная опасность осталась позади, положение тех, кому удалось спастись, было немногим лучше участи погибших. На небе сквозь просветы между облаками выглянули редкие звезды, и теперь, когда глаза после яркого света привыкли к темноте, люди на плоту ясно видели всю отчаянность своего положения.
Мы уже говорили, что фок-мачта «Кокетки» упала за борт со всем своим такелажем. Снасти, которые еще удерживали паруса, были наспех обрублены, и с той минуты, как мачту удалось свалить, до самого взрыва матросы продолжали крепить плот и освобождать его от тяжелых снастей, которые не годились для крепления и лишь обременяли плот лишним грузом. Мачта плыла по воде с подвешенными реями почти в том же виде, как она стояла на крейсере. Длинные лисель-спирты были сняты и уложены вдоль ее топа, опираясь концами на фока— и марса-реи и образуя основание плота. Несколько рейков поменьше, посудный ларь и зарядные ящики — вот все, что отделяло людей от океанской пучины. Фор-марс на несколько футов возвышался над водой, защищая их от ночного ветра и непрестанных волн. Женщин предупредили, чтобы они не особенно доверяли непрочным лисель-спиртам, и они сидели на посудном ларе. Франсуа позволил одному из моряков с бригантины привязать себя к мачте, после чего этот простой матрос, ободрившись при виде фонаря, служившего бригантине знаменем, снова принялся крепить плот.
— Долго мы не продержимся, капитан Ладлоу, а средств, чтобы двигаться, у нас нет, — сказал Бороздящий Океаны, когда они отошли на другой конец мачты, где их никто не мог слышать. — Я бывал в море во всякую погоду и на всяких судах, но это — самое смелое из всех моих плаваний! Надеюсь, оно не последнее!
— Конечно, нельзя закрывать глаза на ужасную опасность, которая нам грозит, — согласился Ладлоу, — но все же кое от кого ее следовало бы скрыть.
— В этом пустынном море трудно рассчитывать на чью-нибудь помощь. Окажись мы с вами в Ла-Манше или даже в Бискайском заливе, у нас была бы надежда встретить какого-нибудь купца; здесь же остается надеяться лишь на французов да на бригантину.
— Французы, конечно, видели пламя и слышали взрыв, но ведь берег так близко, и они, верно, решили, что команда спаслась на шлюпках. К тому же после пожара на крейсере у них нет причин здесь оставаться, так что вероятность встречи с ними очень мала.
— Но неужели ваши молодые офицеры, бросив своего капитана, так ничего и не предпримут?
— Едва ли можно ожидать от них помощи. Горящий корабль прошел не одну милю, а нашу мачту отлив унесет далеко в океан еще до рассвета.
— Право, мне еще не доводилось бывать в таком унылом плавании! — заметил Бороздящий Океаны. — Куда же мы плывем и далеко ли до земли?
— Земля все еще к северу от нас, но плот быстро относит на юго-восток. К утру мы будем на траверзе Монтаука или даже минуем его; от берега нас, вероятно, отделяет уже несколько лиг.
— Дело обстоит хуже, чем я думал! Правда, остается еще надежда на течение.
— Течение потом снова отнесет нас к северу… А взгляните-ка на небо.
— Хорошей погоды оно не сулит, но отчаиваться нет оснований. С восходом солнца снова поднимется ветер.
— А вместе с ним и волны! Долго ли этот шаткий плот продержится, если его начнет швырять как щепку? И долго ли выдержат наши спутницы в море без пищи и пресной воды?
— Вы нарисовали довольно мрачную картину, капитан Ладлоу, — сказал контрабандист, который, несмотря на всю свою твердость, не мог подавить глубокий вздох. — Мне очень хотелось бы опровергнуть ваши слова, но я по опыту знаю, что вы правы. И все же надеюсь, ночь будет спокойной.
— Спокойной для корабля или даже для шлюпки, но бурной и опасной для плота вроде нашего. Смотрите, вот эта стеньга расшатывается с каждой волной, и чем дальше, тем наше положение становится опаснее.
— Нечего сказать, ободрили! Капитан Ладлоу, слов нет, вы мужчина и знаток по морской части. Я согласен с вами, что опасность неминуема; и, мне кажется, у нас осталась одна-единственная надежда — на счастливую звезду, сопутствующую моей бригантине.
— Но придет ли вашим людям в голову сняться с якоря и пуститься на поиски плота, о существовании которого они и не подозревают?
— Будем надеяться, потому что наша повелительница не дремлет! Если угодно, считайте это пустой фантазией, неуместной в такую минуту, но я, пройдя под ее покровительством через столько опасностей, верю в нее. Право, вы не моряк, капитан Ладлоу, если отрицаете тайное вмешательство в свою судьбу какой-то невидимой и могущественной силы…
— Вы счастливец, если утешение достается вам столь дешевой ценой, — сказал капитан королевского крейсера, чувствуя, однако, что уверенность контрабандиста вселяет и в него слабую надежду. — Что касается меня, то я думаю, что у вас есть только один способ помочь судьбе — избавиться от всего лишнего груза и покрепче связать плот.
Бороздящий Океаны согласился с этим. Посовещавшись еще немного и обсудив все необходимые меры, Они присоединились к остальным, чтобы приняться за дело. Так как на плоту осталось лишь два матроса с бригантины, Ладлоу и контрабандист должны были работать наравне с ними.
Они обрубили бесполезные снасти, которые только отяжеляли плот, не прибавляя плавучести, сняли и выбросили в море все металлические блоки и шкивы.
Тем самым удалось сильно облегчить плот, который стал теперь надежнее и более уверенно нес на себе людей, чья жизнь зависела от его прочности. Бороздящий Океаны вместе с двумя своими молчаливыми, но исполнительными матросами рискнул пройти по шаткому, залитому водой такелажу к стеньгам, и они, действуя с ловкостью людей, привыкших управлять сложными снастями в самые темные ночи, сумели отделить от мачты обе стеньги вместе с реями и сплавить их по воде к мачте. Здесь эти куски дерева были прочно закреплены, после чего плот приобрел большую устойчивость и лучше держался на воде.
Делая все это, люди ободрились, к ним вернулась надежда. Даже олдермен и Франсуа помогали морякам в меру своих сил и умения. Но когда стеньги и реи были прочно закреплены на новых местах, Ладлоу, вернувшись на мачту, тем самым молчаливо признал, что больше ничего нельзя сделать, чтобы противостоять стихиям…
Так прошла бурная, полная тревог ночь. Говорили на плоту мало, и долгие часы люди, приютившиеся у посудного ларя, почти не шевелились. Зато, как только забрезжил рассвет, все оживились и стали вглядываться в даль, стараясь увидеть надежду на спасение или зловещие признаки неминуемой опасности.
Океан все еще был спокоен, но ровная, непрестанная зыбь, поднимавшая и опускавшая плот, ясно показывала, что их отнесло далеко от земли. Это подтвердилось, когда узкая полоска зари, видневшаяся на востоке, стала шире и постепенно охватила все небо. Сначала вокруг не было видно ничего, кроме угрюмой водяной пустыни. Вдруг Бурун, чьи зоркие глаза привыкли оглядывать океанскую даль, испустил радостный крик, и сразу же все взгляды устремились на запад. Вскоре люди, приютившиеся на низком плоту, уже видели в сиянии утра белоснежные паруса корабля.
— Это француз! — сказал конрабандист. — Великодушный капитан хочет спасти от гибели своих недавних врагов!
— Что ж, вполне возможно, потому что наша судьба для него не секрет, — отозвался Ладлоу. — К несчастью, крейсер порядком удалился от места своей стоянки, прежде чем огонь вырвался наружу. Да, вы правы, тот, с кем мы лишь накануне сражались не на жизнь, а на смерть, теперь выполняет долг человеколюбия.