Страница:
Неужели это она? Не верю своему счастью!
А в руке экономки аббата Лотрека – неизменно плетеная корзинка, плотно прикрытая опять же голубым платком.
К девяти часам вечера ко мне прибежал аптекарь. Он весь запыхался. Лицо его было залито потом. Видно было, что он страшно спешил.
Невероятно, но аптекарь принес записку от своего сына из Варшавы. Жидовская почта – это что-то совершенно фантастическое, немыслимое, такое, во что трудно поверить.
И второе. Мальчишка уже успел узнать, что письма из Вильны присылает в Варшаву аббат Лотрек.
Вырисовывается весьма стройная картина.
Поляки и вообще все, сочувствующие Бонапарту, здесь собирают сведения, которые, видимо, хранятся в доме у купца Менцеля. Потом приходит эта чертовка Алина (а это несомненно она, точно она), все забирает и передает аббату Лотреку, который сам боится теперь появляться у Менцеля. Аббат же пересылает добытый материал французскому резиденту в Варшаве барону Биньону.
Завтра на рассвете беру караульных и наношу визит аббату Лотреку.
Я попросил Станкевича узнать, в какое время экономка обычно выходит из дому. Он уже ответил мне, ссылаясь опять-таки на горничную, что происходит это около восьми часов утра.
Полковники Розен и Ланг прибыли ко мне ровно к семи часам утра, как мы с ним и уславливались накануне. С ним были три караульных солдата, но они остались ждать внизу. Полковники же поднялись ко мне, мы с ними еще успели выпить чаю и закусить баранками.
Предварительно я заказал большую дорожную карету с занавешенными окошками – за кучера должен был быть один из караульных.
В половине восьмого утра мы все погрузились в карету, и где-то без десяти восемь я уже стоял перед особнячком аббата Лотрека. Ждать пришлось совсем не долго.
Минут через пять двери открылись, и выпорхнула Алина. Никаких сомнений не было. Конечно, это была она, пусть и закутанная в неизменный голубой платок, столь шедший к ее глазам.
Я подбежал к Алине, схватил ее за плечи и рывком швырнул ее в карету. Девушка не успела издать ни звука, только корзина вывалилась из ее нежнейших ручек и покатилась по тротуару.
Как только тело девушки плюхнулось на дно кареты, кучер-караульный яростно хлестнул плетью, и мы тут же рванули.
Доехали совершенно благополучно.
Допрашивал я Алину в своем кабинете и без свидетелей – Розен и караульные остались ждать за дверьми.
– Графиня Коссаковская, – сказал я. – Приближается война. Вам опасно оставаться в приграничной территории. Вы будете высланы из Вильны, и немедленно. Этого требуют соображения безопасности Российской империи. Во избежание очень крупных неприятностей для вас лично и для всего вашего семейства вы сейчас напишите бумагу, в коей уведомите ваших виленских друзей, что получили срочное задание и посему отбываете из этих мест, а что ваши обязанности здесь будет исполнять Степан Григорьевич Шлыков.
Уже через час Алина тряслась в карете, прикованная одной рукой к креслу. Напротив нее сидел офицер виленской полиции, приставленный к ней полковником Розеном.
Путь был не близкий. Я приказал отвезти графиню Коссаковскую в одну из центральных губерний, с глаз долой.
Тем временем я вызвал к себе поручика Шлыкова, одного из лучших моих сотрудников. Когда он явился, я сообщил о провале курьера виленских бонапартистов и вручил ему записку, которую мне удалось вырвать у прелестной Алины. И еще я сказал ему:
– Теперь курьером будете вы, любезнейший. А для меня будете делать копии со всех донесений, которые вам будут давать у Менцеля. И не забывайте, Шлыков, что отныне вы – сторонник Бонапарта. Я верю в вас, верю, что не подведете меня. А это вам на необходимые расходы.
И вручил ему кошелек, туго набитый червонцами.
Днем заходил полицмейстер Вейс. Он доложил, что купец Менцель ни с кем более не встречается.
На экономку же аббата Лотрека, которая каждое утро являлась в дом Менцеля, наши люди не обратили никакого внимания. Хороши же они после этого! Где были их глаза? Возмутительное разгильдяйство.
В пять часов пополудни я пришел к государю, и мы с ним гуляли в парке.
Естественно, не называя Алины, я рассказал, что курьер виленских бонапартистов разоблачен, пойман и что на его место удалось провести моего сотрудника Шлыкова.
– Каков он? Справится? Его не разоблачат? – озабоченно осведомился государь.
– Ваше величество, поручик Шлыков сообразителен, инициативен и исполнителен чрезвычайно. Я им доволен сверх меры. Без всякого сомнения, на него можно положиться. Это один из самых лучших моих людей если не считать нового варшавского агента, который, если продолжит, как начал, то скоро превзойдет всех остальных.
– Замечательно, Санглен, просто замечательно. Обязательно в дальнейшем показывай мне и Барклаю-де-Толли копии тех документов, что будет передавать тебе поручик Шлыков. Кстати, стали поступать сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна сюда, в Вильно, но первой ласточкой был именно ты. Я буду это помнить… А что это за варшавский агент, ты никогда мне о нем не рассказывал до сей поры?
Я тут же поведал государю о старике аптекаре и его сыне, подающем совершенно особые надежды и имеющего совершенно неоценимые способности для моего ведомства.
Александр Павлович был доволен чрезвычайно и сказал, что непременно ожидает продолжения этой удивительной истории о юном каббалисте, вступившем в единоборство с разведкой Наполеона.
Весьма заинтересовали его величество и волшебные свойства жидовской почты, опережающей даже фельдъегерей и царских курьеров.
– Я только не понимаю, – заметил озадаченный император, – как же можно объяснить эту загадку. Не по воздуху же они летают? Я верю, верю вам, только не понимаю, как это происходит.
Подошедшие Барклай-де-Толли и Закревский, начальник его Особой канцелярии, подтвердили существование чудодейственной жидовской почты, но вразумительно объяснить сего явления так и не смогли.
– Пойду спрошу у Канкрина, – сказал император, – он как гениальный финансист должен и тут разобраться.
И добавил, чуть улыбнувшись:
– Злые языки поговаривают, что он сам из жидов.
Когда Александр Павлович ушел, я, Барклай-де-Толли и Закревский отправились в трактир Кришкевича. Там к нам присоединился начальник артиллерии Первой Западной армии граф Кутайсов (генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, геройски погиб под Бородином 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) – человек, отличный во всех отношениях.
Вернувшись к себе, стал разбирать почту и ответил на самые неотложные письма.
Между прочим, из Гродно прислал записку майор Лешковский. Среди разного рода сведений, большей или меньшей степени важности, он сообщил одну любопытную историйку. Записываю ее.
В местечке Ляды Могилевской губернии живет ребе Шнеур-Залман. Жиды почитают его каким-то особенным мудрецом (говорят, что у него около десяти тысяч учеников – что-то не верится!). Его устные беседы записываются и расходятся по всему свету.
По доносу он был арестован в 1798 году и отвезен в Петербург. По повторному доносу – в ноябре 1800 года. Сидел в Петропавловской крепости. Был освобожден по личному распоряжению императора Павла Петровича, говорят, зашедшего к нему в камеру под видом следователя и имевшего с ним продолжительную беседу. Однако император Павел запретил старому ребе покидать Петербург, покамест его дело не будет разобрано в Сенате. Шнеур-Залман смог вернуться к себе в Ляды лишь в марте 1801 года, с воцарением государя Александра Павловича.
Так вот, сей ребе Шнеур-Залман еще в 1800 году, находясь в Санкт-Петербурге, объявил, что Бонапарт нападет на Россию и неминуемо эту войну проиграет – ему придется бежать.
Сей ребе, говорят, готовит какое-то атибонапартовское воззвание, в коем будто бы призывает всех жидов к борьбе с императором Франции.
А жиды в здешних краях почитают ребе Шнеура (хотя, конечно, есть у него и враги, как же умному человеку без врагов! Я это очень хорошо понимаю) как никого.
Лешковский повторил, что старый ребе открыл десятки, если не сотни школ (ешибот), в коих он попеременно вещает, а его сочинения, предельно ясно излагающие жидовские тайны, переписываются, ходят по рукам и пользуются необыкновенным спросом.
А завистники пишут доносы – им не нравится ясный ум старого ребе. Много раз его пытались поссорить с российскими императорами (Павлом и Александром), но каждый раз оглушительнейшим образом проваливались. Именно ясный ум старого ребе и ставил на его сторону российских императоров. Чего только ни делал министр и лирический поэт наш Гаврила Державин, чтобы упрятать Шнеура-Залмана в крепость, школы его закрыть, а сочинения уничтожить, но Бог не захотел этого!
Лешковский раздобыл где-то и прислал одно из поучений ребе (стоило бы его повесить и в канцелярии, и в Виленском замке, и вообще где угодно, хоть к дверям костела прибивай):
«Счастлив человек, который не следовал совету злодеев, и на пути грешников не стоял, и в обществе насмешников не сидел. Только к Закону Бога влечение его, об учении своем он думает днем и ночью. И будет он, словно дерево, посаженное у протоков вод, которое плод свой приносит во время свое и лист которого не вянет. И во всем, что он будет делать, – преуспеет. Не так – злодеи, подобны они мякине, уносимой ветром. Потому не устоят злодеи на суде, грешники – в собрании праведников…»
Да, надобно будет навести о старом ребе еще справки! Он в высшей мере любопытен.
Если уж он сумасбродного нашего императора Павла убедил, то, значит, что-то есть.
С раннего утра дочитывал письма и отвечал на оные.
Потом пришли Вейс, Розен и Ланг. Ничего особенно интересного, впрочем, они не сообщили.
Шлыков прислал копии донесений, которые надо было переправлять в Варшаву. Я проглядел их, сделал выписки и спрятал в портфель, дабы вечером передать эти донесения государю.
Завтракал у графа Кутайсова (он пригласил меня вчера, когда мы ужинали у Кришкевича). Было весьма вкусно, занятно и даже полезно для меня, и вот в каком отношении.
Граф рассказал мне одну небезынтересную историю, касающуюся генерала Нарбонна, имя которого сейчас тут у всех на устах.
Передаю услышанный мною рассказ слово в слово. Но начну с общеизвестных фактов, с которых начал и Кутайсов.
Граф Луи Мари Жак Амальрик де Нарбонн был избран начальником национальной гвардии одного из департаментов Франции. Было это в 1790 году. Прибыв в Париж, он узнает, что теткам короля Людовика XVI угрожает опасность, в том числе и принцессе Аделаиде (когда-то он был ее камер-юнкером).
Граф берет теток короля под свою защиту, в качестве начальника национальной гвардии добивается, чтобы был подписан декрет Конституционного собрания, разрешающий им выезд из Франции. Более того, граф лично сопровождает их до Рима.
Впоследствии де Нарбонна объявляют в революционной Франции вне закона. Он живет в Англии, скрывается у своей приятельницы знаменитой мадам де Сталь в ее швейцарском замке Коппе. Во Францию граф решает вернуться лишь во время консульства Бонапарте. Его поначалу не продвигают по службе, но зато и не арестовывают, что уже было немало.
И, наконец, граф Нарбонн, благодаря случаю и благодаря своей феноменальной хитрости, резко прорывается вверх и не сразу, но становится в итоге при Бонапарте кем-то вроде главного шпиона.
Это все, что я хорошо знал и без Кутайсова, но вот добавления, которые он сделал, были просто ошеломительными, настолько ошеломительными, что в них как-то трудно поверить, во всяком случае сразу. Но Кутайсов утверждает, что эти сведения вполне достоверные и были им получены через Талейрана. Еще он ссылается на какие-то неизвестные в печати письма мадам де Сталь, конечно, имеющей что рассказать о своем старинном приятеле графе де Нарбонне.
Итак, совершенно новое, неслыханно новое в информации генерала Кутайсова сводится к следующему.
Граф Нарбонн – вовсе не граф Нарбонн. Ни больше ни меньше. А скорее, он принц. Вот так-то. Услышав такое, я, естественно, опешил, но виду не показал, продолжал спокойно слушать.
Кутайсов вопросительно смотрел на меня: он ожидал увидеть на моем лице явные следы изумления, и ему хотелось удивить начальника военной полиции, но я помалкивал.
Принцесса Аделаида приходится теткой несчастному королю Людовику XVI. Как-то очаровательная принцесса ненароком забеременела от наследника-дофина, то бишь от своего родного племянничка. Дабы скрыть грех принцессы, из Пармы вызвали графиню Нарбонн. Последняя, естественно, согласилась назваться матерью ребенка.
Мальчик воспитывался под опекой принцессы Аделаиды, которая души в нем не чаяла. Когда он немного подрос, она назначила его своим пажом, а затем и камер-юнкером. Но, конечно, мнимый де Нарбонн отлично знал и знает, что в его жилах течет королевская кровь. И это объясняет, почему Нарбонн спасал тетку короля: он спасал не тетку короля, а свою родную мать и свою мнимую мать.
Да, этот светский шалопай и придворный хитрюга, выходит, оказался верным сыном. Хитрость в соединении с верностью – это довольно редкое сочетание. Вправду говорят, что де Нарбонн чрезвычайно опасен.
Не знаю, верить ли до конца этой истории, но на заметку ее взять надо.
Так что не исключено, что к нам едет не граф де Нарбонн, а принц Бурбон!
В общем, можно сказать, что этот завтрак у графа Александра Ивановича Кутайсова получился просто захватывающим.
После обеда пришел старик аптекарь. Принес новую записку, переданную из Варшавы.
Случилось удивительное: мальчишка свел знакомство с самим бароном Биньоном, послом и по совместительству резидентом Бонапарта в Варшаве. Более того, каким-то непостижимым образом он втерся Биньону в доверие, более того, cумел себя выдать за активного сторонника Бонапарта.
Но поразительнее всего вот что: барон Биньон сказал мальчишке, что берет его к себе секретарем (что не удивительно: Закс-младший знает кучу языков).
Вот так-то! Это совершенно неслыханная удача. Ни одному из моих сотрудников такое никогда до сих пор не удавалось.
Я велел передать старику, чтобы сын его, не раздумывая, соглашался на предложение барона Биньона.
И еще поблагодарил его за сына – старик чуть не зарыдал при этом. И хотел уже вручить ему пачку ассигнаций, но он настолько решительно замахал руками, что мне даже стало стыдно за себя.
Никак не думал, что самых больших патриотов России я встречу в виленских жидах. Тут есть какая-то загадка, но я не берусь ее разгадывать (может быть, потом, когда на покое примусь за свои мемории).
Мне так же непонятно и то, зачем поляки столь упорно цепляются за Бонапарта, ведь он никогда не даст им свободы, а вот государь Александр Павлович в своих заигрываниях с ними может зайти достаточно далеко. Поляки могли бы им пользоваться, и это было бы умно, но они предпочитают измену. Да, странно и непоследовательно они себя ведут, в высшей степени странно.
Но какой чудный мальчишка оказался! А ведь закончится война, опять засядет за свой «Зоар» или, скорее всего, побежит все-таки к ребе Шнеуру-Залману, что очень жаль – столь даровитых шпионов, на самом деле, я почти не встречал на своем пути. Но ничего тут не поделаешь, деньгами ведь его не заманишь. Одно утешение, что он сейчас еще успеет пригодиться России-матушке – война ведь даже и не началась еще.
Интересно, как его захочет использовать барон Биньон? Может, в Вильну зашлет? Тут-то мы всех и вывели бы на чистую воду. Но оставим пока мечтания.
Около семи часов я встречался с государем.
Завидев меня, он тут же со смехом сообщил, что графы Кочубей и Нессельроде, заправляющие внешней политикой Российской империи, уже получили известие о готовящемся визите дивизионного генерала Нарбонна. Кочубей, говорят, был к Александру Павловичу прежде очень близок, но теперь между ними охлаждение. Тем не менее именно ему император поручил заведывание внешними сношениями, и это не случайно – граф занимается дипломатией чуть ли не с детских лет. Поручить-то поручил, но говорит о Кочубее и напарнике его Нессельроде с явной издевкой.
Так, совсем уже издевательски, государь добавил: «Кажется, милейший Санглен, они узнали об этом последними, но все-таки узнали до приезда графа, могло быть гораздо хуже».
Кстати, о королевском происхождении Нарбонна Александр Павлович прекрасно осведомлен, это я ничего не знал, хорош начальник высшей воинской полиции! Ничего не скажешь!
Заговорили о министре Балашове.
– Санглен, он тобой недоволен, – сказал государь.
– Почему же, ваше величество? – осведомился я.
– Ты чересчур успешно разыскиваешь французских шпионов, – улыбаясь, отвечал он и добавил потом, подмигнув мне: – Так ты всех переловишь со своими резвыми ребятами, и ему ничего не останется. Пожалел бы человека.
– Ваше величество, – парировал я. – Ежели бы вы с Балашовым могли только представить себе сколько тут бонапартистов! Работы хватит не только на меня да на него, а на целую дюжину сыскных учреждений. Да тут все почти что за французов. Поголовно! Одни только жиды за вас!
– Значит, не будешь жалеть Балашова?
– Нет, ваше величество. Работенки предостаточно. Пускай ищет сторонников Бонапарте: они тут, почитай, на каждом углу.
Государь смахнул игривую усмешку с лица и сказал:
– Строгий ты, однако. Ладно, давай копии донесений в Варшаву. Погляжу потом, что удалось списать твоему Шлыкову. А Балашову-то, прежнему благодетелю твоему, можно будет показать?»
– Нет, ваше величество, я решительно против. Пускай ищет сам.
Александр Павлович шутил со мною, и самый тон его убеждал, что он мною в общем-то доволен.
А когда я поведал ему, какое предложение получил от резидента Биньона сын аптекаря, то он просто просиял, непритворно просиял.
Прощаясь, государь сказал, что непременно представит мальчишку к награде.
– Только имейте в виду, ваше величество, денежного поощрения своих трудов он никак не примет.
Государь вздрогнул, а потом, улыбнувшись, заметил:
– Санглен, где ты находишь таких сотрудников?
– Это они меня находят, ваше величество.
Пришло донесение из Ковно от майора Бистрома. Пишет, что в последние дни у них стало совсем неспокойно.
По улицам города самоуверенно разгуливают целые группки французов с явно военной выправкой. На балах в городском собрании открыто превозносят Бонапарта. На стенах домов развешивают листки, агитирующие за императора Франции. Одни жиды не участвуют в этой общей вакханалии.
Бистром слезно молит о помощи. Его штат слишком малочислен для оказания серьезного противодействия бонапартистским акциям ковенских жителей (особенно активно купечество).
Я пообещал послать ему в подчинение несколько моих людей, и сделаю это сегодня же. Вызову полицмейстера Вейса, и с ним мы вместе отберем человек пять-шесть.
Начальник моей канцелярии Протопопов, человек в высшей степени дельный и чрезвычайно памятливый, припас для меня заметку о графе Нарбонне, весьма любопытную и во многих отношениях, может быть, и неожиданную.
Нарбонн скрывался в Англии, ибо у себя на родине революционными властями он был объявлен вне закона. В это время начался процесс над несчастным королем Людовиком XVI.
Узнав об этом, Нарбонн обратился к Конвенту с просьбой дозволить ему предстать перед трибуналом для защиты короля в качестве бывшего его министра. Когда же Конвент отказал ему в этом, он написал оправдательную записку в честь своего короля и передал ее в трибунал.
Людовик XVI попросил своего защитника Мальгерба горячо благодарить Нарбонна. Записка эта вошла в число документов, напечатанных в процессе этого несчастного короля.
Фактик, надо признать, интереснейший, добавляющий новые штришки к портрету интригана и карьериста, как принято обычно определять личность графа. Все не так-то просто, как часто это представляют.
Правда, Нарбонн не бросился все-таки в пасть Конвента, ограничившись посыланием записки, а вернулся только тогда, когда понял, что ему ничего не будет, когда опасность для жизни его точно миновала.
Хитер этот мнимый граф и незаконнорожденный принц, ничего не скажешь!
А приехал бы он во Францию, если бы Конвент разрешил ему защищать короля? Полагаю, что нет. Это великолепный мастер эффектного жеста. Да, он готов жертвовать собой, но только там, где его жертва никак принята быть не может.
С ним ухо держать надо востро. Истолковывая его поступки, нужно исходить из логики в высшей степени цинического свойства.
Протопопов сам в общем-то такого же мнения.
Я поручил ему что-нибудь еще разыскать для меня о Нарбонне. И желательно поскорее, пока министр полиции Балашов не узнал что-нибудь и не сообщил государю или пока Нарбонн не явился пред светлые очи Александра Павловича.
С раннего утра пришел полицмейстер Вейс, как и было условлено. Мы с ним отобрали наших людей для майора Бистрома. Завтра с утра они отправятся.
Прибегал старик аптекарь. Он был весь какой-то запыхавшийся, пот тек с него ручьями. Сообщил, что французский резидент в Варшаве временно отправляет его сына в Вильну, в распоряжение графа де Шуазеля.
Отлично! Это редкостная удача! Я сообщил старику, что государь намерен представить его мальчика к награде.
Еще сын аптекаря передал через отца копию инструкции, которую барон Биньон получил лично от Бонапарта.
Там было несколько пунктов. Вот некоторые из них: наблюдения за движением российских войск, сбор топографических и экономических статистических данных, перлюстрация и перевод захваченных бумаг и т.д.
Завтракал я у Барклая-де-Толли. Кроме непременных жены, адъютантов да злюки Закревского, были граф Кутайсов и граф Канкрин, Александр Иванович и Егор Францевич. Много говорили о светски разгульной жизни Бонапарта и его двора в Берлине.
Закревский рассказывал разные анекдоты. Все они были весьма грубого и не очень приличного свойства. Если бы Барклай-де-Толли был бы в ладах с русским языком, то он бы без всякого сомнения оскорбился. Но он ведь по-русски – ни гугу, как, впрочем, и его заносчивая женушка, и, видимо, по этой причине все сошло совершенно гладко.
По окончании завтрака я и главнокомандующий удалились в кабинет, потом к нам присоединился начальник моей канцелярии Протопопов. Последний вытащил приказания по военной полиции за последние дни, донесения моих сотрудников и разложил все это перед Барклаем-де-Толли. А я рассказывал о работе своего ведомства.
Барклай, впрочем, слушал не очень внимательно. Государь же просто впивается глазами в донесения моих сотрудников. Привлек его внимание и текст инструкции, присланной сыном аптекаря.
Я заметил, что главнокомандующему как-то не очень приятно вникать в дела военной полиции – он как бы брезгует. Ему, думаю, неловко заниматься делами, основанными на обмане, даже если это необходимо для блага отечества. Работа моего ведомства ему не очень по душе, хотя он и признает необходимость и полезность военной полиции. Барклай вообще в некоторых отношениях смешон и наивен.
Около часу дня прислал записку полковник Розен. Она неприятно удивила меня, и вообще содержащееся в ней оказалось полнейшей неожиданностью.
Розен писал, что получено известие о бегстве Алины Коссаковской.
Я уже стал подзабывать о прелестной Алине, хотя меня и мучили порой какие-то неопределенные предчувствия.
Графинюшка, без всякого сомнения, скоро объявится в наших краях. Но как и где ее искать?!
Пришел пакет от Шлыкова с копиями донесений, которые он должен был переправить в Варшаву, к французскому резиденту Биньону, моему старому недругу.
Сын аптекаря прислал новую записку, в коей вывел схему работы бюро барона Биньона: под его началом четыре офицера, в подчинении у каждого из них находится по 12 агентов – одни наблюдают на дорогах передвижение войск, другие следят за строительством крепостей, третьи доставляют через границу собранные сведения. При этом у каждого из офицеров была своя особая роль. Вандернот руководил агентурой с территории Австрии, а остальные трое (Романиус, Узембло и Сераковский) занимали должность плац-комендантов пограничных местечек и направляли агентурную деятельность в Прибалтике, Литве и на Украине.
Сведениям этим цены нет! То-то удивится государь!
В пять часов в трактире на Доминиканской я встретился со Станкевичем. Это наш человек, которого я определил работать в дом к аббату Лотреку. С тех пор мы не виделись – он только время от времени присылал донесения, весьма неглупо составленные.
Станкевич подробнейшим образом очертил круг лиц, навещающих аббата, точно описал, дал им характеристики. И вот что он еще рассказал мне.
Сегодня утром в дом аббата Лотрека постучалась молодая нищенка. Балахон, в который она была одета, был весь изодран и покрыт густым слоем пыли, а ноги были разбиты в кровь.
Аббат приказал оставить ее в доме. Нищенку помыли, одели во все чистое, обули и потом завели к аббату. Нищенка оставалась в его покоях часа три, не меньше. И потом аббат Лотрек несколько раз призывал ее к себе.
А в руке экономки аббата Лотрека – неизменно плетеная корзинка, плотно прикрытая опять же голубым платком.
К девяти часам вечера ко мне прибежал аптекарь. Он весь запыхался. Лицо его было залито потом. Видно было, что он страшно спешил.
Невероятно, но аптекарь принес записку от своего сына из Варшавы. Жидовская почта – это что-то совершенно фантастическое, немыслимое, такое, во что трудно поверить.
И второе. Мальчишка уже успел узнать, что письма из Вильны присылает в Варшаву аббат Лотрек.
Вырисовывается весьма стройная картина.
Поляки и вообще все, сочувствующие Бонапарту, здесь собирают сведения, которые, видимо, хранятся в доме у купца Менцеля. Потом приходит эта чертовка Алина (а это несомненно она, точно она), все забирает и передает аббату Лотреку, который сам боится теперь появляться у Менцеля. Аббат же пересылает добытый материал французскому резиденту в Варшаве барону Биньону.
Завтра на рассвете беру караульных и наношу визит аббату Лотреку.
Я попросил Станкевича узнать, в какое время экономка обычно выходит из дому. Он уже ответил мне, ссылаясь опять-таки на горничную, что происходит это около восьми часов утра.
Апреля 23 дня. Полдень
Полковники Розен и Ланг прибыли ко мне ровно к семи часам утра, как мы с ним и уславливались накануне. С ним были три караульных солдата, но они остались ждать внизу. Полковники же поднялись ко мне, мы с ними еще успели выпить чаю и закусить баранками.
Предварительно я заказал большую дорожную карету с занавешенными окошками – за кучера должен был быть один из караульных.
В половине восьмого утра мы все погрузились в карету, и где-то без десяти восемь я уже стоял перед особнячком аббата Лотрека. Ждать пришлось совсем не долго.
Минут через пять двери открылись, и выпорхнула Алина. Никаких сомнений не было. Конечно, это была она, пусть и закутанная в неизменный голубой платок, столь шедший к ее глазам.
Я подбежал к Алине, схватил ее за плечи и рывком швырнул ее в карету. Девушка не успела издать ни звука, только корзина вывалилась из ее нежнейших ручек и покатилась по тротуару.
Как только тело девушки плюхнулось на дно кареты, кучер-караульный яростно хлестнул плетью, и мы тут же рванули.
Доехали совершенно благополучно.
Допрашивал я Алину в своем кабинете и без свидетелей – Розен и караульные остались ждать за дверьми.
– Графиня Коссаковская, – сказал я. – Приближается война. Вам опасно оставаться в приграничной территории. Вы будете высланы из Вильны, и немедленно. Этого требуют соображения безопасности Российской империи. Во избежание очень крупных неприятностей для вас лично и для всего вашего семейства вы сейчас напишите бумагу, в коей уведомите ваших виленских друзей, что получили срочное задание и посему отбываете из этих мест, а что ваши обязанности здесь будет исполнять Степан Григорьевич Шлыков.
Уже через час Алина тряслась в карете, прикованная одной рукой к креслу. Напротив нее сидел офицер виленской полиции, приставленный к ней полковником Розеном.
Путь был не близкий. Я приказал отвезти графиню Коссаковскую в одну из центральных губерний, с глаз долой.
Тем временем я вызвал к себе поручика Шлыкова, одного из лучших моих сотрудников. Когда он явился, я сообщил о провале курьера виленских бонапартистов и вручил ему записку, которую мне удалось вырвать у прелестной Алины. И еще я сказал ему:
– Теперь курьером будете вы, любезнейший. А для меня будете делать копии со всех донесений, которые вам будут давать у Менцеля. И не забывайте, Шлыков, что отныне вы – сторонник Бонапарта. Я верю в вас, верю, что не подведете меня. А это вам на необходимые расходы.
И вручил ему кошелек, туго набитый червонцами.
Апреля 23 дня. В одиннадцатом часу ночи
Днем заходил полицмейстер Вейс. Он доложил, что купец Менцель ни с кем более не встречается.
На экономку же аббата Лотрека, которая каждое утро являлась в дом Менцеля, наши люди не обратили никакого внимания. Хороши же они после этого! Где были их глаза? Возмутительное разгильдяйство.
В пять часов пополудни я пришел к государю, и мы с ним гуляли в парке.
Естественно, не называя Алины, я рассказал, что курьер виленских бонапартистов разоблачен, пойман и что на его место удалось провести моего сотрудника Шлыкова.
– Каков он? Справится? Его не разоблачат? – озабоченно осведомился государь.
– Ваше величество, поручик Шлыков сообразителен, инициативен и исполнителен чрезвычайно. Я им доволен сверх меры. Без всякого сомнения, на него можно положиться. Это один из самых лучших моих людей если не считать нового варшавского агента, который, если продолжит, как начал, то скоро превзойдет всех остальных.
– Замечательно, Санглен, просто замечательно. Обязательно в дальнейшем показывай мне и Барклаю-де-Толли копии тех документов, что будет передавать тебе поручик Шлыков. Кстати, стали поступать сообщения о возможной миссии генерала Нарбонна сюда, в Вильно, но первой ласточкой был именно ты. Я буду это помнить… А что это за варшавский агент, ты никогда мне о нем не рассказывал до сей поры?
Я тут же поведал государю о старике аптекаре и его сыне, подающем совершенно особые надежды и имеющего совершенно неоценимые способности для моего ведомства.
Александр Павлович был доволен чрезвычайно и сказал, что непременно ожидает продолжения этой удивительной истории о юном каббалисте, вступившем в единоборство с разведкой Наполеона.
Весьма заинтересовали его величество и волшебные свойства жидовской почты, опережающей даже фельдъегерей и царских курьеров.
– Я только не понимаю, – заметил озадаченный император, – как же можно объяснить эту загадку. Не по воздуху же они летают? Я верю, верю вам, только не понимаю, как это происходит.
Подошедшие Барклай-де-Толли и Закревский, начальник его Особой канцелярии, подтвердили существование чудодейственной жидовской почты, но вразумительно объяснить сего явления так и не смогли.
– Пойду спрошу у Канкрина, – сказал император, – он как гениальный финансист должен и тут разобраться.
И добавил, чуть улыбнувшись:
– Злые языки поговаривают, что он сам из жидов.
Когда Александр Павлович ушел, я, Барклай-де-Толли и Закревский отправились в трактир Кришкевича. Там к нам присоединился начальник артиллерии Первой Западной армии граф Кутайсов (генерал-майор Александр Иванович Кутайсов, геройски погиб под Бородином 26 августа 1812 года. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) – человек, отличный во всех отношениях.
Вернувшись к себе, стал разбирать почту и ответил на самые неотложные письма.
Между прочим, из Гродно прислал записку майор Лешковский. Среди разного рода сведений, большей или меньшей степени важности, он сообщил одну любопытную историйку. Записываю ее.
В местечке Ляды Могилевской губернии живет ребе Шнеур-Залман. Жиды почитают его каким-то особенным мудрецом (говорят, что у него около десяти тысяч учеников – что-то не верится!). Его устные беседы записываются и расходятся по всему свету.
По доносу он был арестован в 1798 году и отвезен в Петербург. По повторному доносу – в ноябре 1800 года. Сидел в Петропавловской крепости. Был освобожден по личному распоряжению императора Павла Петровича, говорят, зашедшего к нему в камеру под видом следователя и имевшего с ним продолжительную беседу. Однако император Павел запретил старому ребе покидать Петербург, покамест его дело не будет разобрано в Сенате. Шнеур-Залман смог вернуться к себе в Ляды лишь в марте 1801 года, с воцарением государя Александра Павловича.
Так вот, сей ребе Шнеур-Залман еще в 1800 году, находясь в Санкт-Петербурге, объявил, что Бонапарт нападет на Россию и неминуемо эту войну проиграет – ему придется бежать.
Сей ребе, говорят, готовит какое-то атибонапартовское воззвание, в коем будто бы призывает всех жидов к борьбе с императором Франции.
А жиды в здешних краях почитают ребе Шнеура (хотя, конечно, есть у него и враги, как же умному человеку без врагов! Я это очень хорошо понимаю) как никого.
Лешковский повторил, что старый ребе открыл десятки, если не сотни школ (ешибот), в коих он попеременно вещает, а его сочинения, предельно ясно излагающие жидовские тайны, переписываются, ходят по рукам и пользуются необыкновенным спросом.
А завистники пишут доносы – им не нравится ясный ум старого ребе. Много раз его пытались поссорить с российскими императорами (Павлом и Александром), но каждый раз оглушительнейшим образом проваливались. Именно ясный ум старого ребе и ставил на его сторону российских императоров. Чего только ни делал министр и лирический поэт наш Гаврила Державин, чтобы упрятать Шнеура-Залмана в крепость, школы его закрыть, а сочинения уничтожить, но Бог не захотел этого!
Лешковский раздобыл где-то и прислал одно из поучений ребе (стоило бы его повесить и в канцелярии, и в Виленском замке, и вообще где угодно, хоть к дверям костела прибивай):
«Счастлив человек, который не следовал совету злодеев, и на пути грешников не стоял, и в обществе насмешников не сидел. Только к Закону Бога влечение его, об учении своем он думает днем и ночью. И будет он, словно дерево, посаженное у протоков вод, которое плод свой приносит во время свое и лист которого не вянет. И во всем, что он будет делать, – преуспеет. Не так – злодеи, подобны они мякине, уносимой ветром. Потому не устоят злодеи на суде, грешники – в собрании праведников…»
Да, надобно будет навести о старом ребе еще справки! Он в высшей мере любопытен.
Если уж он сумасбродного нашего императора Павла убедил, то, значит, что-то есть.
Апреля 24 дня. Три часа пополудни
С раннего утра дочитывал письма и отвечал на оные.
Потом пришли Вейс, Розен и Ланг. Ничего особенно интересного, впрочем, они не сообщили.
Шлыков прислал копии донесений, которые надо было переправлять в Варшаву. Я проглядел их, сделал выписки и спрятал в портфель, дабы вечером передать эти донесения государю.
Завтракал у графа Кутайсова (он пригласил меня вчера, когда мы ужинали у Кришкевича). Было весьма вкусно, занятно и даже полезно для меня, и вот в каком отношении.
Граф рассказал мне одну небезынтересную историю, касающуюся генерала Нарбонна, имя которого сейчас тут у всех на устах.
Передаю услышанный мною рассказ слово в слово. Но начну с общеизвестных фактов, с которых начал и Кутайсов.
Граф Луи Мари Жак Амальрик де Нарбонн был избран начальником национальной гвардии одного из департаментов Франции. Было это в 1790 году. Прибыв в Париж, он узнает, что теткам короля Людовика XVI угрожает опасность, в том числе и принцессе Аделаиде (когда-то он был ее камер-юнкером).
Граф берет теток короля под свою защиту, в качестве начальника национальной гвардии добивается, чтобы был подписан декрет Конституционного собрания, разрешающий им выезд из Франции. Более того, граф лично сопровождает их до Рима.
Впоследствии де Нарбонна объявляют в революционной Франции вне закона. Он живет в Англии, скрывается у своей приятельницы знаменитой мадам де Сталь в ее швейцарском замке Коппе. Во Францию граф решает вернуться лишь во время консульства Бонапарте. Его поначалу не продвигают по службе, но зато и не арестовывают, что уже было немало.
И, наконец, граф Нарбонн, благодаря случаю и благодаря своей феноменальной хитрости, резко прорывается вверх и не сразу, но становится в итоге при Бонапарте кем-то вроде главного шпиона.
Это все, что я хорошо знал и без Кутайсова, но вот добавления, которые он сделал, были просто ошеломительными, настолько ошеломительными, что в них как-то трудно поверить, во всяком случае сразу. Но Кутайсов утверждает, что эти сведения вполне достоверные и были им получены через Талейрана. Еще он ссылается на какие-то неизвестные в печати письма мадам де Сталь, конечно, имеющей что рассказать о своем старинном приятеле графе де Нарбонне.
Итак, совершенно новое, неслыханно новое в информации генерала Кутайсова сводится к следующему.
Граф Нарбонн – вовсе не граф Нарбонн. Ни больше ни меньше. А скорее, он принц. Вот так-то. Услышав такое, я, естественно, опешил, но виду не показал, продолжал спокойно слушать.
Кутайсов вопросительно смотрел на меня: он ожидал увидеть на моем лице явные следы изумления, и ему хотелось удивить начальника военной полиции, но я помалкивал.
Принцесса Аделаида приходится теткой несчастному королю Людовику XVI. Как-то очаровательная принцесса ненароком забеременела от наследника-дофина, то бишь от своего родного племянничка. Дабы скрыть грех принцессы, из Пармы вызвали графиню Нарбонн. Последняя, естественно, согласилась назваться матерью ребенка.
Мальчик воспитывался под опекой принцессы Аделаиды, которая души в нем не чаяла. Когда он немного подрос, она назначила его своим пажом, а затем и камер-юнкером. Но, конечно, мнимый де Нарбонн отлично знал и знает, что в его жилах течет королевская кровь. И это объясняет, почему Нарбонн спасал тетку короля: он спасал не тетку короля, а свою родную мать и свою мнимую мать.
Да, этот светский шалопай и придворный хитрюга, выходит, оказался верным сыном. Хитрость в соединении с верностью – это довольно редкое сочетание. Вправду говорят, что де Нарбонн чрезвычайно опасен.
Не знаю, верить ли до конца этой истории, но на заметку ее взять надо.
Так что не исключено, что к нам едет не граф де Нарбонн, а принц Бурбон!
В общем, можно сказать, что этот завтрак у графа Александра Ивановича Кутайсова получился просто захватывающим.
Апреля 24 дня. В десятом часу вечера
После обеда пришел старик аптекарь. Принес новую записку, переданную из Варшавы.
Случилось удивительное: мальчишка свел знакомство с самим бароном Биньоном, послом и по совместительству резидентом Бонапарта в Варшаве. Более того, каким-то непостижимым образом он втерся Биньону в доверие, более того, cумел себя выдать за активного сторонника Бонапарта.
Но поразительнее всего вот что: барон Биньон сказал мальчишке, что берет его к себе секретарем (что не удивительно: Закс-младший знает кучу языков).
Вот так-то! Это совершенно неслыханная удача. Ни одному из моих сотрудников такое никогда до сих пор не удавалось.
Я велел передать старику, чтобы сын его, не раздумывая, соглашался на предложение барона Биньона.
И еще поблагодарил его за сына – старик чуть не зарыдал при этом. И хотел уже вручить ему пачку ассигнаций, но он настолько решительно замахал руками, что мне даже стало стыдно за себя.
Никак не думал, что самых больших патриотов России я встречу в виленских жидах. Тут есть какая-то загадка, но я не берусь ее разгадывать (может быть, потом, когда на покое примусь за свои мемории).
Мне так же непонятно и то, зачем поляки столь упорно цепляются за Бонапарта, ведь он никогда не даст им свободы, а вот государь Александр Павлович в своих заигрываниях с ними может зайти достаточно далеко. Поляки могли бы им пользоваться, и это было бы умно, но они предпочитают измену. Да, странно и непоследовательно они себя ведут, в высшей степени странно.
Но какой чудный мальчишка оказался! А ведь закончится война, опять засядет за свой «Зоар» или, скорее всего, побежит все-таки к ребе Шнеуру-Залману, что очень жаль – столь даровитых шпионов, на самом деле, я почти не встречал на своем пути. Но ничего тут не поделаешь, деньгами ведь его не заманишь. Одно утешение, что он сейчас еще успеет пригодиться России-матушке – война ведь даже и не началась еще.
Интересно, как его захочет использовать барон Биньон? Может, в Вильну зашлет? Тут-то мы всех и вывели бы на чистую воду. Но оставим пока мечтания.
Около семи часов я встречался с государем.
Завидев меня, он тут же со смехом сообщил, что графы Кочубей и Нессельроде, заправляющие внешней политикой Российской империи, уже получили известие о готовящемся визите дивизионного генерала Нарбонна. Кочубей, говорят, был к Александру Павловичу прежде очень близок, но теперь между ними охлаждение. Тем не менее именно ему император поручил заведывание внешними сношениями, и это не случайно – граф занимается дипломатией чуть ли не с детских лет. Поручить-то поручил, но говорит о Кочубее и напарнике его Нессельроде с явной издевкой.
Так, совсем уже издевательски, государь добавил: «Кажется, милейший Санглен, они узнали об этом последними, но все-таки узнали до приезда графа, могло быть гораздо хуже».
Кстати, о королевском происхождении Нарбонна Александр Павлович прекрасно осведомлен, это я ничего не знал, хорош начальник высшей воинской полиции! Ничего не скажешь!
Заговорили о министре Балашове.
– Санглен, он тобой недоволен, – сказал государь.
– Почему же, ваше величество? – осведомился я.
– Ты чересчур успешно разыскиваешь французских шпионов, – улыбаясь, отвечал он и добавил потом, подмигнув мне: – Так ты всех переловишь со своими резвыми ребятами, и ему ничего не останется. Пожалел бы человека.
– Ваше величество, – парировал я. – Ежели бы вы с Балашовым могли только представить себе сколько тут бонапартистов! Работы хватит не только на меня да на него, а на целую дюжину сыскных учреждений. Да тут все почти что за французов. Поголовно! Одни только жиды за вас!
– Значит, не будешь жалеть Балашова?
– Нет, ваше величество. Работенки предостаточно. Пускай ищет сторонников Бонапарте: они тут, почитай, на каждом углу.
Государь смахнул игривую усмешку с лица и сказал:
– Строгий ты, однако. Ладно, давай копии донесений в Варшаву. Погляжу потом, что удалось списать твоему Шлыкову. А Балашову-то, прежнему благодетелю твоему, можно будет показать?»
– Нет, ваше величество, я решительно против. Пускай ищет сам.
Александр Павлович шутил со мною, и самый тон его убеждал, что он мною в общем-то доволен.
А когда я поведал ему, какое предложение получил от резидента Биньона сын аптекаря, то он просто просиял, непритворно просиял.
Прощаясь, государь сказал, что непременно представит мальчишку к награде.
– Только имейте в виду, ваше величество, денежного поощрения своих трудов он никак не примет.
Государь вздрогнул, а потом, улыбнувшись, заметил:
– Санглен, где ты находишь таких сотрудников?
– Это они меня находят, ваше величество.
Апреля 24 дня. 12-й час ночи
Пришло донесение из Ковно от майора Бистрома. Пишет, что в последние дни у них стало совсем неспокойно.
По улицам города самоуверенно разгуливают целые группки французов с явно военной выправкой. На балах в городском собрании открыто превозносят Бонапарта. На стенах домов развешивают листки, агитирующие за императора Франции. Одни жиды не участвуют в этой общей вакханалии.
Бистром слезно молит о помощи. Его штат слишком малочислен для оказания серьезного противодействия бонапартистским акциям ковенских жителей (особенно активно купечество).
Я пообещал послать ему в подчинение несколько моих людей, и сделаю это сегодня же. Вызову полицмейстера Вейса, и с ним мы вместе отберем человек пять-шесть.
Начальник моей канцелярии Протопопов, человек в высшей степени дельный и чрезвычайно памятливый, припас для меня заметку о графе Нарбонне, весьма любопытную и во многих отношениях, может быть, и неожиданную.
Нарбонн скрывался в Англии, ибо у себя на родине революционными властями он был объявлен вне закона. В это время начался процесс над несчастным королем Людовиком XVI.
Узнав об этом, Нарбонн обратился к Конвенту с просьбой дозволить ему предстать перед трибуналом для защиты короля в качестве бывшего его министра. Когда же Конвент отказал ему в этом, он написал оправдательную записку в честь своего короля и передал ее в трибунал.
Людовик XVI попросил своего защитника Мальгерба горячо благодарить Нарбонна. Записка эта вошла в число документов, напечатанных в процессе этого несчастного короля.
Фактик, надо признать, интереснейший, добавляющий новые штришки к портрету интригана и карьериста, как принято обычно определять личность графа. Все не так-то просто, как часто это представляют.
Правда, Нарбонн не бросился все-таки в пасть Конвента, ограничившись посыланием записки, а вернулся только тогда, когда понял, что ему ничего не будет, когда опасность для жизни его точно миновала.
Хитер этот мнимый граф и незаконнорожденный принц, ничего не скажешь!
А приехал бы он во Францию, если бы Конвент разрешил ему защищать короля? Полагаю, что нет. Это великолепный мастер эффектного жеста. Да, он готов жертвовать собой, но только там, где его жертва никак принята быть не может.
С ним ухо держать надо востро. Истолковывая его поступки, нужно исходить из логики в высшей степени цинического свойства.
Протопопов сам в общем-то такого же мнения.
Я поручил ему что-нибудь еще разыскать для меня о Нарбонне. И желательно поскорее, пока министр полиции Балашов не узнал что-нибудь и не сообщил государю или пока Нарбонн не явился пред светлые очи Александра Павловича.
Апреля 25 дня. Шесть часов вечера
С раннего утра пришел полицмейстер Вейс, как и было условлено. Мы с ним отобрали наших людей для майора Бистрома. Завтра с утра они отправятся.
Прибегал старик аптекарь. Он был весь какой-то запыхавшийся, пот тек с него ручьями. Сообщил, что французский резидент в Варшаве временно отправляет его сына в Вильну, в распоряжение графа де Шуазеля.
Отлично! Это редкостная удача! Я сообщил старику, что государь намерен представить его мальчика к награде.
Еще сын аптекаря передал через отца копию инструкции, которую барон Биньон получил лично от Бонапарта.
Там было несколько пунктов. Вот некоторые из них: наблюдения за движением российских войск, сбор топографических и экономических статистических данных, перлюстрация и перевод захваченных бумаг и т.д.
Завтракал я у Барклая-де-Толли. Кроме непременных жены, адъютантов да злюки Закревского, были граф Кутайсов и граф Канкрин, Александр Иванович и Егор Францевич. Много говорили о светски разгульной жизни Бонапарта и его двора в Берлине.
Закревский рассказывал разные анекдоты. Все они были весьма грубого и не очень приличного свойства. Если бы Барклай-де-Толли был бы в ладах с русским языком, то он бы без всякого сомнения оскорбился. Но он ведь по-русски – ни гугу, как, впрочем, и его заносчивая женушка, и, видимо, по этой причине все сошло совершенно гладко.
По окончании завтрака я и главнокомандующий удалились в кабинет, потом к нам присоединился начальник моей канцелярии Протопопов. Последний вытащил приказания по военной полиции за последние дни, донесения моих сотрудников и разложил все это перед Барклаем-де-Толли. А я рассказывал о работе своего ведомства.
Барклай, впрочем, слушал не очень внимательно. Государь же просто впивается глазами в донесения моих сотрудников. Привлек его внимание и текст инструкции, присланной сыном аптекаря.
Я заметил, что главнокомандующему как-то не очень приятно вникать в дела военной полиции – он как бы брезгует. Ему, думаю, неловко заниматься делами, основанными на обмане, даже если это необходимо для блага отечества. Работа моего ведомства ему не очень по душе, хотя он и признает необходимость и полезность военной полиции. Барклай вообще в некоторых отношениях смешон и наивен.
Около часу дня прислал записку полковник Розен. Она неприятно удивила меня, и вообще содержащееся в ней оказалось полнейшей неожиданностью.
Розен писал, что получено известие о бегстве Алины Коссаковской.
Я уже стал подзабывать о прелестной Алине, хотя меня и мучили порой какие-то неопределенные предчувствия.
Графинюшка, без всякого сомнения, скоро объявится в наших краях. Но как и где ее искать?!
Пришел пакет от Шлыкова с копиями донесений, которые он должен был переправить в Варшаву, к французскому резиденту Биньону, моему старому недругу.
Сын аптекаря прислал новую записку, в коей вывел схему работы бюро барона Биньона: под его началом четыре офицера, в подчинении у каждого из них находится по 12 агентов – одни наблюдают на дорогах передвижение войск, другие следят за строительством крепостей, третьи доставляют через границу собранные сведения. При этом у каждого из офицеров была своя особая роль. Вандернот руководил агентурой с территории Австрии, а остальные трое (Романиус, Узембло и Сераковский) занимали должность плац-комендантов пограничных местечек и направляли агентурную деятельность в Прибалтике, Литве и на Украине.
Сведениям этим цены нет! То-то удивится государь!
В пять часов в трактире на Доминиканской я встретился со Станкевичем. Это наш человек, которого я определил работать в дом к аббату Лотреку. С тех пор мы не виделись – он только время от времени присылал донесения, весьма неглупо составленные.
Станкевич подробнейшим образом очертил круг лиц, навещающих аббата, точно описал, дал им характеристики. И вот что он еще рассказал мне.
Сегодня утром в дом аббата Лотрека постучалась молодая нищенка. Балахон, в который она была одета, был весь изодран и покрыт густым слоем пыли, а ноги были разбиты в кровь.
Аббат приказал оставить ее в доме. Нищенку помыли, одели во все чистое, обули и потом завели к аббату. Нищенка оставалась в его покоях часа три, не меньше. И потом аббат Лотрек несколько раз призывал ее к себе.