Страница:
Для государя и для деда это была первая война в их жизни. Каждый
предался ей в меру своих способностей, в рамках своих обязанностей и в силу понимания своего долга перед семьей и Отечеством.
Вступая в войну, российский император, среди множества титулов и
названий имевший еще и звание "военного вождя", располагал простым и четким планом действий в три этапа. Этап первый: разгром японских сухопутных сил в Манчжурии. Этап второй: разгром японских военно-морских сил на море. И, наконец, этап третий - морской десант российской пехоты, артиллерии и кавалерии на японские острова, взятие Токио и окончательный разгром противника.
Для победы на море в срочном порядке строились и достраивались роскошные броненосцы, закупались крейсера. Пехоты было столько, сколько японцам и не снилось. А одно только сибирское казачье войско превосходило неважнецкую японскую кавалерию числом раз в пять.
Однако, перспективы хорошо задуманной и обеспеченной всем достоянием империи войны с едва различимой с петербургского престола Японией кое-кому не казались и с самого начала столь уж радужными.
Прогноз председателя комитета министров Витте, высказанный в начале войны, в своей реалистической сдержанности приближался к жанру оптимистической трагедии: "Конечно, в конце концов мы возьмем перевес, ибо мобилизуем все новые и новые войска, мы в результате засыпем японцев и людьми, и орудиями войны. Но что будет после? Чуется, что все это даром не пройдет. Но утешаюсь, что может быть это излишняя моя впечатлительность. По крайней мере, Государь имеет совершенно спокойный вид..."
У деда, пожалуй, тоже был план, но один на всю жизнь. Власти во все
времена прилагали и прилагают поныне немалые усилия ума и какого-то особого таланта в изыскании средств и способов в первую очередь физического угнетения, уничтожения или хотя бы приумножения разнообразных страданий своих обременительно бессчетных подданных. Дед же, как раз напротив, из каких-то неведомых властям побуждений, и явно им в пику, овладел искусством врачевания и делал все от него зависящее, чтобы облегчить или уменьшить страдания своих сограждан.
В мирное время дед был фабричным врачом и земским, но в пору войн, а их ему досталось три, при органической, в отличие от царя, антипатии к армейщине, он надевал-таки военную форму. Судя по тому, что полковому врачу 3-го Верхнеудинского казачьего полка кроме медицинского инструмента и перевязочных материалов, выданных, разумеется, не в комплекте и в недостаточном количестве, была вручена остро отточенная боевая шашка, император, надо думать, надеялся, что в свободное от врачевания время дед будет ходить в казачьей лаве в конные атаки и будет сечь клинком, как капусту, врагов престол-отечества, ненавистных самураев и их китайских приспешников, тех же хунхузов.
Прямых свидетельств участия деда в конных рубках и штыковых атаках нет, как, впрочем, нет документов и свидетельств доказывающих обратное. Вероятность же встречи деда с японцами в красивом и честном рукопашном поединке с применением шашки маловероятна, поскольку японцы от подобных схваток постоянно уклонялись, предпочитая уничтожать нашу живую силу на расстоянии, в чем, кстати, преуспели.
Дед, чьи отсрочки от призыва "на службу в постоянные войска" истекли еще в 1902 году, вдруг устремился на войну удивительно поспешно. Считая нападение Японии как бы нарочитым препятствием к его соединению с бабушкой, он ринулся на театр военных действий, желая по-видимому как можно скорее устранить досаднейшее обстоятельство, оттягивающее его счастье.
26 января обстреляли "Ретвизан" и "Палладу", а 12 февраля дед уже писал бабушке из Челябинска!
Дорогая моя голубка Кароля! Благополучно прибыли в Челябинск. Здесь
сверх ожидания приходится вместо одного часа стоять целых три, вследствии большого скопления воинских поездов. Впрочем, я, как и все, этим доволен, ибо уже надоело сидеть в вагоне. По приезде на станцию я вместе с товарищем (молодым доктором, который сел со мною в Москве в одном купэ) взяли извозчика и поехали в город Челябинск, в 4-х верстах от станции. Объездили весь город. Особенного ничего не представляет, но все-таки выглядит довольно прилично и не хуже многих наших уездных городов. Тут имеется очень хороший Народный дом, в который мы заходили, чтобы осмотреть его. Ну право, такой прекрасный дом, что хоть бы и впору и губернскому городу: просторный зрительный зал, отдельный зал для чайной, для библиотеки-читальни; большая удобная сцена, очень удобная "галерка". Везде электрическое освещение от собственной машины. Снаружи здание тоже довольно красиво. В общем, и я, и товарищ довольны вполне прогулкой по морозцу в 10о. Теперь сел обедать и строчу тебе, милая, это послание. В одном со мною вагоне едет на Дальний Восток врач Льговского (Курской губ.) земства Лончинский, призванный как и я на действительную службу. Он путешествует дальше меня - в Харбин. Время проводим в вагоне-ресторане и за спаньем. Я вполне здоров и благополучен. Каждый день говорю тебе спасибо за фрукты, конфекты и папиросы. Но только что кажется конфектами-то ты чересчур перестаралась: слишком много ты их положила.
Поздравляю тебя, мой милый ангел, с знаменательной годовщиной - сегодня 12-е февраля!
Как жаль, что я вдали от тебя, а не вместе с тобой в этот день! Ты не знаешь, моя хорошая, милая Кароля, как много я получил от тебя хорошего, светлого, чистого! Не хватает слов, чтобы выразить тебе то глубокое чувство благодарности, которое я чувствую. Одно теперь неприятно - эта полная неизвестность, когда же я снова увижу мою дорогую Каролю, когда снова буду иметь возможность расцеловать ее, прижать к моей груди... Когда-то это будет? Ну, да что Бог даст! Ты, мой ангел, не унывай, не падай духом. Верь, надейся и терпи! Знай, что всюду вдали, за тысячи верст от тебя ты всегда со мною, с мыслью о тебе я буду всюду, куда бы не занесла меня судьба.
Крепко, крепко целую тебя, моя дорогая! Обнимаю тебя и жму твою руку! Весь твой. Н. Кураев.
Передай мой привет всей семье Каплан. Кланяйся всем меня помнящим!
На каждой большой станции мы находим воинские поезда и много нижних чинов, отправляющихся на Дальний Восток. Кланяйся Грете! Я ей послал
открытку из Самары. Как обидно, что нет возможности иметь от тебя
весточку. Завтра в Омске один пассажир, офицер, севший к нам в Ту
ле, выходит от нас. Послезавтра в Тайге выходит другой, сибиряк, и мы поедем вдвоем с товарищем в купэ.
Ну, прощай! Целую тебя еще раз крепко, крепко! Н. Кураев. Какое,
однако, долгое послесловие, какой многоярусный "постскриптум". Оторваться от бумаги, от письма, все равно что выпустить из рук руку любимой. Я это знаю...
Хотелось бы, чтобы потомки Н. Канавина прочитали хотя бы вторую половину этого письма и увидели, что кроме "неизменно ровных чувств" есть еще и счастье любить и быть любимым, если говорить кратко.
12-е февраля их личный праздник, праздник их частного календаря, воздержимся и от поздравлений, и от подглядываний.
Надо сказать и о Капланах, которым адресуется привет, поскольку с Сергеем Яковлевичем и Аркадием Яковлевичем придется встретиться в "Выписи из метрической книги Московской Князь Владимирской в старых Садах церкви", где в записи о бракосочетании деда и бабушки оба Каплана будут присутствовать в графе "Кто были поручители по женихе".
Трое дочерей Вильгельма Францевича не искали себе мужей среди немцев, выйдя замуж за еврея Каплана, русака Кураева и Вейса, эстонца с острова Даго. Тетя Грета, бабушкина старшая сестра, ставшая в замужестве Каплан, к печали нашей, долго не проживет, скоротечная чахотка беспощадна. Дед был, надо думать, неплохим диагностом, о предрасположенности тети Греты к чахотке догадывался, этим и объясняется, скорее всего, особое к ней внимание и забота.
А долгожительницей в нашем роду оказалась тетя Берта, сестра Вильгельма Францевича, она умрет через две недели после бабушки, блокадной зимой в Ленинграде, так же как и бабушка будет похоронена на Серафимовском кладбище, но в отличие от бабушки в братской могиле. В Канцелярии Петроградского Градоначальника 10 марта 1915 года тетя Берта была приведена к присяге на подданство России (документом располагаем), таким образом, ее смерть приумножила наши потери в войне, а отнюдь не немецкие. А вот последний документ, выданный на имя тети Берты, отмечен, с одной стороны, лживостью, а с другой, небрежностью в обращении России со своими подданными.
Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР Отдел Актов Гражданского
Состояния УНКВД по Лен. обл. Бюро АГС Куйбышевского р-на СВИДЕТЕЛЬ
СТВО О СМЕРТИ N 4669 ШМИТЦ Эмилия-Берта Францевна умерла 15 декабря
тысяча девятьсот сорок первого года, о чем в книге записей гражданского состояния о смерти 1941 18 декабря месяца произведена соответствующая запись.
Место смерти: Ленинград Куйбышевский р-н, пр. 25 Октября, д. 41.
Возраст и причина смерти: 74 года, старческая дряхлость. Зав. бюро
ЗАГС /закорючка/ Делопроизводитель /закорючка/ Если тетя Берта ро
дилась в Белостоке в 1862 году, о чем Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР был великолепно информирован, так и в графе "возраст" надо было поставить цифру, хоть чуть-чуть подумав. Иное дело "причина смерти", о голоде даже в официальных документах предпочитали врать. Что же касается "дряхлости", то жила тетя Берта одна и на восьмидесятом году жизни прекрасно держала весь свой житейский обиход в своих не боявшихся труда руках.
Однако, странное дело, дед так подробно пишет о Челябинске, будто осмотр богоугодных заведений и есть главная цель его путешествия, именно путешествия. Подробно о попутчиках, весьма подробно о чувствах к бабушке, и ни слова о войне. Цензура? Да не свирепствовала она в те времена. Воевали широко, открыто, важные боевые операции, конный рейд, например, десятитысячного отряда генерала Мищенко загодя обсуждали китайские мальчики, торговавшие водой на станциях Гирин и Мукден. Власти знали или догадывались, что японцы черпали информацию из более надежных источников, чем письма полкового врача к своей невесте и потому смотрели на них сквозь пальцы.
Мчится, несется дед на войну! Вот уже открытка из Омска, на открытке неправдоподобной длины мост через Иртыш, кажется, что он упирается не в другой берег, а непосредственно в горизонт.
г. ОМСК. Февраль 13. 1904. Шлю свой сердечный привет, моя дорогая,
из Омска! Путешествую благополучно. Скверное путешествие предстоит после Иркутска, т.к. поезда там ходят очень неправильно и, говорят, вагонов прямо не хватает. Ну да увидим!
Будь здорова, милая Кароля! Целую тебя, твой Н. Кураев. В этот день
первым делом с утра государь принял вновь назначенного министра финансов Коковцева. Правильно, начав войну надо посчитать деньги. Это Англия, как добрый дядя, взяла сорок процентов военных расходов Японии на себя, у русского царя родни на европейских престолах полным-полно, а такого доброго дяди нет. Это первый доклад Коковцева в новом ранге. До этого влиятельнейший пост министра финансов занимал Сергей Юльевич Витте, еще не граф, но уже сделавший на этом посту много полезного для отечества. Авторитет и влияние Витте так возросли, что превысили, по мнению царя, и его советчиков допустимый уровень.
Дневник императора. 13-го февраля. Пятница. Утром был первый доклад
Коковцева. Опоздал на четверть часа к обедне. Завтракал Соловей (деж.). Принял еще Григория Григорьевча. Гулял при хорошем морозе.
В 4 1/2 отправились вдвоем в крепость и к Спасителю. Пили чай при дневном свете. В 7 час. поехали в Аничков. Вернувшись в Зимний пошел в глав. караул, кот. занимало Николаевское Инжен. училище.
В 10 ч. исповедывались. Янышев пил с нами чай. Вечером получили
грустную весть о кончине младшего сына Генриха и Ирен в Киле. Легко понять искреннюю и глубокую грусть русского царя,
Ирен родная сестра государыни Александры Федоровны, а Генрих - родной брат императора Вильгельма II, а Вильгельм II двоюродный брат Александры Федоровны.
Иного рода печаль, и тоже связанную с Германией, в это же время изливал С. Ю. Витте в письме своему другу Сергею Дмитриевичу Шереметеву: "...не следует забывать, что мы пролили много крови и потеряли много денег, дабы сколотить Германскую Империю без особой для себя выгоды. Уверен, что и теперь мы за любезности Германского Императора и дружбу заплатим большой счет, но иначе и быть не может. Я почитаю, что Германия во многом виновата, что направила все наши силы и помыслы на Дальний Восток... Я уверен, что не один Германский Император не без удовольствия потирает руки. Конечно, из всего происходящего выиграет более всех Германия".
За родственные любезности приходится расплачиваться войнами, великим множеством жизней своих подданных. Так и представляешь себе, как между ладонями пожимающих друг другу руки царей, расплющиваются полки, истекают кровью роты и эскадроны... Или они этого не видят? Не понимают? Идут пить чай, к причастию... на теннисный корт.
Вскоре за началом войны наступил Великий Пост. Исполнение связанных с Постом обрядов займет в Дневнике царя почти такое же место как сведения о делах военных и государственных. Посту и Пасхе, натурально, отдаст должное и православный дед.
Дневник императора. 14-го февраля. Суббота. В 9 час. поехали в
Аничков к обедне и приобщились Св.Христовых Тайн. Какое утешение в настоящее серьезное время. Вернулись домой в 11 1/4.
Простился с полк. Абациевым и двумя урядниками Конвоя, отправляющи
мися завтра в Манчжурию. Мороз стоял порядочный. Завтракал Орлов (деж.). Принял ген. Фуллона - нового градоначальника и Сахарова с докладом. Были в Аничкове у всенощной и обедали с Мама.
Вечер провели дома. Ах, Канавин, Канавин, не следовало бы тебя по
минать, да вот приходится! Иначе трудно понять и объяснить такое нагромождение ужасов в письме деда, еще не доехавшего и до Иркутска. Не имея от бабушки никаких сведений и даже с трудом предполагая, когда можно будет от своей возлюбленной получить хотя бы строчку, он напоминает ей, что путешествие его отнюдь не прогулка в "купэ" 1-го класса. Вынужденный досуг и непрестанные мысли о предмете своей сердечной заботы, быть может, заставили его, скорее всего, невольно, прибегнуть к средству... испытанному Афанасием Ивановичем в деле привлечения к себе повышенного сочувствия со стороны Пульхерии Ивановны.
Февраль, 17 число. 1904. Дорогая голубка Кароля! Наконец-то мы
подъезжаем к Иркутску: остается ехать день и половину ночи. Путешествовать уже недалеко, а между тем от Иркутска только начнется самая неприятная и неудобная часть путешествия. Спина моя продолжает болеть, и хотя я этим не безпокоюсь, все же неприятны эти боли, мешающие спать. В Иркутске надеюсь купить нужного лекарства. В общем же, все идет пока благополучно. Поговаривают, что в Забайкалье свирепствует эпидемия оспы, так что, я, если успею, привью себе оспу.
Каких-нибудь новых известий с театра войны мы не получаем, знаем же из телеграмм только то, что знаете и вы.
Как ты живешь и чувствуешь себя, моя дорогая деточка? Как твое здоровье? Если бы ты знала, как обидно и досадно, что я не могу получить от тебя никакой весточки. Ну да надеюсь, что Бог хранит тебя, и ты в добром здоровье и благополучии. Как-то здоровье Греты? Передай от меня ей и ее супругу мой привет и мои лучшие пожелания.
В Павловское дяде я послал несколько открыток и думаю и сегодня отправить. Не забудь, когда получишь фотографические карточки, послать одну в Павловское, одну Анюте, другую дяде. Конечно, все это сделай только в том случае, если карточка будет удачна. Карточки же, где мы вдвоем, пожалуйста, не давай никому, кроме Греты.
Ну что еще сообщить тебе, моя дорогая? Дорога и местность, где мы
теперь путешествуем, ничего особенно красивого не представляет. По обеим сторонам полотна ж.д. тянется лес на протяжении 500 верст. Вот после Иркутска, в Забайкалье, говорят, будет очень красивая местность, не хуже Урала. Через Байкал будем переезжать на лошадях. Ходят слухи, что пробный паровоз, пущенный через Байкал по рельсам, положенным по льду, провалился под лед. Не ручаюсь за достоверность этого слуха, но будто бы это так, и сообщили об этом пассажиры одного встречного поезда, ехавшие из Порт-Артура. Ничего в этом мудреного нет, т.к. в конце февраля почти всегда на Байкале образуются громадные трещины, т.ч. езда по нему вообще опасна - это известно.
Ну, милая моя, дорогая голубка, пока, до следующего письма! Если
будет время, напишу из Иркутска и сообщу, что там узнаю. Крепко, крепко целую тебя, мой ангел, и жму твою руку! Сердечное, большое спасибо тебе за все твои заботы обо мне!
Весь твой Н. Кураев. Погода здесь стоит все время теплая; больше
10о мороза еще не было, а сегодня, например, так только 3о - совсем на Сибирь не похоже! Ну, еще раз до свидания! Снова и снова целую тебя!
Итак, спина болит, паровозы проваливаются, в Забайкалье оспа, в Байкале громадные трещины... Надо думать, и напугал дед бабушку изрядно и заставил думать о себе с тревогой и надеждой, обращая молитвы к единственному Заступнику. Впрочем, трудно судить, как относится католический бог к молитве в пользу православного.
Карточка, "где мы вдвоем", сохранилась, вот она, на стене. Бабушка
не обладала той обольстительной красотой, что вызывает восхищение знатоков, зависть дам и тревожит сластолюбцев. Мягкие черты ее милого лица предупреждали о доверчивой нежности ее сердца. И в молодости, и в пору увядания ее лицо неизменно привлекало своей открытостью, она смотрит на вас, обращенная к вам не только взглядом, но и слухом и сердцем. Вот эта открытость и прямота, сочетаясь с неколебимостью убеждений, чуждых эгоизму и тщеславию, быть может, и составляла главное свойство ее души.
Это их первая фотография с дедом: бабушка сидит на стуле, положив скрещенные руки на какой-то маленький круглый столик, покрытый скатертью c матерчатыми кисточками. Дед стоит сзади у правого плеча бабушки, он в черном сюртуке, под белым воротником вразлет две черные полоски крохотного галстука. Стриженая бородка, усы, очки в тонкой оправе, именно такими воображение рисует новых людей, описанных Чернышевским и Тургеневым. Новые русские. Взгляд деда строг и внимателен, и бабушка смотрит внимательно и вслушивается.
Как это милосердно, что им сейчас не возвестят о том, что они похоронят своего первого сына, блестяще одаренного музыканта, математика, мастера на все руки, сраженного костным туберкулезом в двадцать лет. Они не услышат сейчас и о трех войнах, которые будут их разлучать... о гибели под Ленинградом младшего сына, летчика, сгоревшего на пятой неделе войны...
Как спокойно принимают они свою судьбу. Впрочем, у деда лицо, как
перед сражением, в сознании того, что врач и в битве, и после битвы не с победителями, а с побежденными, с увечными, ранеными, страждущими и больными.
Они принимают свою судьбу, но их Бог - возвышает, а не жаждет рабской покорности и суетного заискивания. Назвать своего старшего сына, первенца, Сергеем, это был вызов судьбе. В молодые годы умер старший брат Никандра Иоакимовича, Сергей Иоакимович. И прадед назвал своего старшего сына Сергеем, Сергей Никандрович умер во сне, готовясь к экзаменам на последнем курсе Дерптского университета! Что испытала бабушка, Кароля Васильевна, когда мой отец возвестил ей о рождении своего первенца и решении назвать его Сергеем! И наша взяла! Мой брат жив, и в этом воля его и прадеда, и деда, и отца. Имя брата уже неотъемлемо от истории нашего города, он порядочный инженер, крупный гидротехник, сегодня он уже старше своего деда...
Неужели тогда, едва решив соединить свою судьбу с дедом, бабушка видела так далеко и готова была тихой улыбкой благословить нас...
Фотографий Алисы-Виктории-Елены-Луизы-Беатриссы Гессен Дармштадской, впоследствии русской императрицы, везде полно, но ни на одной из них я не видел этой женщины, ростом чуть выше мужа, улыбающейся, смеющейся, светлой. Говорят, она была красива, ну что ж, если красота бывает холодной и мрачной, значит действительно красива.
Запись царя, помеченная той же датой, что и письмо про свирепство оспы и трещины на льду Байкала, 17 февраля, отмечена, как всегда замечательным лаконизмом и беспристрастием, уравнивающим в правах смерть, прогулку, войну, питье чая в 5 часов или обед.
Дневник императора. 17-го февраля. Вторник. В 9 1/4 поехали в Па
жеский корпус. Вернулся к докладам. После завтрака отправились вдвоем на панихиду по П. С. Ванновском, который скончался сегодня ночью.
Погода была серая, но не холодная. Известий с Дальнего Востока совсем не было. Читал весь вечер. Обедал Сергей (деж.). Легли спать пораньше.
Последующая вскоре запись о погибшем машинисте лифта приоткроет чуть-чуть, если не личность, то хотя бы мельком обозначенное свойство покойного: "придавлен до смерти по собственной неосторожности". О почившем верном слуге престола, генерал-адъютанте и генерале от инфантерии, храбром воине, властном и грубом военном министре, уже в преклонных годах извлеченном, по собственному выражению, из нафталина и назначенном в семьдесят девять лет министром просвещения, автор дневника не найдет ни единого слова ни в скорбь, ни в сожаление. А ведь покойник служил четырем самодержцам, при нем приняты на вооружение магазинные винтовки и бездымный порох, построены очень нужные крепости, сформированы мортирные батареи, снижена норма приема в вузы евреев, воспрещен прием в университеты гимназистов из окраинных округов, поставлена на крепкую ногу деятельность университетских инспекций по выявлению студентов, участвующих в беспорядках, и все это лишь за год просветительской деятельности, и ни одного теплого слова. Трудно рассчитывать на царскую благодарность, если уж сам Петр Семенович был удостоен лишь Высочайшего присутствия на панихиде.
Интересно, думал ли дед, отправляясь на войну, о благодарностях и наградах? Конечно, думал, но ждал их только от своей голубки Кароли.
Иркутск. 18 февр. 1904. Дорогая голубка! Благополучно прибыл в Ир
кутск. Через 1 час отправляюсь дальше, просидел на станции Иркутск 6 часов (с часу ночи до шести утра). Можно было остаться в Иркутске на сутки, посмотреть город, немного отдохнуть; так делает большинство моих спутников. Но я решил ехать дальше, благо не очень тесно в поезде. Впрочем, в этом поезде поедем только до Байкала (2 часа езды). Через Байкал на лошадях, а там пересядем на новый поезд. Спина моя понемногу перестает болеть.
Вокзал в Иркутске отвратительный: грязный, темный и оч. некрасивый - просто безобразие. Пассажиров масса, что негде даже стоять. Устал я за эти 6 часов, которые тут ждал. Как переправимся через Байкал - напишу. Говорят ничего себе - хорошо и неопасно. Пока прощай! Целую тебя, ангел мой, и жму крепко твою руку!
Весь твой Н. Кураев. Всем меня помнящим привет! Чем ближе опас
ность, тем спокойнее дед. Забыл даже, что собирался купить в Иркутске лекарства для своей спины, ни слова о трещинах, разломах, ушедших под лед паровозах.
И следом, в тот же день, чтобы бабушка не волновалась и лишней минуты, несется с другого берега Байкала открытка с видом озера.
Ст. Танхой. 18 февраля 1904. 7 ч. вечера. Дорогая, милая Кароля! Не
могу в ожидании отхода поезда не черкнуть тебе пару слов. Через Байкал переправились превосходно. Я не в силах передать тебе того великолепного и чудесного впечатления, которое испытал во время поездки через Байкал. Погода была превосходная, тихая; ямщик ехал 3 1/2 часа 45 верст, включая сюда остановку на середине пути около часу. Природа, местность, виды - восхитительны. Получаешь впечатление чего-то грандиозно-могучего и прекрасного и в то же время страшного! Ах, как красиво, как безподобно! Для полноты удовольствия не хватало... тебя, моя ненаглядная! Как жаль! Через час еду дальше! Целую тебя крепко и обнимаю. Будь здорова! Всем мой привет!
Весь твой Н. Кураев. Ай да дед! Можно подумать, что не в Верхнеу
динский какой-то там неведомый, да еще 3-й! казачий полк он несется, а по меньшей мере в Лейб-гвардии гусарский. Восемь восклицательных знаков на одну открытку! Гонка на санях по ледяному полю видно действует посильней шампанского. И в это время даже не идет в голову мысль о безумии правителей, затеявших войну на Дальнем Востоке, но так и не связавших разорванную у Байкала единственную железнодорожную ниточку. Может быть, для того и любит русский быстрой езды, что при ней не так бросаются в глаза неприглядности отечественного бытия.
Нельзя сказать, что заботы разорванной Байкалом Великой Сибирской магистрали были вовсе чужды государю. В перетаскивании вагонов и паровозов по льду (слухи, дошедшие до деда в поезде, как видно, почву под собой имели) есть что-то величественное, древне-египетское, или еще точнее, вечно-русское.
Придет день, придет всего лишь через месяц, и царь выслушает доклад самого министра путей сообщения кн. Хилкова, "вчера приехавшего с Байкала, где происходила самая важная работа по передаче паровозов и вагонов на ту сторону озера, под его руководством".
Жаль, что не было благоугодно упомнить и занести в книжечку число вагонов и паровозов на конно-мужицкой тяге перетащенных через Байкал. Жаль, что и дед, пораженный величественными картинами и размечтавшийся о своей голубке, не заметил трудов экспедиции министра путей сообщения Хилкова, вершившейся в то самое время в тех самых местах. Придет день, и уже из Забайкалья он напишет бабушке о том, что движение войск на театр военных действий приостановлено из-за нехватки именно вагонов. А государь, напротив, запишет, что дела с транспортом обстоят лучше, чем он предполагал. Что же он в таком случае предполагал?
предался ей в меру своих способностей, в рамках своих обязанностей и в силу понимания своего долга перед семьей и Отечеством.
Вступая в войну, российский император, среди множества титулов и
названий имевший еще и звание "военного вождя", располагал простым и четким планом действий в три этапа. Этап первый: разгром японских сухопутных сил в Манчжурии. Этап второй: разгром японских военно-морских сил на море. И, наконец, этап третий - морской десант российской пехоты, артиллерии и кавалерии на японские острова, взятие Токио и окончательный разгром противника.
Для победы на море в срочном порядке строились и достраивались роскошные броненосцы, закупались крейсера. Пехоты было столько, сколько японцам и не снилось. А одно только сибирское казачье войско превосходило неважнецкую японскую кавалерию числом раз в пять.
Однако, перспективы хорошо задуманной и обеспеченной всем достоянием империи войны с едва различимой с петербургского престола Японией кое-кому не казались и с самого начала столь уж радужными.
Прогноз председателя комитета министров Витте, высказанный в начале войны, в своей реалистической сдержанности приближался к жанру оптимистической трагедии: "Конечно, в конце концов мы возьмем перевес, ибо мобилизуем все новые и новые войска, мы в результате засыпем японцев и людьми, и орудиями войны. Но что будет после? Чуется, что все это даром не пройдет. Но утешаюсь, что может быть это излишняя моя впечатлительность. По крайней мере, Государь имеет совершенно спокойный вид..."
У деда, пожалуй, тоже был план, но один на всю жизнь. Власти во все
времена прилагали и прилагают поныне немалые усилия ума и какого-то особого таланта в изыскании средств и способов в первую очередь физического угнетения, уничтожения или хотя бы приумножения разнообразных страданий своих обременительно бессчетных подданных. Дед же, как раз напротив, из каких-то неведомых властям побуждений, и явно им в пику, овладел искусством врачевания и делал все от него зависящее, чтобы облегчить или уменьшить страдания своих сограждан.
В мирное время дед был фабричным врачом и земским, но в пору войн, а их ему досталось три, при органической, в отличие от царя, антипатии к армейщине, он надевал-таки военную форму. Судя по тому, что полковому врачу 3-го Верхнеудинского казачьего полка кроме медицинского инструмента и перевязочных материалов, выданных, разумеется, не в комплекте и в недостаточном количестве, была вручена остро отточенная боевая шашка, император, надо думать, надеялся, что в свободное от врачевания время дед будет ходить в казачьей лаве в конные атаки и будет сечь клинком, как капусту, врагов престол-отечества, ненавистных самураев и их китайских приспешников, тех же хунхузов.
Прямых свидетельств участия деда в конных рубках и штыковых атаках нет, как, впрочем, нет документов и свидетельств доказывающих обратное. Вероятность же встречи деда с японцами в красивом и честном рукопашном поединке с применением шашки маловероятна, поскольку японцы от подобных схваток постоянно уклонялись, предпочитая уничтожать нашу живую силу на расстоянии, в чем, кстати, преуспели.
Дед, чьи отсрочки от призыва "на службу в постоянные войска" истекли еще в 1902 году, вдруг устремился на войну удивительно поспешно. Считая нападение Японии как бы нарочитым препятствием к его соединению с бабушкой, он ринулся на театр военных действий, желая по-видимому как можно скорее устранить досаднейшее обстоятельство, оттягивающее его счастье.
26 января обстреляли "Ретвизан" и "Палладу", а 12 февраля дед уже писал бабушке из Челябинска!
Дорогая моя голубка Кароля! Благополучно прибыли в Челябинск. Здесь
сверх ожидания приходится вместо одного часа стоять целых три, вследствии большого скопления воинских поездов. Впрочем, я, как и все, этим доволен, ибо уже надоело сидеть в вагоне. По приезде на станцию я вместе с товарищем (молодым доктором, который сел со мною в Москве в одном купэ) взяли извозчика и поехали в город Челябинск, в 4-х верстах от станции. Объездили весь город. Особенного ничего не представляет, но все-таки выглядит довольно прилично и не хуже многих наших уездных городов. Тут имеется очень хороший Народный дом, в который мы заходили, чтобы осмотреть его. Ну право, такой прекрасный дом, что хоть бы и впору и губернскому городу: просторный зрительный зал, отдельный зал для чайной, для библиотеки-читальни; большая удобная сцена, очень удобная "галерка". Везде электрическое освещение от собственной машины. Снаружи здание тоже довольно красиво. В общем, и я, и товарищ довольны вполне прогулкой по морозцу в 10о. Теперь сел обедать и строчу тебе, милая, это послание. В одном со мною вагоне едет на Дальний Восток врач Льговского (Курской губ.) земства Лончинский, призванный как и я на действительную службу. Он путешествует дальше меня - в Харбин. Время проводим в вагоне-ресторане и за спаньем. Я вполне здоров и благополучен. Каждый день говорю тебе спасибо за фрукты, конфекты и папиросы. Но только что кажется конфектами-то ты чересчур перестаралась: слишком много ты их положила.
Поздравляю тебя, мой милый ангел, с знаменательной годовщиной - сегодня 12-е февраля!
Как жаль, что я вдали от тебя, а не вместе с тобой в этот день! Ты не знаешь, моя хорошая, милая Кароля, как много я получил от тебя хорошего, светлого, чистого! Не хватает слов, чтобы выразить тебе то глубокое чувство благодарности, которое я чувствую. Одно теперь неприятно - эта полная неизвестность, когда же я снова увижу мою дорогую Каролю, когда снова буду иметь возможность расцеловать ее, прижать к моей груди... Когда-то это будет? Ну, да что Бог даст! Ты, мой ангел, не унывай, не падай духом. Верь, надейся и терпи! Знай, что всюду вдали, за тысячи верст от тебя ты всегда со мною, с мыслью о тебе я буду всюду, куда бы не занесла меня судьба.
Крепко, крепко целую тебя, моя дорогая! Обнимаю тебя и жму твою руку! Весь твой. Н. Кураев.
Передай мой привет всей семье Каплан. Кланяйся всем меня помнящим!
На каждой большой станции мы находим воинские поезда и много нижних чинов, отправляющихся на Дальний Восток. Кланяйся Грете! Я ей послал
открытку из Самары. Как обидно, что нет возможности иметь от тебя
весточку. Завтра в Омске один пассажир, офицер, севший к нам в Ту
ле, выходит от нас. Послезавтра в Тайге выходит другой, сибиряк, и мы поедем вдвоем с товарищем в купэ.
Ну, прощай! Целую тебя еще раз крепко, крепко! Н. Кураев. Какое,
однако, долгое послесловие, какой многоярусный "постскриптум". Оторваться от бумаги, от письма, все равно что выпустить из рук руку любимой. Я это знаю...
Хотелось бы, чтобы потомки Н. Канавина прочитали хотя бы вторую половину этого письма и увидели, что кроме "неизменно ровных чувств" есть еще и счастье любить и быть любимым, если говорить кратко.
12-е февраля их личный праздник, праздник их частного календаря, воздержимся и от поздравлений, и от подглядываний.
Надо сказать и о Капланах, которым адресуется привет, поскольку с Сергеем Яковлевичем и Аркадием Яковлевичем придется встретиться в "Выписи из метрической книги Московской Князь Владимирской в старых Садах церкви", где в записи о бракосочетании деда и бабушки оба Каплана будут присутствовать в графе "Кто были поручители по женихе".
Трое дочерей Вильгельма Францевича не искали себе мужей среди немцев, выйдя замуж за еврея Каплана, русака Кураева и Вейса, эстонца с острова Даго. Тетя Грета, бабушкина старшая сестра, ставшая в замужестве Каплан, к печали нашей, долго не проживет, скоротечная чахотка беспощадна. Дед был, надо думать, неплохим диагностом, о предрасположенности тети Греты к чахотке догадывался, этим и объясняется, скорее всего, особое к ней внимание и забота.
А долгожительницей в нашем роду оказалась тетя Берта, сестра Вильгельма Францевича, она умрет через две недели после бабушки, блокадной зимой в Ленинграде, так же как и бабушка будет похоронена на Серафимовском кладбище, но в отличие от бабушки в братской могиле. В Канцелярии Петроградского Градоначальника 10 марта 1915 года тетя Берта была приведена к присяге на подданство России (документом располагаем), таким образом, ее смерть приумножила наши потери в войне, а отнюдь не немецкие. А вот последний документ, выданный на имя тети Берты, отмечен, с одной стороны, лживостью, а с другой, небрежностью в обращении России со своими подданными.
Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР Отдел Актов Гражданского
Состояния УНКВД по Лен. обл. Бюро АГС Куйбышевского р-на СВИДЕТЕЛЬ
СТВО О СМЕРТИ N 4669 ШМИТЦ Эмилия-Берта Францевна умерла 15 декабря
тысяча девятьсот сорок первого года, о чем в книге записей гражданского состояния о смерти 1941 18 декабря месяца произведена соответствующая запись.
Место смерти: Ленинград Куйбышевский р-н, пр. 25 Октября, д. 41.
Возраст и причина смерти: 74 года, старческая дряхлость. Зав. бюро
ЗАГС /закорючка/ Делопроизводитель /закорючка/ Если тетя Берта ро
дилась в Белостоке в 1862 году, о чем Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР был великолепно информирован, так и в графе "возраст" надо было поставить цифру, хоть чуть-чуть подумав. Иное дело "причина смерти", о голоде даже в официальных документах предпочитали врать. Что же касается "дряхлости", то жила тетя Берта одна и на восьмидесятом году жизни прекрасно держала весь свой житейский обиход в своих не боявшихся труда руках.
Однако, странное дело, дед так подробно пишет о Челябинске, будто осмотр богоугодных заведений и есть главная цель его путешествия, именно путешествия. Подробно о попутчиках, весьма подробно о чувствах к бабушке, и ни слова о войне. Цензура? Да не свирепствовала она в те времена. Воевали широко, открыто, важные боевые операции, конный рейд, например, десятитысячного отряда генерала Мищенко загодя обсуждали китайские мальчики, торговавшие водой на станциях Гирин и Мукден. Власти знали или догадывались, что японцы черпали информацию из более надежных источников, чем письма полкового врача к своей невесте и потому смотрели на них сквозь пальцы.
Мчится, несется дед на войну! Вот уже открытка из Омска, на открытке неправдоподобной длины мост через Иртыш, кажется, что он упирается не в другой берег, а непосредственно в горизонт.
г. ОМСК. Февраль 13. 1904. Шлю свой сердечный привет, моя дорогая,
из Омска! Путешествую благополучно. Скверное путешествие предстоит после Иркутска, т.к. поезда там ходят очень неправильно и, говорят, вагонов прямо не хватает. Ну да увидим!
Будь здорова, милая Кароля! Целую тебя, твой Н. Кураев. В этот день
первым делом с утра государь принял вновь назначенного министра финансов Коковцева. Правильно, начав войну надо посчитать деньги. Это Англия, как добрый дядя, взяла сорок процентов военных расходов Японии на себя, у русского царя родни на европейских престолах полным-полно, а такого доброго дяди нет. Это первый доклад Коковцева в новом ранге. До этого влиятельнейший пост министра финансов занимал Сергей Юльевич Витте, еще не граф, но уже сделавший на этом посту много полезного для отечества. Авторитет и влияние Витте так возросли, что превысили, по мнению царя, и его советчиков допустимый уровень.
Дневник императора. 13-го февраля. Пятница. Утром был первый доклад
Коковцева. Опоздал на четверть часа к обедне. Завтракал Соловей (деж.). Принял еще Григория Григорьевча. Гулял при хорошем морозе.
В 4 1/2 отправились вдвоем в крепость и к Спасителю. Пили чай при дневном свете. В 7 час. поехали в Аничков. Вернувшись в Зимний пошел в глав. караул, кот. занимало Николаевское Инжен. училище.
В 10 ч. исповедывались. Янышев пил с нами чай. Вечером получили
грустную весть о кончине младшего сына Генриха и Ирен в Киле. Легко понять искреннюю и глубокую грусть русского царя,
Ирен родная сестра государыни Александры Федоровны, а Генрих - родной брат императора Вильгельма II, а Вильгельм II двоюродный брат Александры Федоровны.
Иного рода печаль, и тоже связанную с Германией, в это же время изливал С. Ю. Витте в письме своему другу Сергею Дмитриевичу Шереметеву: "...не следует забывать, что мы пролили много крови и потеряли много денег, дабы сколотить Германскую Империю без особой для себя выгоды. Уверен, что и теперь мы за любезности Германского Императора и дружбу заплатим большой счет, но иначе и быть не может. Я почитаю, что Германия во многом виновата, что направила все наши силы и помыслы на Дальний Восток... Я уверен, что не один Германский Император не без удовольствия потирает руки. Конечно, из всего происходящего выиграет более всех Германия".
За родственные любезности приходится расплачиваться войнами, великим множеством жизней своих подданных. Так и представляешь себе, как между ладонями пожимающих друг другу руки царей, расплющиваются полки, истекают кровью роты и эскадроны... Или они этого не видят? Не понимают? Идут пить чай, к причастию... на теннисный корт.
Вскоре за началом войны наступил Великий Пост. Исполнение связанных с Постом обрядов займет в Дневнике царя почти такое же место как сведения о делах военных и государственных. Посту и Пасхе, натурально, отдаст должное и православный дед.
Дневник императора. 14-го февраля. Суббота. В 9 час. поехали в
Аничков к обедне и приобщились Св.Христовых Тайн. Какое утешение в настоящее серьезное время. Вернулись домой в 11 1/4.
Простился с полк. Абациевым и двумя урядниками Конвоя, отправляющи
мися завтра в Манчжурию. Мороз стоял порядочный. Завтракал Орлов (деж.). Принял ген. Фуллона - нового градоначальника и Сахарова с докладом. Были в Аничкове у всенощной и обедали с Мама.
Вечер провели дома. Ах, Канавин, Канавин, не следовало бы тебя по
минать, да вот приходится! Иначе трудно понять и объяснить такое нагромождение ужасов в письме деда, еще не доехавшего и до Иркутска. Не имея от бабушки никаких сведений и даже с трудом предполагая, когда можно будет от своей возлюбленной получить хотя бы строчку, он напоминает ей, что путешествие его отнюдь не прогулка в "купэ" 1-го класса. Вынужденный досуг и непрестанные мысли о предмете своей сердечной заботы, быть может, заставили его, скорее всего, невольно, прибегнуть к средству... испытанному Афанасием Ивановичем в деле привлечения к себе повышенного сочувствия со стороны Пульхерии Ивановны.
Февраль, 17 число. 1904. Дорогая голубка Кароля! Наконец-то мы
подъезжаем к Иркутску: остается ехать день и половину ночи. Путешествовать уже недалеко, а между тем от Иркутска только начнется самая неприятная и неудобная часть путешествия. Спина моя продолжает болеть, и хотя я этим не безпокоюсь, все же неприятны эти боли, мешающие спать. В Иркутске надеюсь купить нужного лекарства. В общем же, все идет пока благополучно. Поговаривают, что в Забайкалье свирепствует эпидемия оспы, так что, я, если успею, привью себе оспу.
Каких-нибудь новых известий с театра войны мы не получаем, знаем же из телеграмм только то, что знаете и вы.
Как ты живешь и чувствуешь себя, моя дорогая деточка? Как твое здоровье? Если бы ты знала, как обидно и досадно, что я не могу получить от тебя никакой весточки. Ну да надеюсь, что Бог хранит тебя, и ты в добром здоровье и благополучии. Как-то здоровье Греты? Передай от меня ей и ее супругу мой привет и мои лучшие пожелания.
В Павловское дяде я послал несколько открыток и думаю и сегодня отправить. Не забудь, когда получишь фотографические карточки, послать одну в Павловское, одну Анюте, другую дяде. Конечно, все это сделай только в том случае, если карточка будет удачна. Карточки же, где мы вдвоем, пожалуйста, не давай никому, кроме Греты.
Ну что еще сообщить тебе, моя дорогая? Дорога и местность, где мы
теперь путешествуем, ничего особенно красивого не представляет. По обеим сторонам полотна ж.д. тянется лес на протяжении 500 верст. Вот после Иркутска, в Забайкалье, говорят, будет очень красивая местность, не хуже Урала. Через Байкал будем переезжать на лошадях. Ходят слухи, что пробный паровоз, пущенный через Байкал по рельсам, положенным по льду, провалился под лед. Не ручаюсь за достоверность этого слуха, но будто бы это так, и сообщили об этом пассажиры одного встречного поезда, ехавшие из Порт-Артура. Ничего в этом мудреного нет, т.к. в конце февраля почти всегда на Байкале образуются громадные трещины, т.ч. езда по нему вообще опасна - это известно.
Ну, милая моя, дорогая голубка, пока, до следующего письма! Если
будет время, напишу из Иркутска и сообщу, что там узнаю. Крепко, крепко целую тебя, мой ангел, и жму твою руку! Сердечное, большое спасибо тебе за все твои заботы обо мне!
Весь твой Н. Кураев. Погода здесь стоит все время теплая; больше
10о мороза еще не было, а сегодня, например, так только 3о - совсем на Сибирь не похоже! Ну, еще раз до свидания! Снова и снова целую тебя!
Итак, спина болит, паровозы проваливаются, в Забайкалье оспа, в Байкале громадные трещины... Надо думать, и напугал дед бабушку изрядно и заставил думать о себе с тревогой и надеждой, обращая молитвы к единственному Заступнику. Впрочем, трудно судить, как относится католический бог к молитве в пользу православного.
Карточка, "где мы вдвоем", сохранилась, вот она, на стене. Бабушка
не обладала той обольстительной красотой, что вызывает восхищение знатоков, зависть дам и тревожит сластолюбцев. Мягкие черты ее милого лица предупреждали о доверчивой нежности ее сердца. И в молодости, и в пору увядания ее лицо неизменно привлекало своей открытостью, она смотрит на вас, обращенная к вам не только взглядом, но и слухом и сердцем. Вот эта открытость и прямота, сочетаясь с неколебимостью убеждений, чуждых эгоизму и тщеславию, быть может, и составляла главное свойство ее души.
Это их первая фотография с дедом: бабушка сидит на стуле, положив скрещенные руки на какой-то маленький круглый столик, покрытый скатертью c матерчатыми кисточками. Дед стоит сзади у правого плеча бабушки, он в черном сюртуке, под белым воротником вразлет две черные полоски крохотного галстука. Стриженая бородка, усы, очки в тонкой оправе, именно такими воображение рисует новых людей, описанных Чернышевским и Тургеневым. Новые русские. Взгляд деда строг и внимателен, и бабушка смотрит внимательно и вслушивается.
Как это милосердно, что им сейчас не возвестят о том, что они похоронят своего первого сына, блестяще одаренного музыканта, математика, мастера на все руки, сраженного костным туберкулезом в двадцать лет. Они не услышат сейчас и о трех войнах, которые будут их разлучать... о гибели под Ленинградом младшего сына, летчика, сгоревшего на пятой неделе войны...
Как спокойно принимают они свою судьбу. Впрочем, у деда лицо, как
перед сражением, в сознании того, что врач и в битве, и после битвы не с победителями, а с побежденными, с увечными, ранеными, страждущими и больными.
Они принимают свою судьбу, но их Бог - возвышает, а не жаждет рабской покорности и суетного заискивания. Назвать своего старшего сына, первенца, Сергеем, это был вызов судьбе. В молодые годы умер старший брат Никандра Иоакимовича, Сергей Иоакимович. И прадед назвал своего старшего сына Сергеем, Сергей Никандрович умер во сне, готовясь к экзаменам на последнем курсе Дерптского университета! Что испытала бабушка, Кароля Васильевна, когда мой отец возвестил ей о рождении своего первенца и решении назвать его Сергеем! И наша взяла! Мой брат жив, и в этом воля его и прадеда, и деда, и отца. Имя брата уже неотъемлемо от истории нашего города, он порядочный инженер, крупный гидротехник, сегодня он уже старше своего деда...
Неужели тогда, едва решив соединить свою судьбу с дедом, бабушка видела так далеко и готова была тихой улыбкой благословить нас...
Фотографий Алисы-Виктории-Елены-Луизы-Беатриссы Гессен Дармштадской, впоследствии русской императрицы, везде полно, но ни на одной из них я не видел этой женщины, ростом чуть выше мужа, улыбающейся, смеющейся, светлой. Говорят, она была красива, ну что ж, если красота бывает холодной и мрачной, значит действительно красива.
Запись царя, помеченная той же датой, что и письмо про свирепство оспы и трещины на льду Байкала, 17 февраля, отмечена, как всегда замечательным лаконизмом и беспристрастием, уравнивающим в правах смерть, прогулку, войну, питье чая в 5 часов или обед.
Дневник императора. 17-го февраля. Вторник. В 9 1/4 поехали в Па
жеский корпус. Вернулся к докладам. После завтрака отправились вдвоем на панихиду по П. С. Ванновском, который скончался сегодня ночью.
Погода была серая, но не холодная. Известий с Дальнего Востока совсем не было. Читал весь вечер. Обедал Сергей (деж.). Легли спать пораньше.
Последующая вскоре запись о погибшем машинисте лифта приоткроет чуть-чуть, если не личность, то хотя бы мельком обозначенное свойство покойного: "придавлен до смерти по собственной неосторожности". О почившем верном слуге престола, генерал-адъютанте и генерале от инфантерии, храбром воине, властном и грубом военном министре, уже в преклонных годах извлеченном, по собственному выражению, из нафталина и назначенном в семьдесят девять лет министром просвещения, автор дневника не найдет ни единого слова ни в скорбь, ни в сожаление. А ведь покойник служил четырем самодержцам, при нем приняты на вооружение магазинные винтовки и бездымный порох, построены очень нужные крепости, сформированы мортирные батареи, снижена норма приема в вузы евреев, воспрещен прием в университеты гимназистов из окраинных округов, поставлена на крепкую ногу деятельность университетских инспекций по выявлению студентов, участвующих в беспорядках, и все это лишь за год просветительской деятельности, и ни одного теплого слова. Трудно рассчитывать на царскую благодарность, если уж сам Петр Семенович был удостоен лишь Высочайшего присутствия на панихиде.
Интересно, думал ли дед, отправляясь на войну, о благодарностях и наградах? Конечно, думал, но ждал их только от своей голубки Кароли.
Иркутск. 18 февр. 1904. Дорогая голубка! Благополучно прибыл в Ир
кутск. Через 1 час отправляюсь дальше, просидел на станции Иркутск 6 часов (с часу ночи до шести утра). Можно было остаться в Иркутске на сутки, посмотреть город, немного отдохнуть; так делает большинство моих спутников. Но я решил ехать дальше, благо не очень тесно в поезде. Впрочем, в этом поезде поедем только до Байкала (2 часа езды). Через Байкал на лошадях, а там пересядем на новый поезд. Спина моя понемногу перестает болеть.
Вокзал в Иркутске отвратительный: грязный, темный и оч. некрасивый - просто безобразие. Пассажиров масса, что негде даже стоять. Устал я за эти 6 часов, которые тут ждал. Как переправимся через Байкал - напишу. Говорят ничего себе - хорошо и неопасно. Пока прощай! Целую тебя, ангел мой, и жму крепко твою руку!
Весь твой Н. Кураев. Всем меня помнящим привет! Чем ближе опас
ность, тем спокойнее дед. Забыл даже, что собирался купить в Иркутске лекарства для своей спины, ни слова о трещинах, разломах, ушедших под лед паровозах.
И следом, в тот же день, чтобы бабушка не волновалась и лишней минуты, несется с другого берега Байкала открытка с видом озера.
Ст. Танхой. 18 февраля 1904. 7 ч. вечера. Дорогая, милая Кароля! Не
могу в ожидании отхода поезда не черкнуть тебе пару слов. Через Байкал переправились превосходно. Я не в силах передать тебе того великолепного и чудесного впечатления, которое испытал во время поездки через Байкал. Погода была превосходная, тихая; ямщик ехал 3 1/2 часа 45 верст, включая сюда остановку на середине пути около часу. Природа, местность, виды - восхитительны. Получаешь впечатление чего-то грандиозно-могучего и прекрасного и в то же время страшного! Ах, как красиво, как безподобно! Для полноты удовольствия не хватало... тебя, моя ненаглядная! Как жаль! Через час еду дальше! Целую тебя крепко и обнимаю. Будь здорова! Всем мой привет!
Весь твой Н. Кураев. Ай да дед! Можно подумать, что не в Верхнеу
динский какой-то там неведомый, да еще 3-й! казачий полк он несется, а по меньшей мере в Лейб-гвардии гусарский. Восемь восклицательных знаков на одну открытку! Гонка на санях по ледяному полю видно действует посильней шампанского. И в это время даже не идет в голову мысль о безумии правителей, затеявших войну на Дальнем Востоке, но так и не связавших разорванную у Байкала единственную железнодорожную ниточку. Может быть, для того и любит русский быстрой езды, что при ней не так бросаются в глаза неприглядности отечественного бытия.
Нельзя сказать, что заботы разорванной Байкалом Великой Сибирской магистрали были вовсе чужды государю. В перетаскивании вагонов и паровозов по льду (слухи, дошедшие до деда в поезде, как видно, почву под собой имели) есть что-то величественное, древне-египетское, или еще точнее, вечно-русское.
Придет день, придет всего лишь через месяц, и царь выслушает доклад самого министра путей сообщения кн. Хилкова, "вчера приехавшего с Байкала, где происходила самая важная работа по передаче паровозов и вагонов на ту сторону озера, под его руководством".
Жаль, что не было благоугодно упомнить и занести в книжечку число вагонов и паровозов на конно-мужицкой тяге перетащенных через Байкал. Жаль, что и дед, пораженный величественными картинами и размечтавшийся о своей голубке, не заметил трудов экспедиции министра путей сообщения Хилкова, вершившейся в то самое время в тех самых местах. Придет день, и уже из Забайкалья он напишет бабушке о том, что движение войск на театр военных действий приостановлено из-за нехватки именно вагонов. А государь, напротив, запишет, что дела с транспортом обстоят лучше, чем он предполагал. Что же он в таком случае предполагал?