Страница:
Правда, бортничество — не то, что охота; это занятие предполагает обязательное установление общественных связей, ибо бортник находится ближе к обществу, чем независимый охотник: он уже, в сущности, стал землепользователем, сделал маленький, но решающий шаг к фермерству. В финале романа Боден становится преуспевающим землевладельцем, в котором нетрудно угадать некоторые фамильные куперовские черты. Именно этот слой общества привлекает наибольшее внимание писателя. В нем видит он главную предпосылку процветания демократии вообще, и американской демократии в частности. «Американский вольный земледелец представляет собой класс, который может по праву считать себя одним из первых среди прочих земледельцев. Он с каждым днем совершенствуется, не без помощи благоприятствующих законов, и… вскоре и вправду станет близок к такому идеалу, который ему приписывает уже сейчас язык льстеца».
Обратим внимание на эти слова. Они написаны после крупных аграрных беспорядков, потрясших штат Нью-Йорк в сороковые годы, когда свободные фермеры поставили под угрозу традиционное помещичье земледелие. (Кстати, отголоски этой борьбы отразятся и в некоторых сценах романа «Вайандотте».)
Купер, если употребить тривиальное выражение, живо откликнулся на земельный кризис. Он пишет трилогию «Семейство Литтлпейджей» (1845 — 1846). Это наиболее реалистические его романы, насквозь пропитанные острой социальной тематикой. Отголоски «земледельческой эпопеи» прослеживаются и во многих эпизодах «Прогалин».
Здесь, пожалуй, стоит сказать несколько слов о выборе автором места действия своего нового романа. Купер прежде никогда не бывал западнее Ниагарского водопада. Но вот летом 1847 года финансовые дела привели его в городок Скулкрафт, что в штате Мичиган. Путешествие открыло для прославленного романиста прерии. Вид засеянных пшеницей бескрайних просторов привел его в восторг. «Да мы же можем накормить весь мир!» — будто бы воскликнул он. Столь же благоприятное впечатление произвели на него и местные жители — пышущие здоровьем, исполненные гордостью и уважением к себе, процветающие трудяги. Купер сразу же решил писать роман об этом крае, отличающемся «непревзойденным великолепием». Открытие для себя новых земель, знакомство с их поселенцами преисполнило романиста гордостью за родную страну, и он предсказывает ей великое будущее.
Однако писатель не мог не помнить, что эта прекрасная земля отнята у другого народа — у тех, кого большинство белого населения Штатов считало низшей расой, с которой можно делать все что угодно: отнимать охотничьи угодья, издеваться над женщинами и стариками, прогонять на непригодные для сельскохозяйственных нужд «бедленды», лишать средств к существованию, наконец, нагло и неприкрыто уничтожать. Тем более что эту расу Купер уже не раз воспевал в своих романах. «Я считаю краснокожих такими же людьми, как мы с тобой, — заявляет он устами Зверобоя в одном из лучших своих произведений. — Люди отличаются друг от друга цветом кожи, у них разные нравы и обычаи, но, в общем, природа у всех одинакова… Каждого надо судить по его поступкам, а не по цвету кожи».
Личное знакомство Купера с краснокожими сводилось к случайным встречам в Нью-Йорке в двадцатых годах с индейскими вождями, проезжавшими через этот город в Вашингтон на переговоры с правительственными чиновниками. Но всевозможные литературные источники об индейцах и их судьбе писатель изучал весьма основательно. Среди них были и такие анекдотичные, как выпущенная в 1775 году в Лондоне «История американских индейцев» ирландского коммерсанта Джеймса Адаира. Несмотря на то что он прожил среди индейцев более двадцати лет, Адаир на двухстах страницах своего труда упорно пытается доказать, что аборигены Северной Америки произошли от древних иудеев. Отражение этой вздорной теории нашло свое место на страницах «Прогалин». Хотя многие из прочих работ отличались обстоятельностью и деловитостью, дальше поверхностных наблюдений авторы этих книг обычно не заходили. Серьезные этнографические исследования только зарождались. В год окончания «Прогалин» до первой экспедиции к ирокезам «отца американской этнографии» Льюиса Генри Моргана оставалось одиннадцать лет, а капитальный труд Моргана «Древнее общество», суммирующий и систематизирующий знания, накопленные наукой об американских индейцах, выйдет в свет только в 1877 году. Поэтому и почерпнутые Купером книжные знания иллюстративны, поверхностны и чаще всего выдаются в виде общих истин: «Для индейца трофей чести — не кусок тряпки, а кусок его собственной кожи»; «Краснокожий долго помнит обиду, но и благодеяние не забывает никогда»; «Североамериканский дикарь ставит твердость духа не ниже, чем храбрость на поле боя»; «Индеец так же любопытен, как и белый, только умеет лучше это скрывать»; «Индейские изустные предания зачастую куда точнее, чем писаная и печатная история белых людей»; «Неискушенному уму дикаря не свойственны обманные приемы»; и т. д. Остальное дорисовывается воображением литератора — ярким, впечатляющим, убеждающим, но не обязательно соответствующим истине. В конце концов Купер пишет романтическое литературное произведение, а вовсе не этнографический труд об аборигенах Северной Америки! В большинстве случаев его краснокожие просто противостоят белым персонажам повествования.
Это противостояние может принимать различные формы. В «Прогалинах» мы в основном имеем дело с вооруженным конфликтом. Здесь индейская масса — враги, и автор рисует их соответствующими красками, порой подчеркивая отвратительные (с точки зрения образованного человека того времени) обычаи и привычки. Правда, Купер заранее оговаривается: «В жизни цивилизованных народов было и до сих пор сохранилось множество обычаев, едва ли более простительных, чем скальпирование». А чуть дальше развивает, пожалуй, главную аксиому всей приключенческой литературы об американских аборигенах: «Мнение о краснокожем сильно зависит от того, к какому племени он принадлежит». Впрочем, для Купера это — не абсолютный закон. Скажем, Унгкве терпит поражение не потому, что принадлежит к ступившим на тропу войны племенам, а просто потому, что он скверный человек.
Интересно и другое. В «Прогалинах» писатель сознательно противопоставляет общественный строй аборигенов европейскому в попытке исследовать устои первобытно-общинной демократии и оценить ее в сравнении с демократией белого человека. «Когда мы слышим разглагольствования о том, что человечество по своей воле быстро движется по пути прогресса к совершенству, подкрепляемые ссылками на случаи проявления им мудрости, на умение самостоятельно вершить свои дела и на стремление к добру, нами овладевает скептицизм. Повседневный опыт нашей жизни, быстро приближающейся к шестидесятилетнему рубежу, противоречит и самому тезису, и фактам, приводимым для его подтверждения». Это — об обществе белых людей. Что же противопоставляют им краснокожие? «В этой части Северной Америки в политической жизни преобладает нечто весьма сходное с принципом демократии. Однако это не та ублюдочная демократия, которая так быстро входит в моду у нас и которая видит „народ“ исключительно в канавах под забором, забывая, что землевладелец имеет такое же право на защиту, как и арендатор, господин — как слуга, и джентльмен — как подонок общества. Индейцы мудрее нас. Они знают, что вождь достоин большего уважения, чем бездельники, слоняющиеся по деревне, и к первому прислушиваются, а вторых слушать не станут. Судя по всему, у них хватает здравого смысла, чтобы одинаково избегать ошибок тех, кто свято верит в благородную кровь, и тех, кто делает ставку на подонков». Достойный народ должен иметь достойного руководителя: «Индейский вождь, как правило, джентльмен». К числу основных достоинств краснокожих писатель относит прежде всего поведение в обществе в соответствии с принципами целесообразности.
Основательно обсудив достоинства и недостатки индейского общества как прообраза всеобщей демократии, писатель приходит к благоприятному для коренных американских жителей выводу: «Человеческая натура, конечно, повсюду одинакова, и не следует предполагать, что справедливость царит среди дикарей; но одно совершенно ясно: на всем белом свете самые простые и дикие люди гораздо лучше соблюдают собственные постановления, чем те, кто живет, как считается, в высокоцивилизованном обществе». И почти сразу Купер с искренней горечью вынужден отметить, что с распространением так называемой цивилизации характер краснокожих неизбежно и притом быстро меняется и в наши дни они все чаще следуют примеру, который им подают окружающие христиане.
Конечно, войны индейцев с белыми велись отнюдь не за лучшее устройство общества, не ради доказательства превосходства того или иного типа демократии. Шла борьба за само существование аборигенов, и малочисленные разрозненные племена коренных жителей страны по необходимости должны были потерпеть поражение в схватке с могучим соперником. При жизни Купера борьба эта была далеко не окончена, но исход ее уже во времена написания «Прогалин» был ясен и самому писателю, и его героям. Пройдет каких-нибудь четверть века, и кровавая индейская эпопея завершится.
Правда, остается еще один путь к торжеству справедливости, то есть, в сущности, к тому же, к чему в конечном итоге стремится любая демократия. И этот путь в «Прогалинах» пропагандируется с силой и убежденностью, не встречавшимися до тех пор в куперовских романах. Речь идет о христианском вероучении. «Следует ли… сделать вывод, что… реформа невозможна и общество обречено и впредь барахтаться все в том же болоте угнетения и обмана? Отнюдь нет. Мы надеемся и даже уверены, что любое усилие мудрой личности вознаграждается пусть небольшим, но улучшением, хотя потери при этом превосходят все ожидания. По нашему мнению, события будут продолжать развиваться таким образом, пока люди не осознают, что вот уже восемнадцать с половиной веков они держат в своих собственных руках безупречный кодекс законов управления обществом, законов на все случаи жизни, которые они, будучи не в состоянии постигнуть величайшую из истин, попирают ежечасно и ежедневно. Но должной чередой грядет день, этот кодекс возвысится над остальными, и вот тогда-то мир впервые обретет счастье и подлинную свободу».
В этой связи обращает на себя внимание образ вождя Оноа, «Лишенного племени», известного белым как Питер Скальп, образ, ставший едва ли не центральным в романе. Вначале Оноа — непримиримый противник всякого белого, убежденный и яростный борец с чужеземцами: «У меня одно желание — извести всех бледнолицых. Сделать это необходимо, иначе они изведут всех индеев». Купер создает цельный образ необыкновенного человека, наделяя его светлым разумом, трезвостью суждений, безграничной храбростью и недюжинным даром красноречия. Вместе с тем в душе Питера пылает «неугасимая и живая ненависть» к бледнолицым, которая стала «единственным законом жизни этого человека». Огромен его авторитет среди собратьев по расе. Двадцать лет он снимает скальпы с белых мертвецов. Кажется, ничто уже не переменит этого вождя. Но вот он знакомится с христианской моралью. Она поначалу оставляет Питера равнодушным: «Я не понимаю той веры, что велит возлюбить врагов своих и делать добро тем, кто чинит тебе зло, это странная вера». Общение с белыми, с «компанией» бортника, постепенно воздействует на старика индейца. В душе Оноа неприметно созревают изменения, еще пока не осознаваемые им самим, хотя внешне они уже начали проявляться — хотя бы в отношениях с Марджери. И только предсмертное поведение пастора, молящего Бога простить убийц, производит потрясение, «какого удивительный дикарь не испытывал за всю свою жизнь». Купер мастерски изображает перемену, происшедшую в Питере под воздействием христианских идей: «Я не хочу вообще никакого скальпа. Сердце стало мягким, сейчас в нем нет жестокости».
Вот это отсутствие жестокости, мягкосердечие, любовь к ближнему, проповедуемые христианской религией, и должны, по мысли писателя, изменить человеческое общество.
Постаревший Купер, певец человеческой инициативности и предпринимательства, разуверился в способности людей самим изменить условия своего бытия и создать справедливое общество. Надеется он только на помощь свыше: «Мы не верим, что без помощи свыше человек может хотя бы стать разумным существом в полном смысле этого слова. Все, что мы видим и читаем, убеждает нас в том, что философское мироощущение и совершенно трезвая оценка своего состояния по силам лишь тому, кто хорошо осознает необходимость руководствоваться и в теории, и на практике известными откровениями, содержащимися в Божественных заповедях. По нашему глубокому убеждению, эта великая истина служит неопровержимым доказательством постоянного участия Провидения в делах человечества, и, согласившись с ней, люди поймут, что с помощью лишь своих собственных сил они ничего достичь не могут».
Вывод пессимистичный, но он обусловлен и духом времени, и всею судьбой автора. Впрочем, ни современники, ни сменившие их поколения так и не услышали его — как и большинство других мудрых мыслей, рассеянных по страницам приключенческих романов позднего Купера. Будем надеяться, что новые читатели бережнее отнесутся к куперовскому наследию: его надо не только знать — порой не мешает и поступать в соответствии с заветами великого романтика.
А. Г. Москвин
ПРИЛОЖЕНИЕ
Преподобный отец Джон Экевелдер
Надеюсь, что благодаря усилиям и исследованиям Исторического Комитета особенности и возможности индейских языков раскроются шире, чем прежде. Тогда мир сможет лучше судить об их глубине и силе и решить, в какой мере они способны служить целям ораторского искусства. Пока же я удовольствуюсь тем, что приведу еще один образчик индейского красноречия, причем не в передаче, а из первых рук. Перевод, предлагаемый мною, лишь в слабой мере передает мощь и дух оригинала. Ручаюсь, однако, за верность передачи, насколько мне позволили мои силы.
Речь эта была произнесена в Детройте, на канадском пограничье, 9 декабря 1801 года Капитаном Трубкой, вождем племени делаваров, и обращена к коменданту форта, в то время принадлежавшего англичанам. Следует вспомнить, что в войне 1756 годаnote 175 делавары всегда оставались верными союзниками французов. Мир, заключенный в 1763 году двумя великими нациями, соперничавшими на континенте, индейцами еще ряд лет не соблюдался, и они продолжали выступления против правительства Великобритании и ее подданных. Индейцам пришлось, однако, уступить превосходящим силам, лелея надежду, что их отец, французский король, скоро вышлет сильную армию и отберет Канаду. В таком состоянии их застала революцияnote 176. Хорошо известно, что одним из методов британской политики было использование дикарей для подавления так называемых бунтовщиков против короля.
Делавары, как я показал ранее, тщетно пытавшиеся сохранить нейтралитет, в целом приняли сторону американцев. Однако Капитан Трубка с частью племени Волков присоединился в начале войны к англичанам, но вскоре их покинул. Впрочем, было уже слишком поздно: теперь ему пришлось, вопреки собственному желанию, выступить против американцев вместе с подвластными ему людьми. Вернувшись из одного похода, он отправился с донесением к коменданту Детройта. Тот принял его официально, в Доме совета, в присутствии множества индейцев, британских офицеров и других лиц. Присутствовали там и несколько миссионеров, в том числе и я. Вождь уселся перед своими индейскими спутниками, лицом к коменданту. В левой руке он держал человеческий скальп, свисавший с короткого шеста. Выдержав продолжительную паузу, он поднялся и, обращаясь к губернатору, произнес следующую речь:
«Отец (тут оратор остановился и, отвернувшись от аудитории со значительным видом и с таким сарказмом на лице, какого я не в силах передать, продолжал тоном ниже)! Я сказал „отец“, хотя, по правде говоря, не понимаю, отчего должен звать его так, не зная иного отца, кроме французского, англичан же считая всего лишь братьями. Но поскольку имя это еще раз было нам навязано, я все же воспользуюсь им (здесь он перевел взгляд на коменданта).
Отец! Некоторое время тому назад ты вложил в мою руку боевой топор, сказав: «Возьми его и испробуй на головах моих врагов, длинных ножей, а потом дай знать, достаточно ли он остер».
Отец! В то время, когда ты вручал мне это оружие, у меня не было ни повода, ни желания идти войной на людей, не сделавших мне худа; но из желания угодить тебе, именующему себя моим отцом, а меня — сыном, я принял топор, хорошо зная, что в случае ослушания ты лишишь меня необходимейших средств к жизни, без которых я погибну и которые можно приобрести только в доме моего отца.
Отец! Ты можешь счесть меня глупцом, рискнувшим жизнью по первому слову, к тому же в деле, не сулящем мне никакой выгоды, ибо это твое дело, а не мое. Твоя забота сражаться с длинными ножами: вы затеяли ссору между собою, и вам следует решать ее исход. И не подобает тебе подвергать опасности своих детей, индейцев, ради собственной пользы.
Отец! Много людей рассталось с жизнью по твоей вине! Многие племена пострадали и обессилены. Дети потеряли родителей, братьев и родичей. Жены утратили мужей. И неизвестно, сколько еще погибнет, пока прекратится твоя война!
Но, отец! Кто же из нас поверит, будто ты полюбишь людей другого цвета кожи больше тех, чья кожа бела, как твоя?
Отец! Выслушай хорошо, что я тебе скажу. Пока ты направляешь руку мою на врага своего, словно охотник собаку на дичь, пока я бросаюсь на этого врага с окровавленным оружием, врученным мне, что будет, если оглянусь я на место, где мы стоим? Что, если узрю я, как мой отец пожимает руку длинным ножам, тем самым людям, которых зовет своими врагами? Быть может, я услышу и смех над глупостью, с которой повиновался его приказу? И все же ныне я рискую жизнью своей по его велению! Отец! Запомни же, что я сказал сейчас.
А теперь, отец, взгляни, как воспользовался я топором, врученным мне (показывает шест со скальпом). Я совершил топором то, что велено было мне совершить, и топор этот оказался острым. Однако я не сделал всего, что мог бы. Нет, не сделал. Сердце мое подвело меня. Я ощутил сострадание к твоему врагу. Малолетки и слабые женщины не замешаны в твоих ссорах, потому я делал различия — я щадил. Я захватил живой плоти, которую погрузил на одну из больших лодок, встреченных на пути к тебе. Через несколько дней тебе доставят эту плоть, и ты увидишь, что кожа ее одного цвета с твоею.
Отец! Я сказал, что ты, быть может, сочтешь меня глупцом из-за безрассудства, с которым бросился я на твоего врага. Не верь этому, отец! Не думай, будто у меня недостанет смысла догадаться, что хотя сейчас ты делаешь вид, словно длинные ножи — злейшие из твоих врагов, ты не захочешь мира с ними.
Отец! Ты говоришь, будто любишь своих детей, индейцев. Ты часто говаривал так; и воистину, в твоих интересах говорить так, дабы использовать их в своих целях.
Обратим внимание на эти слова. Они написаны после крупных аграрных беспорядков, потрясших штат Нью-Йорк в сороковые годы, когда свободные фермеры поставили под угрозу традиционное помещичье земледелие. (Кстати, отголоски этой борьбы отразятся и в некоторых сценах романа «Вайандотте».)
Купер, если употребить тривиальное выражение, живо откликнулся на земельный кризис. Он пишет трилогию «Семейство Литтлпейджей» (1845 — 1846). Это наиболее реалистические его романы, насквозь пропитанные острой социальной тематикой. Отголоски «земледельческой эпопеи» прослеживаются и во многих эпизодах «Прогалин».
Здесь, пожалуй, стоит сказать несколько слов о выборе автором места действия своего нового романа. Купер прежде никогда не бывал западнее Ниагарского водопада. Но вот летом 1847 года финансовые дела привели его в городок Скулкрафт, что в штате Мичиган. Путешествие открыло для прославленного романиста прерии. Вид засеянных пшеницей бескрайних просторов привел его в восторг. «Да мы же можем накормить весь мир!» — будто бы воскликнул он. Столь же благоприятное впечатление произвели на него и местные жители — пышущие здоровьем, исполненные гордостью и уважением к себе, процветающие трудяги. Купер сразу же решил писать роман об этом крае, отличающемся «непревзойденным великолепием». Открытие для себя новых земель, знакомство с их поселенцами преисполнило романиста гордостью за родную страну, и он предсказывает ей великое будущее.
Однако писатель не мог не помнить, что эта прекрасная земля отнята у другого народа — у тех, кого большинство белого населения Штатов считало низшей расой, с которой можно делать все что угодно: отнимать охотничьи угодья, издеваться над женщинами и стариками, прогонять на непригодные для сельскохозяйственных нужд «бедленды», лишать средств к существованию, наконец, нагло и неприкрыто уничтожать. Тем более что эту расу Купер уже не раз воспевал в своих романах. «Я считаю краснокожих такими же людьми, как мы с тобой, — заявляет он устами Зверобоя в одном из лучших своих произведений. — Люди отличаются друг от друга цветом кожи, у них разные нравы и обычаи, но, в общем, природа у всех одинакова… Каждого надо судить по его поступкам, а не по цвету кожи».
Личное знакомство Купера с краснокожими сводилось к случайным встречам в Нью-Йорке в двадцатых годах с индейскими вождями, проезжавшими через этот город в Вашингтон на переговоры с правительственными чиновниками. Но всевозможные литературные источники об индейцах и их судьбе писатель изучал весьма основательно. Среди них были и такие анекдотичные, как выпущенная в 1775 году в Лондоне «История американских индейцев» ирландского коммерсанта Джеймса Адаира. Несмотря на то что он прожил среди индейцев более двадцати лет, Адаир на двухстах страницах своего труда упорно пытается доказать, что аборигены Северной Америки произошли от древних иудеев. Отражение этой вздорной теории нашло свое место на страницах «Прогалин». Хотя многие из прочих работ отличались обстоятельностью и деловитостью, дальше поверхностных наблюдений авторы этих книг обычно не заходили. Серьезные этнографические исследования только зарождались. В год окончания «Прогалин» до первой экспедиции к ирокезам «отца американской этнографии» Льюиса Генри Моргана оставалось одиннадцать лет, а капитальный труд Моргана «Древнее общество», суммирующий и систематизирующий знания, накопленные наукой об американских индейцах, выйдет в свет только в 1877 году. Поэтому и почерпнутые Купером книжные знания иллюстративны, поверхностны и чаще всего выдаются в виде общих истин: «Для индейца трофей чести — не кусок тряпки, а кусок его собственной кожи»; «Краснокожий долго помнит обиду, но и благодеяние не забывает никогда»; «Североамериканский дикарь ставит твердость духа не ниже, чем храбрость на поле боя»; «Индеец так же любопытен, как и белый, только умеет лучше это скрывать»; «Индейские изустные предания зачастую куда точнее, чем писаная и печатная история белых людей»; «Неискушенному уму дикаря не свойственны обманные приемы»; и т. д. Остальное дорисовывается воображением литератора — ярким, впечатляющим, убеждающим, но не обязательно соответствующим истине. В конце концов Купер пишет романтическое литературное произведение, а вовсе не этнографический труд об аборигенах Северной Америки! В большинстве случаев его краснокожие просто противостоят белым персонажам повествования.
Это противостояние может принимать различные формы. В «Прогалинах» мы в основном имеем дело с вооруженным конфликтом. Здесь индейская масса — враги, и автор рисует их соответствующими красками, порой подчеркивая отвратительные (с точки зрения образованного человека того времени) обычаи и привычки. Правда, Купер заранее оговаривается: «В жизни цивилизованных народов было и до сих пор сохранилось множество обычаев, едва ли более простительных, чем скальпирование». А чуть дальше развивает, пожалуй, главную аксиому всей приключенческой литературы об американских аборигенах: «Мнение о краснокожем сильно зависит от того, к какому племени он принадлежит». Впрочем, для Купера это — не абсолютный закон. Скажем, Унгкве терпит поражение не потому, что принадлежит к ступившим на тропу войны племенам, а просто потому, что он скверный человек.
Интересно и другое. В «Прогалинах» писатель сознательно противопоставляет общественный строй аборигенов европейскому в попытке исследовать устои первобытно-общинной демократии и оценить ее в сравнении с демократией белого человека. «Когда мы слышим разглагольствования о том, что человечество по своей воле быстро движется по пути прогресса к совершенству, подкрепляемые ссылками на случаи проявления им мудрости, на умение самостоятельно вершить свои дела и на стремление к добру, нами овладевает скептицизм. Повседневный опыт нашей жизни, быстро приближающейся к шестидесятилетнему рубежу, противоречит и самому тезису, и фактам, приводимым для его подтверждения». Это — об обществе белых людей. Что же противопоставляют им краснокожие? «В этой части Северной Америки в политической жизни преобладает нечто весьма сходное с принципом демократии. Однако это не та ублюдочная демократия, которая так быстро входит в моду у нас и которая видит „народ“ исключительно в канавах под забором, забывая, что землевладелец имеет такое же право на защиту, как и арендатор, господин — как слуга, и джентльмен — как подонок общества. Индейцы мудрее нас. Они знают, что вождь достоин большего уважения, чем бездельники, слоняющиеся по деревне, и к первому прислушиваются, а вторых слушать не станут. Судя по всему, у них хватает здравого смысла, чтобы одинаково избегать ошибок тех, кто свято верит в благородную кровь, и тех, кто делает ставку на подонков». Достойный народ должен иметь достойного руководителя: «Индейский вождь, как правило, джентльмен». К числу основных достоинств краснокожих писатель относит прежде всего поведение в обществе в соответствии с принципами целесообразности.
Основательно обсудив достоинства и недостатки индейского общества как прообраза всеобщей демократии, писатель приходит к благоприятному для коренных американских жителей выводу: «Человеческая натура, конечно, повсюду одинакова, и не следует предполагать, что справедливость царит среди дикарей; но одно совершенно ясно: на всем белом свете самые простые и дикие люди гораздо лучше соблюдают собственные постановления, чем те, кто живет, как считается, в высокоцивилизованном обществе». И почти сразу Купер с искренней горечью вынужден отметить, что с распространением так называемой цивилизации характер краснокожих неизбежно и притом быстро меняется и в наши дни они все чаще следуют примеру, который им подают окружающие христиане.
Конечно, войны индейцев с белыми велись отнюдь не за лучшее устройство общества, не ради доказательства превосходства того или иного типа демократии. Шла борьба за само существование аборигенов, и малочисленные разрозненные племена коренных жителей страны по необходимости должны были потерпеть поражение в схватке с могучим соперником. При жизни Купера борьба эта была далеко не окончена, но исход ее уже во времена написания «Прогалин» был ясен и самому писателю, и его героям. Пройдет каких-нибудь четверть века, и кровавая индейская эпопея завершится.
Правда, остается еще один путь к торжеству справедливости, то есть, в сущности, к тому же, к чему в конечном итоге стремится любая демократия. И этот путь в «Прогалинах» пропагандируется с силой и убежденностью, не встречавшимися до тех пор в куперовских романах. Речь идет о христианском вероучении. «Следует ли… сделать вывод, что… реформа невозможна и общество обречено и впредь барахтаться все в том же болоте угнетения и обмана? Отнюдь нет. Мы надеемся и даже уверены, что любое усилие мудрой личности вознаграждается пусть небольшим, но улучшением, хотя потери при этом превосходят все ожидания. По нашему мнению, события будут продолжать развиваться таким образом, пока люди не осознают, что вот уже восемнадцать с половиной веков они держат в своих собственных руках безупречный кодекс законов управления обществом, законов на все случаи жизни, которые они, будучи не в состоянии постигнуть величайшую из истин, попирают ежечасно и ежедневно. Но должной чередой грядет день, этот кодекс возвысится над остальными, и вот тогда-то мир впервые обретет счастье и подлинную свободу».
В этой связи обращает на себя внимание образ вождя Оноа, «Лишенного племени», известного белым как Питер Скальп, образ, ставший едва ли не центральным в романе. Вначале Оноа — непримиримый противник всякого белого, убежденный и яростный борец с чужеземцами: «У меня одно желание — извести всех бледнолицых. Сделать это необходимо, иначе они изведут всех индеев». Купер создает цельный образ необыкновенного человека, наделяя его светлым разумом, трезвостью суждений, безграничной храбростью и недюжинным даром красноречия. Вместе с тем в душе Питера пылает «неугасимая и живая ненависть» к бледнолицым, которая стала «единственным законом жизни этого человека». Огромен его авторитет среди собратьев по расе. Двадцать лет он снимает скальпы с белых мертвецов. Кажется, ничто уже не переменит этого вождя. Но вот он знакомится с христианской моралью. Она поначалу оставляет Питера равнодушным: «Я не понимаю той веры, что велит возлюбить врагов своих и делать добро тем, кто чинит тебе зло, это странная вера». Общение с белыми, с «компанией» бортника, постепенно воздействует на старика индейца. В душе Оноа неприметно созревают изменения, еще пока не осознаваемые им самим, хотя внешне они уже начали проявляться — хотя бы в отношениях с Марджери. И только предсмертное поведение пастора, молящего Бога простить убийц, производит потрясение, «какого удивительный дикарь не испытывал за всю свою жизнь». Купер мастерски изображает перемену, происшедшую в Питере под воздействием христианских идей: «Я не хочу вообще никакого скальпа. Сердце стало мягким, сейчас в нем нет жестокости».
Вот это отсутствие жестокости, мягкосердечие, любовь к ближнему, проповедуемые христианской религией, и должны, по мысли писателя, изменить человеческое общество.
Постаревший Купер, певец человеческой инициативности и предпринимательства, разуверился в способности людей самим изменить условия своего бытия и создать справедливое общество. Надеется он только на помощь свыше: «Мы не верим, что без помощи свыше человек может хотя бы стать разумным существом в полном смысле этого слова. Все, что мы видим и читаем, убеждает нас в том, что философское мироощущение и совершенно трезвая оценка своего состояния по силам лишь тому, кто хорошо осознает необходимость руководствоваться и в теории, и на практике известными откровениями, содержащимися в Божественных заповедях. По нашему глубокому убеждению, эта великая истина служит неопровержимым доказательством постоянного участия Провидения в делах человечества, и, согласившись с ней, люди поймут, что с помощью лишь своих собственных сил они ничего достичь не могут».
Вывод пессимистичный, но он обусловлен и духом времени, и всею судьбой автора. Впрочем, ни современники, ни сменившие их поколения так и не услышали его — как и большинство других мудрых мыслей, рассеянных по страницам приключенческих романов позднего Купера. Будем надеяться, что новые читатели бережнее отнесутся к куперовскому наследию: его надо не только знать — порой не мешает и поступать в соответствии с заветами великого романтика.
А. Г. Москвин
ПРИЛОЖЕНИЕ
Приложение к тому «Прогалины в дубровах» состоит из подборки материалов по традиционному индейскому красноречию. Эти источники публиковались в книгах и памфлетах, которые приобрели известность в США уже к началу XIX века. Купер использовал их в целях создания своих индейских характеров и воссоздания исторического колорита, начиная с «Последнего из могикан».
Красноречие аборигенов, составляя важную часть традиционной словесности, в то же время являлось неотъемлемой частью их социальной и культурной жизни. Костер Совета, выборные ораторы, дипломатический этикет — эти понятия, присущие аборигенному обществу, со времен колониального периода обрели вес и в глазах белых поселенцев. Благодаря высоким оценкам Б. Франклина, Т. Джефферсона и таких людей, как Джон Экевелдер, аборигенное красноречие в эпоху Купера попало в сферу общественного внимания, но осмысление его только начиналось. К числу классических источников, использованных Купером, принадлежит прежде всего книга миссионера Джона Экевелдера «История, нравы и обычаи индейских племен, некогда населявших Пенсильванию и соседние штаты» (1818). Две главы в ней, перепечатываемые здесь, специально посвящены ораторскому искусству индейцев.
К числу известнейших индейских ораторов куперовской эпохи следует отнести ирокезского вождя Сагоевату, или Красную Куртку (имя которого переводится как «Бодрствующий»). Среди его речей выделяется полемика на религиозную тему — сюжет, играющий важную роль в романе «Прогалины в дубровах». Публикуемая речь дошла до нас в виде памфлета и представляет собой ответ на проповедь миссионера, преподобного отца Крама, содержавшую осуждение индейских языческих воззрений. Миссионер подчеркивал, что не заинтересован ни в индейских землях, ни в деньгах, а только в их душах. По прошествии двухчасового совещания от лица индейской аудитории поручено было выступить Сагоевате. Согласно многочисленным источникам, по окончании этой речи миссионер отказался пожать руку вождя, заявив, что «никакая близость между верой Господа и дьявольской верой невозможна».
Среди известнейших исторических лидеров эпохи выделялся индейский вождь и оратор из племени шауни Текумсе (1768 — 1813). Вместе со своим братом Тенскватавой (Открытая Дверь, известен под именем Пророк) он попытался создать единый индейский фронт против американцев, постепенно осваивавших континент. Имя Текумсе и его брата неоднократно возникает в романе Купера. Текумсе приписывается около десятка речей, записанных в разнообразных передачах, целиком и во фрагментах. Публикуемая ниже речь была обращена Текумсе к генералу Уильяму Г. Гаррисону, в то время губернатору территории Индиана. Вождь обвиняет губернатора в обманном отторжении индейских земель по договору 1809 года, заключенному с местными вождями в его отсутствие. Гаррисон, будущий президент США, отзывался о вожде как об «одном из тех выдающихся гениев, что возникают время от времени, чтобы совершать революции и изменять устоявшийся порядок вещей».
Тексты публикуются по изданиям:
Heckewelder,Rev.John. History, Manners and Customs of The Indian Nations, Who once inhabited Pennsylvania and the Neighbouring States . Philadelphia , 1876.
Chronicles of American Indian Protest. Comm. by The Council of Interracial Books for Children. Greenwich , Conn. , 1971.
Красноречие аборигенов, составляя важную часть традиционной словесности, в то же время являлось неотъемлемой частью их социальной и культурной жизни. Костер Совета, выборные ораторы, дипломатический этикет — эти понятия, присущие аборигенному обществу, со времен колониального периода обрели вес и в глазах белых поселенцев. Благодаря высоким оценкам Б. Франклина, Т. Джефферсона и таких людей, как Джон Экевелдер, аборигенное красноречие в эпоху Купера попало в сферу общественного внимания, но осмысление его только начиналось. К числу классических источников, использованных Купером, принадлежит прежде всего книга миссионера Джона Экевелдера «История, нравы и обычаи индейских племен, некогда населявших Пенсильванию и соседние штаты» (1818). Две главы в ней, перепечатываемые здесь, специально посвящены ораторскому искусству индейцев.
К числу известнейших индейских ораторов куперовской эпохи следует отнести ирокезского вождя Сагоевату, или Красную Куртку (имя которого переводится как «Бодрствующий»). Среди его речей выделяется полемика на религиозную тему — сюжет, играющий важную роль в романе «Прогалины в дубровах». Публикуемая речь дошла до нас в виде памфлета и представляет собой ответ на проповедь миссионера, преподобного отца Крама, содержавшую осуждение индейских языческих воззрений. Миссионер подчеркивал, что не заинтересован ни в индейских землях, ни в деньгах, а только в их душах. По прошествии двухчасового совещания от лица индейской аудитории поручено было выступить Сагоевате. Согласно многочисленным источникам, по окончании этой речи миссионер отказался пожать руку вождя, заявив, что «никакая близость между верой Господа и дьявольской верой невозможна».
Среди известнейших исторических лидеров эпохи выделялся индейский вождь и оратор из племени шауни Текумсе (1768 — 1813). Вместе со своим братом Тенскватавой (Открытая Дверь, известен под именем Пророк) он попытался создать единый индейский фронт против американцев, постепенно осваивавших континент. Имя Текумсе и его брата неоднократно возникает в романе Купера. Текумсе приписывается около десятка речей, записанных в разнообразных передачах, целиком и во фрагментах. Публикуемая ниже речь была обращена Текумсе к генералу Уильяму Г. Гаррисону, в то время губернатору территории Индиана. Вождь обвиняет губернатора в обманном отторжении индейских земель по договору 1809 года, заключенному с местными вождями в его отсутствие. Гаррисон, будущий президент США, отзывался о вожде как об «одном из тех выдающихся гениев, что возникают время от времени, чтобы совершать революции и изменять устоявшийся порядок вещей».
Тексты публикуются по изданиям:
Heckewelder,Rev.John. History, Manners and Customs of The Indian Nations, Who once inhabited Pennsylvania and the Neighbouring States . Philadelphia , 1876.
Chronicles of American Indian Protest. Comm. by The Council of Interracial Books for Children. Greenwich , Conn. , 1971.
Преподобный отец Джон Экевелдер
ИСТОРИЯ, НРАВЫ И ОБЫЧАИ ИНДЕЙСКИХ ПЛЕМЕН, НЕКОГДА НАСЕЛЯВШИХ ПЕНСИЛЬВАНИЮ И СОСЕДНИЕ ШТАТЫ
Глава XI. ОРАТОРСКОЕ ИСКУССТВО
Красноречие индейцев отличается естественностью и простотой, в нем выражается жизнь чувств без всякого искусства и правил; речи их выразительны и впечатляющи, аргументация немногочисленна и конкретна, и когда они стремятся обосновать тезис и убедить слушателей, то устремляются к их сердцам кратчайшим путем. Я знаю, что их ораторский дар сильно подвергался сомнению, и это не удивительно, с учетом предвзятого отношения к их языкам, которые обычно считают бедными и малопригодными для выражения идей возвышенных. Поэтому все образцы их красноречия, поведанные миру, рассматривались с предубеждением. Знаменитая речь Логанаnote 173, аутентичность которой была засвидетельствована уважаемым полковником Джоном Гибсономnote 174, все же не была признана в нашей стране достоверной. Я же, напротив, убежден, что она была произнесена именно в том виде, как дошла до нас, причем различие состояло лишь в выразительности индейского языка, которую невозможно передать на нашем.Надеюсь, что благодаря усилиям и исследованиям Исторического Комитета особенности и возможности индейских языков раскроются шире, чем прежде. Тогда мир сможет лучше судить об их глубине и силе и решить, в какой мере они способны служить целям ораторского искусства. Пока же я удовольствуюсь тем, что приведу еще один образчик индейского красноречия, причем не в передаче, а из первых рук. Перевод, предлагаемый мною, лишь в слабой мере передает мощь и дух оригинала. Ручаюсь, однако, за верность передачи, насколько мне позволили мои силы.
Речь эта была произнесена в Детройте, на канадском пограничье, 9 декабря 1801 года Капитаном Трубкой, вождем племени делаваров, и обращена к коменданту форта, в то время принадлежавшего англичанам. Следует вспомнить, что в войне 1756 годаnote 175 делавары всегда оставались верными союзниками французов. Мир, заключенный в 1763 году двумя великими нациями, соперничавшими на континенте, индейцами еще ряд лет не соблюдался, и они продолжали выступления против правительства Великобритании и ее подданных. Индейцам пришлось, однако, уступить превосходящим силам, лелея надежду, что их отец, французский король, скоро вышлет сильную армию и отберет Канаду. В таком состоянии их застала революцияnote 176. Хорошо известно, что одним из методов британской политики было использование дикарей для подавления так называемых бунтовщиков против короля.
Делавары, как я показал ранее, тщетно пытавшиеся сохранить нейтралитет, в целом приняли сторону американцев. Однако Капитан Трубка с частью племени Волков присоединился в начале войны к англичанам, но вскоре их покинул. Впрочем, было уже слишком поздно: теперь ему пришлось, вопреки собственному желанию, выступить против американцев вместе с подвластными ему людьми. Вернувшись из одного похода, он отправился с донесением к коменданту Детройта. Тот принял его официально, в Доме совета, в присутствии множества индейцев, британских офицеров и других лиц. Присутствовали там и несколько миссионеров, в том числе и я. Вождь уселся перед своими индейскими спутниками, лицом к коменданту. В левой руке он держал человеческий скальп, свисавший с короткого шеста. Выдержав продолжительную паузу, он поднялся и, обращаясь к губернатору, произнес следующую речь:
«Отец (тут оратор остановился и, отвернувшись от аудитории со значительным видом и с таким сарказмом на лице, какого я не в силах передать, продолжал тоном ниже)! Я сказал „отец“, хотя, по правде говоря, не понимаю, отчего должен звать его так, не зная иного отца, кроме французского, англичан же считая всего лишь братьями. Но поскольку имя это еще раз было нам навязано, я все же воспользуюсь им (здесь он перевел взгляд на коменданта).
Отец! Некоторое время тому назад ты вложил в мою руку боевой топор, сказав: «Возьми его и испробуй на головах моих врагов, длинных ножей, а потом дай знать, достаточно ли он остер».
Отец! В то время, когда ты вручал мне это оружие, у меня не было ни повода, ни желания идти войной на людей, не сделавших мне худа; но из желания угодить тебе, именующему себя моим отцом, а меня — сыном, я принял топор, хорошо зная, что в случае ослушания ты лишишь меня необходимейших средств к жизни, без которых я погибну и которые можно приобрести только в доме моего отца.
Отец! Ты можешь счесть меня глупцом, рискнувшим жизнью по первому слову, к тому же в деле, не сулящем мне никакой выгоды, ибо это твое дело, а не мое. Твоя забота сражаться с длинными ножами: вы затеяли ссору между собою, и вам следует решать ее исход. И не подобает тебе подвергать опасности своих детей, индейцев, ради собственной пользы.
Отец! Много людей рассталось с жизнью по твоей вине! Многие племена пострадали и обессилены. Дети потеряли родителей, братьев и родичей. Жены утратили мужей. И неизвестно, сколько еще погибнет, пока прекратится твоя война!
Но, отец! Кто же из нас поверит, будто ты полюбишь людей другого цвета кожи больше тех, чья кожа бела, как твоя?
Отец! Выслушай хорошо, что я тебе скажу. Пока ты направляешь руку мою на врага своего, словно охотник собаку на дичь, пока я бросаюсь на этого врага с окровавленным оружием, врученным мне, что будет, если оглянусь я на место, где мы стоим? Что, если узрю я, как мой отец пожимает руку длинным ножам, тем самым людям, которых зовет своими врагами? Быть может, я услышу и смех над глупостью, с которой повиновался его приказу? И все же ныне я рискую жизнью своей по его велению! Отец! Запомни же, что я сказал сейчас.
А теперь, отец, взгляни, как воспользовался я топором, врученным мне (показывает шест со скальпом). Я совершил топором то, что велено было мне совершить, и топор этот оказался острым. Однако я не сделал всего, что мог бы. Нет, не сделал. Сердце мое подвело меня. Я ощутил сострадание к твоему врагу. Малолетки и слабые женщины не замешаны в твоих ссорах, потому я делал различия — я щадил. Я захватил живой плоти, которую погрузил на одну из больших лодок, встреченных на пути к тебе. Через несколько дней тебе доставят эту плоть, и ты увидишь, что кожа ее одного цвета с твоею.
Отец! Я сказал, что ты, быть может, сочтешь меня глупцом из-за безрассудства, с которым бросился я на твоего врага. Не верь этому, отец! Не думай, будто у меня недостанет смысла догадаться, что хотя сейчас ты делаешь вид, словно длинные ножи — злейшие из твоих врагов, ты не захочешь мира с ними.
Отец! Ты говоришь, будто любишь своих детей, индейцев. Ты часто говаривал так; и воистину, в твоих интересах говорить так, дабы использовать их в своих целях.