Кураев Михаил
Жребий No 241
Михаил КУРАЕВ
ЖРЕБИЙ No 241
Романтическая хроника
Ольге Николаевне Кураевой
"Всякий может фиглярствовать и изобра
жать на подмостках честного человека, но
быть порядочным человеком в глубине ду
ши, где все дозволено, куда никому нет
доступа, - вот поистине вершина возмож
ного".
Мишель Монтень
СВИДЕТЕЛЬСТВО
Дано сие девице Кароле-Марие-Юзефе Шмиц в том, что она, как из представленных документов видно, дочь Прусского подданного, родилась 6 июля 1880 года в Белостоке и крещена в веру Христианскую Римско-Католического исповедания; образование получила во французской школе Св. Петра и Павла в Москве, от которой имеет свидетельство об учении.
Вследствие поданного ею прошения о желании вступить в домашние учительницы и его рассмотрения, предоставленных ею удостоверительных свидетельств, которые найдены удовлетворительными, допущена была к испытанию в Испытательном Комитете Московского Учебного Округа и показала во французском языке хорошие сведения и, сверх сего, в присутствии испытателей с успехом дала пробный урок по означенному предмету. А потому ей, ШМИЦ, дозволено преподавать французский язык на праве ДОМАШНЕЙ<|> УЧИТЕЛЬНИЦЫ и исправлять сию должность, на что она, как не русская подданная, не может пользоваться выгодами и преимуществами сего звания.
В удостоверение чего дано сие свидетельство за надлежащим подписанием и с приложением печати Канцелярии Попечителя Московского Учебного Округа.
Января 15 дня 1897 года Попечитель Московского Учебного Округа,
Заслуженный профессор, Тайный Советник и Кавалер Н. Богаевский Пра
витель канцелярии В. Карманов Гражданский статус моей бабушки, Ка
ролины Юзефы Марии Шмиц, долгое время определялся фактом ее прусского подданства. Бабушке еще только
шестнадцать лет, а она уже (умеют немцы устраиваться!) имела профессию, обещавшую независимость и кусок хлеба. Почему бабушка не держала одновременно экзамен по немецкому языку, столь же ей близкому, как и русский, а также по английскому и по итальянскому, на которых писала и читала так же свободно, как по-немецки и по-русски, ответа мы уже никогда не получим.
Здесь можно было бы предъявить подлинник записной книжки, которую бабушка вела в заграничных вояжах: в Италии по-итальянски, во Франции по-французски, в Женеве, Лейпциге и Берлине по-немецки, в России книжка велась исключительно на русском языке.
Знание основных европейских языков позволило бабушке объехать всю Европу в качестве юной камеристки богатенькой госпожи Катуар, к счастью, иностранных языков не знавшей, несмотря на свою нездешнюю фамилию.
В конце прошлого века среди русских женщин распространилась мода на получение образования, мода же, как известно, не налагает иных обязательств, кроме обязанности быть модным. В этой связи есть резон предъявить еще одно свидетельство (из двух имеющихся), говорящее о том, что бабушка не зря занимала внимание Испытательного Комитета Московского Учебного Округа.
СВИДЕТЕЛЬСТВО Сим имею честь свидетельствовать, что домашняя учи
тельница, Кароля Васильевна ШМИЦ в продолжении времени с 1-го ок
тября 1899 года по 1-ое июля 1902 года, при отличном поведении действительно занималась обучением детей моих Ивана, Андриеты и Петра 6, 7 и 8-летнего возраста; исполняла свои обязанности совершенно добросовестно и находилась при детях на постоянном жительстве.
А. П. Мусси 1902 года Октября 14 дня Французский гражданин Андрей
Петрович Мусси Преображенка, Генеральная ул. Тов-во Шелковой Ману
фактуры подпись его руки удостоверяю Лефортовской части 2 уч. Прис
тав И. Языков Прадед, Вильгельм Францевич, был человеком состоя
тельным и принадлежал цеху немецких мастеров, призванных в текстильную промышленность Москвы для сообщения ей европейского уровня технологий и производственной культуры. Не требуя веры на слово, прежде чем предъявить дышащий на ладан документ, необходимо сделать маленькое отступление, поскольку к сообщаемому тексту нет возможности прикрепить сам документ, непосредственно и в подлиннике.
Вид документа, ткань, на которой он исполнен, средства исполнения, шрифт, почерк выразительны до чрезвычайности и блещут то красноречием, то выдающимся косноязычием. Они - дети, дети своего времени, и этим сказано все! Семейный архив сохранил "Анализ мочи", выданный "Аптекой д-ра Пеля" 14 ноября 1907 года. Какая бумага! Какое количество вензелей, медалей, причудливых украшений, фундаментальностью своей он превосходит даже "Выписи из метрических книг" того же времени, не говоря уже о более поздних свидетельствах о рождении, аттестатах зрелости, почетных листах и грамотах за "успехи в социалистическом соревновании". Сам вид "Анализа мочи" говорит об огромном воспитательном значении документа: если даже к вашей моче такое серьезное отношение, то как же ответственны вы должны быть за свои мысли, чувства, слова и поступки!
Полагаю, что несколько предъявляемых документов должны быть хотя бы кратко описаны.
Вот "Удостоверение", подтверждающее часть трудового стажа моего незабвенного прадеда.
Бумага желтая, хрупкая, уже потрескавшаяся, изначально полупрозрачная, поэтому прежде чем читать документ, надо четко сориентироваться, где лицевая сторона, где обратная. Документ занимает треть машинописной странички. Левую сторону почти полностью закрыл чернильный штамп "В.П.С.Т. Гучковского отделения ФАБ.-ЗАВ.-КОМА", остальная часть исполнена на пишущей машинке, страдающей акцентом на букву "А", что говорит о близости Москвы, и букву "Е", что просто говорит о ее изношенности.
В.П.С.Т. УдостовЕрЕниЕ Гучковское отделение НАстоящЕЕ удостовЕ
рЕниЕ выдАно от ФАБ.-ЗАВ.-КОМ. ФАбкомА Октябрьской Суконной фАбрики
Ивановская фабрика грАждАнкЕ КАролинЕ ВАсильЕвнЕ тонких сукон КУРА
ЕВОЙ в том, что ЕЕ отЕц ВАсилий Московского района ФрАнцЕвич ШМТЦ
рАботАл нА 14 сентября 1925 г. вышЕупомянутой ф-кЕ в кАчЕствЕ N 572
ткАцкого мАстЕрА с 1892 г. по 1913 год ст. Манихино что и удостовЕ
ряЕтся Печать ПрЕдсЕдАтЕль фАбкомА НУЖДИН Всероссийский проф. союз
текстильщиков СЕкрЕтАрь ЛЕБЕДЕВ Служа мастером на Ивановской фабри
ке под Воскресенском, прадед, как и многие немцы-мастеровые, держал квартиру на Мясницкой, в самом центре Москвы. Лояльность по отношению к российским властям и невмешательство во внутренние, и без того чрезвычайно напряженные, дела Российской империи, не оградили старавшегося походить на императора Вильгельма усами и прической Вильгельма Францевича и добрейшую Агнессу Карловну, родителей моей немецкой бабушки, от соплеменников моего русского дедушки, давших первый бой немчуре в августе Четырнадцатого непосредственными погромами на улице Мясницкой, впоследствии переименованной в улицу Кирова. Прадед с прабабушкой под натиском беззаветных патриотов отступили на заранее подготовленные позиции на реке Истре, где предусмотрительным Вильгельмом Францевичем по выходе на пенсию был куплен дом знаменитой писательницы, автора бестселлера "Разоренное гнездо", за пять тысяч целковых.
Московские немцы были недовольны, когда им устроили трепку ребята в косоворотках, но позволительно спросить, почему это бабушке, родившейся в России, понадобилось идти в католический пансион, а не в нормальную русскую школу? Дело в том, что государь разнообразнейшей по вероисповеданиям страны высочайше повелел с детей католиков, обучавшихся даже в церковно-приходских школах, не говоря уже о казенных, брать подписку о их желании присутствовать на уроках закона божьего, без чего им аттестата не давали. Желания получить аттестат ценой унижения бабушка не имела. Это жене царя ради короны пришлось поменять веру, бабушке было проще.
Итак, в январе 1897 года бабушка получила свое свидетельство на право работать домашней учительницей, что впоследствии позволило ей работать в гимназии и в советских школах, а полгода спустя будущему жениху и мужу так же было выдано "СВИДЕТЕЛЬСТВО", сходное с бабушкиным лишь тем особым нечеловеческим языком, на котором власти предпочитают разговаривать с подданными.
СВИДЕТЕЛЬСТВО Кураев Николай Никанд
рович, сын крестьянина Калужской губернии, Перемышльского уезда, села Желохова, приписанный для отбывания воинской повинности ко 2 призывному участку Звенигородского уезда, Московской губернии явился к исполнению воинской повинности при призыве 1897 года и, по вынутому им ? 241-му жеребья, подлежит поступлению на службу в постоянные войска, но, на основании "53" (61 п.4) ст. Устава о воинской повинности поступление ему на службу отсрочено до 27 летнего возраста, как состоящим студентом Харьковского университета но не далее призыва 1902 года.
Выдано Московской губернии Звенигородским Уездным по воинской по
винности Присутствием июня 4 дня 1897 года за ? 258 Председатель
Присутствия Михайлов. К "Свидетельству" приложен билет величиной
чуть больше старой пятерки, тоже синеватого цвета, на нем значится: "ЖЕРЕБИЙ ? 241", тот самый, вынутый в надлежащий день дедом.
Мой прапрадед, Иоаким Иванович, был крепостным у помещицы Толстой в Калужской губернии, прадед, Никандр Иоакимович, уже записан временнообязанным, то есть полурабом, и в этом праве, как человек грамотный и рачительный, стал конторщиком. Дед же, Николай Никандрович, закончил университет по медицинскому факультету и стал врачом.
Для получения бесплатного среднего образования ему вместе со старшим братом, Сергеем Никандровичем, пришлось идти в духовную семинарию. Относясь к вере серьезно и искренне, ни дед, ни его брат не предполагали себе карьеры на колокольном поприще. Служение людям - да, но не молитвой и кадилом.
Официального запрещения для окончивших семинарию поступать в университеты не было, но препятствия к тому чинились по негласному сговору властей, изумительно владеющих и по сей день искусством придания рамкам закона мягкости и растяжимости.
Подав прошение о зачислении в Московский университет, дед получил отказ. О Петербургском и речи быть не могло, но отступать было не в правилах Николая Никандровича, и он, прихватив скрипку, на которой выучился играть в семинарии, отправился в Томск, где нужда в грамотных студентах была острей, чем желание угодить церковным властям.
Не имея достаточной зимней одежды, дед в Томске отморозил правое ухо, когда шел на вечеринку, неся в руках скрипку. Он перекладывал инструмент из руки в руку, прикрывая свободной рукой изъедаемое морозом ухо; стужа оказалась проворней деда, и ухо пришлось спасать. Это все, что сегодня известно о пребывании деда в Томске. Впрочем, дед надолго сохранил доброе чувство к Томску и почитал именно Томск, а не Иркутск столицей Сибири.
Непрестанно хлопотавший о восстановлении справедливости дядя Володя, брат рано умершего отца Николая Никандровича, добился-таки перевода деда из Томского университета в университет Харьковский, также на медицинское отделение. Не удовольствовался Владимир Иоакимович тем, что племянник стал обучаться в Харькове. И здесь имел место первый и последний прямой контакт нашей фамилии с главой царствующего дома. Дядя Володя, пройдя за три года, как и полагалось, все круги бюрократических, юридических, чиновничье-идиотических оборонительных линий, возведенных вокруг едва взошедшего на престол последнего русского царя, писал на Высочайшее имя. Писал дядя Володя, надо думать, разумно и убедительно. Помазанник, разумеется божий, всемилостивейше соблаговолил дозволить своему подданному по сути-то дела воспользоваться законом, своим законным правом! Ни о какой иной милости самодержца не просили. Но такова уж наша чудесная держава, где и законом-то и правом можно пользоваться лишь как Высочайшим одолжением. Навряд ли государь-император сознавал, что разрешая своему подданному, сыну крестьянина Калужской губернии, Перемышьского уезда, села Желохова, обучаться по выбору, хоть в Московском, а хоть и в Санкт-Петербургском университетах, он не милость творит, а покрывает своим благоволением как раз беззаконие, позволяющее чиновникам вертеть правом по своему усмотрению. Интересно, а что если бы государю доложили, что его запоздалой милостью сын крестьянина Калужской губернии, Перемышьского уезда, села Желохова пренебрег, оставил ее без последствий?..
Деду царская милость не льстила, он рассуждал, исходя из интересов дела, а делом было получение основательного образования. Два года он отучился в Томске, теперь заканчивал четвертый курс в Харькове. Опять менять место, преподавателей, обживать новое учебное пространство? Медицинская кафедра в Харькове была сильной, и это решило дело.
ДИПЛОМ Предъявитель сего, Нико
лай Никандрович Кураев, сын крестьянина, вероисповедания православного, родившийся 9 Декабря 1875 года, по удовлетворительном выдержании в Императорском Харьковском университете в 1897-1898 гг. полукурсового испытания и по зачете определенного уставом числа полугодий на медицинском факультете Харьковского университета, подвергался испытанию в медицинской испытательной комиссии при Харьковском университете в Сентябре и Октябре месяцах 1901 года, при чем оказал следующие успехи...
...вот "успехи" деда, перечисленные в дипломе, по всем двадцати трем дисциплинам оценивались только как "удовлетворительные" и "весьма удовлетворительные". Как-то не вязалась с дедовской основательностью в отношении к делу по нашим меркам посредственность знаний. Так то наши мерки! Видно в прежние времена к словам относились сугубо серьезно, и если знания испытываемого удовлетворяли, да еще и весьма удовлетворяли испытателей, то лекарь получал диплом с отличием...
По сему и на основании Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета 5 ноября 1885 года, г. Кураев, в заседании медицинской испытательной комиссии 14 Октября 1901 года, удостоен степени лекаря с отличием со всеми правами и преимуществами, поименованными как в означенном Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета, так и в ст.92 устава университетов 1884 года.
В удостоверение сего и дан сей диплом г. Кураеву за надлежащею подписью и с приложением печати Управления Харьковского округа.
Город Харьков. Ноября 30 дня 1901 года. Попечитель Харьковского
учебного округа М. Алексеенко Председатель Медицинской испытатель
ной комиссии И. Клейн Правитель канцелярии Н. Зимович Сам диплом
являет собою несгибаемой твердости лист плотной бумаги размером в два машинописных листа, составленных рядом. И хотя хранится он сложенным вчетверо, но в развернутом виде топорщится и при чтении удерживать сей диплом приходится двумя руками. Смею полагать, что несгибаемую силу придает сему диплому "Факультетское обещание", набранное на обратной стороне тем же торжественным типографским шрифтом, что и весь текст диплома.
ФАКУЛЬТЕТСКОЕ ОБЕЩАНИЕ Принимая с глубо
кой признательностью даруемые мне наукою права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жизни ничем не помрачить чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим; свято хранить вверенные мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ея процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажею тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам-врачам и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведующих и опытных; когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям.
Какой превосходный, серьезный и практический документ! Именно "Обещание", а не предосудительная, с точки зрения искреннего христианства, языческая "клятва". Отступление от "клятвы" - преступление, "клятвопреступник", это уже и приговор и несмываемое пятно, что бы там ни бормотал в свое оправдание отступник. Иное дело "Обещание", и отступившему от него остается дорога к чести. В "Обещании" больше и доверия и милосердия, оно обязывает без угрозы. Человечно, хорошо!
Закончив университет, дед пожелал работать у себя на родине, куда и был приглашен в качестве фабричного врача на Ивановскую текстильную фабрику, где уже почти десять лет к тому времени работал мастером Вильгельм Францевич, будущий дедушкин тесть...
Быть может, дедушка и бабушка, Николай Никандрович и Кароля Васильевна, как на русский манер стали звать Каролю-Марию-Юзефу, и были на небесах предназначены исключительно друг для друга, на земле это было понято не всеми и не сразу.
В памяти кураевских потомков сохранился некий Н. Канавин, кстати, тоже Николай, один из соискателей бабушкиного сердца и претендентов на ее руку. Свидетельства за подписью Н. Канавина должны быть предъявлены для того, чтобы не возникло предосудительное мнение о том, что бабушкиной руки никто не искал, а потому она так долго, целых два года ждала деда с войны.
Открытки, посылаемые бабушке из Лейпцига, Берлина, Парижа, подтверждают искренность чувств Н. Канавина и серьезность намерений. Бабушка отвечала ему из Рима, Кельна, Триеста, Парижа и Москвы - Петровский бульвар, дом Трындина, кв. 9.
Ея Высокоблагородию Каролине Вильгельмовне Шмиц. Лейпциг, 13 авгус
та 1902 г. Дорогая Кароля, получил Вашу карточку из Парижа, так же
получил из Берлина. Благодарю за память. Я был серьезно болен. Теперь поправился, но очень изменился. В Лейпциге, вероятно, придется пробыть еще недели 4-5 самое меньшее. Вы пишете, что, как Вам кажется, дружба наша разошлась. Я, Кароля, отношусь к Вам совершенно так же, как и в прошлом году. С моей стороны мое ровное чувство искренней дружбы к Вам не изменится, вероятно, никогда и, если изменится наше обоюдное отношение, то, конечно, виноват в этом не я. Итак, пишите, если найдете желание, мне по старому адресу в Лейпциг. Жму руку. Желаю всего лучшего.
Ваш Н. Канавин Не письмо, а какое-то уведомление! "Я отношусь к Вам
совершенно так же, как в прошлом году..." "С моей стороны мое ровное чувство" "Пишите, если найдете желание..." На что рассчитывал с такими текстами этот Канавин?! Такие письма пишут только немцы в русских водевилях, или какой-нибудь господин Лужин из страшненького романа.
Младшая сестра моего отца, стало быть, тетка, рассказывала, как в юные свои годы, рассматривая открытки с видами Берлина, Лейпцига и Женевы, она спросила у своей мамы, моей бабушки, кто такой "Н. Канавин".
"Он хотел быть моим мужем", - сказала бабушка. "Как! - удивилась
юная еще в ту пору тетка, бывшая уже четвертым ребенком, - тогда мы были бы не Кураевы, а Канавины?!" "Вас вообще могло
не быть", - сказала бабушка. И о Канавине, с его "ровным чувством
искренней дружбы", больше ни слова! Претендентки на руку и сердце молодого врача, игравшего в люби
тельских концертах на скрипке и прекрасного конькобежца, документальных свидетельств по себе не оставили, но сохранились безусловно достоверные предания, во все времена имеющие хождение наравне с документами.
Это было в Воскресенске. Это было зимой. Это было на катке. Некая
Леночка Янковская, влюбленная в деда и оберегавшая его даже от мнимых соперниц, набросилась на катке на бабушку, принародно обвиняя ее в том, что из-за ее неловкости (это бабушкина-то неловкость!) разорвалась цепь державшихся друг за дружку катальщиков и катальщиц, так называемая "змейка", раскрученная стоящим в центре самым сильным и умелым конькобежцем, естественно, дедом. Доктор Кураев, уже второй год работавший на одной из фабрик М. С. Попова, в чьей конторе на Петровке впоследствии привольно разместилось Министерство морского флота, был за справедливость, не думая о последствиях. Он тут же встал на защиту бабушки, убедительно доказав, что в разрушении "змейки" ее вины нет. "Ну и оставайся со своей Каролей!" - крикнула разобиженная Елена Янковская, уверенная в том, что худшего деду и невозможно пожелать.
Дед еще раз пристально посмотрел на бабушку, глядевшую на своего заступника сквозь слезы доверчиво и с благодарностью, и действительно решил остаться с ней навсегда, до последнего часа.
А Канавин не унимался. Вот она, эта открытка из Нью-Йорка с видом
высоченного, чем-то напоминающего нос океанского лайнера, небоскреба на углу Бродвея. Russia.
Moscow. Ея Высокопревосходительству Кароле Васильевне Шмиц. Пет
ровский бульвар, д.Трындина, кв. 9. НЬЮ-ЙОРК. 8 дек. н/ст. 1903.
Шлю моей доброй, хорошей Кароле привет из далекой Америки, где я
уже четыре дня. Сегодня перебрался из гостиницы в комнату. Чудная комната, но хозяева мне не нравятся. Впрочем, обо всем я напишу как-нибудь днями письмо, а пока крепко, крепко жму Вашу руку.
Ваш Коля. Пишите, чем несказанно будете меня радовать. Письмо Ваше
получил по приезде сюда. Большое спасибо. Как далеко продвинулся этот черт-Кана
вин, забравшись в Америку: "моей доброй, хорошей", и руку он уже жмет "крепко, крепко" и ждет, видите ли, что бабушка будет его "несказанно радовать"... Не дождешься! она будет радовать деда.
И о Канавине больше ни слова! Лучше лишний раз взять в руки и пере
читать рождественскую открытку образца 1903 года. Воскресенск, Звенигородского уезда, Московской гу
бернии. Ея Высокоблагородию Кароле Васильевне Шмиц, Московская ули
ца, в собств. доме. Дорогая Кароля Васильевна. Шлю Вам самые сердечные поже
лания. Дай Вам Бог побольше сил и здоровья. Мне хорошо - немного скучаю. Болела гриппом, теперь лучше, хотела, чтобы и Вы меня не забывали. Николаю Никандровичу предсказываю беспримерный успех в концерте.
Целую Вас Январева. Это та самая Январева, что была некоторое время
попутчицей бабушки и госпожи Катуар во время разъездов по Германии и Италии. Но документ ценен упоминанием деда, а раз бабушке пишут про деда... Это значит, что "беспримерный успех" деда в концерте для бабушки значит не меньше, чем рождественские поздравления и пожелания здоровья! Все пока идет отлично, главное, чтобы ничего не случилось. Никаких Канавиных, никаких Гартунгов, никаких Веселаго!
Но Романов, Романов, вот где узкое место России. О, если бы Николай
Александрович Романов не позволял друзьям, родственникам, врагам, да что врагам, вовсе проходимцам, водить себя за нос, а вместе с собой и "землю Русскую", хозяином которой он себя считал, может быть, меньше невзгод выпало бы на него самого и на его большую семью и уж вовсе ни в чем не повинных детей, а заодно, может быть, меньше разлук и печали досталось бы и бабушке с дедушкой.
Казалось бы, залогом европейского мира могло послужить уже то, что на английском, немецком и русском престолах в начале века сидела родня, в их жилах было очень много общей крови. Но короли, императоры и цари не знают дружбы. Вот и русско-японская война была организована по-родственному, по-семейному. Немецкая и английская родня русского царя, заручившаяся поддержкой благодетельно демократических Соединенных Штатов, напугали японцев аппетитами своего русского "брата". И немцы и англичане мечтали ударить по длинной руке, искавшей своих выгод не в устройстве собственного дома по-человечески, а в карманах желтолицых братьев, населяющих просторы Манчжурии и теснины Кореи. И деньгами и вооружением и советами помогли японцам собраться в поход. Как ни тянули царевы дипломаты переговоры с несговорчивыми японцами, как ни пытались государевы полководцы, почему-то всегда к войнам не готовые, уверить всех, а главным образом, самих себя в том, что войны не будет, она грянула.
Хотя на дворе стоял январь, и для самого царя и даже для его наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева разрыв отношений с японцами был прямо снегом на голову. Всего тремя неделями раньше именно адмирал Алексеев уверял главного инженера недостроенной главной крепости на Дальнем Востоке, Порт-Артура: "Поезжайте, батенька, в отпуск, здесь у нас не предвидится никакой тревоги".
Тревоги и не было, просто японские миноносцы 26 января подошли к Порт-Артуру да и атаковали стоявшие на внешнем рейде, не защищенные ни минными заграждениями, ни мудростью начальства броненосцы "Цесаревич" и "Ретвизан" и крейсер "Палладу". 24 января, когда Япония объявила о разрыве дипломатических отношений, дальновидные и мудрые вожди России все еще на что-то надеялись, теперь государь понял, что началась война.
Дневник императора. 1904 год. 26 января. Понедельник. Утром у меня
состоялось совещание по японскому вопросу; решено не начинать самим. Завтракали: Ольга и Петя (деж.). Принимал долго губерна
торов. Весь день находился в приподнятом настроении! В 8 час. поехали в театр; шла
"Русалка" очень хорошо. Вернувшись домой, получил от Алексеева те
леграмму с известием, что этою ночью японские миноносцы произвели атаку на стоявшие на внешнем рейде "Цесаревич", "Ретвизан" и "Палладу" и причинили им пробоины. Это без объявления войны. Господь, да будет нам в помощь!
Вот какой был у деда царь. Утром решил "самим не начинать", а вечером после "Русалки" диву дается, как же это японцы вдруг посмели начать!
Дед, готовый вести бабушку к аналою, вместо свадебного подарка купил невесте путеводитель и атлас с тем, чтобы бабушка могла следить за походом жениха на разгром Японии.
ЖРЕБИЙ No 241
Романтическая хроника
Ольге Николаевне Кураевой
"Всякий может фиглярствовать и изобра
жать на подмостках честного человека, но
быть порядочным человеком в глубине ду
ши, где все дозволено, куда никому нет
доступа, - вот поистине вершина возмож
ного".
Мишель Монтень
СВИДЕТЕЛЬСТВО
Дано сие девице Кароле-Марие-Юзефе Шмиц в том, что она, как из представленных документов видно, дочь Прусского подданного, родилась 6 июля 1880 года в Белостоке и крещена в веру Христианскую Римско-Католического исповедания; образование получила во французской школе Св. Петра и Павла в Москве, от которой имеет свидетельство об учении.
Вследствие поданного ею прошения о желании вступить в домашние учительницы и его рассмотрения, предоставленных ею удостоверительных свидетельств, которые найдены удовлетворительными, допущена была к испытанию в Испытательном Комитете Московского Учебного Округа и показала во французском языке хорошие сведения и, сверх сего, в присутствии испытателей с успехом дала пробный урок по означенному предмету. А потому ей, ШМИЦ, дозволено преподавать французский язык на праве ДОМАШНЕЙ<|> УЧИТЕЛЬНИЦЫ и исправлять сию должность, на что она, как не русская подданная, не может пользоваться выгодами и преимуществами сего звания.
В удостоверение чего дано сие свидетельство за надлежащим подписанием и с приложением печати Канцелярии Попечителя Московского Учебного Округа.
Января 15 дня 1897 года Попечитель Московского Учебного Округа,
Заслуженный профессор, Тайный Советник и Кавалер Н. Богаевский Пра
витель канцелярии В. Карманов Гражданский статус моей бабушки, Ка
ролины Юзефы Марии Шмиц, долгое время определялся фактом ее прусского подданства. Бабушке еще только
шестнадцать лет, а она уже (умеют немцы устраиваться!) имела профессию, обещавшую независимость и кусок хлеба. Почему бабушка не держала одновременно экзамен по немецкому языку, столь же ей близкому, как и русский, а также по английскому и по итальянскому, на которых писала и читала так же свободно, как по-немецки и по-русски, ответа мы уже никогда не получим.
Здесь можно было бы предъявить подлинник записной книжки, которую бабушка вела в заграничных вояжах: в Италии по-итальянски, во Франции по-французски, в Женеве, Лейпциге и Берлине по-немецки, в России книжка велась исключительно на русском языке.
Знание основных европейских языков позволило бабушке объехать всю Европу в качестве юной камеристки богатенькой госпожи Катуар, к счастью, иностранных языков не знавшей, несмотря на свою нездешнюю фамилию.
В конце прошлого века среди русских женщин распространилась мода на получение образования, мода же, как известно, не налагает иных обязательств, кроме обязанности быть модным. В этой связи есть резон предъявить еще одно свидетельство (из двух имеющихся), говорящее о том, что бабушка не зря занимала внимание Испытательного Комитета Московского Учебного Округа.
СВИДЕТЕЛЬСТВО Сим имею честь свидетельствовать, что домашняя учи
тельница, Кароля Васильевна ШМИЦ в продолжении времени с 1-го ок
тября 1899 года по 1-ое июля 1902 года, при отличном поведении действительно занималась обучением детей моих Ивана, Андриеты и Петра 6, 7 и 8-летнего возраста; исполняла свои обязанности совершенно добросовестно и находилась при детях на постоянном жительстве.
А. П. Мусси 1902 года Октября 14 дня Французский гражданин Андрей
Петрович Мусси Преображенка, Генеральная ул. Тов-во Шелковой Ману
фактуры подпись его руки удостоверяю Лефортовской части 2 уч. Прис
тав И. Языков Прадед, Вильгельм Францевич, был человеком состоя
тельным и принадлежал цеху немецких мастеров, призванных в текстильную промышленность Москвы для сообщения ей европейского уровня технологий и производственной культуры. Не требуя веры на слово, прежде чем предъявить дышащий на ладан документ, необходимо сделать маленькое отступление, поскольку к сообщаемому тексту нет возможности прикрепить сам документ, непосредственно и в подлиннике.
Вид документа, ткань, на которой он исполнен, средства исполнения, шрифт, почерк выразительны до чрезвычайности и блещут то красноречием, то выдающимся косноязычием. Они - дети, дети своего времени, и этим сказано все! Семейный архив сохранил "Анализ мочи", выданный "Аптекой д-ра Пеля" 14 ноября 1907 года. Какая бумага! Какое количество вензелей, медалей, причудливых украшений, фундаментальностью своей он превосходит даже "Выписи из метрических книг" того же времени, не говоря уже о более поздних свидетельствах о рождении, аттестатах зрелости, почетных листах и грамотах за "успехи в социалистическом соревновании". Сам вид "Анализа мочи" говорит об огромном воспитательном значении документа: если даже к вашей моче такое серьезное отношение, то как же ответственны вы должны быть за свои мысли, чувства, слова и поступки!
Полагаю, что несколько предъявляемых документов должны быть хотя бы кратко описаны.
Вот "Удостоверение", подтверждающее часть трудового стажа моего незабвенного прадеда.
Бумага желтая, хрупкая, уже потрескавшаяся, изначально полупрозрачная, поэтому прежде чем читать документ, надо четко сориентироваться, где лицевая сторона, где обратная. Документ занимает треть машинописной странички. Левую сторону почти полностью закрыл чернильный штамп "В.П.С.Т. Гучковского отделения ФАБ.-ЗАВ.-КОМА", остальная часть исполнена на пишущей машинке, страдающей акцентом на букву "А", что говорит о близости Москвы, и букву "Е", что просто говорит о ее изношенности.
В.П.С.Т. УдостовЕрЕниЕ Гучковское отделение НАстоящЕЕ удостовЕ
рЕниЕ выдАно от ФАБ.-ЗАВ.-КОМ. ФАбкомА Октябрьской Суконной фАбрики
Ивановская фабрика грАждАнкЕ КАролинЕ ВАсильЕвнЕ тонких сукон КУРА
ЕВОЙ в том, что ЕЕ отЕц ВАсилий Московского района ФрАнцЕвич ШМТЦ
рАботАл нА 14 сентября 1925 г. вышЕупомянутой ф-кЕ в кАчЕствЕ N 572
ткАцкого мАстЕрА с 1892 г. по 1913 год ст. Манихино что и удостовЕ
ряЕтся Печать ПрЕдсЕдАтЕль фАбкомА НУЖДИН Всероссийский проф. союз
текстильщиков СЕкрЕтАрь ЛЕБЕДЕВ Служа мастером на Ивановской фабри
ке под Воскресенском, прадед, как и многие немцы-мастеровые, держал квартиру на Мясницкой, в самом центре Москвы. Лояльность по отношению к российским властям и невмешательство во внутренние, и без того чрезвычайно напряженные, дела Российской империи, не оградили старавшегося походить на императора Вильгельма усами и прической Вильгельма Францевича и добрейшую Агнессу Карловну, родителей моей немецкой бабушки, от соплеменников моего русского дедушки, давших первый бой немчуре в августе Четырнадцатого непосредственными погромами на улице Мясницкой, впоследствии переименованной в улицу Кирова. Прадед с прабабушкой под натиском беззаветных патриотов отступили на заранее подготовленные позиции на реке Истре, где предусмотрительным Вильгельмом Францевичем по выходе на пенсию был куплен дом знаменитой писательницы, автора бестселлера "Разоренное гнездо", за пять тысяч целковых.
Московские немцы были недовольны, когда им устроили трепку ребята в косоворотках, но позволительно спросить, почему это бабушке, родившейся в России, понадобилось идти в католический пансион, а не в нормальную русскую школу? Дело в том, что государь разнообразнейшей по вероисповеданиям страны высочайше повелел с детей католиков, обучавшихся даже в церковно-приходских школах, не говоря уже о казенных, брать подписку о их желании присутствовать на уроках закона божьего, без чего им аттестата не давали. Желания получить аттестат ценой унижения бабушка не имела. Это жене царя ради короны пришлось поменять веру, бабушке было проще.
Итак, в январе 1897 года бабушка получила свое свидетельство на право работать домашней учительницей, что впоследствии позволило ей работать в гимназии и в советских школах, а полгода спустя будущему жениху и мужу так же было выдано "СВИДЕТЕЛЬСТВО", сходное с бабушкиным лишь тем особым нечеловеческим языком, на котором власти предпочитают разговаривать с подданными.
СВИДЕТЕЛЬСТВО Кураев Николай Никанд
рович, сын крестьянина Калужской губернии, Перемышльского уезда, села Желохова, приписанный для отбывания воинской повинности ко 2 призывному участку Звенигородского уезда, Московской губернии явился к исполнению воинской повинности при призыве 1897 года и, по вынутому им ? 241-му жеребья, подлежит поступлению на службу в постоянные войска, но, на основании "53" (61 п.4) ст. Устава о воинской повинности поступление ему на службу отсрочено до 27 летнего возраста, как состоящим студентом Харьковского университета но не далее призыва 1902 года.
Выдано Московской губернии Звенигородским Уездным по воинской по
винности Присутствием июня 4 дня 1897 года за ? 258 Председатель
Присутствия Михайлов. К "Свидетельству" приложен билет величиной
чуть больше старой пятерки, тоже синеватого цвета, на нем значится: "ЖЕРЕБИЙ ? 241", тот самый, вынутый в надлежащий день дедом.
Мой прапрадед, Иоаким Иванович, был крепостным у помещицы Толстой в Калужской губернии, прадед, Никандр Иоакимович, уже записан временнообязанным, то есть полурабом, и в этом праве, как человек грамотный и рачительный, стал конторщиком. Дед же, Николай Никандрович, закончил университет по медицинскому факультету и стал врачом.
Для получения бесплатного среднего образования ему вместе со старшим братом, Сергеем Никандровичем, пришлось идти в духовную семинарию. Относясь к вере серьезно и искренне, ни дед, ни его брат не предполагали себе карьеры на колокольном поприще. Служение людям - да, но не молитвой и кадилом.
Официального запрещения для окончивших семинарию поступать в университеты не было, но препятствия к тому чинились по негласному сговору властей, изумительно владеющих и по сей день искусством придания рамкам закона мягкости и растяжимости.
Подав прошение о зачислении в Московский университет, дед получил отказ. О Петербургском и речи быть не могло, но отступать было не в правилах Николая Никандровича, и он, прихватив скрипку, на которой выучился играть в семинарии, отправился в Томск, где нужда в грамотных студентах была острей, чем желание угодить церковным властям.
Не имея достаточной зимней одежды, дед в Томске отморозил правое ухо, когда шел на вечеринку, неся в руках скрипку. Он перекладывал инструмент из руки в руку, прикрывая свободной рукой изъедаемое морозом ухо; стужа оказалась проворней деда, и ухо пришлось спасать. Это все, что сегодня известно о пребывании деда в Томске. Впрочем, дед надолго сохранил доброе чувство к Томску и почитал именно Томск, а не Иркутск столицей Сибири.
Непрестанно хлопотавший о восстановлении справедливости дядя Володя, брат рано умершего отца Николая Никандровича, добился-таки перевода деда из Томского университета в университет Харьковский, также на медицинское отделение. Не удовольствовался Владимир Иоакимович тем, что племянник стал обучаться в Харькове. И здесь имел место первый и последний прямой контакт нашей фамилии с главой царствующего дома. Дядя Володя, пройдя за три года, как и полагалось, все круги бюрократических, юридических, чиновничье-идиотических оборонительных линий, возведенных вокруг едва взошедшего на престол последнего русского царя, писал на Высочайшее имя. Писал дядя Володя, надо думать, разумно и убедительно. Помазанник, разумеется божий, всемилостивейше соблаговолил дозволить своему подданному по сути-то дела воспользоваться законом, своим законным правом! Ни о какой иной милости самодержца не просили. Но такова уж наша чудесная держава, где и законом-то и правом можно пользоваться лишь как Высочайшим одолжением. Навряд ли государь-император сознавал, что разрешая своему подданному, сыну крестьянина Калужской губернии, Перемышьского уезда, села Желохова, обучаться по выбору, хоть в Московском, а хоть и в Санкт-Петербургском университетах, он не милость творит, а покрывает своим благоволением как раз беззаконие, позволяющее чиновникам вертеть правом по своему усмотрению. Интересно, а что если бы государю доложили, что его запоздалой милостью сын крестьянина Калужской губернии, Перемышьского уезда, села Желохова пренебрег, оставил ее без последствий?..
Деду царская милость не льстила, он рассуждал, исходя из интересов дела, а делом было получение основательного образования. Два года он отучился в Томске, теперь заканчивал четвертый курс в Харькове. Опять менять место, преподавателей, обживать новое учебное пространство? Медицинская кафедра в Харькове была сильной, и это решило дело.
ДИПЛОМ Предъявитель сего, Нико
лай Никандрович Кураев, сын крестьянина, вероисповедания православного, родившийся 9 Декабря 1875 года, по удовлетворительном выдержании в Императорском Харьковском университете в 1897-1898 гг. полукурсового испытания и по зачете определенного уставом числа полугодий на медицинском факультете Харьковского университета, подвергался испытанию в медицинской испытательной комиссии при Харьковском университете в Сентябре и Октябре месяцах 1901 года, при чем оказал следующие успехи...
...вот "успехи" деда, перечисленные в дипломе, по всем двадцати трем дисциплинам оценивались только как "удовлетворительные" и "весьма удовлетворительные". Как-то не вязалась с дедовской основательностью в отношении к делу по нашим меркам посредственность знаний. Так то наши мерки! Видно в прежние времена к словам относились сугубо серьезно, и если знания испытываемого удовлетворяли, да еще и весьма удовлетворяли испытателей, то лекарь получал диплом с отличием...
По сему и на основании Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета 5 ноября 1885 года, г. Кураев, в заседании медицинской испытательной комиссии 14 Октября 1901 года, удостоен степени лекаря с отличием со всеми правами и преимуществами, поименованными как в означенном Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета, так и в ст.92 устава университетов 1884 года.
В удостоверение сего и дан сей диплом г. Кураеву за надлежащею подписью и с приложением печати Управления Харьковского округа.
Город Харьков. Ноября 30 дня 1901 года. Попечитель Харьковского
учебного округа М. Алексеенко Председатель Медицинской испытатель
ной комиссии И. Клейн Правитель канцелярии Н. Зимович Сам диплом
являет собою несгибаемой твердости лист плотной бумаги размером в два машинописных листа, составленных рядом. И хотя хранится он сложенным вчетверо, но в развернутом виде топорщится и при чтении удерживать сей диплом приходится двумя руками. Смею полагать, что несгибаемую силу придает сему диплому "Факультетское обещание", набранное на обратной стороне тем же торжественным типографским шрифтом, что и весь текст диплома.
ФАКУЛЬТЕТСКОЕ ОБЕЩАНИЕ Принимая с глубо
кой признательностью даруемые мне наукою права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жизни ничем не помрачить чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим; свято хранить вверенные мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ея процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажею тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам-врачам и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведующих и опытных; когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям.
Какой превосходный, серьезный и практический документ! Именно "Обещание", а не предосудительная, с точки зрения искреннего христианства, языческая "клятва". Отступление от "клятвы" - преступление, "клятвопреступник", это уже и приговор и несмываемое пятно, что бы там ни бормотал в свое оправдание отступник. Иное дело "Обещание", и отступившему от него остается дорога к чести. В "Обещании" больше и доверия и милосердия, оно обязывает без угрозы. Человечно, хорошо!
Закончив университет, дед пожелал работать у себя на родине, куда и был приглашен в качестве фабричного врача на Ивановскую текстильную фабрику, где уже почти десять лет к тому времени работал мастером Вильгельм Францевич, будущий дедушкин тесть...
Быть может, дедушка и бабушка, Николай Никандрович и Кароля Васильевна, как на русский манер стали звать Каролю-Марию-Юзефу, и были на небесах предназначены исключительно друг для друга, на земле это было понято не всеми и не сразу.
В памяти кураевских потомков сохранился некий Н. Канавин, кстати, тоже Николай, один из соискателей бабушкиного сердца и претендентов на ее руку. Свидетельства за подписью Н. Канавина должны быть предъявлены для того, чтобы не возникло предосудительное мнение о том, что бабушкиной руки никто не искал, а потому она так долго, целых два года ждала деда с войны.
Открытки, посылаемые бабушке из Лейпцига, Берлина, Парижа, подтверждают искренность чувств Н. Канавина и серьезность намерений. Бабушка отвечала ему из Рима, Кельна, Триеста, Парижа и Москвы - Петровский бульвар, дом Трындина, кв. 9.
Ея Высокоблагородию Каролине Вильгельмовне Шмиц. Лейпциг, 13 авгус
та 1902 г. Дорогая Кароля, получил Вашу карточку из Парижа, так же
получил из Берлина. Благодарю за память. Я был серьезно болен. Теперь поправился, но очень изменился. В Лейпциге, вероятно, придется пробыть еще недели 4-5 самое меньшее. Вы пишете, что, как Вам кажется, дружба наша разошлась. Я, Кароля, отношусь к Вам совершенно так же, как и в прошлом году. С моей стороны мое ровное чувство искренней дружбы к Вам не изменится, вероятно, никогда и, если изменится наше обоюдное отношение, то, конечно, виноват в этом не я. Итак, пишите, если найдете желание, мне по старому адресу в Лейпциг. Жму руку. Желаю всего лучшего.
Ваш Н. Канавин Не письмо, а какое-то уведомление! "Я отношусь к Вам
совершенно так же, как в прошлом году..." "С моей стороны мое ровное чувство" "Пишите, если найдете желание..." На что рассчитывал с такими текстами этот Канавин?! Такие письма пишут только немцы в русских водевилях, или какой-нибудь господин Лужин из страшненького романа.
Младшая сестра моего отца, стало быть, тетка, рассказывала, как в юные свои годы, рассматривая открытки с видами Берлина, Лейпцига и Женевы, она спросила у своей мамы, моей бабушки, кто такой "Н. Канавин".
"Он хотел быть моим мужем", - сказала бабушка. "Как! - удивилась
юная еще в ту пору тетка, бывшая уже четвертым ребенком, - тогда мы были бы не Кураевы, а Канавины?!" "Вас вообще могло
не быть", - сказала бабушка. И о Канавине, с его "ровным чувством
искренней дружбы", больше ни слова! Претендентки на руку и сердце молодого врача, игравшего в люби
тельских концертах на скрипке и прекрасного конькобежца, документальных свидетельств по себе не оставили, но сохранились безусловно достоверные предания, во все времена имеющие хождение наравне с документами.
Это было в Воскресенске. Это было зимой. Это было на катке. Некая
Леночка Янковская, влюбленная в деда и оберегавшая его даже от мнимых соперниц, набросилась на катке на бабушку, принародно обвиняя ее в том, что из-за ее неловкости (это бабушкина-то неловкость!) разорвалась цепь державшихся друг за дружку катальщиков и катальщиц, так называемая "змейка", раскрученная стоящим в центре самым сильным и умелым конькобежцем, естественно, дедом. Доктор Кураев, уже второй год работавший на одной из фабрик М. С. Попова, в чьей конторе на Петровке впоследствии привольно разместилось Министерство морского флота, был за справедливость, не думая о последствиях. Он тут же встал на защиту бабушки, убедительно доказав, что в разрушении "змейки" ее вины нет. "Ну и оставайся со своей Каролей!" - крикнула разобиженная Елена Янковская, уверенная в том, что худшего деду и невозможно пожелать.
Дед еще раз пристально посмотрел на бабушку, глядевшую на своего заступника сквозь слезы доверчиво и с благодарностью, и действительно решил остаться с ней навсегда, до последнего часа.
А Канавин не унимался. Вот она, эта открытка из Нью-Йорка с видом
высоченного, чем-то напоминающего нос океанского лайнера, небоскреба на углу Бродвея. Russia.
Moscow. Ея Высокопревосходительству Кароле Васильевне Шмиц. Пет
ровский бульвар, д.Трындина, кв. 9. НЬЮ-ЙОРК. 8 дек. н/ст. 1903.
Шлю моей доброй, хорошей Кароле привет из далекой Америки, где я
уже четыре дня. Сегодня перебрался из гостиницы в комнату. Чудная комната, но хозяева мне не нравятся. Впрочем, обо всем я напишу как-нибудь днями письмо, а пока крепко, крепко жму Вашу руку.
Ваш Коля. Пишите, чем несказанно будете меня радовать. Письмо Ваше
получил по приезде сюда. Большое спасибо. Как далеко продвинулся этот черт-Кана
вин, забравшись в Америку: "моей доброй, хорошей", и руку он уже жмет "крепко, крепко" и ждет, видите ли, что бабушка будет его "несказанно радовать"... Не дождешься! она будет радовать деда.
И о Канавине больше ни слова! Лучше лишний раз взять в руки и пере
читать рождественскую открытку образца 1903 года. Воскресенск, Звенигородского уезда, Московской гу
бернии. Ея Высокоблагородию Кароле Васильевне Шмиц, Московская ули
ца, в собств. доме. Дорогая Кароля Васильевна. Шлю Вам самые сердечные поже
лания. Дай Вам Бог побольше сил и здоровья. Мне хорошо - немного скучаю. Болела гриппом, теперь лучше, хотела, чтобы и Вы меня не забывали. Николаю Никандровичу предсказываю беспримерный успех в концерте.
Целую Вас Январева. Это та самая Январева, что была некоторое время
попутчицей бабушки и госпожи Катуар во время разъездов по Германии и Италии. Но документ ценен упоминанием деда, а раз бабушке пишут про деда... Это значит, что "беспримерный успех" деда в концерте для бабушки значит не меньше, чем рождественские поздравления и пожелания здоровья! Все пока идет отлично, главное, чтобы ничего не случилось. Никаких Канавиных, никаких Гартунгов, никаких Веселаго!
Но Романов, Романов, вот где узкое место России. О, если бы Николай
Александрович Романов не позволял друзьям, родственникам, врагам, да что врагам, вовсе проходимцам, водить себя за нос, а вместе с собой и "землю Русскую", хозяином которой он себя считал, может быть, меньше невзгод выпало бы на него самого и на его большую семью и уж вовсе ни в чем не повинных детей, а заодно, может быть, меньше разлук и печали досталось бы и бабушке с дедушкой.
Казалось бы, залогом европейского мира могло послужить уже то, что на английском, немецком и русском престолах в начале века сидела родня, в их жилах было очень много общей крови. Но короли, императоры и цари не знают дружбы. Вот и русско-японская война была организована по-родственному, по-семейному. Немецкая и английская родня русского царя, заручившаяся поддержкой благодетельно демократических Соединенных Штатов, напугали японцев аппетитами своего русского "брата". И немцы и англичане мечтали ударить по длинной руке, искавшей своих выгод не в устройстве собственного дома по-человечески, а в карманах желтолицых братьев, населяющих просторы Манчжурии и теснины Кореи. И деньгами и вооружением и советами помогли японцам собраться в поход. Как ни тянули царевы дипломаты переговоры с несговорчивыми японцами, как ни пытались государевы полководцы, почему-то всегда к войнам не готовые, уверить всех, а главным образом, самих себя в том, что войны не будет, она грянула.
Хотя на дворе стоял январь, и для самого царя и даже для его наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева разрыв отношений с японцами был прямо снегом на голову. Всего тремя неделями раньше именно адмирал Алексеев уверял главного инженера недостроенной главной крепости на Дальнем Востоке, Порт-Артура: "Поезжайте, батенька, в отпуск, здесь у нас не предвидится никакой тревоги".
Тревоги и не было, просто японские миноносцы 26 января подошли к Порт-Артуру да и атаковали стоявшие на внешнем рейде, не защищенные ни минными заграждениями, ни мудростью начальства броненосцы "Цесаревич" и "Ретвизан" и крейсер "Палладу". 24 января, когда Япония объявила о разрыве дипломатических отношений, дальновидные и мудрые вожди России все еще на что-то надеялись, теперь государь понял, что началась война.
Дневник императора. 1904 год. 26 января. Понедельник. Утром у меня
состоялось совещание по японскому вопросу; решено не начинать самим. Завтракали: Ольга и Петя (деж.). Принимал долго губерна
торов. Весь день находился в приподнятом настроении! В 8 час. поехали в театр; шла
"Русалка" очень хорошо. Вернувшись домой, получил от Алексеева те
леграмму с известием, что этою ночью японские миноносцы произвели атаку на стоявшие на внешнем рейде "Цесаревич", "Ретвизан" и "Палладу" и причинили им пробоины. Это без объявления войны. Господь, да будет нам в помощь!
Вот какой был у деда царь. Утром решил "самим не начинать", а вечером после "Русалки" диву дается, как же это японцы вдруг посмели начать!
Дед, готовый вести бабушку к аналою, вместо свадебного подарка купил невесте путеводитель и атлас с тем, чтобы бабушка могла следить за походом жениха на разгром Японии.