Страница:
Андрей КУРКОВ
МИЛЫЙ ДРУГ, ТОВАРИЩ ПОКОЙНИКА
1
Если б я курил – было бы легче после каждого тихого, со стороны не внятного и не прочитываемого скандала выкуривать по несколько сигарет и дым, никотин, становящийся на время не то, чтобы смыслом или запахом жизни, но чем-то отвлекающим, как воскуриваемый в свою собственную честь фимиам, помогал был мне в очередной раз увидеть в дальнейшем моем существовании радость. Но я не курил с детства и думал, что начинать курить в тридцатилетнем возрасте – это уже точно проявление детства или глупости.
Дождь никак не начинался. Вечерело. Жена закрылась в ванной, но это было обычным приниманием ванны. Я тоже иногда закрываюсь в ванне, хотя с чего бы я должен стесняться своей жены. Вот тут и вопрос, проясняющий причину – мы давно уже далеки друг от друга. Вечером, ложась в постель, мы раздеваемся в темноте, а днем или при свете принимая ванну, мы стесняемся своей наготы. Нагота здесь – это ранимость. Она бы тоже самое сказала. Но и я раним, и чаще всего раним ею. Мы уже не говорим об этом, хотя раньше пытались все выяснить и улучшить словами.
Казалось бы – осень, время уходящего тепла, начало сезона сохранения прошлого тепла во имя грядущей зимы, чтобы не замерзнуть. Время заклеивания окон и балконных дверей. Когда еще сама природа так способствует мыслям о восстановлении или укреплении уюта, физического и душевного. Но что сентябрь для нас? Ничего. Мы молчим, разговариваем междометиями. Каждый сам для себя варим кофе и жарим яишницы.
Пора было это заканчивать. Уйти некуда – однокомнатную квартиру пополам не поделишь.
Любовь прыгать с вышки в воду вспоминалась всякий раз при выглядывании из окна нашего восьмого этажа. Но не давала необходимый импульс для прыжка. Я не был рожден самоубийцей. Жизнь вне, за пределами моего быта, мне очень нравилась. С каким-то легким замиранием в груди я проходил иногда вечером по Крещатику, пытаясь разглядеть лица вечерних девушек, ожидающих клиентов на скамеечках или у фонтана под кинотеатром «Дружба». В полумраке, в искусственном городском освещении они выглядели привлекательно, как изящно нарисованные, многообещающие силуэты, обычно бросающие какой-то карандашный взгляд с книжных мелодраматических форзацов и обложек. Я легко представлял себя их клиентом или даже приближенным, другом. Но представлять себя – это еще далеко не быть. Мне многого не хватало – решительности, денег, свободы. Но они, как первая ласточка сошедшего с экрана американского образа жизни, дарили надежду на то, что и другие сладкие американские картинки оживут и замельтешат вокруг меня, тут, в Киеве. И я окажусь захваченным этим мельтешением, постепенно превращающимся в жизнь и вытесняющим жизнь прошлую, во всем временную и надоевшую каждой своей деталью, каждой составной частью, каждой газетной статьей, подробно ее же описывающей.
Дождь никак не начинался. Вечерело. Жена закрылась в ванной, но это было обычным приниманием ванны. Я тоже иногда закрываюсь в ванне, хотя с чего бы я должен стесняться своей жены. Вот тут и вопрос, проясняющий причину – мы давно уже далеки друг от друга. Вечером, ложась в постель, мы раздеваемся в темноте, а днем или при свете принимая ванну, мы стесняемся своей наготы. Нагота здесь – это ранимость. Она бы тоже самое сказала. Но и я раним, и чаще всего раним ею. Мы уже не говорим об этом, хотя раньше пытались все выяснить и улучшить словами.
Казалось бы – осень, время уходящего тепла, начало сезона сохранения прошлого тепла во имя грядущей зимы, чтобы не замерзнуть. Время заклеивания окон и балконных дверей. Когда еще сама природа так способствует мыслям о восстановлении или укреплении уюта, физического и душевного. Но что сентябрь для нас? Ничего. Мы молчим, разговариваем междометиями. Каждый сам для себя варим кофе и жарим яишницы.
Пора было это заканчивать. Уйти некуда – однокомнатную квартиру пополам не поделишь.
Любовь прыгать с вышки в воду вспоминалась всякий раз при выглядывании из окна нашего восьмого этажа. Но не давала необходимый импульс для прыжка. Я не был рожден самоубийцей. Жизнь вне, за пределами моего быта, мне очень нравилась. С каким-то легким замиранием в груди я проходил иногда вечером по Крещатику, пытаясь разглядеть лица вечерних девушек, ожидающих клиентов на скамеечках или у фонтана под кинотеатром «Дружба». В полумраке, в искусственном городском освещении они выглядели привлекательно, как изящно нарисованные, многообещающие силуэты, обычно бросающие какой-то карандашный взгляд с книжных мелодраматических форзацов и обложек. Я легко представлял себя их клиентом или даже приближенным, другом. Но представлять себя – это еще далеко не быть. Мне многого не хватало – решительности, денег, свободы. Но они, как первая ласточка сошедшего с экрана американского образа жизни, дарили надежду на то, что и другие сладкие американские картинки оживут и замельтешат вокруг меня, тут, в Киеве. И я окажусь захваченным этим мельтешением, постепенно превращающимся в жизнь и вытесняющим жизнь прошлую, во всем временную и надоевшую каждой своей деталью, каждой составной частью, каждой газетной статьей, подробно ее же описывающей.
2
Будучи студентом инъяза я любил дружить с иностранцами. От них я учился и языкам, и какому-то другому пониманию жизни. Они так отличались от нас, как может отличаться белый гриб от ежика. Внутреннее наше различие могло сравниться лишь с каким-либо явным внешним, вроде вышеприведенного примера. У них было другое детство, другие игры. Они мне и рассказали об одной игре, которая в какой-то момент завладевает уже не первым и не десятым поколением детей, не знавших советского детства. Игра простая – надо составить цепочку из знакомых, которая выведет тебя, к примеру, к королеве Англии или к Маргарет Тэтчер – она в то время была более актуальна. Выходило, что почти каждый играющий мог через трех-четырех связанных между собой и с ним людей выйти на английского премьер-министра. Принцип до смешного простой – я знаю его, он знает ее, она знает еще кого-то, кто лично знаком с Ним или с Ней. Я пробовал тогда сделать тоже самое и выйти таким образом на Брежнева или на Щербицкого. Не получалось. Цепочка просто не начиналась. И вот теперь, вдруг, должно быть из-за отчаянности моей жизни и моего быта, я понял, как надо играть в эту игру здесь, на нашей земле. Надо искать выход на убийц. Их много, они среди нас и некоторые из них особенно и не скрывают свой род занятий. Лет десять назад я знал как минимум двоих, уже отсидевших свое убийц – нормальных, общительных и даже готовых прийти на помощь. Правда тогда они, убийцы, были другие – в них было больше романтики. Сейчас любые отношения строятся на деньгах и убийство стало для некоторых хорошо оплачиваемой профессией. Даже слово новое привнесли из английского – киллер. Это было похоже на продолжение американской традиции улучшения имиджа и наименования неквалифицированных и непрестижных профессий. Помню, что уборщика улиц, или попросту – дворника – в Америке переименовали в инженера по санитарному состоянию городской среды. Но там причина для этого переименования была проста и понятна – придать дворникам больше самоуверенности и самоуважения. А у нас вышло по-другому. Просто получилось, что убийца высшей квалификации, работающий исключительно на заказах получает звание киллера. Ну а тот, прошлый тип убийцы – бытовой, романтический, по пьянке и из ревности так и остается простым убийцей. Таких и ловят, и садят в то время, как киллер остается птицей неуловимой и невидимой.
Эти размышления сами вывели меня на тему, пытавшуюся уже много раз достучаться из моего подсознания. Я ведь уже несколько лет искал выход из своей тупиковой жизненной ситуации. Но искал его больше в воображении, больше в своих фантазиях. А теперь выход напрашивался сам – выход не из ситуации, но из самой жизни. Для самоубийцы я был слишком жизнелюбив, но для жертвы я был то, что надо. Прекрасный пример несправедливости судьбы, умный мужчина в расцвете сил и способностей да и еще убитый по чьему-то заказу! Репутация жертвы заказного убийства защекотала мне нервы. Я представил себе, как будут озадачены мои многочисленные знакомые, сразу решив, что они обо мне практически ничего не знали, ведь тот я, который был им знаком, с которым они пили вино и кофе, не мог и не должен был быть замешан в дела, за которыми следуют разборки или заказные убийства. Я представил себе, как всех их будет вычислять уголовный розыск, допрашивать, задавая десятки «крутых» вопросов. «У него были враги?», «Чем он занимался?», «Кто мог быть заинтересован в его смерти?» и так далее. Оставалось найти недорогого киллера, деньги на его гонорар и уж тогда спланированное мною идеальное убийство станет очередной из неразрешимых загадок. Эффектный конец бестолковой жизни меня прельщал. А у загадочных убийств есть еще одна привлекательная черта – о них часто вспоминают и в газетах, и в книгах, вспоминают с подробностями и с именем жертвы – так что у меня будет реальный шанс остаться в памяти народной если не на века, то во всяком случае – надолго.
Эти размышления сами вывели меня на тему, пытавшуюся уже много раз достучаться из моего подсознания. Я ведь уже несколько лет искал выход из своей тупиковой жизненной ситуации. Но искал его больше в воображении, больше в своих фантазиях. А теперь выход напрашивался сам – выход не из ситуации, но из самой жизни. Для самоубийцы я был слишком жизнелюбив, но для жертвы я был то, что надо. Прекрасный пример несправедливости судьбы, умный мужчина в расцвете сил и способностей да и еще убитый по чьему-то заказу! Репутация жертвы заказного убийства защекотала мне нервы. Я представил себе, как будут озадачены мои многочисленные знакомые, сразу решив, что они обо мне практически ничего не знали, ведь тот я, который был им знаком, с которым они пили вино и кофе, не мог и не должен был быть замешан в дела, за которыми следуют разборки или заказные убийства. Я представил себе, как всех их будет вычислять уголовный розыск, допрашивать, задавая десятки «крутых» вопросов. «У него были враги?», «Чем он занимался?», «Кто мог быть заинтересован в его смерти?» и так далее. Оставалось найти недорогого киллера, деньги на его гонорар и уж тогда спланированное мною идеальное убийство станет очередной из неразрешимых загадок. Эффектный конец бестолковой жизни меня прельщал. А у загадочных убийств есть еще одна привлекательная черта – о них часто вспоминают и в газетах, и в книгах, вспоминают с подробностями и с именем жертвы – так что у меня будет реальный шанс остаться в памяти народной если не на века, то во всяком случае – надолго.
3
Осень запаздывала. Или у природы не хватало денег на красные и желтые краски, словно природа копировала печальное финансовое положение страны. Правда, стало прохладнее и по вечерам немного дождило. Но яркой картины увядания природы не получалось. Люди же увядали на глазах, а сам я – на собственных глазах в зеркале. Друзья звонили, чтобы сообщить, как им плохо. Я в ответ молчал, вынашивая, но скрывая от всех, свою драгоценную идею идеального выхода из жизненного тупика.
Жена стала позднее обычного возвращаться домой, иногда за полночь. Раздевалась она в темноте и ложилась на свой край дивана под свое одеяло. Каждый ее приход будил меня и раздражал. А даже если и не будил, то раздражал еще сильнее. От нее не было никакого тепла и сама мысль о женщине, не приносящей тепла, меня злила, особенно когда я думал конкретно о ней, о той женщине, что была рядом.
Вечером в среду я сам решил задержаться в центре. У меня было немного денег и имелось довольно конкретное решение – как с ними поступить. Проще говоря – хотелось выпить. Но не соло, а как минимум дуэтом. Идеальная святая цифра "3" еще больше порадовала бы меня, если б, конечно, все трое были близкими знакомыми. Случайных попутчиков к станции «выпивка» я не любил. К семи я приехал на Контрактовую площадь, где в одном из коммерческих магазинчиков видел пару раз через стекло своего бывшего одноклассника Диму Самородина. Не виделись мы с ним со школьного времени, да и тогда, когда я видел его через витрину магазинчика – меня он не видел, обслуживая очередных покупателей. Поэтому казалось мне, что внезапная встреча для него будет радостной, тем более, что в школе мы ладили и ничто так не объединяет людей, как общее прошлое, будь то школа или тюрьма.
Мои размышления подтвердились. Как только я зашел в магазинчик походкой задумчивого покупателя – он меня узнал и окликнул. Между делом обслуживая покупателей реальных, он задавал мне массу вопросов о наших бывших одноклассниках, интересуясь кого и когда я видел последний раз и кто что делает. Порадовать его я особенно не мог. За все годы у меня произошло всего-то пять-шесть случайных «транспортных» встреч с друзьями детства, о чем я ему и рассказал.
– Ты подожди полчасика, – попросил он. – Шеф заедет за выручкой и тогда я закроюсь и можем здесь посидеть…
Я с радостью кивнул. Но ждать в магазине не хотелось и я вышел прогуляться по Подолу.
Яркие огни, неоновые линии и буквы глуповатых названий кафе и ресторанчиков разгоняли вечернюю темень. Выйдя из света встречно-направленных реклам и огней, я уселся на скамейке возле памятника первому украинскому буддисту Григорию Сковороде. На соседних скамейках, пользуясь неосвещенностью памятника, целовались счастливые силуэты. Я один ни с кем не целовался возле памятника и из-за этого почувствовал свою ущербность. Чем я плох? Я еще молод, симпатичен, не толст. Меня еще можно считать привлекательным. Конечно, дело во мне. Ни одна женщина не подойдет ко мне первая с вопросом «Разрешите вас поцеловать?» Что со мной? Ведь еще лет пять назад я любил сам ошарашивать женщин подобными вопросами. А теперь?
Когда я вернулся в магазинчик – покупателей уже не было.
– Порядок, – сказал Дима. – Выручку забрали. Можем закрываться.
Он занавесил окна-витрины. Закрыл тяжелую металлическую дверь и мы словно отрезались в этом магазинчике от окружающего мира, мы словно оказались в кабине космического корабля, только судя по всем стоящим на полочках бутылкам, консервным банкам и прочему – это был как минимум западноевропейский корабль.
Дима усадил меня за пластмассовый белый столик, а сам отошел к полочкам.
– Что пьем? – спросил он.
– «Все вокруг народное, все вокруг мое» – подумалось мне.
– Давай, не стесняйся! – подбадривал меня Дима, стоя у шеренги бутылок. – Я угощаю. Мне здесь в виде премии положены две бутылки в день, а если больше, то плачу со скидкой…
– Тогда виски, – сказал я.
Виски мы пили, как другие пьют водку, маленькими хрустальными стопочками в один глоток. Стопочки для этого временно сняли с продажи.
– Женьку Долгого я последний раз видел года три назад, – говорил Дима. – Он мясником работал в гастрономе у Оперного. А Чемерис в Волгоград уехал. Он полысел страшно за последнее время…
– А я как-то Галю Колесниченко встретил… – поделился я. – Тут же, на Подоле…
Допив виски, решили попробовать джин.
– Вообще-то его с тоником пьют, – говорил, открывая бутылку, Дима. – Но тоник сегодня весь раскупили. Ничего, он и так вкусный. Помнишь Мельничука из Б-класса?
– Помню.
– Ему два года назад вышку дали, но потом на пятнадцать лет заменили.
– А за что? – поинтересовался я.
– Уголовщина. У какого-то челнока выкачивал пять тысяч баксов и для острастки бросил ему днем в окно гранату, а там теща с малым была. Два трупа…
– Да, – протянул я. – Грязно.
Разговор перешел на созвучные теперешнему времени уголовные истории и ужасы. Мы открыли кипрские маслины и банку камчатских крабов. Под такой разговор пилось и закусывалось отменно. Круглое лицо Димы покраснело, глаза горели. Думаю, что и я выглядел не трезвее. Между делом поговорили о доходах – слово «зарплата» уже вышло из обихода. Дима заколачивал триста баксов плюс премиальный товар, который обычно выпивал и съедал в кругу друзей. Я, увы, материальными достижениями похвастаться не мог.
– Мой шеф тысяч пять-шесть в месяц имеет, у него еще пять точек на Подоле и один обменный киоск, – рассказывал Дима. – Но я ему не завидую…
– Слушай, а ты не знаешь, сколько киллеры заколачивают? – спросил я.
– А ты что, «ведомости» не читаешь? В зависимости от важности объекта и пять тысяч и десять тысяч баксов…
– А если объект не важный?
– А кому надо убирать такой объект?
Я пожал плечами.
– Ну вроде как муж хочет убрать любовника своей жены… – предположил я.
Дима помолчал минутку, потом тоже пожал плечами.
– Это мелочевка, – сказал он. – Любовники ходят без охраны… Должно быть дешево. Может баксов пятьсот… Но серьезный профи за такую мелочь не возьмется… По крайней мере те, кого я знаю…
Я тяжело вздохнул и налил себе и Диме джина. В бутылке оставалось еще на пару стопочек. Алкоголь уже плыл вперемешку с кровью по венам и артериям, но в голове было светло, как днем.
– У твоей что, любовник есть? – спросил вдруг Дима.
Я кивнул, скорее автоматически, чем в знак согласия с предположением Димы. Но, в принципе, сомневаться в наличии любовника у моей жены было бы глупо.
– Конечно, есть, – подкрепил я свой кивок словами.
– У меня есть один парень… В общем-то профи… – Дима заговорил тише и я понял, о чем он говорит. – Если хочешь, я с ним посоветуюсь… Он порядочный, от близких даже аванса не берет… У тебя есть бабки?
Я снова вздохнул.
– Сейчас неважно с деньгами…
– Я тебе могу одолжить, это же дело серьезное… Вопрос семейной жизни… Так что, поговорить с ним?
– Да, – скоропалительно выдохнул я. И в подкрепление своей решимости еще разок кивнул.
Жена стала позднее обычного возвращаться домой, иногда за полночь. Раздевалась она в темноте и ложилась на свой край дивана под свое одеяло. Каждый ее приход будил меня и раздражал. А даже если и не будил, то раздражал еще сильнее. От нее не было никакого тепла и сама мысль о женщине, не приносящей тепла, меня злила, особенно когда я думал конкретно о ней, о той женщине, что была рядом.
Вечером в среду я сам решил задержаться в центре. У меня было немного денег и имелось довольно конкретное решение – как с ними поступить. Проще говоря – хотелось выпить. Но не соло, а как минимум дуэтом. Идеальная святая цифра "3" еще больше порадовала бы меня, если б, конечно, все трое были близкими знакомыми. Случайных попутчиков к станции «выпивка» я не любил. К семи я приехал на Контрактовую площадь, где в одном из коммерческих магазинчиков видел пару раз через стекло своего бывшего одноклассника Диму Самородина. Не виделись мы с ним со школьного времени, да и тогда, когда я видел его через витрину магазинчика – меня он не видел, обслуживая очередных покупателей. Поэтому казалось мне, что внезапная встреча для него будет радостной, тем более, что в школе мы ладили и ничто так не объединяет людей, как общее прошлое, будь то школа или тюрьма.
Мои размышления подтвердились. Как только я зашел в магазинчик походкой задумчивого покупателя – он меня узнал и окликнул. Между делом обслуживая покупателей реальных, он задавал мне массу вопросов о наших бывших одноклассниках, интересуясь кого и когда я видел последний раз и кто что делает. Порадовать его я особенно не мог. За все годы у меня произошло всего-то пять-шесть случайных «транспортных» встреч с друзьями детства, о чем я ему и рассказал.
– Ты подожди полчасика, – попросил он. – Шеф заедет за выручкой и тогда я закроюсь и можем здесь посидеть…
Я с радостью кивнул. Но ждать в магазине не хотелось и я вышел прогуляться по Подолу.
Яркие огни, неоновые линии и буквы глуповатых названий кафе и ресторанчиков разгоняли вечернюю темень. Выйдя из света встречно-направленных реклам и огней, я уселся на скамейке возле памятника первому украинскому буддисту Григорию Сковороде. На соседних скамейках, пользуясь неосвещенностью памятника, целовались счастливые силуэты. Я один ни с кем не целовался возле памятника и из-за этого почувствовал свою ущербность. Чем я плох? Я еще молод, симпатичен, не толст. Меня еще можно считать привлекательным. Конечно, дело во мне. Ни одна женщина не подойдет ко мне первая с вопросом «Разрешите вас поцеловать?» Что со мной? Ведь еще лет пять назад я любил сам ошарашивать женщин подобными вопросами. А теперь?
Когда я вернулся в магазинчик – покупателей уже не было.
– Порядок, – сказал Дима. – Выручку забрали. Можем закрываться.
Он занавесил окна-витрины. Закрыл тяжелую металлическую дверь и мы словно отрезались в этом магазинчике от окружающего мира, мы словно оказались в кабине космического корабля, только судя по всем стоящим на полочках бутылкам, консервным банкам и прочему – это был как минимум западноевропейский корабль.
Дима усадил меня за пластмассовый белый столик, а сам отошел к полочкам.
– Что пьем? – спросил он.
– «Все вокруг народное, все вокруг мое» – подумалось мне.
– Давай, не стесняйся! – подбадривал меня Дима, стоя у шеренги бутылок. – Я угощаю. Мне здесь в виде премии положены две бутылки в день, а если больше, то плачу со скидкой…
– Тогда виски, – сказал я.
Виски мы пили, как другие пьют водку, маленькими хрустальными стопочками в один глоток. Стопочки для этого временно сняли с продажи.
– Женьку Долгого я последний раз видел года три назад, – говорил Дима. – Он мясником работал в гастрономе у Оперного. А Чемерис в Волгоград уехал. Он полысел страшно за последнее время…
– А я как-то Галю Колесниченко встретил… – поделился я. – Тут же, на Подоле…
Допив виски, решили попробовать джин.
– Вообще-то его с тоником пьют, – говорил, открывая бутылку, Дима. – Но тоник сегодня весь раскупили. Ничего, он и так вкусный. Помнишь Мельничука из Б-класса?
– Помню.
– Ему два года назад вышку дали, но потом на пятнадцать лет заменили.
– А за что? – поинтересовался я.
– Уголовщина. У какого-то челнока выкачивал пять тысяч баксов и для острастки бросил ему днем в окно гранату, а там теща с малым была. Два трупа…
– Да, – протянул я. – Грязно.
Разговор перешел на созвучные теперешнему времени уголовные истории и ужасы. Мы открыли кипрские маслины и банку камчатских крабов. Под такой разговор пилось и закусывалось отменно. Круглое лицо Димы покраснело, глаза горели. Думаю, что и я выглядел не трезвее. Между делом поговорили о доходах – слово «зарплата» уже вышло из обихода. Дима заколачивал триста баксов плюс премиальный товар, который обычно выпивал и съедал в кругу друзей. Я, увы, материальными достижениями похвастаться не мог.
– Мой шеф тысяч пять-шесть в месяц имеет, у него еще пять точек на Подоле и один обменный киоск, – рассказывал Дима. – Но я ему не завидую…
– Слушай, а ты не знаешь, сколько киллеры заколачивают? – спросил я.
– А ты что, «ведомости» не читаешь? В зависимости от важности объекта и пять тысяч и десять тысяч баксов…
– А если объект не важный?
– А кому надо убирать такой объект?
Я пожал плечами.
– Ну вроде как муж хочет убрать любовника своей жены… – предположил я.
Дима помолчал минутку, потом тоже пожал плечами.
– Это мелочевка, – сказал он. – Любовники ходят без охраны… Должно быть дешево. Может баксов пятьсот… Но серьезный профи за такую мелочь не возьмется… По крайней мере те, кого я знаю…
Я тяжело вздохнул и налил себе и Диме джина. В бутылке оставалось еще на пару стопочек. Алкоголь уже плыл вперемешку с кровью по венам и артериям, но в голове было светло, как днем.
– У твоей что, любовник есть? – спросил вдруг Дима.
Я кивнул, скорее автоматически, чем в знак согласия с предположением Димы. Но, в принципе, сомневаться в наличии любовника у моей жены было бы глупо.
– Конечно, есть, – подкрепил я свой кивок словами.
– У меня есть один парень… В общем-то профи… – Дима заговорил тише и я понял, о чем он говорит. – Если хочешь, я с ним посоветуюсь… Он порядочный, от близких даже аванса не берет… У тебя есть бабки?
Я снова вздохнул.
– Сейчас неважно с деньгами…
– Я тебе могу одолжить, это же дело серьезное… Вопрос семейной жизни… Так что, поговорить с ним?
– Да, – скоропалительно выдохнул я. И в подкрепление своей решимости еще разок кивнул.
4
Два дня спустя вечерком я зашел в магазинчик к Диме. Покупателей не было. Видимо еще днем зависшая над Подолом морось, время от времени переходившая в дождь, разогнала людей по домам. Он сидел в ярко освещенном аквариуме магазинчика за прилавком и читал книгу.
– Привет, – крикнул я, заскочив в открытую настеж дверь. – Что читаем?
– А что читают в такую погоду? Конечно, Чейза. Как жизнь? Согреться не хочешь?
Я кивнул.
Он вытащил из под прилавка початую бутылку лимонного «Кеглевича», поставил передо мной хрустальную стопочку и наполнил ее. Налил и себе. Мы как-то по-деловому опрокинули стопки. Водка пошла удивительно мягко, словно в ней и градусов не было.
– Дамская! – уловив мое выражение лица, пояснил Дима. – Подожди, я закроюсь и тогда поговорим.
Он закрыл дверь, занавесил окна-витрины.
– Все олрайт! – усевшись на свое место за прилавком, сообщил он мне. – У него только ребенок родился… Он сам сказал, что ни в какие серьезные дела лезть сейчас не хочет… Так что твой любовник как раз к месту.
– И сколько? – спросил я.
– Хотел семьсот, но я с ним поторговался… ну и обещал, что ты сам подробно все подготовишь.
– Что подготовлю? – испугался я.
– Ну наводки разные. Когда и где он бывает. Может, фото сделаешь…
Я задумался о фото и вдруг сообразил, что в этот момент я действительно думал о некоем абстрактном, мною никогда не виденном любовнике моей жены. «Господи – мысленно воскликнул я. – Речь идет ведь обо мне, о моей фотографии, о тех местах, где я бываю!..» Немного успокоившись и списав нерасторопность своей мысли на плохую погоду и «дамского Кеглевича», я заново включился в организованную мною самим игру.
– Так как? – выждав паузу, снова спросил Дима.
– Насчет наводок?
– Да.
– Хорошо. И фото будет. Так сколько в конце вышло?
– Четыреста пятьдесят баксов. Мы сначала на пятистах сошлись, но я почувствовал, что могу его еще немного дожать. Так что с тебя бутылка!
– А когда я с ним встречусь?
– Ты что! Зачем тебе с ним встречаться? Он тебе позвонит завтра вечером, а все необходимое как-то перешлешь ему.
После делового разговора другой разговор уже как-то не завязывался и мы, заполняя паузы между стопками анекдотами, просидели еще с полчаса, прежде чем разойтись.
Когда я вернулся домой, жены еще не было. Я заварил себе чаю. Глянул на часы – было уже начало первого. В доме напротив светилось лишь несколько окон. На улице царствовала сырость. В желтых пятнах уличных фонарей блестел асфальт. Мне почему-то показалось жарко на кухне и я открыл окно. Высунув голову, смотрел вниз. На пустынную улицу. Смотрел минут пять, пока перед нашим парадным не остановилась старенькая красная иномарка, из которой вышла моя жена и какой-то мужик. Я уже было испугался, что они сейчас оба зайдут в парадное, но этого не случилось. Они поцеловались под освещавшим вход в парадное фонарем и она зашла, а мужик, снова сев в свою иномарку, уехал.
– Вот, – подумал я, все еще глядя на вновь опустевшую улочку. – Должно быть о нем я думал в начале сегодняшнего разговора с Димой. О его фотографии. Может, взять и переключить все это действительно на него? Но тогда в этом не будет ничего оригинального. Банальная ревность. Да еще и неоправданная, ведь я уже давненько не люблю свою жену, к тому же с полной взаимностью. Нет, пускай живет, или точнее – пускай живут и радуются. Хотя, думаю, мое заказное убийство и на них подействует, и еще неизвестно как.
Скрежетнул ключ в двери.
– Ты еще не спишь? – безразлично, но с некоторой долей удивления, заметила моя жена.
– Чай пил и в окно глядел, – ответил я.
На это она уже не ответила. Прошла в комнату.
Я подождал, пока она выключила там свет и тоже пошел спать.
– Привет, – крикнул я, заскочив в открытую настеж дверь. – Что читаем?
– А что читают в такую погоду? Конечно, Чейза. Как жизнь? Согреться не хочешь?
Я кивнул.
Он вытащил из под прилавка початую бутылку лимонного «Кеглевича», поставил передо мной хрустальную стопочку и наполнил ее. Налил и себе. Мы как-то по-деловому опрокинули стопки. Водка пошла удивительно мягко, словно в ней и градусов не было.
– Дамская! – уловив мое выражение лица, пояснил Дима. – Подожди, я закроюсь и тогда поговорим.
Он закрыл дверь, занавесил окна-витрины.
– Все олрайт! – усевшись на свое место за прилавком, сообщил он мне. – У него только ребенок родился… Он сам сказал, что ни в какие серьезные дела лезть сейчас не хочет… Так что твой любовник как раз к месту.
– И сколько? – спросил я.
– Хотел семьсот, но я с ним поторговался… ну и обещал, что ты сам подробно все подготовишь.
– Что подготовлю? – испугался я.
– Ну наводки разные. Когда и где он бывает. Может, фото сделаешь…
Я задумался о фото и вдруг сообразил, что в этот момент я действительно думал о некоем абстрактном, мною никогда не виденном любовнике моей жены. «Господи – мысленно воскликнул я. – Речь идет ведь обо мне, о моей фотографии, о тех местах, где я бываю!..» Немного успокоившись и списав нерасторопность своей мысли на плохую погоду и «дамского Кеглевича», я заново включился в организованную мною самим игру.
– Так как? – выждав паузу, снова спросил Дима.
– Насчет наводок?
– Да.
– Хорошо. И фото будет. Так сколько в конце вышло?
– Четыреста пятьдесят баксов. Мы сначала на пятистах сошлись, но я почувствовал, что могу его еще немного дожать. Так что с тебя бутылка!
– А когда я с ним встречусь?
– Ты что! Зачем тебе с ним встречаться? Он тебе позвонит завтра вечером, а все необходимое как-то перешлешь ему.
После делового разговора другой разговор уже как-то не завязывался и мы, заполняя паузы между стопками анекдотами, просидели еще с полчаса, прежде чем разойтись.
Когда я вернулся домой, жены еще не было. Я заварил себе чаю. Глянул на часы – было уже начало первого. В доме напротив светилось лишь несколько окон. На улице царствовала сырость. В желтых пятнах уличных фонарей блестел асфальт. Мне почему-то показалось жарко на кухне и я открыл окно. Высунув голову, смотрел вниз. На пустынную улицу. Смотрел минут пять, пока перед нашим парадным не остановилась старенькая красная иномарка, из которой вышла моя жена и какой-то мужик. Я уже было испугался, что они сейчас оба зайдут в парадное, но этого не случилось. Они поцеловались под освещавшим вход в парадное фонарем и она зашла, а мужик, снова сев в свою иномарку, уехал.
– Вот, – подумал я, все еще глядя на вновь опустевшую улочку. – Должно быть о нем я думал в начале сегодняшнего разговора с Димой. О его фотографии. Может, взять и переключить все это действительно на него? Но тогда в этом не будет ничего оригинального. Банальная ревность. Да еще и неоправданная, ведь я уже давненько не люблю свою жену, к тому же с полной взаимностью. Нет, пускай живет, или точнее – пускай живут и радуются. Хотя, думаю, мое заказное убийство и на них подействует, и еще неизвестно как.
Скрежетнул ключ в двери.
– Ты еще не спишь? – безразлично, но с некоторой долей удивления, заметила моя жена.
– Чай пил и в окно глядел, – ответил я.
На это она уже не ответила. Прошла в комнату.
Я подождал, пока она выключила там свет и тоже пошел спать.
5
Димин знакомый позвонил на следующий день вечером. Представился Костей. Дал мне два дня на фотографию и на «подготовку советов». Обещал позвонить через два дня и сообщить, как все это ему передать.
Утром я достал коробку из-под югославских ботинок, давно уже изношенных и выброшенных. В этой коробке хранились мои фотографии, начиная с традиционных голых младенцев и дальше, без всякого хронологического порядка, вперемешку. Но даже самые поздние из них были сделаны лет пятнадцать назад, в теплой тинейджеровской компании. После этого, видимо, никому я не был особенно нужен или же просто интерес к фотографированию у моих друзей пропал. Я отложил две фотографии, где я был изображен крупным планом. На одной – в Пуще-Водицком парке, с бутылкой белого портвейна, на второй – на пикнике где-то в Святошино, у костра, горящего черно-белым огнем. Подойдя к зеркалу и сравнив себя сегодняшнего с собой фотографическим, я понял, что передавать такие фото можно только в том случае, если я не хочу быть узнанным и найденым. Что же было делать? Где-то еще лежали восемь фотографий три на четыре, которые я сделал года три назад в несбывшейся надежде пойти на водительские курсы и получить права.
Выпив растворимого кофе и запихнув фотографии обратно в коробку, я направился к ближайшей фотомастерской.
Старик-фотограф замучал меня претензиями к моему подбородку.
– Вы хотите быть красивым или для чего вы фотографируетесь? – наконец вырвалось у него, когда я пробурчал что-то недовольное.
Наконец, щелкнув аппаратом на треноге, он попросил прийти за снимками через три дня.
– Извините! – взмолился я. – Мне они нужны завтра. Обязательно завтра.
Он пожал плечами.
– Очень нужны?
– Да.
– Ну приходите завтра после обеда. Но что-нибудь принесите за срочность. Я ж деньгами не прошу – кому они сейчас надо?!
Не возвращаясь домой, я пошел на трамвайную остановку. Решил поехать в центр и пошляться. Именно пошляться, как я, в принципе, шлялся всю жизнь. Без особенной цели, не спеша, заходя в кафе и разыскивая в очереди знакомых.
Когда я уже был на Крещатике, я понял подсознательную цель своего сегодняшнего шляния – мне нужно было «подготовить советы» для Кости. То есть, сообщить ему в каких местах и в какое время дня его будущий клиент бывает. Стало быть, надо было решить, в каких кафе чаще всего бываю я. Но в то же время, определить эти кафе и потом ходить по ним, ожидая выстрела в спину или в затылок, было занятием не из приятных. Психомазохистом я не был. Надо было придумать для себя что-то более гуманное.
Я поднялся на Большую Житомирскую и опустился в кафе-подвальчик возле хлебного. Там было сумрачно и безлюдно.
Взял кофе и стал думать.
После третьей чашки мысли выстроились в боевой порядок и штурмом взяли поставленную задачу. Я даже сам загордился ими, словно они никакого отношения к моей голове не имели. Все гениальное просто – это было еще раз доказано. Я знал, что надо было делать и наступившее в результате этого облегчение даже ослабило действие кофеина на организм. Я расслабился.
Мне оставалось теперь только выбрать кафе в котором я хочу быть убитым, и время для этого эффектного события. Конечно, убивать в публичном месте – дело трудное. И исчезнуть потом, уйти незамеченным – тоже задача не из легких, но это уже не мои проблемы. Он профессионал – пусть это докажет. Хотя, если его-таки схватят и выяснят, что он просто убил любовника чьей-то жены – моя посмертная репутация сильно пострадает и смерть моя станет более анекдотичной, чем трагической. Нет, надо было создать ему все условия, чтобы он ушел незамеченным. Чтобы никогда не нашли моего убийцу и никогда не раскрыли причину преступления. Но как – нужна еще одна чашка кофе.
И я снова подошел к стойке.
– Снова двойную? – спросила «кофейница» Валя.
– Нет, простую.
Я снова пил кофе, только в этот раз положил туда два кубика сахара вместо обычного одного. И снова думал, точнее перебирал в мыслях все знакомые мне кофейни, выбирая ту, в которой вечером перед закрытием бывает поменьше посетителей. В этом подвальчике, в принципе, под вечер редко бывает больше двух-трех кофеманов, но здесь такие крутые ступеньки, что, убегая, можно себе шею свернуть.
Я поймал себя на мысли, что кроме всего прочего еще и о здоровье этого Кости забочусь, хоть и не видел его ни разу и не уверен, что в последний момент успею его увидеть.
Утром я достал коробку из-под югославских ботинок, давно уже изношенных и выброшенных. В этой коробке хранились мои фотографии, начиная с традиционных голых младенцев и дальше, без всякого хронологического порядка, вперемешку. Но даже самые поздние из них были сделаны лет пятнадцать назад, в теплой тинейджеровской компании. После этого, видимо, никому я не был особенно нужен или же просто интерес к фотографированию у моих друзей пропал. Я отложил две фотографии, где я был изображен крупным планом. На одной – в Пуще-Водицком парке, с бутылкой белого портвейна, на второй – на пикнике где-то в Святошино, у костра, горящего черно-белым огнем. Подойдя к зеркалу и сравнив себя сегодняшнего с собой фотографическим, я понял, что передавать такие фото можно только в том случае, если я не хочу быть узнанным и найденым. Что же было делать? Где-то еще лежали восемь фотографий три на четыре, которые я сделал года три назад в несбывшейся надежде пойти на водительские курсы и получить права.
Выпив растворимого кофе и запихнув фотографии обратно в коробку, я направился к ближайшей фотомастерской.
Старик-фотограф замучал меня претензиями к моему подбородку.
– Вы хотите быть красивым или для чего вы фотографируетесь? – наконец вырвалось у него, когда я пробурчал что-то недовольное.
Наконец, щелкнув аппаратом на треноге, он попросил прийти за снимками через три дня.
– Извините! – взмолился я. – Мне они нужны завтра. Обязательно завтра.
Он пожал плечами.
– Очень нужны?
– Да.
– Ну приходите завтра после обеда. Но что-нибудь принесите за срочность. Я ж деньгами не прошу – кому они сейчас надо?!
Не возвращаясь домой, я пошел на трамвайную остановку. Решил поехать в центр и пошляться. Именно пошляться, как я, в принципе, шлялся всю жизнь. Без особенной цели, не спеша, заходя в кафе и разыскивая в очереди знакомых.
Когда я уже был на Крещатике, я понял подсознательную цель своего сегодняшнего шляния – мне нужно было «подготовить советы» для Кости. То есть, сообщить ему в каких местах и в какое время дня его будущий клиент бывает. Стало быть, надо было решить, в каких кафе чаще всего бываю я. Но в то же время, определить эти кафе и потом ходить по ним, ожидая выстрела в спину или в затылок, было занятием не из приятных. Психомазохистом я не был. Надо было придумать для себя что-то более гуманное.
Я поднялся на Большую Житомирскую и опустился в кафе-подвальчик возле хлебного. Там было сумрачно и безлюдно.
Взял кофе и стал думать.
После третьей чашки мысли выстроились в боевой порядок и штурмом взяли поставленную задачу. Я даже сам загордился ими, словно они никакого отношения к моей голове не имели. Все гениальное просто – это было еще раз доказано. Я знал, что надо было делать и наступившее в результате этого облегчение даже ослабило действие кофеина на организм. Я расслабился.
Мне оставалось теперь только выбрать кафе в котором я хочу быть убитым, и время для этого эффектного события. Конечно, убивать в публичном месте – дело трудное. И исчезнуть потом, уйти незамеченным – тоже задача не из легких, но это уже не мои проблемы. Он профессионал – пусть это докажет. Хотя, если его-таки схватят и выяснят, что он просто убил любовника чьей-то жены – моя посмертная репутация сильно пострадает и смерть моя станет более анекдотичной, чем трагической. Нет, надо было создать ему все условия, чтобы он ушел незамеченным. Чтобы никогда не нашли моего убийцу и никогда не раскрыли причину преступления. Но как – нужна еще одна чашка кофе.
И я снова подошел к стойке.
– Снова двойную? – спросила «кофейница» Валя.
– Нет, простую.
Я снова пил кофе, только в этот раз положил туда два кубика сахара вместо обычного одного. И снова думал, точнее перебирал в мыслях все знакомые мне кофейни, выбирая ту, в которой вечером перед закрытием бывает поменьше посетителей. В этом подвальчике, в принципе, под вечер редко бывает больше двух-трех кофеманов, но здесь такие крутые ступеньки, что, убегая, можно себе шею свернуть.
Я поймал себя на мысли, что кроме всего прочего еще и о здоровье этого Кости забочусь, хоть и не видел его ни разу и не уверен, что в последний момент успею его увидеть.
6
Старик-фотограф меня не подвел. И фотография вышла ничего, просто портрет любимого актера. С едва прочитываемой и из-за этого какой-то загадочной улыбочкой и умным прищуром, в котором было что-то ленинское.
За окном шел вечерний дождь. Я сидел на кухне и наслаждался одиночеством. Пил чай из шиповника. Думал о сюрпризе, который я готовлю для своей жены. И совсем не думал о том, что наши отношения или их отсутствие перешли на новую ступень – она не ночевала дома прошлой ночью и только утром забежала, чтобы взять что-то или переодеться. Это было рано утром – я еще спал и больше слышал ее приход, чем видел.
В ее отсутствии сейчас было что-то райское, что-то гуманное по отношению ко мне. И этот вечерний дождь не был бы таким сентиментальным, будь она рядом или в комнате. Есть же люди, чье отсутствие вызывает радость или даже провоцирует ощущение счастья. Плохо, когда таким человеком оказывается жена.
Раздавшийся телефонный звонок не спугнул уютную атмосферу вечера.
Звонил Костя.
Узнав, что все готово, попросил следующим утром положить конверт с фотографией и «наводками» в абонентский ящик номер триста тридцать один в двадцать пятом отделении связи, которое находилось в самом начале Владимирской, почти у Андреевской церкви.
После телефонного разговора я почувствовал сильную усталость, свалившуюся на меня внезапно и неожиданно. Захотелось спать. Вечерний дождь зазвучал убаюкивающе. Но перед тем, как идти спать я все-таки заставил себя взять календарик и листок бумаги. По календарику я выбрал день своего будущего убийства – следующий четверг. К этому дню недели я имел особые чувства. Когда-то в четверг я познакомился с одной девушкой и тут же пригласил ее в кафе. Дело было на Подоле и после этого на протяжении счастливого года или чуть дольше мы с ней называли это кафе «четверговским». Оно распологалось в трех минутах ходьбы от Контрактовой площади. Как раз по трамвайной линии, ведущей к речному порту. Кафе, не имевшее и до сих пор не имеющее названия, сумрачное, с плохим освещением и двумя небольшими залами. Конечно, можно было бы выбрать «место преступления» и посимпатичней, да и поприличнее. Но я остановил свой выбор на этом кафе.
На листке бумаги я написал «четверг 12 октября 18:00 кофейня по ул.Братской возле остановки тридцать первого трамвая в сторону Почтовой площади». Положив фото и записку в конверт, я с чувством исполненного долга лег спать.
За окном шел вечерний дождь. Я сидел на кухне и наслаждался одиночеством. Пил чай из шиповника. Думал о сюрпризе, который я готовлю для своей жены. И совсем не думал о том, что наши отношения или их отсутствие перешли на новую ступень – она не ночевала дома прошлой ночью и только утром забежала, чтобы взять что-то или переодеться. Это было рано утром – я еще спал и больше слышал ее приход, чем видел.
В ее отсутствии сейчас было что-то райское, что-то гуманное по отношению ко мне. И этот вечерний дождь не был бы таким сентиментальным, будь она рядом или в комнате. Есть же люди, чье отсутствие вызывает радость или даже провоцирует ощущение счастья. Плохо, когда таким человеком оказывается жена.
Раздавшийся телефонный звонок не спугнул уютную атмосферу вечера.
Звонил Костя.
Узнав, что все готово, попросил следующим утром положить конверт с фотографией и «наводками» в абонентский ящик номер триста тридцать один в двадцать пятом отделении связи, которое находилось в самом начале Владимирской, почти у Андреевской церкви.
После телефонного разговора я почувствовал сильную усталость, свалившуюся на меня внезапно и неожиданно. Захотелось спать. Вечерний дождь зазвучал убаюкивающе. Но перед тем, как идти спать я все-таки заставил себя взять календарик и листок бумаги. По календарику я выбрал день своего будущего убийства – следующий четверг. К этому дню недели я имел особые чувства. Когда-то в четверг я познакомился с одной девушкой и тут же пригласил ее в кафе. Дело было на Подоле и после этого на протяжении счастливого года или чуть дольше мы с ней называли это кафе «четверговским». Оно распологалось в трех минутах ходьбы от Контрактовой площади. Как раз по трамвайной линии, ведущей к речному порту. Кафе, не имевшее и до сих пор не имеющее названия, сумрачное, с плохим освещением и двумя небольшими залами. Конечно, можно было бы выбрать «место преступления» и посимпатичней, да и поприличнее. Но я остановил свой выбор на этом кафе.
На листке бумаги я написал «четверг 12 октября 18:00 кофейня по ул.Братской возле остановки тридцать первого трамвая в сторону Почтовой площади». Положив фото и записку в конверт, я с чувством исполненного долга лег спать.
7. ВТОРНИК
Утром я нашел на нужной почте комнату с абоннентскими ящиками и бросил конверт в триста тридцать первый из них.
Жить мне оставалось два с половиной дня и надо было решить, как их прожить, ведь оставшееся время моей жизни было уже настолько ограничено, что при небольшом усилии исчислялось в точном колличестве секунд, не говоря уже о минутах и часах.
После почты возвращаться домой не хотелось. Погода стояла хорошая – наступила, видимо ненадолго, «золотая осенняя пора», желтые и красные листья, устойчивая бодрящая прохлада и отсутствие ветра при совершенно голубом небе. Если бы в раю наступала осень, она была бы именно такой.
По Андреевскому спуску я медленно пошел на Подол. Галереи и магазинчики только открывались. Самые громкие звуки на спуске порождали в этот момент мои туфли, ударяясь о булыжник мостовой своими дешевыми пластиковыми подошвами.
Жить мне оставалось два с половиной дня и надо было решить, как их прожить, ведь оставшееся время моей жизни было уже настолько ограничено, что при небольшом усилии исчислялось в точном колличестве секунд, не говоря уже о минутах и часах.
После почты возвращаться домой не хотелось. Погода стояла хорошая – наступила, видимо ненадолго, «золотая осенняя пора», желтые и красные листья, устойчивая бодрящая прохлада и отсутствие ветра при совершенно голубом небе. Если бы в раю наступала осень, она была бы именно такой.
По Андреевскому спуску я медленно пошел на Подол. Галереи и магазинчики только открывались. Самые громкие звуки на спуске порождали в этот момент мои туфли, ударяясь о булыжник мостовой своими дешевыми пластиковыми подошвами.