Страница:
Первым побуждением Бурдона было повернуть лодку на сто восемьдесят градусов и попытаться уйти вверх по течению. Но, убедившись, что его опасные враги, всецело поглощенные разговором с Питером, не видят, что происходит за их спиной, он ограничился тем, что вырулил чуть ближе к противоположному берегу и сбавил скорость, опасаясь догнать индейцев. Но едва их каноэ, к радости Бурдона, вошли в рис и целеустремленно направились к причалу, как Бурдон и Гершом налегли на весла и стрелой понеслись вниз по руслу. Не менее полуминуты беглецы пересекали вход в заросли, но Питер умудрился свести до минимума риск, которому они при этом подвергались, — ни на миг не замолкая, он своим красноречием отвлек внимание собеседников. Тем не менее, как легко себе представить, у Бурдона сердце неоднократно чуть ли не выскакивало из груди. Но беглецам в очередной раз улыбнулась фортуна, или помогло Божественное Провидение, — так, во всяком случае, объяснила их везение набожная Марджери.
Перед самым устьем оба наших мужчины приготовили на всякий случай ружья — где-где, а здесь, казалось, было легче всего напороться на очередной наблюдательный пост. Но, не встретив никаких помех, они вскоре очутились в озере. Мичиган — огромный водоем, и такому утлому суденышку, как каноэ из коры, вроде бы не пристало совершать по нему путешествия в ветреную погоду или при большой волне. В тот день, о котором мы ведем речь, и ветер был изрядный, и волнение достаточно сильное для того, чтобы до смерти перепутать женщин. Но именно такая скорлупка, вопреки производимому ею впечатлению, при умелом управлении куда надежнее прочих средств передвижения по воде в штормовую погоду. Вашему покорному слуге самому доводилось успешно преодолевать в подобной посудине прибой, в котором наверняка затонул бы самый лучший военный катер, причем каноэ набирало при этом на борт не больше воды, чем требуется для мытья рук. Легкое судно сидит неглубоко, образующиеся при его передвижении волны вряд ли могут захлестнуть его или перекатиться через борт, если только у рулевого достанет сноровки удерживать судно в вертикальном положении. При этом условии, по нашему глубокому убеждению, в такой лодчонке можно вынести сильный шквал, лишь бы находящемуся в ней хватило бдительности и выносливости непрестанно работать веслом, чтобы не дать ей завалиться набок,
Бурдон, напомним, достиг едва ли не совершенства в управлении своим каноэ, да и Гершом, поневоле ставший трезвенником и примерным тружеником, почти не уступал ему в этом отношении. Опытный бортник, предвидя трудности плавания, предусмотрел все необходимое для их преодоления. И как только наши герои оказались в бурном озере, он заставил обе лодки сблизиться и соединил их, накрепко связав бортом к борту. Новоявленный катамаран — ибо теперь это уже был катамаран — имел то преимущество, что стал намного остойчивее, но зато при маневре требовал от гребцов больших усилий. Оставалось поставить паруса, чтобы как можно быстрее проскочить озеро. В считанные минуты на каждом из каноэ была водружена рейка с парусом из легкой хлопчатобумажной ткани, и они «крылом к крылу», как принято говорить у моряков, помчались вперед.
Хотя в результате предпринятых усилий управлять лодками стало много легче, ослаблять бдительность по-прежнему нельзя было ни на секунду. Со стороны может казаться, что плавучее средство чуть ли не летит по воздуху, не касаясь поверхности воды, но в действительности его нос поднимает волну, со скоростью летящей птицы накатывающуюся на него. Ничто идущее в воде или по воде — последнее выражение больше подходит к стилю плавания каноэ — никогда не может быть застраховано от появления в ветреную погоду на его пути подобных валов с клочьями пены, которую просраны, а равно и начинающие мореходы именуют «барашками», «гребешками», «прибоем», «белыми шапками», «бурунами» и т. д. и т. д. Они, в зависимости от погоды, лижут борт судна или перекатываются через его палубу. Нам не раз случалось, двигаясь по воде со скоростью десяти или одиннадцати узлов, наблюдать впереди себя взлетающие водяные каскады, которые неизменно служили нам поучительным напоминанием о том, как всесилен Господь Бог и как слаб по сравнению с Ним человек. Он строит корабль, снаряжает его по последнему слову науки и техники, отдает на попечение опытных мореходов и заставляет преодолевать водную стихию со скоростью чуть ли не железнодорожного состава; она же в ответ извергает из своей глуби и обрушивает на него, подобно резвящимся под килем дельфинам и морским свиньямnote 160, валы воды, увенчанные перистыми пенными навершиями. Вот почему плавание по воде в бурную погоду настолько опасно, что даже самые большие суда предпочитают часто пережидать шквал, стоя на якоре и подставляя почти непреодолимой силе стихии свой нос.
Нашим путникам, однако, посчастливилось — им не пришлось бороться ни с ветром, наподобие описанного нами, ни с волнением на озере. Между тем на Мичигане дул свежий южный ветер, который поднимает-таки на его поверхности довольно ощутимую волну. Тем более что это озеро, как и все его соседи, объединяемые под общим названием Великих озер, было слишком коротким. Ведь чем обширнее водное пространство, по которому гуляет ветер, чем больше его протяженность, тем легче судну плыть по нему. Однако для маленькой лодки из бересты размеры Мичигана оказались достаточно большими, и когда оба каноэ связали, превратив в катамаран, их, к вящему удовольствию Марджери и Дороти, стало несравненно меньше качать и бросать из стороны в сторону, а как только Бурдон первым поставил свой парус, волны уже не с такой силой захлестывали борта. При хорошем ветре каноэ и вообще-то способно двигаться с приличной скоростью, ибо ему не приходится преодолевать существенного сопротивления воды, а уж наши храбрецы, распустив парус, прямо-таки летели как на крыльях. Ветер дул точно с юга, и, правя на север или не правя вообще, беглецы умудрились на ходу поставить и на второе каноэ рейку с парусом, и, когда его в свою очередь распустили, все трудности управления свелись к тому, чтобы рулить только «помалу», как выражаются мореплаватели, лишь для того, чтобы не дать ни одному из парусов занять неправильное положение. Впрочем, случись это, серьезных последствий все равно не возникло бы, благодаря тому, что предусмотрительный Бурдон, соединив лодки, почти лишил их возможности перевернуться.
Каламазу с ее устьем вскорости осталась далеко позади, и Бурдон перестал терзаться опасениями — дикари были ему более не страшны. Индейцев никак нельзя назвать храбрыми навигаторами, и Бурдон не сомневался в том, что они не отважатся пуститься в плавание по неспокойному озеру, лодки же постепенно уходили все дальше и дальше от суши и сухопутных дорог, пролегающих близ берега. Прошло совсем немного времени, и Бурдон обрел свое обычное спокойствие. Тем более что ветер не только не крепчал, но, судя по некоторым признакам, должен был вот-вот ослабеть, и мужчины решили, что одному из них вполне можно соснуть, пока другой будет наблюдать за каноэ.
Наши герои вышли из устья Каламазу около девяти часов вечера и к рассвету, то есть семь часов спустя, сделали больше сорока миль. К восходу солнца стихший было ветер начал свежеть, и с правого борта появился восточный берег, однако глубоко в сушу большой дугой врезался залив. Это несколько разочаровало Бурдона — он рассчитывал быть ближе к земле, — но чтобы изменить курс столь решительно, требовалось избавиться от одного из парусов. Маневр был совершен при соблюдении величайшей осторожности, и к девяти часам утра, иными словами — спустя двенадцать часов после входа в озеро, каноэ снова приблизились к берегу, оказавшемуся на этот раз прямо по их курсу. По убеждению бортника, теперь они находились милях в семидесяти от устья Каламазу и, следуя своим маршрутом, миновали истоки двух, а может, и трех самых крупных рек этого района.
Беглецы высмотрели удобное для высадки место и пристали к земле за мысом, служившим надежным укрытием для каноэ. Здесь берег немного отклонялся на восток, благодаря чему чуть меньше ощущалось дуновение ветра. На состояние водной поверхности это обстоятельство почти не влияло, но позволило каноэ держаться ближе к берегу, который выполнял для них роль своеобразного заслона. Благополучно высадившись, беглецы разложили костер, наловили рыбы в ближайшем ручейке, забили и разделали оленя, наготовили себе пищи на два-три дня и около полудня подготовили лодки к продолжению пути. Сейчас их снова разъединили: надобность в двух парусах пока миновала, а управлять одиночными каноэ было значительно удобнее. Чем дальше на север, тем меньше они ощущали ветер, хотя зыбь сопровождала их на протяжении всего пути.
Миновало еще несколько часов, в течение которых они делали по шесть миль в час. На следующей остановке незадолго до захода солнца Бурдон вычислил, что от устья Каламазу их теперь отделяет более ста миль. На этот раз он пристал к берегу прежде всего потому, что увидел там возвышенность, с которой было бы чрезвычайно удобно обозреть все побережье впереди и позади себя — а нет ли где-нибудь вражеских каноэ? Взобравшись на вершину, Бурдон долго внимательно смотрел в свою трубу, никогда его не обманывавшую, а присоединившись к ожидавшим его с нетерпением товарищам, обрадовал их сообщением, что вокруг все спокойно. Подкрепившись едой, они снова соединили каноэ, чтобы мужчины имели возможность нести вахту поочередно, и пустились в ночное плавание. Так наши герои плыли, держа курс на север, двое суток, делая частые остановки, на которых ловили рыбу, охотились, варили пищу, отдыхали и, главное, то и дело осматривали берег.
На третий день вдали показался знаменитый пролив Мичиллимакинак, более известный под названием Макино. Каноэ все больше отклонялись постепенно к востоку, а одновременно с ними, к счастью для беглецов, изменялось и направление ветра, дувшего теперь почти точно в их спины. Тем не менее они не решались пользоваться парусами, пока не минуют благополучно пролив и остров, а положились исключительно на весла. Это сильно замедлило ход лодок и добавило работы мужчинам, но они предпочли пойти на эту меру предосторожности, чем выставлять напоказ хлопчатобумажный белый парус, видный издалека. И они оказались правы. Мимо них благополучно прошествовала целая флотилия каноэ, направлявшихся из поста в Макино на побережье Мичигана. Лодок было не менее пятидесяти, но, своевременно заметив их, Бурдон с Гершомом заплыли в прибрежную пещеру и там переждали опасность.
Курс их отклонился еще больше к востоку, ветер же дул теперь почти точно с запада, а следовательно, благоприятствовал нашим путникам. Озеро Гурон, в котором они теперь находились, расположено почти параллельно Мичигану, значит, им надлежало следовать на юго-восток. Бурдон столько раз ходил по этим водам и в ту, и в другую сторону, что у него были здесь излюбленные бухточки и он умел по местным приметам безошибочно предсказывать погоду. Пока что все шло хорошо, если не считать того, что в переходе от Макино к заливу Сагино было потеряно два дня: один — из-за сильного ветра, второй — из-за дождя. От него пришлось спасаться в хижине, которую в одно из своих многочисленных путешествий собственными руками выстроил Бурдон и предусмотрительно оставил стоять на всякий случай. Такие незаселенные домики часто встречаются во вновь осваиваемых странах, где эти шэнти исполняют ту же роль, что и приюты в Альпах, — в них останавливается любой путник, испытывающий в этом нужду.
За все десять дней, прошедших с того момента, как они вышли из устья Каламазу, беглецы лишь однажды испытали серьезное беспокойство — когда увидели вдали флотилию каноэ, плывущую по проливу Мичиллимакинак. На одиннадцатый день, пересекая залив Сагино и быстро направляясь к мысу Пойнт-о-Барк, являвшемуся безошибочным ориентиром для всех плывущих по озеру Гурон, они вдруг увидели лодку, которая вышла из-под защиты мыса и несомненно направилась им наперерез. Это в одно и то же время и обеспокоило и обрадовало Бурдона: с одной стороны, он, естественно, опасался встречи с враждебно настроенными индейцами, а с другой — надеялся получить информацию, которая помогла бы ему избрать правильный курс. Вот когда его подзорная труба оказалась незаменимой! С ее помощью бортник вскоре убедился, что лодка эта — каноэ, а сидят в ней всего двое, следовательно, хотя они и индейцы, особых причин для тревоги нет, так как их силы равны. Поэтому Бурдон продолжал идти на сближение, но часто подносил трубу к глазам.
— Да ведь там Питер и Быстрокрылый Голубь, клянусь Богом! — в один прекрасный миг воскликнул наш герой. — Они пешком пересекли полуостров, а теперь специально движутся нам навстречу.
— И везут с собой важные новости, уж будь уверен, Бенджамин, — откликнулась его жена. — Сообщи об этом немедля брату, чтобы они с Долли не волновались больше, чем нужно.
Бортник окликнул друзей во втором каноэ — они старались все время держаться в пределах слышимости друг друга — и поведал им о своем открытии.
— Индеи эти здесь неспроста, — решила Долли. — Вот увидите, они расскажут нам нечто серьезное.
— Ждать осталось недолго! — прокричал Бурдон. — Еще десять минут — и мы сойдемся.
И действительно — в названный срок лодки сошлись, а еще через несколько минут соединились бортами, причем так, что Питер оказался посередине. Бортник с первого же взгляда понял, что индейцы отчаливали в спешке: их каноэ, и само по себе никудышное, не имело ни того снаряжения, ни тех удобств, которые необходимы при столь продолжительном плавании. Он, однако, не позволил себе задать ни одного вопроса, а зажег вместо этого трубку, сделал из нее несколько затяжек и вежливо передал ее великому вождю. Тот, покурив немного, в свою очередь протянул ее Быстрокрылому Голубю, который также с наслаждением втянул в себя табачный дым.
— Мой отец так и не поверил, что он еврей? — с улыбкой спросил Бурдон: ему не терпелось начать разговор, но он не желал выдавать разбирающего его любопытства, считающегося женской чертой.
— Мы, Бурдон, бедные индеи; такими нас сотворил Великий Маниту. Это лучше. Не могу менять, что сделал Маниту. Он не сделал нас евреями, значит, я не могу быть евреем. Раз он сделал меня индеем, я должен быть индеем. Да я и сам думаю, что я индей, и не хочу быть бледнолицым. Но сейчас могу любить бледнолицего, как люблю индея.
— О, Питер, я надеюсь, что это и в самом деле так! — воскликнула Марджери, хорошенькое личико которой радостно вспыхнуло от слов старого индейца. — Пока ваше сердце подсказывает вам любовь, будьте спокойны, Дух Божий с вами!
Питер промолчал, но весь его вид красноречивее всяких слов говорил о том, что новое чувство целиком и полностью завладело его душой. Молчал и бортник, как молчал всегда при подобных высказываниях Марджери на религиозные темы, уподобляясь в этом многочисленным мужьям, которые, будучи сами совершенно равнодушны к религии, нисколько не возражают против непреодолимого влечения к ней своих жен. После короткой паузы — это была невольная дань уважения самому предмету беседы — Бурдон решил, что прошло достаточно времени и вполне уместно, не навлекая на себя обвинений в чрезмерной слабости и нетерпеливом любопытстве, поинтересоваться обстоятельствами, заставившими индейцев пуститься в путь. В ответ на его вопрос Питер подробно рассказал, как развертывались события. Итак, он смешался с толпой вождей, ни у кого не вызвав и тени подозрения, и вместе со всеми стал ожидать появления молодых людей с пленниками. Как только стало известно, что предполагаемые жертвы скрылись и что бежали они водными путями, во все концы были разосланы группы перехвата. Некоторые из них также поплыли на каноэ, но, будучи менее искушены в искусстве навигации, вошли в пролив значительно позже, чем бортник с компанией. Питер же присоединился к Медвежьему Окороку, и под их началом двадцать воинов пересекли полуостров, у залива Сагино раздобыли каноэ и поплыли к мысу Пойнт-о-Барк, к которому теперь приближались беглецы. Индейцы прибыли туда тремя днями раньше.
Томясь ожиданием и не будучи уверен, что белые не опередили его, Медвежий Окорок спустился вниз по течению впадающей в озеро Гурон реки, чтобы там подстеречь врагов, а на мысу оставил бдеть Питера с тремя молодыми людьми, имевшими в своем распоряжении одно-единственное каноэ. Последнее обстоятельство дало великому вождю веский повод избавиться от них — он послал молодых людей на поиски второй лодки, а сам остался, таким образом, на мысу в единственном числе. Но едва они скрылись из виду, как рядом с Питером словно из-под земли вырос его верный союзник — Быстрокрылый Голубь. Преданный друг Бурдона, очевидно, все время крался следом за противником и прошел не одну сотню миль, терпя голод и усталость, а главное — ежеминутно рискуя своей жизнью, лишь бы помочь чужеземцам, с которыми его связывал долг благодарности.
Питер и Быстрокрылый Голубь, ясное дело, поняли друг друга без слов. Час спустя вдали показались каноэ беглецов, безошибочно узнаваемые по парусам. Индейцы помчались им навстречу, а изложенный нами только что рассказ Питера был поведан уже на ходу по пути к мысу.
Бурдону было, конечно, чрезвычайно важно знать, где именно его ожидает засада, хотя это не устраняло, а лишь несколько уменьшало угрожавшую им опасность. Она неизменно подстерегала его на всем протяжении пройденного пути — а сделал он не меньше пятисот миль, — хотя такое маленькое плавучее средство, как лодка, имеет известное преимущество перед более крупными судами: оно в любое время может найти поблизости от себя подходящее укрытие. От мыса Пойнт-о-Барк до выхода из озера оставалось менее ста миль. Выходом служила речка протяженностью около тридцати миль, связывавшая Гурон с мелководным маленьким озерком Сент-Клэр и потому именовавшаяся проливом. Далее следовало преодолеть Сент-Клэр — его длина составляла также около тридцати миль — и выйти в реку Детройт, опять же являвшуюся, по сути дела, проливом, о чем и сообщало ее названиеnote 161. В шести — восьми милях от начала пролива на его западном берегу стоит город Детройт, представлявший собой в то время небольшое селение с укреплениями, предназначенными скорее отражать атаку дикарей, чем противостоять осаде белых. Сейчас Детройт находился в руках англичан, а, по твердому убеждению Бурдона, попасть к ним в плен было вряд ли менее опасно, чем стать добычей Медвежьего Окорока и его воинов.
Промедление, однако, было смерти подобно. На скорую руку приготовили еду, поели и уселись снова в каноэ. Питер и Быстрокрылый Голубь поплыли с беглецами, но свою лодку бросили. Питер составил компанию бортнику с Марджери, а чиппева занял место гребца в каноэ Гершома. Благодаря такому предусмотрительному размещению людей мощность каждой лодки увеличилась в два раза, что имело важное значение — ведь не исключалось, что их спасет только большая скорость движения.
Ветер по-прежнему дул с запада, так что лодки быстро шли вперед. К концу дня они приблизились к выходу из озера, и Питер приказал опустить паруса, которые выдавали их с головой. Кроме того, они из предосторожности старались жаться как можно ближе к берегу, на фоне которою маленькие и низкие лодки были трудноразличимы.
В реку Сент-Клэр наши путники вошли уже в полной темноте. Сильное течение и благоприятный ветер быстро понесли их вниз, а едва забрезжил день, Питер изменил обычному маршруту и привел их в следующее озеро окольным путем; из многочисленных проток, ведущих в него, он выбрал ту, которую необычайное изобилие водных растений превратило в прекрасное убежище. Если бы не этот обходный маневр, беглецы могли бы с легкостью угодить в руки своих врагов, как впоследствии подтвердили индейцы. Медвежий Окорок поставил лишь у двух главных проливов, ведущих в озеро Сент-Клэр, по каноэ с пятью воинами в каждом, руководствуясь тем рассуждением, что, оставив однажды обведенную вокруг пальца погоню далеко позади себя, бортник с друзьями не мог не ослабить свою бдительность. Только появление Питера, его мудрость и знание обычаев индейцев спасли беглецов от страшной участи. Каноэ проскользнули в озеро никем не замеченные, пересекать его стали почти по диагонали, рассчитывая достигнуть канадского берега в середине следующего дня, а паруса поставили только отойдя на порядочное расстояние от земли, где они уже не попадали в поле зрения человека, находящегося на суше.
И действительно, назавтра они высадились у хижины канадского француза, стоявшей на берегу озера, но на безопасном расстоянии от следующего пролива, ведшего дальше на юг. Женщины были приняты здесь с распростертыми объятиями, с тем добросердечием, которое вообще характерно для канадских французов. Для этих простых людей не имело значения, что их гости принадлежали к враждебному народу. Они, правда, не очень-то жаловали «янки», как называли всех американцев, но и к своим английским господам не испытывали особой приязни. К своей вящей радости, канадские французы снова вошли во владение обоими берегами реки Детройт, заселенными в то время преимущественно их соотечественниками, потомками французов эпохи Людовика XTV, сохранявшими еще язык и многие традиции Франции той поры. Тогда, как, впрочем, и сейчас, они разговаривали исключительно на языке своих предков.
Едва ночь вступила в свои права, вернее, едва молодой месяц зашел за тучку, как бортник распрощался с бесхитростными добрыми хозяевами; теперь командование взял на себя Питер, севший к рулю лодки бортника. Гершом плыл рядом с таким расчетом, чтобы нос его лодки все время находился в пределах досягаемости руки великого вождя. Менее чем за час беглецы достигли начала реки, разделенного на два рукава большим островом. На нем в это самое время сидел в засаде Медвежий Окорок, поджидая своих врагов; в его распоряжении были три каноэ с шестью воинами в каждом. Этому вождю ничего не стоило дойти до Детройта и поднять по тревоге стекшихся туда в огромном количестве воинов-индейцев, которые бы расположили свои каноэ в таком порядке, что пройти мимо них по воде незамеченными оказалось бы невозможным. Но тогда вождь и его друзья лишатся славы победителей, оскальпировавших белых, а значит, и так называемых «воинских почестей», к которым питают слабость не одни лишь дикари. Поэтому Медвежий Окорок решил полагаться только на собственные силы. Пребывая в убеждении, что уж здесь-то беглецы не станут особенно остерегаться, он не сомневался в том, что, ежели им удалось благополучно миновать расставленные выше кордоны, тут он сумеет их перехватить.
Остров, однако, вызвал у бортника подозрения, и, проходя мимо него, он принял особые меры предосторожности. Прежде всего он снова связал каноэ так, что в темноте они казались одной лодкой, в которой к тому же сидели не двое, как обычно, а шестеро. Впоследствии выяснилось, что их заприметили с одного из каноэ Медвежьего Окорока, шедшего в этот момент посередине реки, но приняли за своих, которые вполне могли именно тогда находиться поблизости и именно в числе шести человек. Последние сошли на берег, чтобы разжиться у французских поселенцев фруктами, столь любимыми индейцами, но редко попадающими в их селения. Благодаря этому ничтожному случайному совпадению, которое хорошенькая Марджери неизменно объясняла особым благоволением расположенного к ней Божественного Провидения, наши герои в целости и сохранности миновали остров, а вместе с ним — сами того не подозревая — и последние пикеты Медвежьего Окорока.
Сплавляться далее по реке, в любое время дня и ночи кишевшей различными лодками, было делом нетрудным. Бортник, хорошо знавший эти места, обходил далеко стороной опасные пункты, более всего заботясь о том, чтобы не попасться на глаза английским часовым. Река, или пролив, Детройт имеет в ширину около мили, и, придерживаясь ее середины, Бурдон с компанией, несомый ветром и течением, быстро проскочил незамеченным мимо Детройта, представлявшего собой в ту пору небольшое селение. Отойдя от него достаточно далеко, наши путники разъединили каноэ и на каждом поставили парус. Споро двигаясь по спокойной поверхности реки, они незадолго до рассвета поравнялись с Молденом, находясь при этом в американском рукаве пролива. Впрочем, будь это иначе, опасность и тогда была бы невелика: англичане не ожидали никаких враждебных вылазок со стороны американцев, вконец подавленных сокрушительным поражением Халла, а у них самих было столько союзников-индейцев, что появление еще одного каноэ из коры навряд ли бросилось бы кому-нибудь в глаза.
В то время Мичиган был провинцией скорее по названию, чем по существу. Он занимал, несомненно, большую территорию, но на ней проживало не больше людей, чем в английском торговом центре средних размеров, а Детройт считался пунктом отдаленным и изолированным. Правда, Макино и Чикаго находились еще дальше, а изолированы были еще больше, но к английским войскам, захватившим Детройт, американцы могли подступиться только со стороны суши, преодолев для этого широкий пояс непроходимых лесов. Нам могут возразить, что на следующий год они это сделали, но все дело в том, что для высвобождения дремлющей в каждом Джонатане военной энергии требуется время. Когда она вырывается наружу, с американцами шутки плохи, это ощутили на своей шкуре все их враги. Но прежде чем воистину деятельные люди сумеют добиться возможности по своему усмотрению служить родной стране, необходимо побороть многочисленные просчеты, самонадеянное невежество и бесполезную болтовню.
Перед самым устьем оба наших мужчины приготовили на всякий случай ружья — где-где, а здесь, казалось, было легче всего напороться на очередной наблюдательный пост. Но, не встретив никаких помех, они вскоре очутились в озере. Мичиган — огромный водоем, и такому утлому суденышку, как каноэ из коры, вроде бы не пристало совершать по нему путешествия в ветреную погоду или при большой волне. В тот день, о котором мы ведем речь, и ветер был изрядный, и волнение достаточно сильное для того, чтобы до смерти перепутать женщин. Но именно такая скорлупка, вопреки производимому ею впечатлению, при умелом управлении куда надежнее прочих средств передвижения по воде в штормовую погоду. Вашему покорному слуге самому доводилось успешно преодолевать в подобной посудине прибой, в котором наверняка затонул бы самый лучший военный катер, причем каноэ набирало при этом на борт не больше воды, чем требуется для мытья рук. Легкое судно сидит неглубоко, образующиеся при его передвижении волны вряд ли могут захлестнуть его или перекатиться через борт, если только у рулевого достанет сноровки удерживать судно в вертикальном положении. При этом условии, по нашему глубокому убеждению, в такой лодчонке можно вынести сильный шквал, лишь бы находящемуся в ней хватило бдительности и выносливости непрестанно работать веслом, чтобы не дать ей завалиться набок,
Бурдон, напомним, достиг едва ли не совершенства в управлении своим каноэ, да и Гершом, поневоле ставший трезвенником и примерным тружеником, почти не уступал ему в этом отношении. Опытный бортник, предвидя трудности плавания, предусмотрел все необходимое для их преодоления. И как только наши герои оказались в бурном озере, он заставил обе лодки сблизиться и соединил их, накрепко связав бортом к борту. Новоявленный катамаран — ибо теперь это уже был катамаран — имел то преимущество, что стал намного остойчивее, но зато при маневре требовал от гребцов больших усилий. Оставалось поставить паруса, чтобы как можно быстрее проскочить озеро. В считанные минуты на каждом из каноэ была водружена рейка с парусом из легкой хлопчатобумажной ткани, и они «крылом к крылу», как принято говорить у моряков, помчались вперед.
Хотя в результате предпринятых усилий управлять лодками стало много легче, ослаблять бдительность по-прежнему нельзя было ни на секунду. Со стороны может казаться, что плавучее средство чуть ли не летит по воздуху, не касаясь поверхности воды, но в действительности его нос поднимает волну, со скоростью летящей птицы накатывающуюся на него. Ничто идущее в воде или по воде — последнее выражение больше подходит к стилю плавания каноэ — никогда не может быть застраховано от появления в ветреную погоду на его пути подобных валов с клочьями пены, которую просраны, а равно и начинающие мореходы именуют «барашками», «гребешками», «прибоем», «белыми шапками», «бурунами» и т. д. и т. д. Они, в зависимости от погоды, лижут борт судна или перекатываются через его палубу. Нам не раз случалось, двигаясь по воде со скоростью десяти или одиннадцати узлов, наблюдать впереди себя взлетающие водяные каскады, которые неизменно служили нам поучительным напоминанием о том, как всесилен Господь Бог и как слаб по сравнению с Ним человек. Он строит корабль, снаряжает его по последнему слову науки и техники, отдает на попечение опытных мореходов и заставляет преодолевать водную стихию со скоростью чуть ли не железнодорожного состава; она же в ответ извергает из своей глуби и обрушивает на него, подобно резвящимся под килем дельфинам и морским свиньямnote 160, валы воды, увенчанные перистыми пенными навершиями. Вот почему плавание по воде в бурную погоду настолько опасно, что даже самые большие суда предпочитают часто пережидать шквал, стоя на якоре и подставляя почти непреодолимой силе стихии свой нос.
Нашим путникам, однако, посчастливилось — им не пришлось бороться ни с ветром, наподобие описанного нами, ни с волнением на озере. Между тем на Мичигане дул свежий южный ветер, который поднимает-таки на его поверхности довольно ощутимую волну. Тем более что это озеро, как и все его соседи, объединяемые под общим названием Великих озер, было слишком коротким. Ведь чем обширнее водное пространство, по которому гуляет ветер, чем больше его протяженность, тем легче судну плыть по нему. Однако для маленькой лодки из бересты размеры Мичигана оказались достаточно большими, и когда оба каноэ связали, превратив в катамаран, их, к вящему удовольствию Марджери и Дороти, стало несравненно меньше качать и бросать из стороны в сторону, а как только Бурдон первым поставил свой парус, волны уже не с такой силой захлестывали борта. При хорошем ветре каноэ и вообще-то способно двигаться с приличной скоростью, ибо ему не приходится преодолевать существенного сопротивления воды, а уж наши храбрецы, распустив парус, прямо-таки летели как на крыльях. Ветер дул точно с юга, и, правя на север или не правя вообще, беглецы умудрились на ходу поставить и на второе каноэ рейку с парусом, и, когда его в свою очередь распустили, все трудности управления свелись к тому, чтобы рулить только «помалу», как выражаются мореплаватели, лишь для того, чтобы не дать ни одному из парусов занять неправильное положение. Впрочем, случись это, серьезных последствий все равно не возникло бы, благодаря тому, что предусмотрительный Бурдон, соединив лодки, почти лишил их возможности перевернуться.
Каламазу с ее устьем вскорости осталась далеко позади, и Бурдон перестал терзаться опасениями — дикари были ему более не страшны. Индейцев никак нельзя назвать храбрыми навигаторами, и Бурдон не сомневался в том, что они не отважатся пуститься в плавание по неспокойному озеру, лодки же постепенно уходили все дальше и дальше от суши и сухопутных дорог, пролегающих близ берега. Прошло совсем немного времени, и Бурдон обрел свое обычное спокойствие. Тем более что ветер не только не крепчал, но, судя по некоторым признакам, должен был вот-вот ослабеть, и мужчины решили, что одному из них вполне можно соснуть, пока другой будет наблюдать за каноэ.
Наши герои вышли из устья Каламазу около девяти часов вечера и к рассвету, то есть семь часов спустя, сделали больше сорока миль. К восходу солнца стихший было ветер начал свежеть, и с правого борта появился восточный берег, однако глубоко в сушу большой дугой врезался залив. Это несколько разочаровало Бурдона — он рассчитывал быть ближе к земле, — но чтобы изменить курс столь решительно, требовалось избавиться от одного из парусов. Маневр был совершен при соблюдении величайшей осторожности, и к девяти часам утра, иными словами — спустя двенадцать часов после входа в озеро, каноэ снова приблизились к берегу, оказавшемуся на этот раз прямо по их курсу. По убеждению бортника, теперь они находились милях в семидесяти от устья Каламазу и, следуя своим маршрутом, миновали истоки двух, а может, и трех самых крупных рек этого района.
Беглецы высмотрели удобное для высадки место и пристали к земле за мысом, служившим надежным укрытием для каноэ. Здесь берег немного отклонялся на восток, благодаря чему чуть меньше ощущалось дуновение ветра. На состояние водной поверхности это обстоятельство почти не влияло, но позволило каноэ держаться ближе к берегу, который выполнял для них роль своеобразного заслона. Благополучно высадившись, беглецы разложили костер, наловили рыбы в ближайшем ручейке, забили и разделали оленя, наготовили себе пищи на два-три дня и около полудня подготовили лодки к продолжению пути. Сейчас их снова разъединили: надобность в двух парусах пока миновала, а управлять одиночными каноэ было значительно удобнее. Чем дальше на север, тем меньше они ощущали ветер, хотя зыбь сопровождала их на протяжении всего пути.
Миновало еще несколько часов, в течение которых они делали по шесть миль в час. На следующей остановке незадолго до захода солнца Бурдон вычислил, что от устья Каламазу их теперь отделяет более ста миль. На этот раз он пристал к берегу прежде всего потому, что увидел там возвышенность, с которой было бы чрезвычайно удобно обозреть все побережье впереди и позади себя — а нет ли где-нибудь вражеских каноэ? Взобравшись на вершину, Бурдон долго внимательно смотрел в свою трубу, никогда его не обманывавшую, а присоединившись к ожидавшим его с нетерпением товарищам, обрадовал их сообщением, что вокруг все спокойно. Подкрепившись едой, они снова соединили каноэ, чтобы мужчины имели возможность нести вахту поочередно, и пустились в ночное плавание. Так наши герои плыли, держа курс на север, двое суток, делая частые остановки, на которых ловили рыбу, охотились, варили пищу, отдыхали и, главное, то и дело осматривали берег.
На третий день вдали показался знаменитый пролив Мичиллимакинак, более известный под названием Макино. Каноэ все больше отклонялись постепенно к востоку, а одновременно с ними, к счастью для беглецов, изменялось и направление ветра, дувшего теперь почти точно в их спины. Тем не менее они не решались пользоваться парусами, пока не минуют благополучно пролив и остров, а положились исключительно на весла. Это сильно замедлило ход лодок и добавило работы мужчинам, но они предпочли пойти на эту меру предосторожности, чем выставлять напоказ хлопчатобумажный белый парус, видный издалека. И они оказались правы. Мимо них благополучно прошествовала целая флотилия каноэ, направлявшихся из поста в Макино на побережье Мичигана. Лодок было не менее пятидесяти, но, своевременно заметив их, Бурдон с Гершомом заплыли в прибрежную пещеру и там переждали опасность.
Курс их отклонился еще больше к востоку, ветер же дул теперь почти точно с запада, а следовательно, благоприятствовал нашим путникам. Озеро Гурон, в котором они теперь находились, расположено почти параллельно Мичигану, значит, им надлежало следовать на юго-восток. Бурдон столько раз ходил по этим водам и в ту, и в другую сторону, что у него были здесь излюбленные бухточки и он умел по местным приметам безошибочно предсказывать погоду. Пока что все шло хорошо, если не считать того, что в переходе от Макино к заливу Сагино было потеряно два дня: один — из-за сильного ветра, второй — из-за дождя. От него пришлось спасаться в хижине, которую в одно из своих многочисленных путешествий собственными руками выстроил Бурдон и предусмотрительно оставил стоять на всякий случай. Такие незаселенные домики часто встречаются во вновь осваиваемых странах, где эти шэнти исполняют ту же роль, что и приюты в Альпах, — в них останавливается любой путник, испытывающий в этом нужду.
За все десять дней, прошедших с того момента, как они вышли из устья Каламазу, беглецы лишь однажды испытали серьезное беспокойство — когда увидели вдали флотилию каноэ, плывущую по проливу Мичиллимакинак. На одиннадцатый день, пересекая залив Сагино и быстро направляясь к мысу Пойнт-о-Барк, являвшемуся безошибочным ориентиром для всех плывущих по озеру Гурон, они вдруг увидели лодку, которая вышла из-под защиты мыса и несомненно направилась им наперерез. Это в одно и то же время и обеспокоило и обрадовало Бурдона: с одной стороны, он, естественно, опасался встречи с враждебно настроенными индейцами, а с другой — надеялся получить информацию, которая помогла бы ему избрать правильный курс. Вот когда его подзорная труба оказалась незаменимой! С ее помощью бортник вскоре убедился, что лодка эта — каноэ, а сидят в ней всего двое, следовательно, хотя они и индейцы, особых причин для тревоги нет, так как их силы равны. Поэтому Бурдон продолжал идти на сближение, но часто подносил трубу к глазам.
— Да ведь там Питер и Быстрокрылый Голубь, клянусь Богом! — в один прекрасный миг воскликнул наш герой. — Они пешком пересекли полуостров, а теперь специально движутся нам навстречу.
— И везут с собой важные новости, уж будь уверен, Бенджамин, — откликнулась его жена. — Сообщи об этом немедля брату, чтобы они с Долли не волновались больше, чем нужно.
Бортник окликнул друзей во втором каноэ — они старались все время держаться в пределах слышимости друг друга — и поведал им о своем открытии.
— Индеи эти здесь неспроста, — решила Долли. — Вот увидите, они расскажут нам нечто серьезное.
— Ждать осталось недолго! — прокричал Бурдон. — Еще десять минут — и мы сойдемся.
И действительно — в названный срок лодки сошлись, а еще через несколько минут соединились бортами, причем так, что Питер оказался посередине. Бортник с первого же взгляда понял, что индейцы отчаливали в спешке: их каноэ, и само по себе никудышное, не имело ни того снаряжения, ни тех удобств, которые необходимы при столь продолжительном плавании. Он, однако, не позволил себе задать ни одного вопроса, а зажег вместо этого трубку, сделал из нее несколько затяжек и вежливо передал ее великому вождю. Тот, покурив немного, в свою очередь протянул ее Быстрокрылому Голубю, который также с наслаждением втянул в себя табачный дым.
— Мой отец так и не поверил, что он еврей? — с улыбкой спросил Бурдон: ему не терпелось начать разговор, но он не желал выдавать разбирающего его любопытства, считающегося женской чертой.
— Мы, Бурдон, бедные индеи; такими нас сотворил Великий Маниту. Это лучше. Не могу менять, что сделал Маниту. Он не сделал нас евреями, значит, я не могу быть евреем. Раз он сделал меня индеем, я должен быть индеем. Да я и сам думаю, что я индей, и не хочу быть бледнолицым. Но сейчас могу любить бледнолицего, как люблю индея.
— О, Питер, я надеюсь, что это и в самом деле так! — воскликнула Марджери, хорошенькое личико которой радостно вспыхнуло от слов старого индейца. — Пока ваше сердце подсказывает вам любовь, будьте спокойны, Дух Божий с вами!
Питер промолчал, но весь его вид красноречивее всяких слов говорил о том, что новое чувство целиком и полностью завладело его душой. Молчал и бортник, как молчал всегда при подобных высказываниях Марджери на религиозные темы, уподобляясь в этом многочисленным мужьям, которые, будучи сами совершенно равнодушны к религии, нисколько не возражают против непреодолимого влечения к ней своих жен. После короткой паузы — это была невольная дань уважения самому предмету беседы — Бурдон решил, что прошло достаточно времени и вполне уместно, не навлекая на себя обвинений в чрезмерной слабости и нетерпеливом любопытстве, поинтересоваться обстоятельствами, заставившими индейцев пуститься в путь. В ответ на его вопрос Питер подробно рассказал, как развертывались события. Итак, он смешался с толпой вождей, ни у кого не вызвав и тени подозрения, и вместе со всеми стал ожидать появления молодых людей с пленниками. Как только стало известно, что предполагаемые жертвы скрылись и что бежали они водными путями, во все концы были разосланы группы перехвата. Некоторые из них также поплыли на каноэ, но, будучи менее искушены в искусстве навигации, вошли в пролив значительно позже, чем бортник с компанией. Питер же присоединился к Медвежьему Окороку, и под их началом двадцать воинов пересекли полуостров, у залива Сагино раздобыли каноэ и поплыли к мысу Пойнт-о-Барк, к которому теперь приближались беглецы. Индейцы прибыли туда тремя днями раньше.
Томясь ожиданием и не будучи уверен, что белые не опередили его, Медвежий Окорок спустился вниз по течению впадающей в озеро Гурон реки, чтобы там подстеречь врагов, а на мысу оставил бдеть Питера с тремя молодыми людьми, имевшими в своем распоряжении одно-единственное каноэ. Последнее обстоятельство дало великому вождю веский повод избавиться от них — он послал молодых людей на поиски второй лодки, а сам остался, таким образом, на мысу в единственном числе. Но едва они скрылись из виду, как рядом с Питером словно из-под земли вырос его верный союзник — Быстрокрылый Голубь. Преданный друг Бурдона, очевидно, все время крался следом за противником и прошел не одну сотню миль, терпя голод и усталость, а главное — ежеминутно рискуя своей жизнью, лишь бы помочь чужеземцам, с которыми его связывал долг благодарности.
Питер и Быстрокрылый Голубь, ясное дело, поняли друг друга без слов. Час спустя вдали показались каноэ беглецов, безошибочно узнаваемые по парусам. Индейцы помчались им навстречу, а изложенный нами только что рассказ Питера был поведан уже на ходу по пути к мысу.
Бурдону было, конечно, чрезвычайно важно знать, где именно его ожидает засада, хотя это не устраняло, а лишь несколько уменьшало угрожавшую им опасность. Она неизменно подстерегала его на всем протяжении пройденного пути — а сделал он не меньше пятисот миль, — хотя такое маленькое плавучее средство, как лодка, имеет известное преимущество перед более крупными судами: оно в любое время может найти поблизости от себя подходящее укрытие. От мыса Пойнт-о-Барк до выхода из озера оставалось менее ста миль. Выходом служила речка протяженностью около тридцати миль, связывавшая Гурон с мелководным маленьким озерком Сент-Клэр и потому именовавшаяся проливом. Далее следовало преодолеть Сент-Клэр — его длина составляла также около тридцати миль — и выйти в реку Детройт, опять же являвшуюся, по сути дела, проливом, о чем и сообщало ее названиеnote 161. В шести — восьми милях от начала пролива на его западном берегу стоит город Детройт, представлявший собой в то время небольшое селение с укреплениями, предназначенными скорее отражать атаку дикарей, чем противостоять осаде белых. Сейчас Детройт находился в руках англичан, а, по твердому убеждению Бурдона, попасть к ним в плен было вряд ли менее опасно, чем стать добычей Медвежьего Окорока и его воинов.
Промедление, однако, было смерти подобно. На скорую руку приготовили еду, поели и уселись снова в каноэ. Питер и Быстрокрылый Голубь поплыли с беглецами, но свою лодку бросили. Питер составил компанию бортнику с Марджери, а чиппева занял место гребца в каноэ Гершома. Благодаря такому предусмотрительному размещению людей мощность каждой лодки увеличилась в два раза, что имело важное значение — ведь не исключалось, что их спасет только большая скорость движения.
Ветер по-прежнему дул с запада, так что лодки быстро шли вперед. К концу дня они приблизились к выходу из озера, и Питер приказал опустить паруса, которые выдавали их с головой. Кроме того, они из предосторожности старались жаться как можно ближе к берегу, на фоне которою маленькие и низкие лодки были трудноразличимы.
В реку Сент-Клэр наши путники вошли уже в полной темноте. Сильное течение и благоприятный ветер быстро понесли их вниз, а едва забрезжил день, Питер изменил обычному маршруту и привел их в следующее озеро окольным путем; из многочисленных проток, ведущих в него, он выбрал ту, которую необычайное изобилие водных растений превратило в прекрасное убежище. Если бы не этот обходный маневр, беглецы могли бы с легкостью угодить в руки своих врагов, как впоследствии подтвердили индейцы. Медвежий Окорок поставил лишь у двух главных проливов, ведущих в озеро Сент-Клэр, по каноэ с пятью воинами в каждом, руководствуясь тем рассуждением, что, оставив однажды обведенную вокруг пальца погоню далеко позади себя, бортник с друзьями не мог не ослабить свою бдительность. Только появление Питера, его мудрость и знание обычаев индейцев спасли беглецов от страшной участи. Каноэ проскользнули в озеро никем не замеченные, пересекать его стали почти по диагонали, рассчитывая достигнуть канадского берега в середине следующего дня, а паруса поставили только отойдя на порядочное расстояние от земли, где они уже не попадали в поле зрения человека, находящегося на суше.
И действительно, назавтра они высадились у хижины канадского француза, стоявшей на берегу озера, но на безопасном расстоянии от следующего пролива, ведшего дальше на юг. Женщины были приняты здесь с распростертыми объятиями, с тем добросердечием, которое вообще характерно для канадских французов. Для этих простых людей не имело значения, что их гости принадлежали к враждебному народу. Они, правда, не очень-то жаловали «янки», как называли всех американцев, но и к своим английским господам не испытывали особой приязни. К своей вящей радости, канадские французы снова вошли во владение обоими берегами реки Детройт, заселенными в то время преимущественно их соотечественниками, потомками французов эпохи Людовика XTV, сохранявшими еще язык и многие традиции Франции той поры. Тогда, как, впрочем, и сейчас, они разговаривали исключительно на языке своих предков.
Едва ночь вступила в свои права, вернее, едва молодой месяц зашел за тучку, как бортник распрощался с бесхитростными добрыми хозяевами; теперь командование взял на себя Питер, севший к рулю лодки бортника. Гершом плыл рядом с таким расчетом, чтобы нос его лодки все время находился в пределах досягаемости руки великого вождя. Менее чем за час беглецы достигли начала реки, разделенного на два рукава большим островом. На нем в это самое время сидел в засаде Медвежий Окорок, поджидая своих врагов; в его распоряжении были три каноэ с шестью воинами в каждом. Этому вождю ничего не стоило дойти до Детройта и поднять по тревоге стекшихся туда в огромном количестве воинов-индейцев, которые бы расположили свои каноэ в таком порядке, что пройти мимо них по воде незамеченными оказалось бы невозможным. Но тогда вождь и его друзья лишатся славы победителей, оскальпировавших белых, а значит, и так называемых «воинских почестей», к которым питают слабость не одни лишь дикари. Поэтому Медвежий Окорок решил полагаться только на собственные силы. Пребывая в убеждении, что уж здесь-то беглецы не станут особенно остерегаться, он не сомневался в том, что, ежели им удалось благополучно миновать расставленные выше кордоны, тут он сумеет их перехватить.
Остров, однако, вызвал у бортника подозрения, и, проходя мимо него, он принял особые меры предосторожности. Прежде всего он снова связал каноэ так, что в темноте они казались одной лодкой, в которой к тому же сидели не двое, как обычно, а шестеро. Впоследствии выяснилось, что их заприметили с одного из каноэ Медвежьего Окорока, шедшего в этот момент посередине реки, но приняли за своих, которые вполне могли именно тогда находиться поблизости и именно в числе шести человек. Последние сошли на берег, чтобы разжиться у французских поселенцев фруктами, столь любимыми индейцами, но редко попадающими в их селения. Благодаря этому ничтожному случайному совпадению, которое хорошенькая Марджери неизменно объясняла особым благоволением расположенного к ней Божественного Провидения, наши герои в целости и сохранности миновали остров, а вместе с ним — сами того не подозревая — и последние пикеты Медвежьего Окорока.
Сплавляться далее по реке, в любое время дня и ночи кишевшей различными лодками, было делом нетрудным. Бортник, хорошо знавший эти места, обходил далеко стороной опасные пункты, более всего заботясь о том, чтобы не попасться на глаза английским часовым. Река, или пролив, Детройт имеет в ширину около мили, и, придерживаясь ее середины, Бурдон с компанией, несомый ветром и течением, быстро проскочил незамеченным мимо Детройта, представлявшего собой в ту пору небольшое селение. Отойдя от него достаточно далеко, наши путники разъединили каноэ и на каждом поставили парус. Споро двигаясь по спокойной поверхности реки, они незадолго до рассвета поравнялись с Молденом, находясь при этом в американском рукаве пролива. Впрочем, будь это иначе, опасность и тогда была бы невелика: англичане не ожидали никаких враждебных вылазок со стороны американцев, вконец подавленных сокрушительным поражением Халла, а у них самих было столько союзников-индейцев, что появление еще одного каноэ из коры навряд ли бросилось бы кому-нибудь в глаза.
В то время Мичиган был провинцией скорее по названию, чем по существу. Он занимал, несомненно, большую территорию, но на ней проживало не больше людей, чем в английском торговом центре средних размеров, а Детройт считался пунктом отдаленным и изолированным. Правда, Макино и Чикаго находились еще дальше, а изолированы были еще больше, но к английским войскам, захватившим Детройт, американцы могли подступиться только со стороны суши, преодолев для этого широкий пояс непроходимых лесов. Нам могут возразить, что на следующий год они это сделали, но все дело в том, что для высвобождения дремлющей в каждом Джонатане военной энергии требуется время. Когда она вырывается наружу, с американцами шутки плохи, это ощутили на своей шкуре все их враги. Но прежде чем воистину деятельные люди сумеют добиться возможности по своему усмотрению служить родной стране, необходимо побороть многочисленные просчеты, самонадеянное невежество и бесполезную болтовню.