Ефим Курганов
Шпион его величества
Роман
(журнальный вариант)
Посвящается Норе Штукмейстер
Все, без исключения, персонажи – вплоть до
самых эпизодических, – фигурирующие в настоящем
повествовании, – реальные исторические лица.
Практически все описанные события имели место,
а если не имели, то вполне могли бы его иметь.
Это – книга-реконструкция.
Я попробовал, в меру своих возможностей, представить,
каким мог бы быть профессиональный дневник
шефа русской разведки в 1812 году.
Содержание этого гипотетического дневника
восстановлено строго по источникам.
Е. К.
Подлинный секретный дневник военного советника Якова Ивановича де Санглена
Яков Иванович де Санглен (1776–1864), или иначе Жак де Санглен, прожил долгую, насыщенную cобытиями, бурную жизнь, которая просто просится в роман или даже в целую серию романов.
Он был весьма плодовитый и довольно популярный в свое время русский публицист и философ («Об истинном величии человека», 1814), критик («Шиллер, Вольтер и Руссо», 1843) и издатель (журналы «Ученые ведомости», 1805; «Аврора», 1805–1806), сотрудник известных журналов «Московский телеграф» (в начале 1830-х годов) и «Москвитянин» (с 1845 года), переводчик («Отрывки из иностранной литературы», 1804), романист («Жизнь и мнения нового Тристрама», 1830; «Рыцарская клятва на гробе», 1832), историк и теоретик военного дела («Краткое обозрение воинской истории XVIII века», 1809; «Исторические и тактические отрывки», 1809). В разные периоды своей жизни он отдавал дань разным литературным жанрам.
Де Санглен с 1804-го по 1807-й год преподавал в Московском университете немецкую словесность, читал там курс по военной истории и тактике, наконец, получил в 1806 году звание профессора-адъюнкта военной истории. Впоследствии он получил звание военного советника и дослужился до действительного статского советника.
Однако прежде всего это был шпион, виртуоз сыска, это был человек, фактически создавший структуру русской тайной полиции: де Санглен организовал разветвленную агентурную сеть и активно занялся ловлей шпионов (1812–1816). Эти несколько лет, собственно, и составили основу репутации Якова (Жака) де Санглена.
В современной истории Московского университета о нем сказано слишком сжато, но выразительно и точно: «В будущем всесильный управляющий делами в министерстве полиции, который начинал скромным учителем немецкого языка при университете»[ 1].
Де Санглен был живым и интересным собеседником
А. И. Герцен писал впоследствии, что «болтовня Санглена» есть «живая хроника за последние 50 лет», отмечал, что в нем есть «большая живость, своего рода острота и бездна фактов интересных»[ 2]. В третьей главе «Былого и дум» он назвал его «старым вольтерьянцем, остряком, болтуном и юмористом».
А вот весьма показательный фрагмент из «Воспоминаний» Т. П. Пассек: «Положение это (начальника тайной полиции. – Сергей Сериков)давало ему возможность знать пропасть событий и анекдотов того времени… Де Санглен рассказывал энергично, рельефно, – живой, остроумный, с огромной памятью, он представлял собою живую хронику»[ 3].
Как видим, де Санглен был яркой, забавной и остроумной личностью, но современники, по свидетельству ряда мемуаристов, побаивались его даже и тогда, когда он был уже частным лицом и давно находился в отставке. Так, по словам Ф. Ф. Вигеля, автора известных «Записок», де Санглен наводил на окружающих страх[ 4].
Вообще атмосфера страха и тайны до конца окутывала личность де Санглена. Это была та невидимая завеса, которая фактически отделяла его от остального общества.
Де Санглен неоднократно исполнял личные поручения императора Александра Павловича.
Он заведовал Особой канцелярией при министерстве полиции, осуществлявшей те функции, что позднее были названы «контрразведкой». Н. И. Греч, при всем том, что он в высшей степени недоброжелательно относился к де Санглену, свидетельствовал в своих мемуарах: «Александр не доверял никому, даже своему министру полиции, и Санглен служил ему соглядатаем. Вечером и ночью посылал за ним по секрету и спрашивал, что делается в министерстве»[ 5]. Это важное показание, сделанное недругом нашего героя.
Итак, Яков (Жак) де Санглен был личным шпионом императора Александра I.
А в 1812 году этот потомок французских эмигрантов возглавлял с марта месяца воинскую полицию Первой Западной армии, а с апреля этого же года под его начало была отдана высшая воинская полиция при военном министре, то есть в его ведении фактически находилась вся разведка.
Де Санглен оставил интереснейшие «Записки», которые через двадцать лет после его смерти были напечатаны в журнале «Русская старина» (1882–1883)[ 6].
Этот обширный мемуарный свод охватывает целых четыре царствования – времена Екатерины II, Павла I, Александра I и Николая I.
Напомню характеристику «Записок», которая была сделана современным исследователем: «Его (Я. И. де Санглена. – Е. К.) жизненный и литературный путь завершился записками – ценнейшим литературным и историческим документом, по сие время не изданным полностью и не проанализированным сколько-нибудь внимательно с литературной и психологической стороны»[ 7].
«Записки» де Санглена, хотя отдельно и не анализировались и не изучались, что весьма прискорбно и совершенно несправедливо, но специалистами по русской истории XVIII и XIX столетий они тем не менее непременно учитывались и учитываются, ибо обойти их исследователю на самом деле просто невозможно.
Обидно только, что в нашу эпоху репринтных изданий «Записок» де Санглена почему-то никто так и не удосужился перепечатать. Но еще прискорбнее следующее.
Практически до сей поры из сферы внимания специалистов по русской истории начала XIX столетия почему-то начисто выпал один чрезвычайно важный текст (во всяком случае – в печати об этом сведений, насколько мне известно, никогда не появлялось).
Когда на склоне лет де Санглен стал работать над своими мемуарами, то события своей богатой приключениями жизни он восстанавливал по тайному дневнику, который вел на протяжении нескольких десятилетий.
Причем наиболее интересные подробности так и остались погребенными в дневнике, ибо не было никакой надежды, что они могут быть обнародованы. Однако даже если бы такая надежда и была бы тогда, Санглен как благородный человек все равно бы ею не воспользовался.
Все дело в том, что император Александр I взял в свое время с него слово, что он никогда не обнародует тайны, связанные с его служебной деятельностью. А в сферу последней входили не только поиск и разоблачение вражеской агентуры, но и розыск для утех императора девушек особой красоты.
Санглен сдержал данное императору обещание: в его интереснейших записках, строго говоря, не открыта ни одна тайна, связанная с работой на посту директора русской военной полиции.
Историк М. П. Погодин задал Санглену множество вопросов, касающихся событий 1812 года. Ответив только на ряд из них, Санглен писал М. П. Погодину 18 ноября 1861 года: «Вот все, что я мог вам сказать, на остальное наложил император Александр I вечное молчание, и я исполню его волю до конца жизни моей»[ 8].
Прошло почти двести лет – дневник военного советника де Санглена можно наконец-то печатать.
Настала пора вытащить его из архивных недр (вообще в провинциальных музеях России хранится немало сокровищ) и сделать всеобщим достоянием: дневник этот, несомненно, того заслуживает.
Читателю теперь представляется редкая и даже, пожалуй, исключительная возможность узнать, как строилась в Российской империи в начале XIX столетия работа тайной полиции.
В основу настоящей публикации легли записи военного советника Я. И. де Санглена за апрель – май 1812 года, представляющие собой, как мне кажется, совершенно связный текст, который обладает своим единым внутренним сюжетом.
Весной 1812 года выдалось чрезвычайно тревожное, важное и необыкновенно ответственное время для российской разведки.
Наполеон Бонапарт готовился к предстоящей грандиозной войне и одновременно предпринимал все необходимые меры, чтобы его планы противником были обнаружены как можно позднее.
Кроме того, император Франции пытался реорганизовать свою резидентуру в герцогстве Варшавском, чтобы она действовала с максимальной эффективностью – ему нужны были как можно более точные сведения о численности, составе и дислокации российских войск.
Наполеон за месяц до начала боевых действий послал в Вильну с особой разведывательной миссией своего генерал-адъютанта графа Луи Мари Жака Амальрика де Нарбонна (1755–1813). В качестве адъютантов к последнему были прикомандированы профессиональные французские агенты.
Сначала эта троица инспектировала французские разведывательные службы, расположенные в герцогстве Варшавском, а затем она прибыла в Ковно (Каунас), откуда уже отправилась в Вильну (Вильнюс), ставшую к тем дням чуть ли не дипломатической столицей Европы (во всяком случае, там собрались представители основных сил антинаполеоновской коалиции).
Три дня (с 6-го по 8-е мая 1812 года), проведенные графом де Нарбонном в Вильне, – один из ключевых эпизодов в череде тех лихорадочных событий, что непосредственно предшествовали войне. Строго говоря, можно сказать, что этот визит явился прологом к Отечественной войне, явился преамбулой войны.
Как реагировал начальник высшей воинской полиции Российской империи де Санглен и его сотрудники на демарши императора Франции, его дипломатов и агентов – все это и еще многое другое можно будет наконец-то теперь понять после ознакомления с предлагаемой частью совершенно уникального документа, принадлежащего перу человека, который в рубежном, трагическом 1812 году возглавлял русскую военную разведку.
Не будем забывать при этом, что Яков Иванович де Санглен не просто с апреля 1812 года руководил русской военной разведкой – он создал ее, причем смог сделать это буквально за два месяца до начала Отечественной войны.
В определенном смысле это был самый настоящий подвиг, потребовавший от де Санглена не только огромной мобилизации внутренних сил всей его личности, но и особенной гибкости и остроты ума, а также самого что ни на есть незаурядного сыскного таланта.
Во всем этом читателю сейчас предстоит возможность убедиться.
Дневник Я. И. де Санглена – это не только важный исторический, но при этом еще и захватывающе интересный культурно-психологический документ.
Сергей Сериков,
кандидат военно-исторических наук, хранитель
Томского областного исторического архива
г. Томск,
10 августа 2005 года
Он был весьма плодовитый и довольно популярный в свое время русский публицист и философ («Об истинном величии человека», 1814), критик («Шиллер, Вольтер и Руссо», 1843) и издатель (журналы «Ученые ведомости», 1805; «Аврора», 1805–1806), сотрудник известных журналов «Московский телеграф» (в начале 1830-х годов) и «Москвитянин» (с 1845 года), переводчик («Отрывки из иностранной литературы», 1804), романист («Жизнь и мнения нового Тристрама», 1830; «Рыцарская клятва на гробе», 1832), историк и теоретик военного дела («Краткое обозрение воинской истории XVIII века», 1809; «Исторические и тактические отрывки», 1809). В разные периоды своей жизни он отдавал дань разным литературным жанрам.
Де Санглен с 1804-го по 1807-й год преподавал в Московском университете немецкую словесность, читал там курс по военной истории и тактике, наконец, получил в 1806 году звание профессора-адъюнкта военной истории. Впоследствии он получил звание военного советника и дослужился до действительного статского советника.
Однако прежде всего это был шпион, виртуоз сыска, это был человек, фактически создавший структуру русской тайной полиции: де Санглен организовал разветвленную агентурную сеть и активно занялся ловлей шпионов (1812–1816). Эти несколько лет, собственно, и составили основу репутации Якова (Жака) де Санглена.
В современной истории Московского университета о нем сказано слишком сжато, но выразительно и точно: «В будущем всесильный управляющий делами в министерстве полиции, который начинал скромным учителем немецкого языка при университете»[ 1].
Де Санглен был живым и интересным собеседником
А. И. Герцен писал впоследствии, что «болтовня Санглена» есть «живая хроника за последние 50 лет», отмечал, что в нем есть «большая живость, своего рода острота и бездна фактов интересных»[ 2]. В третьей главе «Былого и дум» он назвал его «старым вольтерьянцем, остряком, болтуном и юмористом».
А вот весьма показательный фрагмент из «Воспоминаний» Т. П. Пассек: «Положение это (начальника тайной полиции. – Сергей Сериков)давало ему возможность знать пропасть событий и анекдотов того времени… Де Санглен рассказывал энергично, рельефно, – живой, остроумный, с огромной памятью, он представлял собою живую хронику»[ 3].
Как видим, де Санглен был яркой, забавной и остроумной личностью, но современники, по свидетельству ряда мемуаристов, побаивались его даже и тогда, когда он был уже частным лицом и давно находился в отставке. Так, по словам Ф. Ф. Вигеля, автора известных «Записок», де Санглен наводил на окружающих страх[ 4].
Вообще атмосфера страха и тайны до конца окутывала личность де Санглена. Это была та невидимая завеса, которая фактически отделяла его от остального общества.
Де Санглен неоднократно исполнял личные поручения императора Александра Павловича.
Он заведовал Особой канцелярией при министерстве полиции, осуществлявшей те функции, что позднее были названы «контрразведкой». Н. И. Греч, при всем том, что он в высшей степени недоброжелательно относился к де Санглену, свидетельствовал в своих мемуарах: «Александр не доверял никому, даже своему министру полиции, и Санглен служил ему соглядатаем. Вечером и ночью посылал за ним по секрету и спрашивал, что делается в министерстве»[ 5]. Это важное показание, сделанное недругом нашего героя.
Итак, Яков (Жак) де Санглен был личным шпионом императора Александра I.
А в 1812 году этот потомок французских эмигрантов возглавлял с марта месяца воинскую полицию Первой Западной армии, а с апреля этого же года под его начало была отдана высшая воинская полиция при военном министре, то есть в его ведении фактически находилась вся разведка.
Де Санглен оставил интереснейшие «Записки», которые через двадцать лет после его смерти были напечатаны в журнале «Русская старина» (1882–1883)[ 6].
Этот обширный мемуарный свод охватывает целых четыре царствования – времена Екатерины II, Павла I, Александра I и Николая I.
Напомню характеристику «Записок», которая была сделана современным исследователем: «Его (Я. И. де Санглена. – Е. К.) жизненный и литературный путь завершился записками – ценнейшим литературным и историческим документом, по сие время не изданным полностью и не проанализированным сколько-нибудь внимательно с литературной и психологической стороны»[ 7].
«Записки» де Санглена, хотя отдельно и не анализировались и не изучались, что весьма прискорбно и совершенно несправедливо, но специалистами по русской истории XVIII и XIX столетий они тем не менее непременно учитывались и учитываются, ибо обойти их исследователю на самом деле просто невозможно.
Обидно только, что в нашу эпоху репринтных изданий «Записок» де Санглена почему-то никто так и не удосужился перепечатать. Но еще прискорбнее следующее.
Практически до сей поры из сферы внимания специалистов по русской истории начала XIX столетия почему-то начисто выпал один чрезвычайно важный текст (во всяком случае – в печати об этом сведений, насколько мне известно, никогда не появлялось).
Когда на склоне лет де Санглен стал работать над своими мемуарами, то события своей богатой приключениями жизни он восстанавливал по тайному дневнику, который вел на протяжении нескольких десятилетий.
Причем наиболее интересные подробности так и остались погребенными в дневнике, ибо не было никакой надежды, что они могут быть обнародованы. Однако даже если бы такая надежда и была бы тогда, Санглен как благородный человек все равно бы ею не воспользовался.
Все дело в том, что император Александр I взял в свое время с него слово, что он никогда не обнародует тайны, связанные с его служебной деятельностью. А в сферу последней входили не только поиск и разоблачение вражеской агентуры, но и розыск для утех императора девушек особой красоты.
Санглен сдержал данное императору обещание: в его интереснейших записках, строго говоря, не открыта ни одна тайна, связанная с работой на посту директора русской военной полиции.
Историк М. П. Погодин задал Санглену множество вопросов, касающихся событий 1812 года. Ответив только на ряд из них, Санглен писал М. П. Погодину 18 ноября 1861 года: «Вот все, что я мог вам сказать, на остальное наложил император Александр I вечное молчание, и я исполню его волю до конца жизни моей»[ 8].
Прошло почти двести лет – дневник военного советника де Санглена можно наконец-то печатать.
Настала пора вытащить его из архивных недр (вообще в провинциальных музеях России хранится немало сокровищ) и сделать всеобщим достоянием: дневник этот, несомненно, того заслуживает.
Читателю теперь представляется редкая и даже, пожалуй, исключительная возможность узнать, как строилась в Российской империи в начале XIX столетия работа тайной полиции.
В основу настоящей публикации легли записи военного советника Я. И. де Санглена за апрель – май 1812 года, представляющие собой, как мне кажется, совершенно связный текст, который обладает своим единым внутренним сюжетом.
* * *
Весной 1812 года выдалось чрезвычайно тревожное, важное и необыкновенно ответственное время для российской разведки.
Наполеон Бонапарт готовился к предстоящей грандиозной войне и одновременно предпринимал все необходимые меры, чтобы его планы противником были обнаружены как можно позднее.
Кроме того, император Франции пытался реорганизовать свою резидентуру в герцогстве Варшавском, чтобы она действовала с максимальной эффективностью – ему нужны были как можно более точные сведения о численности, составе и дислокации российских войск.
Наполеон за месяц до начала боевых действий послал в Вильну с особой разведывательной миссией своего генерал-адъютанта графа Луи Мари Жака Амальрика де Нарбонна (1755–1813). В качестве адъютантов к последнему были прикомандированы профессиональные французские агенты.
Сначала эта троица инспектировала французские разведывательные службы, расположенные в герцогстве Варшавском, а затем она прибыла в Ковно (Каунас), откуда уже отправилась в Вильну (Вильнюс), ставшую к тем дням чуть ли не дипломатической столицей Европы (во всяком случае, там собрались представители основных сил антинаполеоновской коалиции).
Три дня (с 6-го по 8-е мая 1812 года), проведенные графом де Нарбонном в Вильне, – один из ключевых эпизодов в череде тех лихорадочных событий, что непосредственно предшествовали войне. Строго говоря, можно сказать, что этот визит явился прологом к Отечественной войне, явился преамбулой войны.
Как реагировал начальник высшей воинской полиции Российской империи де Санглен и его сотрудники на демарши императора Франции, его дипломатов и агентов – все это и еще многое другое можно будет наконец-то теперь понять после ознакомления с предлагаемой частью совершенно уникального документа, принадлежащего перу человека, который в рубежном, трагическом 1812 году возглавлял русскую военную разведку.
Не будем забывать при этом, что Яков Иванович де Санглен не просто с апреля 1812 года руководил русской военной разведкой – он создал ее, причем смог сделать это буквально за два месяца до начала Отечественной войны.
В определенном смысле это был самый настоящий подвиг, потребовавший от де Санглена не только огромной мобилизации внутренних сил всей его личности, но и особенной гибкости и остроты ума, а также самого что ни на есть незаурядного сыскного таланта.
Во всем этом читателю сейчас предстоит возможность убедиться.
Дневник Я. И. де Санглена – это не только важный исторический, но при этом еще и захватывающе интересный культурно-психологический документ.
Сергей Сериков,
кандидат военно-исторических наук, хранитель
Томского областного исторического архива
г. Томск,
10 августа 2005 года
Вильна
Апрель–Май 1812 года
(9 Апреля – 19 Мая)
Дети славы, пробудитесь,
Встаньте, встаньте, ополчитесь,
К вам отечество гласит,
Брань вокруг вас, брань горит!
Алексей Мерзляков
Апреля 9 дня. Десятый час утра
Квартирую в доме купца Савушкина, на Немецкой улице, дом нумер семнадцатый. Занимаю две весьма поместительные комнаты: одну я оборудовал под спальню, а вторую, особенно светлую, с окном, занимающим полстены, – под кабинет. Камердинер мой Трифон, сопровождающий меня во всех поездках, помещается в особой каморке, опрятной и удобной, примыкающей к этим двум комнатам.
Часть привезенных из Санкт-Петербурга книг Трифон уже успел разложить по полкам. Но работы тут предстоит ему еще немало: три объемистых тюка стоят пока не распакованные.
Хорошо, что, зная меня, Трифон перво-наперво вытащил сочинения Шиллера.
Признаюсь, я чрезвычайно люблю Шиллера (особенно знаменитую драму его «Разбойники»). К тому же я лично знаком с автором, чем ужасно горжусь. О данном факте я упоминал уже в трактате своем «Фридрих Шиллер». В пору работы своей в Московском университете, я тиснул сей трактатец в выходившем при университете журнале «Аврора» (1805, №№1–2. Впоследствии было и отдельное расширенное издание: Шиллер, Вольтер и Руссо. М., 1843, – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).
Но сегодня ни Фридриха Шиллера, ни кого другого я читать не могу, ибо никак пока не могу привыкнуть к здешней обстановке и вообще немного страшусь ожидающей меня неизвестности – слишком важные задачи стоят передо мной.
Но, может, на сон грядущий и перелистаю все-таки хотя бы пару страниц из обожаемых «Разбойников», сочинения поистине бессмертного, наполненного благороднейшими мыслями и чувствованиями.
С «Разбойниками» я никогда не расстаюсь и уже не первый год вожу их с собой всюду, куда бы меня ни забросила судьба. Можно сказать, что это моя настольная книга. Я изучаю по ней душу человеческую. Заведывая особой канцелярией в министерстве полиции, я каждый день свой заканчивал чтением сего творения Шиллера.
Апреля 9 дня. Шестой час вечера
C 11-ти утра и до 12.20-ти часов дня я все фланировал по дорожкам городского сада, потом ходил осматривать замок (это так называемый Верхний замок, а еще есть Нижний замок – оба на Замковой горе – и Кривой замок, тот, что на Холме Трех Крестов), потом обедал в крошечном трактирчике на Немецкой улице и опять без устали ходил и совсем не устал, отнюдь – был бодр как никогда. Гулял по Ботаническому саду, расположенному у подошвы Замковой и Трехкрестовой гор.
Меня поразили церковь и монастырь бернардинцев (святых Франциска и Бернарда), их грандиозные готические строения, от великолепия коих замирает дух.
Совершенно восхитительны ворота Аушрос (в переводе с местного наречия – ворота Зари). Их фасад украшен грифонами. В верхней части ворот монахи-кармелиты соорудили часовню.
Был в костеле святой Терезы и монастыре кармелитов, в костеле святой Анны, в костеле Святого Духа и доминиканском монастыре, несколько лет назад превращенном в тюрьму – туда сажают всех недовольных императорским режимом, патриотов, ратующих за независимость Литвы.
Забрел в кафедральный костел (говорят, на его месте прежде стоял храм языческого бога Перкунаса), гулял около арсенала и размышлял, предавался некоторым воспоминаниям, думал о том, как все тут у меня сложится, высчитывал, в какую же сторону качнется в ближайшее время моя карьера – вверх или вниз, однако ни к какому определенному выводу до сих пор так и не склонился.
Чувствую пока во всем полную неопределенность, но рассчитываю на лучшее, на то, что наконец-то удастся мне выхватить козырную карту, хотя отличнейшим образом понимаю, что врагов, среди коих есть и сильные мира сего, у меня множество и что одолеть их не так-то будет просто.
Однако настроен я на победу, а не на поражение. Тем не менее любое решение судьбы, каким бы оно ни было для меня, приму спокойно: не умру от неудачи и не погибну от счастья. И при этом сдаваться и опускать руки при всех обстоятельствах ни в коей мере не собираюсь.
А пока еще раз поразмыслю и попробую представить, чего же все-таки сейчас мне можно ожидать?!
Прекрасно помню, как осьмнадцатого марта сего года меня призвал к себе государь Александр Павлович (за день до этого его величество за симпатии к Бонапарту отправил в ссылку своего государственного секретаря – Михайлу Михайловича Сперанского; операцией сей руководил я, но об этом как-нибудь после).
Приватная встреча наша происходила не в первый раз, но тут беседа между нами была совершенно особого свойства. Вообще она явилась полною неожиданностью для меня. Признаюсь, я даже был обескуражен ее характером и самим ее тоном, хотя и понимал, что после отставки и ареста Сперанского, учитывая мою роль в этом деле, меня ожидают несомненные перемены. И все-таки я был изумлен состоявшейся беседой, и вот почему.
Обычно государь, призывая меня, расспрашивает или же дает поручения, но в тот сырой и мрачный петербургский мартовский день все было совершенно иначе.
Как только я вошел, Александр Павлович без обиняков сказал, что, видимо, мне скоро предстоит расстаться с Особой канцелярией при министерстве полиции, которой я заведовал тогда.
Заметив мой недоумевающий взгляд, государь сразу же пояснил:
– Послушай, Санглен, наверное, ты догадываешься, что близится война с Бонапартом и я намерен прикомандировать тебя к Первой Западной армии, к главнокомандующему оной генералу от инфантерии графу Михаилу Богдановичу Барклаю-де-Толли (с 1815 года получил княжеское достоинство; с 1815 года произведен в генерал-фельдмаршалы, – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена). Не согласился бы ты возглавить при нем высшую воинскую полицию?! Полагаю, что это сейчас поважнее будет Особой канцелярии при министерстве Балашова! Нынче надо не разбойников ловить, а шпионов искать.
Я, не раздумывая, согласился.
Во-первых, предложениями государя я не привык разбрасываться, и, кроме того, Александр Дмитрич Балашов уже некоторое время тому назад стал мне совершенно в тягость, как и я ему, впрочем: как-то постепенно мы опротивели друг другу, и сильно опротивели.
Все дело в том, что министр Балашов слишком стал ревновать ко все более возраставшему вниманию государя ко мне. Вообще как будто между нами пробежала черная кошка. Работать вместе нам становилось все сложнее, даже просто невмоготу. И вот еще по какой причине Балашов был мне неприятен. Министр, несмотря на то что был взращен в военном мундире, имеет в себе многое из самого низкого подьяческого типа. Постыдное его лихоимство знает вся Россия. Он брал и берет немилосердно, где только можно; брал и как обер-полицмейстер, и как петербургский военный губернатор, и даже как министр полиции.
Император Александр Павлович нисколько не удивился тому, что я сразу же согласился (он прекрасно был осведомлен об отношении ко мне Балашова).
Государь понимающе улыбнулся и многозначительно добавил, при этом внимательно, даже пронзительно оглядывая меня:
– Но только имей в виду, Санглен, что прежде чем возглавить высшую воинскую полицию, тебе придется ее сначала создать, ибо пока она существует лишь в моем плане, лишь на бумаге. Но бумага уже есть, и ты ее получишь одним из первых. И немедленно. Не мне тебя учить, но не забывай только, что это секретные документы.
Прощаясь, государь император вручил мне два секретных указа (они были подписаны им еще 27 января сего года): «Образование высшей воинской полиции» и «Инструкция директору высшей воинской полиции». И сказал:
– Ознакомишься на досуге. Но читай внимательно – листочки сии, надо думать, тебе еще сгодятся. Потом обсудим с тобой все. Будет что непонятно, спрашивай. Захочется дополнить, тоже говори.
Такая вот была встреча, озадачившая меня, но надо признать – приятно озадачившая.
Придя домой, в свою петербургскую квартирку, я тут же ознакомился с обоими документами и даже вызубрил их наизусть.
Между прочим, в пункте 13-м первого указа были довольно точно определены требования, предъявляемые к шпиону (нужно будет их довести до сведения моих молодцов из особой канцелярии – например, покажу поручику Шлыкову, да и самому принять к сведению):
«Лазутчики на постоянном жалованье. Они рассылаются в нужных случаях, под разными видами и в различных одеяних. Они должны быть люди расторопные, хитрые и опытные. Их обязанность есть приносить сведения, за коими они отправляются, и набирать лазутчиков второго рода и разносчиков переписки».
Ознакомившись с секретными указами, врученными мне государем, я пришел к следующему умозаключению:
– Собственно, я готов возглавить высшую воинскую полицию. Мне кажется, что эта работа вполне по мне. Но посмотрим, как все еще сложится. государя в любом случае не подведу.
Апреля 9 дня. Десять часов вечера
И вот я наконец-то в Вильне, такой тихой и пустынной после суматошно-великолепного Петербурга.
Постепенно осматриваюсь, приглядываюсь, знакомлюсь (ходил даже в жидовский квартал – чрезвычайно любопытно; вообще, жидовская Вильна – это как бы целый город в городе), потихоньку подыскиваю себе людей, что дело отнюдь не простое, регулярно заслушиваю и читаю отчеты здешних полицейских чиновников.
Бумаг уже успело скопиться у меня достаточно. Что же будет дальше?! Необходимо их как-то привести в порядок. Необходима канцелярия, но она будет, всенепременно будет. На этот счет можно не беспокоиться.
А пока я прежде всего вживаюсь в город. Он все еще мне чужой, непонятный, но надеюсь, что это ненадолго.
Сойдусь тут с разными людьми, и город, я уверен, станет для меня своим.
Трифон вытащил из не до конца разобранных вещей моих потрепанный альманах «Талия» и сборник баллад Фридриха Шиллера – оба издания были приобретены мною еще в бытность студентом Лейпцигского университета. Это моя реликвия, но дело даже и не в том. Баллады Шиллера восхитительны, в них чую я дух истинного романтизма. Впрочем, у меня есть еще один постоянный источник вдохновения. Ловя шпионов, разгадывая политические заговоры, я живо помню тайны готических романов, до которых еще с гимназических лет, проведенных в Ревеле, являюсь большим охотником.
И сейчас у меня на столике лежит раскрытый томик «Удольфских тайн» великой и несравненной Анны Радклиф. Но сия писательница на самом деле зачастую только пугает читателя: страшные тайны объясняются ею весьма тривиально.
На самом деле гораздо более мне близка готика ужаса Мэтью Грегори Льюиса, автора знаменитого «Монаха».
Леденящие кровь преступления, столь мастерски описанные Льиюисом, бодрят меня, освежают, заставляют мысль работать острее, четче. Притом Льюис великолепнейшим образом учит распознавать козни людские, различать под благороднейшей наружностью страшные пороки.
Однако «Монах», увы, лежит еще не распакованный в одном из тюков. Читаю модную, но скучноватую для меня Анну Радклиф. Но как только представится возможность взять в руки буквально сочащийся кровью текст «Монаха», розыск шпионов пойдет значительно быстрее, непременно – не сомневаюсь, даже убежден в этом.
Англичанин Льюис в скором времени явно поможет российской короне арестовать еще не одного агента Бонапарта.
Апреля 10 дня. Седьмой час вечера
Главнокомандующий Первой Западной армии генерал от инфантерии граф Барклай-де-Толли уведомил меня, что в ведении отданной под мое начало высшей воинской полиции находятся все полицейские участки от австрийских границ до Балтики.
Все это так, однако собственный штат моего ведомства пока что недопустимо малочислен.
Вся канцелярия моя состоит, собственно, из одного, буквально сегодня назначенного, губернского секретаря Протопопова. Он человек дельный и, главное, такой, коему можно безраздельно доверять, что важно, ибо через его руки постоянно будут проходить бумаги государственной важности.
Хорошо еще, что я, после той мартовской беседы с государем, смог себе вытребовать из министерства полиции Розена, Шлыкова и Лешковского.
Это, надо признаться, нелегко далось – министр Александр Дмитрич Балашов (до назначения министром полиции был обер-полицмейстером Москвы, а потом и Петербурга; впоследствии – генерал от инфантерии, губернатор Орловской, Тамбовской и Рязанской губерний, член Государственного и Военного советов. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) ни за что не хотел их отдавать (и правильно делал, что не хотел: это отличные полицейские чиновники; правда, не слишком умные, но расторопные, опытные и весьма исполнительные).
Майора Лешковского я тут же отослал в Гродно (он чуть более самостоятелен), а полковника Розена и поручика Шлыкова оставил пока при себе, в Вильне (в июне 1812 года, с началом боевых действий, Розен был отправлен мной в район Динабург – Рига. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).
Совсем не безуспешно налаживается сотрудничество мое с полицмейстером Вильны Вейсом, а также с майором Бистромом. Они меня вывели на некоторых из здешних французов, кои вызывают, как они говорят, особое подозрение.
Прежде всего я познакомился с графом де Шуазелем и аббатом Лотреком: именно эти, по утверждению Вейса и Бистрома, наиболее опасны для нас.
Граф и аббат таятся, держатся настороже. Но, слава Богу, аббат от природы болтлив, и я надеюсь, что со временем он неминуемо проговорится. Я несколько раз уже наведывался и к одному, и ко второму.
Из здешних поляков наибольший интерес для нас представляет граф Тышкевич. Он, полагаю, предан Бонапарту душой и телом, но из него слова лишнего не вытянешь.
А вот сынок его горяч и нетерпелив – я уже приказал Розену пригласить его в трактир, угостить вином и непременно «разговорить». Думаю, что результат будет. Представили меня и камергеру Коссаковскому. Известно, что он горой стоит за Бонапарта, но впечатление оставляет человека переменчивого, легко увлекающегося, да и к мадере слишком уж привязан. Не думаю, что его возьмут в заговор, не доверятся по причине явного камергерского легкомыслия и пристрастия к крепким напиткам.
Другое дело – его юная племянница. Говорят, страсть как хороша и при этом ярая бонапартистка, отнюдь не думающая скрывать своих убеждений, а еще утверждают, что она отличная наездница и стреляет из пистолета без промаха.