Страница:
Бортник же не только видел, но и слышал достаточно, чтобы понять умозаключения дикарей и даже ход их рассуждений. Чтобы осветить заколдованное место, дикари развели поблизости костер, так что все они были видны бортнику как на ладони. Не в силах бороться с любопытством, Бурдон отважился подойти совсем близко к берегу, чтобы видеть все как можно лучше. Можно сказать, что он разгадывал ребус, и удовольствие, которое ему доставлял этот запутанный процесс, знакомо всем нам, любителям пошевелить мозгами. Захваченный неодолимым интересом, бортник не заметил, как свежий ветер подогнал каноэ к самому краю зарослей риса, которые в этом месте окаймляли берег лишь узким пояском. Это растение и ввело молодого человека в заблуждение, так как он ориентировался на заросли как на примету, указывавшую, когда пора поворачивать назад. Но из всех мест, где рос дикий рис, это было самое неудачное: ширина пояса была так мала, что огонь, разведенный напротив, просвечивал его почти насквозь. Бурдон был поражен и немало обеспокоен: в ту минуту, когда его суденышко ткнулось в заросли, между ним и огнем костра прошли двое статных воинов, едва не ступая в воду. Эти воины оказались так близко, что он слышал не только их разговор вполголоса, но и шорох мокасин по земле. При сложившихся обстоятельствах было бы неразумно отступать под дулами винтовок; оставался только один выход. Крепко вцепившись в стебли риса, бортник остановил дрейф своего каноэ.
Немного подумав, Бурдон счел свое положение не таким уж плохим. По доброй воле он никогда бы не решился подкрасться так близко к врагам, считая это чистым безумием; но раз уж он оказался здесь, спрятанный надежно в зарослях риса, ему оставалось только воспользоваться случаем, предоставившимся в его распоряжение. Он нашел сыромятный ремешок и привязал каноэ к стеблям растения, таким образом поставив свое судно как бы на якорь или к причалу, что давало ему возможность переходить в лодке с места на место. Рис был достаточно высок, так что можно было даже встать во весь рост, оставалось только потрудиться, чтобы отыскать место, где можно было смотреть сквозь стебли. Но, пробравшись на нос каноэ, совершенно бесшумно ступая ногами, обутыми в мокасины, бортник был поражен тем, насколько ненадежно его прикрытие. По сути дела, он находился всего в трех футах от внутренней кромки зарослей, которые росли в десяти футах от берега, где еще стояли двое увлеченных беседой воинов. Лица их были обращены к костру, яркие отблески которого временами пробегали по каноэ, освещая все, что было на борту. Осознав, как близко он подошел к берегу, Бурдон схватился было за весло, готовый к бегству, но затем решил, что безопаснее оставаться на месте. Поэтому он присел на доску, перекинутую с борта на борт — если у такой лодчонки вообще есть что-то, заслуживающее названия бортов, — и стал терпеливо ждать дальнейших событий.
К тому времени все или почти все потаватоми собрались на этом месте, на склоне холма. Хижина опустела, костер догорел, и темнота воцарилась вокруг. Зато индейцы по-прежнему подбрасывали хворост в новый костер, так что вскоре весь склон холма, ручей внизу и овраг, по которому он протекал, озарились ярким светом. Разумеется, все, что освещал огонь, было видно до мельчайших подробностей, и вскоре бортник был целиком поглощен наблюдением за индейцами, невзирая на не совсем обычные обстоятельства.
Дикари, казалось, были ошеломлены необычайным и для большинства из них необъяснимым явлением: земля источала аромат свежего виски, да еще здесь, в глухом и заброшенном месте! И хотя двое или трое из них, как мы уже говорили, отчасти догадывались об истине, большинство по-прежнему не могло разгадать эту великую тайну: она казалась им каким-то необъяснимым образом связанной с недавним началом войны. Невежество всегда идет рука об руку с суеверием, и нет ничего удивительного в том, что многие, если не все, из этих неученых дикарей именно так отнеслись к неожиданному запаху в столь неподходящем месте. К несчастью, виски заворожило краснокожих обитателей континента с силой, какую можно приписать разве что колдовским чарам, и понадобится не один отец Мэтьюnote 63, чтобы побороть эти чары. Индеец уязвим для бедствий, навлекаемых «огненной водой», нисколько не меньше, чем белый человек; и так же, как белый, он убеждается, что от этой губительной страсти трудно освободиться, если ты дал ей взять над собой власть. Та часть отряда, которая не понимала, откуда взялся запах их излюбленного напитка в таком месте, — а это были все, кроме троих, — горячо обсуждала происшествие, и самые невероятные и несусветные предположения срывались с их губ. Двое воинов на берегу были глубоко убеждены, в отличие от большинства товарищей, что тут не обошлось без «колдовских чар».
Вряд ли читатель удивится, узнав, что Бурдон созерцал развернувшуюся перед ним сцену с глубочайшим вниманием. Казалось, он настолько был близок к дикарям — а так оно и было, — что ему мнилось, будто он понимает, о чем они говорят, по выражению их хмурых чумазых физиономий. Отчасти его предположения были правильны, порой же он абсолютно точно угадывал, о чем идет речь. Частые коленопреклонения то одного, то другого из тех, кому запах виски так сладок, без слов говорили о содержании беседы; но еще понятнее о нем говорили красноречивые, выразительные жесты, запальчивые выкрики и огненные взгляды, которые перебегали с лиц собеседников на заколдованное место, освященное пролитым виски. Поглощенный наблюдениями и усилиями угадать, какое впечатление произвело необычайное событие на умы диких жителей леса, Бурдон внезапно заметил, что нос его каноэ высунулся из зарослей риса у самого берега и лодка скользит уже по чистой воде, футах в десяти от тех двух индейцев, которые до сих пор спорили поодаль от остальных. Ремешок, заменявший якорь, развязался, и южный ветер или, скорее, маленькая буря гнал легкое суденышко к берегу.
Если бы предоставилась возможность, бортник спасся бы бегством. Но он оказался на виду слишком неожиданно и быстро и сообразил, что его могли подстрелить из винтовки прежде, чем бы заметил, что приближается к двум воинам. Весло осталось на корме, и, как бы живо ни действовал бортник, он не успел бы взяться за весло, прежде чем лодка ткнется носом в берег. В таком положении, если бы даже и было время, чтобы остановить каноэ, ему оставалось только грести руками.
Бурдон понял свое положение без долгих размышлений; и хотя сердце у него захватило, когда он увидел, что остался без прикрытия, он мгновенно решил, как будет действовать. Вы дать свою тревогу было так же губительно, как и пытаться бежать; коль скоро случай вынудил его нанести, так сказать, визит, он решил придать ему видимость дружеского посещения, а заодно и добавить малую толику «колдовства» и магии, чтобы поразить воображение суеверных существ, в чьи руки он так незадачливо угодил.
Как только каноэ коснулось берега — а это случилось через секунду после того, как оно вышло из укрытия, — Бурдон встал и, протягивая руку индейцу, стоявшему ближе, приветствовал его неким составным словом: «Саго!» Воин негромко вскрикнул, сообщая о прибытии гостя, для которого этот визит был столь же неожиданным, как и для индейцев, своему собеседнику и остальным индейцам у костра. Это вызвало некоторое смятение, и бортник в мгновение ока был окружен дикарями.
При встрече индейцы проявили сдержанность и невозмутимое достоинство, отличающее воинов, вышедших на тропу войны и старающихся вести себя как подобает мужчинам. Бортник обменялся рукопожатиями с некоторыми из них, и его приветствие было принято с полнейшим спокойствием, если и не с абсолютным доверием и дружелюбием. Эта небольшая церемония позволила нашему герою окинуть взглядом смуглые лица, которым боевая раскраска придавала зверское выражение, а заодно и обдумать собственное поведение. Ему пришла в голову счастливая мысль притвориться «колдуном-знахарем» и использовать удачный случай с виски для своих пророчеств и фокусов. Он начал с того, что осведомился, говорит ли кто-нибудь по-английски, не полагаясь на свое слабое знание языка оджибвеев, на котором говорят многочисленные племена этого широко расселившегося по стране народа. Несколько индейцев могли сносно объясняться по-английски, а один владел языком достаточно, чтобы облегчить объяснения, хотя вряд ли мог сделать их приятными. Но так как дикари почти сразу же пожелали осмотреть каноэ и его груз, а уж потом выслушать объяснения гостя, Бурдону пришлось согласиться и позволить молодым людям удовлетворить свое любопытство.
Бортник отправился в свой опасный рейд на собственном каноэ. Однако, перед тем как покинуть южный берег, он облегчил утлое суденышко, выгрузив на берег все, что не могло ему понадобиться. А так как почти половина его имущества уже была в каноэ Склада Виски, работа не заняла много времени, и, на счастье нашего героя, он проявил благоразумие и чувство меры. Он старался только лишь облегчить каноэ и прибавить ему ходу на случай бегства: но, как оказалось, он, сам того не зная, спас немалую часть своего имущества. Индейцы нашли в каноэ только одну винтовку с припасом пороха и пуль, несколько мелочей из домашнего хозяйства бортника, которые он не счел нужным выгружать, да весла. Весь запас меда, шкуры и пищевые припасы, а также лишний порох и свинец — короче говоря, все остальное имущество Бурдона — находились в полной безопасности на другом берегу реки. Наиболее ценной Добычей потаватоми была сама лодка, которая давала им возможность переправиться через Каламазу или добраться до любого другого места водным путем.
Но пока что ни одна из сторон не обнаруживала никаких признаков враждебности. Бортник делал вид, что его не интересует судьба винтовки и даже каноэ, а дикари, проверив лодку и ее содержимое, вернулись к гостю, чтобы еще раз осмотреть и его с любопытством столь же жгучим, сколь полным недоверия. Теперь настало время для более или менее вразумительной беседы гостя с вождем, который говорил по-английски и был известен в большинстве северо-восточных гарнизонов под именем Удар Грома, или, сокращенно, Гром, что вполне отвечало его грозному виду, хотя репутация у этого человека была вполне приличная в глазах тех, кто всякое злословие привык считать клеветой. Еще ни один человек не обижался на то, что на него не возводят напраслину.
— Кто убил и снял скальп с моего юного воина? — спросил Гром без обиняков.
— Разве мой брат потерял воина? — услышал он хладнокровный ответ. — Да, я вижу, это так. Колдун может видеть все, даже в темноте.
— Кто убил, если можешь видеть? Кто снял скальп?
— И то и другое сделал враг, — отвечал Бурдон тоном прорицателя. — Да, враг снял с него скальп.
— Кто это сделал, а? Зачем пришел сюда взять скальп потаватоми, когда военная тропа закрыта?
— Потаватоми, колдуну надо всегда говорить правду. Нельзя скрыть правду от него. Тропа войны открыта; и тропа эта длинна и трудна. Мой Великий Отец в Вашингтоне выкопал боевой топор против моего Великого Отца в Квебеке. Враги всегда снимают скальп, когда могут.
— Правда — ты прав, никто не может сердиться за это — но кто враг — бледнолицый или краснокожий?
— На этот раз враг краснокожий — чиппева, один из ваших, хотя и не вашего племени. Воин по имени Быстрокрылый Голубь, которого вы захватили в плен и собирались подвергнуть пытке поутру. Он перерезал веревки и застрелил вашего юного воина — а потом снял скальп.
— Откуда знаешь? — придирчиво и не без враждебности спросил Гром. — Был там, помог убить потаватоми, а?
— Я знаю, — отвечал невозмутимо Бурдон, — потому что колдун все знает. Не надо злиться, вождь, ты стоишь на заколдованном месте: здесь источник виски.
Все краснокожие разом вскрикнули, потому что поняли слова бортника, произнесенные отчетливо, раздельно и с важностью оракула. Он рассчитывал произвести впечатление на слушателей, и это ему отлично удалось: быть может, он был обязан успехом не столько самим словам, сколько тону, каким они были произнесены. Как мы уже сказали, все, кто понял его слова — а таких оказалось четверо или пятеро, — выразили глухим ворчаньем свое удивление, что гость знает тайну этого места, а остальные присоединились к ним, как только им перевели слова бледнолицего. Даже многоопытные и недоверчивые вожди, которые почти догадывались, откуда взялся загадочный запах виски, заколебались и уже не знали, что думать о чуде. Ими овладело сомнение, неуверенность в собственных догадках. Бортник, чье хитроумие опасность, грозившая его жизни, только подстегивала, не преминул закрепить полученное преимущество и принялся ковать железо, пока оно было горячо. Обратившись уже не к Грому, а к главному вождю отряда, воину, которого он без труда признал после долгого наблюдения за переговорами индейцев, он продолжил разговор.
— Да, это место белые называют «Склад Виски», — добавил он. — А это значит, что здесь собраны запасы виски со всей округи.
— Правда, — поспешно откликнулся Гром, — я слышал — солдат в Форт-Дирборне называл — «Склад Виски»!
Это замечание оказалось как нельзя более кстати и значительно прибавило весу тайне, поведанной Бурдоном.
— Солдаты там и солдаты тут — солдаты пьяные и трезвые — солдаты со скальпами и солдаты без скальпов — все знают название этого места. Но нет нужды, вождь, верить мне, закрыв глаза и заткнув нос; вы можете сами убедиться в том, что я говорю правду. Пойдемте за мной, я вам покажу, где надо рыть утром, чтобы найти источник виски.
Это предложение вызвало бурный восторг у дикарей, как только все узнали, о чем шла речь. Не говоря о сверхъестественной и чудесной природе подобного источника, которая сама по себе разжигала любопытство и рождала радужные надежды, иметь доступ к неистощимому запасу спиртного, бьющему из недр земли, было так заманчиво, что не приходится удивляться радости и восторгу слушателей. Даже те два или три вождя, которые оказались достаточно проницательны, чтобы догадаться, как была пролита «огненная вода», заколебались; причиной этому была не только серьезность и уверенность бортника, но в немалой степени и энтузиазм окружающих. Это единодушие, возникающее в толпе, настолько обычно, что едва ли требует объяснений, по большей части оно и является причиной бедствий, которые навлекают на себя людские сборища. Дело вовсе не в том, что недостает людей, которые видят истину; но почти никто из них не способен постоять за нее, оказавшись в общей массе, охваченной единым порывом.
Само собой разумеется, колдун, который владеет тайной родника, бьющего чистым виски, должен быть готовым к настоятельным требованиям немедленно продемонстрировать свое могущество. Так и вышло: со всех сторон на Бурдона нетерпеливо наседали дикари, жаждущие поскорее узнать, в каком месте молодые воины должны рыть, чтобы открыть сокровище. Наш герой сознавал, что его жизнь зависит от того, насколько он сумеет поддержать свою ложную репутацию, то есть он должен немедленно, для поддержания таковой, сотворить нечто хотя бы на время удовлетворяющее любопытство нетерпеливых слушателей. Поэтому в ответ на требования доказать свою силу он начал действовать не только с полным самообладанием, но и с замечательной изобретательностью.
Как вы помните, Бурдон собственными руками отправил обе бочки вниз с обрыва. Понимая, что они должны исчезнуть бесследно, он проследил весь их путь, от верха до подножия крутого склона, где в конце концов клепки и прочие остатки были унесены водой бурного потока. Вышло так, что полупустая бочка разбилась гораздо дальше от русла, чем непочатая, которая катилась по каменистому склону невредимой и раскололась лишь в двух ярдах от берега ручья, увлекшего все обломки и большую часть пролитой жидкости; но виски вылилось еще на берегу. Так вот, место, привлекшее своим благоуханием чутких дикарей, было то, где пролилась меньшая часть виски; там они и развели свой костер. Бортник рассудил, что если остатки виски, пролившегося из полупустой бочки, так сильно пахнут, то уж полная-то бочка виски оставила след куда более ароматный: покажу-ка я им свое колдовское искусство, только не на этом месте, а там, у подножья холма. Сказано — сделано: к тому заколдованному месту он и направился со всеми подобающими церемониями в ответ на неотступные требования потаватоми указать Источник Виски.
Бортник слишком хорошо знал характер индейцев, чтобы позабыть приукрасить свое дело разного рода фокусами и лицедейством. По счастью, у него в каноэ осталось нечто вроде маскировочного одеяния, которое он сам смастерил для охоты осенью, когда пестрота этого одеяния сливалась с осенней листвой и давала возможность незаметно подкрасться к добыче. В этот наряд он и облачился, к немалому восторгу молодых воинов, хотя они старались не показывать виду, что его забавный вид их рассмешил. Затем он с таинственными жестами и ужимками извлек свою подзорную трубу и раздвинул ее до упора. Этот прибор сыграл ему на руку: быть может, именно он и помог внушить зрителям благоговейный ужас. Бурдон сразу приметил, что никто, даже старейший вождь, не видывал такого чуда, и понял, что оно будет его главным подспорьем. Сделав Грому знак приблизиться, он навел трубку на фокус, а затем, направив узкий конец ее на костер, приставил широкий к глазу индейца. Один из дикарей, слишком любивший виски, чтобы найти в себе силы оторваться от благоуханного места, все еще медлил, озаренный огнем костра, и, разумеется, предстал взору вождя в виде крохотного карлика, маячащего вдали.
Удивленное восклицание, сорвавшееся с губ вождя, красноречиво подтвердило могущество колдуна; после этого каждому вождю и почти всем воинам было дозволено посмотреть в волшебное стекло!
— Это что такой? — спросил серьезно Гром. — Вижу Волчий Глаз совсем хорошо — почему такой маленький? — почему так далеко, а?
— А это чтобы ты знал, что может делать колдун бледнолицых, когда захочет. Этого индейца зовут Волчий Глаз, и он очень сильно любит виски. Это я знаю, знаю и его имя.
Новые подтверждения колдовского искусства вызвали удивленные восклицания индейцев. Правда, кое-кто из старших вождей понял, что имя колдун подхватил у Грома; но вот как же он догадался, что Волчий Глаз — пьяница? Это слово не было произнесено, но сказано было достаточно, чтобы те, кто знал его слабость, поняли намек. Однако бортник, не давая никому времени поразмыслить и обдумать очередное доказательство своей магической силы, перевернул трубку и, приставив малый глазок к глазу Грома, направил ее в ту же сторону. У индейца вырвался громкий вопль ужаса, смешанного с восторгом, когда он увидел Волчьего Глаза в натуральную величину, так близко, что, казалось, его можно было достать рукой.
— Это что такой? — воскликнул Гром, как только опомнился от удивления и смог говорить членораздельно. — Был маленький, теперь большой — был далеко — теперь близко — что значит, а?
— Это значит, что я — колдун, а это — заколдованное стекло, и я вижу через него все глубоко под землей и высоко в облаках!
Эти слова были переведены и растолкованы всем присутствующим. В ответ послышались удивленные восклицания и прочие выражения радости и одобрения. Гром быстро переговорил с двумя главными вождями, а затем живо обернулся к бортнику с такими словами:
— Все хорошо, но хочу услышать больше — хочу знать больше — хочу видеть больше.
— Говори все, чего хочешь, потаватоми, — с важностью отвечал Бурдон. — Твои желания будут исполнены.
— Хочу видеть — хочу пробовать Источник Виски — видеть мало — хочу пить!
— Хорошо — сначала услышишь запах — потом увидишь; а потом и отведаешь. Расступитесь и соблюдайте тишину: великое колдовство начинается.
Произнеся эти слова, Бурдон приступил к следующей магической операции.
ГЛАВА IX
Для начала бортник решил произвести неизгладимое впечатление на своих невежественных зрителей, прибегнув к надлежащему количеству мистических действий и заклинаний. Это удалось ему как нельзя лучше, так как еще мальчишкой он на досуге частенько разыгрывал подобные сцены. Попавшие в Америку немцы и их потомки, в целом, люди не очень высокообразованные и хранят большую часть древних суеверий, доставшихся им от тевтонских предковnote 64. Бортник, по крови чистый англичанин, родился в штате, где обитало множество немцев и их потомков; общаясь с ними, он получил некоторые понятия о черной магии, которые сейчас ему очень пригодились. Свою роль во всем, что касалось мрачного выражения лица, диковинных гримас и невразумительного бормотанья, Бурдон исполнил великолепно, и не прошли они еще и половины пути до намеченного места, как наш великий маг, или «колдун», полностью завладел воображением всех дикарей, за исключением, быть может, уже упомянутых двух или трех вождей. Тут произошел случай, который покажет вам, с какой готовностью неразвитый ум помогает сам себя обмануть. Этот случай помог бортнику упрочить свою колдовскую репутацию.
Как мы помним, местечко, где индейцы почуяли запах виски, находилось на склоне холма, там, где пролилось содержимое первой бочки. Костер все еще полыхал на этом месте, а возле него по-прежнему слонялся Волчий Глаз, упиваясь, хотя бы в переносном смысле, ароматом, столь приятным его сердцу. Но бортник знал, что еще больше поразит дикарей, если приведет их на новое место, которое нельзя было обнаружить ни по каким признакам и где запах виски был, вероятно, куда забористей, чем на склоне холма. Поэтому он не пошел к костру, а двинулся в обход подножия холма, на достаточном расстоянии, чтобы было видно, куда ступать, при отблеске огня, однако достаточно слабом, чтобы таинственная тень скрывала черты его лица. Но когда он поравнялся с источником запаха, открытым дикарями, они наперебой стали убеждать его, жестами и криками, что надо идти туда; дело дошло даже до прямых утверждений, что он не знает, куда идет. На весь этот шум наш «колдун» не обращал внимания; он твердой стопой и величественной походкой двигался к тому месту у подножия холма, где, как ему было известно, пролилось содержимое второй бочки и где он с полным основанием надеялся найти достаточно виски для осуществления своего замысла. Вначале это упорство разозлило дикарей, уверенных, что он сбился с дороги; но Воронье Перо, главный из вождей, немногими словами положил конец препирательствам. Через несколько минут Бурдон остановился поблизости от места, к которому направлялся. Запах виски здесь был так силен, что восхищенный шепот, в предвкушении грядущих удовольствий, пронесся в толпе дикарей.
— Пусть теперь молодые воины разожгут костер для меня, — торжественно провозгласил бортник. — Но не такой костер, как на склоне, а колдовской костер. Я чую Источник Виски, и мне нужен колдовской огонь, чтобы его увидеть.
С десяток молодых людей бросились собирать хворост; в одну минуту порядочная куча была нагромождена на плоском камне футах в двадцати от того места, где, как знал Бурдон, разбилась полная бочка. Когда он счел кучу хвороста достаточно внушительной, то сказал Вороньему Перу, что пора поджечь его головней от первого костра.
— Конечно, это будет не колдовской огонь, для колдовского огня нужны колдовские спички, — заметил он, — но мне нужен огонь, чтобы рассмотреть землю на этом месте. Бросайте сюда головню, братья; пусть огонь горит ярко.
Приказание бортника было выполнено, и весь склон у подножья холма, где разбилась полная бочка, озарился ярким огнем.
— Пусть все потаватоми отступят подальше, — добавил Бурдон серьезно, — воин может потерять жизнь, если выйдет вперед слишком быстро, — а если останется жив, то получит ревматизм, который никто не вылечит, а это хуже смерти. Когда настанет час, я дам моим краснокожим братьям знак приблизиться.
Немного подумав, Бурдон счел свое положение не таким уж плохим. По доброй воле он никогда бы не решился подкрасться так близко к врагам, считая это чистым безумием; но раз уж он оказался здесь, спрятанный надежно в зарослях риса, ему оставалось только воспользоваться случаем, предоставившимся в его распоряжение. Он нашел сыромятный ремешок и привязал каноэ к стеблям растения, таким образом поставив свое судно как бы на якорь или к причалу, что давало ему возможность переходить в лодке с места на место. Рис был достаточно высок, так что можно было даже встать во весь рост, оставалось только потрудиться, чтобы отыскать место, где можно было смотреть сквозь стебли. Но, пробравшись на нос каноэ, совершенно бесшумно ступая ногами, обутыми в мокасины, бортник был поражен тем, насколько ненадежно его прикрытие. По сути дела, он находился всего в трех футах от внутренней кромки зарослей, которые росли в десяти футах от берега, где еще стояли двое увлеченных беседой воинов. Лица их были обращены к костру, яркие отблески которого временами пробегали по каноэ, освещая все, что было на борту. Осознав, как близко он подошел к берегу, Бурдон схватился было за весло, готовый к бегству, но затем решил, что безопаснее оставаться на месте. Поэтому он присел на доску, перекинутую с борта на борт — если у такой лодчонки вообще есть что-то, заслуживающее названия бортов, — и стал терпеливо ждать дальнейших событий.
К тому времени все или почти все потаватоми собрались на этом месте, на склоне холма. Хижина опустела, костер догорел, и темнота воцарилась вокруг. Зато индейцы по-прежнему подбрасывали хворост в новый костер, так что вскоре весь склон холма, ручей внизу и овраг, по которому он протекал, озарились ярким светом. Разумеется, все, что освещал огонь, было видно до мельчайших подробностей, и вскоре бортник был целиком поглощен наблюдением за индейцами, невзирая на не совсем обычные обстоятельства.
Дикари, казалось, были ошеломлены необычайным и для большинства из них необъяснимым явлением: земля источала аромат свежего виски, да еще здесь, в глухом и заброшенном месте! И хотя двое или трое из них, как мы уже говорили, отчасти догадывались об истине, большинство по-прежнему не могло разгадать эту великую тайну: она казалась им каким-то необъяснимым образом связанной с недавним началом войны. Невежество всегда идет рука об руку с суеверием, и нет ничего удивительного в том, что многие, если не все, из этих неученых дикарей именно так отнеслись к неожиданному запаху в столь неподходящем месте. К несчастью, виски заворожило краснокожих обитателей континента с силой, какую можно приписать разве что колдовским чарам, и понадобится не один отец Мэтьюnote 63, чтобы побороть эти чары. Индеец уязвим для бедствий, навлекаемых «огненной водой», нисколько не меньше, чем белый человек; и так же, как белый, он убеждается, что от этой губительной страсти трудно освободиться, если ты дал ей взять над собой власть. Та часть отряда, которая не понимала, откуда взялся запах их излюбленного напитка в таком месте, — а это были все, кроме троих, — горячо обсуждала происшествие, и самые невероятные и несусветные предположения срывались с их губ. Двое воинов на берегу были глубоко убеждены, в отличие от большинства товарищей, что тут не обошлось без «колдовских чар».
Вряд ли читатель удивится, узнав, что Бурдон созерцал развернувшуюся перед ним сцену с глубочайшим вниманием. Казалось, он настолько был близок к дикарям — а так оно и было, — что ему мнилось, будто он понимает, о чем они говорят, по выражению их хмурых чумазых физиономий. Отчасти его предположения были правильны, порой же он абсолютно точно угадывал, о чем идет речь. Частые коленопреклонения то одного, то другого из тех, кому запах виски так сладок, без слов говорили о содержании беседы; но еще понятнее о нем говорили красноречивые, выразительные жесты, запальчивые выкрики и огненные взгляды, которые перебегали с лиц собеседников на заколдованное место, освященное пролитым виски. Поглощенный наблюдениями и усилиями угадать, какое впечатление произвело необычайное событие на умы диких жителей леса, Бурдон внезапно заметил, что нос его каноэ высунулся из зарослей риса у самого берега и лодка скользит уже по чистой воде, футах в десяти от тех двух индейцев, которые до сих пор спорили поодаль от остальных. Ремешок, заменявший якорь, развязался, и южный ветер или, скорее, маленькая буря гнал легкое суденышко к берегу.
Если бы предоставилась возможность, бортник спасся бы бегством. Но он оказался на виду слишком неожиданно и быстро и сообразил, что его могли подстрелить из винтовки прежде, чем бы заметил, что приближается к двум воинам. Весло осталось на корме, и, как бы живо ни действовал бортник, он не успел бы взяться за весло, прежде чем лодка ткнется носом в берег. В таком положении, если бы даже и было время, чтобы остановить каноэ, ему оставалось только грести руками.
Бурдон понял свое положение без долгих размышлений; и хотя сердце у него захватило, когда он увидел, что остался без прикрытия, он мгновенно решил, как будет действовать. Вы дать свою тревогу было так же губительно, как и пытаться бежать; коль скоро случай вынудил его нанести, так сказать, визит, он решил придать ему видимость дружеского посещения, а заодно и добавить малую толику «колдовства» и магии, чтобы поразить воображение суеверных существ, в чьи руки он так незадачливо угодил.
Как только каноэ коснулось берега — а это случилось через секунду после того, как оно вышло из укрытия, — Бурдон встал и, протягивая руку индейцу, стоявшему ближе, приветствовал его неким составным словом: «Саго!» Воин негромко вскрикнул, сообщая о прибытии гостя, для которого этот визит был столь же неожиданным, как и для индейцев, своему собеседнику и остальным индейцам у костра. Это вызвало некоторое смятение, и бортник в мгновение ока был окружен дикарями.
При встрече индейцы проявили сдержанность и невозмутимое достоинство, отличающее воинов, вышедших на тропу войны и старающихся вести себя как подобает мужчинам. Бортник обменялся рукопожатиями с некоторыми из них, и его приветствие было принято с полнейшим спокойствием, если и не с абсолютным доверием и дружелюбием. Эта небольшая церемония позволила нашему герою окинуть взглядом смуглые лица, которым боевая раскраска придавала зверское выражение, а заодно и обдумать собственное поведение. Ему пришла в голову счастливая мысль притвориться «колдуном-знахарем» и использовать удачный случай с виски для своих пророчеств и фокусов. Он начал с того, что осведомился, говорит ли кто-нибудь по-английски, не полагаясь на свое слабое знание языка оджибвеев, на котором говорят многочисленные племена этого широко расселившегося по стране народа. Несколько индейцев могли сносно объясняться по-английски, а один владел языком достаточно, чтобы облегчить объяснения, хотя вряд ли мог сделать их приятными. Но так как дикари почти сразу же пожелали осмотреть каноэ и его груз, а уж потом выслушать объяснения гостя, Бурдону пришлось согласиться и позволить молодым людям удовлетворить свое любопытство.
Бортник отправился в свой опасный рейд на собственном каноэ. Однако, перед тем как покинуть южный берег, он облегчил утлое суденышко, выгрузив на берег все, что не могло ему понадобиться. А так как почти половина его имущества уже была в каноэ Склада Виски, работа не заняла много времени, и, на счастье нашего героя, он проявил благоразумие и чувство меры. Он старался только лишь облегчить каноэ и прибавить ему ходу на случай бегства: но, как оказалось, он, сам того не зная, спас немалую часть своего имущества. Индейцы нашли в каноэ только одну винтовку с припасом пороха и пуль, несколько мелочей из домашнего хозяйства бортника, которые он не счел нужным выгружать, да весла. Весь запас меда, шкуры и пищевые припасы, а также лишний порох и свинец — короче говоря, все остальное имущество Бурдона — находились в полной безопасности на другом берегу реки. Наиболее ценной Добычей потаватоми была сама лодка, которая давала им возможность переправиться через Каламазу или добраться до любого другого места водным путем.
Но пока что ни одна из сторон не обнаруживала никаких признаков враждебности. Бортник делал вид, что его не интересует судьба винтовки и даже каноэ, а дикари, проверив лодку и ее содержимое, вернулись к гостю, чтобы еще раз осмотреть и его с любопытством столь же жгучим, сколь полным недоверия. Теперь настало время для более или менее вразумительной беседы гостя с вождем, который говорил по-английски и был известен в большинстве северо-восточных гарнизонов под именем Удар Грома, или, сокращенно, Гром, что вполне отвечало его грозному виду, хотя репутация у этого человека была вполне приличная в глазах тех, кто всякое злословие привык считать клеветой. Еще ни один человек не обижался на то, что на него не возводят напраслину.
— Кто убил и снял скальп с моего юного воина? — спросил Гром без обиняков.
— Разве мой брат потерял воина? — услышал он хладнокровный ответ. — Да, я вижу, это так. Колдун может видеть все, даже в темноте.
— Кто убил, если можешь видеть? Кто снял скальп?
— И то и другое сделал враг, — отвечал Бурдон тоном прорицателя. — Да, враг снял с него скальп.
— Кто это сделал, а? Зачем пришел сюда взять скальп потаватоми, когда военная тропа закрыта?
— Потаватоми, колдуну надо всегда говорить правду. Нельзя скрыть правду от него. Тропа войны открыта; и тропа эта длинна и трудна. Мой Великий Отец в Вашингтоне выкопал боевой топор против моего Великого Отца в Квебеке. Враги всегда снимают скальп, когда могут.
— Правда — ты прав, никто не может сердиться за это — но кто враг — бледнолицый или краснокожий?
— На этот раз враг краснокожий — чиппева, один из ваших, хотя и не вашего племени. Воин по имени Быстрокрылый Голубь, которого вы захватили в плен и собирались подвергнуть пытке поутру. Он перерезал веревки и застрелил вашего юного воина — а потом снял скальп.
— Откуда знаешь? — придирчиво и не без враждебности спросил Гром. — Был там, помог убить потаватоми, а?
— Я знаю, — отвечал невозмутимо Бурдон, — потому что колдун все знает. Не надо злиться, вождь, ты стоишь на заколдованном месте: здесь источник виски.
Все краснокожие разом вскрикнули, потому что поняли слова бортника, произнесенные отчетливо, раздельно и с важностью оракула. Он рассчитывал произвести впечатление на слушателей, и это ему отлично удалось: быть может, он был обязан успехом не столько самим словам, сколько тону, каким они были произнесены. Как мы уже сказали, все, кто понял его слова — а таких оказалось четверо или пятеро, — выразили глухим ворчаньем свое удивление, что гость знает тайну этого места, а остальные присоединились к ним, как только им перевели слова бледнолицего. Даже многоопытные и недоверчивые вожди, которые почти догадывались, откуда взялся загадочный запах виски, заколебались и уже не знали, что думать о чуде. Ими овладело сомнение, неуверенность в собственных догадках. Бортник, чье хитроумие опасность, грозившая его жизни, только подстегивала, не преминул закрепить полученное преимущество и принялся ковать железо, пока оно было горячо. Обратившись уже не к Грому, а к главному вождю отряда, воину, которого он без труда признал после долгого наблюдения за переговорами индейцев, он продолжил разговор.
— Да, это место белые называют «Склад Виски», — добавил он. — А это значит, что здесь собраны запасы виски со всей округи.
— Правда, — поспешно откликнулся Гром, — я слышал — солдат в Форт-Дирборне называл — «Склад Виски»!
Это замечание оказалось как нельзя более кстати и значительно прибавило весу тайне, поведанной Бурдоном.
— Солдаты там и солдаты тут — солдаты пьяные и трезвые — солдаты со скальпами и солдаты без скальпов — все знают название этого места. Но нет нужды, вождь, верить мне, закрыв глаза и заткнув нос; вы можете сами убедиться в том, что я говорю правду. Пойдемте за мной, я вам покажу, где надо рыть утром, чтобы найти источник виски.
Это предложение вызвало бурный восторг у дикарей, как только все узнали, о чем шла речь. Не говоря о сверхъестественной и чудесной природе подобного источника, которая сама по себе разжигала любопытство и рождала радужные надежды, иметь доступ к неистощимому запасу спиртного, бьющему из недр земли, было так заманчиво, что не приходится удивляться радости и восторгу слушателей. Даже те два или три вождя, которые оказались достаточно проницательны, чтобы догадаться, как была пролита «огненная вода», заколебались; причиной этому была не только серьезность и уверенность бортника, но в немалой степени и энтузиазм окружающих. Это единодушие, возникающее в толпе, настолько обычно, что едва ли требует объяснений, по большей части оно и является причиной бедствий, которые навлекают на себя людские сборища. Дело вовсе не в том, что недостает людей, которые видят истину; но почти никто из них не способен постоять за нее, оказавшись в общей массе, охваченной единым порывом.
Само собой разумеется, колдун, который владеет тайной родника, бьющего чистым виски, должен быть готовым к настоятельным требованиям немедленно продемонстрировать свое могущество. Так и вышло: со всех сторон на Бурдона нетерпеливо наседали дикари, жаждущие поскорее узнать, в каком месте молодые воины должны рыть, чтобы открыть сокровище. Наш герой сознавал, что его жизнь зависит от того, насколько он сумеет поддержать свою ложную репутацию, то есть он должен немедленно, для поддержания таковой, сотворить нечто хотя бы на время удовлетворяющее любопытство нетерпеливых слушателей. Поэтому в ответ на требования доказать свою силу он начал действовать не только с полным самообладанием, но и с замечательной изобретательностью.
Как вы помните, Бурдон собственными руками отправил обе бочки вниз с обрыва. Понимая, что они должны исчезнуть бесследно, он проследил весь их путь, от верха до подножия крутого склона, где в конце концов клепки и прочие остатки были унесены водой бурного потока. Вышло так, что полупустая бочка разбилась гораздо дальше от русла, чем непочатая, которая катилась по каменистому склону невредимой и раскололась лишь в двух ярдах от берега ручья, увлекшего все обломки и большую часть пролитой жидкости; но виски вылилось еще на берегу. Так вот, место, привлекшее своим благоуханием чутких дикарей, было то, где пролилась меньшая часть виски; там они и развели свой костер. Бортник рассудил, что если остатки виски, пролившегося из полупустой бочки, так сильно пахнут, то уж полная-то бочка виски оставила след куда более ароматный: покажу-ка я им свое колдовское искусство, только не на этом месте, а там, у подножья холма. Сказано — сделано: к тому заколдованному месту он и направился со всеми подобающими церемониями в ответ на неотступные требования потаватоми указать Источник Виски.
Бортник слишком хорошо знал характер индейцев, чтобы позабыть приукрасить свое дело разного рода фокусами и лицедейством. По счастью, у него в каноэ осталось нечто вроде маскировочного одеяния, которое он сам смастерил для охоты осенью, когда пестрота этого одеяния сливалась с осенней листвой и давала возможность незаметно подкрасться к добыче. В этот наряд он и облачился, к немалому восторгу молодых воинов, хотя они старались не показывать виду, что его забавный вид их рассмешил. Затем он с таинственными жестами и ужимками извлек свою подзорную трубу и раздвинул ее до упора. Этот прибор сыграл ему на руку: быть может, именно он и помог внушить зрителям благоговейный ужас. Бурдон сразу приметил, что никто, даже старейший вождь, не видывал такого чуда, и понял, что оно будет его главным подспорьем. Сделав Грому знак приблизиться, он навел трубку на фокус, а затем, направив узкий конец ее на костер, приставил широкий к глазу индейца. Один из дикарей, слишком любивший виски, чтобы найти в себе силы оторваться от благоуханного места, все еще медлил, озаренный огнем костра, и, разумеется, предстал взору вождя в виде крохотного карлика, маячащего вдали.
Удивленное восклицание, сорвавшееся с губ вождя, красноречиво подтвердило могущество колдуна; после этого каждому вождю и почти всем воинам было дозволено посмотреть в волшебное стекло!
— Это что такой? — спросил серьезно Гром. — Вижу Волчий Глаз совсем хорошо — почему такой маленький? — почему так далеко, а?
— А это чтобы ты знал, что может делать колдун бледнолицых, когда захочет. Этого индейца зовут Волчий Глаз, и он очень сильно любит виски. Это я знаю, знаю и его имя.
Новые подтверждения колдовского искусства вызвали удивленные восклицания индейцев. Правда, кое-кто из старших вождей понял, что имя колдун подхватил у Грома; но вот как же он догадался, что Волчий Глаз — пьяница? Это слово не было произнесено, но сказано было достаточно, чтобы те, кто знал его слабость, поняли намек. Однако бортник, не давая никому времени поразмыслить и обдумать очередное доказательство своей магической силы, перевернул трубку и, приставив малый глазок к глазу Грома, направил ее в ту же сторону. У индейца вырвался громкий вопль ужаса, смешанного с восторгом, когда он увидел Волчьего Глаза в натуральную величину, так близко, что, казалось, его можно было достать рукой.
— Это что такой? — воскликнул Гром, как только опомнился от удивления и смог говорить членораздельно. — Был маленький, теперь большой — был далеко — теперь близко — что значит, а?
— Это значит, что я — колдун, а это — заколдованное стекло, и я вижу через него все глубоко под землей и высоко в облаках!
Эти слова были переведены и растолкованы всем присутствующим. В ответ послышались удивленные восклицания и прочие выражения радости и одобрения. Гром быстро переговорил с двумя главными вождями, а затем живо обернулся к бортнику с такими словами:
— Все хорошо, но хочу услышать больше — хочу знать больше — хочу видеть больше.
— Говори все, чего хочешь, потаватоми, — с важностью отвечал Бурдон. — Твои желания будут исполнены.
— Хочу видеть — хочу пробовать Источник Виски — видеть мало — хочу пить!
— Хорошо — сначала услышишь запах — потом увидишь; а потом и отведаешь. Расступитесь и соблюдайте тишину: великое колдовство начинается.
Произнеся эти слова, Бурдон приступил к следующей магической операции.
ГЛАВА IX
Он, повернувшись, пустился бежать
Стремглав к побережью морскому опять,
Туда, где на берег катится прибой:
Его он коснулся своею щекой,
Руками поспешно и сильно гребет
И с помощью ног он стремится вперед.
А духи, которым обитель — вода,
Ему не чинят ни помех, ни вреда.
«Преступный эльф»
Для начала бортник решил произвести неизгладимое впечатление на своих невежественных зрителей, прибегнув к надлежащему количеству мистических действий и заклинаний. Это удалось ему как нельзя лучше, так как еще мальчишкой он на досуге частенько разыгрывал подобные сцены. Попавшие в Америку немцы и их потомки, в целом, люди не очень высокообразованные и хранят большую часть древних суеверий, доставшихся им от тевтонских предковnote 64. Бортник, по крови чистый англичанин, родился в штате, где обитало множество немцев и их потомков; общаясь с ними, он получил некоторые понятия о черной магии, которые сейчас ему очень пригодились. Свою роль во всем, что касалось мрачного выражения лица, диковинных гримас и невразумительного бормотанья, Бурдон исполнил великолепно, и не прошли они еще и половины пути до намеченного места, как наш великий маг, или «колдун», полностью завладел воображением всех дикарей, за исключением, быть может, уже упомянутых двух или трех вождей. Тут произошел случай, который покажет вам, с какой готовностью неразвитый ум помогает сам себя обмануть. Этот случай помог бортнику упрочить свою колдовскую репутацию.
Как мы помним, местечко, где индейцы почуяли запах виски, находилось на склоне холма, там, где пролилось содержимое первой бочки. Костер все еще полыхал на этом месте, а возле него по-прежнему слонялся Волчий Глаз, упиваясь, хотя бы в переносном смысле, ароматом, столь приятным его сердцу. Но бортник знал, что еще больше поразит дикарей, если приведет их на новое место, которое нельзя было обнаружить ни по каким признакам и где запах виски был, вероятно, куда забористей, чем на склоне холма. Поэтому он не пошел к костру, а двинулся в обход подножия холма, на достаточном расстоянии, чтобы было видно, куда ступать, при отблеске огня, однако достаточно слабом, чтобы таинственная тень скрывала черты его лица. Но когда он поравнялся с источником запаха, открытым дикарями, они наперебой стали убеждать его, жестами и криками, что надо идти туда; дело дошло даже до прямых утверждений, что он не знает, куда идет. На весь этот шум наш «колдун» не обращал внимания; он твердой стопой и величественной походкой двигался к тому месту у подножия холма, где, как ему было известно, пролилось содержимое второй бочки и где он с полным основанием надеялся найти достаточно виски для осуществления своего замысла. Вначале это упорство разозлило дикарей, уверенных, что он сбился с дороги; но Воронье Перо, главный из вождей, немногими словами положил конец препирательствам. Через несколько минут Бурдон остановился поблизости от места, к которому направлялся. Запах виски здесь был так силен, что восхищенный шепот, в предвкушении грядущих удовольствий, пронесся в толпе дикарей.
— Пусть теперь молодые воины разожгут костер для меня, — торжественно провозгласил бортник. — Но не такой костер, как на склоне, а колдовской костер. Я чую Источник Виски, и мне нужен колдовской огонь, чтобы его увидеть.
С десяток молодых людей бросились собирать хворост; в одну минуту порядочная куча была нагромождена на плоском камне футах в двадцати от того места, где, как знал Бурдон, разбилась полная бочка. Когда он счел кучу хвороста достаточно внушительной, то сказал Вороньему Перу, что пора поджечь его головней от первого костра.
— Конечно, это будет не колдовской огонь, для колдовского огня нужны колдовские спички, — заметил он, — но мне нужен огонь, чтобы рассмотреть землю на этом месте. Бросайте сюда головню, братья; пусть огонь горит ярко.
Приказание бортника было выполнено, и весь склон у подножья холма, где разбилась полная бочка, озарился ярким огнем.
— Пусть все потаватоми отступят подальше, — добавил Бурдон серьезно, — воин может потерять жизнь, если выйдет вперед слишком быстро, — а если останется жив, то получит ревматизм, который никто не вылечит, а это хуже смерти. Когда настанет час, я дам моим краснокожим братьям знак приблизиться.