Страница:
Тайной волей вместе связаны.
Мы напрасно узы рвем,
Наши клятвы не досказаны,
Но вовеки мы вдвоем!
Ненавистная! любимая!
Призрак! Дьявол! Божество!
Душу жжет неутолимая
Жажда тела твоего!
Как убийца к телу мертвому,
Возвращаюсь я к тебе.
Что дано мне, распростертому?
Лишь покорствовать Судьбе.
Прошло совсем немного времени, и Брюсов поставил точку в своих отношениях с Ниной Петровской, но женщина так и не успокоилась. Скорее всего, ее психика уже находилась в расстроенном состоянии, и после ухода любовника Петровская окончательно перестала себя контролировать, чем можно объяснить невероятный случай, произошедший на глазах множества людей.
В 1907 году Валерий Брюсов пришел в Политехнический музей послушать лекцию Андрея Белого. Нина Петровская, также придя на собрание, увидела бывшего возлюбленного, воодушевленно внимающего речам лектора. Петровская молча достала револьвер, подошла к Брюсову и выстрелила в него в упор. Оружие дало осечку. После кратковременного замешательства присутствующие вырвали из рук женщины револьвер, скрутили ее и вывели из здания музея.
В своих мемуарах Владислав Ходасевич, присутствующий при инциденте, написал: «Замечательно, что второго покушения она не совершила. Однажды она сказала мне (позднее): „Бог с ним. Ведь, по правде сказать, я уже убила его тогда, в музее“.
Угнетенная разрывом с Брюсовым, Нина Петровская несколько раз подумывала о самоубийстве, а затем начала регулярно принимать морфий и злоупотреблять спиртным. Через некоторое время она уехала из России, со слезами на глазах вспоминая своего возлюбленного, который однажды декламировал ей строки из «Огненного ангела»:
Вспомни, вспомни! луч зеленый
Радость песен, радость плясок!
Вспомни, в ночи – потаенный
Сладко-жгучий ужас ласк!
В течение ряда лет Нина Петровская переезжала с места на место, из города в город, из поселка в поселок, как будто бежала от чего-то. Она вела нищенскую и одинокую жизнь, постоянно употребляла наркотики и алкоголь.
Ходасевич, встретивший ее однажды во время путешествия по Италии, в своей автобиографии написал: «Война застала ее в Риме, где прожила она до осени 1922 года в ужасающей нищете. Она побиралась, просила милостыню, шила белье для солдат, писала сценарии для одной кинематографической актрисы, опять голодала. Пила. Перешла в католичество. „Мое новое и тайное имя, записанное где-то в нестираемых свитках San Pietro, – Рената“, – писала она мне, – вспоминал Ходасевич. – Жизнь Нины была лирической импровизацией, в которой, лишь применяясь к таким же импровизациям других персонажей, она старалась создать нечто целостное – “поэму из своей личности”. Конец личности, как и конец поэмы о ней, – смерть.
В сущности, поэма была закончена в 1906 году, в том самом, на котором сюжетно обрывается “Огненный ангел”. С тех пор и в Москве, и в заграничных странствиях Нины длился мучительный, страшный, но ненужный, лишенный движения эпилог».
Жизнь не пощадила Брюсова. Он больше не любил Петровскую, но и забыть ее не мог. Измученный воспоминаниями и угрызениями совести, он, несмотря на отчаянное сопротивление Андрея Белого, также начал принимать морфий. Близкий друг Брюсова Владислав Ходасевич вспоминал: «В конце 1919 года мне случилось сменить его на одной из служб. Заглянув в пустой ящик его стола, я нашел там иглу от шприца и обрывок газеты с кровяными пятнами».
Когда в Москву переехало советское правительство, Брюсов под давлением обстоятельств поступил на службу. М. Латышев, описывая этот перелом в жизни поэта, счел возможным сделать это от лица Брониславы Матвеевны Погореловой, свояченицы Брюсова:
«Как-то, в мрачное осеннее утро, в квартире Брюсовых раздался резкий звонок, и в переднюю ввалилась группа: немолодая, решительная баба и несколько рабочих. Сразу тычут ордер из местного Совета рабочих депутатов – на реквизицию.
– Тут у вас книги имеются. Покажите.
Ввалившуюся компанию повели в кабинет… Баба безостановочно тараторила:
– Подумайте – столько книг! И это – у одного старика! А у нас – школы без книг. Как тут детей учить?
Компания переходила от полки к полке. Время от времени кто-нибудь из “товарищей” вытаскивал наугад какой-нибудь том. То выпуск энциклопедического словаря, то что-нибудь из древних классиков. Одного из незваных посетителей заинтересовало редкое издание “Дон-Кихота” на испанском языке. Все принялись рассматривать художественно исполненные иллюстрации. Потом баба захлопнула книгу и с укоризненным пафосом произнесла:
– Одна контрреволюция и отсталость! Кому теперь нужны такие мельницы? Советская власть даст народу паровые, а то и электрические… Но все равно: эту книгу тоже заберем. Пущай детишки хоть картинками потешатся… Вот что, гражданка (это сестре И. М-не). Завтра пришлем грузовик за всеми книгами. А пока… чтоб ни одного листочка здесь не пропало. Иначе придется вам отвечать перед революционным трибуналом!
Супруги Брюсовы стояли в полном оцепенении.
Когда Аннушка захлопнула дверь за неожиданными посетителями, она вернулась в кабинет:
– Барыня, а вы бабу-то не узнали? Да ведь это прачка Дарья. Помните, у ней всегда столько белья пропадало? Еще покойная Матрёна Александровна хотели на нее в суд подавать! А вы, барин, не убивайтесь. Неужели на такую прачку не найти коммуниста покрупней? Да я бы на вашем месте к самому Ленину пошла!
Иоанна Матвеевна снова пришла в себя:
– Аннушка, пожалуй, права. Только не к Ленину, а к Луначарскому следует обратиться… Неужели отдать без боя все твои книги этой прачке?
Потрясенный всем происшедшим, очень бледный, стоял Брюсов у своих книг и машинально раскладывал все по прежним местам. Он так любил свои книги! Годами собиралась его библиотека. Были в ней редкие, дорогие издания; их не сразу удавалось приобрести, и ими он так дорожил… После обеда он позвонил Луначарскому. На следующий день – ни жуткой бабы, ни страшного грузовика.
А вечером Валерия Яковлевича посетил сам нарком.
На той же неделе Валерий Яковлевич получил приглашение к Троцкому».
Эпилог в изложении Брониславы Погореловой выглядит так:
«Вскоре после этого захожу к Брюсовым и застаю всю семью на кухне. Сестра и Аннушка раскладывают на столе только что полученный “паек”. Огромная бутыль подсолнечного масла, мешок муки, всевозможная крупа, сахар, чай, кофе, большой кусок мяса».
Этот новый неожиданный поворот в жизни Брюсова плачевно сказался на его творчестве. Он начал писать на заказ, превратившись в «родоначальника советской литературной Ленинианы», стал писать примитивные произведения, лишенные поэтического духа прежнего Брюсова:
Пред гробом вождя преклоняя колени,
Мы славим, мы славим того, кто был Ленин,
Кто громко воззвал, указуя вперед:
«Вставай, подымайся, рабочий народ!»
Так творчество Брюсова пришло в упадок, за которым последовало постепенное ухудшение здоровья, сопровождавшееся сильным упадком физических сил.
Брюсов был еще совсем не стар, но дряхлел устрашающе быстро. Наркотики, осуждение коллег и читателей, а также осознание собственного краха как величайшего поэта нового столетия быстро подтачивали силы Брюсова. Понимая, что конец близок, Брюсов написал и отослал в издательство свой последний сборник стихов «Mea» («Спеши»).
В стихотворении «Ожерелье дней» поэт с обреченной покорностью судьбе заявил: «Пора бы жизнь осмыслить, подытожить…» К. В. Мочульский, прочитав эти строки, в одном из своих трудов написал, что «результат этого “подытоживания” – полная душевная опустошенность, ледяная пустыня жизни вокруг и – единственное утешение – “работа до жаркого пота”. Это все, что осталось от дерзаний “сверхчеловека” и планов „конквистадора“.
Опустошенная и уставшая душа поэта стала холодна, растопить ее не могли даже самые близкие друзья и родственники. И только маленькому мальчику Коле, который приходился поэту то ли воспитанником, то ли племянником, это оказалось под силу.
Уставший от жизни и крушений надежд, Брюсов, словно бдительная нянюшка, ни на минуту не отпускал от себя Колю. По словам Мочульского, «он поселил его у себя и все досуги отдавал ему: играл с малышом в охотников на диких зверей, с увлечением собирал для него марки. Брюсов часто хворал, вечера проводил дома, работа его быстро утомляла: лежа на диване, он запоем читал романы Купера, Дюма, Эмара». Однако даже общество милого сердцу ребенка не смогло возродить Брюсова к жизни. Его стихи, которые восхваляли новую власть, больше нельзя было назвать примером высокой поэзии. Они возмущали не только творческую элиту, но и самого Брюсова, который с горечью осознавал, что творчески исчерпал себя, а потому должен бросить творческий путь. Разумеется, для человека, посвятившего всю свою жизнь поэзии, навсегда расстаться с миром грез и любимой с детства “музой” было немыслимо. Брюсов так и не совладал с собой, тщетно пытаясь вернуть прошлое, от которого он так глупо отказался после встречи с Троцким.
Последней вспышкой творческой активности Брюсова стала его поездка в Крым летом 1924 года. К тому времени его здоровье было окончательно подорвано моральными терзаниями, лишениями и злоупотреблением морфием. В Крыму Валерий Брюсов с неохотой осмотрел немногие достопримечательности, в глубине души пытаясь обрести то необыкновенное состояние души, при котором поэта посещает вдохновение. Убедившись в невозможности этого, поникший, с потухшими глазами, поэт посетил своего старого друга Волошина, некоторое время гостил у него, и специально для хозяина написал стихотворение, которое назвал «Максимилиану Волошину».
В гостях у Волошина Брюсов опять встретился с Андреем Белым и провел с ним много времени. Впоследствии Белый вспоминал: «Мы провели с ним дней десять в уютнейшем доме поэта М. Волошина, передо мной прошел новый Брюсов, седой и согбенный старик, неуверенно бредущий по берегу моря и с подозрением поглядывающий на солнце. Меня поразили: его худоба, его хилость и кашель, мучительный, прерывающий его речь; по-иному совсем поразили меня: его грустная мягкость, какая-то успокоенность, примиренное отношение к молодежи, его окружавшей, огромнейший такт и умение слушать других».
Однажды, в роковой для Брюсова день, он, Андрей Белый и еще несколько гостей Волошина отправились на экскурсию в горы и попали под сильный дождь. Согласно одной из версий, Брюсов снял с себя пиджак и отдал его одной из женщин, чтобы защитить от дождя, а сам простудился. По другой версии, о которой до настоящего времени было мало известно, Брюсов и Белый отделились от своих товарищей и отправились на уединенную прогулку, во время которой некоторое время сидели или лежали на холодной земле и промокли под дождем.
Вернувшись в дом, Брюсов заболел. У него поднялась температура и начался кашель. Белый, которому поход в горы не повредил, не отходил от друга ни на минуту. Он давал мечущемуся в жару Брюсову лекарство, обтирал его холодной губкой и развлекал смешными историями.
Когда болезнь, наконец, отступила, Брюсов и Белый вернулись в Москву, где Брюсов вновь занялся делами, несмотря на то что чувствовал себя недостаточно хорошо. Их отношения стали как никогда теплыми, но судьба не пощадила Брюсова, и осенью того же года он опять слег с высокой температурой. Ослабленный морфием организм не смог перебороть болезнь. Врачи поставили страшный диагноз: «воспаление легких».
Встревоженная жена день и ночь не отходила от постели умирающего супруга, прекрасно понимая, что теряет его. Не обманывал себя и сам Валерий Брюсов. Чувствуя приближающийся конец, он ни на минуту не выпускал руки жены.
Большую часть своего времени Брюсов проводил в постели, глядя на щели в потолке, неразборчиво бормоча что-то под нос. Иногда на его лице вспыхивала улыбка: к нему приходили воспоминания о ранней юности. Мир тогда был прекрасен, а молодой поэт – любим и беспечен. Все изменилось.
Ушли в прошлое балы и собрания поэтов, толпы поклонников и поклонниц, счастливые дни, которые он проводил в объятиях жены, дружба.
Болезнь Брюсова стала подлинной трагедией для поэтов и читателей. Долгое время он был кумиром людей творчества, непререкаемым авторитетом и судьей, и вот в один миг этот колосс пал, сраженный недугом.
Узнав о приближающейся смерти друга, Андрей Белый впал в отчаяние. Долгими часами он сидел в кресле, раз за разом перечитывая произведения Брюсова, и перелистывал в памяти страницы воспоминаний прошлого.
Ночью 9 октября 1924 года Брюсов потерял сознание. В 10 часов утра он на несколько минут пришел в себя и, видя над собой залитое слезами лицо жены, протянул к ней руку. Брюсов умер на ее руках с просьбой сохранить и опубликовать его последние стихи, написанные уже на пороге смерти.
И вот поэта не стало. Тем не менее для людей, лично знакомых с Брюсовым, эта история так просто не закончилась. Еще при жизни имя Брюсова оказывалось не раз связано с оккультными науками, неудивительно, но и после своей смерти поэт стал героем невероятной мистической истории.
Хорошая знакомая поэта А. П. Остроумова-Лебедева гостила вместе с Брюсовым в Коктебеле и там же занялась написанием его портрета. Она сделала несколько набросков, подобрала краски, приступила к созданию картины, но поняла, что не может передать характер оригинала. Работа совершенно не клеилась. Мельчайшие нюансы, без которых портрет поэта оставался всего лишь безличной, неправдоподобной копией, оставались за пределами восприятия художницы и никак не хотели раскрываться.
Сделав несколько неудачных попыток придать портрету личностные черты натурщика, Анна Петровна серьезно задумалась. В это время в мастерскую вошел ее муж, С. В. Лебедев, и некоторое время с интересом беседовал с Брюсовым об оккультных науках.
После смерти поэта художница вспоминала: «Когда Брюсов упомянул об оккультной науке, мой муж заметил, что такой науки нет, а оккультизм есть дело веры. “Вы верите, а я не верю”. – “Как вы можете говорить, что такой науки нет?! Вы просто не знаете этой науки, и потому не имеете права говорить, что ее нет. Есть много выдающихся людей, которые признают оккультизм наукой, изучают его. Эта наука в своей истории имеет целый ряд доказательств. И я не верю в нее, а знаю, что потусторонний мир существует так же, как и наш”.
Выдохнув эти слова, Брюсов вскочил с места, забыв о том, что он позирует».
На лице, в позе и голосе поэта был такой порыв, раздражение и возмущение, что Анна Петровна поняла, почему у нее не получалось отобразить в портрете истинный характер поэта – «хотя я изображала его с глазами, смотрящими на меня, они были закрыты внутренней заслонкой, и как бы я ни пыхтела над портретом, я не смогла бы изобразить внутренней сущности Брюсова. Он тщательно забронировался и показывал мне только свою внешнюю оболочку. Но если бы он был более откровенен, распахнулся бы, и я поняла, что в нем кроется, каков он есть на самом деле, смогла бы я изобразить его? – это еще вопрос. Может быть, его внутренняя сущность была так чужда мне, что у меня в душе не нашлось бы соответствующих струн передать ее моими художественными возможностями».
Законченный портрет Брюсова совсем не понравился художнице, и она уничтожила его. Впрочем, узнав о смерти поэта, она сильно пожалела о своем поступке, ведь этот портрет мог стать последним его изображением.
Расстроенная Анна Петровна решила восстановить уничтоженный портрет, пользуясь немногочисленными фотографиями поэта. Она работала долго и упорно, однако вскоре сильно заболела и некоторое время не вставала с постели, а потому была вынуждена прервать работу. Но однажды она увидела перед своим окном силуэт странного человека. Присмотревшись повнимательнее, она в ужасе вскрикнула. «В первое мгновение я подумала, что вижу сатану. Глаза с тяжелыми-тяжелыми веками, упорно злые, не отрываясь, пристально смотрели на меня. В них была угрюмость и злоба. Длинный большой нос, высоко отросшие волосы, когда-то подстриженные ежиком. И вдруг я узнала – да ведь это Брюсов. Но как страшно он изменился! Но он! Он! Мне знакома каждая черточка этого лица, но какая перемена! Его уши с едва уловимой формой кошачьего уха, с угловато-острой верхней линией стали как будто гораздо длиннее и острее. Все формы вытянулись и углубились. А рот – какой странный рот. Какая широкая нижняя губа! Приглядываюсь и вижу, что это совсем не губа, а острый кончик языка. Он высунут и дразнит меня. Фигура стояла во весь рост и лицо было чуть более натуральной величины. Стояла, не шевелясь, совсем реальная, и пристально, злобно-насмешливо смотрела на меня. Так продолжалось 2–3 минуты. Потом – чик, и все пропало. Не таяло постепенно, нет, а исчезло вдруг, сразу, точно захлопнулась какая-то заслонка». Шокированная увиденным, художница отказалась от мысли закончить портрет поэта и поскорее избавилась от набросков.
Та сущность Брюсова, которую художнице не удалось увидеть в поэте в Коктебеле, та, которую она охарактеризовала как сущность «без лица и названья», стала видна ей со всей очевидностью. Возможно, именно эту внутреннюю сущность поэта увидел в нем Врубель, когда сказал, что глаза Брюсова похожи на «провалы в дымно-огненные бездны». Еще более мрачно и категорично прозвучали слова Нины Петровской, считающей, что Брюсов – это «огненный язык в футляре, душа которого сгорела в адском огне».
Уставший от жизни и крушений надежд, Брюсов, словно бдительная нянюшка, ни на минуту не отпускал от себя Колю. По словам Мочульского, «он поселил его у себя и все досуги отдавал ему: играл с малышом в охотников на диких зверей, с увлечением собирал для него марки. Брюсов часто хворал, вечера проводил дома, работа его быстро утомляла: лежа на диване, он запоем читал романы Купера, Дюма, Эмара». Однако даже общество милого сердцу ребенка не смогло возродить Брюсова к жизни. Его стихи, которые восхваляли новую власть, больше нельзя было назвать примером высокой поэзии. Они возмущали не только творческую элиту, но и самого Брюсова, который с горечью осознавал, что творчески исчерпал себя, а потому должен бросить творческий путь. Разумеется, для человека, посвятившего всю свою жизнь поэзии, навсегда расстаться с миром грез и любимой с детства “музой” было немыслимо. Брюсов так и не совладал с собой, тщетно пытаясь вернуть прошлое, от которого он так глупо отказался после встречи с Троцким.
Последней вспышкой творческой активности Брюсова стала его поездка в Крым летом 1924 года. К тому времени его здоровье было окончательно подорвано моральными терзаниями, лишениями и злоупотреблением морфием. В Крыму Валерий Брюсов с неохотой осмотрел немногие достопримечательности, в глубине души пытаясь обрести то необыкновенное состояние души, при котором поэта посещает вдохновение. Убедившись в невозможности этого, поникший, с потухшими глазами, поэт посетил своего старого друга Волошина, некоторое время гостил у него, и специально для хозяина написал стихотворение, которое назвал «Максимилиану Волошину».
В гостях у Волошина Брюсов опять встретился с Андреем Белым и провел с ним много времени. Впоследствии Белый вспоминал: «Мы провели с ним дней десять в уютнейшем доме поэта М. Волошина, передо мной прошел новый Брюсов, седой и согбенный старик, неуверенно бредущий по берегу моря и с подозрением поглядывающий на солнце. Меня поразили: его худоба, его хилость и кашель, мучительный, прерывающий его речь; по-иному совсем поразили меня: его грустная мягкость, какая-то успокоенность, примиренное отношение к молодежи, его окружавшей, огромнейший такт и умение слушать других».
Однажды, в роковой для Брюсова день, он, Андрей Белый и еще несколько гостей Волошина отправились на экскурсию в горы и попали под сильный дождь. Согласно одной из версий, Брюсов снял с себя пиджак и отдал его одной из женщин, чтобы защитить от дождя, а сам простудился. По другой версии, о которой до настоящего времени было мало известно, Брюсов и Белый отделились от своих товарищей и отправились на уединенную прогулку, во время которой некоторое время сидели или лежали на холодной земле и промокли под дождем.
Вернувшись в дом, Брюсов заболел. У него поднялась температура и начался кашель. Белый, которому поход в горы не повредил, не отходил от друга ни на минуту. Он давал мечущемуся в жару Брюсову лекарство, обтирал его холодной губкой и развлекал смешными историями.
Когда болезнь, наконец, отступила, Брюсов и Белый вернулись в Москву, где Брюсов вновь занялся делами, несмотря на то что чувствовал себя недостаточно хорошо. Их отношения стали как никогда теплыми, но судьба не пощадила Брюсова, и осенью того же года он опять слег с высокой температурой. Ослабленный морфием организм не смог перебороть болезнь. Врачи поставили страшный диагноз: «воспаление легких».
Встревоженная жена день и ночь не отходила от постели умирающего супруга, прекрасно понимая, что теряет его. Не обманывал себя и сам Валерий Брюсов. Чувствуя приближающийся конец, он ни на минуту не выпускал руки жены.
Большую часть своего времени Брюсов проводил в постели, глядя на щели в потолке, неразборчиво бормоча что-то под нос. Иногда на его лице вспыхивала улыбка: к нему приходили воспоминания о ранней юности. Мир тогда был прекрасен, а молодой поэт – любим и беспечен. Все изменилось.
Ушли в прошлое балы и собрания поэтов, толпы поклонников и поклонниц, счастливые дни, которые он проводил в объятиях жены, дружба.
Болезнь Брюсова стала подлинной трагедией для поэтов и читателей. Долгое время он был кумиром людей творчества, непререкаемым авторитетом и судьей, и вот в один миг этот колосс пал, сраженный недугом.
Узнав о приближающейся смерти друга, Андрей Белый впал в отчаяние. Долгими часами он сидел в кресле, раз за разом перечитывая произведения Брюсова, и перелистывал в памяти страницы воспоминаний прошлого.
Ночью 9 октября 1924 года Брюсов потерял сознание. В 10 часов утра он на несколько минут пришел в себя и, видя над собой залитое слезами лицо жены, протянул к ней руку. Брюсов умер на ее руках с просьбой сохранить и опубликовать его последние стихи, написанные уже на пороге смерти.
И вот поэта не стало. Тем не менее для людей, лично знакомых с Брюсовым, эта история так просто не закончилась. Еще при жизни имя Брюсова оказывалось не раз связано с оккультными науками, неудивительно, но и после своей смерти поэт стал героем невероятной мистической истории.
Хорошая знакомая поэта А. П. Остроумова-Лебедева гостила вместе с Брюсовым в Коктебеле и там же занялась написанием его портрета. Она сделала несколько набросков, подобрала краски, приступила к созданию картины, но поняла, что не может передать характер оригинала. Работа совершенно не клеилась. Мельчайшие нюансы, без которых портрет поэта оставался всего лишь безличной, неправдоподобной копией, оставались за пределами восприятия художницы и никак не хотели раскрываться.
Сделав несколько неудачных попыток придать портрету личностные черты натурщика, Анна Петровна серьезно задумалась. В это время в мастерскую вошел ее муж, С. В. Лебедев, и некоторое время с интересом беседовал с Брюсовым об оккультных науках.
После смерти поэта художница вспоминала: «Когда Брюсов упомянул об оккультной науке, мой муж заметил, что такой науки нет, а оккультизм есть дело веры. “Вы верите, а я не верю”. – “Как вы можете говорить, что такой науки нет?! Вы просто не знаете этой науки, и потому не имеете права говорить, что ее нет. Есть много выдающихся людей, которые признают оккультизм наукой, изучают его. Эта наука в своей истории имеет целый ряд доказательств. И я не верю в нее, а знаю, что потусторонний мир существует так же, как и наш”.
Выдохнув эти слова, Брюсов вскочил с места, забыв о том, что он позирует».
На лице, в позе и голосе поэта был такой порыв, раздражение и возмущение, что Анна Петровна поняла, почему у нее не получалось отобразить в портрете истинный характер поэта – «хотя я изображала его с глазами, смотрящими на меня, они были закрыты внутренней заслонкой, и как бы я ни пыхтела над портретом, я не смогла бы изобразить внутренней сущности Брюсова. Он тщательно забронировался и показывал мне только свою внешнюю оболочку. Но если бы он был более откровенен, распахнулся бы, и я поняла, что в нем кроется, каков он есть на самом деле, смогла бы я изобразить его? – это еще вопрос. Может быть, его внутренняя сущность была так чужда мне, что у меня в душе не нашлось бы соответствующих струн передать ее моими художественными возможностями».
Законченный портрет Брюсова совсем не понравился художнице, и она уничтожила его. Впрочем, узнав о смерти поэта, она сильно пожалела о своем поступке, ведь этот портрет мог стать последним его изображением.
Расстроенная Анна Петровна решила восстановить уничтоженный портрет, пользуясь немногочисленными фотографиями поэта. Она работала долго и упорно, однако вскоре сильно заболела и некоторое время не вставала с постели, а потому была вынуждена прервать работу. Но однажды она увидела перед своим окном силуэт странного человека. Присмотревшись повнимательнее, она в ужасе вскрикнула. «В первое мгновение я подумала, что вижу сатану. Глаза с тяжелыми-тяжелыми веками, упорно злые, не отрываясь, пристально смотрели на меня. В них была угрюмость и злоба. Длинный большой нос, высоко отросшие волосы, когда-то подстриженные ежиком. И вдруг я узнала – да ведь это Брюсов. Но как страшно он изменился! Но он! Он! Мне знакома каждая черточка этого лица, но какая перемена! Его уши с едва уловимой формой кошачьего уха, с угловато-острой верхней линией стали как будто гораздо длиннее и острее. Все формы вытянулись и углубились. А рот – какой странный рот. Какая широкая нижняя губа! Приглядываюсь и вижу, что это совсем не губа, а острый кончик языка. Он высунут и дразнит меня. Фигура стояла во весь рост и лицо было чуть более натуральной величины. Стояла, не шевелясь, совсем реальная, и пристально, злобно-насмешливо смотрела на меня. Так продолжалось 2–3 минуты. Потом – чик, и все пропало. Не таяло постепенно, нет, а исчезло вдруг, сразу, точно захлопнулась какая-то заслонка». Шокированная увиденным, художница отказалась от мысли закончить портрет поэта и поскорее избавилась от набросков.
Та сущность Брюсова, которую художнице не удалось увидеть в поэте в Коктебеле, та, которую она охарактеризовала как сущность «без лица и названья», стала видна ей со всей очевидностью. Возможно, именно эту внутреннюю сущность поэта увидел в нем Врубель, когда сказал, что глаза Брюсова похожи на «провалы в дымно-огненные бездны». Еще более мрачно и категорично прозвучали слова Нины Петровской, считающей, что Брюсов – это «огненный язык в футляре, душа которого сгорела в адском огне».
Александр Александрович Блок. Опустошенное сердце
Серебряный век в руcской литературе – особенный период. Он отмечен творчеством таких замечательных поэтов, как Валерий Брюсов, Андрей Белый и, конечно, Александр Блок.
Удивительно талантливый и многогранный литератор, Блок в рекордно короткое время завоевал внимание отечественных критиков и читателей. Его творчество прекрасно отражало веяния того времени, а потому сборники его стихов неизменно пользовались большим успехом у людей самых разных социальных сословий.
Жизнь Блока, видного представителя творческой богемы конца XIX – начала XX века, постоянно находилась в поле зрения окружающих. К сожалению, она оказалась недолгой и оборвалась более чем трагически. Точные причины его смерти до сегодняшнего дня так и остались невыясненными. Множество версий, зачастую противоречащих друг другу, не только не дают возможности разобраться в причинах трагедии, но, наоборот, окутывают их покрывалом недосказанности и неясности.
Итак, что же можно сказать об одном из талантливейших и, пожалуй, несчастнейших людей литературной России? Наверное, начать лучше с 1880 года, когда в большом густонаселенном Санкт-Петербурге родился светловолосый и хрупкий мальчик, которого назвали Александром.
Можно сказать, что судьбу Александра во многом определило его происхождение. Ребенок родился в крайне неблагополучной семье. Его родители постоянно конфликтовали, что не могло не отразиться на жизни маленького Александра.
Отец Саши, Александр Львович Блок, родился в городе Пскове 20 октября 1852 года. В 1880-х годах преподавал в Варшавском университете на кафедре государственного права. Он был человеком с сугубо научным складом ума, а вот его стремления носили больше художественный характер. Отец Саши на протяжении всей жизни время от времени писал различные художественные произведения, однако особого успеха у читателей они не имели.
Вспоминая об этой стороне жизни Александра Львовича, Александр писал: «Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, – отец мой считал себя учеником Флобера. Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его. Я встречался с ним мало, но помню его кровно».
В своем известном произведении «Возмездие» Александр сделал своего отца прототипом одного из главных героев. В его описании буквально сквозит гордость за близкого человека и в то же время безмерная печаль:
М. А. Бекетова, которая знала Александра Львовича, прочитав «Возмездие», утверждала, что поэт в своем произведении сильно идеализировал своего отца. Вероятно, причиной этого стало подсознательное желание поэта видеть своего отца добрым, ласковым и общительным человеком, ведь этих качеств Александр Львович практически полностью был лишен, что не могло не отразиться на его отношениях с сыном.
Отец и мать Саши поженились за несколько лет до его рождения, но их семейная жизнь не сложилась во многом благодаря тяжелому характеру Александра Львовича. М. А. Бекетова, тетя Саши, внимательно наблюдала за развитием событий в семье Блоков. Ее воспоминания Александр впоследствии опубликовал в своих биографических очерках: «Жизнь сестры была тяжела. Любя ее страстно, муж в то же время жестоко ее мучил, но она никому не жаловалась. Кое-где по городу ходили слухи о странном поведении профессора Блока, но в нашей семье ничего не знали, так как по письмам сестры можно было думать, что она счастлива. Первый ребенок родился мертвым. Мать горевала, мечтала о втором».
Когда жена Александра Львовича была беременна в очередной раз, теперь уже Сашей, Блоки приехали в Петербург и остановились в доме Бекетовых. Увидевшая свою сестру М. Бекетова пришла в ужас: «Сестра поразила нас с первого взгляда: она была почти неузнаваема. Красота ее поблекла, самый характер изменился. Из беззаботной хохотушки она превратилась в тихую, робкую женщину болезненного, жалкого вида». Страшась за жизнь сестры, М. Бекетова вместе со своим отцом уговорили Блока «оставить жену у нас. Она была очень истощена, и доктор находил опасным везти ее на последнем месяце беременности, тем более, что Александр Львович стоял на том, чтобы ехать без всяких удобств, в вагоне третьего класса, находя, что второй класс ему не по средствам.
В конце концов он сдался на увещания, оставил жену и уехал один.
К утру воскресенья, 16 ноября 1880 года, у нее родился сын – будущий поэт и свет ее жизни».
Поразительно, но Александр Львович, человек, богато одаренный природой, проявлял себя жестоким деспотом. Сестра его жены, Александры Андреевны, со страхом наблюдала за жизнью семьи Блоков, с горечью констатируя: «Александр Львович, во-первых, держал жену впроголодь, так как был очень скуп, во-вторых, совсем не заботился об ее здоровье и, в третьих, – бил ее», впрочем, «Александр Львович только пугал, унижал и мучил жену, он не наносил ей увечий, не покушался на ее жизнь. Но довольно и этого…»
Своего отца Саша знал плохо. Сделав его прототипом в «Возмездии», Александр писал:
Именно таким Александр Львович и остался в памяти своего сына.
Отец и мать Саши развелись, когда ему не исполнилось еще и 9 лет, но, как оказалось, было уже слишком поздно. Повадки и нрав Александра Львовича прочно вошли в сознание маленького Саши, повлияв на дальнейшее развитие его характера, и, видимо, частично став причиной нарушений психики, которые начали проявляться незадолго до смерти поэта.
Саша всегда был центром внимания своей матери и ее родни. Он был очень живым и активным ребенком, но немного капризным, а в какие-то моменты откровенно злым (в этом, вероятно, проявлялось влияние его отца). В воспоминаниях его тетки М. А. Бекетовой Саша навсегда остался как ребенок «капризный, своевольный, с неистовыми желаниями и непреодолимыми антипатиями. Приучить его к чему-нибудь было трудно, отговорить или остановить почти невозможно.
Мать прибегала к наказаниям: сиди на этом стуле, пока не угомонишься. Но он продолжал кричать до тех пор, пока мать не спустит его со стула, не добившись никакого толка».
К. И. Чуковский, много знающий о ранних годах Александра, удивлялся количеству женщин, постоянно окружавших поэта. По словам самого Блока, у него было «золотое детство, елка, дворянское баловство». Неслучайно в поэме «Возмездие» он называет себя «баловнем и любимцем семьи».
Мать Саши, понимая, что общество отрицательно относится к детям, оставшимся без отца, вскоре после развода решила снова выйти замуж. Вскоре она обвенчалась с Францем Феликсовичем Кублицким-Пиоттух, поручиком лейб-гвардии гренадерского полка.
Согласившись выйти замуж за Франца Феликсовича, Александра Андреевна хотела найти в нем в первую очередь человека, способного стать ее сыну хорошим отцом, но вышло иначе. Оказалось, что поручик вообще равнодушно относился к детям, а маленького Сашу сразу невзлюбил, так как ревновал к нему свою жену. Общество мальчика откровенно тяготило Франца Феликсовича.
Удивительно талантливый и многогранный литератор, Блок в рекордно короткое время завоевал внимание отечественных критиков и читателей. Его творчество прекрасно отражало веяния того времени, а потому сборники его стихов неизменно пользовались большим успехом у людей самых разных социальных сословий.
Жизнь Блока, видного представителя творческой богемы конца XIX – начала XX века, постоянно находилась в поле зрения окружающих. К сожалению, она оказалась недолгой и оборвалась более чем трагически. Точные причины его смерти до сегодняшнего дня так и остались невыясненными. Множество версий, зачастую противоречащих друг другу, не только не дают возможности разобраться в причинах трагедии, но, наоборот, окутывают их покрывалом недосказанности и неясности.
Итак, что же можно сказать об одном из талантливейших и, пожалуй, несчастнейших людей литературной России? Наверное, начать лучше с 1880 года, когда в большом густонаселенном Санкт-Петербурге родился светловолосый и хрупкий мальчик, которого назвали Александром.
Можно сказать, что судьбу Александра во многом определило его происхождение. Ребенок родился в крайне неблагополучной семье. Его родители постоянно конфликтовали, что не могло не отразиться на жизни маленького Александра.
Отец Саши, Александр Львович Блок, родился в городе Пскове 20 октября 1852 года. В 1880-х годах преподавал в Варшавском университете на кафедре государственного права. Он был человеком с сугубо научным складом ума, а вот его стремления носили больше художественный характер. Отец Саши на протяжении всей жизни время от времени писал различные художественные произведения, однако особого успеха у читателей они не имели.
Вспоминая об этой стороне жизни Александра Львовича, Александр писал: «Выдающийся музыкант, знаток изящной литературы и тонкий стилист, – отец мой считал себя учеником Флобера. Последнее и было главной причиной того, что он написал так мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его. Я встречался с ним мало, но помню его кровно».
В своем известном произведении «Возмездие» Александр сделал своего отца прототипом одного из главных героев. В его описании буквально сквозит гордость за близкого человека и в то же время безмерная печаль:
Его отмечены черты
Печатью не совсем обычной.
Раз (он гостиной проходил)
Его заметил Достоевский.
– «Кто сей красавец?» – он спросил
Негромко, наклонившись к Вревской:
– «Похож на Байрона».
Словцо крылатое все подхватили,
И все на новое лицо
Свое вниманье обратили.
На сей раз милостив был свет,
Обыкновенно – столь упрямый.
«Красив, умен» – твердили дамы,
Мужчины морщились: «поэт»…
М. А. Бекетова, которая знала Александра Львовича, прочитав «Возмездие», утверждала, что поэт в своем произведении сильно идеализировал своего отца. Вероятно, причиной этого стало подсознательное желание поэта видеть своего отца добрым, ласковым и общительным человеком, ведь этих качеств Александр Львович практически полностью был лишен, что не могло не отразиться на его отношениях с сыном.
Отец и мать Саши поженились за несколько лет до его рождения, но их семейная жизнь не сложилась во многом благодаря тяжелому характеру Александра Львовича. М. А. Бекетова, тетя Саши, внимательно наблюдала за развитием событий в семье Блоков. Ее воспоминания Александр впоследствии опубликовал в своих биографических очерках: «Жизнь сестры была тяжела. Любя ее страстно, муж в то же время жестоко ее мучил, но она никому не жаловалась. Кое-где по городу ходили слухи о странном поведении профессора Блока, но в нашей семье ничего не знали, так как по письмам сестры можно было думать, что она счастлива. Первый ребенок родился мертвым. Мать горевала, мечтала о втором».
Когда жена Александра Львовича была беременна в очередной раз, теперь уже Сашей, Блоки приехали в Петербург и остановились в доме Бекетовых. Увидевшая свою сестру М. Бекетова пришла в ужас: «Сестра поразила нас с первого взгляда: она была почти неузнаваема. Красота ее поблекла, самый характер изменился. Из беззаботной хохотушки она превратилась в тихую, робкую женщину болезненного, жалкого вида». Страшась за жизнь сестры, М. Бекетова вместе со своим отцом уговорили Блока «оставить жену у нас. Она была очень истощена, и доктор находил опасным везти ее на последнем месяце беременности, тем более, что Александр Львович стоял на том, чтобы ехать без всяких удобств, в вагоне третьего класса, находя, что второй класс ему не по средствам.
В конце концов он сдался на увещания, оставил жену и уехал один.
К утру воскресенья, 16 ноября 1880 года, у нее родился сын – будущий поэт и свет ее жизни».
Поразительно, но Александр Львович, человек, богато одаренный природой, проявлял себя жестоким деспотом. Сестра его жены, Александры Андреевны, со страхом наблюдала за жизнью семьи Блоков, с горечью констатируя: «Александр Львович, во-первых, держал жену впроголодь, так как был очень скуп, во-вторых, совсем не заботился об ее здоровье и, в третьих, – бил ее», впрочем, «Александр Львович только пугал, унижал и мучил жену, он не наносил ей увечий, не покушался на ее жизнь. Но довольно и этого…»
Своего отца Саша знал плохо. Сделав его прототипом в «Возмездии», Александр писал:
Отца он никогда не знал.
Они встречались лишь случайно,
Живя в различных городах,
Столь чуждые во всех путях
(Быть может, кроме самых тайных).
Отец ходил к нему как гость,
Согбенный, с красными кругами
Вкруг глаз. За вялыми словами
Нередко шевелилась злость…
Именно таким Александр Львович и остался в памяти своего сына.
Отец и мать Саши развелись, когда ему не исполнилось еще и 9 лет, но, как оказалось, было уже слишком поздно. Повадки и нрав Александра Львовича прочно вошли в сознание маленького Саши, повлияв на дальнейшее развитие его характера, и, видимо, частично став причиной нарушений психики, которые начали проявляться незадолго до смерти поэта.
Саша всегда был центром внимания своей матери и ее родни. Он был очень живым и активным ребенком, но немного капризным, а в какие-то моменты откровенно злым (в этом, вероятно, проявлялось влияние его отца). В воспоминаниях его тетки М. А. Бекетовой Саша навсегда остался как ребенок «капризный, своевольный, с неистовыми желаниями и непреодолимыми антипатиями. Приучить его к чему-нибудь было трудно, отговорить или остановить почти невозможно.
Мать прибегала к наказаниям: сиди на этом стуле, пока не угомонишься. Но он продолжал кричать до тех пор, пока мать не спустит его со стула, не добившись никакого толка».
К. И. Чуковский, много знающий о ранних годах Александра, удивлялся количеству женщин, постоянно окружавших поэта. По словам самого Блока, у него было «золотое детство, елка, дворянское баловство». Неслучайно в поэме «Возмездие» он называет себя «баловнем и любимцем семьи».
Мать Саши, понимая, что общество отрицательно относится к детям, оставшимся без отца, вскоре после развода решила снова выйти замуж. Вскоре она обвенчалась с Францем Феликсовичем Кублицким-Пиоттух, поручиком лейб-гвардии гренадерского полка.
Согласившись выйти замуж за Франца Феликсовича, Александра Андреевна хотела найти в нем в первую очередь человека, способного стать ее сыну хорошим отцом, но вышло иначе. Оказалось, что поручик вообще равнодушно относился к детям, а маленького Сашу сразу невзлюбил, так как ревновал к нему свою жену. Общество мальчика откровенно тяготило Франца Феликсовича.